Помнить тебя или Другая история Сони Ростовой (ИЛР, 18+)

Самое полное описание возможной совместной жизни Сони и Долохова, которое я читала среди всех фанфиков, посвященных этой теме. Спасибо Вам за такой грандиозный труд! Я читала с большим удовольствием!

Я рада, что вам мой фанфик понравился!
___________________________________

 » Прототип Сони Ростовой – Т.А.Ергольская (часть 1)

После публикации фанфика мне захотелось еще немного дать сведений о прототипах некоторых персонажей романа Толстого «Война и мир». Сразу скажу, что буду писать лишь о тех персонажах, которые действуют в моем фанфике, так что материалы о прототипах Андрея Болконского или Элен Курагиной я не собирала и выкладывать никакие материалы о них и их прототипах не планирую. Просто потому что этих персонажей романа «Война и мир» в моем фанфике нет.

И первая героиня романа «Война и мир», о прототипе которой мне хотелось бы дать некоторые сведения – это, конечно, же Соня Ростова. У нее был свой прототип: близкая родственница писателя Льва Николаевича Толстого. Та, которая во многом заменила ему рано умершую мать (Толстому было всего два года всего, когда его мать умерла). Этот прототип:

Татьяна Александровна Ергольская – прототип Сони Ростовой из романа Льва Толстого «Война и мир»

Я многократно слышала от знакомых (еще со школы) и читала потом в интернете недоумения по поводу жестокого и унизительного положения, в которое попала Соня в эпилоге романа «Война и мир». Я также еще со школы разделяю это недоумение. Соня на протяжении всего романа красива, умна, преданна, спасает репутацию Наташи и всего семейства Ростовых, предотвратив побег Наташи с Курагиным, любит Николая Ростова много лет. Но в конце романа ее ждет вот такой финал: в эпилоге Лев Николаевич описывает сцену чаепития в Лысых Горах, где в столовой собрались многочисленные и счастливые семьи Ростовых (Николая и Марьи) и Безуховых (Пьера и Наташи). Все любят друг друга, у всех много детей, полный достаток (Пьер богат изначально, а Николай разбогател благодаря женитьбе на богатой невесте Марье). И посреди этой семейной идиллии: все «брали чай у Сони, сидевшей уныло и упорно за самоваром».

Одинокая, скучная, унылая, очевидно лишняя и никому не нужная старая дева и приживалка. В чем-то полезная семье, но даже в этом мало ценимая окружающими:

«Действительно, казалось, что Соня не тяготится своим положением и совершенно примирилась с своим назначением пустоцвета.
Она дорожила, казалось, не столько людьми, сколько всей семьей. Она, как кошка, прижилась не к людям, а к дому. Она ухаживала за старой графиней, ласкала и баловала детей, всегда была готова оказать те мелкие услуги, на которые она была способна; но все это принималось невольно с слишком слабою благодарностию...»

Этой унизительной для Сони сцены и не менее унизительных пояснений оказывается для писателя мало. Толстой всячески дает понять, что каким-то своим грехом или изъяном, но Соня заслужила участь никому не нужной одинокой старой девы и приживалки. Он подчеркивает, что Соня смирилась со своей участью, согнулась под давлением своей судьбы. И устами любимой героини Наташи объясняет такое положение Сони не столько стоицизмом этой героини, сколько просто неспособностью к глубоким переживаниям. Т.е. она не мужественно переносит душевную боль, а просто – не чувствует ее:

«Она пустоцвет, знаешь, как на клубнике? Иногда мне ее жалко, а иногда я думаю, что она не чувствует этого, как чувствовали бы мы».

Так про Соню говорит Наташа. А Марья (другая любимая героиня Толстого) своим авторитетом набожной и «духовной» особы подтверждает слова Наташи, внутренне соглашаясь с ней. Так что можно уверенно сказать, что слова Наташи, с которыми согласна Марья – это мнение самого Льва Николаевича. А его мнение, исходя из приведенных слов: Соня сама виновата в своей несложившейся жизни.

Литературоведы все согласны с этим положением (я, во всяком случае, альтернативной точки зрения не видела и не читала у них). Они как один вместе с Львом Николаевичем честят Соню на все корки: дескать, она пассивна, плывет по течению, а не борется за свое счастье, как это делают другие персонажи типа Наташи или Пьера или Николая. Да, поведение всех трех перечисленных персонажей (особенно Наташи) далеко от идеала, но они не ждут, когда их судьбой кто-то распорядится извне, они действуют.

Но если принять эту точку зрения как Толстого, так и официального литературоведения, то как тогда быть со счастливой соперницей Сони Марьей? Марья смиренна, добра, кротка, терпит одиночество и заброшенность в Лысых Горах практически на протяжении всего романа, терпит деспотизм и ужасный нрав старого отца. Но она не пытается что-то изменить в своей жизни. Не пытается решить свои проблемы, а лишь бросает все свои моральные силы на поиск утешения в религии. Марья тоже не завоевала свое счастье в финале. Она, если можно так выразиться, скорее выстрадала его всей своей предыдущей жизни. Поэтому в моих глазах тезис литературоведов о пассивности Сони как причине ее несчастья в конце романа не стоит ничего. Марья пассивна не меньше, а в чем-то даже и больше (Соне, по крайней мере не пришлось пережить таких оскорблений от приемных родителей, какие переживала Марья и терпела от родного отца, не пытаясь ничего изменить; отец и дурой ее называл при всех, и заставлял даже просить прощения у прислуги, и Марья всегда смиренно и пассивно подчинялась старому тирану). Тем не менее Марью Толстой наградил семейным счастьем, а Соню обездолил.

Вывод остается один – Толстой за что-то не любил Соню, тогда как Марью именно любил.

Но почему? Чем Соня заслужила такую нелюбовь? Любовь к Марье вполне объяснима – Лев Толстой писал ее со своей матери, до замужества княжны Марьи Николаевны Волконской. Он даже имя-отчество-фамилию этой героине дал идентичные с именем-отчеством-фамилией своей матери, изменив только одну букву в фамилии (не Волконская, а Болконская). Мать он не помнил, ибо она умерла, когда ему было 2 года, но составил о ней представление по сохранившимся от нее письмам и заметкам. И его отношение к покойной матери было самое восторженное. Неудивительно поэтому, что такое любовно-восторженное отношение он перенес и на княжну Марью в своем романе.

А вот чем объяснить нелюбовь писателя к Соне? Ее даже близко нельзя назвать какой-нибудь негодяйкой, типа Элен Курагиной, которую Толстой тоже не любил. Или фальшивой насквозь, как Жюли Карагина (еще одна «нелюбимица» Толстого в романе). Соня изображена в романе как разумная, преданная, верная девушка. Она на протяжении романа совершает только положительные, благоразумные и благородные поступки. Но Толстой постоянно старается принизить ее заслуги. Чаще всего тем, что объясняет положительные качества и поступки Сони ее желанием заслужить признательность со стороны Ростовых. Она хочет, чтобы ее признали полностью «своей» в этой семье. И Толстой видит в этом какое-то лицемерие. Но что в этом странного и лицемерного? Это вполне естественное поведение человека, настолько зависимого от своей родни, насколько зависима нищая бесприданница Соня. Она пытается доказать Ростовым, и прежде всего старому графу и особенно графине, что она не просто так много лет ела их хлеб, одевалась-обувалась за их счет и проживала в их доме. Что она полезный и важный член их семьи и старается для блага Ростовых. И что характерно – она не пускает в ход лесть и какие-то уловки, как, например, это делала мадемуазель Бурьен в доме старого князя Болконского. Соня не льстит и не интригует, а в самом деле ДЕЙСТВУЕТ на благо Ростовых. Во-первых, когда предотвратила побег Наташи с Курагиным, а следовательно – позор не только для Наташи, но и для всей семьи Ростовых. Ведь если бы Наташа сбежала с Анатолем и стала его любовницей (наивно думая при этом, что она – законная жена), то все семейство Ростовых было бы опозорено. Мало того – Николай Ростов и старый граф Ростов были бы вынуждены вызвать на дуэль Анатоля, чтобы отомстить за погубленную репутацию сестры и дочери. А дуэль – дело опасное и непредсказуемое. Вспомните, не знавший даже как держать пистолет Пьер Безухов сумел на дуэли подстрелить боевого офицера Долохова, который, очевидно, отлично владел любым видом оружия. От семейного позора и возможной смерти на дуэли отца и брата Наташи спасла всю семью своими действиями именно она, Соня. Во-вторых, она вернула Николаю данное им обещание жениться на ней. Тем самым она расчистила Николаю и его маменьке путь к богатой жизни путем женитьбы Николая на богатой Марье. Во втором случае Толстой и здесь не упустил случай поставить еще одну «кляксу» на образ Сони: он описал ее поступок, когда она возвращает слово Николаю, как что-то запредельно лицемерное. Соня пишет письмо Николаю, но при этом имеет в виду свои интересы. Вот как об этом пишет Толстой:

«И в первый раз Соня почувствовала, как из ее тихой, чистой любви к Nicolas вдруг начинало вырастать страстное чувство, которое стояло выше и правил, и добродетели, и религии; и под влиянием этого чувства Соня невольно, выученная своею зависимою жизнью скрытности, в общих неопределенных словах ответив графине, избегала с ней разговоров и решилась ждать свидания с Николаем с тем, чтобы в этом свидании не освободить, но, напротив, навсегда связать себя с ним».

Этот толстовский пассаж литературоведы всегда ставят в упрек Соне. Дескать, лицемерила. Написала письмо, где возвращала Николаю данное им обещание жениться, но при этом хотела при встрече «связать себя с ним».

Ну что тут можно сказать? Да, хотела. Да, мечтала. Но! СДЕЛАЛА ли Соня что-нибудь для того, чтобы «связать себя» с Николаем? Нет, не сделала ничего. Ведь они действительно гораздо позже встретились, когда Николай после смерти старого графа вернулся к семье, полностью разоренной. Но Толстой не пишет ни слова, ни полслова ни о каком ДЕЙСТВИИ Сони, которым бы она пыталась привязать к себе молодого Ростова. Соня НИЧЕГО НЕ СДЕЛАЛА, чтобы «связать себя» с Николаем. У нее были такие мысли и мечтания, когда она писала письмо, но очевидно, что позже от любых действий в этом направлении она отказалась. Видимо, поразмышляла-поразмышляла, решила, что любые ее действия в этом направлении были бы непорядочными – и отказалась действовать так, чтобы «навсегда связать себя» с Николаем. Так что я не могу Соню особо обвинять за эти мысли. У всех у нас бывают мысли не самые праведные. Но мысли – это мысли. Значение имеют только поступки. Только они влияют на жизнь других людей. А Соня непорядочного поступка не совершила – не стала завлекать Николая в свои сети. Приняла его брак с Марьей и ничем не попыталась помешать этому браку.

Так что на образе Сони в романе я не нахожу ни одного непорядочного поступка. Она действительно положительная героиня и для меня – без всяких НО. Тем не менее Толстой ее не любил и сделал в романе все, чтобы принизить ее образ и доказать, что она заслужила свою незадавшуюся судьбу.

Чтобы понять причины такого отношения, нужно выяснить, кто же был прототипом этой героини романа. Долго искать не приходится, прототип этот хорошо известен. Это Татьяна Александровна Ергольская, двоюродная сестра (т.е. кузина) графа Николая Ильича Толстого, отца Льва Толстого. Годы ее жизни – 1792-1874.

Татьяна Александровна Ергольская находилась в дальнем родстве с бабушкой Льва Николаевича – Пелагеей Николаевной Горчаковой. Мать Татьяны Александровны умерла рано, и отец ее женился вторично. В новой семье отца двум дочерям от первого брака (Татьяне и Елизавете) места не нашлось. Тогда обеих девочек взяла на воспитание семья деда Льва Толстого – графа Ильи Андреевича Толстого и его жены Пелагеи Николаевны.

Таня и Лиза воспитывались с дочерями Толстых – Пелагеей и Александрой. Все девочки, в том числе и Татьяна получили отличное домашнее образование. Татьяна в совершенстве владела французским языком, прекрасно играла на фортепиано, имела склонность к литературному творчеству. При этом она была и духовно богатой натурой, мечтательной и возвышенной. В ее юношеских записках сохранились такие трогательные строки: «Что делать с сердцем, если некого любить? Что делать с жизнью, если ее некому отдать?». Кроме нравственных достоинств Таня с детства отличалась большой красотой.
Находясь в приемной семье, она влюбилась в Николая Толстого, отца Льва Толстого. Он тоже был влюблен в нее, но брак с бесприданницей не входил в планы его семьи, которая тоже постепенно приходила к разорению, как и семья Ростовых в романе.

Когда семья Толстых оказалась полностью разорена, было решено поправить дела семьи выгодной женитьбой старшего сына. И такая нашлась: богатая немолодая и некрасивая наследница огромного состояния – княжна Марья Николаевна Волконская. Татьяна Александровна ничем не пыталась помешать этим планам и приняла женитьбу любимого человека на другой женщине. Но если в романе «Война и мир» в эпилоге между Марьей и Соней была явная неприязнь, то в жизни все получилось совершенно иначе. Вот как пишет об отношениях Сони и Марьи в эпилоге романа сам Лев Толстой:

«Соня со времени женитьбы Николая жила в его доме. Еще перед своей женитьбой Николай, обвиняя себя и хваля ее, рассказал своей невесте все, что было между ним и Соней. Он просил княжну Марью быть ласковой и доброй с его кузиной. Графиня Марья чувствовала вполне вину своего мужа; чувствовала и свою вину перед Соней; думала, что ее состояние имело влияние на выбор Николая, не могла ни в чем упрекнуть Соню, желала любить ее; но не только не любила, а часто находила против нее в своей душе злые чувства и не могла преодолеть их».

Или вот:

«Соня всегда была первым предлогом, который избирала графиня Марья для своего раздражения».

Т.е. это не была какая-то разовая вспышка темперамента графини Марьи, это было постоянное шпыняние Сони со стороны Марьи. Так что неудивительно, что Соня (в содружестве со старой графиней Ростовой) как-то пыталась отплатить за подобное отношение.

«Николай жил с своей женой так хорошо, что даже Соня и старая графиня, желавшие из ревности несогласия между ними, не могли найти предлога для упрека; но и между ними бывали минуты враждебности».

(В этом пассаже меня больше всего поразило отношение старой графини к своей невестке Марье. Отношение Сони и ее ревность хоть как-то понятны, но старая графиня! Она первая упорно уговаривала Николая жениться на богатенькой Марье, а когда сие знаменательное событие произошло, явно невзлюбила невестку – вот ведь как интересно!)

Так что Толстой в эпизоде романа рисует явно натянутые, а временами и враждебные отношения между двумя женщинами.

В жизни было все наоборот – Марья Николаевна Волконская-Толстая и Татьяна Александровна Ергольская подружились и вовсе не чувствовали себя соперницами. В воспоминаниях их общей знакомой было написано, что «эти две великодушные женщины стали большими друзьями». Они вовсе не ощущали себя врагами. Тем более, что их многое объединяло: душевность, образованность, ум, способность глубоко и преданно любить. После свадьбы кузена Татьяна Александровна жила вместе с ним и его женой в Ясной Поляне (так же и в романе потом Соня жила с семьей Николая и Марьи в Лысых Горах). Но иногда Татьяна Александровна уезжала навестить свою сестру Лизу, которая вышла замуж и жила с мужем в поместье мужа Покровском. В эти недели, пока Ергольской не было в Ясной Поляне, мать писателя Марья Николаевна писала ей письма в самых дружеских выражениях. Сохранилось трогательное письмо матери писателя к своей подруге:

«Я знаю, что вы привыкли забывать о себе и думать только о других… Как можете вы, милая Туанет, думать, что я могу вас забыть или не думать о вас, когда у меня приятное общество? Вы знаете, что раз я полюбила, ничто не может вычеркнуть из моего сердца дорогих мне людей» (из письма Марии Толстой Татьяне Ергольской, датированного 14 октября 1824 года).

(Туанет – это было домашнее прозвище Татьяны Александровны, что-то вроде сокращенного на французский манер от «Татьяны»).

В 1830 году, когда будущему писателю было всего два года, его мать скоропостижно скончалась, оставив мужа вдовцом с пятью детьми. И именно Татьяна Александровна Ергольская в эти тяжелые дни полностью заменяет им мать и исполняет при них роль матери еще долгие-долгие годы. Всю свою любовь к отцу этих детей она перенесла на самих детей. Лев Николаевич, все его братья (их было еще трое – Николай, Сергей, Дмитрий) и младшая сестра Мария не просто любили, но обожали свою тетушку. Сам писатель оставил трогательные, исполненные самой искренней любви к тетушке воспоминания о ней. Вот как он писал:

«Любовь ее разливалась и на всех людей. Чувствовалось, что она и нас любила за него (т.е. за отца писателя), через него и всех любила, потому что вся жизнь ее была любовь».

В другом месте Толстой отметил: «Третье, после отца и матери, самое важное в смысле влияния на мою жизнь, была тетенька, как мы называли ее, Татьяна Александровна Ергольская. У меня были вспышки восторженно-умиленной любви к ней. Помню, как раз на диване в гостиной, мне было лет пять, я завалился за нее; она, лаская, тронула меня рукой. Я ухватил эту руку и стал целовать ее и плакать от умиленной любви к ней. То, что она последние годы своей жизни, около 20 лет, прожила со мной в Ясной Поляне, было для меня большим счастьем. Но как мы не умели ценить нашего счастья, тем более, что истинное счастье всегда негромко и незаметно! Я ценил, но далеко не достаточно. Я сказал, что тетенька Татьяна Александровна имела самое большое влияние на мою жизнь. Влияние это было, во-первых, в том, что еще в детстве она научила меня духовному наслаждению любви. Она не словами учила меня этому, а всем своим существом заражала меня любовью. Я видел, чувствовал, как хорошо ей было любить, и понял счастье любви. Это первое. Второе то, что она научила меня прелести неторопливой, одинокой жизни. Таничка, как ее звали у нас, была одних лет с отцом, родилась в 1795 году и воспитывалась совершенно наравне с моими тетками и была всеми нежно любима, как и нельзя было не любить ее за ее твердый, решительный, энергичный и, вместе с тем, самоотверженный характер».

Невозможно не верить этим словам. Не любя Соню в своем романе, Толстой, тем не менее горячо любил ее прототип. И не просто любил – он восхищался ей.

Далее в жизни Татьяны Александровны случается довольно странное событие: через 6 лет после смерти жены и за год до своей собственной кончины, ее кузен граф Николай Ильич Толстой делает ей предложение выйти за него замуж. Вот как об этом вспоминал писатель:

«В ее бумагах, в бисерном портфельчике, лежит следующая, написанная в 1836 году, 6 лет после смерти моей матери, записка: «16 августа 1836. Николай сделал мне сегодня странное предложение — выйти за него замуж, заменить мать его детям и никогда их более не оставлять. В первом предложении отказала, второе я обещалась исполнять, пока я буду жива». Так она записала; но никогда ни нам, никому не говорила об этом» (из воспоминаний Льва Толстого).

Почему она отказала человеку, которого любила в юности (кроме того, судя по всему, любила всю свою жизнь), это до сих пор остается загадкой…

(продолжение следует)
___________________________________

Огромная благодарность автору за альтернативную судьбу Сони... Действительно, всегда хотелось для неё справедливости! С уважением отношусь к видению других героев, однако тяжело читать про столько немилосердную княжну Марью, также немного задевают язвительность Сони относительно габаритов Наташи и вечного уродства Марьи) Хотя многие скажут, что характер может испортиться с возрастом, другие же поймут, что это попытка защитить себя! Тем не менее зацикленность на внешности Марьи несколько коробит - мол, она даже выезжать в свет не могла из-за своего уродства... Если Марья хоть как-то была похожа на Антонину Шуранову, то я вижу глубокую и изысканную красоту.

Пожалуйста! Но ведь Соня язвит не вслух, ее "язвительность" только про себя. Вслух Соня в моем фанфике ни словом ни полсловом не задевала ни Наташу по поводу габаритов, ни Марью по поводу некрасивой внешности. Ничем словесно их не обидела. А вот Наташа и Марья насчет Сони "проезжались" вслух, да еще довольно язвительно. Называли ее "пустоцветом". Наташа, во всяком случае. И Марья не возражала, следовательно и она считала Соню "пустоцветом". В их беседе о Соне-"пустоцвете" так и проскальзывает мыслишка о том, что у Сони душа пустовата - не может она, якобы, так "глубоко" и "возвышенно" чувствовать, как мы чувствуем. Что касается "немилосердности" Марьи по отношению к Соне после свадьбы с Николаем... так об этом и сам Толстой пишет. Вот, например, его слова в эпилоге романа об отношении Марьи к Соне: Марья «не могла ни в чем упрекнуть Соню, желала любить ее; но не только не любила, а часто находила против нее в своей душе злые чувства и не могла преодолеть их». Или вот: «Соня всегда была первым предлогом, который избирала графиня Марья для своего раздражения». Это не порча характера, это действительно попытка Сони защитить себя. Хоть во внутреннем диалоге сама с собой, но Соня пытается давать отпор. Учится, по крайней мере, давать отпор. И это хорошо и правильно. Человек должен научиться защищать себя. Быть хоть немного, но эгоистом. Такими же, как Наташа и Марья. Они ведь сами признают, что в них эгоизм есть, а вот в Соне - нет. "...в ней нет, может быть, эгоизма..." говорит про нее Наташа в эпилоге романа, и в этом она права. В ней самой и в Марье достаточно заботы о себе, о своем личном, а вот Соня в романе всю жизнь отдала на служение Ростовым. Так она и не выезжала. Во всем романе "Война и мир" нет ни одного упоминания о том, что Марья выезжала: ни на балы, ни на приемы... И кстати, напрасно вы в своем комментарии постоянно называете Марью уродливой, а ее внешность - уродством. В фанфике я нигде не указала, что она была уродливой. Некрасивой - да, это говорилось. И в мыслях Сони, и в тексте. Но это и Лев Толстой в своем романе неоднократно подчеркивал, что Марья была некрасива. Правда, один раз в фанфике Долохов про себя назвал Марью уродиной, но он уж такой человек, резкий в выражениях, за языком не следит. А вот ни я в тексте фанфика, ни Соня (вслух или в мыслях) Марью уродливой не называли.Я не вижу в Шурановой ни глубокой, ни тем более изысканной красоты. Она достаточно хороша собой, но изысканной красавицей я ее назвать не могу. Проблема Марьи во всех экранизациях романа "Война и мир" заключается в том, что ее играли достаточно симпатичные, а временами даже просто красивые актрисы (например, в голливудской экранизации 1956 года, или в сериале 2007 года производства нескольких европейских стран; в этих двух экранизациях Марью играют просто красотки). Так что судить о внешности этой героини по ее киновоплощениям я не смогла. У меня свое представление о некрасивой княжне Марье, и ни одна актриса внешне для меня образ этой героини не воплотила.
___________________________________

Всегда интересовалась возможной "другой" судьбой Сони Ростовой из романа "Война и мир". И почему то всегда рядом с ней представляла Долохова, а вовсе не Николая. Начала читать ваш фанфик и очень заинтересовалась продолжением.

Надеюсь, продолжение вам понравится Что касается Долохова, то его как пару Соне я подобрала, признаюсь, от отчаяния Думала, думала - кто из героев "Войны и мира" больше ей подойдет... уж точно не Николай Хотя канонный Долохов мне тоже не нравится... слишком много в нем бессмысленной жестокости. Поэтому в своем фанфике я значительно смягчила его образ. Канонному Долохову я бы Соню не доверила
___________________________________

 » Прототип Сони Ростовой - Т.А.Ергольская (часть 2)

Татьяна Александровна Ергольская – прототип Сони Ростовой из романа Льва Толстого «Война и мир» (часть 2)

К сожалению, изображений Татьяны Александровны Ергольской никаких не сохранилось. Даже в преклонном возрасте, когда уже вполне была распространена фотография и многие родственники Льва Толстого сохранились на старинных фотографических карточках.

Итак, почему же Татьяна Александровна отказалась выйти замуж за своего овдовевшего кузена, которого любила всю свою жизнь, когда он сделал ей предложение? Почему она так поступила? В чем была причина ее отказа?

Лев Толстой пытался найти свое объяснение этому факту: почему его любимая тетушка, которая всю жизнь любила его отца, отказалась выйти за него замуж. Вот так он писал о причинах отказа «тётеньки Туанет»:

«Должно быть, она любила отца, и отец любил ее, но она не пошла за него в молодости для того, чтобы он мог жениться на богатой моей матери; впоследствии же она не пошла за него потому, что не хотела портить своих чистых, поэтических отношений с ним и с нами...»

Трудно сказать, был ли он прав в своих предположениях. Может быть, да, но могут быть и другие причины. В 1836 году, на момент предложения кузена, Татьяне Александровне уже исполнилось 44 года (для того времени возраст достаточно солидный), отцу писателя – 42 года, и он был уже очень и очень болен (через год он скончался). Может быть она к тому времени оставила всякие надежды на замужество, считала, что ей и так живется неплохо, а материнские чувства она полностью реализовала в воспитании детей когда-то любимого человека. Никто не знает точно.

Менее чем через год Николай Толстой внезапно скончался от удара (от инфаркта или инсульта), когда был в отлучке в Туле. Получив весть о его смерти, Таничка, как он называл её, была безутешна:

«1837, 21 июня. День страшный для меня, навсегда несчастный. Я потеряла все то, что у меня было самого дорогого на свете, единственное существо, которое меня любило, которое оказывало мне самое нежное, самое искреннее внимание и которое унесло с собой все мое счастье. Единственное, что привязывает меня к жизни, это жить для его детей» (из записей Татьяны Ергольской).

Или вот еще ее запись:

«Бывают раны, которые никогда не закрываются... Самой живой, самой чувствительной — это была потеря N. Она растерзала мне сердце, и я лишь с того момента вполне поняла, что я его нежно любила. Ничто не может заменить того, кто разделяет наши горести и поддерживает нас в них, друга нашего детства, всей нашей семьи, с кем связываются все мысли о счастьи, все желания и чувства, те чувства, которые проникнуты нежностью и уважением и одни только не умирают» (из записей Татьяны Ергольской).

Сохранилось и еще одно письмо, где она рассказывает о том, что чувствовала после смерти отца писателя:

«Один лишь бог знает, что я чувствую и что происходит в моем сердце. День и ночь я думаю о нем с сожалением, с грустью, с безнадежностью» (из письма Татьяны Ергольской Юлии Огаревой, датированного 14 октября 1837 года).

Ясно, что любовь к кузену Татьяна Александровна пронесла через всю жизнь. Почему она отказалась за него выйти за год до его смерти, когда он сделал ей предложение – это до сих пор загадка. Отгадку она унесла с собой.

Но то, что Татьяна Александровна после смерти кузена полностью заменила мать осиротевшим детям – в этом нет никаких сомнений. Под ее бдительным попечением Лёвушка Толстой изучал азбуку, овладевал французским языком, играл с братьями Колей, Митей и Серёжей в таинственную «муравьиную палочку», исполняющую желания. Тетушка зорко следила за воспитанием детей, «старалась удержать каждого под своим сильным нравственным влиянием», как писал об этом позже в воспоминаниях сам Толстой. Она даже написала специально для подрастающих братьев «Наставление молодому человеку». В нем звучало такое предостережение: «Берегись страстей, одна ошибка может отравить всю жизнь; особенно избегай губительной склонности к игре, ужасного соблазна, лишающего в короткое время состояния и чести».

Татьяна Ергольская «не учила тому, как надо жить, словами. Вся нравственная работа была переработана в ней внутри, а наружу выходили только ее дела – и не дела, а вся жизнь, спокойная, кроткая, покорная и любящая» (это опять из воспоминаний зрелого Толстого о любимой тетушке).

Уже в зрелые годы Сергей, Николай, Дмитрий и Мария часто приезжали к тетушке в Ясную Поляну, так как «в общении с ней они находили то чувство уверенности и душевного спокойствия, в котором так нуждались их мятущиеся страстные натуры» (это снова слова из воспоминаний писателя о тетушке). В своих письмах к тетушке они находили для нее самые теплые и искренние слова.

Для Льва переписка с тетушкой была не только поддержкой, уроками духовной стойкости, но и «школой литературного стиля». Лев Николаевич «восхищался точностью и элегантностью ее души». Любимое его изречение «Делай что должно, и пусть будет что будет», ставшее как бы правилом его жизни, впервые он тоже услышал от «тётеньки Туанет». За четыре дня до смерти, вдали от Ясной Поляны и родных, на станции Астапово Лев Толстой записал эту фразу на последней странице своего дневника.

Татьяна Александровна поощряла его литературные способности. Именно она советовала ему «писать романы», указала путь к славе, которая оказалась мировой. Примером своей незаметной, но подвижнической жизни Ергольская утверждала и развивала во Льве те духовные качества, которые определили впоследствии его творчество.

И вот такую женщину, которая заменила мать писателю и его братьям с сестрой, Лев Толстой вывел в романе под видом Сони Ростовой и очевидно – не любил!

Сам факт одиночества Сони Ростовой в конце романа, таким образом, становится понятным из исследования судьбы ее прототипа: тетушка Татьяна Александровна тоже никогда не вышла замуж и своих детей не имела. Но за что ее обзывать «пустоцветом» устами Наташи и подтверждающей ее слова Марьи и при этом утверждать, что Соня заслужила свое несчастное одиночество? За что Толстой не любил эту героиню, если он так трепетно обожал ее прототип?

Очевидно, при всей своей любви к «тетушке Туанет» Лев Николаевич имел против нее что-то. Какое-то обстоятельство их общей жизни даже против его воли вызывало его враждебность к ней, несмотря на в целом теплое воспоминание о тетушке. Какое же?

Тут есть свои особые соображения, материалы по которым я нашла в интернете и теперь постараюсь привести здесь.

Если посмотреть на других героев романа, то видно, что мать и отец Льва Николаевича являются полными тезками княжны Марьи Болконской и графа Николая Ростова. А вот Татьяна Александровна Ергольская выступила в романе под именем Соня. Т.е. ей, в отличие от родителей, писатель своего имени не оставил. Можно, конечно, трактовать ее полное имя, София, что в переводе с греческого означает «мудрость», но Толстой нигде в романе не называет ее этим именем, а всегда только Соня. Соня – это соня в прямом смысле, т.е. медлительный сонливый человек, который всю свою жизнь и все свое счастье может проспать, образно говоря.

Напомню, что в письме Юлии Огаревой от 14 октября 1837 года Татьяна Александровна писала о смерти своего кузена:

«Один лишь бог знает, что я чувствую и что происходит в моем сердце. День и ночь я думаю о нем с сожалением, с грустью, с безнадежностью».

«С сожалением»... сожалела ли она о том, что не согласилась стать женой кузена, после его смерти? В 1837 году, в году смерти любимого кузена, она, возможно, не жалела, но, без сомнений, она не могла не корить себя за свой отказ в 1841 году. Дело в том, что в этом году ее разлучили с детьми Толстых, которые после смерти обоих родителей остались на ее попечении и продолжали воспитываться ею.

Вот как это получилось.

Официальной опекуншей осиротевших юных Толстых после смерти их отца в 1837 году сперва стала старшая сестра их отца Александра Ильинична Остен-Сакен: старшие дети жили с ней в Москве, а трое младших остались в Ясной Поляне вместе с Татьяной Александровной Ергольской. Это были сыновья Дмитрий, Лев (будущий писатель) и их младшая сестра Мария. Через четыре года в 1841 году Александра Ильинична скончалась, и вопрос опекунства встал вновь. Ближайшей родственницей Толстых по отцу была его младшая сестра Пелагея Ильинична Юшкова, то есть родная тетка детей по отцу. Татьяна Александровна Ергольская приходилась им только четвероюродной тёткой, потому по закону не могла претендовать на детей, которым заменила мать:

«После смерти отца она исполнила второе его желание: у нас были две родные тетки и бабушка, все они имели на нас больше прав, чем Татьяна Александровна, которую мы называли тетушкой только по привычке, так как родство наше было так далеко, что я никогда не мог запомнить его, но она, по праву любви к нам, как Будда с раненым лебедем, заняла в нашем воспитании первое место. И мы чувствовали это. Главная черта ее была любовь, но как бы я не хотел, чтобы это так было — любовь к одному человеку — к моему отцу! Только уже исходя из этого центра, любовь ее разливалась на всех людей. Чувствовалось, что она и нас любила за него, через него и всех любила, потому что вся жизнь ее была любовь» (из воспоминаний Льва Толстого).

Тем не менее, в 1841 году Татьяна Александровна Ергольская, должно быть, рассчитывала на то, что опекунство Юшковой будет формальностью, а воспитывать младших детей её обожаемого Николя продолжит она, но такой исход оказался невозможен из-за неприязни между выросшими вместе кузинами. Муж Юшковой Владимир Юшков в молодости был очень влюблён и даже сватал Татьяну Александровну до того, как жениться на Пелагее Ильиничне. Видимо, Пелагея Ильинична не простила Туанет того, что ей достался её неугодный кавалер, который ещё и продолжал восхищаться её обаянием и красотой. Об этом тоже Лев Толстой вспоминал позже, описывая свою тетушку:

«Должно быть, она была очень привлекательная со своей жесткой черной, курчавой, огромной косой, агатово-черными глазами и оживленным, энергическим выражением. В. И. Юшков, муж тетки Пелагеи Ильиничны, большой волокита, часто уже стариком, с тем чувством, с которым говорят влюбленные про прежний предмет любви, вспоминал про нее: «Туанет, о, она была очаровательна!» (из воспоминаний Льва Толстого).

Юшков, не отличавшийся строгостью нравов и верностью жене, настаивал на переезде Ергольской в их дом в Казани, однако едва ли подразумевалось, что она может согласиться на это предложение – скорее, оно было сделано для того, чтобы де-юре именно Татьяна Александровна отказалась от своего участия в дальнейшей жизни племянников, хотя это и разбивало ей сердце. Она написала Юшкову горькое письмо при известии о том, что ее обожаемые воспитанники должны покинуть Ясную Поляну и жить с опекунами в Казани:

«Я ожидала получения письма от Вас, г. Юшков, и ответ мой был заранее готов, чтобы сказать Вам, что это жестоко, это варварство – желать разлучить меня с теми детьми, которым я расточала самые нежные заботы в течение почти двенадцати лет и которые были мне доверены их отцом в момент смерти его жены. Я не обманула его доверия, я оправдала его ожидания, я выполняла по отношению к ним священные обязанности нежнейшей из матерей. Моя роль окончена… Согласитесь, что Вы с сожалением покидаете Казань, разлучаетесь с Вашими старыми знакомыми, что Вам трудно покинуть тот город, где Вы родились, но Вы не думаете о том, что мне еще труднее расстаться с теми детьми, которые мне дороги гораздо более, чем можно выразить, и которых я люблю до обожания, которым я жертвовала своим здоровьем, своей жизнью, этой полной страданий жизнью, которую я старалась сохранить до сих пор только для них... Вы лишаете меня последнего счастья, которое было у меня на земле. Я привязана к Машеньке, как к своему собственному ребенку; она помогала мне переносить жизнь с меньшей горечью, потому что я чувствовала, что я ей необходима. Теперь Вы отнимаете у меня мое единственное утешение. Все для меня кончено. Очень благодарна Вам за Ваше любезное предложение, но я им никогда не воспользуюсь. Дети скоро уйдут от меня, и это переворачивает мою душу» (из письма Татьяны Ергольской Владимиру Юшкову, датированное 1841 годом).

Дети тоже не хотели расставаться со своей тётенькой и страшно горевали от разлуки с ней. Младшая сестра Льва Николаевича Маша даже пыталась сбежать к ней по дороге в Казань. Сама Татьяна Александровна поселилась в поместье своей родной сестры Елизаветы Покровском.

Лев Николаевич Толстой не без горечи вспоминает, как его с братом и сестрой увозили от любимой тетушки в Казань:

«Она имела по своей любви к нам наибольшее право на нас, но родные тетушки, особенно Пелагея Ильинична, когда она нас увезла в Казань, имела внешние права, и она покорялась им, но любовь от этого не ослабевала» (из воспоминаний Льва Толстого).

Вот тут, наверное, и есть причина последующей неприязни Льва Толстого к тетушке Татьяне Александровне, которую он потом перенес на ее воплощение – на Соню в романе «Война и мир». Безусловно, он продолжал любить ее, недаром она остаток жизни проживала у него. Но наверняка чувствовал горечь и досаду за то, что она в свое время не согласилась на предложение его овдовевшего отца и не стала его женой. Стань Ергольская женой своего кузена, то, как законная мачеха, она имела бы уже вполне официальные права на детей своего безвременно ушедшего супруга. За полгода до своей смерти Николай Ильич, отец Толстого, чувствовал себя уже очень плохо, здоровье его было сильно расстроено. Сохранилось свидетельство, что он кому-то сказал, что не надеется прожить ещё 10 лет, потому, он, верно, и сделал предложение Татьяне Александровне, чтобы таким образом завещать ей своих детей от первого брака, хотя не исключено, что в его душе вновь вспыхнула старая любовь, быть может, она никогда и не угасала. Так или иначе отказ Ергольской выйти замуж за его отца, наверное, единственный серьёзный повод для Толстого затаить на неё обиду. Надо полагать, Лев Николаевич не мог не удивиться, узнав о том, что его тётенька не согласилась на свадьбу с его отцом, которого она до самозабвения обожала всю жизнь, в итоге сделав несчастной и одинокой и себя, и его детей. Остаётся только догадываться о том, что именно руководило Ергольской. Лев Толстой тоже пытался решить эту загадку, недаром он писал в воспоминаниях о ней, что она «не пошла за него потому, что не хотела портить своих чистых, поэтических отношений с ним и с нами» (из воспоминаний Льва Толстого).

Лев Николаевич вполне мог ошибиться в своих трактовках поступка Ергольской, однако её настоящие мотивы, какими они были в жизни, не слишком важны, важны её мотивы, какими их увидел её племянник. Чистота и поэтичность отношений — звучит весьма возвышенно, но выбор Татьяны Александровны в пользу этих достаточно абстрактных понятий стал поистине роковым для семьи Толстых и для неё самой, хуже того, тут-то и начинает мерещиться пресловутая жертвенность Сони Ростовой, подаваемая автором как лицемерие и позёрство. Толстой мог досадовать на тетушку за то, что она «проспала» не только свое счастье, но и счастье детей, которых она практически усыновила после смерти родителей. Ведь если бы она вышла замуж за кузена в 1836 году за год до его смерти, детям не пришлось бы переживать страшное горе, разлучаясь с Ясной Поляной, где они были счастливы, и с любимой тетушкой, которая заменила им сначала мать, а потом и отца. Как их законная мачеха она бы всегда была рядом с детьми. Но она отказалась выйти замуж за любимого человека, в результате дети (и будущий писатель) были разлучены с ней и с Ясной Поляной на долгие годы. Возможно, это и вызывало впоследствии определенную неприязнь Льва Николаевича к «тетушке Туанет», хотя в целом он восхищался ею и любил ее. И возможно, из-за этой неприязни он так «принизил» образ Сони в своем романе. Сони, прототипом которой была Татьяна Ергольская.

Хочется добавить еще, что помимо этой причины, что у писателя была и еще одна очень и очень важная причина, по которой он «принижал» образ Сони Ростовой в романе. Эта причина заключалась в ее счастливой сопернице – княжне Марье. Прототипом этой героини была мать писателя, которую он всячески превозносил в своем воображении (хотя доподлинно ее он не знал, ибо не помнил – ему было всего лишь два года, когда она умерла). И поэтому в романе писатель поставил перед собой задачу: доказать, что Соня по своим нравственным качествам была ниже княжны Марьи, и поэтому личного счастья не заслужила. А вот княжна Марья – заслужила, благодаря своей особой «духовности». Я не знаю, как к этой коллизии относятся другие читатели романа, возможно, многие приняли резоны писателя. Но не я. Я не вижу в Соне особой бездуховности. Наоборот, в очень и очень многих проявлениях своего характера и личности этот персонаж восхищает меня даже больше, чем княжна Марья. В этом я не разделяю пристрастности писателя.

И в заключение… Не хочу назвать себя чем-то вроде прорицательницы-ясновидящей, но даже при первом чтении романа еще в школе, когда я и понятия не имела о Татьяне Ергольской, я словно «рассмотрела» в Соне Ростовой эту чистую и возвышенную женщину, заменившую Льву Толстому в детстве рано ушедших родителей, особенно мать. Как будто тень Татьяны Александровны Ергольской встала передо мной и тихо шепнула: «Не верь тому плохому, что Лёвушка понаписал о Соне в своем романе! Я, с которой писатель «списал» образ Сони, прожила свою жизнь достойно, честно и чисто. И пусть я не получила собственной семьи, мужа, детей, то есть всего, что называют личным счастьем женщины, но ни одного порочного или непорядочного поступка на моей совести нет. Я всегда жила не для себя, а для своих близких и любимых людей, особенно для рано осиротевших детей единственного мужчины, которого я верно, преданно и безгранично любила всю свою жизнь!»
___________________________________

 » Киновоплощения образа Сони Ростовой в экранизациях

А теперь мне хочется выложить несколько постов о киновополощениях образов героев романа «Война и мир» в разных экранизациях романа. Я буду брать только тех героев, которые были в моем фанфике, поэтому об Андрее Болконском или об Элен Курагиной ничего не будет.
Первой будет, конечно же, Соня Ростова, как главная героиня моего фанфика.

Киновоплощения образа Сони Ростовой в разных экранизациях романа Толстого "Война и мир"

Чтобы понять, какая у этой героини в кино должна быть внешность, немного вспомним ее описание в романе. Там она описана как очень хорошенькая и даже очень красивая девушка с длинными ресницами, толстой косой и черными глазами.
"Соня была тоненькая, миниатюрненькая брюнетка с мягким, отененным длинными ресницами взглядом, густою черною косою, два раза обвивавшею ее голову, и желтоватым оттенком кожи на лице и в особенности на обнаженных худощавых, но грациозных мускулистых руках и шее..."
«Соне минуло уже 16 лет, и она была очень красива, особенно в эту минуту счастливого, восторженного оживления...»
"Соне был уже двадцатый год. Она уже остановилась хорошеть, ничего не обещала больше того, что в ней было; но и этого было достаточно..."
В книге Соня чаще всего сравнивается с кошечкой:
"Плавностью движений, мягкостью и гибкостью маленьких членов и несколько хитрою и сдержанною манерой она напоминала красивого, но еще не сформировавшегося котенка, который будет прелестною кошечкой..."
"Кошечка, впиваясь в него глазами, казалась каждую секунду готовою заиграть и выказать всю свою кошечью натуру..."
Давайте же посмотрим, какой Соню видели режиссеры.

В голливудской постановке 1956 года роль Сони Ростовой исполняет актриса Мэй Бритт.

Хрупкая брюнетка неожиданно превратилась в пухленькую блондинку, кошачья грация потерялась примерно там же, где и черные бездонные глаза. К сожалению, здесь несовпадения не закончились: Соня в этом исполнении неумна, медлительна и удручающе невнятна, теряясь где-то за образом Наташи. Такая вот картинка классической не слишком умной блондинки. Хотя мы-то точно знаем, что Соня была умной, образованной девушкой, да и житейской мудрости в ней было достаточно. Даже когда в этой экранизации Соня препятствует побегу Наташи к Анатолю, она выглядит настолько блекло, что ее можно было и вовсе оттуда исключить, и сцена (как собственно и другие с ее участием) ничего бы не потеряла. Она там скорее напоминает предмет интерьера, что-то вроде стула, но не активно действующее лицо. А мы знаем, что в романе «Война и мир» в сценах предотвращения побега Наташи с Курагиным Соня весьма активна и играет важнейшую роль.

Советская версия режиссера Сергея Бондарчука (снималась с 1965 по 1967 годы) предлагает нам в образе Сони Ирину Губанову.

Здесь уже появляется совпадение: Соня и черненькая, и хороша собой. Актриса передвигается плавно, пластично, если это и не "кошачья" грация, заявленная в романе, то определенно что-то к ней очень и очень близкое. В упомянутой выше сцене с неудачным побегом Наташи эта Соня уже не играет роль предмета мебели, вроде стула, и по накалу страстей и эмоциональности ничем не уступает своей подруге. Отыграла эти сцены Губанова на отлично! А как меняется взгляд Сони, когда она смотрит на своего Николеньку! Бесспорно, актрисе очень хорошо удалось передать образ героини.

В 2007 году была снята еще одна экранизация романа «Война и мир». Это был сериал совместного производства Италии-Германии-Франции-России-Польши. И в этой экранизации длиной в несколько серий героев романа играли актеры из разных вышеназванных стран. Соню в этой экранизации играла итальянская актриса Ана Катерина Морариу.

Актриса, конечно, попадает в типаж, но здесь, как, собственно, и в предыдущих экранизациях от шикарной косы, которая обвивалась вокруг головы Сони несколько раз, остались лишь одни воспоминания в виде небольшого тоскливого пучка. Ладно, наверное, это лучше, чем прикреплять искусственные косы, которые были бы заметны...
По поводу игры актрисы мне сказать, пожалуй, что и нечего. Что касается игры, то она не хуже других героинь этого сериала, а они, увы, все показались мне какими-то одинаковыми и безликими. Но в целом роль Сони получилась неплохо. И кстати, эта экранизация оказалась единственной, где сценаристы, очевидно, тоже возмущенные несчастной судьбой Сони в романе, устроили ее судьбу. Ее просто-напросто в самом эпилоге сериала выдали замуж за Денисова. Что ж, по моему мнению, не такой уж плохой ход!

В сериале ВВС 2016 года в роли Сони мы видим Эшлинг Лофтус.

Соня из черненькой внезапно стала русой (как и собственно сама Наташа Ростова в этой экранизации), ни длинных ресниц, ни кос здесь также не наблюдается. Впрочем, к концу сериала, видимо, сценарист и режиссер прочитали роман и "милостиво" позволили волосам Сони стать темнее.

Играла же актриса достаточно хорошо. Ей хорошо удалось показать и нежное чувство к Николаю, и вежливую боязливую неловкость по отношению к Долохову, и трагизм ее души, когда она пишет «отказное» письмо Николаю.

Итог: если выбирать из всех актрис, игравших Соню в экранизациях романа, то, пожалуй, я пальму первенства отдам нашей Ирине Губановой из экранизации Бондарчука. Она лучше всех, на мой взгляд, воплотила образ этой героини романа.
___________________________________

 » Как могла выглядеть Соня Ростова

Какой мне представляется Соня Ростова? В принципе, особых затруднений при выборе типажа для этого образа у меня не было. Не пришлось придумывать и рисовать что-то свое, тем более, что в рисовании я не сильна, увы, но это так В интернете полным-полно изображений красавиц-брюнеток, да еще и в исторических костюмах, подходящих к эпохе, то есть к началу 19 века и тогдашней моде на платья в стиле «ампир» (стиль «ампир» означал, что женская одежда шилась с так называемой «высокой» талией, то есть талией сразу под грудью). Поэтому я скорее затруднялась с выбором изображений – слишком их было много. В конце концов остановилась на двух образах. Первый образ я вынесла на обложку своего фанфика, вот он:



Но это скорее юная Соня Ростова. То есть Соня в возрасте 16 лет, когда она впервые повстречалась с Долоховым. Для более зрелой Сони я выбрала немного другой образ. Вот этот:



И еще картинка с этим образом:



И такая картинка тоже с тем же образом:



Таковы в общем и целом мои представления о том, как могла выглядеть Соня Ростова.

Еще прибавлю возможный портрет Сони Ростовой:


___________________________________

На долгих-предолгих праздниках дочитала не спеша ваш фанфик. Спасибо большое, леди miroslava, за интересную историю. Рада за Соню, всегда желала ей другой, более счастливой судьбы, когда читала роман Толстого. И ваш фанфик позволил мне эту мечту воплотить

Пожалуйста О, да, печальная судьба Сони меня всегда возмущала своей несправедливостью. Еще со школы. Когда появился жанр фанфиков, я, можно сказать, перешерстила все самые известные сайты с этим контентом в надежде прочитать про альтернативную судьбу Сони Ростовой. Кое-что нашла, но все было либо слишком коротко, либо достаточно объемно, но таких фанфиков оказалось удручающе мало. А моя душа требовала В конце-концов, я отчаялась встретить что-то такое, чтоб моя душа успокоилась и решила написать фанфик про более счастливую судьбу Сони сама
___________________________________

 » Первый прототип Долохова – граф Ф.И.Толстой (часть 1)

Первый прототип Долохова – граф Федор Иванович Толстой по прозвищу «Американец»

У Долохова из романа «Война и мир» было несколько прототипов. Один из самых известных – это граф Фёдор Ива́нович Толсто́й по прозвищу «Американец». Годы жизни: 1782 – 1846.

Известный русский авантюрист и путешественник, один из самых неоднозначных представителей русской аристократии первой половины XIX века. Его даже называли «самым ненормальным» среди подданных Российской империи того времени.

Происходил из графской ветви рода Толстых. Отличался необыкновенно буйным темпераментом, прославился картёжным азартом, пристрастием к дуэлям (бретёрством) и путешествием в Америку (откуда и прозвище). Был знаком со многими знаменитыми авторами своей эпохи и послужил некоторым из них прототипом для персонажей их произведений.

Был одним из восьми детей графа Ивана Андреевича Толстого (1748—1818) и его жены Анны Фёдоровны (1761—1834), происходившей из рода Майковых. Известному писателю Льву Николаевичу Толстому он приходился двоюродным дядей (отец Льва Николаевича и Толстой-Американец были кузенами – двоюродными братьями).

Род Толстых был в те времена, несмотря на знатность, относительно беден, после того как в XVIII веке некоторые из его представителей были вовлечены в конфликт с властью и сосланы или лишены имущества. Чтобы обеспечить своим сыновьям достойную карьеру, в роду Толстых было принято отдавать их на обучение в военное училище. Таким образом, Фёдор Толстой, как и оба его брата, получил среднее образование в Морском кадетском корпусе в Санкт-Петербурге (в период его обучения корпус размещался в Кронштадте).

Уже в детстве Толстой обладал, по воспоминаниям современников, незаурядной физической силой, выносливостью и ловкостью, что создавало хорошие предпосылки для успешной военной карьеры. В то же время, он уже тогда обладал непредсказуемым, даже жестоким характером. В кадетском корпусе он в совершенстве освоил стрельбу и фехтование, что сделало его крайне опасным противником на дуэлях. По окончании школы Толстой поступил на службу не во флот, а в декабре 1797 года в чине портупей-прапорщика — в элитный Преображенский полк, возможно, благодаря содействию влиятельных родственников. За какую-то провинность 5 марта 1799 года Толстого выписали в гарнизонный полк Петропавловской крепости, однако вскоре он был возвращён в гвардию, а 27 сентября того же года произведён в подпоручики.

Его тогдашние сослуживцы, среди прочих — известный позже литературный критик Фаддей Булгарин, описывали Толстого как отличного стрелка и храброго бойца. По их воспоминаниям, он был темпераментной, страстной личностью, при этом очень хладнокровно и решительно действовал в боях. Его «дикий» характер, а также увлечение женщинами и карточными играми, неоднократно давали повод для ссор с товарищами и вышестоящими офицерами, которые нередко заканчивались нарушениями дисциплины. Кроме того, Толстой был очень злопамятен и мстителен по отношению к тем, кому случалось его разозлить.

В России в первой половине XIX века среди офицеров чрезмерная храбрость и намеренный поиск опасных приключений были распространены и даже поощрялись — не только на фронте, но и в повседневной жизни. Как следствие, дуэли в этот период сохраняли популярность и устраивались зачастую при малейших ссорах. Это общественное явление, а также индивидуальные черты характера Толстого, были, вероятно, причиной его увлечения поединками. В 1799 году в возрасте 17 лет он в первый раз дрался на дуэли с офицером, отчитавшим его за нарушение дисциплины. Подробности дуэли неизвестны, отсутствуют достоверные сведения и о наказании за неё Толстого, однако в некоторых воспоминаниях значится, что он якобы был разжалован в солдаты. Впрочем, эти данные противоречат другим.

В 1803 году отправился в кругосветное плавание в качестве члена команды шлюпа «Надежда» капитана Крузенштерна. Это было первое кругосветное плавание корабля под российским флагом. Каким образом Толстой, не служивший на флоте, попал на корабль, неизвестно. Марья Каменская, дочь его двоюродного брата, впоследствии известного художника и скульптора Фёдора Петровича Толстого, пишет в своих воспоминаниях, что Толстой таким образом ловко избежал очередного наказания в Преображенском полку. По её словам, он выдал себя за своего двоюродного брата-тёзку, который числился в составе экипажа, но не желал плыть, так как страдал морской болезнью.

Шлюпы «Надежда» и «Нева» отплыли в августе 1803 года из Кронштадта. Кроме исследовательских целей, экспедиция должна была также помочь установлению дипломатических и экономических связей России с Японией, для чего в состав команды входила большая дипломатическая делегация во главе с Николаем Резановым. Курс «Надежды» проходил через Балтийское море и Атлантический океан, мимо Канарских островов и Бразилии, после чего корабль обогнул мыс Горн и пошёл по Тихому океану в сторону Японии, делая остановки на Маркизских и Гавайских островах. После чего «Надежда» посетила Японию и Камчатку, а «Нева» взяла курс на остров Ситка. Затем встретившись в Макао, корабли через Индийский, а затем Атлантический океан и Балтийское море вернулись в Кронштадт. В итоге, плавание продолжалось около трёх лет, с 7 августа 1803 года по 5 августа («Нева») и 19 августа («Надежда») 1806 года.

На борту поведение Толстого, не обременённого служебными обязанностями, было также весьма непредсказуемым. Он часто провоцировал ссоры с другими членами команды, в том числе с самим капитаном. Помимо этого Толстой позволял себе злые шутки в адрес нелюбимых им членов команды: так, однажды он напоил сопровождавшего «Неву» священника, и когда тот лежал мертвецки пьяный на палубе, приклеил его бороду к доскам палубы сургучом, запечатав казённой печатью. В итоге бороду пришлось отрезать, чтобы пришедший в себя священник смог освободиться — Толстой напугал его, что печать ломать нельзя. В другой раз Толстой в отсутствие Крузенштерна прокрался в его каюту с любимцем команды, ручным орангутангом, которого Толстой купил во время одной из остановок на островах в Тихом океане. Там он достал тетради с записями Крузенштерна, положил сверху лист чистой бумаги и стал показывать обезьяне, как заливать чернилами бумагу. Затем он оставил орангутанга в каюте одного, а тот стал подражать Толстому на тетрадях капитана. Когда Крузенштерн вернулся, все его записи оказались уже уничтожены. Однако современными исследователями установлено, что в журнале И.Ф.Крузенштерна, который хранится в петербургском архиве, залито чернилами всего семь листов; по всем признакам, это случилось 24 марта 1804 года. Сам И. Ф. Крузенштерн, среди прочего, писал: «С 24 по 31 марта продолжалась беспрестанно бурная погода с таким свирепым волнением, что корабль наш от сильной качки терпел много». Значит, чернильница попросту опрокинулась из-за шторма. Эта история — один из анекдотов о жизни Толстого, которые сам он любил и активно поддерживал.

Подобное поведение неоднократно оборачивалось для Толстого заключением под арест. В конце концов, Крузенштерн потерял терпение и высадил нелюбимого пассажира во время остановки «Надежды» на Камчатке. Дальнейшие подробности путешествия Толстого известны лишь с его собственных, не всегда правдоподобных рассказов. С Камчатки Толстой добрался до одного из Алеутских островов или же на остров Ситка, где провёл несколько месяцев среди аборигенов Аляски — племени тлинкит. Возможно, что он попал с Камчатки на Ситку на корабле «Нева», после того как был высажен с «Надежды». Во время пребывания Толстого на Ситке, а по другим данным — ещё в дни остановки «Надежды» на Маркизских островах, его тело украсили многочисленными татуировками, которые он позже с гордостью демонстрировал любопытствующим. Упомянутый орангутанг, которого вместе с Толстым высадили на сушу, и дальнейшая судьба которого была неизвестна, дал впоследствии повод многочисленным сплетням в дворянских кругах. Согласно одним из них, Толстой во время своего пребывания на Камчатке с обезьяной сожительствовал, а согласно другим — съел её. Судьба обезьяны прояснилась после публикации полного текста лейтенанта Е. Е. фон Левенштерна, находившегося в плавании на корабле «Надежда». Оказывается, всеобщий интерес команды «Надежды» к обезьяне быстро угас, и та, сорвавшись с веревки, бродила по кораблю «бесхозной». Однажды она укусила Толстого, который хотел привязать её на веревку, и тогда он так кинул её на палубу, что она сильно ударилась, и графу пришлось убить издыхающую обезьяну. То есть до высадки на сушу обезьяна не дожила.

Как бы то ни было, возвращение Толстого в европейскую Россию через Дальний Восток, Сибирь, Урал и Поволжье, вероятно, было полно приключений, подробности которых знал лишь один Толстой. По его рассказам, его подобрало у Аляски торговое судно и доставило в Петропавловск, из которого Толстой добирался до Петербурга по суше на телегах, санях, а отчасти и пешком. Одно из немногих письменных свидетельств этой одиссеи находится в «Записках» бытописца Филиппа Вигеля, вышедших в свет в 1892 году. Вигель, путешествовавший в начале XIX века по России в целях изучения российского быта, встретил Толстого в Удмуртии и описал этот эпизод следующим образом:

«На одной из станций мы с удивлением увидели вошедшего к нам офицера в Преображенском мундире. Это был граф Ф. И. Толстой… Он делал путешествие вокруг света с Крузенштерном и Резановым, со всеми перессорился, всех перессорил и как опасный человек был высажен на берег в Камчатке и сухим путём возвращался в Петербург. Чего про него не рассказывали…»

Путешествие Толстого завершилось его прибытием в Петербург в начале августа 1805 года. Благодаря этим авантюрам, о которых впоследствии много ходило сплетен в высшем свете, граф приобрёл почти легендарную известность, а также пожизненное прозвище «Американец», намекающее на его пребывание в Русской Америке.

Сразу по прибытии Толстого-Американца в Петербург его ожидали новые неприятности: прямо у городской заставы он был арестован и отправлен в гауптвахту. Кроме того, специальным указом Александра I ему был запрещён въезд в столицу.

Скандальное прошлое Толстого мешало и его военной карьере. Из элитного Преображенского полка он был отправлен на службу в малоизвестную крепость Нейшлот, где прослужил с 1805 по 1808 год. Об этом тягостном для Толстого периоде Филипп Вигель писал:

«Когда он возвращался из путешествия вокруг света, он был остановлен у Петербургской заставы, потом провезен только через столицу и отправлен в Нейшлотскую крепость. Приказом того же дня переведен из Преображенского полка в тамошний гарнизон тем же чином (поручиком). Наказание жестокое для храбреца, который никогда не видал сражений, и в то самое время, когда от Востока до Запада во всей Европе загорелась война».

Лишь дружба Толстого-Американца с князем Михаилом Долгоруковым помогла графу в конце концов устроиться к нему адъютантом во время как раз начавшейся русско-шведской войны. Долгоруков, по воспоминаниям И. П. Липранди, обращался с Толстым приятельски, называл его «дядей Федей», слушал бесконечные рассказы и приберегал для самых отчаянных военных операций. Толстой оказался в своей стихии: он активно участвовал в боях, в том числе в битве под Иденсальми, в которой Долгоруков погиб от прямого попадания ядра, будучи в нескольких шагах от Толстого. Несколько позже Толстой-Американец, рискуя жизнью, возглавил разведывательный отряд при операции на берегу Ботнического залива, благодаря чему корпусу под предводительством Барклая-де-Толли удалось без потерь перейти по льду пролив Кваркен и занять город Умео. Эти подвиги, способствовавшие быстрой победе России, реабилитировали Толстого в глазах начальства, и с 31 октября 1808 года ему было разрешено вновь служить в Преображенском полку в чине поручика, а 11 августа 1809 года он был произведён в чин штабс-капитана.

Однако уже несколько месяцев спустя, в октябре 1809 года, Толстой-Американец, будучи на службе в занятом русскими войсками Або, вновь дрался сразу на двух дуэлях. В первой из них он смертельно ранил сослуживца, капитана Брунова, которого сам же спровоцировал путём распространения грязных сплетен о его сестре. Через несколько дней последовал поединок с молодым прапорщиком Александром Нарышкиным, который утверждал, что Толстой обманул его в карточной игре. По другим сведениям, Толстой подозревал, что Нарышкин был одним из тех, кто передал отзыв графа о сестре Брунова последнему. Во время игры в бостон, передавая Нарышкину туза, Толстой сострил: «Тебя бы оттузить». Нарышкин вызвал графа на дуэль. Несмотря на то, что Толстой-Американец стремился к примирению, дуэль состоялась, и Нарышкин был смертельно ранен в пах. За это Толстой был на несколько месяцев заключён в гауптвахту в Выборгской крепости, а 2 октября 1811 года уволен из армии в чине рядового и сослан в Калугу, где жил в своём имении.

Менее чем через год Толстой-Американец снова пошёл на войну, на этот раз добровольцем на оборону Москвы во время Отечественной войны 1812 года, и был зачислен в 42-й егерский полк, а затем в чине подполковника в 8-й пеший казачий полк. Участвуя в составе Ладожского пехотного полка в Бородинском сражении, он был тяжело ранен в ногу. По рекомендации Раевского, который в письме Кутузову отметил мужество Толстого, тот получил Орден св. Георгия 4-й степени (5 февраля 1815 года). Кроме того, Толстой-Американец был снова реабилитирован и в марте 1813 года получил чин полковника. По окончании войны он окончательно уволился из армии и поселился в Москве.

Во время войны «надел он солдатскую шинель, ходил с рядовыми на бой с неприятелем, отличился и получил Георгиевский крест 4-й степени» (по воспоминаниям П. А. Вяземского, друга А.С.Пушкина).

С 1812 года и до смерти Толстой-Американец большую часть времени жил в Москве в своём доме в переулке Сивцев Вражек. Его пресловутое, почти героическое прошлое делало его известной фигурой в кругах московской аристократии, что самому Толстому явно нравилось. Он регулярно принимал участие в дворянских собраниях и балах, а также сам организовывал торжественные приёмы, причём слыл утончённым гастрономом. Благодаря своей образованности, приобретённой в военном училище, он легко общался с представителями творческой интеллигенции, а со многими из них и дружил. В числе его знакомых были писатели и поэты Баратынский, Жуковский, Грибоедов, Батюшков, Вяземский, Денис Давыдов, позднее также Гоголь и Пушкин.

Фаддей Булгарин вспоминал про него:

«Умён он был, как демон, и удивительно красноречив. Он любил софизмы и парадоксы, и с ним трудно было спорить. Впрочем, он был, как говорится, добрый малый, для друга готов был на всё, охотно помогал приятелям, но и друзьям, и приятелям не советовал играть с ним в карты, говоря откровенно, что в игре, как в сраженье, он не знает ни друга, ни брата, и кто хочет перевести его деньги в свой карман, у того и он имеет право выигрывать».

Толстой-Американец очень любил играть в карты и особенно прославился этим в годы своей жизни в Москве. При этом он сам не скрывал, что его игра не всегда была честна. По воспоминаниям современников, Толстой не любил в игре полагаться на фортуну, а предпочитал путём шулерства «играть наверняка», так как «только дураки играют на счастье», как он сам любил говорить. В результате Толстой часто выигрывал крупные суммы денег, которые он, как правило, весьма быстро и легкомысленно тратил на светскую жизнь. Иногда Толстой сам становился жертвой шулеров и оказывался в крупном проигрыше.

Но особенно известно было участие Толстого-Американца в многочисленных дуэлях, поводов к которым оказывалось, как правило, достаточно в карточных играх. Неизвестно, сколько раз в своей жизни Толстой дрался на дуэлях, однако, по некоторым данным, он убил на них в общей сложности одиннадцать человек. Очевидно, что дуэли были для Толстого не только способом отстаивания своей чести, как это в те времена было принято в офицерских кругах России, но и обычным времяпрепровождением. Однажды Толстой должен был выступать в качестве секунданта одного из своих близких друзей. Но опасаясь за его жизнь, Толстой решил предотвратить худшее своеобразным способом: до того, как дуэль состоялась, он сам вызвал противника своего приятеля на дуэль и убил его. Этот случай впоследствии рассказывал писатель Лев Николаевич Толстой, двоюродный племянник Фёдора Толстого-Американца, с которым он был в годы своего детства лично знаком.

В первые годы жизни в Москве Толстой-Американец своими любовными похождениями поставлял большое количество материала для всевозможных слухов и сплетен в обществе. Лишь 10 января 1821 года он женился на цыганской плясунье Авдотье Максимовне Тугаевой (1796—1861), с которой до этого сожительствовал на протяжении нескольких лет, с 1816 года. О том, почему они поженились и почему так поздно, знакомая семьи Толстых Марья Каменская в своих «Воспоминаниях» пишет:

«Раз, проиграв большую сумму в Английском клубе, он должен был быть выставлен на чёрную доску за неплатёж проигрыша в срок. Он не хотел пережить этого позора и решил застрелиться. Его цыганка, видя его возбуждённое состояние, стала его выспрашивать.

— Что ты лезешь ко мне, — говорил Ф. И., — чем ты мне можешь помочь? Выставят меня на чёрную доску, и я этого не переживу. Убирайся.

Авдотья Максимовна не отстала от него, узнала, сколько ему нужно было денег, и на другое утро привезла ему потребную сумму.

— Откуда у тебя деньги? — удивился Фёдор Иванович.

— От тебя же. Мало ты мне дарил. Я все прятала. Теперь возьми их, они — твои.

Ф. И. расчувствовался и обвенчался на своей цыганке».

Однако существует и другая, менее поэтичная версия причин женитьбы. В 1819 году умерли три дочери Толстого: Анна (1817—30.09.1819) и близнецы Надежда (20.05.1819—20.06.1819) и Любовь (20.05.1819—02.06.1819). Узнав в начале 1820 года, что Авдотья снова беременна, Толстой принял решение на ней жениться, что и было выполнено после рождения дочери Сарры.

Этот брак продержался до самой смерти Толстого. Тугаева за это время родила двенадцать детей, однако зрелого возраста достигла лишь дочь Прасковья Фёдоровна, которая стала супругой московского губернатора В. С. Перфильева и дожила до 1887 года (ее фотографический портрет можно посмотреть здесь, в этой женщине явно видна цыганская кровь). Старшая дочь Толстого и Тугаевой Сарра, обладавшая поэтическим даром, но очень болезненная и психически неуравновешенная, умерла в 1838 году в возрасте 17 лет от чахотки. Все остальные дети родились мёртвыми или умерли в младенческом возрасте. Пушкин писал о Толстом-Американце и его дочери Сарре в 1836 году:

«Видел я свата нашего Толстого. Дочь у него так же почти сумасшедшая, живёт в мечтательном мире, окружённая видениями, переводит с греческого Анакреона и лечится омеопатически».

Сам Толстой-Американец, судя по всему, из своих двоих доживших до взрослого возраста дочерей больше всех любил именно Сарру (о ней подробнее можно прочитать здесь). Он делал все, чтобы спасти жизнь своей талантливой, но очень болезненной "Сарроньки", как он ее называл, и страшно горевал после ее смерти.

(продолжение следует)
___________________________________

 » Первый прототип Долохова – граф Ф.И.Толстой (часть 2)

Первый прототип Долохова – граф Федор Иванович Толстой по прозвищу «Американец» (часть 2)

Один из самых известных эпизодов московского периода жизни графа Толстого-Американца — его не всегда дружеские отношения с поэтом Александром Пушкиным. Впервые молодой, недавно вышедший из Лицея Пушкин и Толстой встретились осенью 1819 года. На «чердаке» у приятеля Толстого-Американца, драматурга князя А. А. Шаховского (на Малой Морской), они сели за карты, и поэт понял, что противник «передергивает». Пушкин высказался по этому поводу. «Да я сам это знаю, — ответил Толстой, — но не люблю, чтобы мне это замечали».

Ссора между ними началась после того, как Пушкин в 1820 году за свои стихи впал в немилость и был сослан в Екатеринослав, затем на Кавказ, в Крым и в Бессарабию. В это время Толстой — неизвестно, намеренно или нет — распространил в Москве слух, будто Пушкина перед отправлением в ссылку выпороли в охранном отделении. Узнав об этой ложной и вдобавок оскорбительной для чести сплетне, Пушкин поклялся вызвать обидчика на дуэль сразу же по возвращении из ссылки. Кроме того, поэт ответил Толстому эпиграммой («В жизни мрачной и презренной…») и резкими стихами в послании «Чаадаеву»:

«Или философа, который в прежни лета
Развратом изумил четыре части света,
Но, просветив себя, загладил свой позор:
Отвыкнул от вина и стал картёжный вор?»

Когда при публикации «Чаадаеву» в редакции слова «или философа» заменили на «глупца-философа», Пушкин очень возражал: «Там напечатано глупца философа; зачем глупца? стихи относятся к Американцу Толстому, который вовсе не глупец».

Что касается эпиграммы на Толстого-Американца, то точной даты ее сочинения Пушкиным никто не знает. Исследователи творчества Пушкина предполагают, что она была сочинена им во второй половине 1820 года, когда слухи о якобы "высеченном" поэте граф Толстой уже распустил. В этой эпиграмме поэт писал про своего недруга в самых резких, нелицеприятных и оскорбительных выражениях:

«В жизни мрачной и презренной
Был он долго погружен,
Долго все концы вселенной
Осквернял развратом он.
Но, исправясь понемногу,
Он загладил свой позор,
И теперь он — слава богу —
Только что картёжный вор».

В ссылке Пушкин долгое время тщательно готовился к дуэли, регулярно упражняясь в стрельбе. 8 сентября 1826 года, почти сразу после возвращения в Москву, он велел передать Толстому вызов. Дуэли помешало тогда лишь случайное отсутствие Толстого в Москве.

Позднее известному библиографу и другу Пушкина Сергею Соболевскому удалось примирить Пушкина с Толстым. Возможно, что Толстой-Американец, обычно мстительный, в этот раз был и сам заинтересован в примирении, так как знал, что убийство Пушкина наверняка разорвёт его отношения со многими известными поэтами, дружбой которых он дорожил.

В течение следующих лет Толстой-Американец и Пушкин даже подружились. Так, в 1829 году Пушкин поручил Толстому передать письмо его знакомой и своей будущей тёще, Наталье Ивановне Гончаровой, в котором он в первый раз просил руки её 17-летней дочери Натальи. Хотя Гончарова-старшая не смогла дать на это письмо определённого ответа, Пушкин впоследствии добился своего, и в 1831 году он и Наталья обвенчались.

В последние годы жизни Толстой-Американец очень тяжело переживал смерть своих детей, особенно семнадцатилетней дочери Сарры. Некоторые друзья Толстого рассказывали впоследствии, что он к концу жизни стал человеком набожным и считал смерть одиннадцати своих детей Божьей карой за смерть одиннадцати человек, убитых им на дуэлях. Вот как вспоминала об этом одна знакомая семьи Толстых:

«Убитых им на дуэлях он насчитывал одиннадцать человек. Он аккуратно записывал имена убитых в свой синодик. У него было 12 человек детей, которые все умерли в младенчестве, кроме двух дочерей. По мере того, как умирали дети, он вычеркивал из своего синодика по одному имени из убитых им людей и ставил сбоку слово «квит». Когда же у него умер одиннадцатый ребёнок, прелестная умная девочка, он вычеркнул последнее имя убитого им и сказал: «Ну, слава Богу, хоть мой курчавый цыганёночек будет жив» («курчавым цыганёночком» он прозывал свою единственно оставшуюся в живых дочь Прасковью).

В это время Толстой-Американец больше не дрался на дуэлях и в карты играл лишь изредка. Вместо этого он всё чаще молился, пытаясь искупить грехи молодости. Иногда он ездил за границу на воды и побывал в нескольких европейских странах. Лев Николаевич Толстой позднее писал, что вольнодумец и атеист в молодости, его дядя стал настолько набожен в преклонном возрасте, что часами молился перед иконами и даже «стёр руки» в этих молитвах.

24 декабря 1846 года по старому стилю (или 5 января 1847 года по новому стилю) Ф. И. Толстой-Американец после непродолжительной болезни скончался в своём московском доме в присутствии единственной пережившей его дочери Прасковьи и близкой ему графини Прасковьи Васильевны Толстой, вдовы его родного дяди графа Андрея Андреевича Толстого. По воспоминаниям близких, перед смертью Толстой-Американец велел позвать к себе священника и исповедовался ему в течение нескольких часов – так много грехов он числил в жизни за собой. Похоронен Толстой на Ваганьковском кладбище, где его могила до сих пор сохранилась и является объектом культурного наследия регионального значения.

Кстати, насчет графини Прасковьи Васильевны Толстой, присутствующей при болезни и смерти Толстого-Американца. Ее и графа Толстого в молодости связывала любовь. Перед смертью Толстой признавался дочери: «Мы любили друг друга, и память этого чувства священна для нас».

Кем была эта женщина?

Графиня Прасковья Васильевна Толстая, урождённая Барыкова (1796–1879) была супругой полковника графа Андрея Андреевича Толстого (1771–1844). Предполагается, что она вышла замуж в середине 1810-х годов. И замужество это состоялось уже после того, как закончилась ничем их взаимная влюбленность с Толстым-Американцем. Почему они не смогли пожениться, несмотря на взаимную симпатию, неизвестно. Возможно, родственников девушки отпугнула слишком уж буйная жизнь молодого Толстого-Американца, они не захотели своей дочери такого мужа, и нашли ей более респектабельную партию.

Племянница Толстого-Американца М.Ф.Каменская вспоминала о графине Прасковье Васильевне Толстой в восторженных тонах. Писала, что она была «женщина очень умная, образованная», «смолоду была очень хороша собой; … у неё были чудные, чёрные, большие глаза, очень умное выразительное лицо и самая добрая ласковая улыбка» (чем-то это описание напоминает черноглазую Соню Ростову из романа «Война и мир»). Позже Прасковья Васильевна стала «прекрасной матерью и хорошей родственницей». Неудача в своей молодой любви не помешала впоследствии Толстому-Американцу поддерживать дружеские отношения с ней и ее мужем, и он был частым гостем в их доме.

Известно, наконец, что пятидесятилетняя, уже овдовевшая после смерти мужа графиня Прасковья Васильевна, узнав о смертельной болезни нашего героя, примчалась к Фёдору Толстому-Американцу и присутствовала при его прощальных минутах. Дочь Толстого-Американца впоследствии вспоминала, что ее отец был очень счастлив видеть женщину, которую он любил в молодости, когда она приехала к нему во время болезни: «У отца был какой-то праздничный вид. Память страстной любви, скрытая радость, уверенность в обоюдности чувства и предсмертная минута последнего блаженства придавали какое-то особенное выражение всей его фигуре».

Вот такова была история незадавшейся в молодости, но пронесенной через всю жизнь любви Толстого-Американца.

Что касается вдовы Толстого-Американца, то его вдова Авдотья Максимовна пережила его на пятнадцать лет. По словам современника, в молодости она отличалась красотой и искусством в пении. Но так как недостатки её образования и воспитания были слишком для всех очевидны, то после свадьбы муж отправил её года на три в деревню и приставил к ней гувернанток. Однако, даже после этих мер, её цыганская натура сквозила во всех её словах и действиях. Когда, овдовев, она жила в Москве, у неё почти каждую неделю сменялась прислуга – так строга, склочна и придирчива она была с подчиненными. При этом она отличалась набожностью и очень любила знакомиться с архиереями и архимандритами. Погибла насильственной смертью: в сентябре 1861 года её зарезал собственный повар с целью грабежа.

Судя по всему, семейная жизнь Толстого-Американца с цыганкой Авдотьей не задалась. Вначале, впрочем, все было (или казалось) удачным в их сожительстве. В юности и молодости цыганка Дуняша выглядела скромной и непритязательной (или просто старалась казаться такой). Но когда после венчания с графом Толстым-Американцем из простой цыганки она превратилась в графиню Авдотью Толстую, то начала показывать свой истинный характер. А он, судя по всему, был весьма заносчивым, вспыльчивым и буйным. В этом она не уступала своему мужу, который тоже скромностью не отличался, а вот буйным характером и поведением – вполне. Особенно заносчивые и вспыльчивые черты характера графини Авдотьи Толстой проявилось в последние годы ее семейной жизни с Толстым-Американцем. Их единственная выжившая дочь Прасковья позднее вспоминала, что мать любила роскошь и жить не по средствам. Толстой-Американец не был особо богат, да еще и много денег проигрывал в карты. Порою с деньгами в этой семье было туговато. Но графиня Толстая, по воспоминаниям дочери, всегда жила так, как будто у них денег куры не клюют: «Она любила щеголять одеждою, убранством комнат и роскошью стола. Отказывать себе в чём бы то ни было не умела, и часто говорила: „Последнее продам, а всё-таки будет стерлядь на столе и соболь на салопе“, и, к несчастию, оставалась верна своему слову».

А еще, став из простой цыганки графиней Толстой, Авдотья пристрастилась «хлыстиком» избивать своих крепостных слуг, особенно горничных девушек. Незадолго до смерти Толстого-Американца из-за этого чуть не случилась трагедия.

Толстому-Американцу, который раньше не знал о привычке супруги бить горничных хлыстиком, однажды донесли об этом, равно как и о том, что под горячую руку матери иногда подвёртывалась и дочь Прасковья, которая пыталась заступиться за крепостных. Оказался у Толстого и пресловутый «хлыстик». А далее, по воспоминаниям дочери Прасковьи, в семье графа случилась настоящая поножовщина:

«Он, взбешенный, схватил хлыстик и ножик, который всегда лежал у него на столе, и вышел; с минуту я стояла в каком-то оцепенении, но, услыхав крик, побежала за ним… Мне стало страшно! Мать стояла в дверях своей спальни, перекинувшись совершенно назад, и защищалась от ножа. Я бросилась между ними, оттолкнула графиню, которая упала на пол, а ножик попал мне в левый бок и ранил меня. Отец, увидав меня, опомнился, посадил меня на стул и пошёл в свою комнату. Я держалась за бок и была в каком-то тумане, ничего не понимая. Мать подняли и отнесли на постель, а Анна, наша demoiselle de compagnie (компаньонка), которую я любила, как сестру, отвела меня в кабинет, где сидел отец, закрыв лицо руками, и горько плакал. Когда я его увидала, у меня невольно вырвался крик: „Господи, когда же будет конец!“, и с этим словом совершенно потеряла сознание. Вы поймёте, что происходило в доме в это время. В передней люди сидели как мёртвые; девушки суетились, перебегая от одной больной к другой…»

К счастью, раны как дочери, так и матери оказались неопасными и скоро зажили. Но жену Авдотью граф Толстой из дома переселил во флигель и больше не подпускал ни к себе, ни к дочери. Только незадолго до своей смерти Толстой-Американец помирился с женой и допустил ее до себя.

Судя по воспоминаниям дочери Толстого-Американца, сцены между ее родителями, хоть и не настолько трагические, были постоянно во все времена ее детства и молодости. Когда она уже в зрелом возрасте написала воспоминания о родителях и в 1864 году отослала их для прочтения Льву Толстому, то она написала в сопроводительном письме: «…Прочитавши…, я думала, что ты не удивишься, что у меня нервы и здоровье плохи, а голова работает как-то болезненно». Видно, что единственной выжившей дочери родителей со столь буйным темпераментом приходилось в детстве и юности несладко от выходок родителей. Они отразились потом и на ее душевном, и на ее физическом здоровье. А родители девушки, судя по воспоминаниям, оба отличались достаточно буйным нравом.

Благодаря своему прошлому, а также его близким знакомствам со многими деятелями искусства первой половины XIX века, Толстой-Американец стал прототипом ряда персонажей разных авторов, самым известным из которых был Пушкин. В романе «Евгений Онегин» (1823—1831) Толстой выведен как дуэлянт Зарецкий, секундант Ленского в его дуэли с Онегиным. Его Пушкин описывает следующим образом:

«В пяти верстах от Красногорья,
Деревни Ленского, живёт
И здравствует ещё доныне
В философической пустыне
Зарецкий, некогда буян,
Картёжной шайки атаман,
Глава повес, трибун трактирный,
Теперь же добрый и простой
Отец семейства холостой,
Надежный друг, помещик мирный
И даже честный человек:
Так исправляется наш век!»

Из этих строк видно, что Пушкин уже помирился с Толстым, когда их писал: Толстой-Американец в них — «честный человек», и давно не «глава повес», а «отец семейства холостой», причём последнее является намёком на продолжительное внебрачное сожительство Толстого с цыганкой Тугаевой. Ниже Пушкин даёт знать о своём дружеском отношении с Толстым:

«Он был не глуп; и мой Евгений,
Не уважая сердца в нём,
Любил и дух его суждений,
И здравый толк о том о сём.
Он с удовольствием, бывало,
Видался с ним…»

Другим известным поэтом, которому Толстой-Американец послужил прототипом, был Александр Грибоедов. В комедии «Горе от ума» о Толстом напоминает следующий фрагмент из монолога Репетилова:

«Но голова у нас, какой в России нету,
Не надо называть, узнаешь по портрету:
Ночной разбойник, дуэлист,
В Камчатку сослан был, вернулся алеутом,
И крепко на руку не чист;
Да умный человек не может быть не плутом.
Когда ж об честности высокой говорит,
Каким-то демоном внушаем:
Глаза в крови, лицо горит,
Сам плачет, и мы все рыдаем».

В отличие от пушкинского описания Зарецкого, в этих строфах не всё соответствует действительности. Так, Толстой-Американец никогда не был сослан на Камчатку, что он сам не раз подчёркивал после выхода книги в свет. Кроме того, он упрекал Грибоедова в том, что по строке «И крепко на руку нечист» можно подумать, будто Толстой взяточник. Когда Грибоедов на это возразил: «Но ты же играешь нечисто», Толстой-Американец ответил: «Только-то? Ну, ты так бы и написал».

Однажды граф Толстой в очередной раз опроверг слух о своём взяточничестве, показав при этом, что не обделён чувством юмора. На одном из первых представлений «Горя от ума» в театре он присутствовал в качестве зрителя и, как и следовало ожидать, привлёк своим присутствием внимание аудитории к себе. После монолога Репетилова он встал и громко сказал, обращаясь к публике: «Взяток, ей-богу, не брал, потому что не служил!», что было встречено аплодисментами.

Самого известного родственника Фёдора Толстого-Американца — его двоюродного племянника Льва Толстого — личные качества графа также вдохновили на создание персонажей. В повести «Два гусара» старый гусар граф Турбин описан как «картёжник, дуэлист, соблазнитель», с использованием черт характера Фёдора Толстого. И в своём наиболее значительном произведении — романе «Война и мир» — личность Долохова, наделённого пристрастием к дуэлям, буйным выходкам, битвам и карточным играм, а также ярко выраженным хладнокровием и жестокостью, также была отчасти списана с Ф. Толстого.

Лев Толстой, родившийся в 1828 году, был в годы своего детства лично знаком со своим двоюродным дядей (а после его смерти ещё долгое время поддерживал связь с вдовой и дочерью графа). Полученные при этом впечатления он позднее записал в своих мемуарах. В одном из них он так пишет о графе:

«Помню, он подъехал на почтовых в коляске, вошел к отцу в кабинет и потребовал, чтобы ему принесли особенный сухой французский хлеб; он другого не ел. … Помню его прекрасное лицо: бронзовое, бритое, с густыми белыми бакенбардами до углов рта и такие же белые курчавые волосы. Много бы хотелось рассказать про этого необыкновенного, преступного и привлекательного человека».

Это пожелание впоследствии исполнил сын Льва Николаевича Толстого, Сергей. Он посвятил Толстому-Американцу биографическое исследование, где собрал имевшиеся у него сведения об этом человеке.

Подводя итоги, можно сказать, что общими чертами у Долохова и Толстого-Американца были следующие:

1. Бретёрство, т.е. склонность к частым дуэлям, за которыми следовало разжалование в чинах.

2. Склонность к буйным выходкам.

3. Любовь к игре в карты

4. Довольно частое использование шулерских приемов в карточной игре.

5. Романтическая и неудачная влюбленность молодого Толстого-Американца в девушку, чем-то напоминающую Соню Ростову.

6. Сожительство с цыганкой. Толстой-Американец несколько лет сожительствовал с цыганкой Авдотьей Тугаевой, а потом даже женился на ней. А Долохов в конце второго тома романа сожительствует с цыганкой Матрешей.

7. Имя-отчество: и Толстой-Американец, и Долохов из романа «Война и мир» имели одно и то же имя и отчество – Фёдор Иванович.
___________________________________

 » Второй прототип Долохова – А.С.Фигнер

Второй прототип Долохова – известный партизан Отечественной войны 1812 года Александр Самойлович Фигнер

Вторым прототипом Долохова из романа Льва Толстого «Война и мир» был известный партизан Отечественной войны 1812 года Александр Самойлович Фигнер. Годы его жизни: 1787 – 1813 годы.

Среди русских партизан 1812 года Александр Самойлович Фигнер – самая противоречивая фигура. Безумно храбрый и обаятельный, у одних он вызывал обожание. А у других – антипатию своим самолюбием и жестокостью. В числе последних был другой знаменитый партизан 1812 года – Денис Давыдов. Судя по всему, он воспринимал Фигнера как соперника своей славе и все его воспоминания о Фигнере пронизаны самым негативным чувством к нему.

Предки Фигнера приехали в Россию в XVIII веке, и первым в роду русских подданных был дед будущего партизана. Дед этот по имени Самуил Фигнер, был из числа так называемых «остзейских немцев», то есть людей немецкой крови, в основном дворян, которые еще в средние века поселились на территории Остзейских (Прибалтийских) земель. Изначально фамилия деда Александра Фигнера звучала так: Фигнер фон Рудемерсбах. Но поступив на русскую службу и приняв русское подданство он оставил только первую часть фамилии и стал зваться Самуилом Фигнером. Отец нашего героя, тоже Самуил Фигнер, выйдя в отставку с военной службы, сделал отличную карьеру на гражданских должностях, став в итоге вице-губернатором Псковщины. Однако отношения с маленьким сыном Александром у Фигнера-отца не сложились. Отец подвергал отпрыска телесным наказаниям, даже когда тот уже был офицером, а затем юнца определили во 2-й кадетский корпус, где обычно обучались дети дворян победнее. Возможно, из-за этого подросток рос мрачным и приобрёл репутацию человека со странностями. Впрочем, странности странностями, но учился кадет хорошо. Особую склонность он демонстрировал к языкам. Прекрасно овладел французским и немецким (позднее, уже после окончания учебы – ещё и итальянским, и польским). Фигнер не просто отлично владел этими языками, но мог выдать себя за носителя языка даже в обществе «соотечественников».

Сначала Александр Фигнер учился в учебном заведении под названием Петришуле. Это было одно из старейших учебных заведений России и первая школа Санкт-Петербурга, основанная в 1709 году как школа при лютеранском приходе Святых Апостолов Петра и Павла. А с 1802 года воспитывался во 2-м кадетском корпусе.

После окончания учебы в 1805 году Фигнер был выпущен подпоручиком в 6-й артиллерийский полк. В том же году был назначен в войска англо-русской экспедиции в Средиземном море. Сначала он служил на острове Корфу при военном губернаторе. Потом его направили в Милан. Прожив несколько месяцев в Милане, А. С. Фигнер в совершенстве овладел итальянским языком, что весьма пригодилось ему впоследствии. В 1807 году произведён в поручики и переведён в 13-ю артиллерийскую бригаду. С открытием кампании 1810 года против Османской империи бригада Фигнера поступила в Дунайскую армию графа Каменского 2-го. Там Фигнер впервые отличился в бою. Во время осады крепости Рущук он ночью измерил размеры крепостного рва, а затем участвовал в тяжелейшем штурме этого же укрепления. За отличие при осаде этого города, в ходе которой был тяжело ранен, Фигнер 8 декабря 1810 года был удостоен ордена Святого Георгия 4-й степени. В приказе о его награждении было отмечено:

«В воздаяние отличнаго мужества и храбрости, оказанных в нынешнюю кампанию против турок, где, с начала обложения крепости Рущука, все время был в сделанной сапе и хотя во время бомбардирования получил рану, но, превозмогая болезнь, оставался в том же месте и когда главнокомандующему нужно было узнать глубину крепостного рва, то сам охотно для того вызвался и порученность сию, сопряженную с столь очевидною опасностию, исполнил с отменною акуратностию».

В начале Отечественной войны 1812 года Фигнер был штабс-капитаном 11-й артиллерийской бригады. Так как в военном училище он обучался именно артиллерии, то и решил поступить в артиллерийскую бригаду.

В ходе военной компании 1812 года впервые Фигнер показал себя в арьергардном бою у Валутиной горы вскоре после отхода у Смоленска. Одна из пушек, которой командовал его сослуживец Радожицкий, застряла в грязи. Французы обратили в бегство пехоту и чуть было её не захватили. Фигнер с пистолетом и саблей полез вперёд, собрал полтора десятка беглецов, с которыми притаился в кустарнике. Как только французы приблизились, русские выпрыгнули из кустов как черти из табакерки, а сам Фигнер подбежал к командиру противника, обезоружил, взял за грудки и грозил убить. Как выразился Радожицкий, «офицер спардонился, а шассёры его показали затылки» (шассёрами называли особые части французской легкой пехоты). После этого Фигнер поволок растерянного офицера за шиворот прямо к генералу Барклаю де Толли, который находился неподалёку. Тот сразу же оценил подвиг молодого офицера и произвёл его в капитаны.

При Бородине батарея Фигнера осталась в стороне от всех значимых событий. Однако во время отхода от Москвы офицер-артиллерист нашёл себе занятие по душе. Племянник Фигнера позднее вспоминал, что «властолюбие и жажда чего-то необыкновенного были главными двигателями всех его действий» – и теперь он смог удовлетворить обе страсти.

Армия Наполеона, уходя всё дальше в глубину России, попала в неочевидную поначалу ловушку. Коммуникации растянулись. Чтобы доставить к войскам провиант, порох и все прочие необходимые предметы, требовалось преодолеть сотни километров по скверным дорогам. Поэтому Главной квартире пришла логичная идея – воздействовать на коммуникации летучими отрядами и поставить французов в ещё более невыгодное положение (Главной квартирой называли учреждение в составе Военного ведомства Российской империи, состоявшее при особе императора для исполнения его личных приказаний или специальных поручений). Знаменитая фраза Кутузова из романа «Война и мир» – «Будут они у меня лошадиное мясо есть!», возможно, и не произносилась в реальности, но желаемый эффект был именно таким.

Всенародно известный отряд партизана Дениса Давыдова был только самым знаменитым из полутора или двух десятков отрядов партизан, набросившихся на коммуникации противника. Чаще всего ядром партизанского отряда была регулярная кавалерия, усиленная казачьими частями, а местные мужики из окрестных деревень служили либо проводниками, либо выполняли сугубо вспомогательные функции. Крестьянские отряды занимались охраной своих волостей и ловлей мародёров, партизаны же, в узком смысле, вели террор на коммуникациях, диверсионную войну.

Именно такой отряд решил возглавить Фигнер. Ещё при оставлении Москвы он, переодевшись мужиком, вёл разведку и якобы даже налёты на мародёров. Он даже хотел убить Наполеона, но императора хорошо охраняли. Охранники императора из числа бойцов императорской гвардии не пропустили подозрительно выглядящего «мужика», так что он чуть не погиб сам. Часовой у Спасской башни двинул Фигнера в грудь прикладом, а затем ему учинили допрос, для чего он так стремится в Кремль.

Однако функции разведчика Фигнер выполнял блестяще. Исполняя роль туповатого крестьянина, диверсант прислуживал офицерам и внимательно слушал, о чём говорят у костров. Благо, всеми основными языками многонациональной Великой армии он владел в совершенстве. После этих приключений Фигнер вернулся в ставку в Тарутино. Возвращение выглядело своеобразно: он вызвался под личиной крестьянина послужить проводником французским вестовым, которых привёл на казачий пикет. Успех разведки и личная благосклонность к Фигнеру генерала Алексея Ермолова, возглавлявшего штаб, предопределили дальнейшее: Фигнеру велели скомплектовать свой отряд.

Фигнер отличался своеобразным подходом к кадровому вопросу. К небольшому регулярному ядру он присоединил многочисленных дезертиров и мародёров, которых вдохновил обещаниями добычи. Этих полубандитов он быстро превратил в слаженную и боеспособную боевую единицу, к немалому удивлению сослуживцев. Удивительно, насколько быстро он умел найти общий язык с самыми разными людьми – «золотая рота» подчинялась ему беспрекословно, вчерашние преступники блестяще выполняли приказы («золотой ротой» называли преступные элементы общества). Более того, Фигнер даже включил в отряд нескольких пленных – правда, те вскоре дезертировали и отправились своей дорогой.

Кроме солдат и дезертиров Фигнер активно привлекал к малой войне крестьян и добивался того, чтобы его разношёрстное войско действовало как одна рука. Ермолов острил по этому поводу, что, когда бойцы Фигнера возвращались с вылазок, из-за этой «разноцветной шайки» штаб напоминал вертеп разбойников. Заметим, к слову, что партизаны стали всеобщими героями далеко не сразу. Кое-кто считал, что должность партизанского командира – это унижение. Фигнер же пошёл дальше всех.

Денис Давыдов – главный соперник Фигнера по славе и успехам на партизанском поприще – настаивал, что партизанский лидер – это офицер регулярной армии в специфических условиях и все законы и обычаи войны распространяются на него. Большинство командиров придерживались схожего мнения. Однако Фигнер полагал, что на такой войне правил быть не может и партизанский командир должен использовать любые средства, включая не самые почтенные. Павел Граббе, сам партизан, вообще в сердцах заметил, что Фигнер скорее разбойничий атаман.

Однако результат «разноцветная шайка» под руководством Фигнера давала блестящий. Главной ударной силой Фигнер сделал собственную персону. Типичная диверсия выглядела следующим образом: под видом французского офицера Фигнер приезжает на французские аванпосты, на чистейшем французском распекает караульных за невнимательность и сообщает, что там, где сроду никого не было, стоит сильный русский отряд, зато он знает безопасную дорогу. Само собой, дозор или обоз, отправившийся «безопасным» путём, въезжал прямиком в засаду. Этот стиль диверсий быстро сделал Фигнера исключительно популярным, причём прославлявшие его люди даже не всегда твёрдо знали его фамилию. В письмах значился и как «капитан Финкен», и как «капитан Вагнер».

Такие акции, разумеется, требовали тщательной подготовки. За Фигнером ездил специально назначенный казак, «гардеробмейстер» со множеством мундиров. Однако, само собой, залогом успехов был не только удачный маскарад. Отряд Фигнера действовал исключительно дерзко и вёл бой грамотно и организованно. Характерна ремарка одного из его офицеров по поводу ещё одного легендарного партизана, Сеславина: «Хотя Сеславина, пока тут посидели, мы полюбили, но мы, фигнерцы, на сеславинцев смотрели очень свысока, как великаны на пигмеев».

Отважный капитан Фигнер сам сделал многое для своей славы. Он был чрезвычайно честолюбив и не упускал случая расписать свои подвиги. Ему же принадлежит байка о якобы назначении Наполеоном награды за его голову: кроме слов самого Фигнера этому слуху нет подтверждений. Отправляясь в рейд, он никогда не забывал сказать несколько патетических слов и произнести страшную клятву. Впрочем, ему было что приукрашивать: на пике активности отряд приводил целые партии пленных каждый день. Один из отрядов он разоружил буквально на виду у крупных сил противника.

Именно с этим этапом, малой войной осени 1812 года, связана самая мрачная страница одиссеи Фигнера. Его чрезвычайную жестокость к пленным отмечали очень многие. Особенно выводили из себя его эскапады Давыдова. Денис Васильевич с негодованием писал: «Когда Фигнер входил в чувства, а чувства его состояли единственно в честолюбии и самолюбии, тогда в нём открывалось что-то сатаническое… когда, ставя рядом до ста человек пленных, он своей рукой убивал их из пистолета одного после другого».

Судя по мемуарам других участников войны, Фигнер действительно и рубил, и вешал, и расстреливал пленных. «Развешал их по соснам, как ветчину на солнце», описывал одну из таких историй офицер его отряда Бискупский – в целом, кстати, симпатизировавший своему командиру. Сам Фигнер, к слову, признавал эту черту характера и как-то обмолвился о другом партизане-офицере Сеславине: «Он достойнее меня, на нём нет столько крови», – однако его отношение к неприятелю исчерпывалось тезисом «Все французские собаки должны умереть».

При этом он проводил сегрегацию пленных: хуже всего приходилось «природным» французам и полякам, но к немцам, голландцам и итальянцам он относился великодушно и даже помогал деньгами, чтобы облегчить жизнь в плену. Причины этой дикой ненависти к французам так и остались неизвестны. Бискупский подозревал, что тому есть какие-то личные резоны, но на расспросы Фигнер «уклонялся молчанием». Офицер мог только строить догадки в мемуарах: «Я и сегодня помню свою подозрительную тогда мысль. Странно, подумал я. Отчего бы не сказать этой причины. Быть может, один какой-нибудь француз в России не в войне где-нибудь жестоко оскорбил его или его семейство, из родных близкого или близкую, до такой степени, что он готов всех вырезать в отмщение».

Были и другие объяснения жестокости Фигнера к пленным французам. Одно из них принадлежит племяннику Фигнера, который написал воспоминания о дяде. В своих воспоминаниях, упоминая о расправах над пленными, племянник тем не менее отмечал, «что в характере дяди вовсе не было «зверских наклонностей». «Напротив в его натуре было много рыцарского великодушия и благородства». «Властолюбие и жажда чего-то необыкновенного были главными двигателями всех его действий; вместе с тем дядя был религиозен, но религиозность его простиралась до фанатизма». В другом месте племянник-мемуарист написал: «Психическое состояние дяди было похоже на религиозный фанатизм – он часто ходил по церквам и молился Богу со слезами». А причину жестокости Фигнера к пленным объяснил так: «Однажды, очистив от французов какое-то местечко, в котором была церковь, он нашел последнюю отвратительно оскверненной и с этого момента с еще большей жестокостью начал преследовать французов». В другой редакции своей статьи племянник Фигнера уточнял: в алтаре разграбленной церкви «французами были деланы все физические отправления, и в углу алтаря лежало несколько трупов малолетних девочек, сделавшихся жертвами самой скотской страсти. И Фигнер тут же поклялся не давать пощады ни одному французу». Так что по этим воспоминаниям причиной жестокости Фигнера к французам было зрелище разграбленной деревни с изнасилованными и убитыми крестьянскими девочками.

Еще одну причину жестокого обращения дяди с пленными племянник Фигнера привел со слов генерала Ермолова. Когда количество пленных увеличилось настолько, что «содержать их не было средств и возможности», Фигнер обратился к Ермолову с вопросом, как поступать с ними. Ермолов отвечал лаконичной запиской: «Вступившим с оружием на русскую землю – смерть». Ответ Фигнера тоже был краток: «Отныне ваше превосходительство не буду более беспокоить пленными». «И с этого времени началось жестокое истребление пленных, умерщвляемых тысячами» – резюмирует Фигнер-племянник. Сослуживец партизана Фигнера И. Т. Радожицкий, сообщает в мемуарах, что после того как Фигнер стал в Тарутинский лагерь ежедневно присылать партии по 200-300 человек пленных, то в Главной квартире «стали уже затрудняться в их помещении и советовали ему истреблять злодеев на месте». Пленных французов стало так много, что из Главной квартиры с курьерами руководителям партизанских отрядов и армейских частей передавали негласный приказ – пленных больше не присылать. Потому что не было никакой возможности их содержать и тем более кормить. Окрестности Москвы были разорены, а снабжение едва-едва обеспечивало потребности русской армии. Что делать с пленными – этого никто не уточнял. Но все понимали: негласный приказ «не брать пленных» означал, что пленных надо было либо убивать, либо просто оставлять умирать от голода и мороза.

Как бы то ни было, война продолжалась. Одной из самых знаменитых акций Фигнера стало уничтожение – совместно с отрядами Давыдова, Сеславина и Орлова-Денисова – бригады генерала Ожеро в селе Ляхово. «Звёздная команда» русских партизан блокировала бригаду в селе и после многочасового боя заставила сложить оружие. Фигнер сыграл типичную для себя роль в этой истории. Поздно вечером он явился на переговоры к Ожеро и убедил, что надежды на спасение нет, вокруг многочисленная русская армия и в интересах самого генерала поскорее сдаться.

Ожеро вполне мог продержаться хотя бы до утра, но Фигнер действительно умел обаять и убедить даже генерала. Именно капитана Фигнера потом отправили с сообщением об этой победе лично к императору в Петербург. Фигнер воспользовался этим личным свиданием с императором занятным образом. Его тесть, псковский губернатор Бибиков, попался на растрате, и мать Фигнера протестовала против брака с девушкой из семьи, пользующейся скверной репутацией. Фигнер незадолго до начала войны 1812 года все-таки женился без благословения родителей, но теперь при личном свидании с императором попросил помиловать старика-тестя. Александр I выслушал просьбу с кислой миной, но чего не сделаешь для героя – Бибикова отпустили, а Фигнер получил повышение по службе и уехал в действующую армию уже подполковником. Во время этого посещения Фигнер в Петербурге навестил семью Кутузова и передал ей письмо от мужа, в котором Кутузов писал о Фигнере: «Погляди на него пристально: это — человек необыкновенный; я этакой высокой души еще не видал; он фанатик в храбрости и патриотизме».

В самом конце 1812 года Наполеон и его войско покинули Россию и начался заграничный поход русской армии, в котором Фигнер тоже принял участие.

Самое поразительное приключение Фигнера произошло в 1813 году в осаждённом русскими Данциге. Наш герой решил проникнуть в город и поднять восстание против французов. Но здесь его поджидало полное фиаско. Сначала всё шло хорошо. Он переоделся итальянцем, которого ограбили казаки, и сумел отбрехаться от допросов после нескольких недель, проведённых в городской тюрьме. Однако внутри оказался сильный гарнизон, а полиция несла службу чётко. Здесь Фигнеру очень помог его опыт жизни в Милане в юности. Он в деталях описал дом, в котором там жил, как якобы свой и семью, у которой гостил, как своих родственников. Он сумел оправдаться благодаря тому, что в Данциге нашёлся и настоящий миланец, подтвердивший, что всё описанное Фигнером существует в действительности.

Однако у горожан никакого энтузиазма его тайные планы не вызвали. Фигнер решил выбраться из города и для этого нашёл удивительный способ. Фигнер явился к коменданту, французскому генералу Раппу, и произнёс прочувствованную бонапартистскую речь. Рапп растрогался, а Фигнер сумел убедить француза, что готов исполнить любое опаснейшее поручение. В результате, как ни поразительно, Фигнера послали с депешами к Наполеону, которые он, разумеется, сдал русским, покинув город. Восстания он поднять не смог, но подробно описал численность и боеспособность гарнизона, так что эта дерзкая выходка не осталась бессмысленной. За шпионскую операцию в Данциге Фигнер снова получил повышение по службе – его произвели в полковники и оставили при Главной квартире.

Однако неистощимый на выдумку партизан и диверсант наконец пришёл к идее, которая его в конце концов погубила. Фигнер носился с идеей создать отряд из итальянцев, чтобы вырвать из рук Наполеона Апеннины. Сам он хотел ни много ни мало стать вице-королём страны. Затем Фигнер обратился к похожим планам в отношении Вестфалии – крупного германского княжества. Даже недолюбливавший Фигнера Давыдов отдавал дань масштабу задумки. Увы, но авантюра в Данциге ничему не научила партизана-притворщика. Фигнер на всех парах рванулся к миражу. Он просто не сумел оценить свои шансы на успех во главе наскоро сколоченного и не проверенного в боях отряда.

В июне 1813 года Фигнеру разрешили создать подразделение из пленных испанцев и итальянцев. Получившийся отряд назвали "Легионом мести". Он состоял из 326 русских – гусар и казаков – и 270 бывших пленных в качестве пехоты. С ними он планировал взбунтовать земли Германии против Бонапарта.

Фигнер «в синем плаще и в медвежьей шапке скакал на серой лошади: эмалевый образ Св. Николая Чудотворца на груди его выказывался из-под мундира до половины; рукою крепко держал он обнажённую саблю; во взорах его сверкала отважность, а на бледном лице выражалось негодование. Этот воинственно-романтический вид его запечатлелся живо в моей памяти», – писал давний товарищ и сослуживец Фигнера Радожицкий о том, как увидел партизана в последний раз.

Фигнер ушёл слишком далеко от основных сил, а его отряд был слишком ненадёжен. 11 октября 1813 года отряд Фигнера заночевал на левом – западном – берегу Эльбы. На рассвете его неожиданно атаковали крупные силы французов. Фигнер переоценил боеспособность бывших пленных: французская конница легко смяла их посты. Бой принял отряд мариупольских и белорусских гусар, они отогнали противника, но взошедшее солнце осветило многочисленную французскую армию. Шанс пробиться ещё был, но итальянцы начали разбегаться и бросать оружие. Оставленный разом чуть ли не половиной отряда Фигнер бросился в Эльбу, уже раненый. Его тела так и не нашли. Один из самых ярких партизан 1812 года пропал без вести. Он сделал из своей жизни авантюрную легенду и умер так, как положено легендарному герою, – в бою против превосходящего врага и самой реальности, не оставив ни вести, ни даже тела для захоронения.

Что касается личной жизни Александра Фигнера, то, как писалось выше, он был женат, и с его женитьбой связана романтическая история. После окончания войны с Турцией и незадолго до нападения Наполеона на Россию Александр Фигнер получил отпуск для излечения от раны, полученной при взятии Рущука, и отправился в отпуск к родителям в Псков. Во время отпуска Фигнер очень полюбил проводить время в доме псковского губернатора Михаила Бибикова. Как, впрочем, и другие молодые, а может и не очень молодые люди Пскова. Причина была стара как мир – четыре дочери Бибикова, девицы на выданье. Впрочем, две из них уже были помолвлены. Александру же понравилась младшенькая, еще не просватанная Ольга Бибикова. И тут как гром среди ясного неба – псковский губернатор Бибиков был обвинен в злоупотреблении служебным положением, арестован, ему предъявили иск на тридцать тысяч рублей. Огромную сумму по тем временам. И, представьте себе, молодые и не очень молодые люди куда-то делись. В том числе и те, кто был уже помолвлен. Но не Александр Фигнер. Он, несмотря ни на что, сделал предложение Ольге Михайловне Бибиковой и женился на ней. Правда, ему пришлось перед этим доказывать в офицерском собрании своего полка, что дочь за отца не отвечает, и потому эта женитьба никакого урона офицерской чести не нанесет. Мало того, его мать была решительно против свадьбы своего сына на дочери государственного преступника. Можно ли ее за это осуждать? Думаю, нет. Любая женщина хочет блага своему сыну. Вот и она тоже хотела блага своему сыну, вернее, того, как она это благо понимала.

Влюбленные все же тайно обвенчались, но мать, узнав об этом, лишила ослушавшегося сына денежного содержания и молодой семье пришлось жить на деньги, взятые в долг. Это продолжалось то тех пор, пока мать Фигнера не сменила гнев на милость и не простила ослушавшегося сына. Что касается тестя, то выше я рассказывала о том, как Фигнер за свои заслуги испросил у императора прощения для отца своей жены.

Уже после того, как началась война с Наполеоном, у жены Фигнера родился сын, но, к сожалению, он умер младенцем. Больше детей не было. Сам Фигнер погиб, а его жена до конца дней своих больше не выходила замуж и свято берегла память мужа, отклоняя все, даже самые выгодные предложения о браке от других мужчин. Она сохранила все награды мужа и даже пожалованные ему ордена переделала в виде серег и носила до самой своей смерти. А его аксельбант носила таким же образом в виде кулона. Пережила она мужа на 40 с лишним лет.

Таким образом, общие черты Долохова и его прототипа Александра Фигнера:

1. Партизанская деятельность во время войны.

2. Отчаянная храбрость (оба разъезжали по тылам французских войск с целью разведки, выдавая себя за французских офицеров).

3. Жестокость к пленным французам. И Фигнер в реальности, и Долохов в романе Льва Толстого французов в плен не брали.
___________________________________