• Сообщения [64]: показать, скачать, последнее • Подарки: Сделать подарок

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

- Папа, ты ведь не бросишь меня?

- Нет, сынок.

- Я тоже не брошу тебя… Я хочу быть таким как ты.

Тусклый свет сентябрьского дня скупо освещал небольшую комнату в офисе на одной из небольших, но живописных улиц Буде.

Владелец комнаты, офиса, а так же высококлассного отеля «Одинокий Маяк», Рунар Хауген осторожно положил трубку телефона. Мягкое выражение, только что светившееся на его лице, сменилось задумчивой угрюмостью, стоило его взгляду остановиться на двух лежащих перед ним конвертах. В одном была телеграмма от метеорологической службы о надвигающемся шторме, в другом находилось письмо от личного адвоката Хаугена о неизбежности судебного разбирательства по поводу имущественной принадлежности «Одинокого Маяка»… Если, конечно, что-то срочно не предпринять.

Хауген медленно поднялся и подошел к окну. Со стороны могло было показаться, что он пытается увидеть в легкой дымке то ли тумана, то ли моросящего дождя остров Ландего, но на самом деле Хауген смотрел на море…

Cколько Хауген помнил себя, в его жизни всегда было море. Бескрайнее, необъятное оно лежало за береговой линией,  - то светлое, ленивое, поблескивающее на солнце мелкой рябью-чешуей, подобно громадной треске, которую ловили местные рыбаки и которую норвежцы образно называли своим золотом; то свинцово-серое, необузданное, дикое, с яростью набрасывающееся на прибрежные скалы огромными волнами, словно пытаясь таким образом достать прячущийся за ними небольшой рыбацкий поселок.

В такие минуты маяк, стоящий на крохотном каменистом островке, напротив входа во фьорд, казался наиболее беззащитным и несерьёзным противником рассвирепевшей стихии. Но только казался. Всякий раз, море, побесновавшись пару дней, успокаивалось и устало - словно огрызаясь - бросалось в каменный фундамент маяка холодными брызгами, признавая его несомненное превосходство над собой.

Отец Хаугена служил смотрителем этого маяка.

Всегда молчаливый, немного угрюмый, он  редко появлялся в поселке, не сидел в местном пабе, не вел пустопорожний пьяный треп за кружкой пива, практически не имел друзей и чувствовал себя всякий раз не в своей тарелке, оказавшись вдали от своего маяка и моря, за что за глаза и был прозван отшельником. Но для Рунара он всегда был абсолютным совершенством и олицетворением настоящей мужественности. И мальчик охотно ему подражал.

- Господи, - иногда потрясенно шептала мать Хаугена с какой-то затаенной грустью в голосе, - Ты настоящий сын своего отца. Такой же как и он.

И Рунара несказанно радовали такие слова. Но даже тогда, в радужном детстве, Хауген понимал, что с отцом его роднит, в первую очередь, море, которое оба любили и за которым могли до бесконечности наблюдать с верхней площадки отцовского маяка.

Когда Рунару исполнилось двенадцать лет, его мать ушла от них - просто уехала под предлогом что-то купить в местной лавке и не вернулась. Отец никак не отреагировал на ее уход, - разве что только черты лица обострились, да морщины у уголков его губ обозначились резче, придав выражение суровой отстраненности его лицу. В поселке по этому поводу болтали разное, кто сочувствовал Рунару, кто осуждал его мать, но все сходились на общем мнении, что «отшельник» сам виноват в случившемся. Впрочем, опять же открыто никто не осмелился высказаться.

Снова свою мать Рунар увидел, спустя полтора года - совершенно неожиданно - поджидающей его в школьном дворе. Можно было сказать, что она выглядела хорошо - посвежевшей и даже как-будто помолодевшей на десяток лет, - если бы не ее виноватый и немного заискивающий взгляд.

- Ты вырос, - слегка улыбнувшись, сказала она вместо приветствия и, подняв руку, таким до боли знакомым движением взъерошила волосы на его голове. - Стал выше меня.

И этот взгляд и этот нерешительный тон, вызывали в Рунаре одновременно и протест и желание уткнуться - как прежде - матери в ее теплое и мягкое плечо, обнять ее, и услышать в ответ обещание, что все непременно встанет на свои места и обязательно будет хорошо. Наверное, он так бы и сделал, если бы резкий порыв ветра не откинул полы ее модного пальто, и взгляд Рунара, машинально скользнувший по ее фигуре, не остановился на заметно округлившемся животе матери.

- У тебя скоро будет братик или сестричка, - быстро оглянувшись по сторонам и запахнув полы пальто, застенчиво произнесла мать и испытующе посмотрела на него. - Ты рад?

Рунар не ответил, нахмурившись, словно решая в уме сверхсложную задачу, продолжал глядеть на ее живот. В том году он перешел в восьмой класс, уже имел некоторый опыт общения с девушками и обладал необходимыми познаниями - по крайней мере, теоретически - о том, как и почему берутся дети.

- Ну что ты молчишь? - раздраженная интонация в голосе матери вывела его из оцепенения.- Я говорю тебе, - мать поняла, что он ее не слышал, и повторила снова. - Если хочешь, я заберу тебя к себе. Тронд… мой муж ничего не имеет против. Ну что ты забыл в этой глуши? А так у тебя будет шанс…

Она осеклась, уставившись куда-то мимо Рунара, поверх его плеча. Хауген оглянулся и у входа на школьный двор увидел отца. Вряд ли тот слышал, о чем говорила мать; да ему и не нужно было это, чтобы все понять. Внезапно отец развернулся и быстро зашагал прочь.

- Господи, - невольно прошептала мать, - Как же ты все-таки похож на него… Такой же, как и он…

Но Рунар уже не слышал ее - сорвавшись с места, он за несколько секунд догнал отца и, подстроившись к его быстрому шагу, молча и не оглядываясь, пошел рядом. Так же молча, они сели у причала в лодку и за всю дорогу на маяк не произнесли ни слова. Только вечером, когда Рунар - как обычно - поднялся к отцу на верхнюю площадку, тот, не отрывая своего взгляда от горизонта, внезапно произнес с нескрываемой горечью:

- Ничего не поделаешь, сынок. Видимо, выше головы все-таки не прыгнешь.

Как и матери, Рунар ничего не ответил отцу. Плотно сжав губы и думая о чем-то, он невидяще глядел  на закат.

 

Хауген вернулся к столу и с задумчивым видом взял письмо своего адвоката.

«Если, конечно, что-то срочно не предпринять»...

В девятнадцать лет, как большинство своих сверстников, Хауген был призван в армию. Служить ему пришлось хотя и в войсках ПВО, но на корабле.

Его дальнейшая судьба тоже была предопределена морем: сначала унтер-офицерская флотская школа, затем шесть лет контрактной службы в Королевском флоте. Но и потом в жизни Хаугена мало что изменилось -  вполне логично и предсказуемо после нескольких месяцев переподготовки он перешел в сравнительно новое по тому времени подразделение морских войск - службу береговой охраны. В этот период времени умер его отец, и последняя ниточка, связывающая его как-то с землей, оборвалась.

Четыре года его носило по волнам норвежского моря за браконьерами всех мастей и оттенков, и неизвестно, сколько бы это еще продолжалось, если бы однажды он не был подстрелен - по глупому, словно куропатка - на задержанном  по подозрению в нелегальной ловле рыбы испанском траулере каким-то, по-видимому, обкурившимся, идиотом.

Ранение оказалось более, чем серьёзным, но Хауген, провалявшись в госпитале пару месяцев, все-таки выкарабкался. Вот тогда он, возможно, впервые в жизни всерьёз задался вопросом - что делать? У него не было семьи и не было подходящей «гражданской» профессии, но в какой раз море снова решило его будущее: на маяк, на остров Ландего срочно нужен был смотритель, а Хаугену - реабилитационный период и, разумеется, море.

С Кирстен - Кирстен Дал - Рунер познакомился случайно, в местном краеведческом музее, куда он забрел от нечего делать и где молодая женщина работала экскурсоводом. Она была блондинка - с большими серо-голубыми глазами, - на лет восемь младше его и, как оказалась,  воспитывала трехгодовалого сына. Кирстен, как и он, была одинока и не стремилась особо к общению, держась с окружающими скорее настороженно, чем отчужденно.

Была ли это любовь, он не знал - просто внезапно почувствовал, что его «тянет» к ней, что  хочется защитить ее и ее ребенка; заботиться о них. Они зарегистрировали свой брак в муниципалитете в ничем непримечательный будничный осенний день и были счастливы ровно полгода. Через полгода начались первые трения, которые постепенно стали воспламенять с завидной периодичностью «пожары» нешуточного размера. Было ли виной тому потеря ощущения новизны их отношений, или то, что мужчинам семейства Хаугенов просто не дано судьбой быть семейными людьми, или же причина крылась совсем в ином?

Как бы то ни было, но Кирстен все чаще и чаще «дергалась» - по мнению самого Хаугена, по самым смехотворным пустякам - доводя себя до слез, а его до отчаяния. Потом они, конечно, мирились - бурно и страстно, - но всякий раз в душе Рунера оставался и рос неприятный осадок от сознания того, что их с Кирстен брак все больше и больше напоминает брак его родителей и что он сам подспудно готов уже к тому, что однажды Кирстен - как его собственная мать - просто уйдет от него, оставив одного. И тогда он с тоской вспоминал слова своего отца: выше головы не прыгнешь…

Но все оказалось совсем не так, как того ожидал Хауген.

К тому времени старый маяк, на котором Рунер все еще продолжал работать, закрыли и выставили на продажу в частное пользование. Хауген и сам не мог сказать точно, что подтолкнуло его к внезапному решению потратить большую часть своих сбережений на его покупку - сентиментальные воспоминания своего детства, очередная ссора с Кирстен или упорное нежелание прерывать связь с морем. Как бы там ни было, но здесь, на этом скальном острове он, странным образом, чувствовал себя как нигде свободным и окрыленным. Это море дарило ему такое ощущение.

Сначала Хауген хотел просто жить здесь, впервые ощутив связь с землей, а потом - после небольших строительных переделок - решил открыть на маяке что-то вроде гостиницы для таких же романтиков моря, как и он сам. Опыта в гостиничном бизнесе у него не было, и он, поразмыслив, нанял администратора - Сигни Льюнг. Как оказалось, себе на голову, - потому что с первого дня Кирстен невзлюбила девушку.  Впрочем, похоже было, что со стороны Сигни чувство было взаимным, и обе женщины при встрече всякий раз окатывали друг друга литрами неприязни. Хауген спасал положение как мог, но постепенно начинал чувствовать себя, что называется, на пределе - с одной стороны ему уже порядком надоели упреки и перепады в настроении Кирстен, с другой - Сигни работала в буквальном смысле, за двоих, за минимальную плату и нужно было быть окончательным идиотом, чтобы отказываться от такой сотрудницы. Это-то он и пытался донести жене. Безрезультатно.

Очередной скандал - на этот раз Кирстен бросила в лицо Хаугену упрек, что он изменяет ей с Сигни - вывело его окончательно из себя. Не помня себя, он замахнулся на жену…  Трудно сказать, ударил бы он ее тогда или нет - наверное, все-таки нет - но в тот момент Рунар внезапно увидел искаженное страхом лицо сына Кирстен, Свена, и сам испугался того, что какое-то мгновение назад мог бы совершить. Подхватив ребенка на руки, он прижал его к себе - шепча слова раскаяния и мысленно проклиная себя. В тот момент Хауген ясно, как никогда, понял для себя, что готов сделать все ради того, чтобы испуганное выражение исчезло навсегда с лица мальчика. Кое-как успокоив ребенка и заверив его, что «сейчас же пойдет, найдет маму и попросит у нее прощения», он отправился на поиски Кирстен.

Он не нашел ее ни в тот вечер, ни в ту ночь. Утром он по рации передал сообщение в полицию и пропаже жены, а еще через пару дней тело Кирстен с раздробленным черепом было найдено среди прибрежных скал.

Его с неделю таскали в полицию, а его имя несколько дней склонялось чуть ли ни всеми газетами страны, которые, казалось с удовольствием мусолили пикантные подробности из его и Кирстен жизни. Через неделю оказалось, что у Кирстен были живы родители и довольно влиятельная подруга, - влиятельная настолько, что слухи и сплетни, как по команде прекратились, подозрение с самого Хаугена снято, и прах Кирстен, наконец-то, был предан земле.

Хельга Хаконсен - так звали подругу Кирстен - умела внимательно слушать и, главное, слышать. А еще она внушала к себе доверие, и Хауген, сам не заметив, как это случилось, рассказал ей и о своей неудачной попытке в семейной жизни, и о желании оборудовать маяк под гостиницу, и своих стесненных денежных возможностях. И Хельга, как ни странно, заинтересовалась его идеей - лишь немного подкорректировав ее: на ее взгляд, отель должен был иметь статус элитного и ориентирован на людей более, чем состоятельных. А нехватка денег? Для чего же тогда существуют друзья, как не для того, чтобы помочь в трудную минуту? Так фруе Хаконсен стала номинальным совладельцем «Одинокого Маяка», заручившись письменным подтверждением Хаугена, что он вернет ей долг по первому же требованию.

В тот же год архитектурный план по переустройству маяка в элитный отель был утвержден ими, и на острове закипела работа. Еще через год отель встретил своих первых посетителей, и Рунар стал подумывать о постепенной выплате долга, когда родители Кирстен совершенно неожиданно подали в суд прошение о передачи опеки над Свеном в их руки.

Суд состоялся, и, не смотря на преклонный возраст четы, все же присудил им опеку над внуком. Рунар до сих пор помнил испуганный, заплаканный взгляд мальчика, когда его забирали от Хаугена. Он напомнил ему тот ужасный вечер, когда пропала Кирстен, и Хауген решил не сдаваться. И началась бумажная волокита, длящаяся вот уже несколько месяцев и, похоже, не знающая ни края, ни просвета…

 

Телефонный звонок прозвучал необычно резко и настойчиво в тишине.

Хауген вздрогнул, отгоняя воспоминания и возвращаясь к действительности, и с растерянностью уставился на свою руку, яростно сжимающую в кулаке письмо от адвоката. Он медленно разжал побелевшие на суставах пальцы и поднял трубку телефонного аппарата.

- Добрый день, - поприветствовал он позвонившего, - Хауген у телефона. Хельга? - и замер, слушая говорившего на другом конце провода.

- Хельга, ну что за глупости, - Хауген машинально расправил смятое письмо. Его рука тяжело легла на конверт с телеграммой от метеорологов. - Ты же знаешь, что прогнозам погоды не стоит верить. Пятьдесят процентов того, что они говорят, обычно не сбывается… Конечно, нет! Если бы угроза шторма действительно существовала, я бы первый получил об этом предупреждение… Вот увидишь, от силы слегка покапает сверху, не более… Но вы же не сахарные, правильно? - он засмеялся, мысленно удивляясь тому, как легко и непринужденно прозвучал его смех. - В общем, не выдумывай и приезжай. Я буду ждать вас. Как обычно.

 Хауген положил трубку, потом снова посмотрел на оба конверта. «Если, конечно, что-то срочно не предпринять» - вспомнились ему слова адвоката. Рунар решительно собрал и положил оба конверта во внутренний карман своего пиджака и вышел из комнаты, осторожно закрыв за собой дверь. Через несколько минут небольшой катер нес его по морским волнам к «Одинокому Маяку».