Внеконкурс № 1 Листья Пастушки Марии

День был светлым, солнечным. До того момента, как Борис решился все рассказать Вере. И теперь он оторопело наблюдал за ее белым лицом, на котором алыми скобками кривились губы. Да, можно было ожидать недовольства, но такого урагана – вряд ли. Неужели он совсем ее не знал, не чувствовал, как нужно?...

– Боря, какого лешего? Ты солидный этноботаник, к которому прислушиваются коллеги за рубежом. Уверенный атеист, не верящий в черных котов, внеземные цивилизации и кастанедовский бред. – Злые слезы брызгали с длинных ресниц. Тушь уже потекла, полосуя черными линиями худые щеки. Вера откинула со лба каштановые кудряшки и продолжила с еще большим напором: – И ты собираешься все бросить и умчаться в чертову Мексику к чертовым индейцам только из-за какого-то Сашкиного упоминания о священном растении, которое ацтеки якобы пытались отвоевать у горных масатеков во имя бессмертия? Нет, ты правда мне это хочешь сказать? За три недели до нашей свадьбы - и пробыть там целый месяц? Да ты просто...

Борису Казанцеву на миг почудилось, что кудряшки встали от ярости дыбом и зашипели, как змеи в прическе Медузы Горгоны. Он успокаивающе развел руками и заговорил очень тихо, ласково:

– Веруша, есть многое на свете... Ты же знаешь, моя книга посвящена самым необычным растениям мира. Мира, а не только России. И связанным с ними легендами и мифами. Мой германский издатель уже два раза интересовался, как дела и далеко ли я продвинулся. А я не могу ему сказать честно – никак. Никак, Вера! Я встал посреди дороги, на перепутье. Мне нужен по-настоящему увлекательный, свежий материал. А Сашка дал мне пинок под неповоротливый зад. И договорился со своим знакомым из посольства, чтобы мне все оформили срочно. А у знакомого как раз родня нашлась в Уаутла де Хименес, в штате Оахака, со свободной комнаткой. Если отложу – такого случая может больше не быть! Ну не могу я остаться, понимаешь, котенок? Свадьба никуда не денется, а вот книга...

Он потянулся к ней, зная, как Вере нравятся его крепкие теплые объятия. Сверкнув серыми глазами, Вера отпрянула и выставила вперед дрожащий указательный палец:

– Не надо мне говорить о своей книге. Боря, я хочу поговорить о нас. Мы – еще есть? Скажи, может, осталась только половинка от того, что было? Четверть? Сто граммов? Боречка, я тебя люблю. Но мне в последнее время кажется, что ты куда-то ушел. Ты уже далеко, я кричу, бегу тебе вслед, но ты... ты... Просто не слышишь. Не хочешь слушать!

И членораздельная речь его невесты превратилась в бурный поток слез. Борис, вздохнув и покачав уже седеющей головой, повернулся и ушел к себе в кабинет. Легкий хлопок двери и щелчок ключа в замке дали понять, что разговор окончен и что никаких доводов он больше не желает слушать.

Вера обвела заплаканными глазами спальню, украшенную ее руками, рухнула в кресло, купленное ею по случае на распродаже, и закрыла лицо руками. Она тяжело дышала, время от времени икала, но уже не рыдала. Толку-то что? Все кончено. 

Извиниться? Не поможет. Казанцев ненавидит истеричек – натерпелся после смерти родителей с теткой-вретишницей.

Прощай, надежда глупой молоденькой девчонки на счастливую семейную жизнь. И на московскую прописку. И на зависть подружек из Саранска, которым она уже похвасталась будущим мужем, красавцем и умницей, столичным профессором. Дура, ох дура! Поставила все на кон – и проиграла в одну минуту.

Прошло еще полчаса, прежде чем Вера заставила себя встать, умыться, навести легкий дневной макияж и отправиться собирать чемоданы. Швыряя туда все подарки Бориса, она с ненавистью твердила самой себе: «Не прощу!».

Еще через час Казанцев вышел из кабинета и остолбенел. В коридоре валялись старые женские журналы, разбросанные впопыхах, в ванной шумел незакрытый кран, из прихожей исчезла вся женская обувь. А на двери висела кое-как прилепленная скотчем записка с кратким и злым: «Ухожу к другому. Он оценит. Он – не ты».

Оцепенение Бориса прервал свист чайника с кухни. Даже уходя с оскорблениями, Вера не забыла, что он любит пить грузинский черный чай со сдобой в шесть вечера, как привык с самого детства... Издевка? Самоутверждение? О великий двигатель эволюции, да зачем же ты создал женщин такими ослицами!

Для солидных мужчин, говорят, несолидно скорбеть о потерянной любви. Борис скорбел. В сердце засел отравленный шип, и при каждом неаккуратном слове, движении или мысли он поворачивался внутри и впускал в кровь новую порцию яда. От этого сознание страдало самым скверным образом. Пакуя вещи, разговаривая с синьором Крус из посольства Мексики, уточняя детали маршрута в сети, тревожа Сашку Быкова с истфака расспросами о его былых путешествиях в загадочную страну лам и вождей, Борис постоянно ощущал раздвоение собственной личности. Вот он – взрослый, серьезный, упрямый мужчина стоит у кассы в очереди, и тут же он – маленький, растерянный, лопоухий мальчишка с разбитой коленкой ищет мать, чтобы пожаловаться на «бобо» и получить ласковый поцелуй в больное место, причем оба этих «я» никак не желали снова слиться воедино.

В таком вот «раздвоенном состоянии» Борис и сел в итоге в самолет, следовавший из Москвы в Мехико. По пути легче не стало, он только сумел подремать – тревожным легким сном, улетевшим при первом же движении обаятельной бортпроводницы. Звали ее Наташа, и за профессиональной улыбкой и вопросами о самочувствии даже проскальзывал личный интерес к широкоплечему пассажиру с грустными темными глазами, однако в данном случае это было все равно, что звать с неба луну – Борису все женщины сейчас казались злыми выходцами из параллельных миров. Вопрос «Как такое могло случиться и главное – почему?» свербил и постукивал, как дятел, присевший на затылок.

Постаравшись максимально отгородиться от собственного разочарования, Борис Казанцев снова уснул. Очнувшись незадолго до прибытия, дождался приземления, спустился с трапа и, не сделав и двух шагов по чужой земле, остановился.

Потому что эта земля была прекрасна: залитая солнцем, благоухающая тысячами экзотических ароматов росших неподалеку деревьев и цветов, гудящая от счастливых вскриков пассажиров и встречающих родственников и друзей. О, Мексика, страна войны и любви, страна покоя и бури! Мексика – ты крик пестрокрылой совушки, улетающей на рассвете в свое гнездо где-то у вершин сверкающих северных гор, ты перепевы пастухов, выгоняющих коз на крутые склоны, едва покрытые скромной зеленой травой, ты вся очаровательна и грозна, словно юная, зардевшаяся от смущения невеста-индеанка!

И уже не имели значения ни ужасный смог, от которого хотелось кашлять, ни тот самый родственник – тоже синьор Крус, смуглый неулыбчивый парень с некрасивыми усиками, с которым пришлось объясняться медленно, вспоминая давно выученный в университете испанский язык, ни забитые дороги с ненормальными водителями, то и дело норовившими подрезать друг друга. Борис влюбился в Мексику с первого взгляда и вдоха – а такую любовь трудно чем-то испугать.

– Энрике, скажите, – произнес Борис, сверившись перед этим с электронным переводчиком. – Та курандера Миранда, внучка знаменитой Марии Сабины, и сейчас живет у вас? Никуда не уехала?

– Э, синьор Казанцев, куда ж ей ехать? – пренебрежительно махнул рукой уже подобревший от разговора и подаренной сигаретки Крус. – Здесь ее семья. Муж Альфонсо, правда, помер два года тому назад, но дочки и зятья, внуки... сами понимаете, вяжут прочнее цепей. Живет как жила, в домике на отшибе, плетет бисерные пояса на продажу, огородом и козами занимается, иногда песнями да сказками детишек забавляет.

– Песни и сказки – это очень хорошо, конечно. А... шаманит ли еще? – Борис перечитывал очерк, изданный Сашкой после одной из поездок в глухие районы штата Оахака и посвященный местным «курандеро» - шаманам и знахарям, использовавшим в практике различные растения вроде ипомеи, шалфея и грибов-галлюциногенов.

– А как же, – закивал Энрике Крус. – К ней, как и к покойной бабке ее Марии Сабине, со всей страны до сих пор ездят, и богатые, и бедные. Богатых она за деньги пользует, ну а беднякам дает поблажку – спросит разве что цепочку или браслет в подарок, и то не всегда. Странная она, я вам скажу. Очень странная женщина. Сам я у нее не лечился, но вот бабка моя Хуанита похаживала не раз. И как вернется от курандеры – сама не своя, глаза будто дымом и туманом заволокло, ни готовить толком, ни прибирать не может, ходит кругами и напевает себе под нос всякую дребедень. 

– То есть лечение бабушке не помогало? – Дорога почти очистилась, горы Сьерра-Мадре-де-Оахака приближались, и Борис расслабился, подставляя лицо дувшему в открытое окошко машины ветерку.

– Да нет, помогало. Только... – На лицо Энрике вдруг набежала тень. – Только вот как пришла пора помирать, бабке стало очень худо. Мать меня к ней не допускала, мал был еще, но разок пробрался поглядеть, как там она справляется. А бабка, знаете ли, лежит, иссохшая, страшная, руками по кровати перебирает, глаза закрыты и только стонет: «Проклятая курандера Миранда! Проклятая дочь сатаны! Убери своих бесов прочь, гони их, и сама иди прочь, не стой над душой, не твоя она!» Священника к ней позвали, он бабку исповедал, сказал, христианке не след было к шаманке ходить – грех большой, вот бесы и пристали. 

– Гм. – Что ответить на такое, Борис не знал. Лучше уж повернуть разговор на другое, интересное: – Так эта Миранда знает, что я приеду, вы ей сказали?

– Сказал. А она на мои слова только улыбнулась спокойно, плечами пожала и ответила: «Орел прилетит, лапы в сетке запутает, как бы не пришлось оторвать потом». И понимайте, как хотите. Говорю – странная она. – Энрике постучал пальцами по рулю, повернулся к Борису и надул пузырь из жвачки. – Эй, слушайте, пока я в отпуске, может, съездим на озеро Мигель Алеман, что на реке Тонто? Красиво там, поверьте слову. Туристов не много, рыбалка отличная, воздух – можно пить как святую воду, смешанную с лучшим козьим молоком.

– А давайте. – Речи старухи-знахарки в другое время Бориса бы развеселили, но теперь отозвались холодным всплеском где-то глубоко внутри. Там, где все еще сидел отравленный шип. – Мне не к спеху, потом с Мирандой потолкую. А пока хочу насладиться вашей прекрасной страной.

– О, я двумя руками «за»! – Улыбнулся совсем по-детски Энрике Крус – и окончательно Борису понравился.

По приезде в городок Уаутла де Хименес Бориса закружила дружная веселая многоголосица семьи Крус, и тревога куда-то испарилась. Свободная комнатка, в которой когда-то останавливался и Сашка, выглядела чисто и нарядно: повсюду коврики ручной работы в яркую алую, голубую, зеленую полоску, на стене – шкура ламы, на столике у кровати – большая глиняная ваза с черным изящным узором и традиционная гипсовая раскрашенная статуэтка Девы Марии. На возражения гостя последовал ответ: «Да какой там неверующий, синьор, у нас тут все верят во что-то, поэтому пусть постоит». В углу притулилась старенькая прялка, в другом – подставка с двумя ружьями Энрике. Оказалось, он иногда похаживал на оленей с другими мужчинами – ценителями настоящей охоты.

– А вы знаете, что масатеков наших когда-то прозвали «владыками оленей»? И по-другому их тоже зовут, например, «воинами Пастушки Марии». Пастушка Мария – это о Божьей матери так говорят местные. Когда ацтеки ушли из Оахака, потерпев поражение, пришли сюда испанцы и их католические священники – иезуиты и прочие хитрые ребята. Много чего тут творилось – индейцы и помирали от болячек, и сбегали в пустынные места, а кто остался – тех мало-помалу приручили. Но не до конца, нет – масатеков, как соколов, приручить до конца нельзя... – Поучала черноглазая седая Мариэлла Крус своего гостя, не забывая подсовывать ему лучшие кусочки жаркого из свинины под острым соусом. – Очень они чтут Богородицу, ради нее и в церковь ходят по воскресным дням.

– А как же шаманы-курандеро? – почесал в затылке Борис.

– А что шаманы? – удивилась гордившаяся своим «чистым испанским происхождением» синьора Крус. – Масатеки – люди простые. Ходят в церковь, и к курандеро тоже ходят. Нам-то, конечно, понятно, что нельзя на двух стульях сидеть, и Богу и дьяволу молиться. А им-то все равно, синьор дорогой. Они люди дикие. Дети их растут, как травинки среди камней, взрослые ищут свои пути-дороги, старики затворяются ото всех и тихо умирают. А уж куда их души потом уходят... понятно разве что Богу и противнику его.

– Скажите, вы что-то знаете о таком растении, как «листья Пастушки Марии», Ska Maria Pastora, по-другому – шалфей предсказателей или Salvia divinorum? – Борис опять попытался свернуть на знакомую дорожку науки и логики. – Может, слышали о западных ученых, которые сюда приезжали ради исследований – например, Джонсон, Хофманн, Уоссон, Зиберт?

– О, синьора Зиберта из Америки помню хорошо, – кивнула Мариэлла. – Очень даже хорошо. Такой представительный мужчина, тоже все любопытствовал по поводу местных легенд о листьях Пастушки. Он сюда часто приезжал, все не мог успокоиться – ругался, что в его стране запрещены такие растения-наркотики. А я так думаю – и хорошо, что запретили. Умному человеку все в пользу, дураку – все во вред, а американцы, известно, почти все дураки набитые.

Борис, услышав такое безапелляционное заявление, не выдержал и расхохотался.

– Не смейтесь, – пожала пухлыми плечами синьора Крус. – Если бы вы пообщались с ними столько, сколько я в бытность бухгалтером одной из их местных фирм, вы бы их еще хуже обозвали. Да что ж вы так мало едите, мой дорогой? Вот возьмите еще картофельных чипсов и булочку с маслом. На вас смотреть страшно, такой худой. Ешьте, ешьте как следует. И скажите спасибо Пастушке Марии, что попали сюда не в местном автобусе – там такая давка и вонь, что вас бы тошнило еще трое суток одной водичкой.

Так, за едой и приятными беседами, и прошел первый его вечер в краю масатеков. Ночью, засыпая под теплым одеялом и прислушиваясь к скрипу половиц в коридоре под чьими-то шагами, Борис раздумывал сразу обо всех удивительных и пугающих вещах, окруживших его в этом уголке Мексики.

Погуляв по дамбе и неудачно порыбачив с лодки на великолепном озере Мигель Алеман, Энрике и Борис решили посидеть в кафе «Серебряная пума». Туристов за столиками под навесом было немного – две парочки азиатов и какая-то тощая американка с длинным лошадиным лицом и шикарным фотоаппаратом. Энрике углубился в просмотр электронной почты со смартфона, Борис же от нечего делать лениво разглядывал набережную и гулявших там детей в сопровождении учительницы – тоже смуглой, черноглазой, с ярко выраженными индейскими чертами.

Внезапно воздух, такой свежий и холодноватый, несмотря на яркое солнце, наполнился странным пряным запахом. Он шел отовсюду и ниоткуда, вкрадчиво ласкал глотку и легкие. От него хотелось пить, и Борис снова налил себе воды без газа, опрокинул и налил еще.

– Энрике, ты чуешь? – спросил он, оглядываясь на здание кухни. Нет, запах явно шел не из него.

– М? – рассеянно отозвался спутник.

– Нет, ничего. Я просто... пойду еще погуляю, ладно?

– Конечно, Борис, - все так же не отрываясь от экрана смартфона, ответил Крус. – Иди, дыши.

Казанцев шел. Дышал. Запах дразнил его: то исчезал, то вновь появлялся, то становился очень слабеньким, но различимым настолько, чтобы не дать о себе забыть. У спуска он загустел и словно позвал за собой, вниз по ступенькам.

Спустившись к бензоколонке, Борис некоторое время наблюдал за тем, как заправщик ловко снабжает подъехавший грузовик с эмблемой американской нефтяной компании горючим. Потом, оглядевшись по сторонам, шагнул было обратно к лестнице...

Рядом с которой стояли девочка лет шести и черный пес.

С девочки любой бродячий художник написал бы портрет бесплатно. Широкоскулое темно-коричневое личико, глаза цвета спелого тутовника под идеально очерченными бровями, две тугие, лоснящиеся черные косы с вплетенными цветными ленточками. Традиционные блузка, юбка и шерстяная шаль в полоску выглядели совершенно новыми – будто она пять минут назад взяла их из коробки и надела специально для этой встречи. И все это затмевала широченная улыбка, ослепившая Бориса Казанцева вмиг; ах, ну почему, почему он не успел починить в Москве свой фотоаппарат!

Пес терпеливо стоял рядом с хозяйкой, высунув язык набок. Бродяжка-дворняжка: усы, лапы и хвост – вот все его документы.

– Привет. Ты отстала от класса? – неуверенно подбирая слова на испанском, промолвил Казанцев. – Как тебя зовут?

Черноглазка улыбнулась еще шире, поиграла ямками на круглых щеках и сунула в рот палец. Потом резко развернулась, дернула поводок и, таща за собой пса, понеслась вверх, к своим.

Борис шел за ней, чувствуя себя до невозможности старым, неповоротливым мастодонтом. Запах, спохватился он – этот запах принадлежит ей! Шлейф тянулся за девочкой очень отчетливо, пряностью веяло то ли от ее кожи, то ли от волос, то ли от одежды. Но... так сильно. Почему?

На набережной школьники и учительница уже столпились у левого края ограды и что-то высматривали внизу, на воде. Из раздавшихся криков Борис понял немного – вроде бы «шляпка» и «ветер». Вот оно что! У синьориты слетела шляпа в озеро. И теперь никто не знал, что же делать.

Потом он увидел нечто такое, что привык наблюдать разве что в кино: черный пес по знаку «пряной» малышки кинулся вперед, с плюхом рухнул в воду и поплыл, резво работая длинными лапами. Он добрался до злополучной шляпки, ухватил ее зубами и поплыл обратно, под вопли и аплодисменты восхищенных малолеток.

На берегу героя уже ждали с поцелуями, объятиями, кусочками лепешки с мясом и прочими наградами. Улыбающаяся учительница что-то сказала хозяйке пса, та ответила, накрутив кончик одной из кос на палец. Борис подошел ближе.

– Браво, Мими! Браво, Мефисто! – вопили поклонники, передавая друг другу мокрую, но уцелевшую шляпку.

– Мефисто, ко мне! – крикнула наконец малышка, прибавив к словам резкий свист. – Молодец! А ну, не трогайте его, он не любит!

Дети сразу же отшатнулись прочь, пряча за спинами липкие от мороженого и других яств ладошки. Некоторые сразу же направились к спуску, тихо переговариваясь между собой. Проходя мимо Казанцева, две девочки почти одновременно выпалили:

– Задавака эта Мими! Будь там моя шляпка, не пошевелилась бы и псу бы не дала!

– Кривляка! Только и думает, как бы произвести впечатление на синьориту Гонсальво!

– Ага, а в следующем семестре полюбит другую и будет перед ней лебезить, ох уж эта Мими!

– Точно-точно. Вся в бабку свою пошла, ведьму эту. Не сиди больше с ней на математике, Эрнита, ладно?

– Ладно, Консепсьон.

– Эй, – окликнул их Борис, усмехаясь. – Девочки, скажите пожалуйста, а эта Мими не родня ли Миранде Сабине?

Две сплетницы остановились и недоверчиво воззрились на симпатичного иностранца в светлой рубашке и голубых джинсах. 

– А вы знаете Миранду Сабину, синьор? – протянула крепко сбитая, высокая для своего возраста и грубоватая Эрнита. – Фу, не водитесь с ней. Падре Астальди на каждой проповеди говорит, что таких лучше не знать и не привечать.

– Нет, я ее не знаю. Просто хотел расспросить о жизни в Уаутла де Хименес. Говорят, она помнит всю историю этих мест.

– Ой, да вы больше слушайте всякой всячины, – пожала плечами хорошенькая Консепсьон. – Лучше навестите мою бабулю Сантину – вот она вам все расскажет про нашу историю. А эту грязную индеанку обойдите десятой дорогой, и Мими-кривляку тоже!

Идущий впереди мальчик окликнул подруг, они распрощались и убежали.

Борис вернулся к Энрике и попросил сдвинуть время отъезда. Теперь ему просто необходимо было как можно быстрее увидеть Миранду Сабину.

Однако человек предполагает, а высший разум, судьба или стечение обстоятельств корректируют его планы. После приезда в городок Энрике слезно упрашивал Бориса пойти в гости к его любимой кузине Астурии, праздновавшей день рождения первенца, и пришлось согласиться.

Познавая на опыте всю полноту гостеприимства мексиканцев, чокаясь и выпивая за здоровье пухленького нарядного именинника, Борис тем не менее сосредоточенно вспоминал мельчайшие подробности встречи с маленькой Мими. Тревога становилась все сильнее; внутри шип опять зашевелился и казалось, стал разрастаться, выпуская побеги в разные стороны.

Выпив последний бокал и вежливо отказавшись от следующего, он извинился, встал и, уточнив направление, пошел в туалет. Справив малую нужду и вымыв руки, Борис уже подставил влажные ладони под сушилку, оттуда вырвалась струя теплого воздуха... с отчетливым знакомым запахом. Будто девочка стояла в одном шаге от него.

Но когда он оглянулся – никого рядом не было. Конечно же, не было, и быть не могло.

Вернувшись к столу, Борис поразился царившей там глубокой тишине. Кто-то из мужчин в углу тихо и быстро говорил по телефону, остальные сидели, уставившись в тарелки. Астурия Крус и ее сынишка, виновник торжества, пропали.

– Энрике, в чем дело? – присев на свое место, шепотом спросил Борис.

– Несчастье, – ответил помрачневший Крус. – Представляете, автобус со школьниками – теми, кто с нами гулял на озере – попал в аварию, столкнулся с рейсовым автобусом из Мехико. Там сейчас пожар. Говорят, много детей пострадало. Родственники рвутся к ним, но полиция и пожарные уже поставили кордон. Врачи «скорой» едут не только из нашего, но и из других городов штата, тут как в песне – если одному плохо, все другие подставляют плечи.

Борис Казанцев медленно закрыл глаза. Словно живая, встала перед ним крошечная фигурка в новенькой юбке и блузке, в шерстяной полосатой шали. Пес преданно лизал ручку хозяйки, потом отодвинулся, сел и громко завыл на полную белую луну в черном небе.

Следующие два дня городок был очень тихим. Стало известно, что погибло шестеро детей, ранения получили восемь, в том числе молодая учительница Кармен Гонсальво. Ставни домов держали закрытыми, жгли свечи, курили ладан ради отгнания злых духов; два городских священника, старый падре Астальди и молодой падре Мурильо, сбивались с ног, ходя по всем адресам, где требовалось их утешение. Об этом и многом другом сообщала родне и гостю вездесущая Мариэлла Крус.

На похороны Борис надел единственное, что хоть как-то могло сойти за траур – черную майку без принтов, черные же мягкие брюки и кроссовки в черно-белую полоску. Его особо не приглашали, но дали понять, что весь город там будет, чтобы выразить соболезнования семьям жертв трагедии.

Пышное отпевание закончилось, толпа горожан повалила на воздух; дамы обмахивались веерами и негромко переговаривались, кавалеры утирали пот со лбов широкими цветными платками и молчали. А что скажешь после слов «...все суета сует», и «прах мы, и в прах возвратимся»? Разве что сакраментальное «все там будем».

Гробы чинно понесли на близко расположенное кладбище, скрытое за высокой надежной оградой. Венки и статуэтку Богородицы несли впереди пятеро самых крепких подростков. У одного из них лицо было каменное, почерневшее: его сестра-младшеклассница лежала в одном из гробов.

Мариэлла и Астурия Крус шли во главе семьи, Борис пристроился за ними.

– А она-то что тут забыла? – вдруг охнула Мариэлла. – Дочь, и та ее уже шесть лет как видеть не желает! Неужто пришла внучку проводить? Гляди-ка, Астурия, гляди-ка! Ох, бесстыжая! Ох, наглая!

У ворот кладбища, предусмотрительно открытых сторожем, стояла невысокая женщина. Издалека Борису она показалась фантастической фигурой из старинного театра: черная кружевная накидка, длинными складками падающая с головы почти до пят, черное длинное платье классического покроя, в крепко сжатых белых пальцах – темно-красная роза. Одна-единственная.

– Миранда Сабина, – прошептал кто-то сзади. – Сама пришла. На освященную землю. Не побоялась священников. Воистину, нет пределов ее наглости.

– И не говори, сестра, – подхватил другой, шипящий голос. – Метлой бы ее поганой отсюда.

Плакальщицы шипели кругом все громче. Процессия заволновалась. Мужчины растерялись, а их спутницы уже сжимали кулаки и поднимали с земли подходящие палки и камни. Похороны грозили перерасти в избиение.

Приняв решение, Борис быстро вышел из рядов скорбящих, подошел к ней и громко, раздельно сказал:

– Я – русский. Прошу, идемте к вам домой, Миранда. Здесь вы чужая. Как бы не случилось позора и для вас, и для них.

Она подняла ресницы... темный, долгий, жаркий взгляд пропащей души. Белое гладкое лицо без возраста, одновременно и прекрасное, и ужасное. Как? Почему? Откуда? Все эти вопросы роем закружились в его голове и пропали при первом звуке ее голоса, похожего на звон колокола:

– Хорошо. Идемте.

И под огнем негодующих взглядов он взял ее под руку и повел прочь по пыльной раскаленной дороге.

Она двигалась по большой кухне изящно, почти танцуя: ставила чайник, засыпала заварку, колола сахар и ссыпала его в сахарницу посреди стола, смахивала крошки. Борис молча сидел на табуретке и смотрел.

– Будете пить чай с ведьмой? – Быстрая усмешка-оскал в его сторону. Взгляд, теперь вызывающий. Будто и не было той потерянной девочки у ворот кладбища. Перед ним была сильная, опасная натура, способная напасть без предупреждения и уничтожить врага.

– Не хочу, спасибо. – Он спокойно выдержал и взгляд, и усмешку. – Вот простой воды выпил бы с удовольствием. Из бутылки, если можно, колодцам местным я не доверяю.

– Да пожалуйста, – кивнула Миранда Сабина, тут же открыла навесной шкаф, висевший рядом с современной газовой плитой, достала бутылку и подала гостю. – Угощайтесь. Не отравлена, не заколдована. Вода из интернет-магазина, я раз в месяц заказываю там продукты оптом. Те, что сама не выращиваю, конечно.

– А разве нельзя тут купить? – Едва договорив, Борис все понял и пожалел, что задал вопрос.

– Они мне даже навозной кучи не продадут. – Снова жесткая усмешка. Миранда налила себе чая, села напротив и подула на чашку, сгоняя парок. – Ненавидят хуже касторки или кладбищенского червяка. И знаете, что самое интересное? Все равно тайком бегают ко мне – лечиться и брать привороты любовные.

Он слегка поднял брови, кивнул на окно. Она сразу поняла и продолжила:

– А дом-то отобрать не могут. Долго рассказывать, но Мария Сабина, бабка моя, получила эту землю в дар от уважаемого человека, полковника, навечно. То есть пока жив хоть один ее потомок и хочет тут пребывать – никто ничего поделать не сможет. Я последняя. Помру, дом снесут, солью посыплют, крестики воткнут, чтобы злой силы не было больше, синьор Русский.

– Последняя, кто пользуется силой? – уточнил Казанцев. – Другие – дочери и внуки -– не хотят? Зло такое... злое?

– Не-а, не хотят, страшатся загробной кары. – Она вдруг хихикнула, показав жемчужно-белые крепкие зубы. – А вы сообразительный для чужака. Они меня предали, родственнички, одна Мими хотела наследовать силу курандеро, да вот ушла на тот свет от меня, моя голубка.

– Я ее видел. – Борис припомнил опять каждую деталь. – Она красавица... была. В вас. И пахла так... приятно, травой какой-то, не знаю названия.

Миранда Сабина прищурилась, кончик розового языка показался между зубов и губ. Борису стало неловко и тесно в собственной коже, дыхание замедлилось; он отвел глаза, с трудом допил воду.

– Привязался запах листьев Пастушки Марии, да, синьор Русский? Видно, Мими вас полюбила сразу. Редко с ней это бывало, капризная, упрямая. Не каждого к себе подпустит. Вот, понюхайте-ка.

И недрогнувшей рукой бросила на стол перед ним миску, полную растертых листьев. Запах ударил в нос, яростно, мощно; Борис отшатнулся и чуть не свалился с табуретки.

– Они ее от меня укрыли, слышите? – Хищные глаза сосредоточились на его испуганных, покрасневших, губы Миранды напомнили о губах разъяренной Веры. – Укрыли мою плоть и кровь! Не дали попрощаться по обычаю, мерзкие падальщики! Этой травой я ее купала в младенчестве, потом моя дочь с мужем решили, что они – самые лучшие в мире христиане, переехали и забрали мою Мими! Этой травой я должна была ее обмыть перед погребением!

Он вскочил, отошел на пару шагов, огляделся. Миранда Сабина, сжав кулаки и стуча ими по столу, бушевала:

– Предатели! Отняли мою наследницу! Не обмыла ее тело, не пошептала заговоров, не поклонилась предкам-духам, ничего я, несчастная, не сделала!

– Я пойду, простите, – он отступил к самой двери. – Соболезную вам. Прощайте.

Он уже выходил, когда в спину донеслось тихое: «Сетку не видишь, орел. Ну, попробуй взлететь». И тут же шип внутри взорвался раскаленной звездой: Казанцев ахнул, согнулся, взялся обеими руками за левую сторону груди и упал на колени.

Приступ. Эта женщина, черт побери, почти вызвала у него сердечный приступ! Но как? Как?

Мало-помалу боль ушла. Он едва поднялся на ноги и поковылял, как глубокий старик, к дому Крус.

Ночь, которую Борис проспал как убитый, миновала, а утро было прекрасное – в открытое окно влетал ветерок-игрун, шалил с занавесками и цветами в вазе, по полу комнатки прыгали солнечные зайчики разных размеров.

Завтракать пришлось одному – все давно уже поели и разошлись кто куда. Энрике оставил записку, в которой извещал, что его срочно вызвали из отпуска на работу. Мариэлла, к которой Борис заглянул, сухо предложила гостю наведаться к ее старым подругам и спросить у них о разных легендах и сказочках, нужных для книги. А то ведь один источник, говорят, не надежный, тем более такой, как эта ведьма загребущая с руками-крюками.

Поблагодарив, Казанцев снова поднялся к себе, прочитал в сети кое-что любопытное о курандеро, пересмотрел несколько статей Сашки с полезной информацией, удивился, испугался, принял непростое решение. Потом оделся в джинсовое старье, полинявшее от сотен стирок, и обул надежные походные ботинки. Он не задумывался над маршрутом, знал – ноги сами приведут, куда надо.

Привели они на кладбище. Там не было ни души. Между рядами могил, ухоженных и приглаженных старательной рукой сторожа, хорошо было прогуливаться и думать. Хаос нужно было хоть как-то упорядочить, иначе поездка превращалась в никому не нужный цирк.

Речь шла уже не о книге. О событиях, грозящих перевернуть весь его уклад и мировоззрение, как карточный домик. О бедняге Мими, которая ему улыбнулась, потом умерла страшной смертью, а позже навестила – ароматом листьев Пастушки Марии. 

Разговаривать с оскорбленной Мирандой Сабиной – только дергать тигрицу за усы, она и так его чуть не убила. Идти к подругам синьоры Крус? Добрым испанкам-католичкам, брезгующим индейцами не только из шаманского, но и из любого другого рода? Ой, сомнительно. Они из ненависти наговорят такого, что не влезет в его распухшую голову.

Оставался запасной вариант – местный краевед, синьор Пальо, благообразный старичок с длинными седыми усами и наголо бритой макушкой, с которым Борис успел перемолвиться парой слов еще на праздновании дня рождения сына Астурии Крус.

Синьор Пальо, разбиравший газеты в крошечном архиве Дома истории, из-за нервного напряжения был разговорчив до невероятия.

– Ах, эти похороны, синьор Казанцев! Хорошо, что вы вмешались. Местные женщины – это пумы, они бы вцепились в Миранду Сабину, та бы сорвалась в ответ, и кто знает, до какого безобразия все бы докатилось... Теперь еще бы пережить одну ночь – сегодняшнюю.

– Потому что, по поверью, курандера может в эту ночь призвать мертвых и приказать им сделать кое-что нехорошее?

Глаза старика округлились. Положив руки на свой деревянный стол, он наклонился вперед.

– Так вы и об этом знаете? Да, поверье таково: после гибели близкого человека курандеро или курандера могут проделывать страшные вещи. Этим воспользовались, говорят, наши предки во времена, когда на землю гор пришли кровожадные ацтеки. И поверьте – хоть у врагов были свои колдуны, но и они не устояли перед мощью вызванных курандеро демонов. Ну, а потом пришли заокеанские гости-испанцы, привели священников, те водрузили кресты и рассыпали святую соль по окраинам, и демонам стало худо, они сбежали. Далеко сбежали. Только...

– Только курандера Миранда Сабина все равно может позвать их обратно, – жестко произнес Борис. – Ибо местные жители порядком нагрешили, бегая к ней за приворотами. Открыли, так сказать, лазейку на заднем дворике.

Краевед опустил глаза. Вздохнул.

– И никто ничего не собирается делать? – Борис уже кипел. – А если она придет ночью на кладбище к внучке? Вы позовете священников туда?

– Ох, синьор, что вы, – заохал, ерзая в кресле, старик. Он все еще не поднимал глаз и сильно покраснел. – Разве нашим падре придет в голову дикая мысль тащиться за полночь в такое место?

Действительно. Борису пришлось взять себя в руки и вежливо попрощаться с испуганным стариком. Сразу после его ухода послышался громкий щелчок замка. Синьор Пальо явно не желал больше ни с кем общаться.

На закате двое мужчин стояли у ворот кладбища с зажженными факелами. На поясах для верности висели и фонарики, но Энрике Крус предупредил: только живого огня, зажженного от лампады, горящей перед образом Богородицы, и боятся духи и демоны.

– Борис, – прошептал он мрачному и сосредоточенному гостю. – Ох, лучше бы нам уйти отсюда. Здесь сейчас будет ад!

– Может быть, – кивнул Казанцев. – Но даже если весь ад явится сюда, гремя симфоническими духовыми инструментами, тело Мими необходимо охранять от ее чокнутой бабки! И кроме нас, делать это некому. Но я уже говорил – если боишься, Энрике, ступай домой.

– Честь мужчины не позволит мне бросить гостя моего дома одного, – отрезал Крус, рубанув воздух напряженной ладонью. Он перехватил факел поудобнее: – Рюкзак понесу я. Иди вперед и свети как следует.

Так начался эксперимент, который Борис про себя упорно называл антинаучным. Голос критика внутри хохотал и обвинял его в дурацком суеверии и потакании нездоровому любопытству. Отмахнувшись, Казанцев твердыми шагами дошел до могилки девочки и приказал:

– Вынимай электроприборы!

Спустя четверть часа все было готово. Вокруг могилы, слегка присыпанная землей, лежала собранная отличным электриком ловушка. По углам Борис воткнул любезно поданные запасные факелы и зажег их от своего. Широкий слой освященной соли покрывал всю поверхность места захоронения, а крест тут уже был – надгробный, алюминиевый, надежный.

«В случае чего – можно им вручную отмахаться», – подумал Борис и тут же устыдился своего страха.

– Отходим и прячемся, – скомандовал он.

Прошло несколько часов. Мужчины уже было расслабились и начали дремать на своем посту, как вдруг Борису послышался еле слышный шорох. Он всмотрелся и потормошил друга по плечу. Тот вскинулся, чуть не вскрикнул, однако Казанцеву удалось закрыть рот Энрике рукой. Оба теперь смотрели в одном направлении.

Сквозь тени и блики огня виднелся силуэт... пса.

Черный пес, по поверьям, служил проводником души умершего через загробный мир. Вспомнив это, Казанцев поежился. Он внимательно глядел, как пес подползал к могиле. Почуяв ловушку, встал и аккуратно перешагнул через нее. Подошел и завилял хвостом у самого креста.

И тут новый звук привлек внимание всех троих – мужчин и пса. Женские шаги – легкие, грозные.

Миранда Сабина остановилась у самого края светового круга. Борис вздрогнул, приметив ее широкую ухмылку. Теперь ее лицо уже не казалось ни красивым, ни хоть сколько-то привлекательным. Это было лицо угрюмой, желчной старухи, ненавидящей весь отвергший ее мир.

– А-а, Мефисто! Сторожишь мою Мими? Лучше уйди, мальчик мой. Сегодня я поведу ее за руку – в свою долину на той стороне, в мире духов. Она – моя! И всегда будет моей!

Голос звенел колоколом, отдавался в душе ревом и скрежетом. Борису стало не хватать воздуха, краем глаза он увидел бледного, ровно дышащего Энрике. Жестом друг показал на свой крестик, и Борис, спохватившись, дотронулся до него пальцем. Стало легче.

Пес между тем рычал на женщину. Шерсть на загривке встала дыбом, белые клыки блестели от слюны. Она беззвучно смеялась и манила его пальцем к себе.

– Довольно. – Миранда выпрямилась, и черная накидка упала с ее плеч наземь. Зрачки ее глаз увеличились, пустые, страшные, они пронзали пса насквозь. – Прочь, или умрешь!

Пес залаял, но тут она вынула другую руку из-за спины и что-то метнула в него – точно, уверенно, не как женщина, а как мужчина. Взвизгнув, Мефисто упал, его лапы задергались, потом замерли.

- Тварь! Отравила его, тварь ядовитая! – прошипел Энрике, забывший из-за ярости собственный ужас.

Подул ледяной ветер, факелы сопротивлялись, пламя прыгало, но, в конце концов, угасло. Зато вышла из-за облаков луна, и стало светло, почти как днем.

Миранда Сабина вступила в невидимый круг, образованный ловушкой, приблизилась к могиле. Уставилась на соль, искривив губы, снова усмехнулась. Сняв с пояса мешок, она ловко стала сыпать поверх соли какую-то растертую траву – не листья Пастушки, а что-то вонючее, похожее на перепревшую солому. Запах лез в нос, Энрике и Борис страдали молча.

Они наблюдали за тем, как, прикрыв крест тем же мешком, курандера ловко стала копать землю, еще свежую и рыхлую. Притихло все: в ночи не зудели насекомые, даже трава замерла и прильнула к потревоженной почве.

Борис переглянулся с мексиканцем, чуть опустил подбородок. Пора!

Нажатием кнопки ловушку привели в действие. Наверх выпрыгнули жесткие штырьки, между ними натянулись провода, по которым понесся ток. Энрике вскочил и побежал к югу, Борис – к северу. У обоих в руках были детские водяные пистолетики.

– Стоять, тварь! Нарушаешь законы человеческие и божеские – так изволь ответить по всей строгости! – загремел Энрике Крус. А его гость в это время встал как раз сзади расхитительницы могил и прицелился. Потом свистнул.

Очень давно, еще студентом, Боря Казанцев неплохо стрелял в тире, потом забросил хобби. Он надеялся, что навыков хватит на единственный выстрел. И их хватило – струя подготовленной им самим безобидной, но очень раздражающей глаза и нос жидкости угодила Миранде Сабине точнехонько в лицо. Когда курандера с воплем схватилась за лицо, ее нога непроизвольно двинулась в сторону, к центру могилы. И с еще более страшным воплем Миранда Сабина свалилась в свою же яму.

Выбралась она оттуда, алкая крови в прямом смысле слова. Ведьма щелкала зубами и рычала не хуже бедняги Мефисто, и Энрике Крус, выстрелив неудачно, в туловище, предпочел спрятаться за ближайшее надгробие. Курандера слепо пошла на него, размахивая руками и... напоролась на провод под током.

От ее пронзительного крика оба мужчины аж присели. Крик перетек в кошачий мяв, и остолбеневший Борис увидел черную гибкую кошку, несущуюся со всех лап прочь от могилы.

Когда существо... то есть человек... то есть кошка... Борис плюнул, выругался и попытался мыслить рационально. Но ни трясущийся от ужаса Энрике, ни удаляющиеся кошачьи вопли разума не прибавляли.

– Давай-ка поднимем пса, – предложил он наконец, прерывая затянувшееся молчание. – И отвезем в ветклинику. Он еще дышит.

– Ага, – простонал Энрике. – Ой, кажется, описался я! Как в три годика, надул в штаны, стыдоба!

Возвращались молча, Борис нес на руках Мефисто, Энрике – погашенные факелы. И только за воротами они снова переглянулись и неожиданно истерически заржали, содрогаясь от облегчения и мотая головами.

На следующий день Крус постучал в дверь Бориса, и тот выполз из кровати и открыл, зевая во весь рот.

– Ну?

– Эту негодницу только что арестовали. За осквернение могилы и нападение на домашнее животное. Дочка не захотела вносить залог, даже не вызвала адвоката – сказала, что Миранда Сабина выжила из ума и ей самое место в лечебнице. Так что после недолгой беседы синьору препроводили в столицу штата, прямиком в добрые руки медиков. Говорят, пока вели к машине, Миранда Сабина молчала и кидала по сторонам взгляды, от которых молоко скисало прямо в грудях беременных.

– Срок дадут?

– Дадут, не волнуйтесь.  И решетки там крепкие, с крестами. Долго ее тут не будет. Ну а когда вернется, падре наши за ней присмотрят. Они, кстати, передают вам привет и благословение.

– Так я же не...

– Ой, ладно вам. Хоть и атеист, но сделали доброе дело, Бог учтет.

Борис пожал плечами и почесал живот под трусами.

– А как поживает пес?

– Жив-здоров. Почти – лечат его от яда этой гадюки. И знаете, что странно...

– Что?

Брови Энрике сдвинулись, он поднес к носу Бориса левую руку. Аромат листьев Пастушки окружил и взял Казанцева в плен, как и всегда.

– Врач сказал, пока пес лежал без сознания, запах был очень силен, – тихо закончил Крус. – Он провожал свою хозяйку Мими, синьор. Провожал по дороге, с которой никто не возвращается...

Борис кивнул. Крус уже ушел, а он все стоял, не в силах очнуться и начать паковать вещи.

Его ждала своя дорога.

_ _ _

Примечание: курандеро (Curandero) на самом деле существуют. Их навыки порой ставят в тупик даже именитых ученых и порождают много споров. Церковь относится к таким людям негативно только из-за применения темной магии и строго запрещает своим членам общаться с курандеро даже в случае смертельной болезни. Тем не менее, популярность курандеро в странах Латинской Америки стабильно высока.