Про Ефима, жизнь и озеро

Дом Козьмы Романцева стоял в селе Увешки у широкого озера. Как глава семьи он управлял богатым хозяйством, в котором имелось два гектара полей, скотный двор, мельница и пасека . Козьма не жалел сил, чтобы превратить каждый росток, взошедший на его земле, в монету или другое благо.

Каждое утро к дому стекались односельчане, для которых у Романцева находилась работа. Кто-то уходил пасти скот, кто-то убирал конюшни и сараи, кто-то помогал в починке всякой утвари. Жена Козьмы, под стать мужу, вставала ни свет ни заря и принималась за любое дело.

По пятницам Романцевы собирали подготовленные за неделю товары и следующим утром увозили их на ярмарку. По возвращении расплачивались с помощниками, а воскресенье посвящали молитвам и ходили в церковь. 

В семье росли дети: три девчонки и четырехлетний Ефим. Дочерей мать приучала к рукоделию и домашней работе, сына же ничем не занимали и берегли от болезней. Мальчишка часто простужался и почти все время проводил под надзором строгой бабки Авдотьи, которая постоянно норовила усадить Ефимку на печь. От скуки мальчуган убегал слоняться по двору, однако, промочив ноги или постояв на ветру, он снова попадал в домашнее заточение.

Началось лето. Ефимка пил травяные отвары, а сельская ребятня устремилась к водоему. Из окошка было видно, как мальчишки, что постарше, на бегу сбрасывая рубахи, резво бросались в воду. Ефиму тоже хотелось искупаться, окунуться с головой и, резко вынырнув, оказаться в кольце разлетающихся брызг. Но бабка Авдотья только трясла пальцем у его носа и приговаривала, чтоб не смел и думать. 

Однажды Ефимка выждал, когда бабка задремлет. На цыпочках он прошмыгнул в огород, выскочил на улицу и, перебирая пухлыми босыми ножками по мягкому клеверу, побежал к озеру. Но стоило пяточкам оказаться в воде, как мальчик резко остановился. Холод сковал детские ступни, Ефимка испуганно раскрыл рот и стал быстро топтаться на месте. Вдруг кто-то из резвящейся ватаги заметил мальчугана, указал на него пальцем и принялся громко смеяться.

– Чего встал? Воды испужался? – остальные подхватили:

– Так выкупайся лучше в корыте!

– То глубоко будет! В лохань его, к свиньям!

– Хрю-хрю!

Малыш надул щеки, не зная, как скрыть подступающие слезы, а мальчишки принялись смеяться еще громче. Ефимка поник и собрался убегать, как вдруг заметил у берега отца. Козьма строго взглянул на сына и едва заметно покачал головой. Мальчик открыл было рот, но губы задрожали. Взгляд Козьмы стал строже.

– Сунулся, так не робей.

В один миг Ефим решился, глубоко вдохнул и, сжав кулачки, вбежал в озеро. Он быстро нырнул, выпрыгнул с сотнями ледяных брызг, пулей выскочил из воды и помчался к дому. Отец же молча пошел топить баню. 

Потом Козьма долго парил сына березовыми вениками, а тот терпеливо жмурился и ждал, когда папка позволит спуститься на пол и окатит его водой. 

С тех пор Ефимка стал часто бегать к озеру. Отец строго запретил домочадцам лелеять его, будто барышню, однако сам всегда незаметно наблюдал за сыном, да усерднее молился о его здоровье.

***

Шли годы, парнишка крепчал. На смену детским шалостям пришли взрослые обязанности. Уже не малец, а юнец водил стадо в поле, косил сено и наравне со всеми убирал урожай. Где-то далеко от Увешек шла война, о которой все знали и говорили. Некоторые соседские сыновья воевали на польской земле. Однако уклад сельчан не изменился, все текло своим чередом.

Вскоре глянулась Ефиму односельчанка Агашка – стройная, кареглазая, с доброй улыбкой. Как-то раз, возвращаясь с сенокоса, решил он окунуться в прохладную воду. Скинул ботинки и рубаху, закатал штаны и неторопливо поплыл, расслабляя уставшее тело. Вдруг за кустами аира показался силуэт. Парень пригляделся – Агаша. Девушка доставала граблями из озера ряску и складывала в корзину на корм утятам. 

Сердце юноши забилось сильнее. Он подплыл ближе и увидел на водной глади россыпь белых кувшинок. Не раздумывая, Ефим нарвал букет и тихонько направился в сторону Агашки, не замечая, как вода пронизывает его ледяным холодом. Едва показавшись из-за пахучего аирника, юноша вытянул перед собой цветы и, улыбаясь, направился к берегу. Внезапно судорога схватила ноги мертвой хваткой и, под изумленным взглядом возлюбленной, Ефим с воплем повалился в воду. Бултыхаясь, на четвереньках он выбрался на сушу. Толстые стебли кувшинок были крепко зажаты в кулаке, когда парень, стиснув зубы, принялся смешно тереть друг о дружку сведенные ступни. Ефим не знал, что у этой сцены был еще один свидетель. Агашкина бабка, сидевшая неподалеку на пеньке, стала стыдить его и грозить палкой-клюкой, приговаривая: «Не вырос-то еще – женихаться! Разуму не набрался! Пойдем, внученька».

Агаша послушно взяла корзину и на мгновение повернулась к Ефиму. Ее теплый взгляд и мягкая улыбка враз согрели дрожащего юношу. Паренек вскочил и на подкашивающихся ногах под старухины угрозы вручил-таки раскрасневшейся Агафьюшке злополучный букет.

***

Вскоре отец стал брать Ефима на ярмарку, показывая и рассказывая, как надо вести торговлю, да на что идут вырученные деньги. В село пожаловали городские чиновники, объявили о сборе нового налога. Забирать предписывалось большую часть собранного с полей хлеба. Сельские мужики во главе с Козьмой, долго кричали, размахивали руками, но разошлись поникшие и угрюмые.

Потом грянула новость – царской власти конец. Увешцы стали вечерами собираться и толковать, что к чему. Козьма Романцев принялся часто повторять: «С Божьей помощью со всем сладим!»

С этим девизом семья пережила Гражданскую. Хозяйство поскуднело, работников нанимали все меньше, налог отдавали, но не роптали. Дочерей замуж выдали, потом и Ефима с Агафьей поженили.

А вскоре пришла беда. При починке мельницы с высоты сорвалась тяжелая балка и насмерть зашибла Козьму. 

Хоронили старшего Романцева всем селом. Мать плакала так много, что казалось, будто слезы смыли с лица весь румянец. 

– Как жить-то теперь, Ефимушка?

– С Божьей помощью со всем сладим...

Так в большом доме у озера появились новые хозяева – Ефим и Агафья. 

Дела велись по прежнему укладу: вставали рано, молились, завтракали и принимались за работу. Вскоре и детки пошли. Мало-помалу выправили хозяйство. К тревожным слухам, доходившим в Увешки из города, привыкли. Частенько в Романцевском дворе собирались деревенские мужики и толковали, что нынешняя власть недовольна положением на селе, будто не должен крестьянин на крестьянина работать, а все, что есть, то государственное. Ефим отвечал:

– Как же государственное, когда отец мой все здесь своими руками строил. Да и разве обидели мы кого тем, что за работу платили? – мужики только головами качали, глаза опустивши.

Так же стояли они, потупившись, когда партийные активисты нагрянули в дом Романцевых, вывели семью на улицу и зачитали постановление об экспроприации. Дети ни слова не поняли из речи партработника, только к мамке прижимались. Ефима увезли в город и посадили под арест. Через месяц с большим трудом ему удалось узнать, что дом и двор его опустели, Агафья унесла уцелевшие пожитки в лес и, пока дети кочевали по сердобольным соседям, вырыла там землянку. Весь скот, запасы и полевые орудия забрали. 

Вскоре Ефиму вынесли обвинение в ведении контрреволюционной деятельности и отправили в лагерь. Там он понял, что человек может и должен хотеть жить, иначе пропадет. Каждый день Романцев мысленно молился, чтобы Бог дал сил им всем: Агаше – чтоб сберечь детей, ему – чтоб выжить и вернуться, детям – чтоб не озлобиться. Он верил, что хуже уже не будет и долго веру свою берег.

А потом началась война. Тревога охватила лагерь, когда перестали приходить письма. Ефим не знал, что старший сын ушел на фронт и что в село приходили немцы. Ему бы и во сне не привиделось то, что сталось с Увешками после вражеского отступления. 

Долго пришлось ждать весточки. 

Агафья написала, какими помощниками выросли ребята, как Васька удит рыбу в озере, и как много земляники выросло на опушке Увешского леса. О голоде, с которым едва пережили весну, упоминать не стала. И вера в будущее возвратилась к Ефиму Романцеву. Он по-прежнему молился и терпеливо ждал.

Об освобождении сообщать не стал, просто двигался вперед; на поездах, попутных машинах, телегах, и пешком. Как ни торопился Ефим увидеть родных, а на подступах к Увешскому озеру замедлил шаг, желая наглядеться на родные места.

Жаркий день клонился к вечеру, заходящее солнце играло янтарными лучами на водной глади. Недалеко от зарослей камыша колыхалась лодка, где трое ребят вытаскивали из воды рыболовную сеть. Ефим остановился, скинул с плеча вещевой мешок и залюбовался открывшейся взгляду красоте. 

Тем временем пацаны прибились к берегу и начали делить улов. Вдруг Ефима охватило странное волнение. Он стал пристально вглядываться в одного из ребят, а сердце застучало сильнее и сильнее. Парнишка на мгновение оглянулся, и Ефим застыл, не веря глазам. За долгие годы он успел забыть, как схожи с ним были дети. Теперь, наблюдая за движениями худощавого Васьки, он словно себя увидел – юного и удалого. 

Паренек заметил у берега седого старика и хотел спросить, не ищет ли тот кого, но осекся. Что-то показалось ему знакомым в серых, окруженных глубокими морщинами глазах и в угловатом, как у погибшего брата, подбородке.

– Эй, Васек! Уснул что ль? – толкнул его в бок товарищ. 

Парень молчал, пытаясь отыскать в памяти лицо отца, которого он почти не помнил.

– Папка? – неуверенно пробормотал юноша и поймал в ответ одобрительный грустный кивок. 

– Папка! – Вася хотел побежать, но от растерянности ноги не слушались. Большими кривыми шагами младший Романцев достиг старшего и повалился  обнимать отца.

***

Ефим Козьмич прожил долгую жизнь. Свою старость он провел в Увешках. Построил хатку на окраине села и каждое утро, затемно, уходил к озеру расставлять сети. Часть улова возил на базар, тем и жили. 

Как-то раз, ведя по селу четырехлетнего внука Сашку, Ефим остановился у зарослей аира. 

– Подай-ка мне, дружок, вон ту корягу. – Малыш поспешил схватить с земли кривую рогатую палку и протянул старику. 

Потом мальчик долго наблюдал, как дед бережно вытаскивает из воды большие белые кувшинки.