О дружбе, доме и войне

Эх, дороги, пыль да туман,

Холода, тревоги, да степной бурьян.

Знать не можешь доли своей,

Может, крылья сложишь посреди степей.

Место привала покидали рано утром, когда заря только-только стала набирать силу, окрашивая темное небо в розовый цвет. Отряд из десяти человек, отрезанный от остальных солдат, торопился догнать сотоварищей, чтобы двигаться к намеченной цели уже всем вместе.

Ночной холод, успевший за несколько часов сна пробраться под кожу, заменила утренняя прохлада, насыщенная тягучим туманом. Скоро и она уйдет, уступив место дневной жаре и палящему солнцу, а пока давно ставшая привычной ходьба помогала Семену Плужникову согреться, гнала кровь по венам и ускоряла дыхание. Вдох. Шаг. Выдох. Шаг. Только слышен скрип кирзовых сапог да собственное сердцебиение. Уже хотелось пить, но запасы воды, набранной в ручье, не безграничны, а до ближайшей деревни с колодцем, как было обозначено на карте, еще полдня пути. Чтобы притупить жажду, солдат достал из внутреннего кармана махорку, поделился с идущим рядом Ванькой Замятиным. Когда-то они вместе покинули свои дома, оставив матерей, младших сестер и братьев, последовав за отцами, по-детски надеясь, что когда-нибудь их дороги пересекутся, и они встретятся с родными людьми. Не знали еще, что дома их семьи получили самые страшные письма войны – похоронки.

Яркие краски опалили линию, где небо и земля сходятся в единое целое, из-за полоски показалась маленькая часть солнца, затем она будто растеклась по линии горизонта, опалила поверхность и голубой небосвод. Натруженные ноги, стертые до мозолей, шагали по русской земле, по фронтовым дорогам, бывшим когда-то самыми обычными, но по чужой воле ставшим тропами жизни и смерти. Теперь по ним нельзя пройти без оглядки, здесь можно встретить фашистов, захватчиков, возжелавших получить себе чужое. Дороги, как поля и леса, окропились кровью, став безымянными могилами для многих людей, будто капиллярной сеткой расчертив территорию на еще свою и уже вражескую, ту, которую они обязательно вернут обратно.

Быстро светлело. Семен, идущий в середине строя, остановился вслед за товарищами, затих, прислушиваясь. Немецкая речь, похожая на лай злых собак или карканье ворон, кружащих над добычей, доносилась откуда-то справа. Семен выхватил несколько знакомых слов: «догнать», «русские», «деревня». Встретить здесь фрицев было неожиданно. Переглянувшись, тихо приняли решение спрятаться в густой листве и посмотреть, сколько идет человек, не нападать, если силы превосходят их.

Боя нельзя было миновать. Немцев оказалось почти в два раза больше, но на стороне отряда был эффект неожиданности. У Семена от смены событий кружилась голова, а в глазах рябило. Противник терял оружие и шел врукопашную, вооружившись ножами. Ваньке достался здоровяк, но ему удалось крутануться, извернуться и отпрыгнуть как раз вовремя, бегущий на выручку Плужников, уже успевший отправить на тот свет двоих, прострелил немцу ногу, обездвижив, а затем пустил тому пулю в затылок. На войне убить врага – работа, за которую никто не заплатит, но которая, как ни парадоксально, может сохранить чью-то жизнь.

Семен помог Ване встать, протянув руку, поймал его усталый и благодарный взгляд. Затем они вдвоем осмотрелись и, убедившись, что живых немцев больше нет, принялись проверять содержимое их карманов, а потом стаскивать трупы к расположенной неподалеку канаве. Присыпали тела прошлогодней листвой, чтобы те не привлекали внимания.

В их отряде из десяти человек выжили семеро. Троих товарищей похоронили под тенью раскидистых берез, быстро и без громких слов. Их смерть стала одной из многих в череде, а имена остались в памяти друзей и родных. И пусть никто из мертвых не расскажет, чем закончилась их дорога, выжившие товарищи на долгое время запомнили этот бой и то, что те погибли, как подобает мужчинам.

Идти становилось тяжелее с каждым шагом. Усталость, накопленная за утро, мешала передвигать ногами, они не ступали, а били по высохшему, покрытому трещинами суглинку. Полуденное солнце жгло нестерпимо, одежда липла к телу, а рюкзак бил по спине. Все, чего хотелось, это дойти, наконец, до колодца и напиться прохладной воды, обтереть мокрым платком лицо, смыв пот и чужую кровь, восстановить силы перед новым переходом. Хотелось забыть на время, что их путь еще очень далек от завершения.

До деревни было совсем немного, когда отряд снова остановился, услышав копошение в кустах. Приглядевшись, командир отряда Павел Иванов ухмыльнулся в густые усы.

– Выходи, не бойся, свои.

Из малиновых зарослей вылезла маленькая девочка лет семи. Ее чумазое личико было полно страха, а в руках до побелевших пальчиков зажато лукошко с ягодами. 

– Ты откуда такая? Мать где? – Семен присел на корточки, чтобы, разговаривая с малышкой, видеть ее глаза.

– Немцы, – жалобно пищит девчушка перепачканными красными губами.

– В деревне? – обеспокоенно спросил Иванов.

– Нет, на дороге. Я домой хотела уже идти, а тут они. Я обратно спряталась.

– А, эти... Нет их уже. Идем, проводим тебя до дома, – не обращая внимания на мелкую лесную малину, решил командир. Голод не утолит, только в пути задержит.

Идти под рассказы девочки о жизни в деревне как-то легче. Оказалось, что их товарищи проходили здесь вчера вечером, а до них шли фрицы, но в саму деревню не заглянули, торопились куда-то. Получалось, что те, которые остались гнить в придорожной канаве, как и они, отстали от своих.

Деревенский дом, куда привела их девочка, назвавшаяся Машей, не отличался от соседних – деревянный, с лавкой под окном и сохнущим бельем на веревке. Хозяйка, успокоенная найденной пропажей, принялась благодарить солдат и хлопотать, отваривая молодую картошку и доставая из печи хлеб. Поев, пополнив запасы воды и пожелав всего доброго семье, отряд снова двинулся в путь.

Своих они догнали поздней ночью, истратив на это последние силы. Иванов доложил о потерях, за костром и печеной картошкой поделился своими мыслями о том, куда могут идти немцы. Усталость и желание поспать брали свое, пересиливая желание еще обсудить путь. 

Семен, пристроившись под боком друга детства, наконец, стянул сапоги и растер уставшие ноги. Напитавшиеся пылью и потом портянки сменил на сухие, ночь обещала быть такой же холодной, как и предыдущая.

– Будешь? – Ваня протянул воду. Благодарно кивнув, Плужников отпил из жестяной кружки и вернул ту владельцу, в ответ снова поделился махоркой. Тонкие струйки сизого дыма потянулись в ночное небо, давая возможность представить, что нет этой войны, бесконечной дороги, которая может прерваться в любой момент, нет тревоги за будущее.

– А дома сейчас мать наверняка тоже собрала малину, кинула в кружку и заварила кипятком. И сразу по кухне запах поплыл, и во рту слюна собралась.

– Моя еще варенье варит, чтобы на зиму, если заболели... – добавил Ванька, прикрывая глаза.

Тишина лесной чащи прервалась чьим-то громким всхрапом, встревоженная им ночная птица пролетела над головами, спугнув сон.

– Маша мне напомнила Катюху, – признался Семен, туша самокрутку. Обычно о подобном говорили мало, воспоминания о доме резали больнее ножа.

– Хорошая девчонка, – отозвался Ваня, еле заметно улыбаясь. Он тоже думал вовсе не о новой знакомой, а о своей семье, о том, как вернется домой, обнимет мать, приведет в порядок хозяйство и посватается, наконец, к соседской Валентине, не дававшей покоя с самого детства.

До нового рассвета оставалась пара часов. Сон сморил привалившихся друг к другу молодых людей , сделав их лица еще моложе. Скоро им опять предстоит отправиться в путь, идти по дороге жизни и смерти, к единственной цели – победе. Несмотря ни на что. И пусть их дорога полна трудностей, она – самая верная. Их время отмерялось не секундами, а пройденными километрами. Их шаги прерывались боями и потерями, но не прекращали звучать победным маршем, а иногда и заупокойной молитвой. Их имена остались навсегда вписанными в историю, а мужество и отвага стали их синонимами. Дорога к победе через боль, слезы и кровь не могла быть другой, но главным в ней было то, что люди, даже убивая, не переставали оставаться людьми, они шли за своей мечтой о мирном небе над головами и верили в то, что обязательно до нее дойдут.