Ингеборг:
26.08.12 09:31
» часть 10
Таня, спасибо за комментарий.
Fleur Nocturne писал(а):Но в данном случае мы знаем, что Карис и Дара не брат и сестра.
Но
они этого не знают. Именно поэтому Дара сейчас в абсолютно неадекватном состоянии.
часть 10
Пропади оно все пропадом!
С трудом распрямившись, я отшатнулась от помойного ведра. Один сухарик - слишком мало для бедного голодного оборотня. Тошноты после возвращения больше не было и, выждав немного для верности, я все-таки налила себе супу.
Как оказалось, зря. Меня после первой же ложки вывернуло наизнанку, едва успела добежать.
Кое-как поднялась, и по стеночке доползла до внутренней двери. Оказавшись в теплой кухне, вдруг поняла, что замерзла и устала. Но сил дойти до спальни уже не осталось, и я беспомощно осела на лавку - перед глазами все плыло и кружилось, а потом обрушилась темнота.
...Еще чего не хватало: разлеживаться средь бела дня? - оторвав голову от подушки, я приподнялась на локтях.
- Куда это ты собралась? - меня тут же уложили обратно. Карис сел на край кровати, держа мои ладони в своих руках. - Я вернулся, а ты под окном на лавке лежишь, - он чуть помедлил, - бледная, как мел и руки ледяные.
- Похоже, что-то не то съела, но все уже прошло, - я выдавила слабую улыбку. - Теперь можно встать?
Карис вместо ответа усмехнулся, а потом... улегся рядом, обняв меня поверх одеяла.
- Ты ничего не хочешь мне сказать?
- Нет, - голос прозвучал спокойно, но я инстинктивно напряглась и попыталась высвободиться.
Карис отпустил меня сразу и очень бережно. Смутные подозрения переросли в уверенность и по спине побежали мурашки: откуда он мог узнать?
Я приподнялась, потом села, глядя в сторону - голова шла кругом. Другого выхода нет - если он спросит, придется солгать.
- Дара... - голос Кариса заметно дрогнул и я медленно обернулась, неохотно вскинув на него глаза.
Тревожная изумрудная нежность:
«Любимая, да или нет?»
В ответ - обреченное черное отчаяние:
«Да».
«Ты не рада?» - Карис опустил руки.
«Богиня, он что с ума сошел?!!» - я даже не заметила, как переместилась с кровати на порог, прижавшись спиной к двери спальни.
- Чему? - горло скрутило судорогой. - Этого не должно было случиться!
Карис, бросившийся ко мне, замер в нескольких шагах:
- Ты..., - его голос оборвался, - Не хочешь...
нашего ребенка...
- Ты все забыл... - не веря своим ушам, прошептала я, - значит, это из-за тебя...
- Дара, опомнись! - Ари шагнул вперед.
Я отпрянула в сторону, не сумев сдержать злой, разрывающий душу, смех:
- Хоть сейчас, вспомни,
кто мы! Да,
ты ребенка хочешь, - я уже кричала в голос, - а если он будет калекой или недоумком, сможешь... всю жизнь глядеть ему в глаза и знать, что виноват?!!
- Солнышко, не надо… - Карис все-таки ухитрился обнять меня за плечи:
- Пусти!
- Нет! – он резко сжал пальцы. - Сначала приди в себя!
Я рванулась, пытаясь сбросить его руки.
- Ненавижу! – из горла вырвалось рычание. – Надо было еще тогда тебя, умного, послушать и уйти!
- Дара… - Карис побелел, как мел, но рук не убрал.
Уже не владея собой, я размахнулась, и на его щеке расцвел алый отпечаток ладони.
Потом вырвавшись, бросилась прочь, сдергивая амулет.
Два глухих, почти слитных хлопка внутренней и наружной двери – и все стихло. Карис тут же кинулся следом – Дару нельзя отпускать одну, особенно сейчас!
Колко-жгучий ветер хлестнул по лицу, выжимая слезы из глаз. В пронзительном посвисте слышалась насмешка: безупречную белизну снежного покрывала, укутавшего двор, не портил ни один след. Уловив краем глаза знакомый отблеск, Карис наклонился – на верхней ступеньке крыльца лежал амулет.
Значит, Дара все-таки открыла Переход. Что ж, оставался только один выход: Карис прикрыл глаза, сосредоточился и позвал. Ответный всплеск нерассуждающей, дикой ярости оглушил не хуже пощечины – Кариса почти отшвырнуло назад, к дверям. Не удержавшись на ногах, он сел на крыльцо и, преодолевая ломающую виски боль, попытался почувствовать Дару, но раз за разом оказывался в глухой пустоте.
Снежный вихрь бесновался вокруг, все тонуло в белой мути, а сердце, заледеневшее от стужи, страха и безысходности, стало камнем, который тянул его ко дну.
Карис сидел, привалившись к двери, пока не перестал чувствовать руки. Только тогда он подцепил амулет, еле сжав замерзшие пальцы, и с трудом заставил себя заползти в тепло.
Немного придя в себя, Карис швырнул амулет на стол и прошел в дальний угол. Чуть слышно скрипнула тяжелая крышка погреба – кажется, где-то на нижней полке прятался кувшин с тейо… да, вот оно – то, что надо.
Добравшись до стола, Карис наполнил с верхом первую попавшуюся под руку кружку и, не озаботившись закуской, сразу опустошил её почти наполовину.
Перед ним по-прежнему стояло искаженное яростью лицо Дары, дикие, пылающие янтарем, глаза, а в ушах бился злой, со звериными нотами, голос.
Рассудок холодно твердил, что Дара права и им нельзя иметь детей, а сердце говорило другое – Карис знал, что такого греха не простит себе никогда.
Кружка показала дно и Карис тут же плеснул еще. Боль и чувство бессилия – если Дара решит что-то сделать сейчас, он не сможет ее остановить – сплелись в твердый колючий ком, раскаленными углями жгущий душу.
Кувшин медленно пустел, но хмельной туман лишь обострил чувства, вместо того, чтобы притупить, и Карис сходил с ума от отчаяния. Поднявшись со скамьи, он покачнулся и едва не упал, но все-таки направился в угол с одеждой, где висела куртка Дары. В потайном кармане спряталась маленькая, плотно закупоренная склянка темного стекла.
Одно движение, и проклятое зелье полетело в помойное ведро, а пустой кувшин, мгновением позже – в стену.
Дойдя до спальни, Карис рухнул поверх одеяла, провалившись в тяжелый пьяный сон.
Устало вздохнув – бешеная гонка, куда глаза глядят, по заснеженному лесу отобрала много сил – я опустила голову на лапы. Уютное логово под выворотнем старой ели сегодня казалось непривычно холодным, а подстилка – жесткой.
«Одумалась?» - ехидно спросила Тень.
«Нет», - отрезала я.
«Совсем с ума сошла! – огрызнулась Волчица. – Зачем кайе обидела? Он прав, не ты».
«Не смей! Нам нельзя, ты же знаешь!»
«Будет слабый или больной – сам умрет, - бросила Тень, и тут же вкрадчиво заметила:
- Если маленький тебе не нужен - отдай. Его в семью возьмут, воспитают, как своего, станет волком».
По спине побежали мурашки – представить своего ребенка зверем я не могла. Но нельзя... Просто - нельзя, это же безумие!
«Только подумай, - в голосе Волчицы слышались мечтательные нотки, - вырастет сильный, а тронуть такого никто не подумает даже... Отдай, если так боишься!»
Я в ярости клацнула зубами. В словах Тени был смысл, но живая искра во мне испуганно забилась, словно зная, о чем идет речь.
«Тень, прекрати, я никому его не отдам!! Никогда».
Я ясно поняла, что не смогу погасить новую жизнь внутри себя – малыш ни в чем не виноват, и если случится худшее, то это будет нашей расплатой - моей и Кариса.
«Наконец-то, - удовлетворенно вздохнула Волчица. – Переночуем, нечего по такой погоде, – злобные завывания ветра были слышны очень отчетливо - шастать, и домой. Как бы кайе, пока нас нет, чего не натворил».
Бушевавшая всю ночь метель засыпала лес толстым слоем снега, так что из логовища пришлось не вылезать, а выкапываться. Домой я возвращалась не с пустыми руками – поймала парочку зайцев, а вот на душе было зябко и неуютно: как меня встретит Карис после вчерашнего?
Принюхиваться я начала уже на подходе и, похоже, опасения Тени оправдались. Со стороны избы тянуло слабым запахом дымка – еще утреннего. Если Карис вечером печь не топил, за ночь, наверняка, все выстыло.
Мало того, из-за ограды отчетливо слышалось недовольное кудахтанье и блеянье. Кажется, наша живность осталась без кормежки.
Открыв калитку, я переместилась на крыльцо, но домой заходить не стала, только прихватила в сенях подойник.
Снегу во дворе было почти по колено, но тропку до ледника – не бросать же добычу в сугробе – а потом и до хлева, я проторила довольно быстро.
Накормив и подоив коз – судя по возмущенному меканью, они нещадно ругали и меня, и Кариса – я ушла в курятник. И, только обиходив живность, позволила себе зайти в избу.
Так отвратительно себя чувствовать Карису раньше не приходилось: голова превратилась в наковальню, на которую поочередно обрушивались сразу два молота - кузнеца и подмастерья.
Тусклый, с трудом пробившийся сквозь тучи, свет пасмурного зимнего дня неожиданно остро ударил по глазам и Карис поспешно опустил веки.
«Что вчера… Что произошло?»
Новая вспышка боли… и нахлынувшие воспоминания….
Дара… Любимая, родная, всегда такая близкая, такая…
– Дара…
Карис с трудом поднялся – пол обжёг босые ноги резким холодом - шатаясь, прошел несколько шагов и прислонился лбом к ледяному окну.
Ребенок. Их ребенок, кровь от крови, частичка их любви - частичка его и Дары, нежности и тепла, трепетно хранимого ими обоими… Ребенок, который может оказаться несчастным, пр
оклятым, калекой…
«Но она же не…»
Сердце, замерев на миг, заколотилось глухими неровными толчками - Карис распахнул глаза.
Двор был заметен снегом, а у ворот замерла тонкая фигура.
Минуту спустя он услышал шаги на крыльце, хлопнула дверь – но в дом Дара не зашла. Карис скрипнул зубами: головная боль по сравнению с тяжестью на душе была ничем. И бьющийся, колющий иглой какого-то странного страха вопрос не давал дышать спокойно.
«Только бы она ничего не натворила», - мужчина сжал ладонями подоконник, на щеке задергался мускул.
Неизвестность мучила, и впервые мучила так сильно.
Снова скрип – теперь двойной, приглушенное звяканье ведра, негромкое бульканье переливаемого в кувшин молока – значит, все-таки вернулась.
Из кухни явственно потянуло теплом и едой, застучала посуда. Шаги Дары были почти не слышны, но Карис отчетливо чувствовал: что-то между ними натянуто тоньше струны. Тишина была не привычно уютной, а вязкой, и, казалось, если бы у кого-то из них были силы произнести хоть слово, оно застыло бы в этой тишине, повисло лезвием над струной.
Карис медленно направился на кухню – как раз вовремя: отодвинув заслонку, Дара нацелилась тяжелым ухватом в устье печи. Карис тут же перехватил черенок:
– Отойди.
Молча поставил горшок на стол, машинально взял кружку с рассолом.
«Что же ты успела… Не успела… Дара!»
Дара даже не подняла глаз, с застывшим лицом уставившись в стол.
Тишина становилась все более невыносимой. Тревога, обида, замешанная на чувстве вины, отчаяние… Карис почувствовал, что больше так не может.
Он резко встал и, пройдя по кухне, вышел в сени.
Мысли превратились в обжигающий комок, словно в голову был налит расправленный металл. Почувствовав, что задыхается, Карис распахнул дверь.
Морозный воздух ворвался в сознание ударом. Карис замер на пороге, глубоко вдохнул запах снега, сжал кулаки.
«Я узнаю… И ты же понимаешь, что я все прощу, зачем же так жестоко? Неужели думала, что я буду обвинять… Что могу обвинить? Что могу не принять?».
После его ухода я так и осталась сидеть на лавке, глядя в стол. Наконец, положив ложку - к начавшему остывать супу я притронуться не смогла – подошла к окну.
От крыльца протянулась еще одна цепочка следов - к бане. Пожалуй, Ари, и в самом деле, помыться не помешает.
Убрав со стола, я ушла в спальню - надо бельё собрать и постель перестелить.
Перебирая рубашки дрожащими пальцами, я почувствовала, что в глазах защипало, и сердито зашмыгала носом. Не хватало еще разреветься прямо тут.
...