Я люблю тебя, Эрик

Планета NVW-4864757748 в реестре, разумная жизнь не обнаружена.

Колония 426.

Общее количество поселенцев 2 524, всех классов.

Спецзадание принято, процент выполнения по последнему отчету составляет 76%

***

– Впусти меня, Мотылек. Давай же, милая. Это я, Эрик.

Его голос доносится из динамика, а я рыдаю, как ненормальная.

Эрик.

Мой Эрик.

Сержант Эрик Веласкез из второго пехотного.

Он пахнет мятным гелем для душа. С пряностями.

Смеется глупым шуткам, запрокидывая голову.

Когда смотрит на меня, его глаза блестят.

Очень горячий на ощупь и хорошо целуется.

А еще – он мертв.

– Мотылек, ты же знаешь, я не причиню тебе вреда. Я люблю тебя.

Громко кричу, пытаясь заткнуть этот голос.

Знаю, что это не он.

Знаю.

Знаю...

Это слово за последние два дня превращается в заклинание.

А еще я думаю о том, что не должна открывать дверь.

Ни за что в жизни.

– Открой, Ольга, mi querida, позволь мне спрятаться в лаборатории с тобой. Спаси меня.

Хотелось бы думать, что я продержусь до появления спасателей, но никакой уверенности нет. Особенно, когда это –  по ту сторону закрытой двери – постоянно говорит со мной его голосом.

Не знаю, почему оно все еще не выбило двери и не забрало меня силой, как других. Наверное, два метра бронированной стали для него все же препятствие. Или оно стало умнее и теперь играет с нами так, как мы поначалу играли с ним.

– Мотылек...

Голос такой обманчиво-ласковый, что из моей груди вырывается рыдание.

Я так люблю тебя, Эрик.

Так люблю.

Мы ошиблись.

Все ошиблись, милый.

Эта долбаная Корпорация, долбаные контракты и обязательства. Все, как ты говорил – однажды это убьет нас. А я смеялась...

Дура.

Тогда я действительно думала, что это просто исследования, шанс сделать карьеру для меня и тебя.

Серьезно.

Ну что можно охранять на планете, пригодной только к терраформированию и поиску полезных ископаемых?

Кто знал, что здесь есть симбионт?

Такой симбионт...

– Ольга... Любимая...

Снова кричу.

Сорвала горло, но больше не могу слышать его голос.

Мне кажется, что Эрик жив.

Может быть, это я сошла с ума.

Может быть, мы не получали приказа на исследование тех гробниц и не находили чужеродный организм.

Может быть, он не сбегал из той пробирки – хватило лишь голой кожи любопытной лаборантки.

Может быть, он не стал захватывать окружающих и делать из полностью зараженных тел грибницу, сращивая их в причудливо-отвратительный ком.

Меня тошнит вязкой и густой протеиновой массой, когда я вспоминаю, что видела мельком на камере слежения: мощная фигура на шести срощенных человеческих ногах; два торса – женский, с отвратительно висящей белоснежной грудью, и мужской, с небольшим пивным животиком; скопление рук, словно у многоножки и головой, утыканной глазами, как гроздь – виноградинами.

Больше никогда не смогу есть виноград.

– Мотылек, открой мне. Давай.

У доктора Эдвардса, пока он был жив, была теория, будто оно приращивает от всех своих жертв... что-то.

Руку.

Ногу.

Палец.

Глаз.

Что оно взяло от Эрика?

Мои глаза снова наполняются слезами.

Боже, я даже не сказала, что люблю его.

Даже не сказала, что его люблю.

Непроизвольно сжимаю кольцо, посаженное на цепочку в виде подвески.

Обручальное.

С сапфиром, как он говорил – под цвет моих глаз.

Нашла его в комоде с носками.

Размером чуть больше, чем это необходимо.

Веласкез никогда не умел делать сюрпризы или быть романтичным.

Но никто не скажет, что он не пытался.

Мой Эрик.

Мое счастье.

– Ольга, давай, открой! Я же сдохну здесь!

Наверное, оно даже бьется в дверь, но я не слышу.

Не знаю, как бы смогла это вынести, если даже просто дверной коммуникатор заставляет меня рыдать.

Но я не могу заставить себя его выключить.

Не могу заставить себя не слушать голос Эрика.

Хотя и знаю.

Знаю.

Вытираю лицо рукавом медицинского халата. Он давно уже не белый, но кто сейчас думает о стирке?

На правом боку выделяется застарелое пятно крови.

Вам говорили, что врачи не должны лечить родных и близких?

Когда на станции остается один врач, это правило перестает работать.

Это его кровь.

Сержанта Веласкеза.

И ее просто дохрена как много.

Я точно знаю, что мой Эрик мертв.

Потому что это я зашивала Веласкеза, когда он орал от боли.

Потому что на моих руках он скулил от перитонита.

Потому что моя ладонь закрывала его веки, а голос фиксировал время смерти.

Я люблю тебя, Эрик.

Я так тебя люблю.

– Давай, Мотылек, открой...

Голос дрожит.

Его зовут Эрик Веласкез.

Он пахнет солнечным утром, счастьем и сладкими блинчиками.

И у него самые мягкие волосы, которые я когда-либо трогала.

Больше не могу.

Хватит.

Сжимаю холодный ствол его табельного оружия – вытащила из кармана.

Снимаю с предохранителя.

Все, как учил ты, любимый.

Помню, что спастись не удастся.

Что для меня самой хватит одной пули.

Поднимаю глаза.

Я люблю тебя, Эрик.

И ввожу код на дверном табло.