katusha:
03.03.10 23:13
» Глава 8
перевод katusha правка vetter
Настало утро. Кузнец, Эван, пока вполне справлялся, но меня отнюдь не радовала ни его дрожь, ни жар, который мне никак не удавалось сбить, сколько я ни протирала его губкой с отваром цикория и пятилистника. Между тремя моими помощниками шло определенного рода соревнование. Все они с радостью помогали мне ухаживать за больным, и хотя им недоставало умения, я горячо приветствовала их силу, когда приходилось поднимать и переворачивать больного.
Люди Брана казались постоянно занятыми: тренировочные бои, уход за лошадьми и сбруей, чистка и точка оружия. Эамон ошибался на их счет. Они использовали вполне обыкновенные ножи, пики, луки и кинжалы, а также огромное количество других приспособлений, чьи названия и назначение мне не хотелось узнавать. Лагерь был самодостаточным и отлично организованным. На третий день я с изумлением увидела собственные белье и платье, аккуратно сложенные на камне у выхода из пещеры – выстиранные, высушенные, почти как новенькие. Кроме того, в отряде присутствовал, как минимум, один способный повар и не было недостатка в добрых охотниках, доставлявших свежее мясо в котел. Я старалась не задумываться, откуда брались морковь и турнепс.
Мне не хватало времени. Шесть дней, а потом они тронутся в путь. Кузнец мучился от боли и нуждался в снотворном, чтобы с ней справляться. И все же, если ему предстоит дальше обходиться без меня, он должен знать правду. Временами он смотрел на то место, где некогда сильная рука соединялась с его мощным плечом. Но когда я говорила с ним о том, что произошло, и о том, как теперь все будет развиваться, в лихорадочных глазах не появлялось настоящего понимания.
На третий день я вместе со Змеем шла по лагерю. Данные мне взаймы вещи нуждались в стирке, поскольку теперь они в свою очередь были забрызганы кровью моего подопечного и пятнами отваров, которые ему часто не удавалось удержать в желудке дольше десяти секунд.
У отмели реки на траве боролись высокий парень, Паук, и еще один, которого звали Выдрой. Выдра явно побеждал, поскольку в таком деле рост не дает существенного преимущества, особенно если противник быстр и умен. Раздался громкий плеск, и обескураженный Паук растянулся в ручье. Выдра отер руки о кожаные штаны. Его обнаженная грудь была покрыта сложным узором, образующим волнистый круг.
– Привет, Змей. Доброе утро, леди. Эй, растяпа, вставай. Тебе стоит побольше тренироваться. – Выдра протянул руку и вытащил смущенного Паука из воды.
– Балбесы, – беззлобно проговорил Змей. – Не дай Бог, чтобы командир застукал вас за подобным дурачеством.
Я распаковала свой узел и начала тереть грязную одежду о гладкую гальку на мелководье.
– Лучше возвращайтесь-ка в лагерь, или где вам там положено быть, – продолжал Змей. – Командир не будет в восторге, если увидит, что вы здесь болтаете с леди.
– Тебе-то хорошо, – пробурчал Паук, явно смущенный от того, что его застали в таком виде: побежденного и мокрого с головы до ног. – Как тебе удалось добиться должности постоянного охранника, а?
– Не твое дело.
– А почему вы все его так боитесь? – спросила я, на минуту прекратив работу и подняв глаза на эту троицу.
Какая досада, что нигде поблизости не растет мыльный корень! Хотела бы я знать, как они умудрились так отчистить мое платье.
– Боимся? – Паук был явно озадачен.
Змей нахмурился.
– Ты не понимаешь, – ответил он. – Мы уважаем командира, а не боимся.
– Что? – Я удивленно выпрямилась. – И это при том, что вы замолкаете, стоит ему сказать слово? При том, что он угрожает вам жуткими наказаниями за нарушение каких-то правил, которые, без сомнения, сам же и выдумал? При том, что вы до смерти связаны с ним в этом вашем братстве, из которого, похоже, невозможно вырваться? Что же это, если не страх?
– Ш-ш-ш-ш! – встревожено прошептал Змей. – Говори тише.
– Видите? – продолжила я тоном ниже. – Вы даже не отваживаетесь открыто говорить о подобных вещах, как бы он не услышал и не наказал вас.
– В общем-то, это правда, – заметил Паук, усаживаясь на камни недалеко от меня, шагах в трех-четырех, согласно правилам. – Он умеет устанавливать законы и заставлять им подчиняться. Но это справедливые законы. Они нужны для нашей же безопасности. Они защищают нас друг от друга. И от себя. И все мы это понимаем. Нарушать правила или нет – выбор каждого, и каждый несет ответственность за последствия своего выбора.
– Но что же держит вас рядом с ним, если не страх? – недоуменно спросила я. – Что это за жизнь: убивать ради денег, не иметь возможности ступить в реальный мир, отказаться от шанса... полюбить, наблюдать, как играют твои дети, видеть, как растет посаженное тобой дерево, участвовать в битве, зная, что правда на твоей стороне? Это не жизнь.
– Не думаю, что ты поймешь, – неуверенно произнес Змей.
– А ты попробуй, – ответила я.
– Без командира, – это заговорил Выдра, – мы станем никем. Вообще никем. Нас убьют, посадят под замок или того хуже. Без него каждый из нас хуже плевка на дороге. Нельзя сказать «это не жизнь». Наоборот, он дает нам жизнь.
– Выдра прав, – сказал Змей. – Спроси Пса. Пусть расскажет тебе свою историю. Пусть покажет шрамы на руках.
– Все мы были никому не нужны, – добавил Паук. – Командир сделал нас нужными, дал нам место в жизни и цель.
– А Альбатрос? – вмешался Змей. – Он из дальних мест, наш Альбатрос, он жил очень далеко отсюда, где жарко, как в аду, и кругом полно песка. Там все люди черные, как он сам. В общем, он очень много пережил. Он видел, как убивают его близких. Жену, детей, стариков. Он хотел умереть. А командир вытащил его. Разговорил. Сложная работенка, скажу я тебе. Теперь Альбатрос – лучший из нас, после самого командира, конечно.
Я совершенно забыла про белье, и оно едва не уплыло от меня. Змей потянулся, схватил его, сунул мне в руки и снова отошел на три-четыре шага.
– У каждого из нас своя история, – продолжил Выдра. – Мы все пытаемся забыть. У нас нет ни прошлого, ни будущего, только сегодня. Так проще. Мы все вышли в тираж. Ни один из нас не может вернуться назад, кроме, разве что, кузнеца. Мы живем здесь в лесу, или выезжаем на задания и знаем, что мы – лучшие в своем деле. Мы обрели имя – банда Крашеного. Он назначает за нашу работу добрую цену и честно делит полученное. Честное слово, по мне, так лучше работать на него, чем носить униформу в личной гвардии какого-нибудь заносчивого лорда.
– Да кто тебя возьмет? – усмехнулся Змей. – Уж слишком у тебя много странностей. Ты попал бы в беду задолго до того, как услышал бы свой первый приказ.
– Его приказам я готов подчиняться целыми днями, – серьезно закончил Выдра. – Командир спас мне жизнь. Но жизнь – дешевка. Я обязан ему самоуважением, а это гораздо ценнее.
– Но... – Я совершенно запуталась. Я принялась отжимать вещи. – Но... я не понимаю... Неужели вы не видите, что то, чем вы занимаетесь... ужасно? Что это зло?
Безжалостно убивать за деньги? Как вы можете называть это ремеслом, будто убийство ничем не отличается от... от разведения свиней или строительства лодок?
– Свиней растят, чтобы съесть. Никакой разницы, – произнес Выдра.
– Ох!.. – Все равно, что спорить с камнем. – Мы ведь говорим о людях, не о скоте, который растили специально для еды. Неужели вас не смущает, что вся ваша жизнь проходит в убийствах? Вы убиваете там и так, как вам скажет командир, для любого, у кого ему удастся выторговать побольше денег? Сегодня приказы исходят от бритта, завтра от лорда в Коннахте, а послезавтра от пикта. В этом нет смысла!
– Мы не можем принять ничью сторону, – удивленно ответил Паук. – Вот так, чтобы раз и навсегда, понимаешь? Мы здесь слишком разные. Саксонцы, пикты, южане, а многие, как Альбатрос из таких мест, что ты и название-то не сможешь выговорить. Страшная смесь.
– Но это ведь не значит, что вы... ох... – Я подавленно сдалась.
– А как насчет твоего Кухулина? – неожиданно спросил Змей. – Он убил отца своей невесты. Интересно, что она об этом подумала? А его люди прикончили армию его отца. Зачем? Чтобы он смог получить женщину и удовлетворить свою похоть. Чтобы показать, что он самый сильный. Чем это отличается от убийства за деньги? Я бы сказал, практически ничем.
Я не нашлась, что ответить. И, кстати, пора было возвращаться. Пса нельзя было надолго оставлять один на один с кузнецом, он не умел заботиться о больных.
Но когда мы подошли к пещере, мы услышали там тихий голос, не принадлежавший Псу. Я сделала Змею знак молчать.
– ...один человек, тебе не нужно знать его имя... с берега Уэссекса, прямо напротив Галлии.... может устроить тебе путешествие через... нет, даже не упоминай, об этом позаботятся.
– Шеф. – Голос Эвана звучал слабо, но, похоже, он все понял. Значит, он проснулся и его разум сейчас достаточно ясен.
Змей отошел ниже по ручью и чем-то занялся. Я ждала, находясь вне поля зрения говоривших, любопытство во мне победило воспитание.
– Что удержало тебя, когда ты увидел, что от меня осталось? – спросил Эван. – Что тебя остановило?
Возникла короткая пауза.
– Не буду врать тебе, Эван, – тихо ответил Бран. – Я бы сделал это. И я до сих пор не уверен, что поступил правильно.
Снова молчание. Кузнец явно устал.
– Эта штучка любит покомандовать, а? – сказал он наконец, подавив кашель. – Ей нравится принимать решения. Она меня уболтала. Не знаю, спал я или нет, но я слышал, что она говорила. Она все прямо мне рассказала. Сказала, руку отрезать. Сказала, это не конец света. Рассказала, что я смогу делать без руки. Впихнула мне в голову пару идей, я и мечтать о подобном не смел. Спроси ты меня вчера, я бы проклял тебя за то, что ты меня сразу не прикончил. А теперь я в этом не так уверен.
– Ты лучше отдыхай, – сказал Бран. – Или меня без сомнения обвинят в том, что я нарочно мешаю ей работать.
– Она себе на уме. Как раз в твоем вкусе. И симпатичная.
Бран ответил не сразу. А когда он наконец заговорил, в голосе его уже не слышалось теплоты.
– Я не настолько глуп, кузнец.
– Угу.
Он направился к выходу. Я тут же бросилась встряхивать влажную одежду и развешивать ее на кустах боярышника. Он замер у входа.
– Где Пес? – спросила я, не оборачиваясь.
– Недалеко. Я останусь, пока он не вернется.
– Не стоит, – ответила я. – Змей все еще здесь. Одного сторожа мне вполне достаточно. Можешь мне доверять, я не стану убегать от больного. Я бы не согласилась его лечить, если бы планировала при первой же возможности удрать.
Я подняла на него глаза. Он очень серьезно смотрел прямо на меня, и я не в первый раз подумала, как же это странно - видеть сразу два лица у одного человека. От узоров на правой стороне глаз казался угрожающим, нос – заносчивым, а рот – жестко сжатым. Но слева кожа была чистой, нос прямым и четко очерченным, а глаз - глубокого и спокойного серого цвета, как вода озера зимним утром. Только рот был с двух сторон одинаков: жесткий и суровый. Словно в одном теле уживались два человека... Ох, я снова пялюсь! Я заставила себя отвести взгляд.
– Доверять? – переспросил он. – Это бессмысленное слово.
– Как тебе угодно, – ответила я и собралась войти в пещеру.
– Погоди, – остановил меня Бран. – Ты, я думаю, все слышала? Слышала, что сказал кузнец?
– Кое-что. Я рада, что его сознание прояснилось. Похоже, он идет на поправку.
– М-м-м-м. – Непохоже, что я его убедила. – Благодаря тебе у него появились некоторые надежды. Могу себе представить! Ты нарисовала его будущее этими своими словами, как вчера вечером для моих ребят. Радужное возрождение, полное любви и света. Ты делаешь
это и потом осмеливаешься судить нас.
– Что ты имеешь в виду? – тихо спросила я. – Я говорила ему правду. Я не прятала фактов, не преуменьшала размеров его травмы и ограничений, которые она на него налагает. Я говорила это и раньше – его жизнь не обязана на этом кончиться. Он все еще может делать множество вещей.
– Пустые надежды, – сурово заметил Бран и нахмурился, стукнув по земле носком ботинка. – Для настоящего мужчины это не жизнь. Ты со своей мягкостью гораздо более жестока, чем убийца, быстро и эффективно уничтожающий свою жертву. У убийц жертвы хотя бы долго не страдают. А твои, возможно, проведут целую жизнь, только чтобы понять, что ничто уже не станет прежним.
– Я не говорила ему, что все станет прежним. Будет хорошо, но по-другому, вот что я сказала. И еще я говорила о том, что сильная воля и сильный дух понадобятся ему больше, чем сильное тело. Ему придется бороться с отчаянием. Ты судишь меня несправедливо. Я была с ним честна.
– Вряд ли ты можешь указывать мне, кого судить, – ответил Бран. – Сама ты явно считаешь меня чудовищем.
Я спокойно на него посмотрела.
– Люди не бывают чудовищами, – сказала я. – Они делают чудовищные вещи, это да. И я не судила быстро, как ты. Я знала о тебе еще до того, как меня грубо схватили и против воли притащили сюда. Ты без сомнения знаешь, что репутация далеко опережает тебя.
– Что ты слышала и от кого?
Я уже пожалела о своих словах.
– Понемногу, то одно, то другое, там, где я жила, – осторожно ответила я. – Слухи об убийствах, совершенных очень эффективно, довольно необычно и, похоже, беспричинно. Рассказы о банде наемных головорезов, за деньги готовых на все и нимало не заботящихся о таких вещах, как верность, честь или справедливость. Люди, похожие на диких зверей, или на существ Иного мира, ведомые загадочным командиром по кличке Крашеный. Сейчас подобные рассказы можно услышать где угодно.
– И в каком же доме подобные рассказы достигли твоих ушей?
Я не ответила.
– Отвечай на вопрос, – все еще мягко попросил он. – Пора тебе рассказать кто ты и откуда. Мои люди удивительно туманно отзывались о том, где они тебя обнаружили, и кто тебя сопровождал. Я все еще жду от них объяснений.
Я ничего не сказала и спокойно вернула ему его взгляд.
– Отвечай, черт тебя дери!
– На этот раз ты все-таки собираешься меня ударить? – поинтересовалась я, не повышая голоса.
– Не подзуживай меня. Назови свое имя.
– Я думала, мы здесь обходимся без имен.
– Ты к нам не относишься и знаешь это, – рявкнул Бран. – Если понадобится, я вырву из тебя эту информацию силой. Нам обоим будет проще, если ты просто все расскажешь. Удивляюсь, как это ты не понимаешь всей опасности своего положения. Может, у тебя с головой не все в порядке?
– Ну что же, – ответила я, а сердце у меня ухало, как молот. – Честная мена. Я скажу тебе, как меня зовут и откуда я родом, а ты взамен скажешь мне свое имя – я имею в виду настоящее имя – и где ты родился. Ты точно родом из Британии, это я поняла, хоть ты и свободно говоришь на нашем языке. Но ни одна мать не назовет своего сына «Командир».
Возникла пауза. Потом он произнес:
– Ты сильно рискуешь.
– Позволь напомнить, что я здесь не по своей воле, – ответила я с бьющимся сердцем. – Домочадцы станут искать меня. Они хорошо вооружены и действуют умело. И ты думаешь, я стану усложнять их работу, сообщая тебе, кто они такие и откуда могут нагрянуть? Может, у меня и не все в порядке с головой, но не настолько. Я уже сказала тебе, что меня зовут Лиадан, и этим ограничусь, пока ты не назовешь мне собственное имя.
– Даже и представить себе не могу, почему хоть кто-то станет беспокоиться, разыскивая тебя, – сердито проговорил он. – По-моему, при твоей привычке бросаться на всех, как бойцовый петух, все были бы только рады от тебя отделаться.
– Представь себе, нет, – сладко протянула я. – Дома меня знают, как тихую и почтительную девушку, послушную, воспитанную и работящую. Думаю, твое присутствие будит во мне худшие качества.
– М-м-м-м-м, – сказал он. – Тихая, почтительная... очень сомневаюсь. Надо чересчур напрячь воображение. Скорее ты просто лжешь – это больше похоже на поведение тебе подобных. Такая способная сказочница соврет – недорого возьмет.
– Ты оскорбляешь меня, – произнесла я. Мне все сложнее становилось говорить спокойно. – Я бы предпочла, чтобы меня ударили. Сказки это не ложь и не правда, это нечто среднее. Они говорят правду или лгут – в зависимости от того, что готов услышать слушатель, или от цели рассказчика. Раз ты не можешь этого понять, значит, окружил себя плотной стеной и не допускаешь туда никого из внешнего мира. Я не люблю врать и не стала бы прибегать ко лжи по такому пустяшному поводу.
Он смерил меня взглядом полным ледяного гнева. Ну, наконец, хоть какая-то реакция!
– Во имя Неба, женщина, ты со своей вывернутой логикой создаешь проблему на пустом месте. Хватит уже. Пора работать.
– Полностью с тобой согласна, – тихо ответила я и, развернувшись, пошла к своему подопечному, ни разу не оглянувшись.
***
Эван шел на поправку, все чаще приходил в сознание и спал все более здоровым сном. Я изо всех сил скрывала свое огромное удивление по этому поводу. В этот вечер со мной дежурил Альбатрос, и я спросила его, как они обычно перевозят больных, когда в этом случается нужда, но он отвечал уклончиво. Потом я выставила его на некоторое время на улицу, чтобы помыться и приготовиться к ужину. Кузнец почти спал, глаза его были полузакрыты, он дышал довольно спокойно, хотя незадолго до этого мы его покормили и перевязали.
– Все это довольно неловко, – сказала я ему. – Зажмурься, отвернись, и не двигайся, пока я не скажу.
– Буду неподвижен, как покойник, – прошептал он насмешливо и закрыл глаза.
Я быстро разделась, дрожа, обтерла тело влажной тряпицей и намылилась куском грубого мыла, которое раздобыл для меня Пес. Смывая пену, я чувствовала, как на теле, несмотря на летнее время, высыпают мурашки. Я повернулась за жестким полотенцем, мечтая побыстрее одеться, и обнаружила, что смотрю прямо в глубоко поставленные карие глаза Эвана, который, лежа на своем тюфяке, пялился на меня во все глаза и ухмылялся от уха до уха.
– Ну, как не стыдно! – воскликнула я, покраснев до корней волос.
Я ничего не могла поделать, только кое-как довытереться и как можно быстрее натянуть белье и платье. Хорошо еще, что я могла сама застегнуть сзади все пуговицы.
– Взрослый мужчина, а ведешь себя, как... как нездоровый подросток, подглядывающий за девочками. Разве я не сказала...
– Не обижайся, детка, – проговорил Эван, и ухмылка уступила место улыбке, придавшей его лицу удивительную мягкость. – Я просто не смог удержаться. И позволь заверить, зрелище было весьма приятное.
– Не позволю, – рявкнула я, хотя сердиться уже перестала. – Больше так не делай, понятно? Будто мне мало того, что я здесь единственная женщина, без...
Он вдруг посерьезнел.
– Эти ребята никогда не обидят тебя, детка, – мягко сказал он. – Они не варвары, которые насилуют и крушат из удовольствия. Если им захочется женщину, им не придется никого принуждать. Желающих найдется немало, и далеко не все станут просить взамен денег, уж поверь мне. И, кстати, они все знают, что тебя трогать нельзя.
– Из-за того, что он сказал? Командир?
– Ну... да... мне передали, что он сказал им «руки прочь». Но он мог и не трудиться. Любой, у кого есть глаза, понимает, что ты – женщина для брачного ложа, а не дорожное приключение, уж прости меня. У тебя дома есть мужчина, так ведь?
– Не совсем, – сказала я, не зная, как лучше ответить на такой вопрос.
– Что ты имеешь в виду? Либо есть, либо нет. Муж? Возлюбленный?
– У меня есть... поклонник... думаю, можно назвать его именно так. Но я еще не согласилась выйти за него замуж. Пока еще нет.
Я подоткнула Эвану одеяло, взбила самодельную подушку, а он глубоко вздохнул.
– Бедный парень, – пробормотал он сонно. – Не заставляй его ждать слишком долго.
– В следующий раз, когда я попрошу тебя закрыть глаза, не смей их открывать, – сурово произнесла я.
Он что-то пробормотал и устроился поудобнее, все еще слегка улыбаясь хитрой улыбкой.
***
Той ночью я рассказывала им смешные истории. Забавные истории. Дурацкие истории. Про мальчика с пальчик и тарелку овсянки. Он поквитался с большими людьми, уж вы не беспокойтесь. А еще историю о крестьянине, который получил от Дивного Народа три желания и мог приобрести здоровье, богатство и счастье. Но повел себя так глупо, что, в конце концов, получил только сосиску. В результате слушатели катались по земле от смеха. Они умоляли меня рассказать еще что-нибудь. Все, кроме командира, конечно. Я изо всех сил не обращала на него внимания.
– Еще одну, – сказала я. – Последнюю. И теперь пора снова стать серьезными и вспомнить о том, как хрупка наша жизнь. Прошлой ночью я говорила вам о величайшем герое Ольстера, Кухулине. Вы помните, он возлег с воительницей по имени Уатах, и она родила сына через некоторое время после того, как он покинул те берега. Кухулин не бросил ее совсем без средств. Он оставил ей небольшое золотое колечко на мизинец, а потом уехал, чтобы жениться на своей прекрасной Эмер.
– Как великодушно, – сухо прокомментировал кто-то.
– Уатах к такому привыкла. Она была самостоятельной, сильной женщиной, у нее не было времени на мужской эгоизм. Сегодня она родила сына, а завтра уже вышла из дому, крутя над головой боевой топор. Она назвала сына Конлайх и, как вы догадываетесь, он рос мастером во всем, что касается боя, и немногие могли с ним сравниться. Когда ему минуло двенадцать, мать-воительница отдала ему золотое колечко, чтобы он носил его на цепочке на шее, и рассказала, кто его отец.
– Неудачная идея? – спросил Змей.
– Когда как. Мальчик должен знать, кто его отец. И кто знает, может, у этой истории был бы тот же конец, даже если бы Уатах все скрыла от мальчика? В его жилах текла кровь Кухулина, знал он о том или нет. Этот юноша был создан для битв, для риска и полон неукротимой храбрости, присущей его отцу.
Она держала его при себе столько, сколько это возможно, но настал день, когда Конлайху исполнилось четырнадцать, он почувствовал себя мужчиной и собрался в дорогу, чтобы разыскать своего отца и показать ему, какой замечательный у него вырос сын. Уатах мучили дурные предчувствия, и она раздумывала, как бы защитить мальчика. Ему следовало соблюдать осторожность, так она думала, и никому не рассказывать, что он является сыном величайшего героя Ольстера. По крайней мере, до тех пор, пока он не окажется в пиршественном зале своего отца. Там он будет в безопасности, а вот на пути ему могут встретиться люди, чьи сыновья, отцы и братья пали от руки Кухулина, и эти люди, возможно, захотят отомстить отцу, убив его сына. И она заставила Конлайха пообещать, что ни одному встретившемуся в пути воину он не откроет своего имени. И он дал ей обещание, ведь она была его матерью. Таким образом, сама того не желая, она, заботясь о его безопасности, лишь предопределила его судьбу.
Воцарилась тишина, лишь легкий ветерок шелестел над нами в тени ветвей. Было новолуние.
–
Через море от острова Альба и через всю ирландскую землю прошел Конлайх, всю дорогу до графства Ольстер, и наконец подошел к дому отца своего, великого героя Кухулина. Высокий и сильный мальчик, облаченный в шлем и латы, он ничем не отличался от бывалого воина. Он подъехал к воротам и с вызовом поднял свой меч. И к нему вышел Конал, сводный брат Кухулина.
– Как твое имя, наглый выскочка? – закричал Конал. – Назови мне его, чтобы я знал, чей сын поверженным ляжет у моих ног в конце поединка!
Но Конлайх не ответил ни слова, храня данное матери обещание. Последовала короткая, жестокая схватка, за которой Кухулин и его воины с интересом наблюдали с крепостной стены. И в конце этой схватки вовсе не вызвавший упал на землю побежденным.
Потом я рассказала, как мальчишка побеждал любого воина, выходившего за ворота замка с мечом, топором или дубиной, пока сам Кухулин не решил принять вызов, поскольку ему понравился разворот плеч юноши и ловкость его прыжков. Он даже, вне сомнения, увидел в нем что-то от себя самого.
– Я спущусь и сам займусь этим парнем, – произнес он. – Он кажется мне достойным противником, хоть и немного нахальным. Посмотрим, как он справится с искусством самого Кухулина. Если он выстоит против меня, пока солнце не опустится за эти вязы, я с почетом призову его к себе в дом и сделаю одним из своих соратников, если таково будет его желание.
И он спустился со стены, и вышел за ворота, и сообщил юноше, кто он и что задумал. «Отец», – прошептал Конлайх, но вслух не сказал ни слова, ибо был верен данному матери обещанию и не хотел его нарушать. Кухулин почувствовал себя оскорбленным нежеланием противника назвать свое имя. Он начал бой, гневаясь, что никогда не приводит к добру.
Мужчины согласно забормотали. Я наблюдала за Браном. Просто не могла ничего с собой поделать, он ведь сидел совсем рядом со мной, и лицо его было освещено светом костра, в который он смотрел с очень странным выражением лица. Что-то в моей истории привлекло его внимание там, где другие ничего не заметили. Не знай я, что он за человек, я бы сказала, что в его выражении есть нечто сродни испугу. Наверное, просто игра света, сказала я себе и продолжила рассказ:
– Так вот... это был такой бой, какой нечасто можно увидеть. Суровый, опытный воин против быстрого, пылкого юноши. Они бились на мечах и на топорах, кружились то в одну, то в другую сторону, то туда, то сюда, приседали и распрямлялись, подпрыгивали и изгибались так быстро, что временами сложно было разобрать, кто из них где. Один из наблюдателей на стене заметил, что фигурой и осанкой они были как две горошины из одного стручка. Солнце опускалось все ниже и ниже и, наконец, достигло вершины самого высокого вяза. Кухулин подумал было прекратить поединок, поскольку на самом деле он всего лишь играл с нахальным мальчишкой. Его собственное боевое искусство далеко превышало способности безымянного противника, и он планировал длить испытание не дольше отмеренного им самим срока, а после протянуть руку дружбы.
Но Конлайх, в безумной надежде продемонстрировать свои способности с лучшей стороны, сделал искусный выпад мечом и хоп! В его руке оказалась рыжая прядь волос Кухулина, аккуратно срезанная с головы. На секунду, на одну лишь секунду, безумие битвы обуяло Кухулина, и не успел он сам понять, что происходит, как издал дикий рык и погрузил свой меч глубоко в тело противника.
Вокруг меня зашумели голоса: лишь некоторые слушатели видели, как это бывает, но все поголовно ощутили ужас происходящего в сказании.
– Как только Кухулин это сделал, безумие оставило его. Он выдернул меч, и кровь Конлайха рекой потекла на землю. Люди Кухулина спустились, сняли с незнакомца шлем, и тут обнаружилось, что он всего лишь мальчик, чьи глаза уже затуманились от дыхания смерти, чье лицо все белело и белело, пока солнце садилось за вязы. Тогда Кухулин расстегнул одежду мальчика, пытаясь облегчить его последние страдания. И увидел маленькое золотое кольцо на цепочке. То самое кольцо, которое подарил Уатах почти пятнадцать лет назад.
Бран приставил руку ко лбу, скрывая глаза. Он по-прежнему, не мигая, смотрел на огонь. Что я такого сказала?
– Он убил собственного сына... – прошептал кто-то.
– Своего ребенка, – произнес кто-то, – собственного ребенка.
– Было слишком поздно, – коротко сказала я. – Слишком поздно сожалеть. Слишком поздно даже для прощания, поскольку в тот самый момент, когда Кухулин понял, что он наделал, последняя искра жизни покинула его сына, и дух Конлайха отделился от тела.
– Это ужасно, – потрясенно произнес Пес.
– Это печальная история, – согласилась я и подумала, возможно ли, чтобы хоть один из них как-нибудь связал ее с собственными деяниями. – Говорят, что Кухулин внес
мальчика в дом на собственных руках и позже похоронил его со всеми почестями. Но история умалчивает о том, что он говорил и что чувствовал.
– Мужчина не может сотворить такое и просто отбросить в сторону, – очень тихо заметил Альбатрос. – Это останется с ним навсегда, хочет он того или нет.
– А что же его мать? – спросил Пес. – Что она сказала, узнав об этом?
– Она была женщиной, – сухо ответила я. – В истории о ней не говорится более ни слова. Полагаю, она оплакала свою потерю и жила дальше, как это свойственно женщинам.
– Это ведь в какой-то степени и ее вина, – произнес кто-то. – Если бы он мог назвать свое имя, с ним бы не стали драться, а пригласили войти.
– Его тело пронзила мужская рука. Мужская гордость направляла удар Кухулина. Мать ни при чем. Она хотела только защитить своего сына, поскольку знала, каковы мужчины.
Мои слова встретило молчание. Похоже, история наконец-то заставила их задуматься. После предшествовавшего смеха настроение у всех было мрачное.
– Вы считаете, я сужу вас слишком строго? – спросила я, поднимаясь.
– Ни один из нас никогда не убивал своего сына, – в ужасе произнес Паук.
– Вы убивали чужих сыновей, – тихо ответила я. – Любой мужчина, умирающий от удара вашего ножа или от взмаха тонкого шнурка, сын или возлюбленный какой-нибудь женщины.
Каждый из них.
Никто ничего не сказал. Я решила, что оскорбила их. Через некоторое время кто-то встал и снова наполнил кружки элем, а кто-то подкинул дров в огонь, но все молчали. Я ждала, что заговорит Бран и, возможно, прикажет мне заткнуться и не сметь огорчать его славных бойцов. Вместо этого он поднялся, развернулся на каблуках и ушел без единого слова. Я смотрела ему вслед, но он исчез как тень под деревьями. Ночь была очень темной. Мужчины начали вполголоса переговариваться.
– Посиди немного, Лиадан, – ласково попросил Альбатрос. – Выпей еще эля.
Я медленно села.
– Что с ним такое? – спросила я, глядя за освещенный круг. – Что я такого сказала?
– Лучше оставить его в покое, – пробормотал Пес. – Он дежурит сегодня ночью.
– Что?
– Новолуние, – ответил Альбатрос. – В такие ночи он всегда дежурит. Сказал нам обоим, чтобы шли спать. А сейчас ушел, чтобы снять с караула Змея. Довольно разумно.
Раз он все равно не спит, может и покараулить.
– А почему он не спит? Только не говорите мне, что в новолуние он превращается в какое-нибудь чудовище, эдакого получеловека-полуволка.
Альбатрос прыснул.
– О, нет, он просто не спит. Я не знаю, почему. Так было все время, что я его знаю. Шесть-семь лет. Бодрствует до самого рассвета.
– Он что, боится спать?
– Он? Боится?! – Похоже, сама идея казалась им смешной.
Альбатрос повел меня обратно к пещере и оставил. Бран был внутри, он положил руку кузнецу на лоб и что-то тихо говорил. Горел лишь один небольшой светильник, он отбрасывал золотистый свет на каменные стены и мужчину на тюфяке. Он освещал узоры на лице Брана, и игра света смягчала мрачный изгиб его рта.
– Он не спит, – произнес он при моем появлении. – Тебе нужно с чем-нибудь помочь, пока я не ушел?
– Я справлюсь, – произнесла я.
Змей по моей просьбе приготовил сосуд с водой и некоторым количеством лечебных трав и оставил на стуле у тюфяка.
– Ты славная девушка, – слабо сказал Эван. – Я уже говорил это, но я повторюсь.
– Лестью ты ничего не добьешься, – произнесла я, расстегивая пропитанную потом рубаху.
– Кто знает, – он выдавил из себя кривую усмешку. – Не каждый день меня раздевает красивая женщина. Ради этого почти стоило потерять руку.
– Ну, тебя! – Я стянула с его тела влажную одежду. Он страшно похудел. Я чувствовала под кожей его ребра, видела глубокие впадины у основания шеи. – Ты все равно слишком тощ на мой вкус, – сказала я. – Надо нам тебя подкормить. И ты знаешь, что это означает. Еще бульона перед сном.
Я отирала его лоб, а он глядел на меня преданно, как пес.
– Бран, Змей должен был оставить горшочек с бульоном остывать у костра. Ты не мог бы принести мне немного в чашке?
– Бульон... – с отвращением произнес Эван. – Бульон! Ты что, не можешь как следует накормить мужчину?
Но в данный момент ему было тяжело проглотить даже ту пару ложек, что я ему дала. И мне пришлось попросить Брана помочь мне и подержать голову кузнеца, когда я потихоньку, каплю за каплей, вливала в его рот целебный отвар. Эван давился, несмотря на все старания.
– Дыши медленно, как я учила, – тихо напомнила я. – Ты должен попытаться удержать это в себе. Еще ложку.
Он очень быстро устал. А проглотил всего ничего. Бисеринки пота стекали у него со лба. Мне придется окурить его дымом ароматических трав, невозможно влить в него столько успокоительного, чтобы боль ушла. Он никогда не говорил о ней, но я знала, что он очень страдает.
– Ты не мог бы подвинуть угли дальше внутрь?
Бран молча подчинился. Он тихо следил за мной, пока я доставала все необходимое и сыпала смесь на раскаленные угли. Ее почти не осталось. Но, в конце концов, три дня – не такой уж долгий срок. Я не позволяла себе думать о том, что случится потом. В ночном воздухе разлился резкий запах: можжевельник, сосна, листья конопли. Если бы мне только удалось влить в него хоть немного чая! Какие-нибудь полчашки лаванды и березового листа могли бы здорово облегчить его боль и вызвать здоровый сон. Но у меня не было ингредиентов для этого отвара. Да Эван и не смог бы проглотить его. И вообще, стояла середина лета. А березовые листья хороши для этой цели только весной и только свежесорванные. Вот бы мама была здесь! Уж она-то знала бы, что делать. Кузнец затих, закрыл глаза, но дыхание его оставалось тяжелым. Я отжала его рубаху и взялась за уборку.
– А что если бы Конлайх так никогда и не узнал, кто его отец? – вдруг спросил Бран. – Что если бы он вырос, скажем, в семье фермера, или со святыми отцами в молитвенном доме? Что тогда?
Я была так удивлена, что ничего не ответила, только руки мои автоматически продолжали работу: я вылила отвар из чашки, сполоснула ее и расстелила на голой земле одеяло.
– Ты сказала, что в его жилах текла кровь его отца, и что отцовское желание стать воином жило глубоко в его сердце. Но мать обучила его военному искусству, она поставила его на эту дорогу задолго до того, как он вообще услышал о Кухулине. Ты хочешь сказать, что какое бы воспитание ни получил этот мальчик, он был обречен стать копией отца? Что даже то, как он умер, было предопределено в самый момент его рождения?
– Да нет же! – его слова поразили меня. – Говорить так, значит утверждать, что у нас совсем нет выбора, и все в нашей жизни предопределено. Я этого не говорила. Только то, что мы – кровь от крови наших матерей и отцов, а значит, несем в себе что-то от них, неважно что. Если бы Конлайх вырос среди святых отцов, возможно, прошло бы гораздо больше времени, пока в нем пробудился бы дикий, воинственный нрав отца и его отвага. Но он все равно обнаружил бы их в себе, так или иначе. Он был таким, каким был. Этого ничто не могло изменить.
Бран оперся о скалу, я не видела его лица.
– А что если... – снова заговорил он, – если эту сущность, эту искру, это... что бы там ни было, эту маленькую часть отца в нем... разрушили бы... что если бы он потерял ее еще до того, как узнал, что она существует. Она могла быть... отнята у него...
Я почувствовала странный холод, у меня по телу побежали мурашки. Мне показалось, будто вокруг меня... вокруг нас обоих сгущается тьма. Перед моими глазами пробегали видения столь стремительные, что я еле могла рассмотреть их.
"...темно, как же темно. Дверь захлопнулась. Я не могу дышать. Молчи, не смей плакать, ни звука! Боль... Треск, как от огня. Мне надо двигаться! Я боюсь двинуться, меня услышат... Где вы? Где вы?.. Куда вы ушли?"
Я усилием воли заставила себя вернуться в реальный мир. Я вся дрожала, сердце стучало, как молот.
– В чем дело? – Бран выступил из тени и теперь пристально рассматривал мое лицо. – Что-то не так?
– Ничего, – прошептала я, – ничего.
И отвернулась, не желая глядеть ему в глаза. Что бы ни означало мое темное видение, эти картины принадлежали ему. Под внешне спокойной оболочкой таились глубокие, неизведанные воды, странные и опасные миры.
– Тебе стоит поспать, – сказал он, и ушел еще до того, как я повернулась.
Костерок догорал. Я убавила огонь в светильнике, но не погасила его, на случай, если кузнец проснется и позовет меня. Потом я легла и приготовилась ко сну.
...