Внеконкурсная работа № 7 Путь Толуны

Между мертвых синих и серых острых камней, среди сверкающих блестящих раковин, растущих подобно мху прямо на отвесных громоздких скалах под огнем мрачной ночи, изрыгающей синее пламя в черное пространство, свисала медная нить. Ее хваткие кольца захватывали все новые ядовито-зеленые облака, деловито плывущие к расщелине, молнией расколовшей века назад небо. Облака словно желали поскорее попасть в водоворот синего пламени, что несла на себе нить, и утечь по ней в никуда...

Толуна* брела по колким заиндевевшим пескам, иногда опираясь обмерзлыми руками об острые камни. С неба сыпался бледный пепел. Под бушующей ночью, чей холодный черный огонь мог запросто подхватить девушку и сбросить в алую бездну Отчаяния, где кричали и стонали души умерших. Не многие могли пройти испытание Пути через долину Видений. Здесь каждый выживший путник слышал нечто, что его пугало. Здесь любой смельчак терял всякие силы и желание жить. Здесь каждый храбрец терял нить своего мира и разумом перемещался между сотен из них.

Скалы становились все выше, ветер – сильнее, острее, а шаги – мельче и тяжелее. Надвигалась буря.

Толуна мысленно подбадривала себя песнями родного дома. Вслух она бы не спела. Просто не смогла бы этого сделать из-за ветра. До сих пор ей везло. Путь преграждался лишь ледяным ветром да острыми камнями и страхом. Последний она гнала от себя прочь песнями, но страх – сущность настолько цепкая, что, сколько его не гони, каждый раз возвращается обратно и накатывает с новой силой.

Совсем скоро Толуна окончательно выбьется из сил и свалится под гнетом ветра и серых песков, режущих ее кожу, раздирающих платье, оставляя лишь клочки истертой ткани, словно ее срок уже исчислялся десятилетиями, а не днями. Подошва сандалий истерлась, став не толще листка буревестника, – живого цветка, растущего в сердцах раковин, некогда вытеснив из них ползучих склизких тварей, носящих гордое имя Улитка.

Говорят, когда-то мир был меньше. Говорят, когда-то человек им правил и даже летал в ночь, туда, в черное пространство. Говорят, будто ночь не была столь яростной и мрачной, а улитки редко превышали размером палец...

Толуна слышала много сказок о властных людях, но не верила ни одной из них. Как человек мог править столь рьяной планетой? Как всего лишь маленький человек мог иметь столько сил, чтобы взвихриться на горящей медной скале, извергающей желтое пламя, прорвав небосвод, минуя отравленные облака, чтобы подняться и умчаться в черную неизвестную даль? Как Великое Ничто не засосало и не истерло в пыль этих безумцев? И как слизняки могли быть меньше человека, если их дома-раковины столь огромны?

У вселенной и матерей нет ответов...

Уловив краем глаза свечение, Толуна, щуря глаза, огляделась. Лицо ее покрывал шерстяной платок, в котором из-за песка уже появились первые прорехи. «То не свечение», – поняла она. Всего лишь идеально гладкая поверхность раковины отразила небесную синюю вспышку и продолжала этим заниматься. Вспышка в отражении раковины играла самыми разнообразными красками и оттенками. Черный, синий, зеленый, алый и другие цвета, названий которых она даже не знала. Зрелище завораживало, но Толуна знала о таящейся в нем опасности. Бывало, засмотревшийся путник настолько проникался игрой буйноцветия, что сходил с ума, принимая Видения долины за богов или алчных царей, снизошедших до него одного. В ветре же путник слышал голоса песка и бури. И оставался на месте, не смея двинуться дальше, кланяясь обретенным покровителям, вместо того чтобы продолжать идти домой, в пещеры, что вели через туннели под землю.

Только вспомнив об этом, Толуна, сразу же пожалела, что вообще припомнила те случаи. Она услышала их. Голоса...

Зовущие и манящие, обещающие покой и сытость, вещающие о радости и теплых лугах, утопающих в зелени под солнцем... Толуна понятия не имела, что означала большая часть слов, которые она услышала в песчаном яростном ветре. Буревестник метался из стороны в сторону, хлопая кожистыми листьями словно крыльями диких птиц, что имели средний цвет между синим и алым. Растение будто вторило ветру: «Я приглашаю тебя, иди же, иди! Иди ко мне, дитя!»

Она отвернулась от сине-красного хищника. Раковина разгоралась все ярче, и Толуна почувствовала, исходящее от нее тепло. Такое приятное, такое редкое, такое... горячее...

Грудь обожгло холодом, отчего она вздрогнула. Взгляд опустился. Ничего не видно. Из-под платка виднелась лишь величавая раковина, охваченная игривым огнем. Толуна тронула рукой холодное место на груди. Монета. Ее оберег, врезанный прямо под кожу еще в младенчестве. Говорили, когда человек верховодил планетой, их меняли на вещи и пищу. Сейчас их использовали как обереги. Отчего так стало, и правдивы ли сказки, Толуна не знала, да и не особо ее это волновало. Иных забот хватало лихвой. Она никогда не понимала, для чего нужно знать прошлое, какой в этом толк? Какая необходимость в знании об изначальном значении оберегов, если они не помогут ей принести в домашние пещеры семена, собранные на поверхности, и пройти путь-испытание долины Видений, чтобы доказать, что она достойная будущая жена и мать? Ее предначертанный (теперь гордо могущий называть себя мужчиной) с успехом прошел путь-испытание несколько ночей назад. Если она сейчас сдастся, ее признают негодной. Если она вообще выживет...

Маленький кожаный мешочек, висящий на ремешке, иногда бил Толуну о бедро, но чаще болтался где-то сзади, растягиваясь от ветра.

Толуна продолжила путь через долину Видений, стараясь не обращать внимания на отвлекающие ее чудеса, чье влияние все усиливалось, словно подпитываясь у мрачного неба мощи... а голоса ветра и раковины то стихали, то вновь обретали силу, будто вдыхали колючий воздух и набирались также сил...

Голова кружилась, страшно хотелось пить. Скалы внезапно рассеялись, оставив лишь голую пустыню. Раковина сверкала черным огнем. Буревестник кричал. Облака плакали зелеными ядовитыми слезами. Соприкасаясь с песком, каждая капля кричала: «Отчаяние!». Земля качалась и, не удержавшись на ногах, Толуна упала на полые колени. Руками-крюками с вывернутыми пальцами она сорвала с себя шерстяной платок, в котором роились черви. Крик разрывал горло, но не ее. Перед Толуной раскололась земля, песок ссыпался внутрь темной дыры. Из груди Толуны вырывалась наружу монета. Она горела холодом и кричала. Вспышка света, и Толуна ослепла. Шаря руками по себе и песку, она не могла понять, что ей делать дальше. Как пройти оставшийся путь? Кто объяснит ее матери, что произошло? Кто расскажет жителям, о том, какие ужасы вытворяют раковина и буревестник под страшным небом?

Толуна сдалась. Ее тело быстро засыпало песком. Человек пал.

Монета, вырвавшаяся из плена плоти, обрела силу, впитав в себя энергию и жидкости человека, и мощь радиации от местных земель.

И продолжала впитывать.

Энергия втекала в монету, некогда бывшую оберегом, размножая ее клетки, сама Жизнь просочилась в медяк, и процесс уже было не остановить.

Спустя один закат, а может, тысячи, на песке сидело нечто. Оно имело тело человеческой девушки Толуны. Оно могло шевелиться и видеть. Оно могло слышать и даже ощущать, но отчего-то не могло говорить. Бывшая монета криво поднялась, используя некрепкие мышцы. Ветер, смешанный с песком, резал неплотное покрытие...

«Кожа... Правильное название – кожа... Я теперь Толуна, это мое имя... Не монета...»

Рваное сознание огляделось в бледном мозгу. Белые стенки черепа выглядели скучно, и сознание умерло, не пережив столь покойного места.

Сущность рухнула на колкий песок, так не сделав и шага. Вокруг кружил ветер, заворачивающий песок в причудливые спирали и рассыпая их на мелкие частицы. Рядом высились острые скалы, на которых подобно мху росли гигантские раковины, переливающиеся самыми разнообразными цветами. В сердцевинах их цвел и шумел буревестник, хлопая толстыми кожистыми листьями, словно крыльями. Небо гремело огнем, ядовитые облака утекали по медной нити в черную пустошь...

Жизнь продолжалась, а долина Видений ждала нового храброго путника, что осмелится пройти по ней дважды. В одну сторону – за семенами. В обратную сторону – домой...

_ _ _

*Толуна – ударение на "у"