Обрученные судьбой (ИЛР)

 » Глава 39

Глава 39

В замке готовились к Рождеству.
Еще в первую неделю Адвента большие залы и холл были украшены длинными гирляндами из широких еловых лап, переплетенных между собой. Ксению поначалу эти украшения напугали, едва она увидела их впервые. По обычаям в ее земле еловые ветви использовались при погребении, и она даже подумала, что в Замок пришла смерть. Но ее страхи быстро развеяла Малгожата, улыбаясь, пояснила, что на период Адвента и Рождества и костелы, и жилища украшают именно елью в знак вечной жизни. Но Ксения еще долго не могла прийти в себя, и то и дело косилась за завтраком на темно-зеленую хвою, что висела длинной гирляндой над большим камином, чуть приподнимаясь в месте, где был выбит в камне герб Заславских. И весь день после Ксения ходила сама не своя – темный Замок с каменными стенами, богато украшенными шпалерами и оружием, казался ей ранее мрачным, будто могила, а ныне, с еловыми гирляндами, это сходство только усилилось.

Потому она старалась не спускаться лишний раз в залы, а сидела либо в своих покоях, либо в кухне, наблюдая, как лихо распоряжается Магдами слугами. Именно в кухне Ксения вдруг осознала, что она может сделать с хвойными ветвями, чтобы те не пугали ее так. Она наблюдала с интересом, как обматывает шелковой лентой цвета неба в летний день Магда толстую восковую свечу.

- Что ты делаешь? – не могла не полюбопытствовать Ксения. Магда оторвалась от своего занятия, улыбнулась Ксении.
- Это свеча Девы Марии, - пояснила она. – Обычно в Адвент мы зажигаем ее в церквях и жилищах. Такая же свеча стоит и в нашем костеле. Небесный цвет – это цвет Девы Марии, оттого и лента такая.
- А есть еще цвета Адвента? – заинтересовалась Ксения, обдумывая идею, что неожиданно пришла ей в голову вслед за словами Марии.
- Есть, - кивнула та. – Цвет пурпура. Цвет скорби по распятому на кресте Езусу.
- А можно ли и еловые ветви, что развешаны по Замку, украсить в честь Адвента? – спросила быстро Ксения, и Магда снова подняла на нее внимательный взгляд. По лицу панны явно читалось, что та что-то задумала, и теперь женщина решала – не повредит ли задумка панне, не опорочит ли та святое время ожидания великого праздника.
- В некоторых костелах, что в больших градах, как Краков или Вильно, я слыхала украшают и тканью, - проговорила Магда. – Но то костел, а то – Замок.
- Тогда пошли спросить к ксендзу, - сказала Ксения, все больше приходя в некое странное возбуждение своей затеей, уже заранее радуясь тому, что может выйти в итоге. Ожидать праздник Рождения Христова должно было отнюдь не в страхе, а в радости. И она более не желала бояться.

Послали к отцу Макарию. Тот поразмышлял почти половину дня, а после прислал ответ, что он не видит худого в том, что жители Замка так же выразят свою радость ожидания праздника Святого, коли и костел будет позволено украсить в том же духе. Это был тонкий намек прислать тех же тканей и лент, что будут украшать замок, но Ксения была готова подарить в латинянский храм даже что-то из своих камней за это разрешение.

Весь остаток светового дня в светлице, что была отведена в Замке под рукодельню, кипела работа. Ксения попросила часть служанок обвязать еловые ветви длинными полосами ткани цвета пурпура (цвет Девы Мари отец Макарий не допустил для украшения), что те и делали под четким руководством Магды, неожиданно для Ксении с энтузиазмом, принявшей эту задумку. Одна из гафорок Замка показала, как сооружать из длинных и тонких лент диковинные цветы. Ксения со своими паненками принялась делать их для украшения, чтобы потом прикрепить нитками к еловым гирляндам вместе с шелковыми бантами или нашить их вместе с короткими веточками ели на полосы пурпурного шелка, которыми Ксения задумала украсить и медные потолочные светильники.

В рукодельне работу сопровождал смех, шутки, которыми обменивались девицы, орудуя иглами. Грань между паненками и холопками стерлась, а та стена, что стояла между Ксенией и остальными вдруг испарилась. Она не ощущала себя более отторгнутой всеми, забылось одиночество, которое всякий раз атаковало ее, когда она была не с Владиславом. Ксения смеялась вместе со всеми, расспрашивала о предстоящих празднествах Рождества, и ей с удовольствием отвечали, подчас перебивая друг друга, толкая друг друга в бок, задорно смеясь над историями из минувшего года.

Последнюю залу закончили украшать, когда за окном уже темнело, под свет светильников, что держали в руках холопы, так норовившие заглянуть под юбки служанок, стоявших на скамьях и прикрепляющих цветы из ткани к гирляндам. Те визжали в ответ, шутливо толкали в плечи мужчин, не заметив Ксению, стоявшую в дверях, пришедшую глянуть на работу.
- Не надобно, повремени, - придержала она Магду, которая, видя суматоху, что творилась в зале, хотела поругать уж чересчур расшумевшихся слуг. Смех. Ей так не доставало его, того духа веселья, которым вдруг наполнился Замок ныне. Ксения словно вернулась в дни своей юности, когда так же веселилась с девицами в дни Коляд, когда те подталкивали ее сходить в баню судьбу свою спросить у духов. Разве могли духи поведать о том, куда занесет ее недоля? Или ее вела в эти земли доля?

Владиславу Ксения показала украшенные залы перед самым ужином, когда он возвратился из Заслава, где был по делам у местного войта. Она встретила его во дворе и поразилась вдруг, разглядев при свете факелов, с которыми ордината и его товарищей встречали слуги, как бледно его лицо, какие темные тени лежат под глазами, как резко выделяются черты его лица.
- Моя драга, - прикоснулся Владислав губами к ее ладоням, а потом повел ее прочь со двора, с мороза внутрь Замка.
- Я хочу тебе показать, - улыбнулась она, дотрагиваясь ладонью до его высокого лба, на котором снова залегли две глубокие складки, словно своим жестом могла разгладить их, стереть их. – Закрой глаза, Владек.

А потом взяла его за руку и повела вдоль светлиц в ту, самую большую залу, где стояло кресло ордината с высокой спинкой, где проводились приемы и сбор шляхты. Именно эту залу украсили богаче всех остальных, и именно ее первой хотела показать Ксения Владиславу, как результат дневной такой кропотливой работы.
- Гляди, - прошептала Ксения, поставив Владислава прямо в центр залы под большой потолочный светильник, и улыбнулась счастливо, видя его удивление, сменившееся восторгом, когда он огляделся по сторонам. А потом спросила, затаив дыхание. – Дивно?
- Дивно, - согласился он. – Это все – ты? Твоя задумка?
- Мне казалось, что так будет боле…, - но договорить Ксения не успела – Владислав вдруг подхватил ее и закружил по зале.

Зелень еловых ветвей, яркий пурпур, блеск свечей и лица шляхты и слуг, что были в зале в тот момент, слились в одно пятно от той скорости, с которой кружил ее Владислав. Все горести и трудности забылись в этот миг. Женщине всегда свойственно облагораживать жилище, которое она считает своим домом. Знать, и Ксения начинает привыкать к Замку, как он всегда желал того.
Владислав поставил ее на ноги и ласково коснулся губами ее лба, зная, что не может позволить себе большего на виду у десятков глаз.
- Мне по нраву то, что ты сотворила с Замком, - прошептал он. Ксения подняла на его счастливые глаза.
- Даже если при том я потратила рулон дорогой ткани?
- Даже так. Можешь тратить тканей, сколько пожелаешь, - улыбнулся Владислав. – А потом так же удиви меня, когда я вернусь…
- Когда ты вернешься? – нахмурилась Ксения, и его улыбка потускнела.
- Казаки. Снова. Теперь уже на град приграничный напали. В осаде его держат. Я должен ехать. Немедля.
И она снова проводила его в дорогу, как делала это ранее, когда Владислав уезжал по своим землям этой осенью. Только тогда она провожала его со спокойным сердцем, зная, что эта поездка всего лишь дань хозяйственным обязанностям, а ныне…

Ныне во дворе Замка не был слышен шумный людской говор, ведь стремились говорить, как можно тише, будто боясь спугнуть свою судьбу. Кое-где даже слышался тихий женский плач, и следом мужской голос, что-то говоривший в ответ, успокаивающий. Только лошадиное ржание, лязг оружия, треск факелов.
Ксения не плакала. Отчего-то глаза ее были сухи. Но ее душа так же металась в тревоге, билось сердце в груди, отчаянно протестуя против того, что в очередной раз подготовила недоля на ее пути. Она сжимала пальцами ткань рукавов кунтуша Владислава, сминая бархат, не в силах заглянуть в его глаза, боясь того мига, когда он взмахнет рукой, подавая сигнал к отбытию. И вот он поднимает руку, и Ксения буквально повисла на его предплечье, цепляясь со всей силой в ткань.
- Владек! – сорвался полустон-полувсхлип с ее губ, и Владислав, обхватив ладонью ее затылок, привлек ее к себе. Она уткнулась носом в бархат его рукава, чувствуя холод стали кирасы под своей щекой, и эта прохлада вдруг помогла ей успокоиться. В конце концов, она должна отпустить его с гордо поднятой головой, как и положено избраннице ордината.
Ксения подняла голову и заглянула в темные глаза, глядящие на нее с тревогой, несмело кивнула, и он позволил ей отстраниться, потом поднял руку. Заревел рог, зашумели во дворе воины, прощаясь с родными, занимая места в седле. Владислав провел пальцами по ее бледному лицу, а потом кивнул снова. Она с трудом заставила себя отступить на ступени крыльца, но не сдержалась – сбежала, когда Владислав поворачивал валаха прочь со двора, вцепилась в его сапог.
- Ты вернешься? – в ее широко распахнутых глазах плескался страх. Вдруг вспомнилось отчего-то, как провожали старшего брата Юрия в тот бой под Кромами, с которого его уже привезли в колымаге, завернутым в полотно.
- Я никогда не оставлю тебя! Ты жди, - твердо ответил ей Владислав и тронул коня, понукая его двигаться вперед, Ксении пришлось выпустить из рук его ногу, позволяя ему отъехать. А потом под стук копыт по каменной кладке двора метнулась к деревянной лестнице, ведшей на одну из крепостных стен, и уже оттуда вышла на открытую площадку, наблюдая, как растворяются в темноте первого месяца зимы темные силуэты хоругви Владислава, цепляясь за холодные камни, как еще недавно цеплялась за него самого.

«Ты жди!», сказал Владислав, и она стала ждать, каждый Божий день простаивая на стене, пока не коченели руки и ноги.
- Что ж ты творишь, панна? – приговаривала всякий раз Магда, самолично растирая ее ледяные ступни жиром. – Захвораешь еще. Вернется пан, и мне, и пану Ежи нездраво будет совсем от его гнева, что позволили тебе то.
Ксения только молчала, грея ладони о глиняную кружку с горячим бульоном, что давала ей Магда. Тепло постепенно наполняло ее тело, но ее душа оставалась холодна, полная каких-то странных предчувствий. Сны про тот темный лес, в котором она так отчаянно искала Владека, приходил все чаще ночами, и она стояла перед образами в киоте до самого рассвета, пока не приходили в ее покои паненки и Мария, пока служанка не разжигала заново, уже успевший догореть огонь.

Она часто выезжала с Ежи по уже установившемуся снегу, беря с собой то Марию, то Малгожату, к которой успела привязаться в последнее время. Мария, уже относившая половину срока (Марыля назначила ей срок разродиться перед Пасхой), стала ворчливой и раздражительной, Ксении и без нее хватало дурных мыслей. Оттого смешливая, полная задора юности Малгожата и привлекала ее ныне более, будто солнышко среди темных туч, вызывая ревность в Марии.
Малгожате никогда не сиделось на месте спокойно. Она то и дело понукала возницу гнать быстрее по снегу, чтобы морозный ветер бил в лицо, а в глазах мелькали разноцветные искорки солнечных лучей на снежном покрывале. Она же затевала некую забаву со стражниками, дежурившими на браме, кидая в них слепленные снежки, вызывая смех и у воинов, и у Ксении. И именно она же развлекала панну разными историями – забавными или пугающими, от которых кровь стыла в жилах, когда сидели за работой в светлице.
- Панна хорошо придумала с украшениями на Адвент, - сказала Малгожата как-то на прогулке. – Видела бы панна костел! Мы постарались украсить его на славу. Отец Макарий весьма доволен и велел кланяться панне и за ткани, и за ленты, что прислала панна.
Ксения, зная, что отцу Макарию было бы приятно, если украшения в костеле хотя бы немного были отличны от Замковых, вышила серебром узоры на лентах из пурпурного шелка и передала эти ленты в костел с остальными тканями, бантами и цветами.
- Хотя, мне видится, что панне следует дать отцу Макарию возможность выразить свою благодарность панне лично. Быть может, нам стоит повернуть в Заслав? Отчего панна никогда в граде не бывает? – предложила Малгожата, и Ксения задумалась – а действительно, отчего бы и не поехать в город?

В Заславе, несмотря на середину дня, было не многолюдно: куда-то спешили две хозяйки с корзинами в руках, закутанные в платки, пару раз перед санями пробежали ребятишки, поднимая снег с дороги. Из дома сапожника вышел войт, тут же низко поклонился саням, снимая с головы меховую шапку.
- Долгих лет панне! – донеслось до Ксении, и она кивнула, обрадованная этому приветствию. Все те, кто ей встречался на улочках до войта, кланялись, но как-то вынужденно, с явным холодом, спешили быстро скрыться из вида. Малгожата нахмурилась, видя это, сжала руку Ксении.
- Все образуется, панна. Моя мати говорила мне, что пани Элену тоже не любили в Заславе. Но потом переменилось все, привыкли люди. Да и сама она старалась заслужить их доверие, старалась стать истинной хозяйкой Замка. Они все встанут за ордината, оттого и выбор его примут, как приняли тогда. Только вот…
- Только вот – что? – спросила Ксения, понуждая паненку продолжить. Та отвела глаза в сторону, но не промолчала.
- Только вот удержать их приязнь пани Элена не сумела. Когда она оставила пана Стефана, люди кляли ее шибко за пана, за то, что дитя свое бросила, за то, что другое отняла у магната. А, вот и костел! Стой, стой, Рыжий, останови панне у костела, - приказала она вознице, и тот поспешил остановить сани на площади.

Отец Макарий, словно услышав лошадей, уже спускался по ступеням, придерживая сутану, чтобы не упасть на скользкой от льда и снега каменной лестнице. Он перекрестил Малгожату, склонившую перед ним голову, и Ежи, стянувшего шапку из лисы перед святым отцом.
- Панна Ксения, - повернулся затем отец Макарий к Ксении. Она слегка оробела под его пристальным взглядом, скрыла лицо в мехах, которыми был оторочен ворот ее одежд. – Я все ждал случая, когда смог бы отблагодарить панну за дар, что она сделала костелу. Я наслышан, что панна сама велела о том, без ведома пана ордината. Оттого ее дар приятен мне вдвойне. Жаль, что панна не может взглянуть своими глазами на ту красоту, сотворенную благодаря ей, внутри костела.

Ксения склонила голову в знак того, что она рада слышать слова отца Макария. Он вдруг улыбнулся, чего не делал ранее в присутствии Ксении, и она удивилась, заметив, как заметно просветлело его лицо.
- Я рад, что панна стала делать такие шаги в этих землях. Я неустанно молю Господа о том, чтобы эти шаги привели панну в лоно истинной церкви, где ее место, коли она решила стать хозяйкой этих местечек и этих волостей. Панна не спорит? – поднял он удивленно брови, улыбаясь еще шире.
- Неисповедимы пути Господни, - ответила Ксения, и отец Макарий перекрестился со словами: «Истинно все в Его руках!».
- Я слыхал, панна делала жертвы православным, посылала к ним серебро, - произнес он, и теперь настало время Ксении удивляться тому, что ее тайный дар своим братьям по вере через сына Марыли, стал известен ксендзу. Даже Владислав не ведал о том, как и Ежи, у которого брови при этих словах взметнулись под самый околыш шапки. – Нет, я не сужу панну. Да не судите, и не судимы будете, завещано христианам. Но я был бы рад, ежели подобное благочестие панна могла бы творить в нашем храме. Так было бы куда лучше. Для всех.

Он заметил, что Ксения поманила себе Ежи, стоявшего у своего коня, что-то прошептала ему, и тот передал ей кошель, что снял со своего пояса. Замахал руками, когда Ксения протянула этот кошель с монетами ему.
- Нет, нет! Я речи вел не к тому! – проговорил отец Макарий, отказываясь от дара Ксении, но та не опустила руки.
- Прошу, - прошептала она. – Пусть в костеле горят свечи за пана Владислава.
- Я и так ставлю их, без всякой деньги, - проворчал отец Макарий, недовольный тем, что его заподозрили в обратном. Ксения улыбнулась грустно в ответ, покачала головой.
- Я верю. Пусть будет поболе свечей. Я боюсь, что мои молитвы не охранят его. Быть может, латинянские патеры оберегут его лучше. А злотые… Пустите их на нужды костела. Я ведаю, что в Адвент Заславские делают дары церкви. Пусть это будет их началом.

На обратном пути в Замок в санях стояло молчание. Обычно говорливая Малгожата вдруг примолкла, не нарушала тишину и Ксения, погруженная в свои мысли. Да и Ежи даже не оборачивался на паненок в санях, обогнал их и встретил уже во дворе Замка, подавая руку, чтобы помочь сойти.
- Достойные шаги творишь, - прошептал он Ксении, спуская ее из саней первой. – Жаль только, что слишком поздно, боюсь, за ум взялась, - Ежи взял ее под руку и повел внутрь Замка, предоставляя слугам позаботиться о Малгожате. – Расположив к себе ксендза, ты приобретаешь отменного союзника против толков о твоем ведовстве. Но навещая по-прежнему Марылю, ты снова все сводишь к началу, откуда стала подниматься. Прекрати то, вот мой совет панне.
- Я сделаю то, - пообещала ему Ксения, но добавила. – После следующего дня. У православных Рождество следующего дня. И я бы хотела разделить ночное бдение с ней.
- Она под Унией, - напомнил ей Ежи, сдвигая брови, Ксения лишь головой покачала.
- Только для вас, латинян. Только на вид…
- Я сам провожу панну, - проговорил Ежи после недолгого молчания. – Быть может, так не будет худо после. Пан Владислав будет зол… Ох, и заноза же панна! Ох, и заноза!

Как и обещал Ежи, следующим вечером, когда Ксения собралась в лесную избу, пошел вместе с ней, оберегая ее от любой опасности, с которой она могла столкнуться в зимних сумерках, хотя и ругался вполголоса на нее, аккуратно ступая по едва видной в свете факела тропе среди сугробов. Ксения никому не сказала, куда направляется, удалилась для вида в свои покои, упирая на то, что хочет побыть одна, что устала от говения перед Святой полуночью.

Ежи знал, что православные почти ничего не едят в дни своих постов. А в нынешний день Ксения вообще не взяла в рот ни крошки, все читала молитвы, запершись у себя в покоях, и он всякий раз хмурил брови, видя, как она шатается на неровном снегу, оступаясь, в глубине души и боясь, что она вот-вот хлопнется в обморок, и желая этого. Ведь если она потеряет сознание, ему только и останется, что отнести обратно в Замок, разве нет?
Но Ксения упрямо шла вперед, освещая себе дорогу факелом, останавливаясь на месте, когда слышала подозрительный звук из леса. Пару раз ей казалось, что она слышит волков, но Ежи успокоил ее, сказал, что она ошиблась, что волков в этом крае леса нет – слишком близко к жилью да охотничьим тропкам.
- Это ж не Бравицкий лес, вот там зверья не перестрелять, - бубнил он себе под нос. – А тут… одно название, а не зверье.
Но Ксения видела, оборачиваясь, как Ежи сжимает ладонью рукоять сабли, что висела у него на поясе, как озирается по сторонам, вглядываясь в сгущающиеся сумерки.

Они вскоре вышли к домику Марыли, но выяснилось, что пришла Ксения зря – та еще с самого утра уехала в соседнее местечко к роженице. Оставаться и ждать Ксения не желала, потому повернули обратно. Ей даже показалось, что они быстрее дошли до «черных» ворот, через которые выходили в конце светового дня. Хотя обратная дорогая всегда кажется короче.

Вернувшись в Замок, Ксения не стала задерживаться, а сразу прошла к себе, предварительно забрав из кухни сочиво (1), что предусмотрительно, по какому-то наитию, она сумела сделать самостоятельно накануне. Это был ее первый опыт, и он наполнял ее душу такой гордостью, что даже пришлось дать зарок прочитать несколько покаянных молитв, раскаиваясь в собственной гордыне.

Ксения торопилась опуститься перед иконами в своей спальне, понимая, что уже в это время где-то там под расписным куполом церкви стоят ее родичи на повечерии, поют вслед за певчими слова святых песнопений. Она взглянула на лик Спасителя, освещенный тусклым светом тонкой свечи, что горела в лампадке перед образами, и тихо зашептала нараспев:
- Молитвами святых отец наших Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас. Аминь. Слава Тебе Боже наш, слава Тебе!

Ей вдруг привиделась церковь в батюшкиной вотчине. Небольшая, но каменная, с росписью под куполами и золотыми окладами образов – Калитин щедро жертвовал на нужды церкви и в стольном граде, и у себя в землях. На Рождество обычно она была битком набита, многие приходили послушать о рождении Иисуса Христа, многие хотели почувствовать в эту ночь благодать, что снисходила на верующих.
Но Калитины стоят свободно, вокруг них круг свободного пространства – никто из хлопов не подходит близко, соблюдая строгую иерархию: возле боярина и семьи вначале ключник и дворецкий с женами и детьми, сотник, затем остальная домашняя челядь. Уж только после дворовых могли занимать места холопы.

Тихо потрескивают свечи. Приятно пахнет ладаном. Дивные голоса певчих из хора, который лично отбирал иерей вотчины Калитина, разносятся по церкви, наполняя душу ожиданием чего-то благостного, ожиданием святого праздника.
- Рождество Твое Христе Боже наш, возсия мирови свет разума: в нем бо звездам служащии, звездою учахуся, Тебе кланятися Солнцу правды, и Тебе ведети с высоты Востока: Господи слава Тебе! (2) – поет тихо Ксения праздничный тропарь (3) , вторя певчим, чьи голоса слышала в своей голове ныне. Слезы катятся одна за другой по ее лицу, но она даже не чувствует их. Ведь она там, в церкви батюшкиной вотчины, стоит подле отца.

Крестится, сурово сдвинув брови, сам Никита Василич, за ним вторит Василий, озадаченно морща лоб, косясь на своих малолетних дочерей, что забывают о святом распятии. Улыбается, глядя на невольные ошибки племяшек, Михась, подмигивает Ксении. Скоро начнутся Коляды, все Святые дни будут балагурить по вотчинных селам и деревенькам, озоруя, колядники, и заводилой будет ее брат. Он уже приготовил для того медвежью шкуру, что у отца в светлице на стене висела, спрятал ее надежно в женском тереме у сестры, чтобы не открылся его замысел ранее срока. Вроде уже не малолетний - разменял шестнадцать годков, а такой же баловень, как и раньше. И розог ему всыплет отец, как отроку юному, за подобное озорство, когда в дни Святок столкнется случайно с колядниками во главе с Михасем.

Это было последнее Рождество Ксении в кругу семьи. Уже сидел на престоле царь Димитрий, прозванный впоследствии Вором, и не за горами была та весна, что так перевернет жизнь Ксении. Но она еще не знала этого. Она тогда радовалась празднику, вторя певчим своим мелодичным голосом, ловя на себе гордый и любящий взгляд отца, заранее чувствуя на губах вкус того печенья, что принесет ей с Колядок Михась и будет рассказывать ей всякие истории, заставляя ее, Марфуту и других девок сенных вскрикивать от ужаса или восторга.

Ксения смолкла на миг, вернулась обратно в свои покои из былого, когда стукнула дверь ее покоев. Уже занимался за окном рассвет, уже подошла к самому концу служба в ее памяти. Свершился у православных праздник Рождества Христова.
Ксения скосила глаза, чтобы взглянуть, кто посмел покой ее ныне нарушить, и едва сдержалась, чтобы не подняться с колен, не прервать молитвы. Потому что в ее спаленку вошел Владислав, усталый и хмурый, прислонился к столбику кровати спиной, скрестив на груди руки. Она заметила его злость, его недовольство, но молитвы не стала прерывать, дочитала до конца по памяти, что знала, и только затем поднялась с колен, перекрестившись.
Ксения рванулась к Владиславу, хотела обнять его, но он поймал ее руки, сжал запястья, причиняя боль. Его глаза сверкали каким-то странным блеском, стали буквально черными на фоне бледной кожи.
- Я же запретил тебе! Запретил! – проговорил холодно и резко он, тряхнув ее с силой. Покрывало с ее волос упало при этом на пол, локоны свободно рассыпались по плечам и спине. – Зачем ты ходила к ней? Я же дал тебе образа. Зачем?!
- Ныне Рождество, - пролепетала растерянная Ксения, недоумевая, отчего простой визит лесную избу вызвал в нем такой приступ агрессии и злобы. – Я желала разделить с ней ночное бдение. Думала, она молитвы лучше помнит, чем я…

Владислав не дал ей договорить, притянул к себе ближе, буравя своим острым взглядом.
- Православная и униатка?! Как мило! Что ж ты с католиками вегилию не делишь? – а потом развернулся к постели и буквально швырнул ее на кровать, будто даже касаться ее ему было не по себе. – Я не верил! До последнего не верил!
Ксения взглянула на него сквозь волосы, что упали на лицо при падении в перины, с трудом скрывая слезы, что навернулись на глаза. Как он может так с ней?! И ныне - в день Рождества Христова!
- В чем я провинилась в твоих глазах? – а потом буквально прошипела она. – Что еще напели тебе твои паны? Или ты уверился в том, что я ведьма?
- Не шути с этим, Ксеня! – отрезал он, схватился двумя руками за столбик кровати, пытаясь удержать внутри себя злобу, так и разрывавшую душу. – Ты сама ведаешь, в чем твоя вина передо мной. В том, что пуста твоя утроба, как и в тот день, что я отыскал тебя там, в Московии.

Боль, дикая боль вдруг кольнула в сердце Ксении, даже дыхание сбилось. Владислав ударил в открытую рану в ее душе, и она снова стала кровить, разрывая сердце на части. Сразу вспомнился женский терем и силуэт захмелевшего мужа над ней. «…Пустая жена хуже немощного холопа, Ксения. Какая от нее польза мужу? Никакой! Что принесла в мой дом ты, Ксения, кроме своей красы? Ничего. Только свою упертость, свой норов, неподобающий жене. Не зыркай на меня своими глазами из-под бровей, я ведь с тобой по-хорошему, Ксения. Другой бы сек тебя до крови день за днем, а то и вовсе в род вернул. Кому нужна пустая жена?...» Свист дурака в тишине светлицы, кожа, раздирающая в кровь спину, даже через ткань рубахи и сарафана.

Она отшатнулась от Владислава, сама не сознавая, что ее глаза в тот же миг наполнились виной и сожалением, болью, передавшейся ему через ее взгляд. И рот наполнился горечью, при виде ее глаз, полных раскаяния, руки сильнее сжали дерево кровати, ибо он не ручался за себя в тот момент.
- Я понимаю, Ксеня, зазорное дитя (4) … это хуже некуда для девицы, - прошептал Владислав с каким-то угрожающим свистом, вырывающимся сквозь стиснутые зубы. – Но это ведь и мое дитя также… неужто я не имею права знать о том…?
Сперва Ксения не поняла, о чем говорит Владислав, а потом вспыхнула, едва осознание коснулось ее разума. Марыля – повитуха местная, а насколько известно было Ксении, пупорезки не только помогали появляться младенцам на свет Божий. Некоторые из них творили самое худшее, что только можно было вообразить – избавляли тягостных от нежеланных или нагулянных детей.

- Как смеешь ты винить в том, когда я… когда дитя – это самое мое…, - Ксения глотнула воздуха, будто задыхалась ныне в этой комнате, под тяжелым взглядом Владислава, который послушал чужие наговоры на нее и даже не усомнился в ее невиновности. Сразу осудил, сразу же пришел вершить суд, спрашивать ответ. – Как можешь ты!
Владислав расслышал в ее голосе боль, потянулся к ней рукой, но Ксения увернулась от его ладони, поползла от нее по перине к изголовью кровати, чувствуя, как стонет душа от несправедливой обиды, как ходит по капле благость от святого праздника, радость от долгожданного возвращения Владислава, возвращаются горечь и страхи.
- Уходи! – холодно приказала она, и рука Владислава упала. – Уходи! А потом спроси Ежи, зачем и когда я ходила к Марыле. Уходи же!

Ксения сама не знала, отчего так горько плакала после того, как закрылась дверь покоев за Владиславом. Может, от обиды, что жгла ее огнем. Как может он говорить о том, что она скинула дитя, в то время, как она молится днем и ночью о том, чтобы внутри нее снова забилось два сердца? Она даже зарок дала недавно, сама не зная кому – коли затяжелеет, сменит веру на латинянскую, чтобы пойти под венец с Владиславом. Пусть ее проклянут, если узнают родичи, пусть сочтут изменницей, а сама она будет после смерти гореть в адовых муках. Зато ее дитя никто и никогда не назовет байстрюком, не будет кликать безбатешенным (5) .
А может, она плакала от того, что более не было меж ними того дивного света, что когда-то поманил ее в эти земли за Владиславом? Или он просто уже нет так ярко светит, как раньше? С каждой обидой, с каждым злым неосторожным словом становясь все тусклее и тусклее.

Ксения уткнулась лицом в подушки, стирая слезы мягким полотном наволочки. Так горько и больно, как ныне, ей не было еще никогда ранее. После благости ночных праздничных молитв – такое ужасное утро! Снова в душу вползала скользкой змеей предательская тоска по отчей земле, по ласковым рукам отца, опять захотелось выть волком, как тогда, под караульной лестницей, когда она плакала впервые от их ссоры с Владиславом.
- Домой! – прошептала она голосом обиженного ребенка, утыкаясь раскрасневшимся от слез лицом в подушку. – Я хочу домой!
«…Коли решишь вернуться в земли родные, я помогу в том!», вдруг прозвучал в голове голос бискупа, и она резко села в постели. Домой! Вернуться домой! К батюшке, к Михасю, в родную вотчину! Откуда-то из прошлого снова повеяло тем счастьем из Московии, той радостью и смехом.

Владислав еще не выходил из своих покоев, уставший от ночной скачки, которую устроил своей хоругви, торопясь вернуться в Замок, когда Ксения распорядилась подать ей сани. Она собиралась на прогулку и прямо заявила о том Ежи, который казалось, караулил ее в переходах Замка.
- Ума не приложу, кто нас выдал с тобой, - теребил ус он взволнованно. – Ты не серчай особо, панна. Владек быстро вспыхивает, но так же быстро и отходит от бешенства своего. Потерпи малость, образуется все. Панна не ведает, какие еще толки связывали ее имя с именем униатки.
- Ведаю! – оборвала его Ксения, а потом отстранила Ежи со своего пути. – Выехать желаю. Мороза вдохнуть.
Ежи просил подождать его, пока ему приведут с подзамча (6) коня оседланного, но Ксения не слушала его. Она нынче никого не хотела слушать, желая остаться наедине со своими мыслями, обдумать все хорошенько. Потому едва успел Ежи распорядиться о том, чтобы ему оседлали коня, сани с Ксенией и Малгожатой уже выезжали из ворот брамы в сопровождении нескольких гайдуков.

Малгожата что-то весело рассказывала панне, но Ксения не слушала ее, кутая лицо в пышный мех ворота, она воскрешала в памяти недавнюю ссору, пытаясь выявить виноватых в ней. Ныне, когда сани неслись по снежному настилу, когда ветер развевал меха на паненках и трепал волосы, а мороз ласково покусывал нежную кожу щек, обиды и сомнения вдруг уступили, растаяли, будто лед по весне. Да, их ссора была отвратительной, а причина ее еще гаже, но разве не они сами дали своим обидам зайти так далеко? Куда исчезло из их отношений доверие? И Владислав поспешил обвинить ее в таком страшном грехе, и сама она, лелея в себе обиду и горечь, не постаралась развеять толки, что привели к их ссоре, закрылась от него, как делала это обычно.

Что я делаю? Что я здесь делаю, вдруг встрепенулась Ксения. Надо поворачивать, возвращаться в Замок, подняться в покои Владислава и, прижавшись к нему, выговорить все обиды, развеять сомнения. В груди вспыхнуло острое желание ощутить под ладонями его крепкое тело, примкнуть к его груди. Ведь только подле него все страхи отступали прочь…
- В Замок! – крикнула Ксения, приподнявшись на месте, стараясь перекричать ветер, бьющий в лицо. – Поворачивай в Замок!
Тут же схватила ее за руку Малгожата, склонилась к Ксении.
- Прошу, панна, заедем в Заслав. Говорят люди, что пан ночью привез в град кого-то. Я бы глянула одним глазком на зверей тех! Говорят, один из них велик будто медведь.
- Каких зверей? – сперва не поняла Ксения, а потом кивнула, понимая, о ком говорит Малгожата. Она уже знала, что осаду удалось снять, слышала, как говорят о том во дворе, пока ждала выезда.

Владислав прибыл со своей хоругвью в самое время и ударил прямо в тыл казачьим сотням. Те бились отчаянно, но сила явно была не на их стороне, и пушек уже было не развернуть. Да еще подоспели ратники из города.
Много казаков легло тогда под стенами города, часть попала в руки Владислава. Остальные смогли уйти, и Заславский не стал преследовать их, полагая, что еще нескоро те воротятся в его земли. Казакам предстояло не только выхаживать раненых по возвращении в свои вольницы. Владислав зарубил их атамана, опознав того в той мясорубке, что тогда творилась под городскими стенами, по шестоперу (7) , которым тот яростно отбивался, потеряв саблю. Теперь они надолго задержатся от походов в земли магнатства за спорами о том, кто должен встать во главе их сотней. Кроме того, Владислав помнил, что часто, отступая, казаки рассыпали по ноги коней преследователей «чеснок» (8) , а калечить лошадей ему вовсе не хотелось.
Пленные были разделены. Большая часть досталась городу, и городской совет принял решение повесить их всех на стенах, чтобы издалека видно было, какая участь ждет дерзнувших на град идти с саблей и пушками. Остальных – около десятка, в том числе и хорунжего казачьего, Владислав приказал увезти в Заслав. Захватив почти весь скарб, что были при себе у казаков – начиная от двух пушек и знаменем, под которым пришли в его земли казаки, и заканчивая сумой атамана, Заславский знал, как поступит с ними ныне.

Ксения, погруженная в свои мысли, не сразу заметила, насколько оживленно было на площади перед костелом. Только услышав громкие крики и смех детей, улюлюканье, она огляделась, заметила верх большой клетки с широкими прутьями, стоявшую чуть ли не в центре площади. Ее окружали горожане разных возрастов – от младенца, сидевшего на руках у матери, до старухи, приковылявшей сюда, чтобы поглядеть, как будут издеваться над пленниками дети. Те были рады стараться на потеху зрителям: кидались в пленников снежки или замерзший навоз, плевали в них, ловко отскакивая от рук, что протягивались через щели между прутьями.

Ксения не могла разглядеть сидящих в клетке за толпой, окружившей эту железную конструкцию, но зато ясно заметила хоругвь, некогда развевавшуюся на ветру горделиво, а ныне прислоненную к клетке, повисшую безвольной тряпкой. Но даже через складки на полотнище был отчетливо виден лик Богородицы, заставивший Ксению, словно в мороке подняться с места, спрыгнуть из саней и пойти сквозь толпу к знамени. Последний раз она видела это знамя, когда приезжала в стойбище к Михасю, и в ее голове вдруг все смешалось – отчего-то привиделось, что там, в клетке сидит ее брат, а эти люди плюют и корят последними словами именно его, ее Михася.

Толпа вдруг смолкла, заметив панну, пробирающуюся к клетке, стала расступаться, давая ей дорогу. Замолчали по знаку родителей дети, замерли на месте с ледяными камнями в руках. Малгожата спешила следом за Ксенией, что-то говоря, и только ее голос разносился в наступившей тишине над площадью, ржание коней да бормотание одного из казаков, что молился, стоя на коленях, клал поклоны, не обращая внимания на толпу вокруг.

Ксения скользнула по сидящим в клеткам взглядом, ища знакомые черты, но потом тряхнула головой, очнулась от своего морока. Как могло ей привидеться, что тут может быть ее брат? Люди, сидевшие в клетке, хоть и были грязны и запчканы засохшей кровью, но было ясно видно, что это не московиты. Хотя они и были одеты в большинстве только в рубаху да штаны (кое-кто даже был бос), да только выглядели совсем иначе. Гладкие безволосые головы – с длинным чубом или просто с полосой волос на лысом черепе, либо стриженные под «горшок», длинные усы, гладко выбритые подбородки. Злые глаза. Ксения аж отшатнулась невольно от ненависти, исходящей от казаков, направленную на нее – на ее богатые одежды, на меховую муфту в ее руках, на стать знатной женщины.

- Ляшская шлюха! – прошипел кто-то из клетки, сплюнул в ее сторону, но не достал свои плевком подола ее платья, как ни целился. Она отшатнулась прочь, но все же приблизилась к знамени, переводя глаза с пленников на Святой лик на шелковой ткани. Потом повернулась к гайдукам у саней.
- Заберите хоругвь!
Пусть потом ей предстоит очередной словесный бой, но лик Богородицы никогда не будет стоять здесь, у клетки, где в него уже не раз случайно попадал кусок замерзшей грязи, брошенный мальчишеской рукой.

Гайдуки подчинились, схватили древко, намереваясь унести прочь от клетки, как казаки тоже ухватили со своей стороны за него, стали мешать им. Те и другие пихали через щели в прутьях, били кулаками, но каждый твердо стоял на своем, пока Ксения не крикнула на русском языке:
- Довольно! Я забираю лик оттого, что не место ему ныне тут, на потехе у ляхов! Я в греческой вере хожу, как и вы, и мне больно видеть, как глумятся над ним! – она резким движением достала из-за ворота платья, расстегнув верхние одежды, греческий крест, и казаки застыли на миг, удивленные. Гайдуки с силой дернули за древко, дерево переломилось, и полотнище упало прямо в руки одному из них. Тот быстро свернул его под нарастающий рев казаков, унес к саням.

- Отойдите подалее, панна, - проговорил один из гайдуков, отводя Ксению за локоть прочь от клетки. Остальные достали из-за поясов плетки и уже от души хлестали по рукам казаков в исступлении, схватившихся за решетку и трясших ее будто дерево в пору урожая. Засвистела, заулюлюкала толпа, подбадривая гайдуков, и Ксения едва сдержала порыв поднять руки и закрыть ладонями уши, чтобы не слышать этих криков, спеша уйти от этой жестокости.

Она сама не поняла, как это было возможно, но внезапно через этот шум и гогот, через смех и улюлюканье до нее вдруг донесся чей-то окрик:
- Господи помилуй тебя, Ксения Никитична!

Ксения резко обернулась, испуганно обводя глазами стоявших за спиной. Сердце ее билось, словно пойманный в силок заяц. Кто ее окликнул? Кто-то в толпе? Но нет вряд ли – горожане сразу же бы обнаружили, если бы кто-то из толпы крикнул на русском. Знать, из клетки…
Она подняла глаза на узилище пленников и заметила человека, на котором ранее даже не остановила взгляд, прошла мимо. Высокий и широкоплечий, он был сильным, как медведь. Мощные мускулы отчетливо были видны через прорехи в порванной рубахе. Голова его, как у остальных, была гладко выбрита, только узкая полоска волос намечалась со временем превратиться в чуб. Она никогда бы не признала его без усов и привычной глазу широкой русой бороды, которой он некогда так гордился.

Ксения двинулась к клетке, отодвинув руку гайдука, что метнулся ей наперерез, и мужчина тоже пошел к тому краю клетки, где не было казаков. Заметив движение панны, туда же направился было и другой казак, скалясь злобно в почти беззубой улыбке, но мужчина его оттолкнул с такой силой, ударив кулаком в грудь, что тот повалился на землю да и не поднялся более, только застонал глухо от боли.

- Господи помилуй тебя, Ксения Никитична! – повторил мужчина, когда Ксения приблизилась к нему уже настолько, что могла даже различить, как бледна его кожа от мороза, а на носу образовались маленькая красная сеточка. Он вцепился двумя руками в прутья клетки, окинув грозным взглядом гайдуков за спиной Ксении. А потом улыбнулся криво той. – Что молчишь, боярыня? Это я должен крест святой творить, а не ты. Ведь я блазеня ныне вижу пред собой…
Ксения ахнула, прикрывая дрожащие губы ладонью, пытаясь справиться с тем ознобом, что внезапно прокрался под меха и стал трясти тело.
- Владомир!







1. Традиционное Рождественское кушанье из пшеницы с добавлением меда
2. Рождение Твое, Христос Бог наш, воссияло для мира светом знания. Ибо во время его служащие звездам были научены звездою (же) поклоняться Тебе, Солнцу правды, и знать Тебя, Восток свыше. Господи слава Тебе! (старослав.)
3. Жанр церковной гимнографии, краткое песнопение, выражающее суть празднуемого события
4. Дитя, родившееся вне брака
5. Все – названия незаконнорожденного ребенка в средневековой Руси
6. Хозяйственные постройки за крепостными стенами. Обычно там располагали скотные дворы, конюшни и другие вспомогательные службы
7. Разновидность булавы, признак военачальника у казаков в том числе
8. Железные рогульки с шипами. Предназначались для того, чтобы ранить копыта лошадей или ступни ног противника в бою.
_________________

Марина, поздравляю тебя с очередным маленьким шедевром, спасибо тебе за него!.
Читала, и начало главы и полностью погружалась в предпраздничную суету. Будто сама была там с Ксенией. Вспомнила, что и реальное рождество не за горами. Вот-вот постучится в двери.... А потом эта резкая смена настроения. Такое ощущение, словно посреди праздничного веселья, мне надавали незаслуженных оплеух. Конечно Ксения, поступила очень нехорошо нарушив запрет Владислава, но его гадкие подозрения - это нечто. На какое-то мгновение ярость захлестнула даже... Дурно ох как дурно, что доверие из отношений наших героев уходит, любовь без доверия некрепко на ногах стоит....
Ну а встреча в конце главы, привила просто к кратковременному шоку Ты ведь говорила, мы Владомира не увидим не увидим больше... Ох не к добру всё это. Надеюсь, ксения не вознамериться Владомиру побег устроить. Ей не привыкать клетки да хладные отпирать.Даже предполагать страшно как поведут себя герои дальше, и куда сюжет двинется.
_________________

Марина, большое спасибо за продолжение!!!



Начиналось так всё оптимистично... Робкие "правильные" шаги Ксении к новой жизни, даже сурового Макария удалось смилостивить и задобрить! Но если один шаг поступательный, а другой - в противоположном направлении, причём в обратную сторону шаг на-амного длиннее, то в итоге оказываешься от цели ещё дальше, чем был в начале... Вот чем обернулись для Ксении её опрометчивые поездки к Марыле! До каких страшных выводов довели слухи и перессуды Владислава!

Опять эмоциональные порывы,- стремглав, не подумав, не дав себе остыть хоть немного... И тут же старается реализовать задуманное, идёт напролом! Одно радует, что отходчива Ксения; слава Богу, тогда современных средств коммуникации не было, а то бы уже столько необдуманных звонков совершила... страшно подумать! А тут пока сани запрягут, пока в дороге... вот уже и остыла!

Вот где Владомир нарисовался! Вот уж, не к добру эта встреча, ни к чему она сейчас Ксении... Хотя... Я так думаю, многое за этой встречей потянется... Но это уже дело автора, а моё - дождаться продолжения...
_________________

Марина, спасибо за новую главку!
Так сначала хорошо было, прям радовалась за Ксению!
А тут такие наветы на нее, кошмар, вот же злые люди, всегда были! есть и блин будут!

Умничка Ксения, хотя честно скажу удивила она меня такими мыслями.
Вот бы Владек обрадовался!
Встреча с пленными казаками неожиданная, наверное для Ксении лучше было бы с ними не встречаться.
Думаю она станет им помогать, хотя наверное Владислав от этого тоже взбесится.
Страшно интересно что дальше!

Хорошо это Ксения с ленточками придумала, рада за неё очень привыкает понемногу.
_________________

Спасибо за продолжение!

Неоднозначно все, конечно: и надежда, и непонимание; и святочная благость, и отчаяние; и взгляд с другой стороны на казацкие восстания (мы-то по другую стороны баррикад, мои предки с украинского Поділля, веками под ляхами; но уже столько лет прошло, что нет никакой ненависти между соседними народами).

Да еще Владомир нарисовался...Сразу мне Марфута вспомнилась.

Пусть любимые наши герои будут мудрей и терпеливей, ведь скоро, видимо, автор разразит бурю.
_________________

Доброго дня, Леди!


Спасибо... но прям - шедевр...


Недоговоренность многое рушит, очень многое. Вот скажи он ей тогда, в Белобродах, о чем еще говорят люди... или Ежи тогда у корчмы. Но оба посчитали эту тему слишком грязной, слишком ужасной, и промолчали, увы.
А кроме того, жестокие факты - ведь была же беременна Ксения прошлым летом, значит муж ее был виновен в бесплодности брака, а не Ксения. И тогда - она почти сразу же забеременела, а тут - столько времени, и нет ничего (хотя если посчитать, и шансов-то мало - то разъезды, то церковные запреты на определенные дни). Вот сложил два и два, получив очередной навет тут же, не сходя с коня практически, и получил пять...


Ну, слукавила я... каюсь...





Вся наша жизнь по сути - движение. Только вот куда двигаться зависит от сердца и разума. Что куда толкнет, туда и пойдем.
Вот так и у Ксении... шаг вперед, шаг назад... от прошлого к настоящему... в итоге выйдет то, что выйдет...


Как впрочем многие среди нас, особ женского пола!
Сколько раз метаем громы и молнии, кричим "Все! больше никогда! Пошла я к маме и папе!" А потом остываем, накал сходит на нет постепенно... Только родителей предварительно подогрели своими звонками, что к ним уходим от "этого монстра"...
А раньше-то вот так не побежишь... И не нраву того времени, да и далеко... Да и вернут сразу же, если вообще на порог пустят (может быть и такое, увы!)


Мне кажется, в любую эпоху людей хлебом не корми, а дай посплетничать... А еще тогда развлечений кроме этого не было совсем.

Да и чужая она им, несмотря на все благие ее намерения. А люди всегда не любили в общей массе представителя народы той страны, с которой войны велись. А уж Москвой тогда войны чуть ли не каждые десять лет шли. И старадали как раз эти земли - хоть и подалече от границ сравнительно, но бывало и в такую глубь войска забирались.


Постараюсь вас долго не томить...


Я тоже рада, что она наконец-то поняла - не можешь привыкнуть, найди путь как сделать так, чтобы принималось окружающее легче.


Я бы не назвала это восстанием. В следующей главе или дальше чуть объясню почему.

Я не отрицаю роли казаков в отстаивании своей веры и своего уклада жизни, в отстаивании своей истинной культуры. И никоим образом нельзя замалчивать тот факт, сколько людей они освободили от плена мусульманского. Я прекрасно понимаю казацкие восстания как ответ на притеснения веры, взять хотя бы восстания после принятия Люблинской унии.
Но это ведь не все, увы!
Чаще казаки просто ходили в соседние земли за наживой или просто - "от нечего делать". И не всегда в турецкие, и не всегда только басурман резали. Горячие головы покоя не давали...
Например, вспомните в "Тарасе Бульбе" собрались казаки в турецкие земли пограбить, да на переправе спросили у хлопа, не гнобят ли его паны. И резко повернули на соседние земли, на своих же братьев по вере и по сословию (в основной массе, шляхта не селилась в приграничье с казачьими вольницами - себе дороже), порезали без разбора в городе и жидов, и православных.

Но опять повторюсь - я не отрицаю, что ходили и за правдой в такие походы.
Иезуит Скарга - яростный гонитель и ненавистник православия и русской народности, признавал, что нигде в мире помещики не обходятся более бесчеловечно со своими крестьянами, чем в Польше. "Владелец или королевский староста не только отнимает у бедного хлопа все, что он зарабатывает, но и убивает его самого, когда захочет и как захочет, и никто не скажет ему за это дурного слова".

Но, увы, в главе совсем не тот случай...


Туриэль,

_________________

А вот она - следующая глава! Не ждали, наверное...

Из-за глюка Интернета глава отправилась дважды. Пришлось оставить такое мини-сообщение...
_________________

 » Глава 40

Глава 40

- Владомир! – Ксения не верила своим глазам, шагнула еще ближе к узилищу пленников. Но это действительно был сотник ее покойного мужа. Хотя и выглядел ныне совсем иным, будто другой человек. Но глаза остались те же – светлые, с какой-то легкой грустинкой.
- Я, боярыня, - проговорил он и схватился за прутья клетки. – Я то. Признала, знать. А пан ляшский не признал…

Ксения шагнула еще ближе, робко положила ладонь на пальцы Владомира, человека из ее прошлой жизни, сжала его холодные руки. Он кивнул ей, и она почувствовала, как к глазам подкатили слезы при виде его уже обмороженной кожи.
- Как ты тут оказался? Среди казаков? – прошептала Ксения. Она заметила тень, мелькнувшую в глазах бывшего сотника, но что именно видела – сожаление, гнев или стыд, не смогла определить. Владомир на миг опустил голову, а когда снова поднял взгляд на Ксению, его глаза уже не были так спокойны, как ранее, потемнели.
- Я, Ксения Никитична, холоп подневольный. Боярин сгинул, вотчина сгорела. Куда мне идти? Хотел к Москве, супротив ляхов поганых воевать да не сошлось, схватили меня в приграничье казаки. Силой заставили к себе в сотню пойти простым рубакой, - Владомир лукавил, говоря то, но ни один мускул не дрогнул на его лице при этой лжи.

Верно, он шел по реке к Москве, да только передумал, сознав, что нет у него доказательств воли своей. Попадется рано или поздно на глаза из знакомых боярина кому, и все, пропала его душа. А там колодки за то, что из земель убежал, а то и живота лишат. Потому и повернул к казачьи землям, пробирался тайком, скрываясь от посторонних глаз. Он ведал, что там, в земле свободных людей, ему достаточно будет только крестным распятием греческим показать, что он той же веры, что и казаки, что довольно того будет, чтобы в ряды их встать. Так и сложилось. Выбрил голову Владомир на казацкий манер, снял с лица и усы, и бороду, сменил одежды. С тех пор он стал казаком лихим, ходя под хоругвью атамана Злотника, а вскоре и встал во главе сотни, стал преданным воином товарищества, намереваясь накопить довольно монет к тому серебру, что схоронил в надежном месте, чтобы потом начать новую жизнь на новой земле.

Но Ксении знать то вовсе не стоило. Оттого и увел в сторону их разговор Владомир:
- Боярыня, знать, ведает, что ляшский пан вырезал под корень вотчину? Всех людей и скотину. Всех до единого. И боярина вот… А ты, знать, жива осталась.
- Меня боярин в скит отправил дальний, всем сказав, что померла я, - проговорила Ксения, будто оправдываясь, что не была в тот день в тереме, когда ляхи пришли в вотчину. – В черницы меня готовили, да не сошлось.
- Не сошлось, - медленно произнес Владомир, тряхнув головой, и Ксения нахмурилась, почувствовав, что тот не просто повторил за ней слова ее. – Знать, боярин спас тебя, Ксения Никитична, от участи лихой. Своим животом за тебя… А ты тут… жива! Господь тебя бережет, видать!
Ксения нахмурилась. О чем говорит Владомир? Разве причинил бы ей вред Владислав при нападении на вотчину Северского? Или Матвей мог зарубить ее, чтоб не досталась она врагу его?

- Помоги мне! – вдруг взмолился шепотом Владомир, накрывая ее пальцы поверх железа прутьев решетки своими широкими ладонями. – Помоги мне, Ксения Никитична! Век буду имя славить, коли поможешь волю вернуть!
- Как же я помогу тебе? – так же шепотом возразила Ксения, оборачиваясь на гайдуков, стоящих поодаль. – Я не имею такой власти, чтобы замки отворить. Да и кто послушает меня, коли попрошу казаков отпустить? Мало ваши сотни земель разорили этой осенью, мало пожгли да порезали…
- Не надо казакам волю давать, - прошептал Владомир. – Ты меня спаси, Ксения Никитична. В память о былом. В память жены моей, что сестрой тебя почитала. Что жизнь за тебя отдала. Али забыла ты? Ты тут вона госпожой живешь, в мехах чисто царских ходишь. А она для того, чтобы ляха твоего спасти да тебя от рук боярина, живот положила.

Ксения побледнела, признавая правоту этих слов. Все верно, многим она обязана Марфуте, подруге совей верной, тут и спорить нечего. Но как освободить Владомира? Как это сделать?
- Я спрошу пана Владислава, скажу, что холоп мой бывший попал в полон вместе с казаками, - начала Ксения, но Владомир не дал ей договорить, сжал ее пальцы, причиняя легкую боль.
- Нет, пан не должен знать, что я… что я в полоне у него! – а потом поспешил добавить, видя, кк нахмурилась озадаченно Ксения. – Кто ведает, что в голову его придет? Я его сестры и пальцем не трогал, а то еще призовет к ответу за былое, за того, кому служил ранее.
- Тогда как? – спросила Ксения, хмурясь, чувствуя тревогу, неожиданно вспыхнувшую в груди, словно на хрупкий лед ступила. Как тогда в корчме, когда с православными шляхтичами разговор завела, когда пан Гридневич подсел за ее стол.
- Как в вотчине ляшского пана отпустила на волю, - прошептал Владомир. – И тогда, ранее, на московском дворе батюшки, когда из рук наших ускользнул он. Ты ведь приложилась к тому, разве нет? Вот и ныне…

- Панна! – окликнули Ксению гайдуки, что переминались с ногу на ногу позади нее, не решаясь подойти ближе и прервать этот странный для них разговор. Но панна подняла руку, мол, ждите, пока не скажу, и они не осмелились подойти ближе.
- Вона как слушают тебя, Ксения Никитична, - заметил Владомир. – Знать, госпожа ты здесь, можешь ведь. Нас нонче в Замок переведут, в каморы. Подумай, как сделать то.
- Я не могу, - вдруг покачала головой Ксения. Отпустить Владомира означало навлечь на себя очередную волну неприязни от шляхты, а этого ей вовсе не хотелось, памятуя о своем шатком положении. Но и оставить Владомира среди пленников она не желала. Остается только один путь – упасть в ноги Владислава и умолить его сохранить жизнь ее бывшему холопу. Это все, что она может для него сделать, не более.
- Я попрошу пана о тебе, только то могу сделать для тебя. Но не скажу, что из вотчины Северского. Назову тебя хлопом батюшки моего.
- Он не отпустит меня, Ксения Никитична. Другого пути нет, как отворить двери каморы. Ради Христа, помоги! – взмолился Владомир, чувствуя, как ускользает надежда, вспыхнувшая в нем, когда Ксению распознал в богато одетой панне, знал, что живет она тут, в Замке, при пане Заславском госпожой. Атаман Злотник был шибко зол, когда ему в числе прочего рассказали, что пан силой у себя православной веры девицу держит. Думал, отмстить ляху за поругание, за его нахальство, хотя бы и разорив его границы. Да и в накладе бы не остался, получив свое золото, да вон как вышло!

Будто вода сквозь пальцы утекает его надежда ныне, замер Владомир. Она скажет Заславскому, а тот непременно придет поглядеть, что за холоп попался ему в руки. Лях – не девица легковерная, того так просто не обмануть. Все припомнит тогда ему Заславский, потребует ответа за обман.
Сдавило в горле, как тогда, когда видел, как один за другим повисают на стене его товарищи, с которыми под город пришел Владомир. Грязная смерть! Не познать покоя в том мире висельнику, обречена его душа на вечные скитания по миру земному бестелесной тенью. Не встретить ему Марфуты, его лисоньки рыжей. Ведь он был уверен, несмотря на смерть от удушения, Господь принял ее душу в свои небесные чертоги, соединил с Васильком. А вот ему не суждено их будет даже увидеть…

- Я умолю пана, вот увидишь, - решительно проговорила она, и он понял по ее глазам, что это ее окончательный ответ. Черты лица Владомира застыли в тот же миг, будто холодом скованы. Он одним неуловимым движением схватил ее за меховой ворот, притянул к прутьям, вжав ее лицом в железо.
- Знать, не желаешь помочь мне? Отказываешь? Мне – своему православному брату? И ради кого? Ради католика? Ради ляшского пана? – проревел Владомир, наполняя душу Ксении страхом. Он видел ее страх и открыто наслаждался им. Знает, знает шлюха ляшская, что стоит ему только сдавить ладонями ее горло, и он убьет, как куренка, эту дрянь последнюю.

А может, и надо было тогда придушить ее, когда лежала в тереме, скинув ублюдка своего, без сознания, безвольная, а он стоял над ней, прокравшись в женские половины тайно ночью, и ждал, когда она глаза откроет. Чтобы насладиться ее горем, ее болью, ее слезами. Но решил потом, что не так сладка месть будет, да и Северский тут же опознает, кто душегубец жены его. Ушел тихо, решив, что блюдо слаще для утробы, чем дольше томится оно в печи. Он, правда, переменил свое решение после, да только объявили, что утопла боярыня в Щуре, уйдя от глаз своих девок. Не сошлось…

Закричали позади Ксении, зашевелилась толпа. Казаки тоже не стали молчать, видя картину, что стояла у них перед глазами, засвистели, заулюлюкали. Бросились к Ксении гайдуки, стали отдирать его пальцы от одежд панны, бить Владомира плетьми и кулаками. Но удары были слабые – боялись задеть панну, да и русский был силен, стойко держался, не обращал внимания на боль, словно его комары кусали, а не хлестали, не били мужские руки. Да и казаки не стали смотреть, как товарища их бьют – ввязались в заваруху, отстраняли гайдуков от клетки, отрывали их пальцы от одежд Ксении, отвлекали их от Владомира.

- Отпусти! Отпусти! – Ксения рвалась в его руках, но он держал ее крепко, и она могла только дергаться у железных прутьев, царапая себе лицо. Ее тянули в разные стороны. С треском лопнула толстая ткань верхних одежд, оторвался рукав и остался в руках у одного из гайдуков. – Отпусти меня!
- Смотрите, люди добрые, - проревел Владомир. – Смотрите, верные православные, на эту паписткую подстилку! На шлюху ляшскую, что раздвинула ноги перед убийцей своего супруга венчанного! Смотрите на эту паскуду! Своего мужа со свету сжить пыталась, и за вашего пана, ляхи, примется вскоре! Сживет его со свету как Бог свят!

Дикий вопль сорвался с губ Ксении, слезы покатились градом по лицу от обиды и злости на свою доверчивость. Она оторвала руки от прутьев, стала царапать Владомира по лицу, целясь в его глаза, переполненная ослепляющей ненавистью ныне. Как мог он?! Как мог?!
- Или ты не все поведала своему пану, боярыня? – прошипел Владомир ей в лицо, уворачиваясь от ее пальцев. – Ну, так я расскажу ему все, коли не вытащишь меня отсюда! Пусть ведает, какая змеиная душа у его красной панны!

Где-то в голос ревела перепуганная Малгожата, голосили от страха женщины, уводя своих детей подальше с площади, уже зная, что лучше унести ноги с площади – и чем дальше, тем лучше. Под горячую руку гайдуков после могли попасть и собственные хлопы.
- Что стоите камнем, будто Лотова жинка? – откуда раздался крик Ежи, подоспевшего наконец за панной. – Рубите руки этому быдлу! Борздо!
Владомир тут же отпустил Ксению, и та упала на снег возле клетки. Не успели подхватить ее гайдуки вовремя. Но прежде Владомир исхитрился все же протянуть руку сквозь прутья, потянуть на себя шнурок тонкий за распятие святое, что на груди у Ксении висело. Не убрала она его, показав казакам, вот и блестело оно поверх бархата платья.
Тонкий шнурок порвался, крестик нательный остался в ладони Владомира, что с довольным воплем отпрянул к другой стене узилища, зажимая крепко свою добычу.
- Не должно носить ляшской шлюхе креста греческого! Не должно носить креста, коли веру свою продала за ляшский… – выкрикнул он, и остаток речи его потерялся в общем реве, что вырвался из казацких лоток и пронесся над площадью.

- Панночка! Панна, здрава ли ты? – уже поднимал ее со снега Ежи, будто куклу, прижал к себе, пригладил растрепанные волосы. – Сечь этих псов! До крови сечь! Ныне же! Только в живых их оставьте! И этого, что тронул панну – всенепременно!
Он склонился к Ксении, бледной и растерянной, легко подхватил и понес ее в сторону саней, не обращая внимания на крики боли и гнева, что раздались за его спиной. Спешила за ним Малгожата, подняв со снега меховую шапку Ксении, изрядно помятую сапогами гайдуков.
- Что то? Что ж то? – всхлипывала она. По знаку Ежи смочила в снегу ширинку из тонкого полотна, приложила к уже темнеющим синякам на лице Ксении, к кровоточащим ссадинам.
Усатый шляхтич же с тревогой всматривался в бледное лицо панны. Она уставилась в небо, словно духа лишилась, моргая только на редких ухабах. Ее волосы выбились из тщательно уложенного рукой служанки переплетения кос, тонкие пряди висели вдоль лица. Одежда была измята и порвана. Как, скажите на милость, ему привезти панну в таком виде в Замок? Владека удар хватит при ее виде, на звезды гадать не надо! Какого черта…?

- Какого лешего поперлись к казакам? – свирепо взглянул из-под густых бровей на Малгожату Ежи. Та снова принялась реветь в голос в испуге о того, как будет зол пан ординат на нее.
- Я… я… просила панну… Я ж не ведала! Ой, Матка Боска!
- Не ведала она! – воскликнул Ежи, в который раз дивясь женской глупости, а потом резко склонился над Ксенией, лежащей у него на руках, едва расслышав ее шепот. – Что? Что, панночка?
- Крест… крест…, - шептала Ксения. Она не понимала, где она и кто так настойчиво дергает ее за одежды, словно призывая взглянуть на него. Слышала только женский голос из прошлого, что повторял снова и снова: «…блудница вавилонская! Грешница, предавшая свой народ из-за бесовской маяты! Нет тебе места в моей обители, недостойна та, что свой крест предала, свою веру и свой народ презрела, остаться в этих стенах святых. Недостойна крест святой носить! Кровь на тебе! Кровь! Кровь!»

А потом голубое небо сменилось темным сводом брамы, и снова возникло над Ксенией, только ограниченное по периметру высокими стенами и крышей Замка, зашумели люди вокруг нее. Она слышала крики, но ее не интересовало, что происходит. Совсем. Какое-то странное оцепенение охватило ее, когда порвался тонкий шнурок, соскользнул с шеи.
«Недостойна крест святой носить! Недостойна…»

Кто-то зарычал прямо у Ксении над ухом, на миг даже заглушив женский голос, и рык этот был наполнен такой ярости и боли, что проник даже в помутненное сознание. Ее куда-то понесли, что-то шепча в ухо успокаивающе, и она попыталась даже попросить о том, чтобы голос в ее голове смолк, не мучил ее, но не смогла. Только прошептала едва слышно:
- Крест… недостойна…крест мой…
- Что? Что, моя драга? – ответили ей откуда-то издалека. А потом закричали громко, заставляя ее поморщиться недовольно. – Она вся горит! Езус! Магда! У нее горячка!
Веки стали таким тяжелыми, будто каменные, и Ксения не стала сопротивляться дреме, что вдруг навалилась на нее, прижимая к перине, в которой вдруг она оказалась. И Ксения закрыла глаза, проваливаясь в спасительную черноту, надеясь, что придет сон, и этот голос замолчит, не будет теребить ей душу.

Приходили разные сны. В одном из них она спускалась в ад – жаркое место, полное всполохов огня и черных теней, скользящих вокруг нее. Теперь она была беззащитна перед бесами, что кружили вокруг, против зла, что хотело взять ее душу. Без защиты святого распятия – она была слаба и открыта.
И Северский. Он был там, среди пламени. Выжидательно смотрел на нее. Шрамы на его лице и шее были отчетливо видны в свете огня.
Яркое пламя ослепляло, и она прикрывала глаза рукой, а когда опускала ладонь, снова и снова возвращалась в скит, объятый огнем, полный смерти и насилия. И неизменно перед глазами падал вниз крест, сгорая вместе с останками церкви греческой веры.
- Нет! – кричала она тогда в голос, падая на колени. – Прости меня, Господи, прости, грешную, за любовь мою! Не могу я…! Не могу!

В другом сне кто-то тянул к Ксении руки. Мокрые и холодные руки. Утопленницы в венках из темных водорослей и белых цветов, что росли на воде. Речные девы, что скрывались в глубине вод от человеческого взгляда, карауля очередную жертву, чтобы утянуть ее на дно.
- К нам! Иди к нам! – шептали они ей громко, тяня к себе в темные воды. – Ты должна быть с нами!
Ксения визжала в голос, отбивалась от этих рук, отталкивала от себя их, путаясь в их мокрых рубахах. А он накидывали на нее полотно, укутывали в него словно в кокон, тянули с собой на дно. Она задыхалась, билась, пыталась разорвать полотно, но руки слабели, не подчинялись ей.
- Не надобно! Прошу! Не надо! – плакала Ксения тогда в голос, но полотно не убирали, только ласково проводили ладонями поверх мокрой ткани, успокаивая ее.

А однажды вдруг привиделся батюшка. Он сидел в саду под грушевыми деревьями, на лавке, что выносили из светлицы для того, чтобы насладиться солнечным днем в прохладной тени густой листвы. Летник был расстегнут на груди, открывая взгляду тонкое полотно рубахи и нательный крестик в вырезе, прямо под широкой бородой боярина.
- Ксеня моя, - улыбнулся Никита Василич и поманил ее к себе. Ксения сорвалась с места и подбежала к отцу, упала на траву возле него, положив голову на его колени, как сиживала в вотчине, бывало. На светлые пряди волос опустилась сухая ладонь отца, провела ласково, и Ксения едва сдержала слезы, уткнулась лицом в ткань летника отца. – Ксюня ты моя! Что ты слезы роняешь из очей своих ясных? Что за горюшко на Ксенюшку мою навалилось? Котя поцарапал белые ладошки сызнова? Али кто обиду какую нанес?
- Я, батюшка, крест потеряла свой нательный, - сгорая от стыда, призналась Ксения, а потом подняла глаза, взглянула на морщинистое лицо отца, наслаждаясь теплом отеческой ласки, светом его глаз, что так лучились сиянием.
- Ох, беда-то, Ксенюшка, крест-то нательный он шибко нужен, - покачал головой Никита Василич. А потом вдруг снял с груди свой крест, протянул его на ладони дочери. Та удивленно взглянула на отца. – Бери, моя хорошая, бери, - кивнул тот. – Тебе он нужен, а мне нынче ни к чему уже. Мне уже и так благость великая.

Ксения почувствовала, как сдалось тревожно сердце, прижалась всем телом к коленям отца, зарыдав во весь голос. Ей вдруг стало ясно, о чем он говорит, но ее разум отказывался принимать эту страшную истину.
- Не плачь, Ксенюшка, слез впереди еще много будет. Много худого ты сотворила. Покаяться должна в том, не держи в себе это зло, поведай о нем. Пусть не служителю церковному, а ему расскажи. Не держи в себе то. От черноты тайн все зло, - Никита Василич погладил снова ее по волосам, пытаясь унять рыдания, что сотрясали тело дочери. – Возьми распятие, милая, возьми, Ксеня. Не бойся. Твое оно. Не мое. Погляди сама.
И верно – на ладони отца лежал не его нательный крест. Тот был широким, из чистого золота, с пятью рубинами. Этот же был явно женский – тонкий серебряный, украшенный сканью и камнями бирюзовыми.

- Он сохранит тебя от бед и зла, от людей злых, что стоят подле тебя, - проговорил отец. – Не бери креста из рук незаложного. К худу то только. Возьми этот, Ксенюшка, золотко моя, рада моя, - Ксения несмело протянула руку и обхватила пальцами серебряное распятие, сняла его с ладони отца. – Вот и славненько. Покоен я ныне за тебя, моя доченька. Только то и желал – чтоб увидеть тебя, чтоб слово сказать тебе свое. Ты верна себе будь, моя милая. Душе своей, сердцу своему. До конца верна. Тогда и покой придет, и лад. Запомнила, Ксеня? Сердцу своему верна будь… Ксенююююшка...

Она открыла глаза и не сразу сообразила, отчего над ней ткань бархатная, испугалась сперва, что в гробу уже лежит, схороненная навеки под землей. Заметались руки по постели, сорвался с губ легкий крик, пробудив и девиц, что задремали в креслах, и Владислава, что всего на миг сомкнул глаза, уронил голову на постель возле руки Ксении.
- Тихо, тихо, драга, - тут же прижал он ее к себе, ладонью ощупав через растрепанные волосы лоб.
Сухой и теплый. Горячка, терзавшая Ксению последние несколько дней, наконец-то отступила. Она прижалась к нему всем телом, как во сне прижималась к отцу, обхватила его руками, не обращая внимания на девиц, что радостно зашушукались у камина. А потом вспомнились слова отца, его дар. Последний, она знала это, ощущая, как тяжелеет душа от потери, что случилась где-то там, в землях Московии.
- Мой батюшка, - разрыдалась она, поднимая глаза на Владислава. – Я осиротела… осиротела.
Он не стал с ней спорить, полагая, что она вспомнила один из кошмаров, что мучили ее эти дни. Просто прижал к себе, позволяя выплакать свое горе на своем плече, гладя ее по спутанным волосам. Владислав и верил, и в то же время сомневался в правдивости ее слов. Как можно почуять смерть за сотни верст? Хотя ведь на краю была недавно, между тем миром и этим…

Выплакав свое горе, Ксения вдруг снова провалилась в сон, но Владислав впервые со спокойным сердцем покидал ее спаленку, зная, что этот не горячечный, добрый сон.
Впервые за последние и он мог позволить себе отдохнуть, провалиться в глубокий сон, а не чуткую дрему, упасть в перины, а не ютиться у кровати Ксении, скрючившись в три погибели. Но проснулся по первому звуку (в камин подбрасывал поленья слуга), опасаясь, что Ксении стало вдруг худо.
Но нет, она сидела в кресле в своих покоях, положив голову на спинку, прикрыв глаза, а стоявшая позади служанка аккуратно разбирала пряди, спутавшиеся за время болезни, расчесывала их аккуратно гребнем. Бледность, тени под глазами и выдающиеся скулы, появившиеся от болезненной худобы. Ничего, со временем эти следы недавней горячки уйдут, и Ксения снова будет сиять своей красой, будто солнышко.

Служанка присела, заметив пана, и Малгожата, сидевшая на скамье у ног Ксении с рукоделием, оторвала взгляд от работы и тут же поднялась, приветствуя Владислава.
- Панне намного лучше, пан Владислав, - проговорила Малгожата, улыбаясь, как гордая мать, у которой дитя справилось с недугом. – Выпила весь бульон, что принесла Магда, да еще поела хлеба с теплым вином.
- У панны есть голос, и она может поведать пану Владиславу о своем здравии, - слегка ворчливо произнесла Ксения, но теплая улыбка, с которой были произнесены эти слова, свели на нет показное недовольство. Малгожата поймала взгляд Владислава и поспешила уйти в соседнюю комнату, послав служанку за вином для пана в кухню. Владислав же занял место паненки на скамье у ног Ксении под ее сияющим взглядом, поймал в плен ее руки, горячо поцеловал сначала одну ладонь, затем другую.
- Твой недуг… он так напугал меня, - проговорил он. Ксения улыбнулась.
- Не думала, что тебя можно напугать чем-либо.
- Можно, - ответил ей Владислав с такой серьезностью, прозвучавшей в голосе, что улыбка Ксении поменяла характер с задорного на понимающий. – Оказалось – можно. Больше собственной смерти я боюсь потерять тебя…

Он уткнулся носом в ее ладонь, и она провела ласково по его голове, взъерошивая волосы, тихо шепча: «Милый мой!». А потом обхватила пальцами его подбородок, заставила взглянуть на себя.
- И я больше всего на свете боюсь потерять тебя, мой родной, - она помолчала, а потом сказала тихо. – Мне больно было, когда ты в вину мне поставил тот грех. Нет моей вины в том, что Господь дитя не дает, нет.

Ему было не по себе видеть в ее глазах боль, осознавая, как глубока ее рана. Послушав толки, он совсем в гневе забыл, что и прошлый ее брак был бесплоден, решив, что в том был виновен только муж ее. Но ныне… ныне он понимал, что ошибался. И ему вдруг страшно на миг, что такая же судьба постигнет и их союз. Он постарался прогнать от себя прочь эту мысль, но Ксения уловила его настроение, улыбнулась грустно.
- Что, ежели папа даст тебе разрешение на брак, и мы обвенчаемся, а детей не даст Господь нам? Что тогда?
- Мне не по нраву загадывать, Ксеня. Еще пару лет назад я и подумать не мог, что привезу в этот Замок деву из Московии, что она сердце мое в полон возьмет. И что ординатом стану… Как говорят в наших землях – не лови рыбу впереди невода (1) . Будем после о том, не нынче.
Ксения почувствовала, как немного легче стало на сердце от его слов, хотя, признаться, она знала, что не услышит от него иного, улыбнулась, коснулась губами его лба в благодарность за его расположение к ней.

Владислав после поднялся, позвал из соседней комнаты служанку, попросил ужин накрыть им на двоих с панной прямо в спальне, у камина.
- Ты не пойдешь в трапезную? – спросила Ксения, и Владислав покачал головой, снова занимая место на скамеечке у ее ног.
- Не пойду. Желаю ныне с тобой побыть. Только ты и я…
- Паненки сказали, я была в горячке несколько дней, - удивилась Ксения, переводя взгляд в огонь, играющий в камине, и тут же в голове воскрес былой кошмар. Огонь. Черные тени вокруг. Северский где-то там, за всполохами огня.
- Владислав! – сжала руку Заславского Ксения, хотела подняться с кресла, но он не позволил, удержал на месте, глядя, как еще пуще бледнеет лицо, как лихорадочно мечутся по его лицу ее глаза. – Владислав! Казаки… Владомир…

Он не мог понять, о чем она хочет сказать ему, решил, что она вспомнила былое под воздействием того, что творилось тогда на площади, сжал зубы так сильно, что заболели мышцы лица. Псы паскудные!
- Успокойся, моя кохана, успокойся, - он полез за ворот жупана, достал что-то завернутое в тряпицу. Ее распятие, сорванное с шеи сильной рукой Владомира.
Она отшатнулась, откинулась на спинку кресла от протянутого ей креста. «…Не бери креста из рук незаложного. К худу то только…», вспомнились слова батюшки, что во сне ей привиделся. Она быстро перекрестилась, взглянула на Владислава – небесно-голубые глаза на белизне кожи так и проникали в самую душу.
- Он мертв? Тот, у кого забрал ты распятие. Он мертв? – спросила Ксения.
- Что тебе до него? – нахмурился Владислав. Он уже неоднократно думал о том, что вынудило казака напасть на Ксению там, на площади, не страшась гайдуков. И о чем говорила с ним Ксения? Ведь люди донесли ему, что долго те шептались, едва ли не головами касаясь через щель меж железных прутьев.
- То мое прошлое вернулось ко мне, - прикусила губу Ксения. – Владомир то был.
- Владомир?! – взвился Владислав, даже подскочил на месте, опрокидывая скамью. – Владомир, сотник Северского? Пся крев! Пся крев! Если б знать мне…! – он запустил пальцы в волосы, дернул себя за пряди в раздражении.

Нет, не такая бы смерть ждала московита, какая досталась ему пару дней назад. Владислав не прощал предательства, обмана не прощал, считая его самым худшим из грехов. Да и за его собственную промашку – такое слепое доверие коварному псу московитскому – ответил бы Владомир перед Владиславом. Ибо до сих пор поднималась в груди слепая волна раздражения и злости при мысли, как ловко обманул тогда его сотник, как хитро обвел вокруг пальца.
Кто знает, распознал бы Владислав его при тех пытках, что велел преподать дерзнувшему панну тронуть, коли б сам в пыточной был, коли сам присутствовал бы при казни казаков, когда Владомира вешали за ребра на крюк. Но была больна Ксения, и ему не было дела до пленников. Просто махнул рукой молодому Добженскому, что они в его воле, пусть творит, что желает с казаками.

- Он мертв? – переспросила Ксения, заглядывая в его глаза, поражаясь той ненависти и ярости, что бушевали в их черноте, такой пугающей для нее опять. – Он мертв, - а потом, не дожидаясь реплики Владислава, закрыла его ладонь, скрывая от глаз крестик нательный. – Батюшка во сне наказал этого креста не брать. Другой предлагал мне, из серебра и бирюзы.

Ксения поднялась с места, коснувшись рукой шеи. Так пусто и страшно без нательного креста, неспокойно сердце бьется. Она прошла к образам в углу спальни, опустилась на колени перед ними, отгоняя от себя прочь сомнения, вольна ли она молитвы читать, коли креста на ней нет. А потом зашептала тихо, склоняя голову:
- Помяни, Господи, душу усопшего раба Твоего Владомира…
Это был ее долг – помолиться за душу в надежде, что когда-нибудь Господь смилуется над ним и, простя прегрешения раба своего, позволит душе того уйти из этого мира в другой, где, как ей хотелось думать, будет ждать его Марфута, так нежно любившая его.

Владислав молча дождался, пока Ксения прочтет помянник по убиенному, не прерывал ее. Просто сидел за уже накрытым к ужину столом, переплетя перед собой длинные пальцы, задумчиво смотрел в огонь. Он так погрузился в свои мысли, что едва не вздрогнул, когда на его плечо опустилась ладошка Ксении.
- У тебя сговор был с Владомиром.
Это был не вопрос. Ксения озвучила факт, и Владислав обернулся к ней удивленно.
- Он поведал тебе то?
- Нет, - она покачала головой. – Он промолчал об том. Я сама догадалась. Его странный вид, когда про вотчину заговорила. Его глаза, полные вины и сожаления. Твоя злость. Он предал тебя, быть может, там, в вотчине Северского?
- Он обманул меня. Но не в том. Я думал, что за тобой иду. Он умолчал, что тебя схоронил Северский более месяца назад на тот день. Ушел прежде, чем я понял то…

Ксения опустилась на ковер, оперлась подбородком о руки, сложенные на подлокотнике кресла Владислава, взглянула на него. Он видел, что в глубине ее глаз скрывается нечто, но разгадать этого не мог, просто ждал, пока она сама заговорит.
- Батюшка сказал мне во сне, что от черноты тайн все зло, - медленно произнесла она. – Одна из них разъедает мою душу, ведь покаяния в том я так и не принесла в храме. Вспомнила о том еще тогда в Московии, когда по земле ходила своей. Владомир грозил тебе открыть мой грех, показать, что не так я прекрасна душой, как лицом красна.
Ксения прикусила губу, перевела взгляд на огонь, не в силах смотреть в глаза Владислава.

- Видел ли ты шрамы от ожогов на лице и шее Северского, Владек? Неспроста меня Матвей разума лишившейся выставил. Ибо чернота в мою душу пришла после смерти дитя нашего с тобой. Как повитуха открыла, что девочка то была, так и поддалась я бесу, впустила ненависть в душу. Я делала вид, что примирилась с Северским, поддалась на его уговоры и обещания лучшей доли, что отныне будет у нас. А сама только и думала о том, как бы со свету его сжить. Да и самой… вслед за ним… туда.
Владислав сжал ее пальцы ласково, лежащие на подлокотнике, и она не стала скрывать своих слез, что уже падали с ресниц одинокими каплями. Он не осуждает ее за грех ее!

- В один из вечеров я приняла его в тереме. Помню, что смеялась тогда, ластилась к нему. Я знала, что усыплю его разум так, обману его настороженность. Он любил меня и легко поддался моему обману. Я могу легко обвести вокруг пальца, коли надобно мне. После того, как он уснул, я двери терема подперла, а потом позапирала светлицы, чтобы не открыть так просто было их. И двери спаленки… А затем взяла огня в лампадке перед образами…

Ксения ясно увидела перед глазами, будто снова в своем тереме очутилась, как побежал по кисее огонь, как яростно стал пожирать ткань, а потом перекинулся на другое полотно, подставленное рукой Ксении и брошенное в соседнюю светлицу. Она знала, что муж спит крепко, что не сразу почувствует запах гари. Надеялась, что угорит вместе с ней прежде, чем холопы дворовые двери все выбьют. Она села в уголок спаленки, прямо под образа, не в силах смотреть после своего бесчинства на лики святые.

Огонь уже вовсю полыхал в спаленке, пожирая ковры и мебель, подбираясь к постели, где лежал Матвей, и Ксения замерла в ожидании, даже не замечая, что уже стало совсем тяжко дышать, а от жара хотелось отвернуться, спрятаться в укромном месте каком. Но тут вскочил Матвей с кровати, заметался по комнате, стал выбивать двери. Она слышала, как рухнули на пол двери терема, что вели из сеней, потом стали биться холопы о двери светлиц, что-то крича в голос.
Упала под ударами плеча Матвея дверь спаленки, и Ксения не смогла сдержать разочарованного выдоха – не суждено. Но так даже легче, вдруг подумалось ей, душу чужую с собой не заберет. Свернулась калачиком на полу, ожидая, когда за ней придет смерть.

За ней действительно пришли. Но не смерть, а Матвей. С обожженными руками, лицо все в копоти, он искал ее по спаленке, пока не нашел на полу. Ксения отбивалась от него как могла, кусалась, не желая выходить из этого ада, который сама же и создала. Вскочила на ноги, огляделась, и, ухватив за свободный от огня край кисеи, стегнула его, целясь в глаза. Горящая ткань ударила его по лицу, шее и плечам, занялись волосы и борода, но он даже головы не повернул – схватил жену, взвалил на плечо и, забрав святые образа, вынес свои драгоценные ноши прочь из терема.

Пожар быстро потушили. Вскоре ничто не напоминало о том, что некогда творилось внутри терема, кроме потолка, который намеревались по весне заново побелить. Только Матвей помнил о том пожаре, всякий раз видя в отражении зерцала свои красные жуткие шрамы. С горечью вспоминал о том, как шептала ему в ухо Ксения тогда: «Никогда не буду жить с отцеубийцей! Никогда не буду жить с детоубийцей! Погублю я тебя, погублю, клянусь в том!» И руны Евпраксии говорили каждый раз, что смерть к нему придет через ладу его лазуреокую. Или она, или он. Другого пути не было…

- Вот так я оказалась в скиту, - проговорила Ксения. – Только не помнила ничего, не узнавала никого. Матвей мог меня под суд отдать, как жену, поднявшую руку на мужа. Но не отдал. И вреда мне не причинил, оставил в живых, хотя мог умертвить, никто бы и слова не сказал поперек, даже родичи мои. Правда на его стороне была. Но ныне я понимаю, что он действительно любил меня, раз жизнь мне сохранил, и в какой-то мере разум, позволив забыть то, что так терзало мою голову. Он не знал тогда, что Евпраксия все же сумела достать меня. Вернее, сумела бы, коли не судьба не свела нас с тобой снова.

Она перевела взгляд с огня на лицо Владислава, такое внимательное, такое родное, что дух захватывало, затаилась, ожидая его ответа. Но он молчал, и тогда она решилась – нарушила первой молчание в спальне.
- Ты теперь ненавидишь меня? Моя душа черна…
- Нет! – Владислав резко обхватил ее за предплечья пальцами, потянул к себе, устраивая ее у себя на коленях, прижимая к себе, будто дитя. – Нет, моя кохана. Разве можно ненавидеть часть себя? Хотя, наверное, можно – ведь я зол и корю только себя, что так долго тянул с походом в земли Северского! Тогда все было бы иначе... Если б я мог стереть то из былого, все переменить!

Он нежно коснулся губами сперва ее одного глаза, стирая влагу с ее ресниц, потом другого. Затем прошелся легкими поцелуями по всему лицу.
- Открой глаза, - попросил Владислав, и Ксения подчинилась. Взмах ресниц, и он буквально утонул в этой завораживающей лазури, дивясь, как мерно стучит сердце, когда она в его руках. – Ты открыла мне свою душу. До самого потайного уголка. И я хочу открыть тебе свою. Эта тайна, что гложет меня уже несколько месяцев, не моя. В нее посвящены только я, пан Матияш и мой дядя-бискуп, узнав обо всем на исповеди моего отца. Надеюсь, ты будешь бережливо хранить ее, моя драга, как хранишь мое сердце в своих руках.

Ксения кивнула робко, и он тогда прижал ее к себе крепче, приблизив губы к самому ее уху, будто опасаясь, что кто-то еще может ненароком услышать то, что он собирался ей открыть ныне.
- Помнишь, ты как-то спросила меня, отчего мы не можем остаться в Белобродах? Отчего не отдать ординатство брату, коли по старшинству так положено, коли так принято с негласных времен?
Ксения кивнула, со стыдом вспоминая, какую бурю закатила тогда, подсчитав, что они должны уезжать из вотчины вскоре.

«Я бы желала, чтоб мы вечно жили тут! Разве это невозможно? Разве не можешь ты отказаться от своего наследства, вернуть брату ту, что положено законом? Где это слыхано, чтобы младший брат шел наперед старшего? То против Бога, против законов людских! Отчего бы тебе не остаться тут, в Белобродах, со мной? Мы были бы так счастливы здесь, так покойны. Или тебе земли и почет превыше меня?!»

Владислав ничего не ответил тогда. Развернулся и ушел, давая ей время остыть и спуститься к нему в гридницу, ласкаясь, как кошка, уже сожалея о своих словах. И вот ныне…

- Я не могу тебе дать ответа на твой вопрос: что превыше для меня - эти земли или ты, моя кохана,- прошептал он ей в ухо и крепче сжал ее локти, уже заранее угадав, что она захочет отстраниться от него после таких слов. – Не могу, потому что это самый страшный для меня выбор. Самый тягостный! Ты – в моем сердце, в моей душе, в моей крови. Ты – часть меня. Но и эти земли тоже – в моем сердце, душе и крови, в самом моем нутре. Как и должно быть у Заславских. Как и долг перед родом, перед гербом, наконец. Я не могу отказаться от этих земель, ибо только Заславский может владеть ими, таков закон моего рода, такова воля моего отца и моих предков. Только Заславский!

Ксения ахнула потрясенно, в тот же миг догадавшись о том, о чем ей хотел сказать ныне Владислав, едва сдерживая горечь, поднимающуюся в груди.
- Все верно, моя драга. Юзеф – не сын моего отца. Юзеф не крови Заславских...






1. Соответствует русской поговорке - цыплят по осени считают
_________________

Да нет, ждать, то ждали и с нетерпением, прошлая глава так закончилась, что ну очень, хотелось узнать, как там дальше. Но столь быстрым продолжением, Марина, ты и правда удивила. Спасибо тебе за то, что так быстро выложила главуда ещё такую! Ну, очень сильно! Любовь, ненависть, страх раскаяние - всё на разрыв... Тяжело, больно было читать это. Верно, говорят, что каждого своя правда. От того не стану судить сейчас никого, мне только мучительно жаль их всех. И ещё задаюсь вопросом: доведись, Владиславу до смерти Владомира узнать его, а Ксении просить за сотника перед любимым - что одержало бы победу любовь к Ксении или тот сложный клубок эмоций, что бушевал в его душе?
Тяжко всё же осознавать, какую смерть принял Владомир, он ведь только вершил свою месть, а если я оставляю за Владиславом право мстить, то признаю его и за другими. И те слова, что он кричал Ксении, она заслужила их в какой-то мере, Ксения и сама понимает это, иначе не терзало бы так её душу всё произошедшее. Но ведь и её судьба заставляет платить, так жестоко. Сцена у клетки, её осознание того, что она не может устроить Владомиру побег. (в первый раз это, чтобы послушалась разума, а не сердца. Взрослеет...) и сорванный крест, что-то зловещее в этом видится. Встреча с отцом во сне. Ведь он и вправду умер? его последнее наставление, едва не вызвали у меня бурю слёз. (Сто лет, такого не было). Всёже ты не чужда мистики, Марин. Вообще-то я не люблю подобного, ратую за полную реалистичность, но тебе и здесь мои аплодисменты, как-то у тебя так получается, что эти повороты, предают особую переживательность роману. Вот только, что бы это значило? Понял и простил отец Ксению, принял её выбор? Однако совет дочери дельный дал, ей наверное, после признания Владику полегчало, да и он душу облегчил… Вот так, выходит, Мария, права была в своих подозрениях. Мне признаться, тогда – эта мысль тоже первой в голову пришла, но ты нас в сторону увела, интриганка. Одно только, почему Стефан принял Юзефа? Ведь имел же он право отказаться от неверной жены и нагульного младенца, или…? Это уже вопрос для блога, интересно было бы узнать права и обязанности мужчины, по отношению к жене. Вообще польские законы по этой части. Так что, как видишь, Марин, не оставлю я тебя в покое, и продолжения хочется, и познавательных экскурсов в историю тоже
_________________

Марина! Потрясающая глава!
Каждая глава у тебя получается очень неожиданная!
Думала будет Ксения Владомира спасать, а тут вон как получилось!
Горячка Ксении, её забытье очень впечатлило, мистика какая-то.
И Владеку во всем призналась, я даже и не думала, что она на такое способна,
Северский конечно гад, но Ксения меня удивила, честно скажу, не ожидала от неё такой...смелости что-ли.
При её то воспитании, при том положении в каком она была, решится на убийство Северского .. вообще круто!
Это Северский и правда её пожалел, раз только в монастырь отправил!
В общем всё так сложно и неоднозначно.
А на счет Юзефа была у меня такая мысль.
Зато она теперь полностью Владека понимает.
Очень очень глава понравилась! Спасибо!

Добрый вечер, Мариночка! Главы от тебя всё время ждёшь, но то, так спринтерски на этот раз у тебя получилось, - явилось неожиданным приятным сюрпризом!!! Спасибо огромное!!!



Очень сильная и объёмная глава! А сколько тайн, покрытых мраком, раскрылось! Даже те, которые были "на подозрении" у читателя ( я имею в виду догадку Маши о незаконнорожденности Юзефа )... Помню, как ты скоро отвергла эту догадку Маши, боялась за раскрытие интриги! И куда от этих догадливых читателей деваться!
Марина, написать полный отзыв сегодня, к сожалению, не получается из-за хулиганств провайдера, даже цитаты выделять не даёт! Обязательно напишу завтра, потому как есть, чем поделиться...




[/b]
_________________

Так и хочется написать - "Она всех вечно удивляла... такая уж она была..."
Я и сама удивилась тому, как вдруг потянуло писать прямо без остановки. Благо, и время свободное удалось вырвать.
А может, просто Муз спешит закончить с этим романом и приступить к другому? Его иногда не понять...


Мне тоже безумно жалко своих героев. Честно. Но у каждого из них свой путь и свой крест, который каждый пронесет до конца.


Я могу высказать только свое личное мнение на основании того, каким мне видится Владислав. И, увы, мне кажется, что милосердия к Владомиру Ксения не дождалась бы.
Чтобы так думать у меня пара причин:
1. Отпустить казака из тех, кто еще недавно грабил и жег твою землю... нет, на это он не пошел бы никогда. И задумался о возможности подобного только, если бы в клетке родич Ксении сидел. А хлоп... он и в Литве хлоп...
2. Владомир. Тут уже начинаются личные счеты и обиды. Горечь от обмана. Злость на себя. Со смертью Владомира словно с себя вину за собственное легковерие снял бы.

И взглянем с другой стороны. Со стороны Ксении. Хлоп, посмевший на нее руку поднять... Я бы за него даже просить бы не стала. Даже в память о Марфуте. Ибо от хлопа подобное оскоробление получить... Это хуже некуда.

Было интересно узнать и ваши мнения на этот счет...


А мне все-таки она кажется отчасти заслуженной. Да - он истинный человек своего времени. Но и зла сотворено им немало. Особенно уже в Литве и Польше. И смерть он принял не за свои предыдущие деяния по отношению к нашим героям. А за то, что творил после. И только.





Это да. Наша Ксения меняется с каждым прожитым днем, и чем дальше, тем будут эти изменения все глубже и глубже


Я, если честно, не сдержалась... но я же всегда себя отождествляю с героиней, когда пишу. Положено было...



Ну, так и люди в то время были не чужды суеверий и мистических ожиданий. Все в характере героев... Вот, например, в других сюжетах, где люди уже жестче, циничнее, такого не будет.


Тут словно две стороны монеты...
Он мог присниться Ксении от того, что она скучает по нему сильно, вот мозг и подарил ей это видение. Ведь часто наши сны - отображение наших желаний и мыслей. Она ждала помощи и совета, но от того человека, которому доверяла полностью. Ей этот совет разум показал.

А с другой стороны, все же хочется верить, что душа отца приходила к Ксении, не отыскав ее в том мире. Ведь как Калитин сильно любил дочь свою вспомните...

И слова его напутственные... Всяк может растолковать со своей колокольни... Тут уж как Бог даст... Или какое настроение будет .


А вы надеялись, что я вам сразу все и расскажу, да?


Об этом - в следующей серии нашего сериала... Следите за анонсами!


Тогда я на следующей неделе выложу краткий экскурс по законодательству Польши и Литвы в блоге
Только вот как бы это сделать да чтоб еще не спроспойлерить-то?



Спасибо...


Доведенная до последней точки женщина - порой страшнее смертельного оружия...


Конечно, пожалел. Помните, в романе Ксения мельком говорит о той участи, что ждет таких женщин? Их закапывали по шею в землю и оставляли так умирать. Медленная и мучительная смерть.
Бывало, проявляли сострадание, и тайком придушивали тех. Мол, сама померла. И никто не смог бы и слова сказать против - вина-то очевидна.
Так что Северский спас ей жизнь. Странная у него любовь-тяга была к жене, но она была. Даже Евпраксия разглядела ее под всей жестокостью и необузданностью нрава боярина. Потому и решила угробить свою соперницу, не дала ей жизни даже за стенами монастыря.


Ага. На счастье и на горе...


Добрый!


Ну, там не совсем так разговор шел...

Меня спросили:


Я честно ответила:



Ну посудите сами - разве это не так? Рожден-то он в браке, да только от Стефана Заславского ли... вот в чем вопрос

Признаю, увильнула
Но ведь и сам вопрос не совсем был сформулирован...



Конечно же, я подожду. Мне ведь интересны все ваши отзывы и раздумья о романе не меньше, чем вам - роман...
_________________

Спасибочки за интересную главу. Ну вот марина заинтриговала теперь сижу и думаю чей Юзеф сын мозги закипят скоро так что давай быстрей новую главу , а то взорвусь!!!
_________________

да не вжизнь бы не отпустил.
Мне кажется, что Владомир это сразу и понял, потому на Ксению и кинулся,
от безысходности, вроде бы появилась надежда на спасение,
а тут Ксения сказала, что попросит Владека отпустить его,
вот тогда бы тому был полный... если бы он лично с ним встретился!
А Владислав бы точно пошел посмотреть на того, за кого бы Ксения хлопотала!
Так что пока вот писала, на 100 % уверилась, что Владислав не пожалел бы его, точно!

жуть какая!

Марина, Вы меня пугаете! Даже страшно читать что дальше.
Мне казалось, что самое ужасное у Ксении в прошлом!
С нетерпением жду продожения.