Белые стены

 » Белые стены  [ Завершено ]

Жанр: Психологически-философское эссе
Автор: Кара-Мерген

Небольшой рассказ, в котором восприятие мира описывается с точки зрения человека в состоянии измененного
сознания.
Мир на самом деле не такой, каким кажется...

  Содержание:

  Профиль автора

  Показать сообщения только автора темы (Anonymous)

  Подписаться на автора

  Открыть в онлайн-читалке

  Добавить тему в подборки

  Модераторы: yafor; Дата последней модерации: -

 » Не надо бояться того, что скрыто. Надо просто уметь видеть.

Не надо бояться того, что скрыто. Надо просто уметь видеть.

Койка? Нет, койка меня совершенно не раздражала. Койка как койка. У всех такие. Железная. С пружинным матрацем, на котором брошен матрас обычный. Сверху – простыня, на простыне – байковое одеяло. Хорошая койка. И спать на ней хорошо. И просто лежать, глядя в потолок и наблюдая, как тени от деревьев за зарешеченным окном медленно перемещаются от стены с большим рыжим ржавым пятном к стене, в которой находится дверь…

Дверь тоже хорошая. Она вся белая и открывается только снаружи. Когда приходит санитар или лечащий врач, Семен Владимирович. Лечащий врач у нас тоже хороший. Добрый. Он ни разу не накричал ни на кого из наших. И не ругается матом. Даже санитар при враче становится спокойнее и не ругается матом. И не пытается ударить нас. Это только, когда он один или с другим санитаром он может ударить. И то, если у него плохое настроение. Но это бывает не часто. Вообще почти все санитары у нас вполне приличные люди. Я даже слышал, что двое из них учились в институте. И злобятся они не оттого, что злые, нет. Они иногда злятся потому, что внезапно понимают, что ничем не лучше нас, заключенных в этой красивой белой комнате. Только они могут выходить и пить пиво. Мне рассказывали, что санитары пьют пиво. Зачем? Не знаю. Может они пьют его просто так. Говорят, что оно вкусное.
Говорят, что я когда-то тоже пил его.
Но я не помню.
Наверное, это было в той, другой, прежней жизни…

Прежней… Какое странное слово. Я не могу себе представить ничего более странного, чем слово «прежде». Наверное, надо быть таким, как санитары или наш врач. Они, скорее всего, могут представить и что-то более абсурдное и странное. А я – нет. В моей жизни нет и не может быть слова «прежде». В моей жизни все – только здесь и сейчас.

Здесь и сейчас я – молодой, здоровый и сильный человек, который пришел в этот мир, чтобы изменить его. Чтобы мир стал гармоничен и мудр. Чтобы он был веселым и жизнерадостным. Чтобы моя любимая женщина из палаты 207, что на втором этаже, никогда не проливала слез. У нее волшебные глаза. Они огромные, как вздох ныряльщика, десять минут проведшего под водой. Они лучатся солнечным светом и сводят с ума даже такого, как я, который, по уверению санитара, давно с этого ума сошел. Когда я стою перед окном, выходящим в маленький больничный дворик у нас, на третьем этаже, я вижу ее глаза в окне второго, почти напротив. Но она никогда не смеется. Они либо смотрит в небо, туда, мимо меня, и не замечает меня, либо ее глаза наполнены слезами, и она все равно не видит меня.

Я не хочу, чтобы она плакала. Я мечтаю, что однажды она улыбнется, и ее глаза превратятся в два сиреневых солнца, которые сожгут всю боль этого мира.

Но я вижу не только ее слезы. Я вижу, как клубятся вязкие сизые облака над крышей. Я вижу, как шальная кошка бежит на ночное свидание. Я слышу, как поют стены угрюмых домов… Вы думаете, они стонут? Нет, в этих мрачных фасадах живет то беззаботное и ребяческое, что вырывается наружу смешными бодрыми песнями, которые дробятся с искристых лужах и тают на языке кисло-сладким леденцом из далекого детства.

У меня есть и еще любимая женщина. Она – практикантка из медицинского института. Она приходит вместе с доктором через день. И она очень нас боится. Нет, виду она не подает, но боится нас до дрожи в коленях. И я знаю почему. Нет, она не боится того, что кто-то из нас бросится на нее и обругает плохим словом. Она боится другого. Того, что в один прекрасный (нет, конечно же – ужасный) момент она поймет, что от нас ее не отделяет ничто. И уж тем более не та тонкая грань, которую она зовет психической нормой. Сколько раз Семен Владимирович объяснял ей, что понятия психической нормы не существует. Не определено это понятие формальным образом. (Да-да, я слышал это, когда они отходили от нашей палаты далеко по коридору, в ординаторскую и долго разговаривали, думая, что их не слышит никто, а потом начинали целоваться и делать еще другие смешные вещи). И она всегда соглашалась с Семенем Владимировичем. Но я-то вижу, что там, в глубине ее милого и детского еще сознания она продолжает верить в то, что норма – есть. И она этой норме соответствует. И ужасно, немыслимо боится из этой нормы выпасть. И еще она боится, что Семен Владимирович однажды посмотрит на нее не взглядом нормального самца, а холодным взглядом профессионала и порекомендует немного отдохнуть, прийти в себя и попить таких маленьких и противных на вкус таблеток…

Не понимаю, неужели у нее такой чувствительный вкус, что она не может потерпеть, пока таблетка не будет проглочена. Да, наверное, это так. Мы-то эти таблетки глотаем спокойно. Ну – противные, зато Семен Владимирович смотрит на нас с одобрением. И санитары не ругаются, когда мы глотаем таблетки и не пытаемся их выплюнуть.

А мне бывает смешно. Всем им кажется, что таблетки помогают нам быть спокойными и не нервничать, когда врач задает нам свои глупые вопросы. И не кричать, когда санитары заставляют нас ложиться спать в самый разгар диспута о мировоззренческих концепциях адептов культа Сорронго, существующих в третьем, считая от нашего, слое реальности в зоне темных миров.

Им невдомек, что их глупые горькие таблетки не оказывают воздействия на наши организмы, измененные практиками квантованных пространственных переходов между слоями реальностей темных миров. (Мы отдаем предпочтение именно темным мирам в силу того, что нам просто напросто легче их воспринимать. В слоях светлых миров слишком много суеты и движения. Они слишком насыщены действием, в них слишком много энергии, с которой нам невозможно долго справляться... Темные – просто спокойнее для глаз, как спокойнее оказывается тенистая аллея в разгар жаркого солнечного лета.)

Но мы не кричим и не ругаемся с санитарами просто еще и потому, что порядок мы уважаем не менее, чем прохладную тишину тенистой аллеи, в которую попадаем каждый раз после того, как закрываем глаза для ночного отдыха.

Да, я уже говорил о том, что молод, здоров, меня не одолевают страхи и фобии. Мне просто нравится видеть этот мир и слышать эту музыку, которая всегда звучит в моих ушах. И я улыбаюсь моей любимой женщине из 207 палаты. И ее слезы исчезают и глаза становятся спокойнее. И я знаю, что нужно еще немного усилий, и она снова научится улыбаться.

И практикантка, тоже моя любимая женщина, перестанет бояться, что Семен Владимирович вдруг взглянет на нее через призму профессионального интереса…
И ночной дождь на аллее перед нашей больницей перестанет бояться испачканного бензином асфальта. И будет просто падать вкусными брызгами и тихо сплетничать с мокрой травой о малиновых облаках далеких миров, которые он видел, когда шел к нам сегодня вечером.

И мрачный скептик и педант Алексей, который живет на соседней с моей койке, перестанет впадать в неистовство оттого, что ниточки, которые он постоянно подбирает на полу и раскладывает в идеальном порядке на своей тумбочке, почему-то все время гнутся, перепутываются и не хотят соблюдать идеальный строй. Он поймет однажды, что не бывает идеального порядка. Что миры, в которых мы бродим, всегда сумеют предложить и порядок и хаос. И что порядок и хаос – не антиподы, а неизбежные спутники друг друга. А мы – только сцена, на которой они разыгрывают свои забавные сценки.

И я плачу. Тихо, незаметно для всех. Там, внутри себя. Когда вижу за бетонной стеной мысли девчонки, потерявшей свои составляющие. Их было не много. Но в них был и интерес к жизни, и радость летнего вечера, и трепет первой безумной влюбленности. А теперь она только вспоминает о непонятных встречах с такими же, как она – потерянными и сломанными. Встречах, которые она про себя называет непонятным словом «тусовки». Она вспоминает то, что пила, то, что говорила, то, как танцевала, то, как целовалась… Но не может вспомнить – почему все это было. Почему ее мысли постоянно рвутся на части. Почему не видно ей того, что будет впереди…

Вообще в нашем доме много людей. Много тех, кто что-то потерял, а теперь не может найти. Потому, что потерянное – потеряно навсегда. И искать его тут, в этом мире – глупо и смешно. Оторванные от них (нас) части мира сбегают на волю в те края, где их никогда не заставят страдать снова. Где воздух свеж, чувства искренни, а путь – бесконечен и понятен.

Туда, где мы их должны искать, как Иван-царевич ищет свою Василису Прекрасную за тридевять земель, в далеком краю, пройдя сотни испытаний, стоптав железные сапоги и победив старого и злого Кащея. Или – не старого. И не злого. И не Кащея, а самого себя. Свою внутреннюю слабость и смешные маленькие таблетки, которые подбрасывают на твою дорогу глупые врачи, которым кажется, что в этом заключается помощь заблудившемуся в мирах.

На самом же деле я знаю, что они тоже боятся. Боятся, как наша практикантка. Боятся того, что без этих таблеток, без белых стен с металлическими узорами решеток, без глупых санитаров – они никогда не смогут оградить себя от того нашего внутреннего неба, которое завет и манит, как манит влюбленного мысль о первом свидании с предметом своего обожания, как манит исследователя земель далекий край, в котором воплотятся все его несбывшиеся мечты… Боятся, что они окажутся такими же, как мы. И тогда начнется самое страшное. Они окажутся лицом к лицу с нами-собой – такими, какие они есть. И они-мы зададут-зададим вопрос – почему? Почему они так не любили то, что дает нам возможность быть собой, что дарит нам мириады миров, что делает нас счастливыми и бессмертными?

…а белые стены так чисты. А двери такие приветливые. А кусочки бездонного неба в квадратиках решетки спокойны и величественны…