Вот он, сволочь неприятная! Вышагивает по проходу, как та Орлеанская дева. Строит из себя! Тьфу! Если уж день начинается паршиво, так непременно с этого придурка. Еще имечко это дибильное – Андрей. Дюша-Дрюша, юбочка из плюша. Катька говорила, он раньше с девчонкой из техподдержки мутил, с Ксенией. Я представляю себе эти высокие отношения: «Возьми меня, Дюша! – Люблю тебя, Ксюша!» Фу! И вообще сама мысль о том, что это высокомерное наглаженное чмо может с кем-то там чем-то там заниматься, пробивает одновременно на «хи-хи» и на «буэ-э-э». Я кивнула, ибо корпоративная вежливость, и отвернулась, ибо нервы не казенные. Барсик прошествовал мимо, прошелестев стандартное «Доброеутроирина».

Бич опенспейсов, Катерина свет-Ивановна, наша няша и по совместительству офис-менеджерица, вылила в несчастную драцену последние пол-литра хлорированной воды и, широко улыбаясь, в свою очередь обменялась с Барсиком «добрыми утрами». Аналитик Акбарсин прополз в свой дальний угол, шелестя мантией по линолеуму. Я полезла в ящик и отщипнула бок у кекса. Надо срочно съесть что-то сладенькое, заесть ядовитое впечатление от его величества Барсика.

Катька подошла, плюхнула мокрую лейку мне на стол и без всякого стеснения оторвала от кекса изрядный кусок:

– Жрать вредно, – сказала она, предупреждая мое негодование, – Но вкусно. Ирка, ты не правильно работу выбрала, вот ей богу! Ну, какой из тебя тестер? В твоем случае «тестер» от слова тесто. Это же кексик, самый посредственный. У меня бы мыши такой жрать не стали, а у тебя получается такой вкусный, что ни одному торту не доплюнуть! Брось, брось к херам эту клавиатуру и иди печь, радость моя!

– Спасибо, Кать, – улыбнулась я и в порыве благодарности протянула ей оставшийся кексов полутрупик, – но за кексы хуже платят, ты же знаешь. Так что буду совмещать тестирование и сельское хозяйство. Кабанчика, к примеру, откормлю, – и я ущипнула Катьку за ягодицу. Катька показала мне язык. Знает, зараза, что задница у нее идеальная, и вообще фигура на зависть всем. На фоне такой фигуры даже ее монументальный нос истинной Булерман как-то терялся. Вообще, уржаться, конечно: Екатерина Ивановна Булерман. Почти как Гульнара Маратовна Смирнова, но та хоть замужем за русским, а Катька натурально в девичестве Булерман.

– Ирка, слыхала последнюю новость? – продолжила Катя, проглотив остатки кекса.

– Какую?

– Барсик, говорят, жениться будет. Ходят слухи, шеф ему собирается на свадьбу что-то грандиозное дарить.

– Фу, Кать, не порти аппетит!

– Да ладно, чего ты? У тебя такая непереносимость Акбарсина, что я подозреваю в тебе латентного барсолюбца, звезда моя! Скажи мне, ты бы его попробовала?

– Только через мой труп, – я скорчила рожу и даже схватила себя за горло, всем видом изображая отвращение.

– Зря. Высокий, спортивный, стильный, умный, – начала нахваливать Катька.

– Длинный, тощий, одет как ботан... – выставила я контраргументы.

– Чего это? Костюм к лицу умному мужчине. А ты, Ирка, просто от сохи, и в мужиках нихера не рубишь!

– Да куда уж нам уж до вас, Екатерина Ивановна, – смиренно согласилась я, – Но в разрезе Акбарсина я позволю себе процитировать народную мудрость: «Пускай его любИт собака злая, а не такое солнышко, как я».

Катька заржала, забрала свою лейку и убрела уничтожать очередной цветок. Я открыла баг-трекер и погрузилась в работу...

***

Обеденный перерыв подкрался незаметно. А вместе с ним – и вожделеющие моего десерта Катька и Макс. Эта парочка точно знает, что у Ирочки припрятано. Поэтому Катечка под белы рученьки ведет меня обедать, разогревает мой суп в микроволновке и подкладывает салфеточку, а Максик варит мне капучино. Все это внимание – ради содержимого небольшого пластикового контейнера, который Макс нежно называет «моя сладенькая коробочка». Наконец, я доела суп и подвинула «сладенькую коробочку» к себе. Собственные свои шедевры я, конечно, ем, но без фанатизма. А Макс и Катька готовы ради них на задних лапках плясать. Поэтому, чего греха таить, я наслаждаюсь их восторгом по полной программе:

– Дети мои! – возвестила я театрально, – Сегодня на радость вашим ненасытным утробам Ирочка испекла... Schwarzwald!

Макс и Катька хором застонали, да так сладострастно, что гадский Акбарсин, который тупил в углу в свой смартфон и что-то там поедал, поднял голову и заинтересованно глянул поверх тонких очков.

– Как, ты говоришь, называется ЭТО? – промурлыкала Катька, с филигранной точностью разделяя кусок торта на три равные части.

– Schwarzwald, – повторила я немецкое название.

– Черный лес, – сказал Акбарсин, встал и пошел к нам, – Шоколадный бисквит с ликерной пропиткой, сливочный крем и вишня в собственном соку. Классический немецкий торт. Ирина, это вы испекли?

Я кивнула, удивившись всему сразу – и тому, что он разбирается в немецких тортах, и тому, что он вступил в разговор.

– Вы позволите? – изящным движением он взял из подставки одноразовую вилку, отломил изрядный кусок и положил в рот. Как и все, что он делал, это было красиво и элегантно. Но меньшим ушлепком он от этого не стал.

– Э, слышь, Акбарсин, – тут же попер на него Макс, – Это наша Ирка, и мы ее доим, в смысле любим, и на чужой шварцвальд рот не разевай!

Катька захихикала, но, тем не менее, быстро и ловко раскидала два целых куска по тарелкам, сунула один Максу, другой моментально надъела сама и уставилась на Акбарсина в ожидании реакции. Их величество прожевало торт, улыбнулось Максу, а потом повернулось ко мне и сказало:

– Бисквит с цедрой? Интересное прочтение. Крем безукоризненный и в целом торт прекрасный.

– Спасибо, – промямлила я. Да ты, брателло, всамделишний знаток! Распознать цедру в бисквите, это сильно!

– Вам спасибо, очень вкусно, – сказал Барсик, улыбнулся, и отошел в свой угол.

Катька сделала большие глаза и, давясь тортом, прошипела:

– Нунифига ж себе!

Я пожала плечами. Ну, знает он толк в кондитерке, что ж тут такого? Хрен с ним. Я подвинула к себе «остатки сладки» и принялась поедать свой шедевр, прихлебывая капучинку.

***

Да, черт возьми, это какое-то проклятие! Раз в два-три дня я готовлю какой-нибудь десерт. Вычурный и все такое. Хобби у меня. У моего хобби есть верные поклонники – Макс, младший админ, и Катька-секретарша. Да, я черная кость, тестерша, не более, дружу с такими же простыми ребятами, а не с всякими Senior-ами от С++ и прочей королевской знатью. Ну и никогда никого не парило это. Пока гадский господин, мать его, Акбарсин, не повадился приходить в кухню именно тогда, когда я угощаю своих друзей. И совать свой аристократический нос в мой рабоче-крестьянский контейнер!

«Irishcream суфле? Отличная консистенция!» «Robson с ягодами? Удачное сочетание малины и персика!» «Итальянская меренга удалась!» «Ганаш придает этому решению особенную прелесть!»

Чтоб ты сдох! Завтра куплю в какой-нибудь рыгаловке заварное, и посмотрим, что ты скажешь о ганаше из сахара с крахмалом и маргариновом креме!

И я сделала это – купила в переходе сметанник. Дома взбила немного сливок, навела на покупном сметаннике розочки, пару перьев апельсиновой цедры, миндальные лепестки... Ну, угадай теперь, мурло высокоинтеллектуальное, что Ирина испекла на этот раз!

Пообедала я быстро. Улыбнулась Максу, поставившему передо мной кружку кофе, и достала лоток. Разумеется, Барсик тут же пожаловал:

– Ирина, – улыбнулся он, – Я, наверное, вам ужасно надоел, но я не могу ничего с собой поделать. Такая редкость – встретить человека с такими же увлечениями, как у тебя. Я безумно люблю сладости, это целое искусство, а вы – настоящий художник десертов. За прошедший месяц я дюжину раз насладился вашим мастерством, было бы не честно все время, как выражается Макс, «жрать на халяву». Прошу вас, попробуйте, – и протянул мне коробочку.

Вот тва-а-арь! Коробочка из бежевого картона с откинутой резной крышечкой, внутри коробочки ажурная салфеточка из вощеной бумаги, а на салфеточке лежит такое пирожное, что мне захотелось сквозь землю провалиться. Пирожное с большой буквы. Идеальное сферическое пирожное в вакууме. Золотистый овал, весь переливающийся глазурью, безукоризненно отсаженный завиток крема, легкая изморось сахарной пудры, листок мяты и, черт-возьми-ее-и-всех-ее-родственников, вишенка! И, падла, вилочка еще. Из прозрачного пластика. Я налилась дурной кровью, пальцы задрожали, захотелось немедленно его придушить. Диким усилием я растянула губы в улыбке и прошипела:

– Спасибо, это очень мило.

Под заинтересованными взглядами Катьки и Макса я взяла у него из рук эту гребаную коробочку, отковырнула идеальной вилочкой идеальное пирожное и попробовала. Разумеется, это было божественно. Нежнейшее пралине, тающий во рту добуш и потрясающий баварский крем. Сволочь рукастая!

– Замечательно, – выдавила я из себя, потом подумала, что надо еще что-то специальное сказать, и добавила, – пралине нежнейшее.

Акбарсин расплылся в улыбке, а Катька вырвала у меня из рук коробочку и немедленно сожрала половину пирожного:

– М-м-м! Андрей, это потрясно! Ваще! Не хуже Иркиного, честное слово! А уж я-то думала, что никто не может так, как Ирина Витальевна! Это кто делал? Неужели Вы?

– Спасибо Катя, мне очень приятно. Да, это я делал. Приятного аппетита, вот, угощайтесь!

И поставил к нам на стол еще четыре точно такие же коробочки с совершенством.

Макс посмотрел на Барсика волком и сказал:

– Не, я лучше Иркино съем. Что у тебя сегодня, Ириша?

Я умилилась Максовой верности, и совсем было собралась угощать, но вдруг вспомнила, ЧТО у меня сегодня. Контейнер стоит передо мной на столе, а я совсем-совсем не хочу его открывать. Вот ни капельки.

– Да попробуй, Макс, очень вкусно, – пролепетала я и протянула руку, чтобы спрятать свой эксперимент с покупным сметанником.

Но Макс оказался быстрее, открыл крышку и моментально разделил сметанник на четыре части. Блин!

– Я угадаю, – сказал Акбарсин, придвигая к себе кусочек, – Вариация на тему советской классики, сметанник.

– Ага, – безнадежно согласилась я.

Он изящным движением отломил кусочек и отправил вилку в рот. Прожевал. Проглотил. Улыбнулся натянуто. Я прямо таки чувствовала этот химический маргариновый вкус, будто это я только что съела магазинный сметанник. И еще я чувствовала, как приливает кровь к лицу, и не нужно зеркала, чтобы понять, какого цвета стала моя рожа.

– Че-то как-то не торт, – прошамкал между тем Макс, дожевывая.

– Не нравится, не жри, – прорычала я, вскочила, схватила свой лоток позора, и молнией вылетела из столовой.

***

Черт, черт! Ну почему?! Почему именно сегодня, именно когда я из непонятного идиотизма решила накормить гребаного Барсика дерьмовым сметанником, этот клоун в галстуке решил выступить со своими пирожными? Почему? За что мне такое наказание? Урод, урод! Сука же! Я несколько раз пнула мусорную корзину, врезала кулаком в дверцу туалетной кабинки и зашипела от боли. Пришлось подставить ушибленную руку под струю холодной воды. От боли, обиды и злости на глаза навернулись слезы. Вселенская несправедливость случившегося, и главное – моя безусловная вина в этой случайности разрывали мне душу. И еще воспоминания о насквозь фальшивой улыбке Акбарсина, о вежливо растянутых уголках тонкого рта. Урод! Сука! Корзине прилетело еще раз, по щекам потянулись черные дорожки. Слезы, вместо того чтобы высохнуть, полились совсем уж неприличным ручьем. Я распахнула дверки кабинки, грохнула крышкой унитаза, уселась и вдохновенно зарыдала, тоненько подвывая и сморкаясь в заветные пятьдесят четыре метра туалетной бумаги. Впрочем, наслаждаться собственным горем мне пришлось недолго. В двери туалета постучали, Катька жалобно заныла:

– Ир, ну Ир... Ну, ты чего? Ну, Ир! Пусти, поговорим... Ну Ирка!

Я мобилизировала все силы своего организма, громогласно высморкалась и ледяным голосом отчеканила:

– Чего тебе надо, Булерман? Можно мне в сортир спокойно сходить?!

– Все в порядке? Ты чего там? – продолжала квохтать Катька. Я оперативно умылась, промокнула лицо салфеткой, поправила рубашку и распахнула двери:

– Да, блин, я тут макраме вяжу! Что я, по-твоему, делаю в туалете?!

– Ревешь?! – изумилась Катька шепотом.

– Нет, – отрезала я, – писаю. Давай работать, у меня еще два тикета не обработаны.

Грозно сверкнув на подругу кроличьими красными со слез глазами, я поковыляла к столу.

Тикеты оказались заковыристые, так что я даже почти забыла об идиотском положении, в которое сама себя загнала. Но хрен мне! Барсик не забыл! Этот кондитер недожеванный подошел ко мне под конец дня, когда я прервалась на кофе:

– Ирина, я хотел сказать... – начал он, нависая надо мной и сжимая в кулаке свою идеальную кружку, – Вы извините меня. Простите. Я...

– Не поняла, – я включила быдлотестершу, глянула исподлобья,– О чем разговор ваще?

– Ну, мне кажется, я вас обидел. Я не хотел, поверьте. Простите. Могу я как-нибудь загладить свою вину?

– Ничем вы меня не обидели, – вздохнула я, яростно расколотила сахар в чашке, и решительно направилась к двери. Но Акбарсин удержал меня за локоть:

– Ира, – сказал он тихо-тихо, как-то даже интимно. Меня будто током ударило. И от звука его голоса, и от того, как он произнес мое имя, и от того, как неожиданно нежно сжал мою руку. Меня это... испугало. Я дежурно улыбнулась и бегом припустила на место.

***

Утро вечера мудренее. Птички, солнышко и общая весенняя притыренность головного мозга подняли мне настроение. Я пришла на работу, поржала минут десять с Катькой, самолично полила ближайшую к моему столу традесканцию и только тут увидела коробочку. Клянусь моим комбайном BOSCH MUM86, на который ушло все накопленное за полгода, я знаю, что, мать ее, это за коробочка! Беленькая, сволочь, перевязанная ленточкой. Красненькой!!! Только невероятная сила воли позволила мне сдержаться и не запузырить эту коробочку через весь опенспейс в стену.

С лицом безумного шляпника я пододвинула коробочку к себе и развязала ленточку. Под крышкой меня ждала Анна Павлова. Нет, не балерина. Всего лишь десерт ее имени. Нежнейшее безе, воздушное, словно прыжок балерины, заварной крем и малина. Запах ванили нахлынул волной, такой же волной слюны наполнился рот. Нет, скорее небо упадет на землю, скорее я стану печь одни чебуреки, чем стану пробовать эту... эту ...эту охреническую «Павлову», чтоб он сдох, свинья очкастая! Я решительно захлопнула коробочку и отодвинула на дальний край стола. День пошел насмарку. Ни солнышко, ни птички не радовали. Глаза то и дело норовили прыгнуть от монитора на коробочку, а оттуда – на дальний угол, где за высокой стенкой кубикла сидит этот мерзавец от аналитики. Боюсь, что, если бы он показался, то получил бы своей «Павловой» в морду. Но боги были к нему благосклонны, я ни разу его не увидела.

В обед прибежала Катерина Ивановна, увидела коробочку и засверкала своими семитскими глазищами:

– О-о-ой! Что это?

– Анна Пална Павлова, человек и вкусный торт, – пробормотала я, копаясь в сумке.

– Это Андрей? – свистящим шепотом спросила Катька.

– Ты тупая шо ли? Это Анна. Анна Павлова.

– Сама овца! Я спрашиваю, это Акбарсин принес?

– Понятия не имею, – притворилась я дурочкой.

– И-и-ирка! Ты что, – Катька закатила глаза, сжала ладошки и вздохнула, – Как романтично, слушай!

– Катя, хочешь тортика? – спросила я, угрожающе.

– Какого? – отвлеклась от романтики Екатерина.

– Анну, сука, Павлову, – отрезала я и сунула коробку Катьке с такой силой, что хрупкий картон смялся и из щели полез крем.

– Ты дура что ли, Ирка! – возмутилась та, распахнула коробочку и запустила пальцы в разрушенный десерт, – Не хочешь не жри, а портить зачем? Идиотка, – прочавкала она.

Я взяла свою банку с супом и пошла в кухню.

***

Меня хватило на Zakher и Tiramisu. Сломалась я на TresLeches. Мне самой он ни разу не удался так, как хотелось. А этот... от него было невозможно отказаться. Я вытерпела целый день. Вечером, уже выйдя из офиса, я почувствовала, что он жжет мне руки, что если я его немедленно не съем, то меня разорвет! Стыдливо отвернувшись к стене, я вгрызлась в пирожное прямо так, без вилки и без кофе. И это был именно такой TresLeches, как я всегда мечтала! И, разумеется, эта гнида Барсик меня застукала!

– Вкусно? – промурлыкал самодовольный голос у меня за спиной.

Я подавилась бисквитом и закашлялась. Акбарсин взял коробку у меня из рук, постучал по спине, а когда я отдышалась, начал извиняться:

– Прости, я опять... Извини, – сказал он, но морда при этом была такая довольная, и улыбался так масляно, что... В общем, я опять опозорилась. Чувствуя приближение бури, я хотела было сбежать, но хренов кондитер схватил меня за запястье, удержал, целых полминуты смотрел мне в глаза, а потом поднес мои пальцы к губам и слизнул с них сахарную пудру. Я замерла.

– Подвезти тебя домой? – спросил Акбарсин. Очки сверкнули.

Я открыла рот, чтобы отказаться, постояла немного и снова закрыла. Закрыла и кивнула.

Не отпуская моей руки, Акбарсин повел меня к машине. Небо отражалось в блестящем черном изгибе его машины. Сигнализация пискнула, элегантным жестом Андрей открыл передо мной двери и придержал за локоть, помогая сесть. Я сжала коленки, пристроила сверху сумку и стала вытирать сладкие пальцы о бежевую замшу, надеясь, что это не слишком заметно. Он сел на водительское сиденье, захлопнул двери, вставил ключ в замок и положил руки на руль. В полном молчании мы посидели несколько секунд, потом он спросил:

– Где ты живешь?

– На Шильмана, – прошептала я.

Акбарсин повернул ключ, мотор заурчал утробно, вкрадчиво, как кошка. Потом... потом мы никуда не поехали. Высокий, гибкий, в сером костюме с темным галстуком, в тонких стильных очках, с идеальной удлиненной стрижкой, Андрей Акбарсин, ведущий аналитик CastleSystems, безукоризненная сволочь и редкостный гад, великолепный кондитер и чертовски сексуальный мужчина, повернулся ко мне, положил холеную ладонь на мое лицо и поцеловал меня.

Не то, чтобы мне не случалось раньше целоваться с мужчинами в стильных костюмах, или в приличных машинах... Но этот поцелуй был чем-то особенным. Губы были теплыми и сладкими, как самый идеальный десерт в мире. И целовался он так, что мой профессиональный кухонный комбайн Bosch нервно курит в сторонке. Я упала в поцелуй, зажмурилась и сосредоточилась только на том, как движется его язык у меня во рту. И как наполняется теплом низ живота, и как подрагивают пальцы. И какие шелковые на ощупь его волосы, о которые я вытерла-таки пудру с этих самых пальцев...

Мне так хотелось его, что из головы вылетели все мысли, кроме мысли о том, так ли он безукоризненно хорош в постели, и может ли с такой же потрясающей элегантностью снять носки, с какой отламывает кусочек торта? Мы целовались минут пять, пока градус поцелуев не перевалил за разумные рамки. Акбарсин отпустил меня и, ни слова не говоря, и даже не глядя в мою сторону, вырулил с парковки на улицу. Первые несколько минут я даже не думала о том, что происходит, пока не поняла, что едем мы совсем не на Шильмана, даже не в сторону метро «Пушкинская». Я помялась еще пару минут и, наконец, заговорила:

– А... Андрей... куда мы, собственно, едем?

– Ко мне, – ответил он, с невозмутимым лицом поворачивая на мост.

– Ты... Я... А зачем? – проблеяла я.

– Готовить чизкейк, – сказал Акбарсин, и я не до конца была уверена, сарказм это или правда, потому что... ну, потому что это ведь Барсик!

За мостом он свернул налево, потом в какой-то переулок, и вскоре мы очутились во дворе новостройки где-то в глубине Комсомольского района. Припарковавшись, Акбарсин позволил себе улыбнуться, выскочил из машины и подал мне руку:

– Пойдем?

Я снова кивнула. Моя обычная наглость и уверенность в себе куда-то испарилась. Этот господин хренов аналитик действовал на меня, как удав на кролика, вызывал во мне жуткую смесь эмоций – желания, страха, неприязни, интереса и, черт знает, чего еще. Я вложила пальцы в его не по-мужски изящную ладонь, и, как послушный ослик, пошла за ним в подъезд.

Несмотря на всю свою лощеность, Акбарсин все же в глубине души оставался совком, потому что когда мы оказались в его отличной, не прикапаешься, квартире, он повел меня не в гостиную, а в кухню. Большую светлую кухню, с шикарным видом из большущего окна, с хорошей мебелью и роскошными кухонными причиндалами, во главе которых посверкивал боками брат-близнец моего верного друга, Бошевский комбайн. Акбарсин снял пиджак, распустил галстук и снял очки. Потом подошел ко мне вплотную, навис, обдал теплом и запахом хорошего одеколона, щекотно выдохнул куда-то мне в висок, но ничего не сказал. Постоял так несколько секунд, отчего мое сердце ухнуло в пятки, а может быть, чуть выше пяток, но чуть ниже пупка. И подхватил меня за талию и посадил на полированную стойку, служащую, очевидно, обеденным столом. Я пискнула, он засмеялся негромко, тронул губами мои губы, кончик носа, висок, а потом отпустил меня и повернулся к холодильнику:

– Четыреста грамм рикотты и... скажем... малина! Малина, как ты думаешь?

– С трудом, – честно ответила я, ерзая задницей по полированной столешнице.

– Печенье осталось после уикэнда, шоколадное, песочное, будет в самый раз, – продолжил Андрей, выставляя на стол коробку сливочного сыра и контейнер с замороженной малиной. Я кивнула. Вообще неприлично молчалива я что-то. Надо бы что-нибудь сказать. И я сказала:

– Цедру не забудь.

Андрей глянул на меня с прищуром и сунул мне лимон:

– На, срезай.

Я взяла из подставки ножик и принялась усердно срезать с лимона цедру, прямо не слезая со стойки. Тем временем Барсик загрузил в чашу миксера яйца, сахар и сливки, запустил мотор и снова подошел ко мне. Я опустила нож. Он обнял меня за талию, привлек к себе и поцеловал. Я снова поплыла, выронила лимон и обняла его за шею. Увы, или к счастью, целовались мы недолго:

– Сливки и сыр, – сказал Акбарсин и вернулся к комбайну. Я нашла лимон, откатившийся в сторону, и продолжила с садистской точностью снимать с него шкурку.

Тем временем повелитель миксера и духовки, а по совместительству носитель итальянского галстука, всыпал в чашу ваниль, посмотрел на взбиваемую массу с умным видом, взял щепотку настриженной мною цедры и бросил в чашу. После чего счел, что начинка готова и выключил мотор. В наступившей тишине он снова обернулся ко мне и без предисловий стащил мой джемпер. Я поблагодарила небеса, что надела утром сексуальный черный лифчик, а не удобное спортивное белье, в котором чаще всего хожу на работу. Акбарсин секунду полюбовался на весело торчащие сквозь тонкое кружево чашечек соски, а потом неожиданно напористо смял их ладонями, оккупировал мой рот своим проклятым сладким языком. Его руки были везде, прикасались так, что я всерьез забеспокоилась, что на стойке подо мной образуется лужа. Не желая оставаться ошеломленным бревном, я тоже пустила свои руки гулять по его телу, по широким плечам, твердой груди, по рельефному животу и ниже, где заканчивалась рубашка и начинались брюки. Но стоило мне недвусмысленно запустить пальцы за край его ремня, как их кондитерское величество снова вспомнили о чизкейке, отпрыгнули от меня и стали измельчать в блендере остатки шоколадного печенья. Я почти готова была зарычать от злости, поэтому ядовито изрекла:

– Печенье в такую мелкую крошку? Неатуентично...

Он ответил:

– Зато вкусно.

И положил в блендер половину пачки сливочного масла.

Я размечталась, что он даст блендеру немного поработать, а сам... Но нет, почти сразу Акбарсин выключил мотор, ловко высыпал смесь в форму и пальцами распределил по дну и бортам. Прежде, чем он успел вымыть или хотя бы вытереть руки, я потянулась, поймала его за рубашку, потянула к себе, а когда он сделал шаг в мою сторону и оказался доступен, схватила его за рукуи облизала сладкую шоколадную массу с его пальцев. Поразительной выдержки человек, надо признать. Я видела, каким желанием светятся его глаза, как он закусил губу, как выпирает горбом его член под офисными брюками. Но с упорством, достойным лучшего применения, он вернулся к форме. Включил плиту, вылил начинку на заготовку, насыпал горсть малины, разровнял лопаточкой и торжественно поставил форму в духовку. И уже после этого бросился на меня, как... как Барс! Все, что попадалось ему на пути, было безжалостно удалено: моя юбка, треща швами и хрустя молнией, сдалась и улетела куда-то в сторону мойки, за ней последовала его рубашка и галстук, потом чулки, ремень, лифчик, брюки...Ничего красивого и сложного не было в этом, мы рвались друг к другу со скоростью спринтеров, с единственным желанием соединиться.

Холодный пластик столешницы нагрелся и жег мне кожу. Я придумала лучшее средство охладиться – подвинулась чуть вперед, обхватила его бедра своими, и сладко застонала, когда он вошел в меня быстрым и сильным движением, проникая так глубоко, что я на секунду задохнулась от тянущей сладкой боли. Он держал меня крепко, прижимал к себе и не шевелился. Это длилось слишком долго, я не могла больше терпеть, я умирала от желания двигаться, взлетать и падать, карабкаться все выше по стволу волшебного дерева удовольствия за яблоком заветного оргазма. Я дернулась, подтолкнула его к себе, сжала ладонями тугие ягодицы. Господин хваленый аналитик коротко рыкнул и я, наконец, получила то, что хотела – серию безумных ударов, проникающих, казалось, до самого сердца. Он двигался так, что уже через минуту я подвывала и чертила ногтями глубокие полосы на его спине. А еще через пару минут волна кайфа нахлынула откуда-то изнутри, подхватила меня, выгнула сладкими судорогами, вырвалась из широко распахнутого рта хриплым вскриком.

– Сладкая... – прошептал Андрей, на секунду остановившись, а потом с новой силой продолжил. Мои ноги как-то ненавязчиво оказались на его плечах, и член его стал погружаться еще глубже, хотя, казалось бы, куда уж. От этих новых глубин я почувствовала вторую волну, и на этот раз он догнал меня на вершине, застонал, выстреливая мне на живот порцию своего кайфа...

***

Солнце нашло в плотных шторах небольшую щелку и бросило яркий луч прямо мне на лицо. И этот луч разбудил меня раньше будильника. Тихо-тихо, чтобы не потревожить спящего Андрея, я сползла с кровати и на цыпочках пробралась в ванную. Там, под струями теплой воды, я смыла с себя воспоминания обо всем. О второй серии на полу кухни, во время которой мне были продемонстрированы такие знатные навыки оратора, что я орала, как будто меня не лижут, а режут. О поедании теплого чизкейка, плавно перешедшем в третью серию, которая, в свою очередь, перешла из кухни в ванную. О бутылке сухого вина, выпитой на полу гостиной под какую-то сложную инструментальную музыку, и о разговорах, которые под эту бутылку велись. О четвертой серии, которую я затеяла после вина, и в ходе которой уже господин хренов аналитик орал и выгибался дугой, а я рисковала задохнуться. О том, как умоляла об отдыхе, и как он отнес меня в спальню на руках. О том, как теплая ладонь поглаживала мою спину, пока я не уснула. И о том, как трогательно он выглядит спящим: с растрепанной шевелюрой, без очков и галстука, без ехидной складки в углу подвижного рта, без «господина ведущего аналитика», а в чистом виде, в виде спящего Андрея Акбарсина, подарившего мне невероятную ночь. Я смыла все это вместе с его запахом, со следами его губ и рук на моем измотанном теле, вместе с нелепым желанием продолжить. Потом я надела свою одежду, обулась и бесшумно выскользнула из квартиры.

***

Я опоздала на два часа. Начальник департамента тестирования укоризненно покачал головой, разглядывая мешки под моими глазами. Я виновато вздохнула и пошла работать. Однако мне помешали. Стоило мне войти в опенспейс и примостить свою несчастную задницу на кресло, как из своего угла, шелестя мантией, выполз его величество Барсик и зачем-то подполз ко мне. А потом взгромоздил свою задницу мне на стол, снял очки и улыбнулся. Я очень быстро убрала глаза от этой его улыбки, потому что видеть ее было неприятно, потому что она напоминала мне об Андрее, а видеть в нем Андрея я была не готова.

– Привет, – сказал Барсик, и мне показалось, что весь опенспейс повернулся и пырится на нас.

– Здрасте, – ответила я согласно корпоративной этике.

– Ты почему ушла? Это что-то значит, или ты просто запаниковала?

Чертов урод! Ну что за манера вываливать на бедную девушку свои аналитические выкладки, тем более что анализировал он мое поведение!

– Это значит, что мне так захотелось.

– Я заметил, что ты не отказываешь себе в том, чего захочешь, – кивнул он, и, снова улыбнувшись, спросил, – хочешь чизкейк?

Невозможно было понять, говорит он об остатках десерта или о том, как мы его готовили. Я отрицательно помотала головой.

– Тогда испечем брауни, – продолжил Акбарсин, и невозможно было понять, вопрос это или утверждение.

– Я не люблю сладкое, – отрезала я и отвернулась.

– Ладно, – вздохнул он и встал, – тогда испеки чизкейк, когда передумаешь.

И ушел. Я мужественно высидела минут десять, и только после этого медленно и чинно ушла в сортир. Разумеется, рыдать.

***

– И-и-ир, ну Ира! Что случилось-то, а? Что с тобой? Может, тебе домой пойти? Мне кажется, ты приболела, – квохтала Катька, поглаживая меня по голове. Мне очень хотелось поплакать еще, но не на бачке офисного унитаза, а на теплом плече мадам Булерман. Но я сдержалась:

– Все норм, Кать, просто устала.

– Не ври. Такое впечатление, что у нас вирус какой-то. Акбарсин сегодня на меня рыкнул, как будто с цепи сорвался.

О, вот это интересно. Наш образец вежливости и корпоративного стиля общения, и вдруг рыкнул на Катьку?

– Чего это он? – спросила я.

– А хрен его знает! Я ему лыблюсь, говорю, а когда вы, Андрей, снова нас порадуете чем-то вкусненьким? Вот, говорю, Макс, например, тащится от Иркиного чизкейка, а я, говорю, больше шоколадные торты люблю. А он как зарычит, мол, он сладкого больше не ест, это, мол, вредно, и уметелил из кухни. Ну, вот скажи, не мудак?

– Кать, – протянула я задумчиво, – а что ты там говорила, я помню, что Акбарсин женится?

– Брехня. Оказалось, что шеф купил какой-то охрененный кухонный девайс ему не на свадьбу, а на день рождения. Это шефова Алинка, простит... тарша, короче, напутала.

– Серьезно? А когда у него день рождения был?

– А с чего ты решила, что был? Будет только. Так я не помню, надо в файл посмотреть. А что? Ты ему тортик испечешь? Не старайся, он сладкого не жрет, сволочь высокомерная!

***

– Андрей! Все мы знаем, какой вы бесценный сотрудник, и как много вы сделали для компании, и как помогаете каждому, кому в силах помочь. Хочу выпить за Андрея Акбарсина, уникального специалиста и отзывчивого человека, без которого все было бы совсем не так радужно, коллеги! С днем рождения, Андрей Валерьевич!

Вот придурок, прости господи! Дай дураку тост говорить, так он и намелет чепухи. Я дождалась, пока желающие поздравить именинника не рассосутся, взяла из ящика стола приготовленный пакет и, как на казнь, потопала к элитарным кубиклам аналитиков. Подошла, вздохнула, поставила пакет на стол:

– С днем рождения.

– Спасибо, – кивнул он бесстрастно.

– Всего хорошего тебе.

– Взаимно.

Помолчали.

– Ну, я пойду работать.

– Да. Еще раз спасибо.

Я встала и пошла. Шагов через пять услышала, как зашуршал пакет. Потом загремел отодвигаемый стул, шаги и... Гад в галстуке, вот что. Прямо посреди опенспейса. На глазах у трех отделов. Да еще так сладко, что у меня ноги подогнулись... А потом, когда дыхание закончилось, он прекратил меня целовать и сказал:

 – Отличное решение! Манго и рикотта, удивительно нежное сочетание!

 Познакомиться с творчеством автора Вы сможете здесь.