В тебе моя жизнь... (исторический ЛР)

Да уж... Такое поведение Анатоля, собственническое, мне не очень нравится. Но... опять же... и время было совсем другое, и нравы... У женщин в то время и выбора то никакого не было.

Прода как всегда замечательная!!!!! И как обычно, мне мало
_________________

Спасибо, девочки, что не забываете меня... .



Буду стараться выкладывать чаще. Процесс , могу сказать, опять пошел как по накатанной. Так что скоро будет продолжение...
Готовлю вам нечто такое ... ну, чтобы интерес не теряли...
Настроение на меня напало помучить кого-нибудь...
_________________

Я уже начинаю бояться
_________________

 » Глава 35

Вот и обещанная , и мучения. Я же говорила, что у меня настроение такое...

Кто там ждал Загорского? Кто не верил в его смерть? Девочки, это ваша глава. Принимайте...

Глава 35

Кавказ, 1838 год

Он с трудом поднял голову и посмотрел на звезды на темном ночном небе. Из глубины его ямы они казались такими далекими и неприступными. Луны не было видно с его места, но он знал, что она сейчас в небе, уж слишком светло было в яме.

Правый глаз почти ничего не видел, осмотреть бы его, но он боялся дотрагиваться до него, ненароком не испортить бы чего. Кровь на лице уже начала застывать, стягивая кожу неприятной коркой. Он даже думать не хотел о том, как будет выглядеть в итоге, когда эти заскорузлые кусочки будут отваливаться, оставляя следы ран. Вот и закончилась твоя красота, любимец дам, невесело усмехнулся он.

Он попытался вытянуть ногу вперед, чтобы занять более удобное положение, но это движение отдалось болью во всем теле, особенно в предплечьях и спине, куда эта проклятая кошка легко дотягивалась своими когтями. Он вдруг вспомнил о ранах и отодвинулся от стенки ямы, на которую опирался. Пусть сначала кровь, сочившаяся по спине, немного подсохнет. Не хватало еще занести Антонов огонь в вены.

Звезды в вышине подмигивали ему игриво, и он вспомнил, как когда-то говорил Марине, что если смотреть на них, вспоминая друг друга, можно мысленно почувствовать рядом присутствие любимого человека. Интересно, помнит ли она об этом? Помнит ли она вообще о нем?
Он снова почувствовал, как на него наваливается тоска, захватывая в плен его душу. Помнят ли о нем там, в далеком Петербурге? Прошло уже два лета, как он тут, в этом небольшом горном ауле на двадцать саклей. Два неимоверно длинных года…

Сверху на него посыпалась земля, и он поднял голову, стремясь определить, кто там на поверхности и с какими намерениями прибыл к его узилищу. Звездное небо заслонила маленькая голова, и он расслабился. Джамаль.
- Серго, Серго! – громким шепотом позвал он, наклонившись к яме, вглядываясь в ее черноту.
Сергей откликнулся также шепотом, чтобы не привлечь к ним обоим лишнего внимания. Сейчас это было совсем не к чему. Джамаль повернулся на его голос, потом неловко размахнулся и бросил вниз небольшой сверток. Он упал прямо рядом с Сергеем, и тот, даже не двигаясь с места, протянул руку и взял его. В нем были две пресные лепешки, небольшой сосуд с водой и плотненький маленький сверточек. Ханка•, определил Сергей и не ошибся.

- Надо, Серго. Дина сказала, что боли нет тогда, - прошептал Джамаль, заметив, как замер русский, развернув сверток. – Надо.
- Иди, - сказал Сергей мальчику. – Иди, а то хватятся тебя еще.
- Отец очень зол, - прошептал Джамаль вглубь ямы. – Он очень любил Зару. Грозится убить тебя.
Сергей пожал плечами и только потом сообразил, что мальчик не может видеть его движения.
- Либо она, либо я. Я умирать не хотел, - и после недолгого молчания добавил. – Иди же, Джамаль.

Мальчик и так многое сделал для него, ему вовсе не хотелось, чтобы его застали у ямы сейчас, когда его отец так зол на Сергея. Именно он, видимо, подвергаемый угрызениям совести настоял на том, чтобы раненого русского забрали с собой, несмотря на все увещевания отца, что тот уже не жилец. Джамаль настаивал на том, что он в долгу перед русским, ведь тот спас ему жизнь. Именно этот довод, ведь Джамаль был единственным сыном и наследником, заставил Исмаила переменить свое решение, и раненого забрали с собой. Тем паче, что несли его же свои соотечественники, взятые в полон. Исмаил увел с собой и несколько женщин из аула, которые в пути хоть как-то ухаживали за раненым. Ему были необходимые женские руки в доме в помощь своим домашним. Так почему же не взять их из тех неверных, что пошли на сговор с русскими?

- Ты зря тратишь свое время, сын, - твердил Исмаил сыну на каждой стоянке. – Твой русский не доживет до следующего рассвета.
Но на его удивление русский не только дожил до утра, но и живым добрался до аула, несмотря на все неудобства дороги для столь тяжелораненого. Там его уже приняла в свои руки Мадина, младшая жена Исмаила, славившаяся своим целительным искусством на всю округу. Из-за ее красоты и дара врачевания он и взял ее в жены, несмотря на то, что ее род был беден и незнатен, да и под русскими ходил долгое время, за что и пострадал, потеряв почти всех мужчин.

Джамаль и тут сумел уговорить отца не помещать пока раненого с остальными русскими в сарае, продуваемом ветрами и с худой крышей, а положить в домике для слуг, чтобы позднее, если он поправится направить в жилье для пленников. Исмаил, довольный полученной добычей и малыми при этом потерями в людях, милостиво разрешил, особенно после того, как Джамаль обратил его внимание на положение русского:
- Видел, отец, как они бережно ходили за ним? Значит, не последний человек он у себя на родине. Да Мурат с него несколько колец снял и цепь золотую с крестом. Пусть поправится, узнаем его имя, за выкуп отдадим. Хороший выкуп будет!

Но русские пленники не назвали Исмаилу имя раненого, как он не допытывался. Они были простые солдаты, мелкая рыбешка для бека•, могли и не знать имя офицера, и он оставил их в покое. Тем паче, не хотел портить их вид – он планировал продать их в соседние аулы и Абдулу-бею. Тот перепродавал пленников в турецких землях. Дело это было, конечно, опасное, ведь хан всей русской земли серьезно взялся за искоренение работорговли – за работорговцами, словно, охота велась, и казаки жестоко расправлялись с ними в случае пленения. Но деньги, получаемые от продажи людей, выходили хорошие, и риск, на который шли торговцы, был оправдан.

Исмаил решил тогда спросить самого пленника, если он сможет встать на ноги после такого ранения. Получить пулю в бок, это вам не ранение в руку или в ногу. Хотя, слава Аллаху, Дина заверила его спустя несколько недель, что русский поправится. Он отобрал у Мурата пару колец, что тот снял с руки этого пленника, и понял, что за него можно смело просить пять тысяч рублей золотом. Хотя, впрочем, можно попробовать и десять. Разве не может стоить этот пленник столько? Речь его, даже в бреду, очень отличалась от речи простых солдат, руки были холеные, не знавшие ручного труда. Значит, непростой человек этот раненый, непростой человек! Ишь, какую важную птицу принес в аул Джамаль. И что только занесло того сюда, в этот маленький горный аул, стоявший так далеко от крепости русских?

Русский был без сознания несколько недель, и Джамаль уже стал опасаться, что тот уже не придет в себя. У раненого первые пару недель была сильная горячка, он метался по постели и бредил, кого-то звал, негромко стонал, тихо плакал. А один раз Джамаль увидел, как русский поймал руку Мадины, утирающую пот с его лба, и поднес к губам, начал нежно целовать. Он заметил, что Мадина покраснела, но руку отняла не сразу, только когда, обернувшись, заметила, что уже в сакле не одна с пленником.
- Он тебе нравится, - мрачно сказал Джамаль, когда они вышли от русского и пошли к основному дому через двор. Он всегда помогал ей в работе, вызывая усмешки у отца. Мадина вошла в их дом два года назад, запуганной девочкой-подростком (она была старше самого Джамаля на четыре года), и так и не смогла привыкнуть к своему мужу, отцу Джамаля. Если говорить начистоту, даже сам Джамаль боялся его, старался лишний раз не попадаться тому на глаза. А уж после той ночной вылазки за пленниками, когда он так недостойно повел себя и подавно.
Мадина ничего не ответила, только вдруг остановилась посреди двора и посмотрела на него затравленным взглядом. В ее глазах плескался страх маленького зверька.
- Я ничего не скажу отцу. При условии, что ты будешь с ним помнить о своем положении, - сказал Джамиль в надежде ее успокоить. Он понимал, что даже с длинной щетиной на лице этот светловолосый русский выглядел гораздо красивее его старого бородатого отца с черными строгими глазами, вызывающими ужас у слуг и его жен. – Зачем ты сказала ему свое имя?
- Я не говорила, - тихо ответила Мадина. Ее глаза сверкнули странным огнем, но Джамаль не успел разобрать, что именно отразилось в них. – Да и зовет он в бреду не меня. Другую.
Она перекинула через плечи свои роскошные черные косы, поправила покрывало на голове и резко отобрала у Джамаля корзину с лекарствами. Рассердилась, подумал он, глядя, как она, распрямив спину, идет прочь от него.

Наконец, когда на дворе заметно похолодало, Аллах услышал молитвы Джамаля, и русский открыл глаза, смог хоть и тихо, едва слышно, но говорить. Мадина, заметив, что он пришел в себя, сразу же помчалась к Исмаилу, который в это время был в ауле. Бек сразу же пришел к раненому, чтобы узнать его имя.
- Кто ты? – спросил он у русского через переводчика старенького Эмина, что когда-то жил в крепостях у неверных, чтобы найти своего сына, ушедшего из родного аула служить врагу. – Назови свое имя, русский.
Сергей прищурил глаза, оттягивая время. Он прекрасно понимал, зачем его выхаживали все это время, практически вернув с того света, и почему этот высокий чернобородый бек в богато расшитом бешмете, с кинжалом в золотых ножнах на поясе пришел сюда, в эту крохотную саклю, где ему пришлось невольно согнуться, чтобы не упереться головой в потолок.
- Сколько за тебя дадут твои родичи? – тем временем спросил бек через Эмина. – Писать сможешь? Надо о выкупе писать.
Сергей молчал, и бек заволновался, что-то сказал переводчику. Тот поклонился чернобородому, а потом сказал:
- Назови свое имя, русский. Нечего его скрывать. Твои родичи выкуп пришлют, и мы тебя в крепость отпустим. На родину вернешься, к своим. Пиши о выкупе.
Сергей кивнул, давая понять, чтобы ему принесли перо и бумагу. Чем быстрее он разделается со всем этим, тем лучше. Он слышал, что некоторых пленников горцы отдавали обратно после получения денег. Но также слышал, что некоторые так и не возвращались, когда за них был уплачен выкуп, навсегда оставаясь где-то здесь, в горах.

- Переведи ему, - так тихо сказал он переводчику, что тому пришлось наклониться к нему поближе. – Пусть он клянется вашим Аллахом, что отпустит меня, когда привезут деньги. И не только отпустит на свободу, но и жизнь сохранит.
Переводчик озвучил слова Сергею Исмаилу, и тот возмущенно что-то вскрикнул на своем языке. Потом успокоился, погладил бороду и кивнул, принимая условия, навязываемые ему пленником. Он произнес несколько фраз, и Сергей рассмеялся, откинув голову назад.
- Кого ты обманываешь, бек? – спросил он на родном языке бека, изо всех сил сохраняя на лице хладнокровие, когда все его тело пронзала мучительная боль. – Я знаю ваш язык, дорогой. Сталкивался уже с вашим народом. Не повезло тебе в этом. Именно твоему наречию обучили меня несколько лет назад.
Бек зарычал недовольно, потом проговорил глухо:
- Ты хочешь от меня клятвы, урус? Клянусь Аллахом, что ты уедешь из моего аула живым и невредимым, после того как я получу деньги за тебя. Ты доволен?
- Нет, - покачал головой Сергей. – Не так. Клянись, что живым доеду до русской крепости. Только так и не иначе.
- Ты злишь меня, урус! Но я сдерживаю себя исключительно из-за того, что ты сохранил жизнь моему единственному сыну, - при этих словах в голове Сергея всплыли испуганные широко распахнутые глаза мальчика. - Я соглашусь на твою клятву. Надеюсь, что ты действительно непростой человек у себя на родине, и я не зря смиряюсь сейчас.

Бек произнес слова требуемой клятвы и, недовольно взглянув на пленника, вышел из сакли. Переводчик достал из-за пазухи смятый лист бумаги, перо и переносную чернильницу на длинной цепочке.
- Пиши, русский, пиши письмо. Не забудь имя свое назвать, чтобы знали, чьих родных искать.

Сергей без лишних раздумий написал короткую записку деду, кратко сообщив, что с ним все в порядке, чтобы тот излишне не волновался за внука. Он надеялся, что письмо дойдет до князя к новому году, а значит, Сергей успеет встать на ноги и быть готовым ко всему, что может ожидать его после. Он не знал, сколько запросит за него бек, но готов был отдать последнюю рубашку, чтобы вырваться отсюда, из этого аула. Ведь пока он здесь, Марина, видно, сходит с ума от неизвестности и за его судьбу, и за их будущее. Хотя, слава Господу, он успел отдать своему деду письмо, в котором рассказал обо всем и просил позаботиться о его супруге в случае, если что-то пойдет не так.
Марина. Она приходила к нему, пока он был в забытьи. Ласково обнимала, припадая на грудь. Гладила кончиками пальцев по лицу. Тихо шептала прямо в ухо: «Вернись ко мне, вернись… не уходи».
И он остался. Собрав последние силы, пошел на ее голос, несмотря на то, что приближение к ней причиняло сильную боль. И чем ближе становился ее голос, тем сильнее боль пронзала его тело, доводя до слез. Но он был рад этой боли, ведь она означала, что он возвращается к жизни. Возвращается к ней, к Марине.

Сергей нашел на груди шнурок и, потянув за него, поймал пальцами небольшой образок. Видимо, он не представил никакой ценности для горцев, что сняли с него даже распятие, но оставили ему дар Марины. Он прижался губами к лику святого и начал молиться, тихо шепча отрывистые слова, об окончательном исцелении и скором возвращении домой.

Вскоре его навестил тот самый мальчик, что едва не прикончил его там, во время боя. Сейчас он едва смотрел ему в глаза, отводя в сторону стыдливый взгляд.
- Я должен поблагодарить тебя, - сказал ему Сергей. – Ведь ты спас мне жизнь.
- А ты сохранил мою, - прошептал мальчик. – Я не хотел убивать тебя. Сам не знаю, зачем выстрелил тогда.
- Ну, значит, мы в расчете, - проговорил Сергей, не держа ни злости, ни обиды на этого юнца, как бы ни хотел их испытывать. Он жив, и это главное для него сейчас. Скоро вернется посланный в крепость с письмом гонец бека, а после привезут выкуп, и он будет свободен. Вернется в Петербург, к Марине.

Марина. Она всегда была в его мыслях, не покидая даже во сне, где призывала его к себе, иногда радостно, но иногда со слезами на глазах. Эти слезы раздирали его душу, рвали на куски. Он боялся за нее. Как она узнает о том, что он пропал без вести? Как переживет это? Что сейчас чувствует его дед? Выдержало ли его сердце такое горькое испытание – очередную потерю родного человека? Сергей искренне надеялся, что эти два близких его сердцу человека объединятся в своем горе и смогут вдвоем пережить эти тяжелые для них дни.
- Ждите, мои родные, - шептали его губы. – Ждите. Скоро придет к вам весточка.

Сергей начал потихоньку пробовать вставать. Сначала выходило не очень, затем, со временем его ослабевшие мускулы наконец-то смогли выдержать такую нагрузку, и он смог выйти вон из сакли, чтобы вдохнуть горного воздуха. Ему казалось, что именно он и придавал ему силы, восстанавливая его после столь долгой болезни. Целительный воздух гор да волшебные руки черкешенки Мадины.
Сначала Сергей был немного разочарован, узнав, что именно ее руки, а не ладони любимой, как ему казалось, касались его лица. Значит, в его выздоровлении все же больше реальной основы, чем мистического, в которое ему так хотелось верить. А наблюдая за поведением юной черкешенки, которая всегда краснела и отводила в сторону свои чуть раскосые карие глаза, когда сталкивалась с ним взглядом, он понял, что губы, касающиеся его лба и щек, были вовсе не плодом его бреда. Раньше Сергей бы непременно воспользовался бы ее влечением, чтобы найти путь на свободу, обмануть своих стражей с ее помощью, теперь же ему казалось это не совсем правильным воспользоваться неопытностью этой девочки.

Да что с ним такое происходит? Что случилось с тем прежним Сержем Загорским? Он успокаивал себя, что просто ждет, когда наберется сил, что он совсем не готов к побегу, что лучше пойти менее опасным путем. Сергей не может сейчас так сильно рисковать, когда есть другие возможности вернуться. Ведь его ждут, и он должен воротиться целым и невредимым.

Спустя месяц, когда землю начали сковывать первые морозы, в аул приехал посланный Исмаилом гонец. Он спрыгнул на землю и, не обращая внимания на вышедшего тут же Сергея, смотревшего на него с плохо скрываемой надеждой, прошел сразу в дом бека. Через несколько минут оттуда выскочил сам Исмаил и направился к Сергею.
- Проклятый урус, ты обманул меня! – крикнул он в лицо Сергея. - Ты мне солгал! Ты не князь Загорский.

Сергей рассмеялся в ответ. Для него происходящее казалось сейчас каким-то розыгрышем, нелепой шуткой, задуманной беком. Это еще сильнее разозлило Исмаила, и тот со всей силы хлестнул пленника плеткой, которую выхватил с пояса. Сергей не позволил ударить себя второй раз, ухватившись за конец плетки и притянув к себе бека. Теперь они стояли лицом к лицу, и Исмаил понял, насколько уже выправил свое здоровье русский, смотревший на него теперь с усмешкой и яростью в глазах цвета стали.
- И кто же я, по-твоему, бек? – проговорил Сергей, не отводя своего взгляда от лица Исмаила.
- Ильдар справлялся в крепости у урусов, недалеко от аула, где мы тебя взяли. Князь Загорский не пропал в горах. Урусы сказали, что князь мертв. Его тело еще несколько месяцев назад уехало на родину. Так кто ты, урус?

Сергей почувствовал, словно кто-то невидимый ударил его в солнечное сплетение. Как такое могло произойти? Как могли принять чужое тело за него, Загорского? Он из последних сил держался на ногах, не желая показывать, как поразила его эта весть.
- Я – князь Загорский Сергей Кириллович, - отчеканил он. – Пошли письмо, что я написал, на мою родину, и ты получишь выкуп, бек. Даю тебе слово.
- Твое слово? – бек сплюнул на землю, приводя Сергея в холодное бешенство этим поступком. – Я уже знаю, сколько стоит твое слово.
Исмаил оттолкнул от себя Сергея и пошел прочь, расталкивая собравшихся на крики жителей аула, что-то буркнув гонцу, что стоял тут же и наблюдал за всем происходящим. Тот тоже что-то ответил беку, и он внезапно остановился. Затем повернулся к Сергею.
- Ильдар говорит, что князь слыл искусным стрелком, - он что-то тихо сказал одному из слуг, стоявших рядом, и тот бросился в дом. Вернулся он с пистолетом и, поклонившись, передал его Исмаилу. Сергей узнал в нем один из пары дуэльных пистолетов, что были у него при себе в этой поездке, и похолодел, вспомнив, что у одного из пистолетов был немного сбит прицел. Именно поэтому они и лежали в сундуке, ожидая приезда Степана, который должен был отвезти их в крепость оружейнику на починку, да попали не туда, а прямиком Исмаилу в качестве его добычи при нападении. Видимо, бек польстился на роскошную отделку и даже не проверил исправность пистоля.

- Возьми, - кинул ему в руки пистолет Исмаил. – Я поставлю вон там, на дереве, золотой. Пробей его, как это сделал бы по слухам князь. Если сможешь, я пошлю письмо. Если нет, то тебе придется назвать свое настоящее имя, а не сделаешь этого, рабом пойдешь, пока не образумишься.
Сергей быстро осмотрел пистолет и понял, что не ошибся. Прицел был сбит. Сказать об этом сейчас беку означало заведомо признать свою неправоту, ведь тот сразу же скажет, что это лишь пустые отговорки. Рискнуть ли? Испытать судьбу в последний раз, в любимчиках которой он ходил до сих пор? Ведь он был уверен в себе почти полностью, что попасть даже со слегка сбитым прицелом для него все-таки возможно.
Сергей коротко кивнул беку, и тот двинулся к сухому дереву в углу двора. В место, где ветви образовывали латинскую букву V, он аккуратно установил золотой, что достал из своего кошеля.
- Давай, урус, - повернулся он к Сергею, отойдя от дерева. – Докажи, что ты говоришь правду.
Сергей попытался хоть как-то навести дуло на желаемую цель, стараясь унять дрожь в руках, которая возникла при непривычной за последние несколько месяцев тяжести пистолета. Он должен попасть, по иному и быть не может. Ради нее.

Выстрел, и Сергей отшатнулся назад, чувствуя, как резко заныл бок после отдачи в руке. На дереве монеты уже не было, и он обрадовался, предчувствуя, что и в этом случае он одержал победу. Но радость Сергея была преждевременная. Бек подошел к дереву и нашел в его корнях золотой. Поднял вверх. Дырки от выстрела в нем не было. Сергей промахнулся впервые за десяток лет.
- Ну, урус, ты и теперь не назовешь свое имя? – с усмешкой проговорил бек.
- Я попал в нее, - сказал Сергей и показал на слегка погнутую сторону монеты. Бек кивнул ему, насмешливо улыбаясь.
- Князь Загорский бы попал в середину, - бек поднял руку, видя, что Сергей хочет возразить ему, и коротко приказал. – Цепи.
Сергей сопротивлялся, как мог, но его повалили на землю, натянули на ноги кандалы, защелкнули замки. Затем видя, что он по-прежнему сопротивляется, не давая себя увезти в сарай для рабов, бек приказал привязать его к дереву и принести кнут, несмотря на увещевания сына, что русский после болезни не может выдержать порки.
- Запомни, урус, - сказал бек после того, как закончил экзекуцию, отсчитав десять ударов. – Я ненавижу строптивых рабов. Ты назовешь мне свое имя, чтобы мы послали за выкупом.
- Мое имя Сергей Загорский, - прохрипел Сергей в ответ, и бек сплюнул на землю в раздражении.
- Ты подохнешь здесь, как собака, если будешь таким упрямым. Упрямые рабы долго не живут.

С того дня Сергей был переведен в сарай для рабов. Пока более-менее заживали раны от кнута на его спине, он лежал там в полном одиночестве (к тому времени солдат, захваченных вместе с ним уже продали), размышляя обо всем, что свалилось на него в последнее время. Никто не будет искать его, никто его не ждет более. Ведь Сергей Загорский мертв, убит на Кавказе, и, видимо, уже похоронен в Загорском на фамильном кладбище. Отныне у нет даже собственного имени, отнятого каким-то безвестным мертвецом, погибшим в той заварухе.
Что там с его родными? Верно, оплакивают его, не зря иногда Марина являлась к нему во сне в слезах. Родимая моя, сердце моя, моя душа… Как ты там без меня? У Сергея сжималось сердце при мысли о том, как сейчас страдает его жена. Скажи ему кто-нибудь, что она умерла, что ее нет более, и весь мир остановился бы для него в тот же миг. Господи, дай ей сил пережить это, бедная моя жена, мой дивный ангел…
А дед? За что ему опять потеря такая? Сергей вспомнил, как тяжело дед переживал утрату близких, и невольно сжал кулаки. Перенесет ли он, когда ему скажут, что Сергей погиб, как отразятся на его здоровье похороны?
Сергей должен найти выход из своего невольного положения. Бежать, бежать, бежать…

Когда ему позволила спина, он начал потихоньку пробовать вставать и двигаться по каменному сараю, разминая мышцы. Ему просто необходимо вернуть телу былую силу. Заметив это, Сергея начали выводить на работу. Боже, он, потомственный князь Загорский, был вынужден пасти стадо овец! О том, что он был недавно порот кнутом, как крепостной, Сергей даже думать не хотел.
Но он стиснул зубы и попытался найти в этой работе свои невольные преимущества. Ведь это позволяло ему осмотреться на местности и попытаться понять, в какой именно стороне могут находиться русские крепости. Такая красота окружала Сергея – горы, либо целиком голые, либо покрытые небольшими лесочками, внизу, под горой, где паслось стадо, и недалече стоял аул, узкой лентой извивалась речушка, шум от которой Сергей мог слышать даже здесь на высоте. Вдалеке только горы, уже повыше и покрытые шапкой из снега и льда. Ни аула, ни какого-то другого поселения не наблюдалось с этого импровизированного поста Сергея.

Спустя некоторое время Сергей, осознав, что ему так просто не сориентироваться, в какую сторону следует идти, он решился спросить у Джамаля, откуда его привезли сюда. Мальчик с тех пор, как он стал пасти овец, ходил за ним чуть ли не по пятам, сидел немного вдалеке и наблюдал за ним. В его глазах ясно читалось желание поговорить с русским, что он с радостью и сделал, едва Сергей подал знак, что хочет побеседовать с ним.
- Зачем тебе знать это, урус? – удивился Джамаль. – Отсюда тебе не убежать. Охрану отец приставил к тебе в два человека. Да и посты у него по округе, ты сразу же попадешься. А отец очень скор на расправу, ты уже это знаешь.
Сергей невольно потер спину через овчинный тулуп, что недавно пострадала от рук бека.
- Ты думаешь, я могу остаться здесь? Смириться и дальше продолжать пасти коз и овец?
- Назови свое имя, и отец тут же отправит письмо. Ему нужны деньги – хочет дом расширять.
- Я уже назвал его, другого имени у меня нет, - угрюмо ответил Сергей и переступил, чувствуя, как затекла нога под тяжестью железных оков.
- Если ты князь, почему не попал в золотой? – пытливо спросил Джамаль, хмуря лоб.
- Прицел был сбит, - Сергей сел на камень, пытаясь при этом занять такое положение, чтобы оковы несильно давили на щиколотки. Они и так были стерты в кровь.
- Вай! Почему не сказал отцу? – возмутился Джамаль, явно недоумевая.
- И что изменилось бы? Да и слаб я был тогда. Руки были недостаточно сильны, чтобы пистолет держать.
- На, - Джамаль протянул Сергею свой кинжал. – Докажи. Кинь вон в ту ветку, - он показал на толстую изгибистую ветку одного-единственного дерева в шагах двадцати от них. Сергей внимательно посмотрел на мальчика. Кто-то все-таки должен научить его не давать вот так просто оружие неприятелю. Ведь сейчас он мог запросто перерезать Джамалю горло его же собственным кинжалом. Пусть даже после этого его застрелил бы охранник, что сидел недалеко от них, едва видный из-за небольших валунов. Хотя кто знает, быть может, он успел бы метнуть в него этот самый кинжал, обагренный кровью мальчика. Но далеко бы он ушел, еще целиком не восстановившись после ранения и недавней порки?
- Никогда не давай никому свое оружие, - Сергей быстрым и неуловимым движением бросил кинжал аккурат в ветку, что была дана в качестве ориентира. – Никогда.

С тех пор мальчик постоянно находился рядом с русским. Сергей пришелся ему по сердцу. Он ранее почти не общался ни с кем из того, другого мира, отличного от того, что окружал его. Джамаль воспитывался в духе ненависти к захватчикам их земли, но в то же время он видел, что они намного образованнее их, и многое могут привнести в их жизнь. И ему не хотелось убивать ради долга, ради чьей-то чужой войны. До их аула никогда не добирались русские, и он не понимал, почему он должен выезжать в их крепости или селения подвластные им и убивать или угонять в плен. Причем не только русских, но и черкесов, родной по крови народ.
- Ты не сможешь убежать, - убеждал Джамаль Сергея. – Еще никому не удавалось убежать из нашего селения. Слишком уж охраняется окрестность, слишком далеко мы от русских крепостей.
Но Сергей ничего не отвечал на его слова. Только переводил взгляд куда-то за горизонт, где как показал ему Джамаль, была русская сторона. Его глаза при этом становились такими странными, словно задергивались какой-то странной пеленой, а руки легко подрагивали, будто в сильном волнении.
Марина. Только одно это слово Сергей повторял каждую ночь, воскрешая в мыслях ее облик. Он боялся забыть ее лицо, ее голос и постоянно вспоминал, вспоминал и опять вспоминал. Она была для него словно лучик света в этой черноте, что сейчас окружала его.

Настал день, когда Исмаил решить выехать на очередную вылазку. Об этом Сергею сообщил Джамаль. Беку не хватало людей, чтобы расширить дом, ведь почти всех пленников он продал в стремлении обогатиться, и лишь потом сообразил, какую глупость совершил. Поэтому он собрал почти всех мужчин аула и соседнего селения и выехал на русскую сторону.

Сейчас или никогда, решился Сергей, и в одну из ночей, аккуратно подобрав цепь, которую он так и не сумел сбить камнем, что принес с собой в сарай, разобрал крышу сарая и вылез из него. Он ушел недалеко от аула, когда нежданно для него с неба повалил снег белыми крупными хлопьями, этот невольный предатель его побега.
Через несколько часов после рассвета Сергея поймали черкесы, оставшиеся защищать аул от незваных гостей, и вернули обратно на веревке. Его протащили по всему аулу, подставляя под камни, летящие в него со всех сторон от мальчишек, сбежавшихся посмотреть на пойманного беглеца. После заперли в сарае под двойной охраной, ожидая возвращения бека.
- Зачем ты сделал это? Зачем? – не скрывал своих тихих слез Джамаль, по ту сторону одной из стен, сквозь щель в которой он передавал русскому лепешки, ведь того посадили на еще более скудный рацион. Мадина передала пленнику мазь для ног, которые сильно воспалились от увеличившегося трения оков о кожу во время его бега. Она, как и Джамаль, с ужасом ждала возвращения своего мужа, уже заранее предполагая, какая участь ждет беглеца, то и дело прося в молитвах Аллаха о милосердии Исмаила к русскому.

Исмаил вернулся через неделю после побега. Он был в хорошем настроении, так как набег удался – он привез с собой не только богатое добро, но и десяток пленников. Часть из них он опять планировал продать, часть оставить себе для работ по стройке.
Поэтому бек пощадил беглеца, лишь приказал дать ему двадцать ударов кнутом – выдержит, значит, такова воля Аллаха, пусть живет. В этот раз Сергея пороли перед пленниками, которых согнали во двор посмотреть на то, что ожидает каждого, кто осмелится ослушаться бека.
- В следующий раз, урус, я не только выпорю тебя, но и отрежу тебе что-нибудь, палец или ухо, - проговорил Исмаил тихо, лишь Сергей слышал его через пелену, что окружала его сейчас после порки. – Чтобы твоя потеря напоминала тебе, что нет отсюда пути для моего раба. Может, ты решишься назвать свое имя? Скажи же его, и твои муки будут прекращены.
- Сергей Загорский, - прохрипел Сергей и потерял сознание, получив от бека мощный удар в скулу.

С того дня пленников стали сгонять на работы по добыванию камня для дальнейшей работы по строительству. Их было шестеро вместе с Сергеем: трое солдат, один из них был уже в возрасте, юный корнет, совсем еще мальчик, и капитан, захваченный в плен, когда он следовал вместе с сопровождением с отпуск, в свое имение в Псковской губернии. Тяжелая работа на каменоломне, скудный рацион и установившаяся холодная зимняя погода вскоре сделали свое дело – один из солдат и молоденький корнет заболели и умерли. Сергею никогда в жизни не забыть, как плакал в бреду, кончаясь, этот безусый мальчик.
- Мама! Мама! Мамочка! – звал он тихим скулящим голосом, словно щенок призывает к себе суку. Это так давило на напряженные нервы, что капитан сорвался и принялся колотить руками и ногами в дверь, выкрикивая проклятия на головы черкесов. Сергей же попытался абстрагироваться от происходящего, мысленно унесшись в Петербург в вихрь вальса, в котором он кружил свою жену. Она улыбалась ему, ее зеленые глаза светились такой любовью, что у него захватывало дух, и заставляло его сердце колотиться о ребра с утроенной силой. Только в ней он видел свое спасение, в Марине. В ней одной…

На место умерших пленников Исмаил привез из соседнего аула двоих русских и одного татарина. Одним из русских был пожилой служивый. Разговорившись с ним, Загорский узнал, что тот провел в плену около двенадцати лет, меняя аулы и хозяев. Подобная перспектива ужаснула Сергея и надолго выбила из столь тщательно лелеемого им хладнокровия. По его расчетам выходило, что у него в запасе оставалось лишь два года, ведь срок строгого траура по всем принятым правилам был не более трех лет. Иного, по его мнению, и не могла носить Марина. Значит, он должен вернуться до окончания траурного срока. Он был обязан вернуться к ней.
В свой следующий побег Сергей пустился летом, предварительно подразбив цепи, свои и капитана, которого он взял себе в компаньоны. У них был запас воды и лепешек, собранный буквально по крупицам, путем урезания и без того их небогатого рациона. Кроме них в побег не пустился никто под воздействием слов старого служивого.
- Вас непременно поймают, - убеждал он Загорского и остальных. – За все эти годы моего плена я перевидал немало ужасов, что творят эти нехристи с беглецами. Оставьте эту затею. Так распорядился, видать Господь, и нам не изменить его волю.
Нет, думал Загорский. Я не изменю своего решения. Я переломлю Его волю, но вырвусь отсюда, туда в другую жизнь, к ней.

Их поймали спустя два дня. На этот раз Загорский сумел уйти намного дальше, и это не могло не радовать его, несмотря на то, что они с капитаном были схвачены. Исмаил лично сек их обоих, а потом, после того, как на Сергея опрокинули ведро ледяной воды, приводя его в чувство после порки, отрезал Загорскому мизинец на левой ноге.
- Я обещал тебе, урус. В следующий раз это будет правая нога, - пообещал он Сергею. – Я буду отрезать кусочек за кусочком от твоего тела, пока ты наконец не смиришься.

Их с капитаном бросили в яму, переведя лишь на воду в качестве наказания, но Джамаль и Мадина тайком носили им еду, поддерживая в них силы. После пленников снова перевели на каменоломню, а затем на расширение дома бека и небольшого крытого загона, где Исмаил планировал разместить подарок Абдулы-бея, большую дикую кошку, который получил от него в следующий визит того.
- Вот же чертово создание, - заметил старый служивый, когда эту кошку помещали в ее будущее жилище, с трудом удерживая сильное животное на цепи. Загорский же не придал новой пленнице Исмаила никакого значения, еще не зная, что на следующий год ему будет суждено познакомиться поближе с Зарой, такую кличку дал кошке Исмаил.

Это случилось аккурат этим летом. Абдула-бей снова прибыл с визитом к Исмаилу, который сумел совершить вылазку совместно с беками других селений, но уже на этот раз не на скромный аул, а на крепость урусов. Он привел много пленников, среди которых попался даже полковник, что не могло не радовать Исмаила, ведь за офицеров давали много денег выкупа.
Единственное, что огорчало его, так этот упрямый русский, так и не смирившийся со своей гордыней и по-прежнему называвший себя князем. Джамаль верил ему безоговорочно, подобное сближение с неверным не могло радовать бека. Сын убеждал бека посмотреть на то, как пленник метает кинжал, но из их разговора Исмаил лишь вынес то, что не стоит терять свою бдительность рядом с этим русским. Его поведение все же не могло не восхищать бека, но именно оно же раздражало его столь сильно, что он еле сдерживал себя. Именно поэтому он не стал возражать против наказания, на котором настаивал Абдула-бей для этого русского.

Все произошло так быстро, что Исмаил потом недоумевал, как это вообще могло случиться. Они прошлись с Абдула-беем до загона, где держали Зару, с восторгом наблюдая за грациозным животным. Рядом возились двое рабов, Исмаил даже толком потом не мог вспомнить, что именно они делали там. Абдула-бей вдруг заметил, что из-за драной рубахи одного из них выскользнул серебряный медальон на черном шнурке. Он быстро подошел к рабу и одним движением, прежде чем тот успел опомниться, сорвал медальон с шеи Загорского (а это был именно он). Тот тут же, не раздумывая ни секунды, бросился на Абдула-бея, сильные руки, натренированные тяжелой работой сомкнулись на его горле, и лишь трое охранников смогли вырвать бея из рук пленника. Никто не заметил, что тот все же сумел отобрать медальон из пальцев бея, зажав его в ладони.
- Убейте его! Убейте! – хрипел Абдула-бей, прижимая ладони к горлу. – Я хочу, чтобы он умер мучительной смертью, не быстрой и легкой, - его взгляд упал на загон, в котором бесновалась на цепи дикая кошка, взбудораженная криками рядом с ней. – Бросьте его к Заре! Я видел в Турции, как избавляются от подобных своенравных рабов! В загон его!

Исмаил сначала почувствовал сожаление и невольное сострадание к русскому, что сейчас смотрел на них исподлобья, зло, с лютой ненавистью в глазах. Жаль, что он так кончит, ведь бек так благоволил к нему. Назвал бы он свое имя, и не было бы никаких страданий, а так… Исмаил пожал плечами, пленников у него сейчас и без того хватает, даже на выкуп, а вот такого партнера, как Абдула-бей днем с огнем не сыщешь.
- Значит, такова воля Аллаха, урус, - отводя глаза в сторону, сказал Исмаил. – Бросьте его Заре, ей как раз время для кормления.

Сергей едва успел намотать шнурок с образком на ладонь да так сильно, что буквально впился ему в кожу, как его с силой втолкнули в загон. Он быстро огляделся, чтобы сориентироваться, как ему поступить. Сдаваться он так просто не намеревался. Помоги мне, шептали его губы, он даже не знал толком, кого именно молил о помощи – Господа или своего святого, образ которого давил ему ладонь.
В загоне было тесно для каких-либо маневров, а цепь Зары была довольно длинная – она могла достать его в любой точке, где бы он не искал убежища от ее острых когтей и зубов. Загорский понял, что ему не избежать прямого столкновения с кошкой, что вся подобралась для прыжка на свою жертву. Сейчас или никогда, решился он. Я должен жить. Ради нее…

Все, что произошло потом, Загорский помнил смутно. Лишь свою слепую ярость, застившую ему глаза, да боль, которую он чувствовал, когда кошка вцеплялась в него. У него была лишь одна цель – добраться до горла, сжать его со всей силой, на которую он был способен. Сергей не знал, сколько прошло времени, пока он сумел сомкнуть руки на мощной шее кошки, он и свои руки-то видел с большим трудом – кровь текла на его лицо и закрывала обзор. Он только давил и давил, чувствуя, как бежит адреналин по венам, делая его словно берсерком, о которых он читал когда-то в другой жизни. Лишь когда лапы больше не давили когтями его спину, а упали по бокам от него, а сама кошка затихла, громко хрипя, Сергей понял, что из этой схватки он сумел выйти победителем. И в тот же момент силы оставили его, и он упал на теплое большое тело без чувств.

Пришел в себя Загорский уже в яме, куда, видимо, по настоянию Исмаила, его бросили, и где нашел его сейчас Джамаль. Судя по тому, что его схватка с кошкой произошла, когда солнце было в середине небосвода, а сейчас над ним ярко светили звезды, пролежал без сознания он тут, на дне ямы довольно долго.
Сергей услышал, как удалился прочь Джамаль, и облегченно перевел дыхание. Он искренне боялся, что мальчик сейчас, когда Исмаил так зол из-за потери своей любимицы, может попасться у ямы с пленником. Сергей погладил ханку пальцем, а затем поднес к носу и попытался понюхать ее, но этот вдох отдался такой резкой болью в ребрах, что он понял – несколько ребер были сломаны большими лапами кошки. Не в силах терпеть более боль во всем теле – ему казалось, что сейчас не было такого места, что не беспокоило бы его сейчас, Сергей взял в рот ханку и принялся медленно разжевывать. Он знал, какое действие она оказывает, для него не было секретом, что черкесы и жевали, и курили наркотики, но он забыл уже, каково это погружаться в эйфорию наркотических грез.

Сергей на мгновение закрыл глаза, а когда открыл, увидел, что он наконец-то достиг своего рая. Его le paradis terrestre•. Место, желаннее которого для него не было за все время, что он провел в плену. Да что тут скрывать – за всю его жизнь.

Легкий ветерок развевал кисейные занавеси балдахина, ласково играл со светлыми прядями волос, не причиняя, в прочем, ни малейшего беспокойства их обладательнице, которая сладко сейчас спала в ворохе подушек. Сергей приблизился к постели, едва дыша. Он уже забыл, как она прекрасна…
Он присел рядом с ней на постель, ласково провел рукой по ее волосам, по ее глазам, скулам, губам, легко касаясь кончиками пальцев ее бархатной кожи. Она вдруг распахнула свои дивные зеленые глаза, взгляд которых он так часто воскрешал в своей памяти, и улыбнулась ему, медленно раздвигая губы в нежной улыбке. Он, все еще не веря, что он здесь, рядом с ней, начал гладить ладонями ее лицо, ее тело, а она откинулась назад и млела под его руками. Потом он резко поднял ее, приблизив ее лицо к своему, глаза к глазам, губы к губам. О Боже, он уже забыл вкус ее губ! Как он сейчас пьянил ему голову!

- Мой милый, - она оторвалась от его губ и обхватила ладонями его голову, ласково теребя волосы. – Мой милый, ты здесь… ты со мной…
- Ненадолго, - прошептал он, прекрасно осознавая, что это только наркотик сумел соединить их сейчас. С его ресниц вдруг сорвались горячие слезы и упали на ее руки и на постель. Она гладила его волосы, потом стала целовать его глаза, нос, губы, шею, и он стиснул ее в своих объятиях изо всех сил, не желая расставаться с ней более.
- Я люблю тебя. В тебе моя жизнь, моя милая, моя душа…, - прошептал он, прижимая ее голову к своему плечу, вдыхая запах ее волос. А потом его голос стал стальным, мускулы рук напряглись. – Я вернусь. Я убью любого, кто встанет между нами, разорву голыми руками, я пойду на все, что угодно, но я вернусь, обещаю тебе. Я вернусь!

• застывший темно-коричневый сок маковых коробочек (он же опий-сырец), сформированный в лепешки 1-1,5 см в поперечнике. Является наркотическим средством.
• «бек» — вождь
• рай на земле, земной рай (фр.)
_________________

ура! я знала,я чувствовала ,что СЕРГЕЙ жив.ЭХ,теперь переживаю,что у Марины с Анатолем все было.

Приятно было прочитать, что я вас порадовала . А вот кто-то, наверное, огорчится таким поворотом... Симпатии-то у всех разные.



Ну, а как иначе? Она же его жена венчанная. Куда ей деваться от супружеского долга-то?
_________________

Да уж... Ждала-ждала, а вот теперь и не знаю, рада ли тому, что Сергей жив... Точнее, стала переживать, чем же все закончится!
_________________

Странно читать именно от вас это.
Вы же так переживали, когда Сергея чуть не убили, а тут вот уже как... Разонравился?
_________________

Нет, не разонравился. Просто... К Анатолю уже привыкла. Жалко его... И Марину жалко... И Сергея...

Что-то я жалостливая сегодня очень
_________________

С этим не поспорить...
_________________

Marian, замечательно!
Согласна с девочками, что твой роман обязательно должен быть издан. Все настолько живо и выразительно, а последнюю главу вообще как на иголках читала. Написано так сдержанно и спокойно, но такие сильные эмоции пробуждает.
Анатоль, - впечатление такое, что твое мнение о нем постоянно меняется, нет? Он неровен, но, наверное, так оно и должно быть. И благородство, самоотверженность вполне может сочетаться с собственническим инстинктом не самого романтического толка. Но, как он решил ситуацию с Марининой сестрой, очень понравилось. Тоже, конечно, вспомнилась Лидия Беннет почему-то. Но, в принципе, не единственная же она была в литературе барышня, которая сбежала, чтобы тайно обвенчаться. В любом случае, для характеристики Анатоля - то, что надо. А Марина, похоже, к нему не то что симпатии и благодарности не испытывает, а вообще что-то близкое к отвращению. Сцену близости, даже несмотря на то, что она очень краткая и туманная, захотелось перелистнуть, так неприятно там Анатоль показан.
Сцена с дедушкой очень понравилась, бал замечательный, да все, как всегда прекрасно написано. На Арсеньева я обиделась, ну да ладно, разберемся))
Глава с Сергеем, как я уже сказала, выше всяких похвал, бьет по нервам. Ну и радостно, конечно, что Загоский наконец-то появился, хоть и в таком жутком положении, бедняга...

Но это мелочь, а роман, без преувеличения, великолепный, ты умничка!
Кстати, а что за ляп, который ты обнаружила? Не поделишься, мне тоже интересно.
Жду продолжения.

Одинец,
Марина, очень рада, что снова тут, в моей темке . Все думала, когда же ты ко мне зайдешь...
Спасибо в который раз за твои слова , очень приятно.


Тут ты просто в точку попала. Изначально он задумывался совсем другим, но вот со временем стали открываться довольно неприятные стороны его характера. Он словно яблоко красивое - румяное со всех сторон, но с маленькой невидимой глазу червоточиной.


Да нет, благодарность-то есть. Из нее она и смирилась со многим в ее браке. Но вот симпатия... Ну, как она может возникнуть, когда Аатоль вечно "на посту"?


Ну так дорвался-таки... Да со страхом - вдруг в постели будет не он в ее голове.

Ой, я даже сама измучилась, пока ее писала. Как представлю себя на месте Марины - покориться человеку, чужому, нелюбимому...


А ты на за что обиделась?
Ну, у него тоже есть причины не принять то, что произошло за время его отсутствия. Да и со стороны смотрится "красиво" - сначала с одним любовь была, потом резко и быстро захомутала другого... Его право так думать. Жаль, конечно, что он непременно скажет это вот свое мнение позднее


А уж мне как его жаль! Прямо до слез... А еще какие муки у него впереди...


Истинное дитя гор . Ну, а если серьезно, то тут коса на камень - Загорский для него как бельмо на глазу. Прямо идея-фикс стала - либо сломаю, либо никак. Если уж его собственный сын боится...


Ну, так она контактировала с ним, пока он даже веки-то поднять не мог . А как пришел в себя, так только переглядываться стали, не больше.


В датах. Причем, никто не заметил тоже... Видимо, роман читался, как по маслу, не до дат было читателям.
Дата венчания задумана была на 6 июня 1836 года, а письмо Марине о ссылке Загорский, по ошибке автора, вдруг датировал 12 июня, вместо 2-го числа


Пишу, пишу
Может, ночью допишу и скоро выложу.

ПыСы. Нашла у себя я в Ворде косяк - он сам поставил галочку напротив "Не подчеркивать слова с ошибкой". Ура, ура , а то мучилась с редактированием - глаз-то замылен.
_________________

Marian, вы молодец! Все просто замечательно, герои как живые. Сразу вспоминается предсказание цыганки Анатолю. Раньше я думала, что он сможет прислушаться к Сергею, поймет его. Но сейчас уже в этом не уверена.
И раз уж заговорили о ляпах: сестра жены - это свояченица, а не сватья.

Спасибо


Ой, вот это да. Поистине подразумеваю одно - пишу другое . Пойду исправлять...
_________________

 » Глава 36

Как-то у меня прямо одна за другой главы пошли. Прямо вдохновение напало!
Надеюсь, это не скажется на качестве? Если что, сильно не ругайте

Глава 36

Завидово, весна 1839 года

Марина аккуратно перерезала толстые стебли розы ножницами и складывала цветы в корзину, что держала в руках горничная. Они передвинулись дальше по оранжерее, к следующему розовому кусту, и Марине стало видно сквозь немного оттаявшее стекло окна, как катает по двору Леночку на салазках по скользкому льду молодой лакей, а Агнешка прихлопывает в ладони при каждом повороте салазок, заставляя маленькую барышню заливисто смеяться.

Марина задержалась на этом месте, любуясь своей дочерью. Ей было уже два года, совсем недавно сровнялось - всего пару недель назад. Черты ее лица постепенно поменялись и продолжали свои перемены. Теперь уже было сложно признать в ней Сергея Загорского. Все, кто видел маленькую дочь Марины, признавали ее исключительное сходство с матерью – тот же разрез глаз, тот же высокий лоб, того же цвета кудряшки, что и волосы Марины. Иногда, правда, находили в Леночке и черты Анатоля, что неизменно приводило Марину в удивление и пару раз даже вызывало чувство некой досады, словно ей не хотелось, чтобы ее дочь сравнивали с мужем.
Марина же отчетливо признавала в дочери черты любимого человека. Его нос, овал лица, некоторая схожесть в мимике. Но больше всего напоминали Сергея глаза Леночки – удивительного серебристого цвета.

Иногда Марина чувствовала такую непреодолимую любовь к этому маленькому человечку, так похожему на Загорского, по ее мнению, что она не могла сдержать себя и крепко прижимала к себе дочь, невзирая на ее протесты. Она была готова целовать ее пухленькие щечки, обнимать ее маленькое тельце до конца своих дней. Всю ту любовь, что она не могла подарить любимому человеку, Марина изливала теперь на его дочь.

Но если безграничные чувства Марины к ребенку были понятны, то любовь Анатоля к Леночке до сих пор была непривычна Марине. Анатоль просто обожал Леночку. До исступления.
- Я люблю в ней тебя, - как-то сказал ей муж под воздействием хмеля после какой-то редкой для него офицерской попойки. – Она твоя маленькая копия, и она меня любит. Любит меня, понимаешь?

Иногда подобная привязанность его к ребенку даже страшила Марину, ведь она впервые видела подобную сильную отеческую любовь. В свете было не принято уделять много внимания собственным детям, перекладывая заботу о них на плечи гувернеров, нянь, дядек, отселяя из подальше с глаз в мезонин дома.
Но в этом случае Анатоль, на удивление Марины, презрел каноны света, которые так свято соблюдал во всем безукоризненно, и буквально боготворил Леночку, проводя с ней каждую свободную минуту своего времени.
- Я скоро начну ревновать вас к дочери, мой дорогой, - иногда выговаривала мужу Марина шутливо, а он лишь радостно улыбался в ответ.
- Ты даже не представляешь, как отрадно мне слышать это из твоих уст, - и с этими словами ловил ее руку и целовал нежно ее пальцы.

Прошедшие годы сблизили их, как супругов, заставили Марину смириться с некоторыми чертами характера Анатоля, что так не нравились ей: его контроль над ее жизнью, особенно когда она переезжала на время сезона в Петербург, его ревность и вспыльчивость, его неумение выслушать и принять другую точку зрения, отличную от его мнения. Он безумно переживал, когда при выезде в свет Марину обступали ее многочисленные поклонники, и, по его мнению, она была слишком любезна с кем-либо из них, но никак не показывал этого на людях, сохраняя свое реноме. Лишь после, наедине, в тиши спальни он мог выпустить пар, который копился в нем в течение всего вечера – кричал, швырял предметы, что попадались под руку, но, слава Богу, не в нее, а мимо, стараясь напугать ее, дать выход своей ярости. А ночь, что следовала за этой вспышкой ярости, была полна какой-то странной грубой ласки, отличной от той нежности, с которой он обычно ласкал тело Марины. Словно он стремился наказать ее за свои эмоции, за то, что он так мучился по ее вине.

Скоро Марина, впрочем, привыкла гасить эти вспышки гнева и ревности чуть ли не на корню. Анатоль обожал, когда она ластилась к нему, словно кошка, шепча на ухо ласковые слова, нежно касаясь губами его уха. В эти моменты он был словно воск в ее руках, забывая обо всем на свете. Марина могла бы пользоваться этим приемом и в других моментах их совместной жизни, но ей казалось это не совсем справедливым по отношению к нему – эти нежные слова, лишенные всякого смысла для нее, ведь они не были наполнены тем самым чувством, что женщина должна испытывать к мужчине, произнося подобное.
При этом никогда в ее речах не проскальзывали три коротких слова, никогда она не говорила их Анатолю, считая бесчестным для себя и по отношению к нему совершить подобное. Я тебя люблю. Самые желанные слова для ее мужа, она знала это. Но заставить себя произнести их так и не смогла. Ведь означало бы солгать ему, ввести в заблуждение.

Она не любила своего супруга. Грустно признавать это, но это так и есть. В ней не было к нему того ослепляющего, безумного чувства безграничной любви, что Марина когда-то испытывала к Загорскому. Скорее, чувство ее к супругу было основано на благодарности к нему за все, что он сделал и продолжает делать для нее и дочери, а также на некоей привязанности, которую испытывают к человеку, который постоянно присутствует рядом, с которым были прожиты многие недели.

В том, что эта привязанность существует, она убедилась еще в 1837 году, когда Анатоль уехал в сентябре в Севастополь, а затем в Кавказский край, сопровождая в поездке Его Императорское Величество с женой и наследником. Тогда Марина чуть с ума не сошла от беспокойства. Ей казалось, что она непременно потеряет его, как некогда потеряла Сергея. Кавказ для нее стал символом смерти, горькой утраты. Только успокоительные капли и спасали Марину в ту долгую поездку ее супруга. Но ночью, когда их действие заканчивалось, к Марине приходили кошмары, в которых она видела, как Анатоль попадает в засаду горцев и погибает у нее глазах. Когда же она подбегала к нему, чтобы попытаться остановить кровь, текущую из его раны, и переворачивала к себе лицом, то узнавала в человеке, лежащем у нее на коленях не супруга, а Сергея. И это понимание отражалось такой болью даже во сне, что она просыпалась с криком, будя спавших в гардеробной домашних девок. Она неистово молилась перед образами за сохранность в пути своего супруга, и лишь возвращение Анатоля смогло вернуть ей душевное равновесие.

В следующий раз смерть чуть не вошла в жизнь Марины в декабре того же года, когда поутру в Завидово прискакал гонец со страшной вестью о пожаре в Зимнем дворце. В тот вечер у Анатоля было дежурство, и он вместе с остальными кинулся на борьбу с огнем и на спасение царского имущества. В тот день все, находившиеся в момент пожара во дворце, проявили такое усердие, что сам Император увещевал их в некоторых особо опасных случаях спасать себя самое, а не картины и мебель.
Гонец сообщил Марине, что ее супруг пострадал при пожаре, лежит сейчас в спальне городского особняка, что к нему вызвали лейб-медика. Насмерть перепуганная женщина, споро заложив сани (возок был слишком уж грузен и ехал медленно), поручив ребенка заботам Агнешки, помчалась в Петербург, молясь про себя всем святым, кого только могла вспомнить в эту минуту, чтобы помогли ей и не оставили ее вдовой. Ей почему-то казалось сейчас это самым страшным – остаться одной, совершенно одной.
Марина влетела в городской дом, словно пушечное ядро, перепугав дворню своим неожиданным появлением, быстро вбежала в спальню Анатоля, где он лежал в постели, и, убедившись, что он жив и почти невредим (лишь небольшие ожоги да простуда), кинулась к нему на грудь, безудержно рыдая. Анатоль лишь улыбался и гладил ее по волосам, успокаивая. Ему было по душе ее беспокойство о нем, эти слезы. Значит, небезразличен он ей, вовсе нет. Кто знает, во что ее чувства к нему смогут перерасти в дальнейшем?

Именно пожар в Зимнем дворце и послужил той точкой, с которой началось их сближение, как супругов. После Анатоль стал чаще бывать в Завидово, а Марина стала, без опаски оставляя дочь домашним, выезжать к нему в столицу. Конечно, из-за занятости супруга виделись они все же не часто, но теперь в их свиданиях было гораздо больше теплоты, чем прежде, гораздо больше нежности друг к другу.

Супруги наконец-то пришли к компромиссу по поводу того, где им следует все-таки жить постоянно – в деревне или в столице. Весь сезон, от начала и до конца, Марина с дочерью проводила в столице, полностью погружаясь в светскую жизнь – балы, маскарады, салонные рауты, званые ужины, иногда даже несколько за вечер. И визиты, визиты, многочисленные визиты. Без них было бы немыслимо представить жизнь Марины в Петербурге.
Но затем после бурных Масленичных гуляний наступал Великий Пост, и Марина уезжала обратно в деревню, где ее по мере выпрошенных отпусков навещал Анатоль. Там она проводила почти все лето, возвращаясь в столицу лишь в июне-июле, когда объявлялись гвардейские маневры, и по этому поводу давались балы. После же бала в честь дня рождения императрицы Александры Федоровны Марина покидала светскую жизнь на долгое время – до самого начала сезона после окончания Филиппова поста.
По мнению Анатоля деревенская жизнь была скучна, Марине же она была по душе гораздо больше, чем тот светский водоворот, в который она попадала в столице. Ей нравилось, что тут заметнее происходит смена природных сезонов, нравились эти бескрайные просторы, эта сельская тишина.

Лишь несколько раз Марина покидала имение за время, что она проводила в Завидово, уезжая за пределы губернии. Она навещала свою подругу и своего крестника Митеньку, долгожданного наследника в семье Арсеньевых, появившегося на свет в апреле 1838 года.
- Он такой красивый, - шептала ей счастливая Юленька в тот самый первый приезд Марины к ней, сразу же после рождения ребенка. – Он вырастет высоким и широкоплечим и разобьет еще немало женских сердец.
- И тебе не жаль этих несчастных, моя милая? – с улыбкой спрашивала ее Марина. Юленька в ответ качала головой, задорно смеясь.
- Ну не его же вина, что он так хорош собой! В народе говорят, что красивый ребенок всегда плод счастливой любви, - уже проговорив эти слова, Юленька сообразила, что ляпнула совсем не то, что следовало, и виновато посмотрела на подругу.
- Прости меня, ради Бога, дорогая. Я после родов словно в какой-то эйфории – сама не понимаю, что делаю и говорю.

Марина протянула руку и погладила ладонь Юленьки поверх одеяльца, в которое был завернут ребенок.
- Нет, не извиняйся, я поняла, что ты хотела сказать, - ответила она на реплику подруги. Они немного помолчали, глядя на младенца в руках Юленьки, а потом Жюли решилась спросить:
- Ты жалела когда-нибудь, что у тебя нет дитя Загорского? Что Элен - дочь Анатоля?

Марина резко вздрогнула и невольно отшатнулась от подруги, отвела в сторону глаза, пытаясь скрыть промелькнувшие в них боль и стыд за свой обман.
- Я никогда не жалела о рождении Леночки, - глухо сказала она правду. – Ни одного дня не наступало, чтобы я сожалела об этом.
- Ты еще вспоминаешь о нем? – запинаясь, спросила Юленька, уловив в голосе подруги муку и какую-то странную тоску.
- Иногда, - согласилась Марина. – Иногда наступают дни, когда он приходит ко мне во сне. Я не вижу его лица, оно словно размыто. Зорчиха не обманула – я забыла его. Но ту страсть, что когда-то соединяла нас, сладость его поцелуя, его нежность мне, видно, позабыть не суждено.

Марина замолчала и вспомнила, как однажды она что-то искала в своей гардеробной, не желая звать горничных, и наткнулась на шкатулку, что когда-то отдала Агнешке. Ее в тот же миг захлестнуло такое бурное желание открыть ее, взглянуть хотя бы одним глазком на его лицо на рисунках, коснуться бумаги, что когда-то держала его рука. Марина побежала в кабинет и, схватив кочергу, попыталась вскрыть запертый ларец. Это ей никак не удавалось. Она сломала пару ногтей, расцарапала резную крышку железом, била по ней изо всех сил, не замечая, как по лицу бегут горькие слезы.
На шум прибежала дворня во главе с Агнешкой, что тут же коршуном налетела на Марину и вырвала из ее рук истерзанную шкатулку, сопровождаемая удивленными и растерянными взглядами слуг.
- Навошта взяла не свае? – нянька передала ларец в руки Игната и велела ему унести его прочь, а сама опустилась на пол рядом с барыней и крепко прижала ту к себе, подставляя свое плечо для ее слез. – Не час яшчэ, голубка. Яшчэ крови рана твоя. Не час яшчэ.

- Мне иногда кажется, что я обречена любить его до конца моих дней, - продолжила Марина свой монолог Юленьке, внимательно слушавшей ее, сочувственно сжимавшей ее ладонь. – Мне никогда не забыть его. Любовь к Сергею словно проросла в меня, в мое тело и душу, пустила настолько глубоко свои корни, что ничто не способно извлечь ее оттуда. Я иногда забываюсь, проходят дни и даже месяцы. Но потом какая-нибудь мелочь, неприметная маленькая деталь снова возвращает меня в прошлое, не давая покоя моему сердцу. Слава Богу, нет более той боли, что терзала меня раньше. Я уже смирилась с его потерей, приняла его уход. Но бывают моменты, когда просыпаюсь рядом с мужем, и страстно хочу увидеть рядом на подушке не его лицо, другое. Грешные мысли, Жюли, знаю это, но как прикажешь сердцу? Никак…

Но Марина тогда умолчала о том, что бывают ночи, когда она во сне целиком и полностью отдается Сергею во сне, его рукам и губам. В этом она не могла признаться никому, даже собственному духовнику. Сергей приходил к ней и ласкал ее, целовал ее губы и ее кожу, брал ее истосковавшееся по страсти тело, возвращая Марину в дни полные нежности и неги. Она просыпалась, вся мокрая от пота, чувствуя, как сладостная истома разливается по ее телу, как бешено колотится сердце в груди. И она ждала этих снов. Ждала, хотя корила себя за них, за предательство собственного тела, покоряющееся ее ночному любовнику, но непокорное супругу, который так и не сумел вызвать в нем отклика своей страсти, своим ласкам.

Да, это правда, Анатоль сумел стать ей верным другом, великолепным отцом ее дочери, заботливым супругом. Но любовником, способным разжечь в ней огонь страсти, он так и не стал.

Хотя разве это главное в супружестве? Разве это так важно по сравнению с тем фактом, что он безумно любит дочь, а она его? Ведь когда он приезжает к ним с Леночкой после долгого отсутствия, та тотчас бежит из детской, смешно перебирая при этом своими пухленькими ножками и лепеча «Папа, папа» на французский лад. А Анатоль подхватывает ее на руки и начинает кружить да так сильно, что у Марины захватывает дух, и она просит опустить дитя на пол. Но муж не слушает ее, подхватывает и ее тоже, вовлекая в это безумное кружение по комнате. Смеется Анатоль, хохочет Леночка, и Марина тоже невольно улыбается при этом.

Или когда они лежат с Анатолем в постели утром (он настоял, чтобы они никогда не спали раздельно), уже пробудившиеся, но не открывающие глаза, потому как слышат глухое «шлеп» - «шлеп» по половицам босыми ножками, и недовольное ворчание Агнешки, что «Ленуся не апранула шкарпэтки на ножаньки•». Открывается дверь в спальню, Леночка заходит будить своих родителей. Но Анатоль уже хохочет во весь голос, услышав слово «шкарпэтки». Он его уже не раз слышал, но оно всегда вызывает в нем бурный смех.
Увидев, что никто из родителей не спит, как говорила ей няня, Леночка забирается на перины и прыгает на Анатоля. Тот начинает ее щекотать, она довольно повизгивает при этом, отбиваясь ножками от рук своего мучителя. Потом они уже вдвоем набрасываются на Марину, которая с улыбкой до этого наблюдала за их возней, и начинают щекотать ее, невзирая на ее протестующие крики.

Разве все это не стоит минутной истомы в ночной тиши? Разве неравноценны моменты бешеной страсти целой жизни, полной тихих семейных радостей?

Марина вдруг вздрогнула, услышав крики, донесшиеся до нее сквозь оконное стекло оранжереи и нарушившие ход ее мыслей. Она выглянула в окно и заметила, что к дому, размахивая шапкой, бежит один из дворовых людей, указывая при этом выбежавшему к нему навстречу лакею куда назад, на дорогу к усадьбе.
- О Боже, - прошептала Марина, чувствуя, как холодеют руки. Точно так же кричали, когда в Завидово скакал верховой с вестью о том, что барин был ранен на пожаре. Неужели, что-то случилось? Был бы просто экипаж, дворовый бы так не бежал со всех ног. Значит, в Завидово едут с вестями.

В это время во двор усадьбы, цокая подковами по камню, буквально влетела лошадь с всадником в бобровой шапке. Марина с изумлением узнала в нем Арсеньева и буквально побежала прочь из оранжереи в основной дом, чтобы узнать, что привело его в Завидово да при такой скачке.
- Что-то с Жюли? С Митенькой? – сразу же спросила она, едва вбежав в гостиную, куда проводили визитера. Тот молча покачал головой и подошел к ней, чтобы прикоснуться губами к руке. Затем он вдруг коснулся холодными губами ее щек, и Марина испуганно вздрогнула от этого вполне приличного приветствия, но столь непривычного со стороны Арсеньева в последнее время.

Анатоль, вдруг пришло ей в голову. Что-то с ним случилось в Пензе, куда он выехал с государем по делам. Но что? Перевернулись сани, как бывало не раз в пути с путешественниками? Или его свалила горячка?
- Анатоль? – спросила Марина у Арсеньева, который, как она сейчас только заметила, даже не снял шинели и так и стоял в центре комнаты, глядя на нее в упор с каким-то странным выражением в глазах. Тот снова покачал головой, а потом проговорил:
- Присядьте, Марина Александровна, прошу вас, - и когда Марина покачала головой, вдруг сам подошел и, опустив на ее плечи ладони, усадил ее в кресло, стоявшее за ее спиной. Потом помолчал с минуту, по-прежнему не отрывая взгляда от ее испуганных глаз. Ее мысли метались в голове, строя самые подчас совсем нелепые предположения, но того, что она услышала от него позднее, Марина даже представить себе не могла.

- Жюли велела ехать к вам сразу же, как мы получили письмо. Я понимаю, это прозвучит странно, нелепо… Я сам не поверил бы никогда в такое, но les faits sont des témoins obstinés•. Сам Вельяминов подтвердил его личность. И почерк… его почерк…Я бы узнал его из тысячи
- О чем вы говорите, Павел Григорьевич? – растерянно пролепетала Марина, ничего толком не уяснив для себя в его сбивчивой речи. Арсеньев взял ее ладони в свои руки и просто и коротко сказал:
- Серж вернулся.

Сначала Марина не сообразила, о ком именно идет речь. Затем, глядя на то, как внимательно наблюдает за ней Арсеньев, вдруг осознала, кто является предметом их разговора. Это что, чья-то глупая шутка? Разве это может быть правдой? Разве сны могут становиться явью?
Арсеньев, видя неверие в ее глазах, коротко кивнул, и она поняла, что это правда, иначе он не стоял бы здесь, на коленях перед креслом, в котором она сидела, и не сжимал бы ей так сильно руки.
- Вернулся? – тупо переспросила она и вдруг почувствовала, как у нее сжимается горло, перекрывая свободный доступ воздуха в легкие. Она попыталась вздохнуть, но вместо вдоха у нее получился всхлип, и Арсеньев тут же подскочил к дверям и, распахнув их, крикнул в глубину дома: «Воды! Быстрее воды!».

Он вернулся! Он жив! Живой!
Марина поднялась с кресла и метнулась к Арсеньеву, стоявшему в дверях. Схватила его за плечи, затрясла с такой силой, какую и не подозревала у себя доныне.
- Поклянитесь! поклянитесь, что это правда! – выкрикнула она, а он оторвал от себя руки и плотно закрыл двери, чтобы слуги, прибежавшие на его зов, не стали свидетелями их разговора и странного поведения барыни.
- Я клянусь вам своей жизнью, - коротко ответил Арсеньев, и руки Марины упали, словно у куклы, нити которой ослабил кукловод. – Я получил вчера вечером письмо. От него. Его почерк, его стиль. Я тоже не поверил своим глазам, думал, какая-то жестокая шутка. Подделка. Но письмо пришло с запиской от генерала Вельяминова, - он помолчал и тихо добавил. – Это он. Он вернулся.

Марина в изнеможении упала в кресло, закрыв лицо руками. Господи, спасибо тебе Господи! Он живой! Живой!
- Он был ранен тогда, а не убит. Не ведаю как, но денщик ошибся при опознании тела, - продолжал Арсеньев, но Марина уже не слышала его. Лишь одна мысль билась, словно птица в ее голове – он жив! Живой! – Он попал в плен, где и провел все эти годы. Лишь недавно сумел бежать. Он едет сейчас в Загорское. Через несколько дней, судя по дате письма, он будет уже там. Я прямиком от вас еду туда.

Марина вдруг выпрямилась и посмотрела на Арсеньева сквозь слезы, что бежали по ее лицу, но она не замечала их. Ее глаза светились при этом таким светом, что тот невольно поразился тому, какое впечатление произвела на нее эта новость. Казалось, она, словно цветок, что распустился под лучами выглянувшего из-за туч солнца.
- Он здоров? Как он? – спросила Марина с волнением в голосе, и Арсеньев невольно засомневался в своей предубежденности против нее. Ведь так сыграть тревогу невозможно.
- Он не пишет об этом, но генерал Вельяминов писал, что Серж в добром здравии, - ответил он.

Марина снова откинулась назад на спинку кресла и, закрыв лицо руками, рассмеялась низким довольным смехом. Она чувствовала себя такой счастливой в этот момент, что казалось, сейчас вспорхнет и полетит, словно бабочка. Но следующая реплика Арсеньева вернула ее с небес на землю:
- Серж написал мне о вас. Я думаю, что первое же, о чем он спросит меня – о вас, - они встретились глазами: его смотрели настороженно, а ее – со страхом и мукой. – Что мне ему ответить?

Что ему ответить? Марина выпрямилась в кресле. Что можно ответить человеку, который предал ее, обманул в самом святом, что только было для нее? Он отнял ее честь и чуть не погубил ее жизнь. Но чувство к нему она так и не смогла вытравить из своей души и пронесла сквозь эти годы, несмотря на то, что эта любовь была обречена на муки. Ей так многое хотелось сказать сейчас, так многое передать на словах, но разве могла она?

Лучик весеннего солнца вдруг пробился сквозь оконное стекло и побежал с подоконника на пол, а потом по полу до кресла, в котором сидела Марина, блеснул на золотом ободке кольца на безымянном пальце ее правой руки. Марина перевела взгляд на свою руку и грустно улыбнулась.
- Direz à prince Zagorsky ses quatre vérités•, - произнесла она более прохладно, чем ей самой хотелось. Ее тон не пришелся по нраву Арсеньеву, и он резко выпрямился. Та тонкая нить, что установилась меж ними в последние несколько минут, снова оборвалась. Он натянул перчатки и кивнул ей на прощание.
- Au revoir, madam•! – с этими словами он вышел вон, не желая более оставаться подле нее.

Марина слышала, как затихает вдали звук каблуков его сапог, как он кликает слугу, чтобы ему подали лошадь. Она сжимала ручки кресла так сильно, что костяшки ее пальцев побелели. Как же ей хотелось тоже сейчас скакать в Загорское! Да что там скакать – она бы пешком и босиком по талому снегу пошла бы в имение Сергея, лишь бы увидеть его. Убедиться, что это не сон, что он действительно жив, а не лежит на фамильном кладбище Загорских.
Марина представила, как бросилась бы к нему, и он закружил бы ее в своих объятиях. Она непременно коснулась бы его лица – нос, глаза, скулы, подбородок, лишь бы убедиться, что под ее пальцами теплая кожа. У нее даже закололо в кончиках пальцев, настолько велико было ее желание сделать это. Она бы крепко прижалась бы к нему всем телом, так крепко, словно стремясь раствориться в нем полностью, без остатка. Уткнулась бы носом в ямку у него под горлом, ощущая его тепло, вдыхая запах его тела…

Марина резко поднялась с кресла и пошла, шатаясь, словно пьяная, натыкаясь на мебель, в свою половину. Там она опустилась перед образами и стала молиться, отсылая свою благодарность за чудо спасения Всевышнему и небесному покровителю Загорского – Сергию Радонежскому, кладя многочисленные поклоны, едва не ударяясь в раже лбом об пол.
Из молитвенного транса спустя некоторое время ее вывело тихое чириканье канарейки, с шумом вдруг запрыгавшей на жердочке в своей клетке. Марина вдруг почувствовала во всем теле такую неимоверную усталость, словно силы оставили ее. Она легла на ковер и прижалась мокрой от слез щекой к короткому ворсу. Со своего места она отчетливо видела, как скачет в клетке маленькая птичка, и это вдруг вызвало у нее истерический смех.

Птичка! Птичка в клетке! В клетке!
Она изо всех сил заткнула себе рот кулаком, чтобы ее не услышали в доме – двери в ее половину она забыла притворить, когда шла сюда, и теперь те была распахнуты настежь, впуская в комнату посторонние звуки. Марина ясно слышала неспешный говор Агнешки и звонкий голос Леночки, которые вернулись с прогулки и меняли платье, в детской, что была рядом с ее комнатами. До нее доносился звучный голос Игната, звяканье посуды, что пронесли в буфетную. Легкие шаги горничной в коридоре.
Дом жил своей жизнью, обычной, рутинной, наполненной будничными заботами, в то время как жизнь Марины сегодня развалилась на части.

- Как мне быть дальше, Господи? – прошептала она. – Как мне теперь дальше жить?

• Ленуся не надела носки на ноженьки (бел.)
• факты – упрямая вещь (фр.)
• Скажите князю Загорскому правду (фр.)
• До свидания, мадам! (фр.)
_________________