Голос из преисподней (повесть)

 » Голос из преисподней (повесть)  [ Завершено ]

Повесть сказочная, или мистическая,
речь в ней идет о певице, участнице рок-группы,
у которой при загадочных обстоятельствах пропадает возлюбленный.
Все в какой-то степени разъясняется, когда к ней заявляется посланник с Того Света.
И она отправляется за ним - Туда.
В общем, Орфей и Эвридика наоборот.

На Том Свете между Раем и Адом существует соперничество.
Раз в год они схлестываются на музыкальном ринге. Команды выставляет
по исполнителю, победителя определяет Небо.
Победителям под контроль отдается Рай, проигравшие отправляются в Ад.
Ставки высоки, поэтому и страсти разгораются нешуточные...

  Содержание:

  Профиль автора

  Показать сообщения только автора темы (Gen-T)

  Подписаться на автора

  Открыть в онлайн-читалке

  Добавить тему в подборки

  Модераторы: yafor; Дата последней модерации: 23.08.2020

 » Глава 1.

Глава 1.

Лордиз курила травку.
«Я не в затяжку...» – думала она, и – лукавила.
Сладкий голубоватый туман наполнял комнату, кружил голову, колыхал тонкую кисею завесы над иной реальностью, такой манящей и зовущей, но, обманывая надежды и ожидания, облегчения не приносил.
Она подносила сигаретку левой рукой к углу рта, затягивалась, уголек возбуждался от дополнительной дозы кислорода и шел в атаку на косячок. Тот в ответ пыхал свежей струйкой дыма, который сразу начинал есть глаз. Тогда она, отстраняясь, склоняла голову к правому плечу. Дым оставлял в покое глаз и, пройдя сквозь серебряное колечко пирсинга, пронзавшего левую бровь у виска, легким перышком оглаживал, оживляя, голубые завитки татушки на ее выбритой голове. Узор начинался у основания тяжелой косы, прикрепленной к затылку непонятным образом, далее он струился по левой стороне черепа до виска, затем, извернувшись, по краю ушной раковины опускался вниз и по шее нырял куда-то за ворот черной футболки с изображением Оззи, Великого и Ужасного.
Курение травки не было самым серьезным ее пороком.
При желании и подходящем настроении, она могла бы много чего о себе порассказать, но сейчас все это не имело совершенно никакого значения.
Значение в данный момент имело только то, что Фил пропал. То есть не то чтобы пропал, скорей исчез... Наверное, можно было бы сказать, что он покончил с собой, но поскольку тела так и не нашли, то – пропал. Пока пропал. Но все это было лишено всяческого смысла, потому что ни пропасть, ни тем более покончить с собой Фил просто не мог. Не такой он человек, чтобы учудить подобное, не те наклонности, не тот характер. Да и мыслей таких у него отродясь не водилось, уж она-то все его мыслишки наперечет знает... По крайней мере, так ей казалось. И чем больше она обо всем этом думала, тем тупей становилась ее собственная голова и отказывалась соображать начисто. Как тут было не закурить?
Пакетик со смесью Лордиз стащила у Фила с полгода назад, и с тех пор курила ее всего-то раза два, не больше. Только по особым случаям. Что это были за случаи – теперь уже не припомнить, да и не важно. Ах, нет, важно. Как раз через неделю после того пропала ее младшая сестра Соня, как вот теперь Фил, тогда-то она впервые и закурила. Там у Фила было много таких пакетиков, он не должен был заметить пропажу одного. Да и мало ли, куда он – маленький, как пакетик с чаем – мог запропаститься? Он и не заметил, во всяком случае, ее ни о чем не спрашивал. Откуда у Фила марихуана, она спрашивать не рискнула, да и не ее это дело. Сам если и курит, то не злоупотребляет – и то хорошо, все остальное – его мужские дела, в которые она вникать не собиралась. Мало ли какие у мужчины могут быть дела, правда? На то он и мужчина, от слова муж. Но вот то, что случилось минувшей ночью, было тоже крайне странно. И важно для нее, для ее будущей жизни. И потому она снова закурила.
Надо было успокоиться, собраться с мыслями. Хотелось это сделать, только не очень получалось.
Накануне концерт в «Короне» закончился далеко за полночь. Отыграли хорошо, на подъеме, публика визжала от восторга, всегда бы так, и долго не хотела отпускать. Сразу после выступления Фил взял ее мотоцикл и укатил в неизвестном направлении. Она сама и привезла его в клуб, потому что свою машину он пару дней как отдал в ремонт. Как обычно в таких случаях, он ничего не объяснил, куда и на сколько, и спрашивать его об этом было бесполезно. Как-то, в начале их отношений, она пыталась о чем-то его расспрашивать. Но он в первый же раз резко пресек все ее попытки поиграть в следователя и так на нее посмотрел при этом, что больше она его никогда ни о чем не спрашивала. В смысле – о важном, о том, куда он пропадает и чем он там, куда пропадает, занимается. Только бытовые вопросы, не много, не перегружая ими диалоги, которые, к слову, тоже бывали довольно редки. Словом, не любил Фил особо распространяться, но когда удавалось его разговорить, он оказывался на удивление милейшим человеком. Настоящим душкой. В общем, Лордиз до поры до времени это устраивало. Она могла и дурочкой прикинуться, да, раз уж кому-то так хотелось считать ее таковой, хотя никакой дурочкой она, разумеется, не была.
Домой из «Короны» ее отвез Крабс, барабанщик группы. Классный, надо сказать, барабанщик, прозванный так за манеру сидеть за установкой. Иногда во время работы казалось, что у него не две, а все шесть рук. Можно было, наверное, и Шивой его назвать, но на Шиву он все же не тянул, поэтому – только Крабс.
Про манеру Фила пропадать на целые дни, а то и недели, в группе знали все, поэтому, оценив ситуацию, Крабс попытался было следом за ней проскользнуть в квартиру, а там и в постель ее, но она решительно его отшила. Во-первых, она не из таковских, чтобы с кем попало. Хотя, чем с Крабсом, лучше уж с кем попало. Во-вторых, Фил таких вещей не допускал, и если бы узнал о чем... В общем, это скорей во-первых. А в-третьих, она так устала, что думала лишь об одном: спать.
– Ну и дура, сама знаешь, – сказал ей Крабс. – Он держит тебя на цепи, на которой сам не сидит. И, думаю, таких цепей у него больше одной.
Да все она знала, точней – подозревала. Потому что иначе – куда он пропадает? Ясно, что есть у него другая... Стерва. Но пока такая жизнь ее устраивала, да и бороться с кем-либо за Фила он не была готова. И сил в себе таких не ощущала, да и не знала, было ли ей это надо. Впрочем, она снова перед собой лукавила... такая она, оказывалось, лукавая... девушка. Она, конечно же, готова бороться за Фила с кем угодно, и боролась бы, и будет бороться серьезно-серьезно. Но, с кем? Покажите! Она не видела рядом с Филом ни одной особы, представлявшей их отношениям хоть какую-то реальную опасность. Ни одной. Фил всегда со всеми был спокоен, холоден и рассудителен. Одно время ей показалось, что в их отношения могла – и попыталась было – вклиниться ее сестра Соня, но Соня куда-то пропала полгода назад, и с тех пор к Филу на опасное расстояние не подбирался никто. Она не знала ни одной, так она и следователю сказала. Но, может быть, она все же такая наивная дурочка, и не замечает того, что творится у нее под носом? Или же обуревали Фила совсем другие страсти, о которых она ни сном, ни духом не подозревала?
Словом, прогнала она обиженного Крабса, содрала с себя влажный и липкий от пота кожаный прикид, и завалилась спать. Да, перед сном еще успела прополоскать саднящее от чрезмерного готического ора горло глотком вискаря. Как доктор прописал. И провалилась в темный мир как бы готического же сна.
И все ей то ли снилось, то ли вспоминалось что-то, собственно, и то, и другое, так что она не могла одно от другого отличить. Да и не пыталась, просто расслабилась и отдалась воле Морфея. Старый соблазнитель то обмахивал ее крыльями-примарами, то качал на волне длинной-предлинной, то нашептывал в уши словеса сладкие, незнаемые, творя истинное древнее волшебство, и, в конце концов, овладел покорной девой без остатка.
Ей пригрезились времена прошедшие, далекие, которые, как ей казалось, были надежно похоронены в мусорных баках, тех, что позаброшены и позабыты на задворках памяти. В те далекие дни, полные тупой безнадеги, она шаталась по улицам в поисках случайного заработка, бралась за любую работу, которая выпадала не часто, тем и жила. Однако в какой-то момент стало совсем трудно, просто невыносимо, невозможно, невыживаемо. Она совсем растерялась, не знала, что еще можно сделать. Вдруг ей показалось, что из всех возможных осталась открытой и доступной для нее лишь одна нахоженная другими дорога. Как ей она виделась. Оставалось только заняться обычной женской работой, к которой, к слову, ее давно уже склонял знакомый сутенер Бен. Такая у сутенеров привычка, знакомиться с девушками, входить в их положение, помогать с работой... Но с Беном она была знакома еще по прошлой жизни, в которой остались, сгинув, детство, школа, беззаботность. Она уже шла на встречу с ним, и мир ей казался вырванным и пущенным по ветру черно-белым листом комикса, когда рядом с ней притормозила машина, обычная, но приличная тачка, и высунувшийся из окна бритый налысо тип с седенькими усиками и такой же бородкой о чем-то у нее спросил.
– Что, что!? – не поняла она, пребывая в предчувствии события, которое уже все равно, что состоялось, и после которого призрачная лестница верх-низ придет в движение вниз. На эту лестницу только встань и подумай о своем, и не заметишь, как она доставит тебя в светлые чертоги или в глубокие стеклянные катакомбы – само движение по ней остается вне восприятия. Собственно, жизнь и состоит из перескакивания на несколько ступеней вверх, на несколько ступеней вниз, но иногда удается спрыгнуть сразу в самый низ. Запрыгнуть наверх? Нет, такого она не слыхала.
– Садись, я подвезу тебя, – сказал бритый. Тихий, вкрадчивый голос, шелестящий баритон. О, эта магия звука... Под черным кожаным пиджаком на нем была черная же рубашка без ворота, на пуговке. С изнанки, по обрезу, рубашка была оторочена красным, что позволяла видеть не застегнутая, упомянутая выше пуговица. В тот миг этот красный треугольник отвернутого клапана на его шее был единственным цветным пятном в ее бесцветном мире.
– Мне тут близко, – сказала она, чтобы что-то сказать, но было понятно, что она давно и на все согласна. Было ясно ей, было ясно типу в тачке.
– Туда тебе не надо, – ответил мужчина, который, казалось, знал все ответы на не заданные вопросы.
– Вот как... А выбор у меня есть?
– Нет. Пожалуй, что нет у тебя выбора, – ответил знающий и на вопрос заданный.
Он отвез ее к себе. В конце концов, когда ты молода и красива, у тебя всегда найдется, чем расплатиться за ночлег. Да даже когда ты просто молода. Но Лордиз была красива, поэтому осталась у Фила, как звали бритого, надолго.
Фила же зацепило то, что на момент их встречи Лордиз пребывала в девственности – ни с чем подобным в окружающем его мире Фил до того не сталкивался. Само по себе это обстоятельство подкупало и располагало отнестись к партнеру более внимательно. И он, надо отдать ему должное, был к ней внимателен, водил в приличные рестораны, дарил разные мелочи, цветы и вкусняшки. То есть, вел себя по факту как влюбленный, хотя это предположение весьма спорное, поскольку он всегда оставался суровым на лицо, неулыбчивым, и ни о чем таком ни разу не обмолвился и словом. Тем приятней были Лордиз все внешние знаки его внимания. И Фил, надо отдать ему должное, не был жадным, не мелочился. Когда у него водились деньги, он их тратил, со вкусом и с удовольствием. Прежде всего – на свою женщину. Однажды, расчувствовавшись от очередного щедрого подношения Фила, Лордиз вдруг закружилась по комнате и, неожиданно для самой себя, запела. Во все горло, как и раньше иногда делала – но только если никто не слышал.
Фил, однако, услышал. Он как раз сидел, развалясь в кресле, перекинув ногу за ногу, и, смакуя сигару, прищурившись, добродушно и довольно наблюдал за резвящимся котенком. В смысле – за ней, за его кошечкой. Когда кошечка запела, Фил вынул из угла рта сигару и сказал: – Ну-ка, ну-ка!
Потом он потянулся к стоящей у стены гитаре, дотянулся кончиками пальцев, придвинул ближе, наклонил, взял. И поманил к себе с любопытством за ним наблюдавшую Лордиз: – Иди-ка, киска, сюда!
Кошечка игриво приблизилась, ей было интересно поучаствовать в новой игре. Но Фил, похоже, вовсе не шутил. Он тронул струны, на мгновение задумался, потом легко сыграл известную мелодию. Его пальцы касались струн нехотя, как старых знакомых, извлекая чистые и точные звуки. Серебряные струны, серебряные звуки.
– Ну-ка, – озадачил он Лордиз, – спой! Сможешь?
Эту вещь она знала и часто пела в одиночестве. В одиночестве, правда, доводилось ей быть не часто, стало быть, и пела редко. Потому и спела, как подобает кошечке – не спела, но промяукала, хоть и чисто вполне.
– Нет-нет! – остался недоволен Фил. – Нет. Спой в полный голос, изо всех сил, как только можешь! Дай себе волю!
– Я стесняюсь... – попробовала увильнуть она.
– Глупости! – пресек попытку саботажа Фил. – Чего стесняться? Спать со мной не стыдишься, а тут – скажите, пожалуйста!
– С тобой я сплю с закрытыми глазами, – прошептала она, чувствуя, как от смущения деревенеют и уходят куда-то на сторону губы.
– Так закрой глаза и пой! – не сдавался он.
– Ты сегодня грубый, – все еще шептала она.
– Это не шутки, – стоял на своем он. – Пой!
Фил снова тронул струны. Лордиз закрыла глаза и, повинуясь ходу мелодии, запела. В полный голос, как могла.
Когда она закончила и открыла глаза, встретила удивленный и одновременно довольный взгляд Фила.
– Вот так, – сказал он, – оказывается – можешь. – Ты где-то училась музыке?
– В музыкальной школе, игре на скрипке...
– А вокалу?
– Никогда.
– Что же ты делала на улице?
– Тебя искала!
– Молодец, молодец... Значит так, детка, я только что нашел тебе работу. Ты довольна?
Довольна ли она? Да, черт возьми!
– У меня есть выбор? – по привычке спросила она.
– Нет, детка, – по привычке ответил он. – Только не в этот раз.
До этого момента Лордиз мало интересовалась, чем собственно Фил зарабатывает на жизнь себе и, чего уж тут, ей. Как раз выяснилось, что, очевидно – помимо прочего, неназванного – он занимался еще продюсированием музыкальной группы.
Это была рок-группа, пытавшаяся играть готический рок. Дела у группы шли ни шатко, ни валко, никак, в общем, не шли. И музыканты были хорошие, классные были музыканты, но вот чего-то не хватало, и кроме не слишком частых выступлений во второсортных клубах Филу с ними пока не удавалось добиться ничего. Не шел народ на них, хоть сам выходи и пой. Видимо, не было в группе той изюминки, которая выделила бы ее из тысяч подобных. И как ни ломал голову Фил, ничего придумать не мог, и уже был он близок к тому, чтобы распустить группу и закрыть проект... Как тут на его счастье и удачу Лордиз спела ему свою песенку.
Вот что значит вовремя сделать женщине хороший подарок!
Той изюминкой, которую искал Фил для своей группы, оказалась Лордиз. Не только ее пение – сама она.
Суровые парни в кожаных прикидах поначалу отнеслись к барышне с розовым бантом в волосах, каковой на тот момент была Лордиз, мягко говоря, – настороженно. Но когда по просьбе Фила, задавив смущение в зародыше, Лордиз спела, суровые парни заулыбались, и общая настороженность сменилась без преувеличения всеобщей любовью. С суровыми парнями всегда так: или – или. Но с платьицем пришлось распрощаться, и с розовым бантом тоже. Появились кожаные штаны и жилетка, руки и другие части тела украсили татуировки и, в конце концов, голова оказалась выбрита, а густые волосы на ней сохранились лишь в резервации толстой косы на затылке. Но все это случилось не сразу, а происходило постепенно, эволюционно, в соответствии с тем, как менялась и сама Лордиз. А она, бесспорно, изменилась, и из неуверенной, трепещущей от свалившихся на нее невзгод девчушки за пару лет превратилась в уверенную в себе женщину. И, между прочим, в знающую себе цену певицу. Конечно, ей было жаль расставаться с образом милой девушки в пользу брутальной, не копающейся долго в кармане в поисках крепкого словца, девицы, но эта перемена была обоснована и оправданна, и потому она слишком не рефлексировала по этому поводу.
С ее появлением дела в группе пошли в гору. Количество выступлений и число зрителей на них неизменно росло. Появились свои фанаты и группа поддержки. Оказалось, что многие приходили на выступления послушать именно ее. Музыка группы становилась все более сложной, песни – все более красивыми. В конце концов, Филу удалось заключить контракт на год выступлений в лучшем клубе города – в легендарной Короне. В общем, все шло как надо, как должно было идти, и приносило радость и другие прелести жизни, но... Но были два обстоятельства, которые с некоторого времени портили ей всю итоговую картину последних лет. Эти обстоятельства, как ни странно, затрагивали самые главные ее стороны – личную и профессиональную.
Как то, месяца за три до описываемых событий, произошла одна очень памятная для нее встреча... Даже месяца за четыре... Чуть больше. Да, дело было в самом конце осени, или в самом начале зимы, точно не припомнить, но наверняка был один из тех очень холодных и очень мокрых вечеров, когда приходится прикладывать много усилий, чтобы казаться беззаботной и жизнерадостной. Хотя, справедливости ради, именно к этому ее никто не принуждал. Целый день шел мелкий ледяной дождь, и с залива задувал нахрапистый беспардонный ветер. Публика в клубе вовсю согревалась спиртным – единственным доступным для большинства способом. Немногочисленные счастливчики льнули к камину в углу главного зала, и всем им вместе старались помочь повысить градус внутриклубной атмосферы активно работавшие на небольшой сцене музыканты. Выступление развивалось, как надо, зрители принимали артистов благосклонно, многие приплясывали и хором подхватывали припев. И это становилось уже привычным для их выступлений.
После первого отделения Лордиз пробиралась за Филом через зал к столику в углу, за которым они обычно подкреплялись и отдыхали перед тем, как продолжить работу. Неожиданно, где-то на полпути, практически в центре зала Фил остановился. Лордиз не соблюдала дистанцию, не сориентировалась вовремя и уткнулась ему носом в спину. Выглянув из-за него, она увидела и тотчас узнала причину его внеплановой остановки.
За отдельным столиком, развалившись сразу на двух сдвинутых вместе стульях, в накинутом на плечи темно зеленом шерстяном пальто с пелеринкой сидел один из лучших теноров всех времен и народов Александр Драговский, по прозвищу Драга. Под пальто его дородное тело свободно обтекала вранглеровская рубашка из темного денима, носимая им в качестве артистического блузона. Александр возлежал на стульях, как на диване, широко расставив ноги в блестящих коричневых брогах и уютно сложив руки под животом. Подошвы туфель сияли девственной чистотой, удостоверяя, что их хозяин не ходил пешком по мокрым и грязным улицам. Брюки на нем были неопределенного цвета, темные, шерстяные. Его зеленый, в тон пальто, картуз с коротким тупым козырьком тульей кверху возлежал еще на одном, отдельном стуле.
– Александр Борисович, какая честь, – начал вдруг оправдываться Фил. – Простите, мы не знали, никто не предупредил...
– Да ладно, ерунда все это, – махнул рукой Драговский. И запустил руку по кругу: – Присаживайтесь!
Поскольку Фил занял единственный оставшийся свободный стул, Лордиз присела на тот, где почивал картуз маэстро, который пришлось взять на руки. Она держала головной убор, словно его хозяина самого, испытывая смешанное чувство волнения и стеснения, гордости и желания убежать.
– Вот-вот, молодец, – благословил ее Александр. – Теперь все будут знать, что ты нянчила на руках кепку Драги. Да ты не смущайся, все нормально. Так карьеры и делаются.
Его породистая голова сидела на туловище, как у Хоттея, но, в отличие от китайца, он не был лыс. Роскошные волнистые с проседью длинные волосы были зачесаны назад, за уши, выбивающуюся прядку он постоянно подхватывал рукой, отправляя на место. Казавшиеся узкими за толстыми стеклами очков глаза искрились добродушием, хитростью и весельем, что, очевидно, было верно лишь отчасти. Всем, и не только в мире шоу-бизнеса, было известно, насколько сложен характер у этого человека. Что подтверждало и его лицо гурмана и эстета, широкое лицо с тонкими чертами, утвержденное на мощном двойном подбородке. Словом, рядом с ним девушкам вроде Лордиз следовало помалкивать... что она и делала.
– Ну, порадовала, – ласково закивал Драговский Лордиз, – порадовала... И послушать приятно, и посмотреть...
Лордиз раскраснелась от неожиданного восторга и смущения. Как выяснилось, рано она расслабилась, рано.
– И можно не слушать, а просто смотреть... – продолжал мэтр. – Потому что голос хороший, а поешь ты плохо. Ну, что это за пение? Что ты так надрываешься-то, скажи мне? Что надрываешься?
Лордиз продолжала пунцоветь, только настроение ее резко качнулось в обратную сторону. Жгучая обида-стыд брызнула в глаза кипящим маслом, захотелось закрыться и убежать таки.
– Стилистика такая, – ответил за подопечную Фил. – Готика, как-никак.
– Не надо мне рассказывать про готику, – отмахнулся Александр. – Знаю я и про готику, и про все остальное тоже знаю. Надрываться так зачем? При том в каждую пятую ноту не попадая. Не попадаешь ведь, правда? – спросил он Лордиз. – Сама чувствуешь.
Девушка кивнула.
– Чувствую. То есть, иногда – да, не попадаю, но чаще пою так специально, так мы решили. Стилистика...
– О, далась тебе эта стилистика! Не в стилистике дело. Надо чувствовать, что поешь, надо понимать материал, надо быть внутри него, а не снаружи, тогда любая стилистика тебе будет пофигу. Надо петь естественно, как поют ангелы, а не просто драть глотку.
Напряженное молчание нависло над столом. Драга, судя по всему, с удовлетворением взирал на дело языка своего, тонкие его губы змеились в усмешке. Выдержав паузу значительности, он, не пуская ситуацию на самотек, вновь овладел разговором.
– Да ты не куксись, – снова стал обволакивать словесами он Лордиз. – У меня вовсе не было желания тебя или еще кого обидеть. Но, поверь мне, я говорю правду, потому что, считаю, имею на это право. И говорю для твоей пользы. Поешь ты плохо, но данные у тебя исключительные. У тебя сильный, красивого тембра голос. Я бы даже сказал – редкой силы и красоты. Но надо учиться дальше, надо работать. И тогда ты сможешь стать великой певицей.
– Спасибо, Александр, – пролепетала Лордиз.
– Не за что, – отмахнулся Драга. – Но вот когда пойдешь ко мне учиться, и когда я тебя научу всему, а, поверь мне, я знаю чему и как учить, вот тогда скажешь мне спасибо. И я его приму. С благосклонностью.
И вновь над столом повисло молчание, и снова Драговский удовлетворенно взирал на произведенный им эффект.
– Вы хотите меня учить? – едва дыша, прошептала Лордиз. Большие миндалевидные глаза ее переполнились слезами, которые, уловив огоньки светильников на стенах зала, засверкали на ресницах. – Вы меня...
– ...приглашаю, зову, как угодно, – подхватил ее вопрос и ответил на него Драга. – Не торопись. Подумай. Я не спешу... пока...
– Мы подумаем, – вставил свое слово Фил. Его лицо оставалось невозмутимым, и что он там себе думал, сказать было сложно.
– Вот и подумайте, – благословил их Драговский. – Только не слишком долго, а то, знаете, я человек занятой... Да и цену себе знаю. Да. А вы идите, идите. Вам уже пора, я и так вас задержал.
– И думать забудь, – шепнул ей позже Фил. – Глаз на тебя положил, знаю я. Мастер на все готовенькое. У него таких, как ты каждый месяц по десять штук.
Но она разговор не забыла, и все думала, думала… Как ни верти, но выходило, что все, что сказал тогда Драговский – правда. Она знала это, она не собиралась лукавить перед собой, только не в этот раз, только не в этом. И учиться она хотела, потому, что вдруг осознала, что в пении видит свое будущее, свою судьбу. Она хотела быть певицей. Да и ничего другого, как выяснилось, она не умеет. А учиться у такого мастера, как Александр, об этом можно было лишь мечтать. Приходилось мечтать, довольствоваться мечтами, потому что Фил стоял на своем и был категорически против. Она же помнила, скольким ему обязана, и не знала, как решить вопрос полюбовно. Именно полюбовно. В любви было дело. Потому что, представив себе на минуточку, как уходит от Фила, она вдруг осознала, что любит его и никогда не согласится на такую потерю. Более того, через какое-то время она поняла, что безумно хочет от него ребенка. Ее женские часы сделали ход, механизм провернулся, рычажки зацепились и сдвинулись, и запущенный репетир пропел малиновым колокольчиком. Хочу ребенка, хочу, твердила она себе. Фил не особенно заморачивался этим вопросом, но делал, что мог, оказывал посильную регулярную помощь в решении ее проблемы путем создания проблемы для себя. И в этом был весь Фил: то, что составило бы трудность для любого другого, он перешагивал не замечая.
Ничего не получалось у них. Абсолютно ничего.
В общем, все повисло в воздухе, время же, верное лишь своим внутренним принципам, галопировало размашистым аллюром.
Зима неожиданно взяла под козырек и уступила свой пост весне. Все надежды девичьи расцвели с новой силой, и весна, казалось, пришла затем, чтобы их оправдать.
Так лишь казалось.
Странная выпала ночка. Она спала и не спала одновременно. Господин Морфей ей выдал билет в экспресс сновидений, в спальный вагон первого класса, на котором она мчалась сквозь сон, сквозь ночь, сквозь жизнь. В темноте за окном купе проносились ясные и неясные тени, наплывали, вспыхивали и гасли далекие и близкие огоньки, а в матовом темном зеркале стекла всплывали и тонули картины ее жизни, которые она рассматривала, как и положено рассматривать сновидения, то со стороны, то изнутри, а то отматывая назад и пуская их снова и снова. И сквозь сон она чувствовала, как ширилось и нарастало в ней ощущение тревоги, а экспресс, все ускоряя ход, увлекая ее к неизбежному. И когда тревога переросла в чувство физического воздействия, она закричала. И проснулась от собственного крика, словно от грубого внезапного толчка.
В дверь громко стучали.

 » Глава 2.

Глава 2.

 

 

В дверь громко стучали.

В дверь колотили кулаком, игнорируя наличие электрического звонка, а, может быть, разочаровавшись в его способности дозвониться хоть до кого-нибудь. Стучали, судя по всему, давно, и стучавший, надо полагать, стал уже уставать, потому что вдруг дал отдохнуть кулаку и стал пинать дверь ногой, очевидно, пяткой, привалившись к преграде спиной.

Лордиз какое-то время казалось, что она угодила под камнепад, но, наладив, наконец, контакт с реальностью, поняла, в чем дело. И возмутилась. «Что за черт!» – подумала она. В такую-то рань! Руки-ноги оторвать!

– Сейчас! Сейчас! – закричала. Или показалось, что закричала, потому, как стук не прекратился.

«Черт, черт! Что за наказание?» – ворчала она, сползая с постели.

– Иду!

Стук прекратился, значит, месседж достиг адресата.

Лордиз натянула халат на голое, звенящее от утреннего восторга тело. По-хорошему, она могла бы проспать еще часа четыре, но по-хорошему не получалось, кого-то нехорошего принесло в эту рань. Она сокрыла голову и царящее в ней хмурое недоброжелательство, накинув на все вместе капюшон халата. С усилием держа веки в приоткрытом положении, чтоб не одной только ощупью брести к двери, она достигла ее успешно и, распахнув, привалилась к косяку в проеме, сложив руки шлагбаумом на груди.

– Что надо? – спросила не то чтобы ласково. – Что за необходимость таким ранним утром?

За дверью стояли двое, один впереди, повыше и поплечистей, другой, помельче, все выглядывал из-за  плеча первого.

– Полиция, мем, – начал первый скороговоркой и махнул перед ее лицом какой-то книжицей. – Надеюсь, не слишком вас побеспокоили? Простите, если что, срочное дело, разрешите войти...

– Нет!

Первый, не слушая ответа, испытанным методом двинулся вперед, напролом, но Лордиз не пошевелилась, стояла со своим шлагбаумом незыблемо. Полицейский почти налетел на нее, но, видя ее неподатливость, вынужден был включить реверс и притормозить. Получилось неловко – для него, но Лордиз была довольна. Небольшая компенсация за прерванный сон была необходима.

– Нет! – повторила она запрет. – Я не жду гостей.

– Но мы бы хотели задать пару вопросов и осмотреться.

– Задавайте свои вопросы и осматривайтесь оттуда, где стоите.

– Вы разговариваете с полицией, мем.

– Вот именно. У вас есть ордер?

– Нет, но...

– Стойте, где стоите, офицер.

Уж чему-чему, а разговаривать с полицией Фил ее научил. «Помни, что в рамках своих прав ты старше любого полицейского, – говаривал он. –  Поэтому, стой на своем и ничего не бойся». Следование этому правилу и принесло ей первую маленькую утреннюю победу. Если бы на этом все и закончилось. Но полицейский продолжил диалог, и ее маленький, но крепкий, как казалось, мир, озаренный той самой маленькой победой, попросту рухнул. Смялся, как пустая банка из-под пива, и завалился набок.

– Хорошо, мем, как пожелаете, – сказал полицейский. И задал свой проклятый вопрос: – Ответьте, мем, здесь ли проживает Филипп Бальцано, и не можем ли мы с ним встретиться?

– Да, нет, – ответила Лордиз, чувствуя, как восторг под халатом рассеивается, освобождая место просто ледяному холоду тревоги. Ее передернуло от озноба.

– Мем? – не понял ответа полицейский.

– Проживает здесь, да, но дома его нет, – пояснила Лордиз.

– А когда вы видели его в последний раз?

– Потрудитесь объяснить, что все-таки происходит.

Потрудился второй полицейский, тот, что помельче. Вынырнул из-за спины первого, дождавшись своего часа, и потрудился на славу. И что ему скажешь? Парень на службе.

– Для начала, мем, – начал парень-на-службе, –  ответьте на один вопрос: есть ли у вас мотоцикл?

– Да, есть.

– Какой модели?

– Кафе-рейсер Commando, фирмы Norton, специальный выпуск 2007 года «038 Cafe». Красного цвета.

– Красного, мем ?

– Ну... бак серебряный.

– Хорошо. Где вы его оставили, мем?

– Вчера... или уже сегодня... сразу после концерта в Короне, Фил взял его у меня. Куда поехал – не сказал. Больше я ничего не знаю. Что произошло?!

– Пока, мем, мы ничего не можем утверждать. Ваш мотоцикл – судя по всему, это ваш мотоцикл, – был найден на мосту через залив. В исправном состоянии. Шлем был надет на руль, мем. Нам позвонили. Есть свидетель, который утверждает, что видел, как человек, по описанию похожий на Филиппа Бальцано, прыгнул с моста в залив. Тела найдено не было, мем, поэтому мы ничего не утверждаем. Но мы, с вашего позволения, хотели бы осмотреть квартиру, не осталось ли тут чего-нибудь, какой-то записки, объясняющей происшедшее. Мы можем войти, мем?

Утренний восторг был полностью вытеснен, уничтожен утренним ужасом, по-подлому ударившим под дых и под коленки сразу. Освободив проход полицейским, она привалилась спиной к стене и, сжав ворот халата в кулаке, холодном, как пустота, лишь прошептала: «Этого не может быть, не может быть...»

Воспользовавшись временно посетившей ее неспособностью к сопротивлению, полицейские быстро просочились в квартиру и быстро же сделали свое дело: все осмотрели, всюду сунули свои носы, но, видимо, ничего нужного им не нашли. Лордиз молча взирала на их суету, видела и не видела ничего, а в голове, как на заезженном виниле, с шипением воспроизводилась одна и та же фраза: не может быть... чок!.. не может быть... чок!.. не может... Она ничего не понимала, она отказывалась что-либо понимать. Потому что главное понимание свалилось на нее нежданно-негаданно, когда его никто о том не просил, свалилось вместе с утренним стуком полицейских в ее дверь, в ее сон, в ее жизнь. И понимание это заключалось в том, что вся ее жизнь, и судьба, были завязаны на Фила, ориентировались на него и от него зависели. И если все окажется действительно так, как представляется, а не дурацкой сатанинской шуткой, плохи тогда ее дела. Тогда она – что лисица, с которой заживо содрали шкурку: шевелиться еще как-то можно, а вот жить дальше как? Как жить? Что дальше? Она уже чувствовала себя лисицей, с которой содрали шкурку. Еще подумала, что Филу все это, в смысле – полицейские в доме, – не понравилось бы.

– Хорошо, мем, – вернул Лордиз к ее проблемам на грешной земле высокий полицейский, – мы здесь закончили. Еще пару вопросов, мем.

– Валяйте ваши вопросы, – вяло согласилась она. – Ведь вы их все равно зададите, верно?

– Это точно, мем. – осклабился высокий. – Итак, каковы ваши отношения с Филиппом Бальцано?

«Каковы наши отношения!» Ну, как ему объяснить, придурку, какими словами, если за каждым будет сквозить тот сальный смысл, которого в действительности никогда не было? Во всяком случае, с ее стороны.

– Мы вместе живем.

– Сожительствуете?

– Муж и жена сожительствуют?

– Вы состоите в законном браке?

– В законном – нет.

– Значит – сожительствуете.

– Мне больше нравится выражение: состоять в гражданском браке.

– И давно вы «состоите»?

– Последние несколько лет. Года три-четыре.

– О, приличный срок. И как складывались ваши отношения?

– Нормально. Во всяком случае, ничего такого, что заставило бы его прыгнуть с моста, не было. Да и вообще, прыгнуть с моста – эта история не про него.

– Почему вы так думаете?

– Его легче убить, чем сломить. Да и не было ничего, никаких неприятностей, никаких предпосылок. Ничего. Все, как всегда, совершенно нормально. Нет, не верю я в его прыжок.

– Вам видней, мем. Но, однако же, факты... Чем вы, кстати, сами занимаетесь?

– Я певица, – ответила Лордиз, почувствовав внезапную, до спазма в груди, гордость от сказанного. – Фил продюссирует группу, в которой я пою.

– И как называется группа? Может, я знаю?

– Лордиз. Группа называется Лордиз.

– Но это же...

– Да, мое имя. Таким было общее решение группы.

– Хорошо, мем, спасибо, – удовлетворился высокий. Он еще сделал какие-то пометки в блокноте, захлопнул его и оглянулся на коллегу. – У меня пока все.

– Было бы неплохо, мем, – взял слово второй полицейский, – чтобы вы проехали с нами в участок и опознали мотоцикл. И захватите документы на него.

– Ладно, – устало согласилась Лордиз. Этот проклятый день был в самом начале, и ей, видимо, предстояло проделать сегодня еще много разных неприятных вещей. – Вам придется подождать, пока я оденусь. Видя, что полицейские поудобней располагаются в креслах, она покачала головой. – Нет, господа. Ожидайте меня снаружи, – и – легкий указующий кивок пальца. – За дверью.

Полицейские были явно разочарованы изгнанием из партера, но поднялись и молча вышли вон. Оставшись одна, Лордиз некоторое время отрешенно постояла в центре квартиры, в центре ее мира, каким она его знала еще вчера. Но что-то уже изменилось в нем, что-то было не так. Чужеродность, страх и отчаяние уже высунули свои мордочки изо всех углов, готовые в любую секунду заполнить собой образовавшуюся пустоту. Это еще сон, или другая реальность наступила вместо утра, не спросив разрешения и не предупредив? Что происходит на самом деле? Куда, черт побери, подевался Фил? О том, что с ним случилось непоправимое, она даже не думала. Этого просто не могло быть! А раз не могло быть, что толку об этом думать? Но какая-то ерунда все же происходила, и вот с тем, что происходит, следовало хорошенько разобраться. А кто теперь мог это сделать вместо нее? Никто, обратиться не к кому. Теперь - только сама. Вздохнув почти обреченно, она быстро оделась, и, когда вышла на улицу, полицейские почти не успели заскучать.

В участке все прошло достаточно быстро, просто на удивление. Байк был действительно ее. Шлем Фил оставил на руле, ключ – в замке зажигания. Все документы на байк у нее были в порядке, все экспертизы провели заранее, так что ничто ее там не задерживало. Перед самым отъездом из участка допрашивавший ее высокий полицейский сунул ей свою карточку: «Позвоните, если что». Она, не глядя, сунула картонку в карман и, крутанув ручку газа, унеслась прочь.

Байк, как всегда, повиновался ей беспрекословно, угадывая и предугадывая каждое ее желание, каждое движение. Но внутри нее все клокотало. Ее всю трясло, и с этим тоже надо было что-то делать. «Как бы не сорваться, – думала она, – как бы не сорваться». Столько проблем и непонятки свалилось вдруг на нее, и, чтобы со всем разобраться, очень важно было сохранять спокойствие и трезвую голову. Поэтому, первое, что она сделала, добравшись до дома, это достала заветную травку, набила косячок и закурила.

Лордиз курила травку.

«Я не в затяжку...» – думала она, и – лукавила: пару раз она все-таки как следует затянулась. До умопомрачения, до голубых соплей.

Странными, однако, свойствами обладала травка, странными. Голова поначалу начинала кружиться, наполнялась то ли дымком, то ли туманом, а потом сама в том тумане терялась, просто начисто, сплошной туман и все. Но ненадолго. Следом наступала кристальная ясность, и из тумана, из запертого и заговоренного чулана памяти извлекалось то, что больше всего хотелось именно там  оставить на вечном хранении. Правда, спокойствие восприятия и обдумывания травка обеспечивала в полной мере.

В этот раз выплыла – с чего бы это? – давно, казалось, забытая история с Соней. Соня, это ее родная, как утверждала мать, младше ее на три года, сестра. Высокая стройная блондинка с тонким нервным лицом. Но, где блондинка, а где я, думала Лордиз. Неплохо было бы  порасспросить маму как следует, только о ней и самой уже несколько лет не было ни слуху, ни духу. Ох, во всяком случае, с высокой долей вероятности можно было предположить, что мать у них с Соней одна, потому что иначе все было вообще непонятно. О Соне, кстати, она тоже несколько лет ничего не слышала, но однажды, когда уже они жили с Филом, та вдруг объявилась вновь. Заявилась, как ни в чем не бывало, со словами «здравствуйте, где я тут у вас буду жить?» Нет, нет – без «здравствуйте»! Вот, именно так: где я тут у вас буду жить? Лордиз тогда не нашлась, что ответить, а Фил вдруг занервничал, засуетился. «Да что же ты молчала, что у тебя такая сестра!» Молчала! А что бы он хотел услышать? На тот момент она и сама уже забыла, что у нее есть сестра, и воспоминаний о ней никаких не хранила, потому что никогда, никогда они  не жили вместе нормально, всегда не ладили. Наоборот, от Соньки, сколько она помнит, у нее случались одни неприятности. Вплоть до внезапной молочницы на нервной почве. Не о них речь.

Она свалилась на ее голову, как сваливается лотерейный выигрыш на того, кто отродясь не покупал ни одного лотерейного билета: Лордиз просто не поверила своему счастью. Однако в доме не было лишней спальни, на основании чего Лордиз попыталась мягко, но настойчиво выставить Соню за порог. Фил не дал этого сделать. Рыцарь! Сказал, что это не по-родственному, еще что-то сказал, от чего она едва не разрыдалась, и предложил устроить сестренку на диване в гостиной. На том и порешили, тем более что саму Соню такой вариант вполне устраивал. Еще бы! Уже следующей ночью она попыталась затащить к себе на диван Фила. Только Лордиз не такая уж дура, как кому-то, быть может, кажется, отлично  знала, что можно  от сестренки ждать. Она, хоть и делала вид, что спит, между тем была начеку, и в критический момент вмешалась.

Был скандал. Была немая сцена и скандал. Скандал был короткий, но бурный. Соня бросилась царапаться, в надежде, должно быть, что Фил придет ей на помощь, но Фил мудро молчал, соблюдая нейтралитет, а Лордиз больше ничего и не было нужно. Она схватила, что под руку попалось, кажется, то был Сонькин же сапог, и саданула им ей по уху. А потом вытолкала ту, в чем была, за дверь. Была она практически ни в чем, поэтому следом за ней последовала ее одежонка, все, что удалось впопыхах собрать в кучу, и, завершающим аккордом семейной разборки, прозвучал залп тем же самым сапогом, угодившим сестренке в другое подставленное ею ненароком ухо.

Дверь захлопнулась! Занавес!

До утра они уже не спали, но и не разговаривали.

Ночь тянулась бесконечным тревожным шлейфом, грозя длительным, если не окончательным отчуждением. Не случилось. Едва затеплился рассвет, шлейф утратил темную тяжесть и затрепетал легким газом на бодреньком утреннем ветерке. Фил подошел к ней, ткнулся носом куда-то за ухо и одними губами прошептал: «Прости, малыш. Черт попутал. Никогда больше...» А ее и не надо было долго уговаривать. Потому что основная работа утра – дарить надежду, основная, самая главная работа девушки – обманываться. Разве устоишь, когда оба этих процесса – дарить надежду и обманываться – совпали? Как можно, конечно, нет! Да она особенно и не сопротивлялась, так, подулась немного, а потом они вместе напились кофе и отправились на репетицию, разгонять дурную кровь и злокачественную энергию. Славная, кстати, выдалась тогда репетиция!

А когда поздно вечером вернулись домой, оказалось, что там кто-то до них уже побывал. Подумав, они решили, что то была Соня, правда, откуда у нее оказался ключ от квартиры, так и не выяснили. Вероятней всего, сестрица ее прекрасно умела обходиться без ключей, их отсутствие  для нее  проблемой не являлось. Соня забрала немногочисленные, еще остававшиеся в доме, ее вещи, а так же прихватила кое-какие другие вещи, которые по какой-то причине посчитала своими, или такими, которые должны впредь принадлежать ей. В качестве компенсации, скажем, за скорый и не запланированный отъезд. В общем, поразмыслив недолго, они решили шума не поднимать. «Пусть, – решили. – Легче откупиться». И благополучно обо всем забыли. Лордиз забыть помогла травка, которую она тогда-то под шумок и стащила у Фила. Маленький пакетик. Маленький. Потому что, если ему можно, почему ей – нет?

А примерно через неделю Фила точно электрическим жгутом ударили. У них был выходной, и он собрался куда-то ехать. «Ненадолго смотаться в одно место», – так он это называл. И не конкретизировал. А она и не настаивала, потому что лично ей было сказано: «Скоро вернусь, и куда-нибудь сходим поразвлечься. Чтобы была готова». И вдруг случился тот самый электрический удар. Фил носился по квартире, выворачивал на пол ящики, все опрокидывал и пинал подворачивающиеся под ноги стулья. Взгляд его был ужасен, сам он был возбужден и выглядел в высшей степени  необычно. В таком состоянии он пребывал примерно с полчаса, потом его то ли осенило, то ли поразило, а скорей всего – и то, и другое сразу. Он вдруг остановился посреди комнаты и со странной звенящей интонацией (со звоном в голосе) произнес: – Соня! И такой тогда звоночек прозвенел, что Лордиз сжалась и заочно пожалела сестру – какой бы она ни была. Фил же подступился к ней самой.

– Где твоя сестра – блондинка?

– Откуда мне знать, – прикрылась щитом незнания Лордиз. – Ты же в курсе, что мы с ней сто лет не виделись. Понятия не имею, где она. Что случилось-то?

– Так, пропало кое-что. Чужое, не мое, мне лишь на хранение дали, и вот теперь пропало. Я думаю, что это твоя сестренка. Ты ведь не брала? Ничего не брала?

– Ничего не брала, – не моргнув глазом, подтвердила Лордиз.

– Значит, Соня, больше некому. Ох, лучше бы она этого не делала! Подавится ведь, дура белобрысая, столько ей не съесть. Где ее искать?

– Не знаю. Точно не знаю. Ветер в поле!

– Лучше бы ты знала, поверь мне. Лучше бы ты это знала. Ладно, оставайся здесь, жди меня. Попробую найти твою... родственницу. Это может занять время.

Он поднял с пола куртку, которая свалилась с перевернутого им же стула, и, не сказав больше ни слова, вышел. Потом она услышала, как под окнами заворчал мотор его машины. Свет фар проник сквозь стекла, стек по стене куда-то в угол и исчез. Вечер только начинался, но обещал быть очень долгим. Тревога вновь окутала ее своим саваном.

Фил заявился далеко за полночь.

А ровно в полночь в квартире пробили часы. И ничего не было бы в том удивительного, если бы хотя бы раз до того, хоть однажды в их совместном бытии они поступили бы точно так же. Ничего подобного! Ничего подобного. Они, сколько их помнила Лордиз, всегда тихо висели  на стене и в силу возраста кряхтели медным своим механизмом – когда  не забывали подтянуть гири. А тут вдруг пробили, нащупав внутри себя неведомые никому струны.

«Недобрый знак, – подумала Лордиз. – Недобрый! Или все же – добрый?»

В общем, она оставалась в неведении и раздумьях до самого возвращения Фила.

– Расслабься, детка, – войдя, сказал он с улыбочкой, которой, наверное, улыбалась бы сама смерть. Лордиз не понравилась та его улыбочка. Но:

– Расслабься, детка. Все удалось утрясти, – и вновь блеснул той самой улыбочкой, и снова Лордиз стало не по себе. Но решила все же, что знак – тот, от часов, – был добрым. Потому что, с какой стати он должен быть другим?

– Нашел, что пропало? – спросила она. – Соня взяла? Вот какая!

– Вот такая Шая-Вая, – в ответ как-то невпопад продекламировал Фил. – Чундер-Мундер вот такой, там и дырочка большая, и крючочек – ух! – какой!

Лордиз готова была поклясться, что знает эти стишки. Давным-давно, в далеком ее детстве они промелькнули в ее обиходе, но где и при каких обстоятельствах сейчас уже, пожалуй, невозможно было вспомнить. Наверное, как и остальные детские стишки, которые она знала когда-то, они возникли в детстве сами собой, и в детстве же остались, неотъемная его часть, воздух его и естество. Но откуда мог узнать их Фил? И для чего, в конце концов, воспроизвел? Странно как...

А Фил хитро на нее посмотрел, улыбнулся и обнял за плечи.

– Ладно, – сказал. – Перевернули страницу. – С завтрашнего утра – новая жизнь. Завтра же понедельник? Правильный день для любых начинаний.

И никогда больше после того вечера ни историю с Соней, ни детский стишок про Шаю-Ваю он не вспоминал. Лордиз же еще какое-то время волновали эти воспоминания, но потом ей все же удалось запереть их в том чулане, из которого под воздействием травки извлекла теперь. И что теперь со всем этим багажом было делать, она не представляла.

Так сидела она, забравшись в кресло с ногами, курила травку, вспоминала давнюю историю с Соней, и разные другие истории вспоминала. А потом подумала, что, пожалуй, никогда не знала Фила по-настоящему, наблюдая и любуясь тем образом, который он сам создавал для всех и для нее в том числе. Настоящего Фила она не знала, да и не хотела, видимо, знать, сочинив Фила другого, своего, которого любила и от которого хотела рожать детей. Теперь уже поздно, поздно узнавать... Или нет?

Словом, было над чем задуматься девушке с татуировками.

Она и думала.

А когда голубой туман в голове слегка рассеялся, она придумала, что неплохо было бы встретиться со свидетелем. Ну, с тем, который якобы видел, как Фил сиганул с моста. Интересно, во сколько это было... Да и что он, свидетель, сам там делал? Подумав еще немного, она достала из кармана куртки карточку и набрала номер. «Вообще-то, это не положено... – ответил высокий полицейский, – Но думаю, что большого нарушения в этом нет. Записывайте...»

 » Глава 3.

Глава 3.
 
Лордиз набрала полученный у полицейского номер свидетеля. Точней – свидетельницы. Тому, что очевидцем происшествия стала женщина, она как-то даже не удивилась. Наоборот, подумала, что иначе и быть не могло. Фил вел дела с мужчинами, это да, но вся его жизнь каким-то странным образом – да и странным ли? – увивалась и устраивалась вокруг женщин. Фил сам, конечно, об этой грани своего таланта молчал, но, сколько историй ей поведали другие! Лордиз вдруг осознала, что всегда была одной из многих, пусть и находилась по отношению к другим в привилегированном положении, была на полкорпуса впереди всех, поскольку жила с ним вместе, и что ее желание стать единственной для Фила было слишком амбициозным и вряд ли выполнимым. Но это был голос разума. Рацио. Чувства ее не высказывались вслух, но очевидно, что были настроены иначе.
Свидетельницу звали Майя Ангелос.
– Приезжайте, – сказала та бесцветным голосом, как мог бы прозвучать, наверное, автоответчик, если бы формулировал фразы самостоятельно. – Я дома. Адрес у вас есть?
– Есть, я узнала в полиции.
– Хорошо, я вас жду.
«Странно, – подумалось Лордиз. – ни удивления, ни раздражения, ни других эмоций. Словно все так и должно быть».
Солнце приближалось к полудню, когда она оседлала свой байк. Тихий, наполненный первым теплом, прошиваемый пробными трелями вновь задумавшихся о потомстве птиц, прозрачный и трогательный в своей весенней подлинности день предполагал другие заботы и вел с населением неспешный разговор совсем на другие темы, чем те, что волновали Лордиз. Но что уж тут поделаешь, что есть, то есть, не мы выбираем несчастья, что сваливаются нам на голову, поэтому – не раздражайте своими птичками и прочими букашками. А если уж имели наглость втянуть во все это, имейте и соответствующее понимание, и не мешайте!
Лордиз почувствовала, как ее захлестывает поднимающееся раздражение – на все, на всех! – и, чтобы дать ему выход, выжала полный газ. Кафе-рейсер взметнулся, как крылатый конь, и только что не заржал. Она отпустила удила, она дала ему волю, и конь понес.  Сама же даже не стала надевать на голову шлем, укрепив его на сгибе локтя левой руки. Встречный поток воздуха омывал лицо, студеный, будто родниковая вода, очищая и вымывая из сознания остатки навеянных травкой иллюзий и миражей. Ее коса развивалась по ветру горизонтально поверхности, и по ней стекали и, срываясь, уносились в пространство прочь осколки сюрреалистических жидких зеркал и кривых линз. Сознание приобретало ясность кристалла, оставалось уяснить его магические свойства. Ох, после травки так сразу в норму не придешь, что и хорошо, если разобраться.
Майя Ангелос жила у черта на куличках, на другом конце города, на самой окраине. Но Лордиз домчала туда на удивление быстро, без задержек и каких-либо происшествий. Даже полицейских за всю дорогу она встретила лишь однажды, да и те не обратили на нее никакого внимания. «Чудо, просто чудо! – думала она. – Вот всегда бы так! Ведь можете, когда желаете». Она все еще вела свой внутренний диалог с теми, неведомыми и неназванными силами, что в реальности ответственны за все, что случается и происходит на этом свете.
По требуемому ей адресу располагалось сразу несколько пятиэтажек желто-песочного цвета, обветренных, как дюны. Дома стояли таким себе каре, замыкая внутри себя пространство внутреннего двора, мощенного грубо обработанным камнем, тоже желтым. Посредине двора располагалась детская площадка, песочница и пара конструкций непонятного смысла. Детей на площадке не было, вообще двор был пуст и казался заброшенным. Хотя по виду это было типичное жилье для бедноты, гастарбайтеров, эмигрантов и подобных слоев населения, всегда многодетных и шумных. Но в этот раз здесь было на удивление пусто и тихо.
Лордиз въехала прямо во двор и оставила байк возле детской площадки. Подумав, шлем взяла с собой, все так же храня его на сгибе левой руки. Мало ли!
По фасадам домов со стороны внутреннего двора шли открытые галереи, на которые выходили двери квартир. Она определила нужный номер дома и поднялась на третий этаж. Со стороны левой лестницы шестая квартира, значит, с правой стороны – седьмая. Деревянная дверь естественной фактуры с матовым рифленым стеклом вместо верхней филенки. На двери приколотый кнопкой лист бумаги с написанным от руки, словно впопыхах именем: Майя Ангелос. Лордиз постучала. Когда собиралась постучать повторно, на стекло с той стороны наплыл тенью силуэт, и дверь отворилась.
За дверью оказалась невысокая миловидная женщина. Миниатюрная, молодая, точней возраста не определишь. У Майи были прямые, до плеч, разделенные на пробор, слега взъерошенные волосы цвета воронового крыла - или хвоста, что кому ближе. Узкое лицо с тонким прямым носом, бледные сжатые губы. Изящные нервные белые руки на фоне черного платья парили, как гротески. В общем, чем-то похожа на черненькую из Баккары, если кто в курсе. Глаза вроде карие, но определенно сказать нельзя, и упорный до неприличия, пристальный взгляд.
Увидев гостью, Майя, не спрашивая, словно была совершенно уверена, да просто знала, кто перед ней, кивнула и посторонилась, пропустив Лордиз в комнату.
Войдя, Лордиз быстро огляделась.
Это была крохотная квартирка, «микроквартира», как определила ее для себя гостья. Налево за дверью, видимо, «удобства», направо проход в крошечную же кухоньку. За коридором в два шага, небольшая, метров двадцати, комната. Очень светлая, хоть и с низким потолком. Светом помещение накачивалось через огромное окно во всю противоположную входу стену, лишь по бокам слегка прикрытое легкими тюлевыми занавесками. За окном на дымчатом горизонте ярким клочком синело море. Стены и потолок были оклеены одинаковыми обоями, светло-желтыми с легким кремовым узором. Шнур к дешевой люстре в центре потолка шел поверх обоев. В комнате определялись еще стол у окна, диван у стены, телевизор на стене напротив дивана, и стенной шкаф справа перед кухней. Никаких других вещей, кроме перечисленных, в квартире не было, ни посуды, ни какой-либо мелкой дребедени, сувениров, фотографий или одежды. Только на вешалке в коридоре висел плащ из странной серебряной ткани. Все! Складывалось полное впечатление, что в квартире не жили. И Лордиз почему-то была уверена, что так оно и было. Ей сделалось не по себе, но отступать уже было поздно.
Почувствовав пристальный, в упор, словно приставленный к спине ствол, взгляд, Лордиз быстро оглянулась, но оказалось, что хозяйка возится с замком и на нее не глядит. И вот же, не глядит, а взгляд ощущается! О, как все это ей не понравилось! Нервно передернув плечами, она подошла к окну и посмотрела вниз, на улицу.
Редкие машины проносились по загородному шоссе в обе стороны, какой-то мальчишка тянул за собой на поводке фокстерьера, уснувшая белым пузырем торговка возле тележки с газировкой –  все, как обычно. Там, снаружи, все было, как обычно, необычность и потому тревога ощущалась здесь, внутри.
Послышались легкие шаги, даже не послышались, а так, прозвучали намеком, Лордиз обернулась. В комнату из прихожей прошла Майя.
– Итак, чем могу вам помочь? – спросила она.
– А вы уверены, что знаете, с кем разговариваете? – в свою очередь попробовала смутить хозяйку вопросом Лордиз. Не получилось.
– Конечно! – Майя была категорична. – Вы же городская знаменитость. Вас в этом городе все знают. Ну и, кроме вас, я никого не жду.
– Погодите, – не поняла Лордиз. – вы хотите сказать, что когда я звонила вам, чтобы договориться о встрече, вы уже тогда знали, с кем разговариваете?
– Именно так...
– Но ведь я, помнится, не представилась?
– В этом не было необходимости, – улыбнулась Майя. – Я ждала вас. Собственно, я знала, что вы придете. Именно вы.
– Бред какой-то! – возмутилась Лордиз.
– Никакой не бред, – отмела обвинение хозяйка квартиры. – Все последовательно и логично. Ведь вы хотите узнать,  что произошло с вашим Филиппом?
– С моим Филиппом, да, хочу, от этого мне не отпереться. За тем и пришла.
– Вот видите! А единственный свидетель – я! Следовательно, вам нужна я. Вас я и жду, потому что вы, в свою очередь, нужны мне. Такая вот обратная связь: я – вам, вы – мне.
– Я-то вам зачем? – совсем, просто совсем уже засомневалась в происходящем Лордиз. Эта словесная игра была слишком сложна для нее, и она,  похоже, запуталась. – Хотите, чтобы я для вас спела? Прямо здесь? Ничего другого я, конечно, не умею, но и этого делать не буду. Я хочу знать, что вы делали там, на мосту, и что там вообще произошло?
– Вы мыслите в верном направлении, как говорят товарищи... некоторые товарищи. Но спеть – это потом, даст Бог. Что до ваших вопросов и вашего – законного – желания знать правду... Для начала я могла бы устроить вам встречу с вашим Филиппом, пусть бы он сам вам рассказал, что с ним произошло. Рассказ из первых уст. Желаете?
– Вы что, с ума сошли? – не выдержала Лордиз. – Что вы тут, понимаете, гоните? Фил с моста прыгнул, не забыли? Где вы хотите мне с ним встречу устроить? На дне залива? Или на том свете?
– Чем же тот свет хуже этого? – снисходительно улыбнулась Майя, покривив в улыбке свои тонкие бледные губы. – Такая же реальность, если разобраться. Вы успокойтесь. Я даю вам полную гарантию безопасности. Двести процентов.
В следующее мгновение Майя изобразила на своем фарфоровом личике уже ослепительную лучезарную улыбку в полные тридцать два зуба. Подкупающую улыбку, и располагающую. Лордиз вдруг совершенно ясно поняла, что человек перед ней играет какую-то роль, а может и не одну, и, не пытаясь себя сдерживать, окончательно взорвалась.
– Что вы улыбаетесь! – закричала она. – Вы понимаете, что у меня беда? Горе! И я всего лишь хочу узнать у вас обстоятельства произошедшего. А вы балаган устроили! Ну, если вам нечего сказать конкретно, я, пожалуй, пойду.
Майя сократила улыбку до приемлемого размера, но улыбаться не перестала.
– Да не волнуйтесь вы так, – сказала она миролюбиво. – Мне пока действительно нечего добавить к тому, что вам уже известно. Но, повторюсь, я могу устроить вам встречу с Филиппом. Это вполне реально, это гораздо реальней, чем вы можете себе вообразить. А вот он там мог бы вам много чего порассказать. И, открою секрет, у вас даже будет возможность попытаться вернуть его обратно. Если, конечно, захотите сами.
– Вы все шутите? Издеваетесь? – стояла на своем Лордиз.
– Ну, зачем же... Все серьезно. Более чем.
– А, скажем, могу я просто уйти отсюда? Взять, и уйти?
– Вас никто не удерживает. Но тогда ваши вопросы останутся без ответа.
– Ничего, переживу. Адью! Всего хорошего!
Лордиз стремительно прошла мимо Майи, ощутив вокруг той концентрацию запахов озона и – более слабого – флердоранжа. Хозяйка слегка посторонилась, пропуская ее. А когда Лордиз уже взялась за ручку двери, она словно тихим войлочным поршнем вдавила ей в спину слова:
– Ах, какая Шая-Вая,
  Шундер-Мундер – ух! – какой...
Ничего себе – тихий поршень!
Лордиз словно пригвоздили к двери копьем, она просто в реальности ощутила, как смертельное стальное жало с хрустом рассекает плоть и врезается в дерево. Она оцепенела, не могла пошевелиться. Чувство уязвимости и незащищенности ознобом выгнуло спину и протекло на грудь, так что она почувствовала, как вымерзли и затвердели, сделавшись звонкими и отдельными, словно два ореха, соски.
Услышанное поразило ее всю совершенно, и не только неожиданностью. Было в сказанном, и в том, как оно было произнесено, нечто, чего она еще не понимала, и что потому пугало ее. «Этого не может быть! – думала она. – Не может. И это не может быть случайностью. Но откуда, откуда она-то знает? Она ведь не могла залезть в мою голову, в мою душу, чтобы узнать эти слова. Так что же, выходит, Фил? Сам? Только он мог ей сказать». А когда  оцепенение отпустило, она, несмотря на все еще пронзавшую ее сарису, от двери вернулась  обратно и остановилась рядом с Майей.
– Что такое вы тут сейчас сказали? – спросила она твердо, с вызовом. – Повторите.
Майя выдержала ее взгляд, однако, улыбаться перестала. Очевидно, что время шуток и улыбочек прошло.
– Зачем же повторять, вы все прекрасно расслышали и поняли,  – ответила она так же твердо. – Назовем это паролем, специальными кодовыми словами. И я их сказала для того, чтобы вы перестали думать, что я шучу. Все совершенно и очень серьезно. Я повторяю свое предложение: хотите ли вы встретиться с Филиппом Бальцано? Да или нет?
– Вот так просто? Раз – и я уже на том свете? Я, конечно же, переживаю, и... И страдаю, да. Но я не самоубийца.
– О, Господи, мой Господи! Твоя воля! – начала терять терпение Майя. – Я сколько раз уже объясняла, что вам лично ничего не грозит. Полная гарантия, даю слово! Но вы имейте в виду, что это единственная ваша возможность встретиться с Филиппом, тем более единственный шанс вернуть его обратно – с того света на этот. Решайте, и побыстрей!
Копье из спины Лордиз кто-то выдернул властной и сильной рукой. Боли не было, она обмякла, и почувствовала, как по позвоночнику стекла к пояснице горячая, не обильная струйка. Вялое, не сопротивляющееся тело пропиталось слабостью на грани обморока. Грудь никак не могла наполниться, легким не хватало воздуха. Пространство вокруг насытилось светлой рябью и все усиливающимся запахом флердоранжа. Но уже через  мгновение она вновь смогла собрать воедино, разбежавшиеся было в панике, мысли и чувства, пролистнула в памяти последние несколько лет жизни, выделила лучшие моменты – не много, но ведь были, – за которые ее, жизнь, и следовало помнить. Она не думала об опасности или о чем-то таком, только о будущей жизни. И в той, будущей жизни она видела себя рядом с Филом, и не принимала другой возможности. Еще она честно всмотрелась в свою к Филу любовь, всколыхнув душу, как стакан с зельем, и, не теряя твердости, хоть и прекрасно понимая, что она – лишь видимость,  спросила:
– А у меня есть выбор?
– Конечно, – живо откликнулась Майя. – Выбор есть, как и всегда. Надеюсь, что ты не станешь на нем настаивать.
В ее голосе, в интонации прозвучал намек на некие вынесенные за скобки обстоятельства, которые уж лучше в скобки не вносить. И маячили за теми обстоятельствами и серьезные угрозы, и возможные неудобства, и неприятности, и все это создавало, конечно, дополнительное давление на психику, но, как ни  странно, отсутствие необходимости делать выбор приносило существенное облегчение. Ну, типа: кто кашу заварил, тот пусть и расхлебывает, какой спрос с меня?
– Что от меня требуется? – полюбопытствовала она с довольно кислой миной.
– Только твое искреннее желание и добровольное согласие. Ты можешь попасть туда – сегодня – только добровольно, – отвечала маленькая женщина с волосами цвета воронового пера. Она перешла на ты, и этот ход казался естественным и не вызывал протеста.
– Я согласна. Клянусь, – глаза Лордиз полыхнули темной силой решимости. Она не могла сравнивать, но глаза ее и Майи в этот миг были очень схожи, и цветом, и выражением. Только, в глазах хозяйки квартиры исподволь, как в топке, начинал отсвечивать раздуваемый тайным ветром темный жар глубин.
– Умница, – сказала она, и легко прикоснулась к руке Лордиз. – Главное – не волнуйся. Тебе нечего бояться. Просто доверься мне.
– Ладно уж, – криво улыбнулась Лордиз. – Я спокойна, как всякий, выпрыгнувший из самолета без парашюта. Чего теперь волноваться? Жду приземления.
– Молодец. Если ты продолжаешь шутить, я за тебя спокойна.
Майя прошла в коридор и, сняв с вешалки плащ, накинула его на себя. И преобразилась. О, без сомнения, это был необыкновенный, волшебный плащ. Из экзотической ткани, легкой, похожей на шелк, но лишенной и намека на легковесность. Его поверхность переливалась, и напоминала одновременно и темное и светлое серебро. Майя накинула капюшон плаща – и исчезла. Да, собственно, так и произошло, потому что вместо нее явился изумленной Лордиз некто со строгим и прекрасным лицом, равно близкий и женскому, и мужскому идеалу, и лишь отдаленно напоминающий прежнюю Майю.
– Ты кто? – запинаясь, с трудом пропихнула сквозь пересохшие губы вопрос наша певица.
– Я – Посланник.
– Ты Ангел Смерти?
– Что ты! Ангела Смерти ты увидишь единственный раз, в свой черед, и он еще не наступил.
– Утешила, – все еще бодрилась Лордиз. – Но, Майя Ангелос?
– Все просто: ангелос и значит посланник, а майя... это мираж, обман, прости за него, он был вынужденным. Зови меня Малах, я – Ангел, посланник по особым поручениям. И я был послан за тобой.
– Кем послан? Зачем? Ох, я попала!
– Не дрейфь, подруга. У тебя все гарантии, и на более высоком уровне, чем мой. Кроме того, ты мне нравишься, правда, поэтому обещаю, что лично прослежу, чтобы с тобой все было в порядке.
– Спасибо, конечно, но как на все посмотрят на более высоком уровне? И... Что это за уровень, как он высок? – тут Лордиз опустилась до самого тихого шепота, так что слова можно было разобрать, только следя за опадающими с сухих губ чешуйками.
– Всему свое время, дорогая, все узнаешь, потерпи.
– Ох, мама. Ладно, нам долго... перемещаться?
– Мы уже там. Дай руку.
У Лордиз едва хватило сил, чтобы приподнять холодеющую десницу. Посланник подхватил ее своей невесомой рукой, и словно подключил тело Лордиз к источнику тепла и энергии, заодно напитаее  уверенностью.
Пространство вокруг них выделилось небольшим объемом, границы которого, оставаясь светлыми, сделались матовыми, словно шлифованный металл. А когда стенки их локальной пространственной капсулы стали вновь прозрачными, вокруг них простирался совсем другой мир.
Судя по всему, это был уже Тот свет.

 » Глава 4.

Глава 4.
 
Да, судя по всему, это был уже Тот Свет.
Тот Свет – не этот, разница есть, и ее вполне можно почувствовать. Но, конечно же, он ничем не хуже – ни, Боже мой! Все дело в привычке... А пока привычки нет, пока еще не пообвыкся – тяжко. Лордиз сполна испытала эту тяжесть на себе.
Пространство, ее окружавшее, было и сумрачным, и сумеречным.
Свет разливался повсюду, но в то же время не было единого источника, какого-нибудь фонаря или светила, как в нашем мире, поэтому света, казалось, не хватало. Лордиз это сразу напомнило поздние летние сумерки, пору, когда солнце уже спряталось за горизонт и не дает прямых лучей, но атмосфера еще искрится энергией дневного буйства и светится как бы сама собой. И, опять же, здесь была своя особенность, которая заключалась в том, что окружавший сумрак словно обладал вещественностью, реальной плотностью реального материала, и не пропускал взгляд дальше нескольких десятков метров. В сочетании с тем, что ступать приходилось по лишенной каких-либо внятных очертаний и примет клубящейся изменчивой субстанции, того и гляди могущей растаять под ногами, все это существенно затрудняло возможность ориентироваться на местности.
На том, что можно было назвать местностью.
Местностью в точке своего проникновения на Тот свет Лордиз поневоле должна была назвать непривычного вида площадь – большое плоское пространство,  окруженное серо-темными громадами. Именно на этой площади оказались они с Малахом, когда вновь исчезли вокруг них матовые металлические стенки капсулы перемещения.
Посреди площади, к удивлению Лордиз, находился настоящий фонтан. Коленопреклоненная, покрытая плотным саваном, словно толстым слоем паутины, фигура посреди фонтана лила воду из кувшина в обширную чашу. Оттуда, переполняя чашу, вода стекала в простой, круглой формы, бассейн.
– Смотри, не вздумай пить отсюда, – предупредил ее Малах. – Это Вода Забвения.
– Неужели та самая? – легкомысленно полюбопытствовала Лордиз.
– Та самая и есть. А что ты о ней знаешь? –  странно подозрительно отреагировал Посланник.
– Да так, слышала что-то... Не помню! – отмахнулась она.
– Не пей, ни в коем случае, ни при каких обстоятельствах, – вновь был категоричен Малах.
– Не буду, – пообещала девушка вслух. Да пить ей и не хотелось.
«Начались чудеса», – подумала она.
Воздух вокруг был таким же, как и в земном, в том мире. Он наполнял легкие, позволяя дышать, он обтекал связки, позволяя говорить, он передавал колебания, помогая услышать сказанное. Но он совершенно был лишен запахов и имел странный привкус, понять и определить который сразу не удавалось. Да и некогда было поразмышлять над этой загадкой.
– Ну, вот нас и встречают, – сообщил Малах.
Лордиз покрутила головой, но никого не заметила, видимо, способность ангела видеть в этом мире была значительно выше. А может быть, то было чувство особого рода? Она не знала.
– Да вот же, справа, – направил ее поиски Малах. – Темный Хранитель. Это он вытребовал тебя сюда. Именно с ним тебе придется иметь дело.
Лордиз взглянула в указанном направлении. Ей вдруг сделалось не по себе, она зябко передернула плечами.
– Не нервничай, – посоветовал ангел.
– Я в норме, – отмахнулась девушка. Хотя, если по-честному, ей прилично так было стремно. Но она решила не подавать вида. Что уж теперь дрожать? Не следовало вообще очертя голову соваться в это пекло. А уж если сунулась – держись, девка.
Справа к ним приближалась огромная, в разы превосходящая их с Малахом, фигура, за которой в облаке мрака  следовала немногочисленная, но сплоченная свита.
Темный Хранитель, летящий первым, был хорошо виден, словно подсвеченный снизу прожектором. Он был облачен в развивающийся по воздуху такой же, как у Малаха серебряный плащ. Но, казалось, его плащ был более темным, из более тяжелого серебра, чем у  Посланника.  Когда процессия, приблизившись, утвердились рядом и над ними, а  принесенный ими с собой мрак опал, словно придорожная пыль, стало видно, что сопровождавшие Главного ангелы были в таких же плащах, что и он: все в темном серебре. «Мода, что ль такая у них? Или это униформа?» – подумала Лордиз.
Приблизившись еще по тверди, Темный Хранитель остановился почти вплотную и, скрестив руки на груди, стал молча взирать на Лордиз с высоты своего роста и величия. Ей вскоре надоело смотреть вверх, что было неудобно, затекала шея, и вообще, поэтому она оглянулась на Посланника и спросила:
– Что, мы так и будем стоять, задравши голову?
Малах со вздохом закатил глаза и быстренько постарался отдалиться. Ему это удалось. Он отодвинулся, переместился подальше, не совершив никаких видимых движений, предусмотрительно установив между собой и Лордиз достаточно большую, приличную, по его разумению, дистанцию, которая позволяла ему не нести ответственности за ее слова и поступки.
– Ха! – сказал Темный Хранитель и хлопнул в ладоши.
Воздух сотрясся, картинка побежала разводами и рябью, задрожала и через мгновение съежилась. И сам Хранитель, и его свита уменьшились до приемлемых размеров, хотя все же и остались на голову выше Лордиз. «Подавляют чудесами», – снова подумала она про себя, и даже чуточку обрадовалась грядущим невероятностям, забыв на время, для чего согласилась на путешествие на Тот Свет. Ей все казалось, что вот-вот начнутся настоящие чудеса, что прямо сейчас станет еще чудесатее, просто по-настоящему чудесно, и она ждала и жаждала начала представления. И так ей хотелось в тот миг чудес, что даже какая-то, сохранившаяся с самого детства жилка в глубине ее души, как завелась, так  все подрагивала и подрагивала...
– Ха! – повторил Хранитель. – А ты ничего, держишься, не то, что некоторые другие. Молодец! Такая ты нам и нужна.
– Спасибо, конечно, – отвечала Лордиз скромно, – но мне не с чем сравнивать, я здесь впервые. Приходится держаться приличий.
– Ну, будем считать, что да, ты тут впервые. В таком своем качестве – точно впервые. Поэтому представлюсь сам. Тем более что никто и не додумается нас познакомить.
Он обвел присутствующих взглядом широко распахнутых, полных веселой спеси глаз цвета черного золота. Высокий статный красавец с густыми волосами, он мог бы пройти кастинг на роль Петра Первого, но Лордиз он сразу напомнил одного эстрадного персонажа, тезку ее Фила. Тот был забавным, хоть временами и буйным, так что этого она тоже не убоялась, хотя некоторые опасения и оставила про себя.
– Итак, – сказал красавец, – я – Симеон. Симеон 001, если  быть точным. А это, – он кивнул за плечо, – мои братья. Младшие. Мы все, числом двадцать, – Хранители Адского Пламени. Ну, а я, как ты уже поняла, над всеми старший.
Он поискал глазами Посланника, тот поспешно проявил себя рядом, совершив поклон.
– Куда ты все время пропадаешь? – полюбопытствовал Симеон. И полюбопытствовал еще: – Как все прошло? Как добрались?
– Она согласилась добровольно, – доложил Малах. Он поднял голову и тряхнул волосами. Румянца на его щеках не возникло, но было видно, что он в полной мере горд собой. – Она сказала «Да!» И вот мы здесь. Это было не трудно.
– Не трудно, да, – заулыбался Симеон. – Но ведь теперь мне придется тебя наградить? Не так ли?
Посланник  склонил голову с видом глубочайшего согласия и такого же почтения.
– Но ты ей ничего не рассказывал по существу?
– Нет, Хранитель.
– Хорошо, тогда я сам. Все сам, все сам...
Он обвел взглядом молчаливую свою свиту, как бы укоряя ее за то, что ему, их повелителю, приходится работать больше всех. Это была такая игра в повелителя и его двор, но Лордиз, конечно, не могла сразу понять, насколько это игра, во всяком случае, как ей показалось, никто особенно не напрягался, и было весело.
Такое себе веселье, не на кладбище, но рядом, когда оно – за забором, и вход открыт.
– Хорошо, – еще раз повторил Симеон. Он снова выделил Лордиз своим вниманием из окружающего пространства, причем ей показалось, что он взял ее, словно маленькую девочку, за плечи и поставил перед собой на табуретку, чтобы было удобней на нее смотреть и с ней разговаривать. Он и разглядывал ее в течение некоторого времени. Его густые вразлет брови, прямой, с горбинкой нос и словно выточенный из слонового бивня упрямый подбородок выдавали в нем орла. И среди ангелов бывают орлы, а бывают не орлы... или орлы, но не такие. В общем, Симеон был Орлом с самой заглавной буквы. Черное золото его глаз кипело и разбрызгивало искры. Он был чертовски хорош собой, и знал это, но при этом старался делать вид, что не красота главное его достоинство. Эпитет «чертовски» удивительно точно подходил к нему, так что хотелось все время его употреблять. Да он и сам пользовался им постоянно.
Он поедал Лордиз глазами, как поедал бы любую другую, оказавшуюся на ее месте, но певица была не в том состоянии, чтобы включиться в его игру, поэтому он решил не расточаться понапрасну, и перешел к делу.
– Итак, девочка моя, слушай меня внимательно. Слушай и запоминай, чтобы не пришлось повторять еще раз. Чертовски не хотелось бы повторять еще раз. Место, в котором ты оказалась и сейчас находишься, называется Ад. Ну, конечно, Ад большой, много больше, чем ты можешь себе вообразить. Ад, понимаешь ли, он везде. Где надо – там и ад. Здесь же, если можно так выразиться, его административный центр, столица, в которой мы с братьями пребываем постоянно, и где храним Огонь. Но не это нас сейчас интересует. Важно то, что ты оказалась здесь не случайно, не просто так. Ты нам нужна, не скрою, нужна в своем профессиональном качестве, как певица, и мы готовы предложить тебе выгодную сделку.
– Какую сделку? – вклинилась в его рассказ со своим удивлением Лордиз.
– А вот послушай, какую, – остановил ее словами и жестом десницы Хранитель. – Ммм... Пожалуй, придется обрисовать тебе ситуацию чуть более широко. Мы, как ты успела заметить, здесь живем. И жизнь здесь, в принципе, такая же, как и у вас на Земле, со своими заботами и со своими развлечениями. Все то же самое, но по-другому, на другом, что ли, уровне и, самое главное, времени как такового здесь нет. У нас тут настоящая зона безвременья. Точней говоря, время есть и здесь, но в ином качестве, оно разбросано там и там  настоящими материальными сгустками, которые можно собрать в карман или в мешок. Про запас. У времени здесь иное агрегатное состояние. У вас оно текучее и ускользающее, у нас неподвижное и закостенелое. Мы живем в вечности, которую, как сама понимаешь, надо как-то коротать. Но все это сложно, и к делу не относится. Что же непосредственно касается тебя – это наши развлечения, которые скрашивают наши бесконечные будни. Их не много, даже очень не много. По сути одно и есть. Это певческий конкурс. Вокалдром, как мы его называем. Конкурс происходит между нами, темными Хранителями Адского пламени, и представителями команды светлых, Хранителями Райских Кущ. Ситуация здесь такова. Конкурс проводится с незапамятных времен. Бесчисленное число раз он проходил, и ни разу, ни разу нам не удалось победить. И это уже не смешно! Эту тенденцию надо переломить и сломать! Это принципиально! Потому что у нас есть свое самолюбие, и мы хотим победить. Не посрамить соперника, но удивить его и – выиграть. Но вот в чем фокус. Мы все здесь, – он обвел и объединил взглядом присутствующих – пробовали свои силы уже по многу раз. И все без толку. У них там, в Раю, певцы покруче,  надо признать честно. Вот и крайний раз, схлестнулись мы со Светлым Смотрителем Райских кущ... В неформальной обстановке... В эзотерической сауне... С нашей стороны пел Ангел Смерти, но... Не дотянул. Или – не вытянул. Хоть и перепугал вокруг всю нечисть до смерти – на победу не напел. В плюсе только то, что наш инструментал был лучше. Играли на специальных музыкальных косах, рубили, можно сказать, металл, ага. Но вокал! Вокал снова у них был лучшим.
Его лицо выражало неподдельное разочарование, и если не страдание, то глубокое  и искреннее переживание. И следом оно озарилось рассветным лучом надежды.
– Ближе к теме, – окоротил он себя. – Скоро реванш. И мы выставим тебя!
– Меня?
– Тебя, детка, тебя. Если ты не откажешься. А ты, думаю, не откажешься.
– Но как же я смогу?
– Сможешь, верим в тебя. Мы, собственно, давно за тобой наблюдали, и пришли к выводу, что ты нам подходишь. По стилю, и, если хочешь, по духу. По драйву. Готика – самое то, что нужно. Ты должна докричаться до Неба. Пусть тебя услышат и взглянут благосклонно. Тем более что правилами это не запрещается. Нет таких правил, которые бы запрещали приглашать легионеров. А я тебе официальный статус присвою  – на время, – скажем, назначу тебя на должность Советника по вокалу. А с такой должности тебе прямая дорога на Вокалдром. Что скажешь?
И он весело тряхнул кудрями.
Лордиз хорошо помнила, что в самом начале его речи у него были вовсе не кудри, а вполне себе прямые, хоть и густые волосы. Она ничего не сказала в ответ. Ей захотелось сейчас же сесть, просто ослабли ноги, и если бы она стояла на табурете, она бы на него и села. А так она села на то, что клубилось у нее под ногами, обняла их руками и уткнула в колени нос – это была ее любимая поза. Хорошо бы было спрятаться, укрыться, уйти, заслониться, но что толку думать о невозможном?  Она, конечно, ожидала чудес, но совсем не таких. И что теперь ей делать?
Она подняла голову и почти жалобно спросила:
– А кто выступает... кто поет с той стороны?
Симеон вздохнул и, присев перед ней на корточках, почертил  что-то пальцем. По поверхности от пальца побежали какие-то знаки, потом, когда чертить он перестал, знаки все бежали, бежали...
– В этом-то вся закавыка, – наконец, после долгой паузы ответил он. – За них поют специально обученные... да что там обученные, специально сотворенные для пения ангелы, Эфемеры. Все их предназначение состоит в том, чтобы петь и тем услаждать слух Господа.
– Ангелы! – вскинулась Лордиз. – Но ведь я-то не ангел!
– Это верно, ты не ангел, – не повышая голоса, монотонно гнул свое Симеон. – Ты не ангел. Но тебе придется им стать. На время, навсегда – как пожелаешь. И победить. Ты должна победить, детка.
– И присуждает победу или поражение... – начала вопрос как предположение Лордиз.
Симеон сложил руки перед грудью и послал долгий взгляд Небу.
– Хорошо, что ты не называешь имен. И ты, думаю, уже сама догадалась. Поэтому, если хочешь вернуться обратно, и не одна, а с другом, тебе придется как следует постараться. Если угодно, тебе нужно постараться прыгнуть выше собственной головы. Тут, собственно, мы плавно переходим к нашему с тобой соглашению.
– Погоди, погоди, – не поддавалась его напору Лордиз, не позволяя сбить себя с толку. – Мне обещали, мне гарантировали, что я вернусь домой в любом случае.
– Кто тебе гарантировал?! - загремел Симеон, поднимаясь во весь свой рост. – Кто посмел?
Лордиз поспешно вскочила на ноги. Мельком оглянулась на Посланника, который, казалось, сделался совсем незаметным.
– Мне сказали, что это гарантировано свыше. То есть тобой.
– Хранитель, таковы были условия, которые ты мне сообщил, – Малах поник в поклоне, прижав руку к груди.
– Правда что ли? – удивился  Симеон. – Тогда ладно, пусть будет так. Что касается того, за кем ты сюда  пришла... Чего уж нам тут темнить, да?  Ведь не просто так ты решила сюда прогуляться? Так вот, что касается него... того... Я бы тебе не рекомендовал. Но, если ты продолжаешь настаивать – ты сможешь увести его отсюда только в случае победы.
– Победы! Шутишь?
– Отнюдь, не шучу. Я уверен, что на этот раз мы сможем выиграть. Но придется приложить очень много усилий, в основном – тебе. Итак, или победа, и вы возвращаетесь вдвоем, или… Или ты вернешься одна. Выбор за тобой, девочка моя.
– И у меня правда есть выбор? – с побледневших, но все еще розовых губ Лордиз сорвался и упал к ногам Хранителя жесткий лепесток вопроса. Она смотрела на него в упор, исподлобья, неотрывно, и взгляд ее все темнел и темнел. Симеон не уклонился, принял вызов спокойно, с достоинством и, как ей показалось, превосходством.
– Выбор есть, – он осторожно поднял опавший лепесток и взвесил его на ладони. Дунул легко, и тот унесся прочь. – Выбор есть всегда. Но очень важно им правильно распорядиться, понимаешь? Вот, скажем, ты можешь просто уйти. Пожалуйста! Путь открыт, и тебе это гарантировано. Но – только это. Обо всех других своих мечтах можешь забыть. Про друга своего забудь. Про ребеночка – забудь. Про карьеру певицы.  Про учебу у Саши Драговского – забудь. Это не угроза, пойми, но... ты же знаешь, долг платежом красен. А вот если ты рискнешь и примешь наше предложение, не все, но кое-что из перечисленного, а может, что и все, ты обретешь. Я не настаиваю, нет, но выбор за тобой.
– Выбор! – вскричала Лордиз. – Это не выбор, когда тебя приперли к стене копьем. Выбор – когда осознанно и добровольно.
– Ой, да не сгущай ты... Что за надрыв! Итак?
– Будь по-твоему. Но...
– Но?
– Я хочу сначала поговорить с Филом.
Симеон задумался.
– Нет, – сказал он вскоре твердо, – поговорить тебе с ним не удастся.
– Но почему?
– Не забывай, все-таки, где мы находимся! Не в мотеле, же, не в кемпинге – в Аду. Но вот увидеть его издали – это можно, устроим. Посмотришь. Так что, договорились?
– Договорились, черт с тобой! – в сердцах бросила Лордиз.
– Со мной, со мной! – весело заржал Хранитель. – И не один!
Он протянул ей руку, она подала свою – они ударили по рукам. Где-то в пространстве прозвенел колокол. Низкий, изначальный звук всколыхнул основы и изнанку.
Хранитель поднял вверх палец, призывая в свидетели Небо.
– Все, слышишь? Сделка заключена, завизирована и будет сохранена в Хрониках.
– Хорошо, – подытожил он переговоры. – Твоя ближайшая задача – разучить и отрепетировать песню. Песня уже есть, уже написана, специально для тебя. Познакомишься с музыкантами – уверен, они тебе понравятся. С ними тебе будет легко, они могут сыграть любую мелодию, которая прозвучит в твоей голове. Так что с этим поосторожней. Жить и упражняться будешь здесь же, – он кивнул в сторону одной из близлежащих сумеречных громад. – Беспокоиться тебе не о чем. В смысле поесть-попить. Чувствуешь, у здешнего воздуха особый вкус? Это вкус пищи, ты принимаешь ее вместе с дыханием.
 – А! – осенило, наконец, Лордиз. – Ну, конечно! Со вкусом бекона.
 – Да, пришлось сделать так, а то разные тут у нас гости случаются, а туалетов не предусмотрено! Обгадят все, а убирать некому. Что еще? Вот, в общем, и все. Если что понадобится, обращайся к нему, – он указал на Посланника. – Он всегда будет рядом. Ты слышал? Всегда.
Последние слова были обращены к Малаху. Тот, в знак повиновения, снова поник в почтительном поклоне.
– Ох-хо-хо! – закричал Симеон. Это был его бенефис, и он прошел успешно. – Как же я устал с тобой, девочка моя! Что же, тем лучше. Есть повод как следует размяться!
Он вытянулся во весь свой богатырский рост, широко расставив мощные ноги и подняв вверх обе руки. Он потряс головой, укрывшейся серебряными теперь волосами. Он потянулся, мрак вокруг него вновь заклубился, и из-за спины его поднялись два громадных крыла. Молчаливая свита его тоже встрепенулась и ощетинилась крыльями.
Хранители Адского Пламени, все, как один, легко поднялись над поверхностью и, изогнувшись клином, с Симеоном в качестве острия, втянулись в светящийся сумрак пространства и пропали из виду. И уже потом оттуда донесся  жуткий, не человеческий, но ангельский, быть может, хохот.
 Лордиз с Малахом смотрели им вслед, пока в том был какой-то смысл, потом послушали последовавшие звуки. А после ангел сказал:
– Ну, вот, я теперь не Посланник, я теперь Порученец. Прошу следовать за мной... Моя Госпожа.

 » Глава 5.

Глава 5.

 

 

После отбытия Хранителей Адского Пламени, Лордиз с Малахом остались стоять в самом центре Ада, на главной его площади, у фонтана, одни одинешеньки.

Лишь сумрак клубился и переливался вокруг них – живой и не слишком дружелюбный субстрат. Лордиз показалось вдруг, что сумрак – это суть ветер, который по какой-то причине сделался видимым, который увлекает за собой прах забвения и засыпает им все встречаемое на своем пути. А она ведь тоже на его пути, вот в чем  страх-то! Она – следующая. Малах местный, он выкрутится, ему не привыкать, а вот ей, похоже, несдобровать. Угроза показалась столь реальной, а сама ситуация на столько сюрреалистичной и невозможной, что она почти машинально, но сильно ущипнула себя за мочку правого уха – а что как все это сон, и он тотчас рассеется? Из-под острого ноготка на заалевшую кожу навернулась капля крови и скользнула вниз по шее. Боль оказалась не такой уж сильной, она даже не вскрикнула, не поморщилась, но Малах почему-то сразу все заметил.

– Эй-эй! – почти закричал он. – Вот только этого не делай!

Взмахом руки, отозвавшимся легким воздушным касанием, он тотчас устранил кровотечение.

– Ты все-таки не забывай, где мы находимся, – назидательно, для вящей убедительности поднявши перст, сказал он. – Мы в Аду, девушка, не рекомендую забывать об этом. В Аду кровь – жидкость драгоценная, волшебная. И редкая! И ты даже не в силах себе вообразить, какая сила или какое создание может примчаться на ее запах. Прошу тебя, помни об этом и будь осторожна. Ради самой себя.

– Вот как? Да я просто засомневалась в том, что все это реально. Лучший способ проверить – ущипнуть себя. А все оказывается еще более реальным, чем я могла подумать. Дела...

Лордиз в задумчивости опустила голову на грудь. Какая-то тревожная мысль проявилась морщинкой  на ее лбу. Она отмахнулась от нее, как от досадливой мухи. И вдруг хохотнула:

 – Кстати, а у меня скоро месячные. Не хочется шокировать тебя интимными подробностями, но... С этим как бороться будем? Чтобы нечисть, значит, не беспокоилась? Никаких средств гигиены, разумеется, кроме вот этого шлема, у меня с собой нет. Только  шлем в этом деле не помощник, не знаю, в курсе ли ты... Что делать будем, а? Придется тебя звать на помощь, чтобы ты своими пасами кровь останавливал. Или, может, заговоришь как? Ну, что молчишь?

Малах было насупился, но, глянув на Лордиз, быстро сообразил, что та шутит.

– Ничего, – сказал загадочно. – Что-нибудь придумаем. У нас тут тампексов – завались. Специальной конструкции. А если что особенное понадобится, мне и на Землю не проблема смотаться будет. Понадобится – смотаюсь, это не займет много времени. Главное не волнуйся. И – давай, пошли, пошли отсюда, нам уже пора.

Обогнув по пути фонтан, они перешли на другую сторону площади. Прах, так похожий на мелкодисперсный синтетический порошок, шелестел под ногами, завивался змейками и тут же опадал за спиной, плотным слоем укрывая и тропинки, и следы на них. Как по Лордиз, можно было бы никуда не переходить, потому что, по ее мнению, со всех сторон площадь была совершенно одинакова. То есть, повсюду было то же самое, совершенно идентичные громады, став спиной к которым и, соответственно, лицом к фонтану, ты полностью терялся в пространстве, лишенном каких-либо видимых ориентиров. Но, видимо, она еще не научилась замечать особенности и различия этого мира, а вот Малах точно знал, что ему надо, потому что уверенно подвел Лордиз к одной из тех сумрачных громад, что высились вокруг, и что ничем по виду не отличалась от других.

Это определенно была громада, быть может – гора, но ее никак нельзя было назвать домом, в котором  можно жить или хотя бы просто находиться какое-то время. По крайней мере, с точки зрения Лордиз. Но ее проводник думал иначе.

Малах сделал неуловимый жест рукой – и Лордиз совсем не была уверена, что ограничилось одним лишь жестом, хотя никаких волшебных слов она не услышала, – и в боку громады открылся проход. Внутри был все тот же светлый сумрак, что и снаружи. Они вошли, проход едва слышно закрылся за ними, затянулся, как тина в болоте. Лордиз с опаской оглянулась.

– А если мне понадобится выйти? Что тогда? – спросила она проводника.

– Тебе не понадобится, уверяю тебя, – отвечал тот. – Здесь есть все, что тебе может понадобиться. Включая тампексы.

– А если пожар? – не унималась она. – Я должна знать секретное слово – на случай чего!

– Какой пожар? Я тебя умаляю! Вот именно здесь тебе ничто подобное не угрожает.

– Я пленница?

– Что за странные фантазии? Ты гостья. А это – наша гостиница.

– А если мне захочется прогуляться? – настаивала на своем Лордиз.

– Прогуляться по Аду? – Малах с интересом на нее посмотрел. – Если очень захочешь, я устрою тебе такую прогулку. Но ты имей же в виду, что тебе еще на Земле надо жизнь прожить. Не просто это будет сделать, храня в памяти картинки Ада. А, как ты думаешь?

– Хорошо, хорошо, – как бы согласилась с его доводами Лордиз. – Там видно будет. Посмотрим по настроению.

– Вот и посмотрим. Прошу.

Громада изнутри представляла собой нечто, похожее на живой орган – изнутри же. Все округлое, мягких очертаний, никаких резких углов и переходов, никаких дверей и запоров. Окон тоже, как и предполагала Лордиз, и в помине не было. Зато на стены непонятным образом проецировались изображения, все разные, на одном она узнала площадь, которую только что пересекла. Вид на нее был с некоторой высоты, но все равно она тотчас узнавалась.  Другие пейзажи были незнакомы.

– Располагайся, – предложил  Малах, пропуская гостью в предназначенные для нее апартаменты.

Войдя, Лордиз осмотрелась.

Если иметь в виду внутренние органы, апартаменты можно было ассоциативно отождествить с сердцем: два желудочка, два предсердия и короткие трубы переходов. Две большие комнаты, и две комнаты поменьше. Комнаты – это условно, если по земному, иначе же помещения правильней было назвать отсеками. В одном из двух больших отсеков была устроена спальня, во всяком случае, там имелось похожее на кровать возвышение, сотворенное, как и все здесь, из клубящегося сумрака,  им же и застеленное. Малах кивнул в сторону второго большого отсека:

 – А здесь будете репетировать. На те два помещения – он указал на маленькие отсеки – можешь не обращать внимания. Они подсобные и скорей всего не пригодятся. Их можно убрать, но если не мешают – пусть останутся. Не мешают? – Лордиз пожала плечами. – Хорошо, будут мешать или понадобится дополнительное пространство – скажешь. Картинки на стенах выключить легко, надо только в их направлении хлопнуть в ладоши, – и он показал, как это работает. Лордиз попробовала повторить, и у нее получилось.

– Хорошо,  – снова выразил свое удовлетворение Малах. Очевидно, как порученец и распорядитель он нравился себе вполне. – А теперь – отдыхай. И он указал рукой на ложе. – Репетировать начнем, когда будешь готова.

– Я бы хотела увидеть Фила,  – напомнила Лордиз.

– Увидишь, тебе же обещано. Только прошу тебя, не пытайся выходить отсюда и делать что-то самостоятельно. Гнев Хранителя может быть ужасен, мне совсем не хочется, чтобы ты навлекала на себя его гнев. На себя – и на меня.

– Чего ты боишься больше? Дай-ка угадаю...

– Я-то переживу, а вот тебе может прийтись круто.

– Хорошо, – быстро согласилась Лордиз, – буду иметь в виду. Но прошу и тебя учесть, что никаких репетиций не будет до того, как я встречусь с Филом. Если ты не забыл, возможностью и обещанием  этой встречи ты меня сюда и заманил. Так что уж, пожалуйста, постарайся.

– Я помню свои обязательства, – чопорно склонил голову  Малах.

Его волосы цвета воронова крыла серебрились, как и все вокруг, словно присыпанные нафталином. «Поседел от забот на государевой службе», – отметила про себя факт Лордиз. Ее способность подмечать детали на этом свете была такой же острой, как и на том. Собственно, функционально она не заметила никакой разницы после перемещения – и это слегка ее удивляло. Ведь два мира все-таки отличаются как «да» и «нет», как взлет и падение. Казалось так. Во всяком случае, все так привыкли думать. А, если думают, имеют же основания, правда? Ведь не на пустом же месте эти предположения. В реальности же получалось, что различия есть, и они существенны, но и вполне преодолимы – если поставлена задача и есть решимость преодолеть.

Оставшись одна, она хлопками загасила экраны проекций чужих и холодных пейзажей, и бросилась на ложе. Душа ее болела. Она страдала от любви, которая вдруг оказалась под угрозой, и тосковала по любимому, с которым беда уже случилась. Сердце ее рвалось к нему все сильней, и она, закрывая глаза, радовалась наступившему моменту тишины и одиночества, когда ничто не сможет помешать ей предаваться ее печали.

Однако сценарий сна был расписан кем-то несколько иначе.

Да, сумрак принял ее в свои объятья, быстро согрел и легко убаюкал, и на невесомом челне по недвижной воде сон унес в ее в голубые дали. Там в теплой дымке парили те чудесные острова, что грезились ей в детстве, и на которых одних все было так, как ей когда-либо мечталось.

Но – нет, вдруг что-то пошло не так.

«Дзинь!»  – прозвенел незримый райский колокольчик.

И вспыхнул свет.

То есть, он вроде был всегда, но тут стал видимым. И свет, и солнце, и луг, полный сочной зеленой травы и громадных ромашек.

Две девчушки на лугу, одна годочков трех, другая – постарше, одна светленькая, словно кисточка ковыля, вторая темная, как косточка каштана. Обе, одинаково беззубые, беззаботно улыбаются во все свои щербатые мордашки. Они плетут венки из полевого разноцветья и примеряют их друг на друга.

Этого не могло быть никогда, но это случилось однажды, когда на чудесных островах цвели ромашки, и путь туда им еще не был заказан.

«Дзинь!»

И свет меркнет слегка, но не гаснет совсем, нет-нет, совсем не гаснет. И даже, если прищурить глаза, он кажется слишком ярким. Особенно если смотреть прямо на окна.

В бесконечно огромной комнате много окон, очень много, они занимают целую стену, бесконечную стену, разбежавшуюся вширь, слева направо, или – справа налево, вереницей окон, слившихся в вышине с небесами. Что там, за окнами, не разглядеть, да как-то и в голову не приходит пытаться это сделать.

Потому что в комнате полно детей, очень, очень много детей, и все смотрят на нее, указывают пальцами на нее, а ей, во что бы то ни стало, следует этого не замечать. Не видеть. Не слышать. Не знать. Не отвечать. Но она, конечно, и видит, и слышит, и знает. Только и дети в комнате вроде бы уже и не дети. Подростки, маленькие взрослые. И среди них одна, с волосами цвета ковыля, и смеется, и тычет в нее пальцем, и кричит, почти кричит во все горло:

«Шая-вая вот такая,

Чундр-мундр вот такой,

Там и дырочка такая,

И крючо-очек вот такой!»

А после, не стесняясь, объясняет, что то за дырочка, что за крючочек. Она младше сестры, но уже все-все знает. Она уже все испытала-попробовала. Почему же ей-то так стыдно, почему все смеются над ней? Почему...

Только ведь Фила там не было. Ведь не было? Она его не видела, не помнит его там. Откуда же ему знать? Фил!

Дзинь! Дзинь-дзинь! Дзинь!

Это что? Это кто так настойчив?

Дзинь-дзинь-дзинь!

Воды сна отхлынули быстро, потому что это особые воды.

Лордиз проснулась легко, будто и не спала вовсе, и в момент пробуждения все еще был слышен звон того райского, из сна, колокольчика.

Лордиз открыла глаза и колокольчик увидала.

Маленький серебряный колокольчик все еще восторгался звоном в руке у ангелочка, который стоял посреди спального отсека. Когда же ангелочек увидел, что Лордиз распахнула глаза, он раскрыл ладонь, и колокольчик растаял в воздухе.

Ангелочек был хрупок, изящен и златовлас. Неземной красоты и изящества, что было ожидаемо, и все же ошеломительно ново. Крылья были при нем, и струились за плечами, словно плащ из подбитой пухом искрометной огненной материи. Он походил на экзотическую орхидею из райского сада. Лордиз подобной никогда не встречала, но знала точно, что только в эдемском саду и больше нигде таким дивным цветам место.

Какое-то время она молча любовалась видением, потом спросила:

– Ты кто, чудо чудное?

Ангелочек серебрился, словно полночный лунный луч на водном зеркале, даже золотые его волосы золотились по-лунному. Его голос прозвенел точно так, как звенел до того колокольчик.

– Я друг, тебе не нужно меня бояться.

– Да я и не боюсь, – ответствовала Лордиз. – Хотя, быть может, и следовало бы.

– Нет-нет! – горячо запротестовал ангелочек. – Бояться не следует. Я здесь чтобы помочь тебе!

Его фарфоровое личико источало искренность и достоверность. Да разве могло быть иначе? Другие выражения лица ангелам несвойственны, только со знаком плюс, об этом знают все.

«Еще один помощник», – с легким раздражением подумала Лордиз.

Смотреть на ангелочка вот так, лежа в кровати, было приятно и покойно. Словно на свечу в ночи, или, скажем, на цветик-самоцветик. Можно было от созерцания даже впасть в медитативное состояние. И все же, Лордиз сделалось неспокойно и даже тревожно. Она и раньше никогда не любила неожиданностей среди ночи, но здесь к внезапности визита примешивалось и еще что-то, некая перчинка, даже, чувствовалось, изрядная ложка перца. Это настораживало. Поэтому она приняла на ложе сидячее положение, подтянула к себе ноги и обняла колени руками, как бы возведя между собой и пришельцем защитный редут. Естественная защитная поза.

– Ты кто, голубчик? – спросила.

– Ты не должна меня бояться, – повторил ангелочек. – Я друг.

– Это я уже поняла, – согласилась – частично –  с его словами Лордиз. – Но хотелось бы услышать подробности: что за друг, и с какой стати ты нарушаешь мой сон. Наверное, для ангелов сон неведом, даже золотой сон, не знаю, но для нас, людей, он жизненно необходим. Давай, давай, колись, кто ты, что за друг, откуда взялся и каким образом попал сюда? Друзья, знаешь, разные бывают; некоторых друзей... Словом, рассказывай, займи даму беседой, раз уж дама по твоей милости лишилась сна.

– Твои подозрения в мой адрес совершенно безосновательны, – всплеснул ангелочек  – Лордиз могла называть его только так, уменьшительно  –  руками. – Еще раз подтверждаю, что я друг, и действую исключительно из личных дружеских побуждений. Это значит, что никто за мной не стоит, и никто меня сюда не посылал. Вот так. Я сам пришел.

– Хорошо, хорошо! – Лордиз умиротворяюще и успокаивающе подняла руки ладонями вверх. – Хорошо. Но ответить на простой вопрос –  кто ты? – ты можешь? И почему, черт побери, притащился среди ночи?!

– Прошу тебя, прошу! – всплеснул, в свою очередь, гость ручками. – Не поминай... того... А то тотчас же объявится. Они же здесь, рядом. Не отвяжешься потом, и вообще, хлопот не оберешься.

– Ладно, не буду! – Лордиз уже теряла терпение. – Ну, так говори сам, что из тебя все клещами тянуть приходится!

Ангелочек закивал головкой, но выдержал еще небольшую паузу, окончательно собираясь то ли с силами, то ли с мыслями. Было видно, что слова даются ему не слишком легко. То есть те слова, которые были по существу.

– Я друг, – наконец, начал он перемалывать вязкую кашу во рту в слова, – и этого достаточно. Пусть пока что сохранится мое инкогнито, придет время, и ты все узнаешь. Но есть одно важное обстоятельство, которое я имею намерение тебе раскрыть. Я уверен, что ты должна это знать.

– Говори, – кивнула головой Лордиз. Ох, что-то такое она почувствовала. Что-то тихонько задребезжало в ее груди, какая-то струна, одним концом привязанная к страху, а другим к истерике. И то, и другое зашевелилось в ее душе, она вдруг осознала, как же все это время была близка к срыву и, оказывается, все время ждала событий со знаком минус. Постаралась взять себя в руки, не такие миниатюрные, как у ангелочка, но тоже, в общем, не большие и слабые. – Продолжай, я слушаю.

Ангелочек молитвенно сложил ладошки перед собой.

– Ты в опасности, – проникновенно и доверительно сообщил он. – Тот, кого ты называешь Фил, в опасности тоже. Но он в опасности неизмеримо большей. С ним по сути все уже произошло, и все в отношении него решено. Тебе обещана с ним встреча, но она скорей всего не состоится. Симеон ее не допустит.

– Почему? Выражайся ясней!

– Я стараюсь. Твоя встреча с Филом не должна состояться, потому что иначе откроется, что на самом деле и он, и ты, стали жертвами заговора. Заговор – реальность.

– Что за заговор? – встрепенулась Лордиз. – В чем он состоит? Ни о каком заговоре я не знаю. Ну-ка, объясни.

– Конечно, ты и не должна знать ничего, кроме того, что знать должна, – вздохнул ангелочек. – Целью заговора было заманить тебя сюда. Совершенно верно, главное условие здесь – добровольность, чтобы ты сама изъявила такое желание. С этой целью была организована двойная ловушка, в первую попался твой бойфренд, то есть приятель, а во вторую с Филиппом в качестве приманки – уже ты. Как ни крути, это заговор, что не слишком приветствуется и в нашем мире тоже, поэтому правду о нем постараются скрыть.

– От кого скрыть? – Лордиз была ошеломлена, как-то так. – От меня?

Ангелочек саркастически улыбнулся и покачал головой.

– Конечно, тебе тоже не собираются говорить всего. Использовать тебя втемную – это правильно. Но и зная что-то, и не зная ничего, у тебя все равно не будет выбора, как поступить. Нет, все скрыть хотят от... – он поднял обожающие глазки вверх. В совокупности со сложенными перед грудью ладошками все выглядело очень... аутентично.

– От Гос!.. – вскричала Лордиз.

– Тс-с-с! – прервал ее Ангелочек. – Не надо никого называть!

– Но разве от Него можно что-то скрыть? – Лордиз перешла на шепот.

– Я думаю, что нет, а кто-то думает иначе. Вопрос воспитания и культуры. И приоритетов. Я хочу служить Ему вечно, а кто-то предпочитает служить себе. Но порассуждать на общие темы можно будет потом, когда настанет время. Сейчас времени на разговоры нет.  И мое к тебе предложение таково: если ты хочешь увидеть своего, как я понимаю, возлюбленного, ты должна действовать немедленно. Доверься мне, и я проведу тебя к нему.

– Но мне запрещено покидать это место и предпринимать какие-либо самостоятельные действия!

– Я знаю. Но теперь у тебя действительно появился  выбор: покорившись, потерять все, или, поступив по-своему, обрести то, что должна по праву.

– Что можно обрести мне в этой ситуации? – спросила Лордиз то ли его, то ли себя саму. – Я всего лишь человек, оказавшийся в мире, где властвуют силы, мне недоступные.

– Человек – полноценная сила, – тихо, но с интонацией, за которой угадывался некий тайный смысл, отвечал ангелочек. – А обретешь ты правду. Только ради правды – после любви – стоит идти на любые риски. И только зная правду можно делать выводы и строить планы. Не зная правды, ты обречена играть вслепую по чужим шпаргалкам, поэтому всегда будешь в проигрыше. У тебя здесь сошлись и любовь, и возможность узнать правду – воспользуйся ею, узнай ее, какой бы она ни была. Тебе пообещали, что ты сможешь увидеть Филиппа, но отказались дать поговорить с ним. Почему, как ты думаешь? И где гарантия, что увидишь ты именно его, а не фантом бездушный? Я предлагаю тебе сделать выбор в пользу личной встречи и беседы с любимым. Конечно, ты рискуешь, но... Как там у вас говорится? Кто не рискует...

– ...тот не пьет шампанского.

– Именно. Таков мой совет, если хочешь...

Лордиз вскочила с ложа. Ее тело затрепетало упругим звоном, как перед забегом на длинную дистанцию.

– Я готова. Веди, – сказала. И, схватив, прижала к груди мотошлем.

– А это зачем? – ангелочек указал на шлем. – Думаешь, понадобится?

– Не знаю. Не бросать же? Он мне дорог, в конце концов. Веди!

– Дай руку. Да не волнуйся так, расслабься, путь неблизкий, но мы его преодолеем тотчас.

Прикосновение к руке ангелочка в душе девушки всколыхнуло знакомое уже ей чувство восторга. Так было с Майей Ангелос когда-то. Кажется, что целая жизнь прошла с того момента.

В этот раз не возникало никаких железных шторок из матового металла, просто пространство завертелось в одну сторону, потом в другую, а когда все успокоилось, они пребывали уже совсем в другом месте.

Это место было едва ли не самым необычным из тех, что уже довелось ей видеть на этом Том Свете.

По форме это был большой куб, громадный куб, каждая грань которого была соизмерима с величиной футбольного поля, и они находились внутри него. Куб был сотворен все из того же самосветящегося сумрака, не дающего и не предполагающего теней. И еще – куб вращался, медленно и неотвратимо, как огромный лототрон, который не остановится, пока не выпадет тираж. В качестве разыгрываемого шара внутри куба был один единственный человек, его фигурка виднелась довольно далеко, посередине нижней грани куба. Поверхность постоянно сдвигалась,  и в ответ человек был вынужден перемещаться тоже. Он не знал покоя и совершенно измучился, хорошо еще, что поверхность под ногами двигалась относительно медленно, и идти ему приходилось все время вниз. Иногда, выбившись из сил, человек садился и отдыхал какое-то время, пока пол за его спиной не вздыбливался и постепенно не становился  стеной. Когда держаться делалось уж невозможно, человек просто съезжал по наклонной вниз. Съезжал на чем сидел. И этот способ передвижения мог быть вполне приемлемым, но, видимо, что-то там было не так, в чем-то была закавыка. Потому что, съехав вниз по слегка взъерошенной сумрачно светящейся поверхности, человек весьма резво вскакивал на ноги и бежал вперед, то хватаясь руками, то прихлопывая по обожженному, очевидно, заду. Потом он переходил на шаг и уныло брел, поскальзываясь и припадая на колени, все вниз и вниз. Об отдыхе или сне не было и речи. Напротив, иногда куб обретал еще одну степень свободы и начинал вращаться влево или вправо. О, тогда траектории, выписываемые мучеником, делались вовсе уж замысловатыми. Но так продолжалось не долго, потому как совсем уморить грешника, видимо, никто не собирался, напротив, когда тот вовсе лишался сил, движенье куба упорядочивалось в одном направлении и даже слегка замедлялось, давая страдальцу хоть слабую, но передышку.

Все это Лордиз наблюдала с высоты, паря в объеме куба вместе с держащим ее за руку ангелочком. Кивнув, тот указал ей на человека внизу под ними.

– Вот твой возлюбленный. Ну как, скажи, могли они показать тебе такое? Не показали бы, поверь. Теперь же ты сможешь с ним поговорить. Только тебе придется спуститься вниз и идти с ним рядом. Другого способа нет, уж извини.

Долгим взглядом Лордиз впилась в бездонные глаза ангелочка, в бездонности их тщась разглядеть и распознать подлинные мотивы, им двигавшие, и еще ответ на вопрос, а не зря ли доверилась она ему? И показалось, и стало совершенно ясно, что зря, что не следовало. Но дело уж было сделано, и путь назад отрезан. А рядом, принимая муку, был ее любимый, и она готова была с ним разделить его участь. Потому сказала коротко: «Отпускай!»

Ангелочек медлил.

– Вот что еще, – сказал он, наконец, вкрадчиво. – Ты должна знать. Полезно будет... Твоя сестра... Ее уж нет в живых. Спроси о том Филиппа.

И, пресекая лишние вопросы, поспешно отпустил ее вниз.

Лордиз не сразу уловила смысл сказанного. А когда поняла, почва ушла у нее из-под ног.

Грань куба упруго приняла ее и тут же стала выскальзывать, уплывать в сторону. В какой-то степени, поначалу, это было даже забавно. Словно на детском аттракционе. Но сразу стало очевидно, что долго в таком состоянии быть невозможно. Не продержаться. Однако же Фил держался! И возможно, что впереди ждала его такая вечность.

Не теряя времени и стараясь не тратить понапрасну силы, она побежала к Филу.

И только тут в сознании молоточком затюкало: «Что? Что он сказал про Соню?»

Подбежала и прильнула к нему, обняв за плечи. Фил отшатнулся и глянул на нее взглядом диким, в котором кроме страха не было ни узнавания, ни пониманья происходящего – ничего. Он был испуган, подавлен, жалок и несчастен – в общем, такой коктейль пролился на душу Лордиз, тут же превратив ее в кипящую и пузырящуюся язву. Несколько долгих мгновений Фил находился, словно в прострации, затем в его глазах мелькнуло что-то живое и, следом, на его лице забрезжил слабым отблеском рассвета блик узнавания. «А-а-а, это ты», – протянул он после долгой паузы, и икнул. «Спасибо, хоть не пукнул», – подумалось Лордиз, и тут же она обозвала себя глупой дурой за дурацкую ту мысль. Она схватила его за лохмотья, в которые он был облачен, и в которых с большой натяжкой можно было признать остатки  элегантного костюма, что был на нем еще вчера, и с силой потрясла его.

– Ну, Фил, давай, скорее приходи в себя!   Это я, Лордиз. Нам надо поговорить, и времени нет, совсем-совсем!

Мутный взгляд Фила медленно, но прояснялся. И вдруг зажегся, как лампочка над люком самолета перед прыжком. Он ухмыльнулся.

– А, это ты… Лорейн! – сказал он хрипло и, сглотнув слюну, прочистил горло кашлем. – Ты здесь как оказалась?

О, только он, лишь он один так звал ее – Лорейн.

В душе Лордиз вскипела буря чувств, созвучных и равнозначных неистовству любви. И ноги едва не подкосились, вдруг ослабев, так что уже Фил подхватил и поддержал ее. Они скользили рядом по наклонной грани куба. Глаза Лордиз непрестанно заполнялись соленым половодьем слез, которые, переливаясь, текли ручьями по щекам и с них срывались каплями под ноги. Глядя на нее тут прослезился и мачо Фил. И это не было предосудительно. Это было нормально и соответствовало логике момента.

Логике момента так же соответствовало поторапливаться. Поэтому Лордиз постаралась взять себя в руки. Она кулачком утерла слезы, потом выудила откуда-то из неведомого кармашка крохотный белый носовой платок и шумно в него высморкалась. Скомканный платок зажала в руке.

– Прости, – сказала она Филу. – Невозможно все это выносить. Поверь, просто сил никаких уже нет. Объясни мне хоть что-нибудь, что на самом деле происходит? Я ничего не понимаю! За каким чертом тебя понесло на тот мост через пролив? Что произошло на мосту? Рассказывай быстро, без твоих обычных штучек. Чувствую я, что времени нет совсем. Давай же, ну!

Взгляд Фила сделался уже вполне осмысленным, собственно, это уже был тот его взгляд, который Лордиз так хорошо изучила: холодный, жесткий, властный, не допускающий проникновения извне.

– Что ты хочешь знать, детка, – ответил он вопросом и принялся оглаживать свою короткую и недавно еще холеную бородку.

– Слушай, давай без дураков! – в свою очередь взорвалась Лордиз. – Меня притащили сюда следом за тобой, и есть вариант убраться отсюда нам обоим, вместе. Ну, пожалуйста, Фил, рассказывай. Я же не просто так, не ради любопытства.

– Ну ладно, мне скрывать нечего. По мосту я просто проезжал, потому что у меня были дела на той стороне залива. Какие дела – тебя не касается, и к делу никакого касательства не имеет. На мосту, прямо на середине, я заметил Соню.

– Соню!? Ты точно ее видел? Она жива?! – Лордиз была взбудоражена и совершенно сбита с толку.

– Да, я увидел твою сестру, Соню, – взгляд Фила уплыл в сторону. – Которой уж никак там быть не должно! В том смысле, что ей нечего там было делать. Но, совершенно точно, это была она, и, по виду, собиралась прыгать вниз. Я был шокирован, поверь, и сразу остановился. Но когда подбежал к ней, она уже взобралась на парапет моста. Я пытался ее удержать, но здесь произошло что-то уж вовсе непонятное. Соня повернулась ко мне, и оказалось, что это уже вовсе не она, а кто-то совсем мне не знакомый. Какой-то тип со смоляными волосами...

– В серебряном плаще?

– ... и в серебряном плаще. Ты его знаешь?

– Встречалась, кажется. Значит, ловушка, правда.

– Что за ловушка? О чем ты?

– Потом, любимый. Продолжай!

– Тот тип схватил меня за руку и, падая, утянул за собой. Я не мог ему противостоять, в нем была необъяснимая сила. С ужасным хохотом он выдернул меня с моста, и мы понеслись куда-то, не вниз, но в темноту. И до воды мы не долетели, во всяком случае, я этого не помню. Очнулся уже здесь... И с того самого момента эта чертова коробка все вертится и вертится вокруг меня, а я вращаюсь с ней. Что это вообще такое? Где мы? Ты знаешь? Объясни!

– На Том Свете мы, милый, на Том Свете.

– Шутишь?

– Если бы!

Лордиз увидела, что на лицо Фила вновь опустилась пепельная маска страха.

– Не отчаивайся, – поспешила успокоить его она. – Вполне возможно, что удастся тебя отсюда вытащить. Делов всего-то –  победить в состязании.

– В каком состязании?

– В певческом...

– А, да... Ты же певица...

Что-то было в его тоне такое, что больно царапнуло ей самолюбие. Она хотела поговорить об этом, и еще о Соне, но не успела.

Вдруг ниоткуда сорвался ветер, все завертелось, поднялось, и началась форменная свистопляска. Все-то так на Том Свете – то гробовая тишина и полное забвение, то свистопляска, и гром, и молнии.

Вихрь подхватил их, закружил и поднял, увлекая. Пространство вокруг обрушилось, превратившись в проваливающийся куда-то и отлетающий, прошитый пунктирами искр и молний поток. А когда все вновь стало утверждаться, обретая очертания, оказалось что они оба зажаты в кулаке, в огромном кулаке Симеона, и тот, выгнув бровь, прищурившись сердито их рассматривает. Карусель мельканий вокруг угомонилась, и из иссякшего потока выступила свита, Хранители Адского пламени, все девятнадцать. Ангелочка рядом не было и в помине. Сколько ни вращала Лордиз глазами, потому что ничем другим она и пошевелить не могла, нигде его видно не было. Испарился, значит, или был унесен потоком.

– Ну, –  громом пророкотал Симеон. – Что все это значит? Я спрашиваю, как все это понимать?

От его тона, от вида полных бархатной угрозы его свирепых глаз мурашки поползли по телу Лордиз. И, видимо, перескочили на Фила, поскольку тот вдруг  заерзал и завертелся тоже.

– Что ж ты молчишь? – Симеон обращался конкретно к Лордиз. – Не тебе ли было велено: никуда не выходить! Было или нет? Было! Так что такое?  Почему ослушалась? И, к слову, как ты сюда попала? Это мое личное пространство, сюда никто не имеет ни права, ни, как мне казалось, возможности проникнуть. Но все-таки проник! Кто это сделал?

Пальцы Симеона в гневе сжались так, что у Лордиз затрещали ребра, а у Фила рядом  пошла ртом пена, неопрятно оросив его бородку. У мачо тут закатились вверх глаза и, похоже, ему было не до разговоров, о чем бы они ни велись. Лордиз из последних сил пыталась сохранить самообладанье. Изловчившись, она просунула согнутые в локтях руки между  грудью и пальцем Хранителя, и с силой стала его отталкивать. Маловато было у нее сил, чтобы противостоять разгневанному архангелу, но он все-таки что-то такое почувствовал, понял, что пережал слегка, и ослабил хватку. Высвободившись, вниз полетели какие-то обломки, тогда Лордиз сообразила, что трещали не ребра, а был раздавлен ее злосчастный, ее любимый мотоциклетный шлем.

– Сама виновата, – отрезал Симеон в ответ на мысли, прочитанные им  в полыхнувших  ее глазах.  – Сама во всем ты виновата, поэтому – не осложняй. А лучше расскажи мне, как ты сюда попала? Сама не могла, значит, кто-то провел. Отсюда вопрос: кто провел?

Лордиз уже  поняла, что ангелочка рядом нет. «Свалил, – думала. – Свалил. Правильно, что ему тут делать? Ох, подстава...»

– Не скажешь? – продолжал наседать Симеон. – Не скажешь... А я так думаю, что ты и сама не знаешь, кто был твой проводник. Добродей в кавычках, пойми, в кавычках, потому что именно добра он тебе не желал. Ни тебе, ни этому... И были у него совсем другие цели, и я догадываюсь, кто это был, и чего он хотел добиться, притащив тебя туда, куда запрещено – в мои личные владения. А ты молчи, молчи, целей будешь. Я и без тебя все узнаю. Что, желаешь говорить? Ну, наконец, уважила.

Видя, что Лордиз порывается что-то сказать, но ей элементарно не хватает воздуха, Симеон еще ослабил нажим своих железных пальцев.

– Говори, что хотела, – приказал.

– Я поняла, я знаю – это была ловушка, – тяжело отдуваясь, выговорила Лордиз. – Двойная ловушка. Первым в нее угодил Фил. Вы его заманили на мост через залив. А потом, используя его, как наживку, в ловушку заманили меня. Конечно, я попалась! Ведь я люблю его. И все это ради того, чтобы заставить меня спеть на конкурсе. А разве нельзя было просто попросить? Поговорить по-человечески, сказать, мол, надо, и я, возможно...

– Ловушка, ловушка, – прервал ее излияния Хранитель. – Да, ловушка. И я горжусь тем, как тонко она была устроена! Попросить, говоришь? Нет, не получается. Нам мало, чтобы ты просто выступила. Просто выступить и я могу, и вон, любой из них, – он кивнул на свиту. – Надо не просто выступить, надо победить. Но, чтобы ты подпрыгнула до неба, чтобы раскрылись все твои возможности, – а лишь так можно выиграть, поверь, – надо было поставить тебя в соответствующие условия. И все было просчитано и сделано правильно. О чем говорит тот факт, что кто-то начал интриговать против тебя и против нас? Они тебя  – еще не боятся, но уже опасаются. Значит, ты можешь победить. Можешь! Потенциально. Они это почувствовали.

– Кто они?

– Наши соперники. Кто-то из окруженья Светлейшего Смотрителя Райских Кущ. А может быть он сам, к чему я склоняюсь думать.

Он, вздохнув, еще посуровел лицом и принялся покусывать появившийся на нем специально для того роскошный ус. Вздохнул еще.

 – Что ж, так значит так. Теперь тебе придется стараться вдвойне, втройне. Потому что условия нашего соглашенья изменились. Я их изменил. Теперь ты вернешься домой, лишь победив на конкурсе. Только победа даст тебе такое право! Таково мое условие. Да, а не надо было своевольничать. Что же касается твоего э-э-э... друга... Забудь о нем...

– Как забудь?! – закричала Лордиз. – Нет, на таких условиях я вообще петь не буду. Вообще. Не буду. Сам пой. Как умеешь.

– Да зачем он тебе нужен такой? – скривив губы, спросил Симеон. –  Ты посмотри на него. Посмотри! Он уже ни на что не годен. Он никто!

– Ничего, ничего... Да я за ним сюда... Да я ради него ввязалась в эту авантюру! Словом, мое дело. Мне решать. Но решать я буду, только вернувшись с ним обратно.

– А знаешь ли ты... Впрочем, ладно, как хочешь. Пусть будет так. Но для начала выиграй состязанье. Потому что, если не выиграешь, я вас обоих так укатаю, что никто не раскатает. Даже я сам. Все. Устал я от вас, слушай! Проваливайте!

И он подбросил их в воздух.

Давно застоявшийся наготове тугой воздушный вихрь подхалимски взъерошил  ус Симеона и тут же ухватился за Лордиз с Филом. Он обвил их тела, закружил и оторвал друг от друга, разнося по разным  пространствам и не пересекающимся измерениям.

Что-то в очередной раз оборвалось в ее душе. Съежившись и сгруппировавшись, она ухнула в неизведанные еще пучины ужаса и отчаянья.

«Ну, все, – успела подумать Лордиз прежде, чем исчезнуть. – Теперь это навсегда!»

 

 » Глава 6.

Глава 6.

 

Пугливая мысль еще пульсировала в ее голове, еще источалась зеленым тоскливым светом в поисках осознания, когда шумный вихрь хлопнул в ладоши и сгинул, оставив ее в покое на отмели светлого пространства. Жизнь ее продолжилась новым мгновением, как ни удивительно, и сделала она это в том помещении в Сумрачной громаде, которую Лордиз, наверное, по ошибке, считала своей спальней. Как оказалось, вполне своей ее считал еще кое-кто.

Сам Симеон 001, Хранитель того, что хранить следовало, возлежал на спальном ложе. Развалясь, подперев голову рукой, он задумчиво и с интересом разглядывал появившуюся перед ним девушку, теребя при этом кончиками пальцев заигрывающие с ними золотые теперь локоны. Словно и не разговаривал с ней лично несколькими мгновениями раньше. Как он сам оказался в комнате быстрей ее, для Лордиз навсегда так и осталось загадкой. Распростертое на ложе, укрытое облившим его, словно вакуумная упаковка, невесомым серебряным плащом, тело Симеона было прекрасно. Но все же, это было тело ангела, а не мужчины, и у Лордиз мелькнула неожиданная фривольная мысль, что, как на ее вкус... Симеон, видимо, сам что-то такое ощутил, понял, что не прав, что пауза несколько затянулась и не приносит новых очков, что дальше тянуть нельзя, поэтому подобрал ноги и сел, приняв более строгую, приличествующую его сану  позу. Плавно отвел десницу в сторону; отвечая движению Хранителя, материя за его спиной вздыбилась и скомпоновалась на манер множества персидских подушек и подушечек и трепетно приняла его тело и его руку. Он заботился о своем имидже, имидж отвечал ему взаимностью.

– Не понимаю, – изрек Симеон. – Не понимаю, что тебе здесь не понравилось? Что не устроило? Ведь все условия созданы для труда и для отдыха. Или не все? Может быть, я чего-то не догоняю? Так ты скажи, мы открыты для общения. Если чего-то не хватает – скажи. Все, что в нашей власти... А в нашей власти, думается, не мало.

– Уверяю тебя, Хранитель, дело вовсе не в бытовых мелочах... – предприняла Лордиз очередную попытку оправдаться. И снова неудачную.

– Ну, так занимайся делом! – вновь полыхнул эмоционально Симеон. Парень он, судя по всему, был очень горячий, вспыхивал легко, как триметилалюминий, а потом очень и очень долго, плюясь искрами и фыркая дымами, остывал. – Делом занимайся, да!

Он вскочил с ложа и направился в ту сторону, где, по его мнению, был выход. Или вход куда-то еще. Вообще-то ему было все равно, и куда бы ни шел, он шел, куда ему нужно, просто сейчас правильное направление совпало с одним из малых отсеков. Там он остановился и, обернувшись и потрясая перстом, провозгласил: «Глаз не спущу!» И исчез. Просто, растворился в воздухе, как чеширский кот, оставив после себя не улыбку, но едва заметную эфирную рябь да абрис потрясаемого перста, но и они быстро пропали.

Лордиз некоторое время стояла, оторопело глядя вослед начальнику, положив усталые, слегка согнутые в локтях руки ладонями на бедра и поникнув головой. Ей уже не хотелось, чтобы было чудесатей, потому что чудес всяких  случилось достаточно, и была она ими сыта по горло. Потом поискала вокруг себя, на что бы можно было сесть, но в отсеке кроме ложа ничего больше не было, никакой другой мебели, и она присела на его краешек. Боже, думала она, кто бы знал, как все это невыносимо, как тяжело! На душе было противно и тоскливо, в высшей степени, до того, что хотелось выть. «Вот и повою», – подумала она, имея в виду скорую репетицию. Повыть-то она повоет, но вот как с этим вытьем выиграть конкурс? А ведь ей во что бы то ни стало надо выигрывать, иначе никак, иначе нельзя. Вот и задачка: как выиграть?

До нее вдруг дошло, что воздух, которым приходилось дышать, сделался горьким на вкус. Это был уже не прежний бекон, а как бы слегка пережаренный продукт, словно Симеон в сердцах добавил огоньку и перегрел плиту. «Что теперь подмешивают? – озаботилась. – Чем кормят? Что скармливают?»

Определить не удавалось.

Тоскливая нота, тенькнув, повисла над головой, медленно поднялась под необозримый купол потолка, и зазвучала. Звук нарастал, приходя в резонанс  с соответственно настроенными струнами в душе. Этой лавине поддаваться не хотелось, но противостоять было нелегко.

К счастью, Лордиз недолго оставалась одна. Не успела она три раза вздохнуть и, заплющив глаза, как следует задуматься, как  в отсеке появился Малах. Он не присутствовал на предыдущей разборке, поэтому свежо полыхал негодованием.

– Ну, как же так! – начал он с порога. – Как же так? Ведь я предупреждал: не навлеки на себя гнев Хранителя! Я предупреждал?

– Предупреждал, – устало вздохнув, согласилась Лордиз.

– И что теперь? – разводил руками Малах, вопрошая. – Теперь что? Что будем делать?

– Ладно, не кипишуйся, – успокоила она его. – Не истери раньше времени. Будем жить. Жизнь, как выясняется, продолжается, даже в смерти, даже после нее. И пока жизнь жива, надежда нас не покинет. Да?

– Конечно, это так… Но что теперь делать?

Лордиз подняла руку, остановив слово проявления Посланника.

– Погоди, погоди, – сказала. – Давай – потом? Потом мы с тобой сядем, и поговорим обо всем, о чем ты захочешь. А пока, пока я хочу побыть одна. Я могу побыть одна?

– Можешь, – согласился Малах. И махнул рукой. – Можешь. Он был раздосадован и недоволен и ей, и собой, и всем. – Ладно, отдыхай, – сказал. – Но, я тебе прошу, больше никаких авантюр. Вот просто теперь, с этого момента ты – паинька-девочка, поняла? Договорились? А то, иначе, я умываю руки.

– Вот ты какой! Руки он умывает... Чистюля... – оценила его Лордиз. – Ангел в белых перчатках.

– Почему  в перчатках? – не понял иронии и просто не понял человеческого оборота речи Малах. – Нет у меня никаких перчаток. А вот ты имей в виду, что скоро репетиция.

– Ладно, – устало кивнула гостья. – Как скажешь. Разбудишь, как только. И приготовь воды.

– Воды?

– Да, воды. Мне же надо будет чем-то смочить горло? Надеюсь, это будет не вода забвения.

– А, вот что, – осознал задание Малах. – Тогда – нектар. Нектар подойдет?

– Подойдет... Не знаю... Не пробовала... Посмотрим...

Поняв, что ей уже просто совсем не до общения, Посланник ретировался, по обыкновению оставив после себя слабый запах флердоранжа вперемешку с озоном. Уловив его, Лордиз горестно вздохнула о том времени, когда услышала аромат впервые – словно это было давным-давно, в другой и даже не в ее жизни. Как бы там ни было, тогда еще можно было во все это не ввязываться. Но как можно было всего этого избежать? И можно ли?

Она откинулась на ложе, услужливо прогнувшееся под ней. Его поверхность словно расплавилась  и сотворила слепок ее тела. Лежать было чрезвычайно удобно, но если бы тут было одеяло, она накрылась бы им с головой. Только ничего такого не было и в помине, не наблюдалось. Даже шлем, и тот пропал. Она снова загрустила. Легла на бок, закрыла глаза и, сжавшись комочком, зажав ладошки между коленками, попыталась уснуть. Скорей всего, что ничего у нее не получилось. То есть мысли, когда она дала им волю, тут же умчали ее  прочь, но только вряд ли то был сон. Да и мысли возникли странные.

Внутренний тиран, под деспотию которого угодила она немедленно, едва лишь закрыла глаза, ждал ее там, где раньше всегда жили сны. Он оказался  драконом о трех головах, которые суть были воображение, воспоминания и сожаление. Действовали они целенаправленно, сообща, как хорошо сработавшаяся тройка: одна выискивала и подбрасывала на рассмотрение темы, другая, не жалея красок поярче, рисовала картины, как и что могло быть по сравнению с тем, как было, а третья рвала душу сожаленьем, что все сложилось иначе, не так, как могло и как желалось. Вот уж когда Лордиз захотелось выть, и она даже пару раз дала себе волю и таки подвыла. Тихонько это сделала, видимо, потому что никто не прибежал, перепуганный, посмотреть, в чем дело. Не хорошо это было, плохо. Не следовало потакать тем свои чувствам и качествам, которые делали ее слабой и уязвимой. А вот что надо было сделать непременно, так это разобраться во всем обстоятельно, разложить по полочкам все известные ей обстоятельства и факты, и попытаться вычислить то, что неизвестно, но возможно и предполагается. И тогда она своей маленькой железной ручкой свернула шею воспоминаниям, перекрыла кислород воображению и затолкала камень в горло сожалению, покончив с драконом на данном этапе его существования. Оказалось, что никакого сна уже нет, и не будет, хотя  она и продолжала делать вид, что спит глубоко и беспробудно. Мысли, освободившись на время от призраков и химер, признали ее власть над ними и право управления, перестали скакать, как хохлы на майдане, отсалютовали и выстроились в шеренгу. Оставалось только оценить все известное и расставить факты по ранжиру, по достоинству и значимости.

Что же получалось, какой вырисовывался сюжет ее истории в свете последних событий?

Сюжет, может, до конца и не ясен еще, но совершенно бесспорно, что ее участие в конкурсе стало беспокоить еще кого-то, кроме Хранителя и нее самой. Кого? Очевидно, противоположную сторону, команду соперников. Ясное дело, что теперь возьмутся они за нее вплотную, а она как никогда беззащитна. Вообще, как может простой человек защитить себя здесь, на Том Свете? А, похоже, что никак. Нет у человека ни средств, ни  возможности, чтобы обезопасить себя на Том Свете, потому и не живет он там, а, попав, никакими правами не обладает. Поэтому и вертят им, как марионеткой, кому не лень. Тем более что по сравнению с обычным человеком любой местный обитатель выглядит всесильным чародеем. И человек даже не в состоянии предположить, что от кого можно ждать, ему всегда приходится держать в уме, что у собеседника под плащом может оказаться волшебная палочка, или он слово какое волшебное знает, и, если рассердится, либо палкой взмахнет, либо слово свое брякнет. И пиши, тогда, пропало. Вот как тот ангелочек. С виду совсем безобидный, и мухи, кажется, не обидит, но появляется  прямо на закрытой репетиционной базе, куда никто его не приглашал. Он, видимо, может пролезть куда угодно, такой проныра, ибо запоров и запретов для него не существует. И он предлагает устроить ей свидание с Филом. Конечно, она соглашается! А как она могла иначе? Тут же все просчитано. Даже при том, что искуситель не называет себя, она все равно соглашается. Более того, она и сама бы пробралась к Филу, если бы могла, если бы знала, как это сделать, несмотря на любые запреты. Каким хитроумным способом ангелочку удается доставить ее туда, где содержат Фила, интересно, конечно, но не это главное. Потому что Фил сейчас просто в ужасном состоянии. За что же так его мучают, так сурово с ним обходятся? Ой, что-то здесь не  так. Ведь не террористы Хранители, а он не заложник, зачем же его истязать, если она и так на все согласилась? А Фил уже сейчас запуган и затравлен, с ним нормально и не поговоришь. Что ни спросишь – то шарахается, то о чем-то мямлит невразумительно. И тут, на самом интересном месте, появляется Симеон. Как же мы без него могли обойтись! Кто-то очень вовремя прозвонил в свой колокольчик! И думается, что тот ангелочек, сохраняя инкогнито, сам и стукнул обо всем Хранителю. Похоже, что нравы здесь еще почище, чем на Земле, хотя кажется, что все должно бы быть иначе. А, собственно, почему? Что внизу, то и наверху... Симеон является, как фурия, и он, мягко говоря, взбешен. И, поддавшись эмоциям, просто постыдным для ангела такого уровня, изменяет наш с ним договор. В одностороннем порядке. Хорош гусь, да? Одна высокая договаривающаяся сторона наплевала на вторую... тоже уважаемую. Как можно ему теперь верить? Но гусь хорош... Раз! – и вот я уже должна или выиграть, или умереть. Потому, что иначе, как он там говорил? «Да ты и так мертва, детка!» Вот, я детка. Мертвая детка. Но у меня – теоретически, в случае победы, – есть вероятность выбраться отсюда живой. Но что будет с Филом в этом случае? А что, действительно, будет с Филом?

Лордиз вспомнила все свои страхи и волнения, надежды и опасения, связанные с Филиппом Бальцано. Любила ли она его? Без сомнения, да! Если бы не любила, разве бросилась бы за ним, очертя голову в... пекло, да, причем не в какое-то отвлеченное, пусть страшное и опасное, а в самое что ни на есть реальное, настоящее, с чертями, ангелами и кипящей смолой. Смолы она еще не видела, правда, ну и хорошо, и не хочет видеть. Да, она его любит, безоговорочно любит, любит так, как сама не ожидала в себе обнаружить, так, что самой становится тошно. И страшно.  За него страшно, и за себя. Так вот, если подумать, если отыграть все назад, отмотать события обратно до утра того дня, когда пришли полицейские с сообщением, что с Филом беда, и запустить кино жизни снова, но чтобы уже ничего сверхъестественного – как тогда? Как жить ей без Фила? Как дышать? Нет, она не сможет, совсем, совсем не сможет дальше быть, когда поймет, что никогда больше не увидит и не обнимет – больного, искалеченного, грязного, изолгавшегося, но живого, –  его. Никогда! Это слово, обрывающее все нити жизни и замыкающее в себе саму суть и смысл пустоты. Это место, где нет никого, где сердце одиноко и обескровлено, а любовь в пустой оболочке обречена на вечный холод одиночества. Это ее сердце. Это ее чувства, которые с каждым днем и с каждым часом становятся сильней, невыносимо, непосильно, и горят, и требуют выхода.

При мыслях о любви, о судьбе любви и своей собственной, с ней нераздельной и неразлучной, слезы немедленно выкатились оттуда, куда, как ей казалась, она загнала их навсегда, и принялись душить, любимое их занятие, так что снова пришлось брать себя в руки и заниматься мелиорацией. А когда слезы покорились, ей подумалось – она ведь хотела быть честной с собой? – что с Филом далеко не все ясно. И вообще, что-то там есть такое мутное, какая-то неопрятная история, в которую он, видимо замешан. Отовсюду сыплются разные намеки, полунамеки, вот от Посланника... Ангелочек тоже что-то такое говорил, а Симеон и вовсе открытым текстом рубанул, мол, не советую, не рекомендую. А почему, собственно? Какое им всем дело? И что они имеют в виду? Да и можно ли им всем верить? Кто из них действительно желает ей добра? Последнее соображение было просто зубодробительным. Ну, вот реально, кто желает ей добра? Кому она может верить и на кого может положиться? По ее мнению, только на саму себя. В том числе, и в отношениях с Филом. С ним, конечно, придется разбираться. Сначала вытаскивать отсюда, а потом разбираться. Пусть тогда объяснит, откуда узнал про Шаю-Ваю. И про Чундра-Мундра – тоже. Еще Соньку прижать следует, пусть тоже раскалывается и говорит, как есть. Она вспомнила сон, что непрошено накрыл ее здесь же, на этом самом ложе, сон про девочку – подростка с пепельными волосами, а следом вспомнила, наконец, как все было на самом деле, вспомнила то, что казалось забытым окончательно и навсегда.

И тогда возник Ужас.

Ужас возможного в будущем и непоправимого по сути события впился ей в душу, сковал, связал и потащил в свое логово. Она пыталась сопротивляться... Или не пыталась? Нет, все же пыталась, но так, еле-еле, одной лишь слабой волей желания сопротивляться. Получалось не очень. Вовсе не получалось. Ужас совсем ее парализовал и, медленно-медленно засасывая,  погружал в пучину самого себя. Она уже не могла шевелиться, да и дышала еле-еле, крохотными глоточками наполняя верхушки легких, оцепенело наблюдая, как вдохи, чередуясь с ударами сердца, делаются все тише, реже и незаметнее. Перед глазами уже замаячил вход в туннель, к которому ее влекло и в котором, с какой стороны ни заглядывай, не заметить света, одна лишь тьма, та, что на самом деле есть ничто... и никогда... Она поняла, что это ловушка, которую расставили, приготовили для нее специально, и которая на самом деле всегда пребывала с ней, поскольку привязана тонкими стальными нитями к ее воспоминаниям. Она сама благополучно туда угодила, и из нее ей никак, ох, никак...

Спас ее, сам того не зная, Малах, появившийся в спальне именно в тот момент, который  нельзя было пропустить. Он успел вовремя, потому что – молодец. И он прозвонил в  колокольчик, который у него, конечно же, тоже был. Звук был другой, чем у колокольчика ангелочка, пободрей и порезвей, но тоже хорош и чист, и, самое главное, прозвучал, когда следовало.

Звон колокольчика сообщил Лордиз силы.

Она встрепенулась, нашла в себе точку опоры и вырвалась из щупалец потустороннего спрута. Она подскочила на ложе и уставилась на Малаха широко распахнутыми глазами, еще полными ужаса, но уже оттаивающими, из которых незваный гость уходил капля за каплей. «Что это было? – думала Лордиз. – Господи, что это было?» И не находила ответа. Возвращение в реальность было сродни возвращению в жизнь – ты уже здесь, но ты еще мертв и странен себе самому.

Посланник заметил, что с Лордиз что-то не так, перестал звонить и, приблизившись, заглянул в ее глаза. Пустота обратного видения в них уже была заполнена вновь освобожденными слезами. Он покачал головой, и, выудив откуда-то из воздуха, подал ей невесомый серебристый платочек.

– Прошу, – сказал. И еще сказал: – Не надо себя мучить, красавица. Все будет хорошо, поверь. И добавил: – Нам пора на репетицию. Вот нектар, как ты просила. И подал ей бокал.

Украшенный непонятными письменами, вычеканенными на матовом желтом металле, бокал появился оттуда же, откуда перед тем появился платочек, и куда был отправлен колокольчик, и где, очевидно, хранились все полезные и необходимые для жизни мелочи. Лордиз не знала, где это место и как до него дотянуться. Она молча приняла бокал слегка дрожащей рукой. Рука дрожала не от страха, а от  остаточного внутреннего напряжения. Наверное, она так же молча приняла бы бокал, зная, что к напитку подмешан яд. Так ей подумалось.

Она устала от всего, да, ведь девушка нормальная, не из железа...

Но Малах смотрел спокойно и участливо, и не было в его облике ни признака, ни ощущения коварства или угрозы.  «Какого черта?» – подумала Лордиз и отхлебнула глоток золотистой, как мед, жидкости. Она и не поняла, какой у нектара вкус, но уж точно не вкус меда, который все же слишком прост и недостаточен для его описания. А какой вкус у жизни? Разве можно его описать в двух словах? В двух – нет. И в трех – нет. И в десяти. У жизни вкус того, что важно в этот момент, но уже в следующий он, конечно, изменится. Вкус меда – лишь один из оттенков, важный и пьянящий, но не единственный.

Лордиз не определила вкуса нектара, хотя и думала над этим какое-то время. С первым его глотком в лицо ей пахнуло ароматами цветущего летнего луга, а по жилам разлился хмельной, пенящийся поток здоровой молодой силы. Все ее недавние страхи представились мелкими, незначительными и неважными, стушевались и попрятались сами собой без дополнительных увещеваний. Она ощутила силу, смелость и дерзость свою совершить все, что предстояло, и наглую уверенность в том, что все ей по плечу. И ей даже в голову не пришло, что такое ее быстрое преображение связано со свойствами нектара. Нет, все соответствует исключительно способностям и качествам ее души, которые так здорово было в себе обнаружить и ощутить.

– Ну, веди! – сказала она Посланнику, легко поднимаясь на ноги. – Я готова!

В соседнем большом отсеке, отведенном специально для репетиций, близком, но проход в который словно бы был закрыт вуалью, буйствовал невидимый из спальни солнечный свет. Не сам, как оказалось, свет, а его отражения. Или порождения.

Там вовсю резвились солнечные обезьянки, как показалось Лордиз. Лишь присмотревшись и научившись их различать, она определила в них ангелочков. Особей шесть или семь, они роились в центре помещения, словно горсть самоцветов, которые в то же время были и живыми угольками, и языками пламени, и рябью волн под солнцем, и светлячками, и золотыми пятнами, вырвавшимися из плоскостей зеркал. Что они делали,  понять было совершенно невозможно, тем более с простой земной логикой Лордиз, но вот так они жили, такими были, так веселились и так дышали, такими их и следовало принимать. Что наша конкурсантка и постаралась сделать.

При виде вошедших, ангелы перестали роиться, успокоились и расселись по местам. Тогда только стало возможно их рассмотреть и пересчитать. Вообще то, они были очень похожи на того ангелочка, который приходил к Лордиз в ночи (условно), чтобы отвести ее к Филу, разве что присутствующие были более юными, более непосредственными и более легким, что ли. Про них нельзя было сказать: воздушные создания, поскольку воздух по отношению к ним казался столь же грубым веществом, как домотканый холст  рядом с тончайшим газом. Так, новорожденный младенец кажется существом другого, высшего мира даже рядом со своей матерью, как они ни связаны между собой. Нет, их материя была совершенно иного плана. Их тела струились, а лица светились и несли печать такой чистоты, что Лордиз в нерешительности остановилась на пороге. «Что я тут делаю?» – подумала она. Ей вдруг сделалось неудобно за свои татуировки, за выбритую голову и кожаный прикид в обтяжку, но подлинное смущение испытала она за состояние своей души. Да, душа ее была, помимо страхов, обуреваема любовью, но любовь ее была земным явленьем, была вымарана в грязи и не блистала святостью. Хотя, где тот, кто имеет право судить других? И все же... Короче, душа ее, кроме всего, была еще в смущении и колебании, что совсем не способствовало пению, а ведь для этого она здесь и находилась.

– Ну, что же, – сказал Малах, – пора уж вам соединиться. Знакомься – наши музыканты, может быть, лучшие во вселенной. Теперь они ТВОИ музыканты. А это, детки, Певица.

Он так ее и представил: Певица, с большой буквы. Лордиз ощутила гордость и смущение одновременно. А музыканты посерьезнели и взялись за инструменты. И были тут виола, лютня и бишхур, деревянная дудка вроде гобоя. Еще были барабан и странное подобие переносных портативных клавикордов. Лордиз назвала бы это устройство деревянным синтезатором, если бы была уверена, что тот в аду возможен. Хотя, а кто сказал, что нет? Здесь, как раз, возможно все. Ну и еще двое ангелочков помимо флейты и кларнета держали в руках ноты и были готовы петь.

Итак, числом их было семь, и составляли они септет.

– Обычно мы здесь обходимся без барабана, – пояснил Посланник, – но, возможно, тебе так будет привычней.

– Ладно, я не против, – Лордиз пожала плечами, потом спросила: – Что будем исполнять?

– Мы вам сейчас покажем, Певица, – вскинулся один из тех двоих, что обладали нотами. – Специально для вас был сочинен новый гимн. Это гимн, и хвала, и прославление Господа.

– Зовите меня просто Лордиз, – попросила она. – Я буду звать вас детками.

Ангелочки заулыбались и согласно закивали головками. На пухленьких щечках троих из них явственно обозначились ямочки. Остальные были просто милы. Детки перестали кивать и  сосредоточились, и тогда из разрозненных блуждающих угольков сложился факел, светящаяся пирамидка, нечто, объединенное процессом высшего горения.

Зазвучала музыка. Факел разгорелся и вспыхнул ровно, пламя поднялось и загудело, словно в горне, явив и мощь, и силу, и горизонт безбрежный. Если правда существует райская музыка, она должна звучать именно так, как исполняли ее ангелочки. Даже барабан ее не портил, а звучал по-особенному, приглушенно вкрадчиво, придавая музыке силу и аромат шаманской магии.

Детки запели. Их голоса возносили песню на незнакомом языке прямо к Небесам, туда, где горизонты раскрывались и опрокидывались, и, обрушившись, в конце концов, вновь собирались в точке своего исхода. Гимн был прекрасен, прекрасней всего, что когда-либо слышала Лордиз. Но он, казалось ей в тот миг, не был предназначен ни для ушей, ни для пения смертной девушки.

«Что я здесь делаю?» – в очередной раз подумала она.

Вот детки сыграли последний аккорд, который прозвенел хрустальной гроздью горного родника и затих, однако сообщая едва ощутимой радостной вибрацией, что, хоть его не слышно, он не иссяк, он есть, он все еще здесь.

– А? Как? – спросил, дождавшись тишины и выждав еще чуть-чуть, Малах. Чувствовалось, что он искренне горд, и гимном, и исполнением. Понятно, что от Лордиз ожидалось достижение еще больших высот.

– Приятная музыка, замечательное исполнение, – поделилась впечатлениями Лордиз, – но...

– Но? Что – но? – не понял, не желал принимать никаких возражений Малах. Его лицо сделалось озабоченным, почти сердитым. – Какое может быть но, девушка?

– Возражений у меня нет никаких, – поспешила успокоить его Лордиз. – А вопрос есть. Один: при чем здесь я? Я этого языка не знаю, даже не слышала никогда. Как я могу на нем петь?

– А! – озарился пониманием Малах. – И правда, я ведь забыл: птичий язык. Все гимны, да и вообще все песни Господу поются только на нем. Не проблема.

– Не проблема? Но я этого языка не знаю. Я не птица. И что, по-твоему, я смогу его выучить?

– Зачем учить? Нужно просто знать и понимать его.

– Вот так, просто?

– Именно. Просто. В моих силах сделать, чтобы ты знала и понимала язык птиц. Это действительно просто. Нужно только снять запрет.

Он щелкнул у нее возле уха двумя пальцами.

– Все, – сказал. – Вуаля! Получив это знание однажды, ты не утратишь его никогда. Это как на велосипеде кататься: ни за что не разучишься.

Лордиз посмотрела на него весьма недоверчиво. Все это очень походило на розыгрыш, а розыгрышей она не любила с детства.

– И это все? – спросила.

– Ну да, я же сказал, – подтвердил факт волшебства – с земной точки зрения – Малах. И кивнул музыкантам: – Начинайте!

Детки подняли свои инструменты.

Музыка вспыхнула трансцендентным пламенем, зазвучала мощно и волшебно, как и в первый раз. А когда полилось пение ангелочков, Лордиз поняла, что Малах был прав. Она действительно все понимала, все, до последнего слова. Но что это были за слова! Не слова в человеческом понимании, а символы, мыслеформы, которые передавали непосредственно суть и истинное значение вещей, предметов, идей, мыслей – всего. Не мудрено, что люди были лишены этого знания, да оно им и ни к чему, по крайней мере, теперь, поскольку пользоваться языком могли бы только искренние и простодушные, не знающие лжи, хитрости и коварства – ну, истинно птицы.

Посланник посмотрел на нее: – Пой!

И она запела. Все получилось само собой, словно она всю жизнь только то и делала, что использовала для пенья птичий язык. О чем была ее песня? А о чем поют птицы? О том, что видится им с высоты их полета, о красоте и необъятности мира, о пьянящем воздухе свободы и о бесконечной благодарности Богу, который сотворил для них все сущее великолепие.

– Вот, молодец! – похвалил ее Малах, когда Лордиз кончила петь свой первый гимн. – А ты говорила – не могу. Для первого раза очень даже прилично, правда, детки? Те согласно закивали головками, украшенными радостным свечением их безупречных лиц. – Видишь, они подтверждают мои слова. Для первого раза очень хорошо, очень. Теперь осталось повторить все то же три тысячи раз, и можно будет смело выступать на конкурсе.

– Сколько раз? – переспросила Лордиз оторопело, думая, что ослышалась.

Нет, не ослышалась она.

– Три тысячи, – подтвердил число Посланник. – Вообще, как пойдет, быть может, и двух с половиной тысяч раз окажется достаточно. Посмотрим, будет видно. Главное – старайся. Ты же сама понимаешь, что на кону стоит? Вижу, что понимаешь. Ну, приступайте, не буду вам мешать.

Малах куда-то исчез, а Лордиз с ангелочками принялись музицировать.

Это была самая длинная музыкальная сессия  в ее жизни. Если быть объективной, за всю свою предыдущую жизнь она спела меньше, чем в эту одну долгую-долгую сессию.

Гимн заканчивался и тут же начинался снова, детки играли, Лордиз пела, и все было замечательно. Время от времени, не слишком часто, но именно тогда, когда назревала необходимость, появлялся Малах и приносил вокалистке бокал нектара. Чудесный напиток со вкусом жизни мгновенно восстанавливал ее силы. Собственно, этого нектара хватило бы и глотка, но Лордиз осушала бокал до дна, и снова была готова к долгому восхождению на музыкальный олимп. Через какое-то время она заметила, что вкус воздуха, которым приходилось дышать, изменился, и неопределенная горечь сменилась горечью черного шоколада. Кто-то реально заботился о ней, однако.

Надо сказать, что ангелочкам все эти ухищрения и подпитки были в принципе не нужны, они словно не ощущали долготы  времени репетиции и в течение всей ее протяженности были так же бодры, свежи и веселы, как и в ее начале.

Через какое-то время Лордиз поняла, просто почувствовала, что детки относятся к ее усилиям достаточно легкомысленно. Как к игре, забаве, которая тем и останется. Нет, с их стороны все было предельно корректно, вежливо и тонко, комар носа не подточит, но ощущение такое возникло. И оно, подобное отношение, надо признаться, не согревало  душу. Только куда, скажите на милость, было ей деваться? Приходилось мириться. Ведь перед ней стояла задача, которую надо было, во что бы то ни стало, выполнить и, сжав волю в кулак, она продолжала, и продолжала, и продолжала. До бесконечности.

Это непрерывное пение  было похоже на затяжной прыжок к земле, которой, на самом деле, быть может, еще и нет там, внизу, и точных сведений о ней тоже нет, одни предположения, слухи и мечты. Падение выматывало душу, его следовало остановить. И тогда в какой-то момент она вдруг ощутила себя птицей. Она просто поняла, что делает птица, когда ей хочется лететь. И она расправила крылья, и ударила по потоку упругим пером, и падение в бесконечную пропасть прекратилось. На сильных своих крыльях она взмыла вверх до Небес и оттуда запела – как птица, по-птичьи, для мира, для всех. И только тогда ощутила и поняла, чего от нее добивались, и как следовало петь гимн Господу. И рассмеялась, гордясь собой, счастливая. Детки переглянулись между собой, оценив произошедшую в ней перемену, их легкомысленное к ней отношение, вызванное, очевидно, неверием в ее силы, улетучилась, они подобрались, посерьезнели и больше уже не расслаблялись.

Вот тогда они стали командой, которая готова бороться за победу и способна победу добыть.  Репетиция еще продолжалась, но было ясно, что главная ее цель достигнута.

Тогда-то позволила себе расслабиться и Лордиз. Не то чтобы сильно, и не слишком давая себе в том отчет. Может быть, все же устала? Выразилась ее расслабленность в том, что вдруг на фоне музыки гимна, внутри нее зазвучала некая совсем другая мелодия. Она уже давно вертелась в ее голове, а теперь Лордиз просто разрешила ей возникнуть снова. Если честно, она давно ее придумывала и лелеяла, втайне от других. Теперь уже не вспомнить, когда это случилось с ней впервые. На самом деле, уникальные мелодии посещают всех, надо только вовремя их заметить в общем шуме и успеть ухватить за хвост. Лордиз свою не упустила. Хуже, на эту мелодию у нее даже сложились стихи. Но вот совсем забыла она, как Симеон говорил:  «Эти музыканты сыграют любую мелодию, которая зазвучит у тебя в голове». Забыла, да, но, видимо, так было на самом деле. Потому что ангелочек, игравший на деревянном синтезаторе – он, похоже, был в септете за главного – остановил музыку и спросил:

– Вы хотите, чтобы мы сыграли это? – и наиграл ее мелодию.

– Нет-нет! – испугалась чего-то Лордиз. – Нет!

Но про себя не могла не отметить: «Черт, как же здорово она звучит!»

А потом налетела, ударила изнутри боль, ожидаемая и всякий раз неожиданная. Стало так плохо, что она едва удержалась на ногах. Мир и радость померкли, закружилась голова...Ой!

Тут же подлетел к ней Малах.

– Что случилось? Господи, что такое? Он был искренне обеспокоен.

– Вот и спроси у Него, что это такое? И за что нам всем такое, тоже спроси? Она едва удерживалась от того, чтобы не согнуться, а то и просто лечь на пол.

– Выпей нектара, он поможет, – пытался найти рецепт Малах.

– Только не в этом случае. Мне нужно полежать, извините.

Отстранив Посланника, она вышла в соседний спальный отсек, осторожно присела на ложе и после медленно прилегла на нем. Постаралась принять позу, причинявшую наименьшее неудобство, и, когда это вроде бы удалось, стала, не пересекаясь с болью, просто дрейфовать с ней в одном направлении. Насколько это было возможно. Но это было возможно лишь отдельными моментами. Другие моменты, между этими, возможными, были ужасны. Такие себе бусы... Те еще бусы, из терновых колючек.

Она прижимала ладони к низу живота, пытаясь унять и боль, и ощущение, будто изнутри его что-то распирает, но это мало помогало. Там гадким образом пульсировал, дергался со все убыстряющимся ритмом, словно издеваясь, весь мир. Он вот-вот должен был взорваться, только никак не взрывался, ну, издевался, издевался... Обычно она находила в себе силы противостоять этому шквалу, но на этот раз никаких сил не было терпеть, что, быть может, объяснялось большей приближенностью к первоисточнику всего.

 «Ну вот, – думала, – что и следовало ожидать. Что и ожидалось. На самом интересном месте. Пусть теперь заговаривает...» Еще подумалось: «Где тут у них аптека, узнать бы... Надо позаботиться...», но так, между прочим, неакцентированно, потому что, наконец, пришло забытье, в которое она тут же и удалилась. Там было не то чтобы комфортно и сухо, но терпимо, и, главное, можно было переждать, пока все кончится. Сколько бы ни длилось.

 Переждать не дали.

Из убежища забытья ее то ли выдернули, то ли вытолкнули – в любом случае поступили грубо, по-хамски, не сделав ни одной скидки на то, что она девушка и что ей нездоровится.

Когда она снова раскрыла глаза, оказалось, что весь отсек наполнен красным кровяным мелкодисперсным туманом, а изо всех углов к ней подбираются какие-то отвратительные рожи. Рожи скалили зубы, капали слюной и растопыривали когти. Поначалу все виделось глупой идиотской шуткой или неудачным сном, почти кошмаром, и было не страшно, но все обернулось реальностью и страшной, когда один из пришельцев выскочил вперед и, обдав запахами и обрызгав слюной, ударил ее когтями по лицу.

Вот тогда, запрокинувшись от удара, но, не ощутив еще боли, она закричала, что было сил, и уже после потеряла сознание.

 » Глава 7.

Глава 7.

 

 

 

 

Человеческое сознание – о другом мы судить не беремся, – странная штука.

Необъяснимая. Непостижимая.

С точки зрения обыкновенного человека, которого оно  частенько покидает в мгновения высшей опасности и тревоги, а потом, возвратившись, как ни в чем не бывало, никогда не отчитывается где и в каких местах пропадало.

Словно маятник, оно уплывает куда-то прочь, увлекая за собой свет и пульс, а потом, завершая период беспамятства, возникает из темноты, включает приборы во вновь обживаемом пространстве и принимается всех расспрашивать, что же такое произошло в его отсутствие. Создается впечатление, что этот маятник крайне неустойчив, в любой момент готов сорваться с места и умчаться в неизвестном направлении. Непоседа. Как можно на него полагаться? Что мы знаем о нем? Что, если как бы наше сознание живет на несколько домов сразу, а мы привыкли считать его своей собственностью и, более того, надеемся обладать им всегда? Но кто кем владеет на самом деле?

Вот всех этих мыслей, ни одной, не возникло в хорошенькой, но слегка пострадавшей головке Лордиз, когда в нее сознание таки вернулось. Маятник просто появился из ниоткуда, мягко вошел в объем и зафиксировался на нужном уровне. Обратный ход маховика  сопровождался помехами и некоторыми перебоями в работе органов чувств. Наблюдались характерные шумы и потрескивания в ушах, с приемом изображений тоже были проблемы, картинка двоилась, заваливалась набок, а то и вовсе пропадала, однако вскоре все более-менее наладилось. Но еще до того, как коммуникаторы заработали в нормальном режиме, Лордиз почувствовала, как что-то касается ее лица, и инстинктивно попыталась отстраниться. Потребовалось несколько минут, чтобы определить, что над ней склонился Посланник Малах и производит с ее лицом какие-то манипуляции. Следом, словно вспышка, проявилось воспоминание того, что происходило вокруг нее за мгновение перед тем, как погас свет. Она попыталась сесть, но Малах ей не позволил.

– Тише, тише, – забормотал он успокоительно, удерживая за плечи в лежачем положении. – Потерпи еще немного, я сейчас закончу.

Он вновь возложил ладони ей на лицо. Его прикосновения были приятны, но что-то, что-то все больше беспокоило ее. И тут она вспомнила удар когтями. Ее мгновенно наполнило дрожью и прошибло потом. «Что с моим лицом? – заколотилась в голове мысль. – Что там с лицом?» Она должна была немедленно это выяснить. Она вновь забарахталась, выворачиваясь из-под удерживающих рук Малаха, так что он ее, в конце концов, отпустил и отступил в сторону.

– Ну что за нетерпеливость такая? – сказал с легким укором. Укором, впрочем, напускным, притворным.

Лордиз рывком села на ложе и, помедлив, со страхом,  дрожащими руками ощупала свое лицо.

Глаз был цел, но от левого уха и почти до середины лба шли три глубокие борозды. Благодаря стараниям  Малаха, раны уже не кровоточили, они совсем затянулись и не болели, но вот со шрамами он, видимо, справиться не мог.

– А-а-а-а! – закричала Лордиз. – А-а-а-а!

Она все еще не верила, что такая беда могла с ней приключиться. И, главное, за что? За какие заслуги или прегрешения ей все эти беды, что и кому плохого она сделала? Она не понимала. Помимо всего прочего, происшедшее могло означать конец ее едва начавшейся артистической карьеры. Да и как женщина – с таким-то лицом – кому она была нужна?

– Как же так, – твердила Лордиз, адресуясь к Посланнику. – Как же? Что теперь с этим делать? Ты делай. Что хочешь делай, но приведи мое лицо в порядок.

Она говорила довольно сбивчиво, поскольку в голове властвовал сумбур, но тот, кому адресовались ее слова, отлично все понимал.

– Пока это все, что я могу, – покачал головой он. – Понимаешь, эти твари – они не сами по себе, их кто-то наслал на тебя.

– И что?

– Магия. Надо разгадать магию, а это не просто.

– А мне плевать... – начала было Лордиз, сжав кулаки, но ее яростное вступление было прервано внезапным появлением Симеона.

Симеон явился во славе и во главе свиты посреди отсека, прямо у ложа. Треск, искры и другие эффекты напугали бродивших по углам ангелочков из самого лучшего во вселенной оркестра. Они вспорхнули испуганными золотыми бабочками и исчезли.

– Что тут происходит? – вопросил Хранитель. Гневно изломанные домики бровей продолжались книзу линией усов и, еще ниже, бороды. Лордиз не помнила, так ли он выглядел в прошлый раз, и вообще она уже запуталась в его разнообразии.

Взглянув на застывшую на ложе Лордиз, Симеон вспыхнул яростно и со словами – «дай-ка мы» – придвинулся к ней и наложил на ее раны десницу. Девушка почувствовала сильное жжение, треск и даже запах ей бы не хотелось говорить чего. Было больно, но, набравшись терпения – во имя своего будущего – она стойко переносила процедуру. Когда Хранитель убрал ладонь, стало видно, что шрамы почти исчезли, но именно что почти. Они значительно сгладились, но были все еще заметны.

– Ты посмотри! – не веря своим глазам, сказал Симеон, оборачиваясь к Малаху. – Ты что-нибудь понимаешь?

– Кровь, – сказал Посланник. – Волшебная сила крови. Кто-то ее использовал. А мы совсем забыли, что она – живая девушка.

– Не мы, а ты! – разграничил ответственность Хранитель.

– Мы забыли, – настаивал на своем Малах.

Симеон заиграл желваками и устремил на Посланника горячий, очень горячий взгляд, и несдобровать бы тому совсем, но, умудренный опытом долгой службы, он опустил глаза долу и для верности прикрыл их пушистыми своими ресницами, так что гневный заряд начальника лишь скользнул по поверхности покровов и ушел в пространство.

– Хорошо, – сказал тот, наконец. – Хорошо. С этим мы разберемся. Разберемся как следует, и накажем первого попавшегося. Переловим всех, и, с кого надо, спустим шкуры. Да, собственно, со всех  и спустим, потому что виноваты все. А ты уладь тут, что можно, что нужно, и порядок, порядок наведи для начала. Чтобы никто, никогда больше, впредь, без моего ведома...

Малах склонился, выражая готовность выполнить приказ беспрекословно и немедленно. Хоть и в меру сил своих, не безграничных.

Симеон вновь навис над потерпевшей призрачным гигантом. Она с удивлением обнаружила – это хорошо было заметно именно при взгляде снизу вверх, – что  он, хоть и ангел, но при всем том довольно грузный и не молодой  уже дядька. Так ей показалось, наверное, с перепугу.

– Девочка моя, возьми себя в руки, – говорил он ей, пока она делала свои наблюдения. – Я хорошо понимаю, как тебе нелегко, но отступать нам нельзя. Да и некуда – срок пришел. Часов у нас тут, сама знаешь, нет, календаря, вообще времени – ничего этого нет, но поверь мне на слово – пора. Событие, к которому мы так готовились, приблизилось вплотную. Осталось совсем ничего – привести себя в порядок и выходить на ристалище. Ты соберись, детка, выкинь из головы все постороннее, чтобы ничто не мешало сосредоточиться на пении. Лишь на пении, и только на нем. Не забывай, сегодня ты должна победить. От этого зависит многое, если не сказать все. Для тебя в первую очередь. Но и для всех нас – тоже.

– Как же я могу не думать об этом? – спросила Лордиз, указывая на лицо.

– Не думай, – махнул рукой Симеон. – Со всем этим мы разберемся после состязания. Для этого будет достаточно и времени, и возможностей.  Как только подведем итоги, от них и будет все зависеть.

– Не думай! Была бы мужчиной, я бы гордилась таким украшением, но я все-таки девушка. Я замуж хочу!

– Придется потерпеть, дорогуша. В данный момент легче сделать тебя мужчиной, чем убрать эти царапины. Но если хочешь стать мачо – только скажи.

– Дурак! – бросила ему Лордиз и надула губки. Она подтянула к себе и обняла колени, положив на них подбородок. Эта поза при сидении на ложе сделалась для нее уже привычной.

Симеон внимательно на нее посмотрел, строгая зелень глаз его вдруг наполнилась оттенками и теплом доброй улыбки. Хорошо, что он был не злоблив. Хоть и строг, конечно.

– Готовься, детка, готовься, – сказал он ей.

Потом повернулся к молчаливой своей свите, скомандовал ей: «Ай-да, хлопцы!» – и увлек  всех за собой. Лордиз с Малахом остались вдвоем в звенящей пустоте отсека. Когда звон стих, Посланник, внимательно и с почтением следивший за убытием начальника, повернулся к своей подопечной, развел руками и слегка улыбнулся. На его прекрасном лице расцвел нежнейший румянец.

– Ну что, будем готовиться? – спросил он Лордиз воодушевленно.

– Погоди готовиться, – осадила она его.  – Раздобудь-ка мне для начала зеркало, хочу взглянуть на свою визитку, оценить ее состояние. Что вытаращился? Имею право! Ты, похоже, не рад. Слишком большая просьба? Невыполнимая?

– Да, можно сказать, что невыполнимая, –  Ангел с черными власами покивал головой и  вновь стал серьезен. – Зеркала здесь, в нашем мире, вещь достаточно опасная. И потому редкая.

– Чем же они опасны? – язвительно осведомилась Лордиз. – Что может быть страшного в куске стекла?

– В куске стекла, говоришь? – Малах покачал головой. – Нет, девушка, зеркало далеко не простой кусок стекла. Причем – любое зеркало имеется в виду, не только стеклянное. Здесь, на этом Свете, зеркало – предмет магический, оно есть дверь в другой мир.

– Дверь? Куда же дверь?

– А вот – куда? Теоретически – куда угодно. Все зависит от того, каким ключом ты ее отопрешь. И, что самое опасное, дверью той можно воспользоваться как с одной, так и с другой стороны. И воспользоваться может кто угодно. Был даже случай, когда один жмурик сбежал через зеркало назад на Землю. Прямиком из Чистилища убежал, представляешь? До сих пор выловить не могут. Но невозможно и предугадать, какая тварь и откуда выберется через него здесь. Поэтому зеркала-двери у нас все наперечет, и пользоваться ими без разрешения запрещено. А чтобы не пользовались, у каждого поставлена охрана.

– Что же, вот так все кисло? – спросила Лордиз. – Тоска!

Малах огляделся по сторонам, удостоверяясь, что никто их не подслушивает. Удовлетворившись результатами разведки, подсел к Лордиз на ложе и, приблизив лицо почти вплотную, прошептал:

– Не все кисло. Кое-что у меня есть. Разжился в последней командировке. Только – тс-с-с! – никому! И по-быстрому!

Он запустил руку куда-то в складки своего серебряного плаща, и, пошарив там, вытащил наружу небольшую перламутровую пудреницу. Видимо, самое ценное он всегда носил с собой. Тонким пальцем нажал на кнопочку на ранте пудреницы, крышка ее откинулась, и под ней оказалось маленькое круглое зеркальце. Стекло было запорошено белым налетом пудры из прикрытого розовым тампоном резервуара во второй ее половинке. Смахнув его, Малах протянул свою тайну Лордиз.

Приняв зеркальце, слегка коснувшись рук дающего, Лордиз осторожно втянула в себя аромат, исходивший от пудреницы, и закрыла глаза, стараясь уловить и усилить забрезжившие в сознании воспоминания о недавней жизни. Отдавшись призракам прошлого, она некоторое время не рисковала заглядывать в зеркальце, просто сидела, глубоко и редко дыша. Со стороны могло так показаться, что она дышит глубоко, на самом деле грудь ее вздымалась высоко, но воздух в легкие почему-то не поступал, его ей не хватало, отчего она ощущала все возрастающее удушье. Но решаться на встречу с собой было необходимо, и она сделала такое усилие.

В маленьком подслеповатом круглом оконце изображение было не слишком четким, но все, что ее интересовало, она разглядела.

От левого уха и почти до середины лба, вспарывая кожу и легкую синеву татушки, шли параллельно три белых шрама. Нижний заканчивался на скуле под глазом, средний заползал на веко, стягивая его книзу, а верхний выбирался на лоб. Ничего нового, она так все себе и представляла, и ощущала. Чтобы вновь не расплакаться и казаться твердой, до боли закусила губу. Она должна была быть твердой, чтобы никто даже не заподозрил ее в слабости. Господи, все ее бытие на этом Свете, было сплошным преодолением себя и массы внешних обстоятельств. Неужели нельзя иначе? Вот никак-никак нельзя?

С щелчком она захлопнула пудреницу и протянула ее Посланнику.

– Забирай. В случае чего, сделаете меня мужиком. Заодно узнаю, как с этой штукой в штанах ходить. Если, конечно, найдется тут лишняя.

Невеселая шутка, что и говорить. Но ведь и на душе  было так себе.

Погано было на душе.

Больше они ни о чем важном не разговаривали, стали готовиться к конкурсу. Подготовка заключалась в том, что Малах организовал для нее душ в одном из малых отсеков, а второй, собственно, ликвидировал за ненадобностью и из соображений безопасности. Из тех же соображений он намеревался присутствовать при принятии душа Лордиз, но она решительно выставила его вон.

– Ты лучше следи, чтобы никто не входил, а то народ тут бесцеремонный. У вас здесь форменный проходной двор, – сказала Лордиз. – Кто захочет, может войти  и сделать все, что ему нужно.

– Нет, не кто захочет, – возразил Посланник. – Сюда вообще никто не может войти.

– Ты мне это рассказываешь?

– Нет, я вообще. Сам с собой, удивляюсь. Но сюда действительно никто не должен иметь способность войти. Кроме своих, естественно.

– Ты вообще слышишь, что несешь: не должен иметь способность? А мне кажется, что эту способность имеют все, кто хочет иметь. Что же тогда? Измена? Или предательство?

– Не думаю. Потому что: кто? Здесь что-то другое...

– А может быть, Сам? – Лордиз осторожно, пальчиком, указала в потолок, – Не хочет, чтобы я выиграла?

– Не говори глупостей, – не согласился Малах. – Если бы Он этого не хотел, тебя бы просто не было. Вообще не было. Нет тебя, нет проблемы.

– Был бы кто-то другой.

– Наверное. Но это была бы не ты.

– Наверное, так, – согласилась Лордиз и засобиралась в душ. – Ты давай тут, смотри в оба. И не подглядывай!

– Ладно, ладно, –  восстановил статус-кво Малах. – Не очень-то и хотелось. На вот, возьми, – протянул он ей упаковку тампексов. – Хоть я кровь уже и заговорил, лишняя предосторожность не помешает.

– Раньше надо было думать, когда предупреждали, – укорила его Лордиз, но тампоны взяла.

Лордиз мылась под душем долго, по большей части просто стояла в теплом водяном коконе, покорно ожидая, пока скользящий сверху вниз поток не унесет с собой хотя бы часть из последних ее приобретений – усталости, боли, страха, тревог и разочарований. И в чем-то душ ей помог, потому что, в конце концов, она почувствовала себя значительно лучше. И то ведь, душ и душа – созвучны друг другу, и потому умеют ладить.

Когда, посвежевшая и порозовевшая, она вышла из душевого отсека, снаружи рядом с Малахом ее уже поджидал Симеон. Увидев ее, он одобрительно кивнул головой. И протянул ей белый плащ из тончайшей и нежнейшей кожи.

– Держи, – сказал. – Одеяние из кожи демонов. Мы  обещали содрать ее с них – и содрали. Искусная выделка, спец обработка – лучшая в мире лайка!

– Нет-нет, – попробовала возразить Лордиз. – Я не могу надеть это.

Симеон был непреклонен.

– Что значит: не могу? Одевай, одевай! Не обсуждается. Плащ защитит тебя от нового нападения. Если вдруг. Кроме того, тебе идет белое. Капюшончик накинь... Вот так, хорошо!  И отметины не видны совсем. Готова?

Лордиз кивнула молча.

Белое одеяние преобразило ее кардинально. Сокрыв все рокерские атрибуты, брутальные примочки и прибамбасы вроде татуировок, цепей, пирсига и выбритой головы, сделав незаметными шрамы на лице, новое одеяние неожиданно показало с отчетливой ясностью, что все то было наносным, не сутенным.

Неожиданно возник образ мадонны. Миндалевидные восточные глаза ее из-под белого капюшона  смотрели огромными темными озерами, познавшими и принявшими в себя уже так много печали, и готовыми вместить ее всю, что еще осталась, что есть.

Симеон, посмотрев на нее, крякнул, то ли от удовлетворения, то ли от какого иного резона.

– Вот, совсем другое дело, – сказал потеплевшим и подсевшим голосом. – Теперь ты готова, вижу. Пошли...

– Один момент! – вмешался Малах. На небольшом круглом подносе, как все здесь – серебряном, он преподнес Лордиз бокал нектара. – Крайне рекомендую, – сказал.

Лордиз молча взяла напиток, не говоря ни слова, осушила бокал и, не глядя, бросила его через левое плечо: на счастье.

Бокал, коснувшись стены, канул в нее, как в омут, без малейшего всплеска, звукового или материального.

 – Ну, с Богом! – провозгласил Симеон и подал знак хранителям.

Молодцы, каждый выше Лордиз на добрых три головы, сомкнули вокруг нее кольцо и, внешне не прикасаясь, поднялись вместе с ней в воздух, пахнущий в тот миг марципанами и топленым молоком. Лордиз вдыхала те запахи, как последние в своей жизни и думала, что с удовольствием выкурила бы сейчас косячок. Только где теперь ее травка? Где теперь Фил? Жив ли? Что еще учинили над ним мучители?

Полет был скорым, но странным, словно не полет, а проникновение. Лордиз приготовилась к долгому пути, тем более что никто толком ей ничего не объяснил – что, куда, – ничего подобного, но все вышло иначе. Они лишь приподнялись в воздух, как – ей показалось – не они, а само пространство серым потоком понеслось мимо них. Они словно перескочили с уровня на уровень, и вот уже через миг Лордиз увидела вокруг себя совсем другой пейзаж.

Местность, в которой они оказались, была прелюбопытной. Больше всего она напоминала чашку – изнутри, на донышке которой на довольно ощутимом возвышении утвердилась десятиметровая голубая скала. Порода, из которой состояла скала, по виду напоминала гранит, но была, как уже говорилось, голубой. Цвет ее был неровный, как и у любого куска камня, но все ее узоры были  составлены разными оттенками голубого. Площадка внизу была почти круглой, эдакая арена, поверхность которой оказалась усыпана  мелкой, хорошо утоптанной сапфирной крошкой. С одного края арены брал свое начало уступ, своеобразная, заросшая какой-то удивительной неведомой зеленью терраса, обегающая стены чаши по кругу и спиралью взбирающаяся на самый верх и сливающаяся там с синим-синим небом. Синева вверху, голубизна внизу, ну, как и должно быть по закону. Получался такой себе вывернутый наизнанку, – вершиной книзу, – превращенный в амфитеатр зиккурат. Лордиз сразу поняла, что именно здесь будет происходить состязание. На ее вкус, лучше бы подошел небольшой камерный зал, но, видимо, у них тут во всем другие масштабы, пространство не экономят.

Они опустились на арену, рядом с возвышением. Хранители расступились, тут же откуда-то возникли Симеон с Малахом и встали рядом с Лордиз. Через мгновение в трех шагах перед ними на арене материализовалась другая группа существ. Симеон выступил вперед и утвердился, широко расставив ноги и выдвинув вперед правое плечо, как бы заслоняя своих от возможной опасности. Вновь прибывшие мало чем отличались от Хранителей Адского Пламени – и численностью, и статью. Только плащи на них были золотыми, всех оттенков.

Гвардейцы в золотом расступились, и из-за их спин на авансцену выбежал мужичонка, на голову ниже всех ростом, в распахнутом плаще, под которым были видны полосатые штаны и черная майка с какими-то фиолетово-оранжевыми письменами на животе. Остановившись, молодец подбоченился, выбросил вверх флагом правую руку с раскрытой ладошкой и заорал:

– Здорово!

Заполнившие уже места на спиральной террасе зрители ответили ему шумным одобрением. Было очевидно, что оратор пользовался всеобщим благорасположением.

– Сегодня мы начнем новым блоком новых песен, – продолжал мужик в полосатых штанах, – а закончим старым блоком старых песен. Ой. Второе, на нашем концерте царит добро и справедливость. О*кей?!

На его носу сидели очки в толстой оправе, сидели не прочно, и пока он провозглашал свое приветствие, очки сползли на самый кончик носа, поэтому ему пришлось быстро завершить спич, опустить руку и указательным пальцем дослать оптику к переносице. Получился очень убедительный и значительный завершающий жест. Решив проблему с очками, он подбоченился уже обеими руками и выпятил щуплую свою грудь. Борода клочком торчала в сторону.

– Хорош! – добродушно высказался Симеон. – Хоро-ош. Как всегда, впрочем. Про второе ты сказал, а что с первым?

– Это Юралан, Смотритель Райских Кущ, со своими архаровцами, – одной стороной рта прошептал Лордиз стоящий рядом Малах. – Заклятый наш друг-соперник. С ним мы как раз тягаемся.

– С первым? – не въехал сразу Юралан. – С каким первым?

– Ну, для начала, у нас здесь не концерт, – терпеливо принялся объяснять Симеон, – хотя зрители уже и собрались. Куда же без зрителей в этом деле, да? Никуда. У нас с тобой состязание, певческая дуэль. Вот это, как по мне, первое. Согласен?

– Согласие есть продукт полного непротивления сторон.

– Значит, согласен.

– Погодь, погодь... – Юралан поднял вверх палец. – А если не согласен?

– Несогласие не спасает и не освобождает, – гнул свое Симеон. – Ни от ответственности, ни от участия. Или ты убоялся?

– Что? Я убоялся? – Смотритель кивком головы смахнул очки на кончик носа и открытой грудью пошел вперед на Хранителя, но был остановлен двумя своими  гвардейцами, которые выступили вперед и плечами закрыли ему проход. – Я убоялся? – кричал, размахивая кулаком, из-за спин гвардейцев Юралан. – Мы еще посмотрим, кто убоялся! Я готов! Начинаем немедленно!

– Да ты, старик, как я смотрю, уже стакашку махнул, – не терял самообладания  Симеон. – И нектар у тебя, судя по всему, забродил, как следует.

– Славный нектарчик, забористый, – расплылся в улыбке Смотритель. – Хочешь? Рюмашечку? От чистого сердца!

Его прищуренные близорукие глаза за толстыми стеклами очков, которые он вновь подоткнул к переносице, смотрели добродушно и даже ласково.

– Вот за что люблю я тебя – не злоблив ты и отходчив, – констатировал свое отношение к сопернику Симеон. – Но пить не буду. После отметим. Победу.

– Нашу победу.

– Согласен: нашу победу. Теперь же следует во всеуслышание, чтобы потом не было недоразумений и разнотолков, объявить условия состязания.

– Объявляй, – кивнул буйной головой Юралан, едва при этом не уронив очки наземь. – Мы не против.

– Итак, условия таковы: тот, чей певец будет признан победителем, займет место Смотрителя Райских Кущ. Проигравший станет Хранителем Адского Пламени. Ну, собственно, если мы проиграем, все останется по-прежнему, если выиграем...

– Не надейся, дорогуша, победа тебе не светит, – успокоил соперника Смотритель.

– Почему же не надеяться?

– Так ведь никогда такого еще не было.

– Не было – будет. Что может случиться, рано или поздно происходит. Ты не забыл: победителя определяет Высший судья.

Они оба молитвенно сложили руки перед собой и посмотрели вверх, в синеву, но никакого ответного ни знака, ни намека оттуда не последовало.

– Ничего себе – ставки! – зашипела Лордиз. – Почему мне никто не сказал?

– Какая тебе-то разница? – отмахнулся Малах. – Все равно петь. Молчи пока.

– Что ж, – прервал паузу инициативный Симеон, – осталось бросить жребий.  – Аракуэль здесь?

– Здесь! – с одного из верхних уровней спирали, заполненной уже, к слову, практически полностью разнообразным людом, поднялся ангел в развевающихся белых одеждах и, спланировав вниз, предстал с поклоном перед Симеоном. – Я здесь, Хранитель. Отдельно поклонился Юралану: – Смотритель...

– Отлично, Метатель жребиев, – приветствовал его Симеон. – Монета с тобой?

– Всегда со мной!

– Да! Как иначе? – и, обращаясь к Юралану:  – Кто ты?

– Я – орел!

– Орел! Конечно!

Кивок в сторону Аракуэля, и большая золотая монета жужжащим вращающимся миражем вгрызается в воздух над головами стражей и хранителей. Ангел в белом ловит ее внизу, на излете, и со шлепком выкладывает на тыльную сторону левой ладони, являя всем чеканный профиль в обрамлении лаврового венка.

– Орел! – объявляет.

– Как заказывал, – обрадовал Юралана Симеон. – Вам начинать.

Нельзя сказать, чтобы Смотритель сильно обрадовался такой удаче. Скорей даже наоборот.

– Черт, не очень-то и хотелось, – выразил он свое отношение. И попробовал зайти с другой стороны: – Может, махнемся?

– Обязательно махнемся, – с готовностью пошел ему навстречу Симеон. – Потом. Даже если не захочешь.

– Не умничай, братец, не делай умное лицо, – прервал излияния соперника Смотритель. Поскреб, прикидывая ситуацию, бороду. – Нам в принципе все равно. Белые начинают и выигрывают.

– А вы белые?

– Не черные же.

– Кстати, о белых. – Симеон повернулся к Аракуэлю. – Плат, склоняющий чашу весов... Есть? Так что же ты ждешь? Определяй его, куда следует, и начнем!

Аракуэль спрятал в складках белого своего хитона монету и оттуда же извлек тончайший, легкий, как греза, платок, сотканный из пуха ангельских крыл – ангелы пользуются ими еще иногда, в официальных в основном случаях. Легко, без усилия поднявшись вверх, он возложил платок на самую макушку голубой скалы, и оттуда же провозгласил:

– Готово!

Легкий шелест, невнятный говор, словно огонь по дорожке из пороха побежал по спирали вверх. Свидетели происходящего передавали друг другу из уст в уста: начинают, начинают, начинают...

Юралан пригладил ладонью короткие жесткие волосы.

– Ох-хо-хо! Ладно, начинаем. Эфемер, голубчик, слово за тобой. Ты знаешь, что делать. Постарайся уж.

Махнув рукой своим витязям, чтобы следовали за ним, он направился к террасе, где на первом ярусе им были оставлены места. Стражи потянулись за ним следом, и тогда Лордиз увидела того, к кому последнему обратился Юралан, и кто до того момента прятался за их спинами.

Опустив голову, исподлобья, на нее в упор смотрел знакомый ей ангелочек, тот самый, что проводил ее к Филу, и которого она про себя называла «ночной гость». Его большие глаза были темны, и взгляд их не был добрым. Не агрессивным, а таким, как табличка на заборе из колючей проволоки – «Стой! Опасная зона!». Или другая табличка – «Опасно, мины!» Ведь таблички сами по себе не страшны, но стоит их миновать, как неизбежно начинаются неприятности. Вот и взгляд ангелочка сообщал Лордиз, что она уже у самой черты, что дальше пойдут сплошные передряги,  и что ей несдобровать. Во всяком случае, что ей следует готовиться к испытаниям, легкой жизни не будет.

Лордиз приняла его взгляд твердо, внешне спокойно,  не отведя глаз в сторону, хотя внутри у нее все клокотало. «Какого черта? – негодовала она. – Что этот засранец о себе возомнил? Словно я тут сама навязалась с ним посоперничать! Нет уж, голубчик, у меня у самой проблемы, поэтому, как будет, так будет, и мы еще посмотрим...»

– Пошли, пошли, – потянул ее за руку Малах.  – Что ты Эфемера гипнотизируешь? Или вы знакомы?

– Встречались... – процедила Лордиз, сдвинувшись, наконец, с места и направляясь за Посланником к противоположной стороне арены, где уже расположились Симеон и Хранители.

– Не может быть! – не поверил Малах. – Где вы могли пересечься? Это более чем невероятно. Этого не должно было случиться, ни при каких обстоятельствах, мы специально следили....

– Ага, следили! Он пришел ко мне, когда я спала, и когда кто-то, не буду говорить кто, охранял мой сон. А после именно он отвел меня в то место, где вы прячете Фила.

– Да что ты! – изумился Малах, полностью игнорируя некоторые довольно прозрачные намеки, прозвучавшие в ее словах. – Тогда многое становится на свои места. Теперь ясно, кто интриговал, кто копал под тебя, насылал всю ту мерзость...

– Чем это, интересно, я ему не приглянулась? – спросила Лордиз, занимая свое место на террасе рядом с Хранителями. – Жениха отбила?

– Если бы! Все гораздо сложней. – Малах пожевал губу, подбирая слова. – Эфемера – Певчий, Соловей Рая – ангел, который сотворен специально для того, чтобы петь хвалу Господу. Все, что он умеет – это любить Бога и петь ему гимны. Он для этого создан, без этого его жизнь не имеет ни  смысла, ни оправдания. Заметь, что он – короткоживущий ангел, эдакий первоцвет в нашем сообществе. Цветет ярко, но не долго. И ты своей победой здесь, на которую мы все рассчитываем,  можешь значительно укоротить его жизнь... Поэтому он готов на все, и, как оказалось, на все способен, чтобы...

– Я же не знала! – глаза Лордиз округлились от ужаса и сочувствия.

– А что ты можешь? – успокоил ее Посланник. – Ты в таком же положении, что и он.

– Ну да, ну да... Но ты сказал – Эфемера? Или все же Эфемер? Как правильно?

– Все равно, называй и так, и эдак, он не обидится. Потому что и сам не знает, Эфемер он, или Эфемера...

Симеон через плечо плеснул на них кипятком своего взгляда, чтобы они перестали,  наконец, болтать, но Малах лишь еще больше понизил голос. Ему не терпелось сообщить Лордиз все, что она, по его мнению, должна была знать.

– Это место, – он широко обвел рукой, –  и есть наша эзотерическая сауна. В широком смысле. Здесь собираются, чтобы набраться сил и энергии ангелы всех сфер, чинов и сословий. И Начала, и Власти, и Силы, и Господства. Ангелы и Архангелы. Херувимы и Серафимы – все здесь. Только Престолов не увидишь, они всегда подле Господа, наготове. И прочая разная живность, названная и неназванная, явленная и неявленная – все здесь. И все равны, все в одних условиях. А Голубой камень – источник Божественной энергии, благорасположения и успокоения, которыми можно проникнуться и напитаться. В общем, здесь все получают утешение, надежду и обещание. Как же без этого? А ты, уж будь благо настроена, получишь такую аудиторию, каковой у тебя никогда не было, и никогда больше не будет, если я себе правильно все представляю.

– Да уж, – кисло улыбнувшись, ответила Лордиз бессмертными словами Кисы.

Симеон вновь оглянулся на них и, топорща ус, гневно зашипел и плюнул пару раз паром. Малах прикрыл рот рукой и сжался, точно определив, что грань терпения начальника нащупана, обозначена и практически преодолена. А значит, представление начиналось!

И точно, оставленный посреди арены красавчик Эфемер, кончил молиться – а, судя по всему, именно этим, сложив ладони перед собой и понурив голову, он и занимался – осмотрелся по сторонам, кому-то махнул рукой и, преодолев три  ступени вверх,  поднялся на возвышение к Голубой скале. Отвечая его сигналу, с террасы вспорхнула группа ангелочков с инструментами и присоединилась к нему на подиуме. Как заметила Лордиз, музыкантов было пять, со стандартным набором инструментов, не хватало лишь подпевал. Музыканты замерли, нащупывая нерв внутреннего камертона и сосредотачиваясь, потом Эфемер коротко кивнул, и в дрожащую хрустальную тишину внемлющего пространства полилась музыка.

 

 » Глава 8.

Глава 8.

 

 

Ах, это была сказочная, божественная музыка!

А когда Эфемер запел, Лордиз сразу поняла, почему  ему не помогали другие вокалисты: в этом просто не было необходимости. Голос у Соловья Рая был ясный, чистый, нежный, проникновенный. И – ничего более прекрасного в своей жизни она не слыхала! «Что я тут делаю?» – снова спросила она себя, отчетливо понимая, что спеть так – и близко! – не сможет. В свете этого ее притязания на победу виделись совсем уж призрачными. Однако такой задачи с нее никто не снимал.

Исполняемый Певчим псалом был построен так же, да и, в общем, был похож на тот, что разучивала Лордиз. Пел он, конечно же, на птичьем языке, и, несмотря на то, что этот язык был Лордиз уже знаком, она разбирала и понимала едва ли половину слов. Видимо, гимн был настолько древним, что употреблялась в нем совсем уж архаичная лексика. Но это обстоятельство его ни в коем случае не портило, напротив, придавало ему особую, какую-то сакральную прелесть и красоту. Без сомнения, именно так должно было звучать обращение – прямое, непосредственное – обращение к Богу. Лордиз отчетливо понимала, что, пожалуй, она могла бы со временем научиться, но пока еще так не умела.

Все пространства, все слои, видимые и сокрытые, населенные и безлюдные, освещенные и призрачные, внимали пению Эфемера с благоговением. Порождаемые им волны и колебания были именно теми и такими, к извлечению которых его готовили,  к которым в его исполнении привыкли, и которых от него ждали. Никто не дышал отдельно, ничье сердце не билось сильней или слабей других, ничья воля не ощущала потребности и права заявить о себе, все слилось во всеобщих объятьях и устремилось ввысь в едином духовном порыве. Лордиз своими глазами видела, как отовсюду, со всех смотровых террас вдруг поднялись, источаемые, легчайшие золотые искры благолепия и, соединяясь и свиваясь в один огромный переливающийся вращающийся поток, устремились вверх, к зениту, к синеве купола Неба над чашей ристалища.

Вытянувшись на носочках, сложив руки на груди и закрыв глаза, весь устремившись ввысь вослед своей трели, Соловей Рая пел свой гимн, единственное дело, которое он действительно умел делать хорошо, растворяясь естеством в каждом слове, словно слеза в бокале вина. Наверное, в этом заключалось его волшебство, благодаря которому вино становилось изысканно благородным миллион летней выдержки эликсиром.

  

«Благослови, душе моя, Господа. Господи, Боже мой,   возвеличился еси зело.

Во исповедание и в велелепоту облеклся еси».

 

Слова, слова нанизывались на нитку молитвы, словно жемчуга и, понятные всем, уносились в вечность, которой и принадлежали.

 

«Одеяйся светом, яко ризою, простираяй небо, яко кожу.

 

Покрываяй водами превыспренняя Своя, полагаяй облаки на восхождение Свое,

ходяй на крилу ветреню.

 

Творяй Ангелы Своя духи и слуги Своя пламень огненный».

 

И не было ничего и никого вокруг, и ничто не происходило в мире иного, кроме вознесения молитвы в Храме Мироздания, и храм тот был посвящен Господу, им был воздвигнут, и молитва была обращена к нему. Весь мир сам был доказательством и славой Господней.

 

«Буди слава Господня во веки, возвеселится Господь о делех Своих,

 

Воспою Господеви в животе моем, пою Богу моему, дондеже есмь,

 

да усладится Ему беседа моя, аз же возвеселюся о Господе.

 

Благослови, душе моя, Господа.

 

Слава!»

 

Эфемер умолк, но песнь его продолжалась безмолвно, вечная, как молитва. А сам он замер, едва не растворившись в пространстве, воздевши руки, трепетный и ясный, словно пламя свечи. Свеча отгорела, пламя поникло, угасло, руки певца опустились, упали безвольно вдоль тела. Он жил, пока пел, в другом состоянии  для него ничто ничего не значило – только ожидание случая еще петь хвалу Господу своему сообщало смысл его жизни.

Песнь отзвучала, отдрожала, прервалась на взлете, продолжившись пунктиром, многоточием, обращенным к Небу.

Небо восприняло все, как должное.

Небу было приятно.

Лордиз была опустошена, вычищена, просветлена и возвышена. Она плакала, да, крупные теплые слезы вольно текли по ее щекам, она, не сознавая того, размазывала их рукой. Какое-то время она ничего не видела, не слышала, пребывая все еще там, у скалы, с Эфемером, переживая волшебство его гимна и вместе с ним устремляясь к Небу. Устремляясь душой, свободной от покровов, голенькой, как новорожденный человечек, трепетной и одинокой – а какой еще душа предстает перед Богом? Еще она ощущала одиночество, Небо не принимало ее, хоть и не отторгало второпях, как бы приглядываясь в недоумении, достойна ли присутствовать там, где не должна  бы. Потом, когда чары Эфемерова исполнения понемногу стали рассеиваться, она, ошеломленная пережитым и ставшая богаче выпавшим счастьем присутствия, через раз забывая дышать, понемногу огляделась.

Все вокруг были примерно в таком же состоянии что и сама она. Но, похоже, кроме нее, не плакал никто.

На этом, собственно, можно было бы заканчивать, присудив победу достойнейшему, но, никуда не деться, она должна была спеть и свою песню.

Билеты распроданы, зал полон людей и ожиданий, скандала не допустит никто.

И Небо!

Небо замерло в ожидании ее ответа и подношения.

Понимая и ощущая ее состояние, Симеон ступил к ней с небес своих и стал рядом.

– Ну, Певица, настал твой черед, – обратился он к ней. Был Хранитель бледен, но глаза его лихорадочно блестели в предвкушении и предощущении главного эпизода битвы. – Выброси из головы все, абсолютно и решительно все, кроме Слова и Музыки. Не думай о том, что кто-то что-то спел до тебя. То все уже прошло, отбыло. Не думай о том, что будет потом – все, что должно, исполнится само собой. Теперь осталась только ты, твоя песня, твой Голос. Ты одна пред Господом! Расскажи же Ему свою собственную историю, расскажи так, как только ты можешь, и пусть Он ее услышит. Знай, что мы все в тебя верим и доверяемся тебе. Не бойся ничего, наши мысли, наши молитвы – с тобой. Главное – будь искренней и чистой, как перед самой собой. Твое сердце, твоя душа – только их огонь имеет значение и ценность, так пусть же возгорится он и воссияет! А Бог – вот Он, близко, Он тебя обязательно услышит. Потому что Он хочет тебя услышать. Верь в это.

И Хранитель, благословляя, коснулся десницей ее лба. Лордиз почувствовала, как странный горячий ток вибрацией прошел сквозь нее, от темени до пят, возбудив и словно наэлектризовав. Она улыбнулась нервной, ничего не значащей улыбкой человека, чей выход на эшафот – следующий, и уже объявлен, и повернулась, чтобы сделать свой неизбежный шаг, когда со своего места напротив выступил вперед Юралан и, вскинув над головой вымпел раскрытой ладони, затормозил процесс.

– Минуточку! – провозгласил он громогласно. – Что-то нам не знакома эта персона. Кто такая? Откуда, между прочим, взялась? Сдается, простым смертным вход сюда заказан!

– Все в порядке, дорогой, – успокоил его Симеон. – Она не простая смертная: мы предоставили ей статус. Она у нас – специалист на контракте. Гастарбайтер.

– Вот как!? – удивился Юралан. – Как, интересно, вам это удалось?

– Скучные подробности, – ответил Симеон. – Не стал бы утруждать перечислением...

Юралан в раздумье почесал бороду, задрав, залез под майку и поскреб под ней грудь, потом подмышку... Паузу он выдержал очень даже не маленькую, вполне приличествующую своему положению, после кивнул, соглашаясь:

– Понятно, Бог шельму метит – но и привечает! Ладно, не препятствую и не возражаю. Нам эта птица с отметинами не помеха. Не той высоты полета!

Лордиз схватилась рукой за шрамы на лице. Рубцы вспыхнули огнем и запульсировали болью. «Откуда он знает, – думала, – ведь лицо совсем закрыто накидкой?»

– Не обращай внимания, – успокоил ее Симеон, накладывая свою руку поверх ее руки и унимая боль. – Сама понимаешь, ставки высоки, так что все средства хороши.

– Но ведь ты не стал бы?

– Стал бы, стал бы. Еще как стал бы! Если бы представилась такая возможность. У них она была, и они ею воспользовались. Ну, все. Забудь, как я уже говорил, обо всем, сосредоточься, расслабься и – вперед.

Он повернул ее лицом к арене, к Голубой скале, и мягко подтолкнул в спину.

Подчиняясь импульсу, Лордиз шагнула вперед, в никуда. Те несколько шагов, что отделяли ее от скалы, она преодолела, не чуя под собой ног. На губах ее дрожала все та же соответствующая моменту и внутреннему состоянию улыбка добровольца, восходящего на лобное место с целью не умереть, но, будь что, остаться в живых. Жалкая, если разобраться, наглая, нервическая улыбка.

Пересекая арену и после, поднимаясь к скале по ступеням, она пребывала во все крепнущей уверенности, что, если возьмется сейчас петь разученный и подготовленный ею гимн, петь на птичьем языке, это закончится неизбежным и справедливым провалом. Катастрофой  закончится, для нее, и для тех, кто доверился ей и поставил на нее. Потому что  в высшей степени самонадеянно и безрассудно пытаться конкурировать  с тем, кто был сотворен специально для пения гимнов и псалмов, конкурировать на его поле, берясь петь эти самые гимны да еще на том же птичьем языке. Что нового о любви к Богу могла сказать она собравшимся и Ему самому? Что знала она о такой любви? Ни-че-го. А вот, если попробовать что-то другое...

Лордиз опасливо оглянулась: не подслушал ли кто ее крамольные мысли?

Гигантский амфитеатр, в сердце которого оказалась она, был тих и светел. Вот только, странное дело, весь он словно пребывал за стеклом, из-за которого не доносилось никаких отдельных звуков, за которым терялись подробности и детали предметов и лиц. Одни лишь сплошные световые и цветовые пятна: голубые, золотые, зеленые. Ей показалось, что она находится в воронке вселенского смерча, который дрожит и колышется, выжидая подходящего момента или внезапного импульса, чтобы сорваться с места в своей безумной пляске. Что ж, импульс она постарается обеспечить...

А вот если попробовать спеть что-то другое, о другой любви... О ее глупой девичьей любви? Она даже догадывалась, что можно спеть. Нет, она точно знала, что будет петь.

Ее ангелочки, ее лучший в мире оркестр уже расположились у нее за спиной. Золотогривые солнечные обезьянки. Их личики были умны, строги и сосредоточены, а на губах – в разных вариантах, но Лордиз все равно ее узнала, – подрагивала та самая улыбка взошедшего на эшафот. Конечно, конечно, ведь они стояли рядом с ней, они были одной командой, одним целым.

Лордиз, обернувшись, поймала взгляд музыки с деревянным синтезатором. Тот встрепенулся.

– Играй то, что услышишь здесь, – сказала ему и приложила указательный палец к своему лбу, потом прижала ладонь к сердцу: – И здесь. Ты это уже играл однажды.

– Ты уверена, Певица? – пролепетал тот, немея губами и холодея лицом от страха.

Она кивнула в ответ.

– Уверена. Верь и ты мне!

Тот глубоко вздохнул, соглашаясь, мол, все равно обратного пути уже нет, и закрыл глаза, прислушиваясь.

А потом зазвучала музыка.

Никогда не слышанная ранее на этом полюсе жизни, музыка мощными глубокими аккордами заполнила собой амфитеатр. Но не застыла, не опустилась на дно тяжелым дымом, а засветилась темным прекрасным светом, заиграла, закружила в танце, простом и естественном, как сама жизнь – больше, как источник жизни.

Ах, как же звучал тот дивный деревянный синтезатор!

Другие музыки подхватили запев, поддержали, подняли, направили.

И случился, возник в эзотерическом пространстве тот самый импульс, что позволил обездвиженному смерчу сорваться с места.

И понеслось, и закружило!

Голос Лордиз звучал мощно и страстно, слова, простые земные слова, падали в поток  музыки, словно в реку жизни, и ею разносились повсюду, достигая каждого на самой отдаленной спирали зиккурата.

 Слова, которых она еще не знала, а лишь догадывалась об их существовании, которые кружились в ее голове  в беспорядочной круговерти, вдруг сами выстраивались в нужном порядке и, выплескиваясь, пронзали пространство – пространство арены и пространство душ – навылет, насквозь.

Слова были необходимы, но не они сами были важны, а тот глубинный смысл, который сквозил за каждым из них. Этот смысл открывался певице и зрителям одновременно.

 

Я не прошу

поверить мне снова,

я не прошу, я не прошу…

…….    …….    …….

 

Лордиз не видела, как переглянулись между собой Хранители, как всплеснул руками и взялся за голову Малах, как побледнел и запылал взглядом расширившихся глаз Симеон – да и какое это все имело значение теперь? Что могло изменить? Жребий был брошен, и она сделала свой выбор.

Вихрь искусства пронзил ее сердце и увлек за собой. Мало того, она ведь не просто отдалась ему, она бросилась с ним наперегонки. И призом в этой гонке, похоже, была ее собственная душа.

Это был чудесный подъем, взлет, никогда не испытанное ранее чувство полноты и бескрайности. Ее душа была пленена искусством, но, без сомнения, все еще принадлежала ей.

При первых же тактах музыки Лордиз ощутила, как мурашки озноба выплеснулись на ее горячую спину, как задрожала, завибрировала душа. Но она не могла знать, что точно так же сотрясалась мелкой дробью душа и у каждого ее слушателя, что и они одновременно с ней точно так же познали чудо мурашек, что вскипали и их глаза слезами и увлажнялись лица. Она не знала – и никто не знал – откуда, из какого тайного источника  проявлялась влага в их глазах, не ведавших ее никогда раньше и к ней не приспособленных. Никогда в этом случае – тождественно вечности.

Она пела о любви, о своей – простой или совсем не простой, – девичьей любви к земному человеку. О любви, которая не была известна никому из присутствующих, поскольку познать ее мог бы только человек из плоти и крови. Мы ведь помним, что кровь – волшебная жидкость, не только опасная, но и магическая субстанция, и надо обладать хотя бы каплей ее, чтобы познать, пусть в первом приближении, таинство земной любви.

Казалось бы, так должно быть.

Но чудо на то и чудо, чтобы не знать ограничений и совершать невозможное.

Чудо свершалось. Здесь и сейчас. При ее участии.

Видимо, все же с Лордиз было что-то не так. Она и сама не заметила, когда, при каких условиях что-то особенное произошло с ней и преобразило ее. Любовь ее, о которой она никогда ранее не думала так пристально, которую не чувствовала так неотступно, неотвязно,  вдруг вскипела в перегонном кубе ее души и, очищенная, вырвалась наружу, брызнула, выплеснулась на зрителей, и в таком перегретом виде стала доступна для их восприятия. Они ощутили ее острый, пряный аромат вдруг, сразу и в полной мере.

И зрителей охватила паника узнавания.

Всем вдруг стало яснее ясного, что земная любовь не низменная и нечистая, как представлялось и часто подавалось, а такая же возвышенная и сияющая, как та, которую они считали смыслом своего собственного существования. Более того, оказалось, что сумевший вырастить на грубом, унавоженном субстрате светлую хрустальную розу любви, оказывался ближе к Богу, чем многие и многие и многие существа неземные, обитатели эфирные, обладатели тонких тел и рафинированных душ. Потому что любовь - не только слово божие, но и сам Бог. Владеть такой любовью, дано не многим, но ощутить и прикоснуться к ней хоть раз могут все.

А значит, прикоснуться к Предвечному.

И лучшая молитва – та, которая позволяет прикоснуться.

Песнь ее отзвучала. Музыканты остановились, но музыка волшебным образом еще слышалась какое-то время, словно она заблудилась где-то в отдаленных витках спирали.

Тишина, нависшая над зиккуратом, ощущалась натянутой тетивой. Напряжение виделось материальным, словно перекачанный воздушный шар – к такому не обязательно дотрагиваться, чтобы узнать, что сейчас рванет – и так ясно.

Лордиз отступила на несколько шагов назад и прижалась спиной к скале. Камень был теплым, его тепло, а может и что-то еще, им излучаемое, успокаивало. Лордиз ощущала идущие от монолита сигналы поддержки, и это было приятно, это было важно. Хотя, с другой стороны, она в этот миг уже не сильно волновалась, разумно полагая, что все, что могла, она сделала, ничего ни прибавить, ни убавить больше не могла, и дальнейшее решение зависело уже только от того, кто один и имел право его принять. Но и эти мысли были мимолетными и не совсем верными, потому что сердце ее замерло в ожидании судейского решения, и даже не трепетало, просто то чувство опустошения, что охватило ее, как бы отодвинуло дальше и остудило, приглушило все другие чувства и ощущения.

Но вот тишина лопнула с резким звуком, тетива была спущена, лук распрямился и нарастающей лавиной навалился непонятный шум. Лишь несколько мгновений спустя Лордиз поняла, что то был шум оваций.

Весь амфитеатр поднялся на ноги – у кого они были – и рукоплескал ей. Что удивительно, не отставали от других в этом деле Юралан и его витязи, Лордиз с ее места это было хорошо заметно.

Потом под непрекращающиеся восторги зрителей на лобное место к Лордиз поднялись Симеон с одной стороны, и Юралан с Эфемером с другой. Симеон был бледен и растерян, его руки постоянно двигались в поисках чего-то, в конце концов, он ухватился за края своего серебряного плаща и таким образом сумел их унять.

Юралан улыбался улыбкой грустного клоуна, глаза его за толстыми стеклами виделись припухшими складками плоти. Его улыбка могла говорить о том, что что-то такое он уже понял и решил для себя, и, в принципе, был готов к любому развитию событий. А могла и ни о чем не  говорить, что тоже понятно. Возможно, он был в тихом шоке, но переживал его по-своему.

Эфемер словно отсутствовал, будто то был не он, а тень его, его замещающая.

Светлые ангелочки, музыканты Лордиз, вспорхнули со своих мест и, одарив ее обожающими взглядами, умчались прочь.

Симеон поднял вверх правую руку, и шум затих. Все молчали, время слов прошло.

Запрокинув головы, жители и гости небес смотрели на Небо и ждали его решения.

Небо пребывало в раздумьях.

Но вот его равномерное индиго нарушилось в самом центре розовой нестабильностью, которая, возникнув в виде пятна, быстро распространилась во все пределы. Небеса пошли кругами, как бывает с зеркалом воды при прикосновении пальца. Небеса разверзлись, в проеме показалась десница, благословляющая и подающая знак.

Повинуясь знаку, с вершины Голубой скалы поднялся белый плат и, совершив несколько рыскающих движений в стиле «сухой лист», снизился, покружил над головой Эфемера, перебрался к Лордиз, сделал три круга над ее головой и мягко опустился ей на плечи.

Трибуны взорвались новыми неистовыми криками.

Под крики зрителей Эфемер поднял вверх руки, вдруг ярко вспыхнул и, превратившись в тонкую жемчужную струйку вещества, похожего и на дым, и на пар одновременно, поднялся к небу и, пока оно еще было разверстым, проскользнул в прореху. Небо терпеливо ждало этого, дождавшись же, сразу затянулось и вскоре приняло свой обычный синий цвет.

Синий - синий.

Юралан покачал головой и махнул вослед Эфемеру рукой.

– Не печалься о нем, с ним все будет ладно, – сказал он, обращаясь к Лордиз. – А тебя я поздравляю: обаяла и доставила. Заслуженно выиграла, что и говорить. Хоть и неожиданно, чего уж греха таить.

Не дожидаясь, пока Лордиз, приподняв кончиками пальцев края своего белоснежного платья из мягкой кожи демонов, совершит свой книксен, он обернулся к Симеону и протянул ему руку.

– Поздравляю, твой верх, – сказал. 

– Как договаривались? – спросил Симеон, принимая руку соперника.

– Все по-честному, можешь не потеть, – успокоил его Юралан. – Полная смена караулов. Первый  барак меняется со вторым.

Симеон одернул руку и вытер влажную ладонь о плащ.

– Шутишь все? Посмотрим, как пошутишь ты в аду.

– Да ладно тебе, – произнес примирительно и махнул рукой бывший Смотритель Райских Кущ. – Не пугай. Везде жить можно, главное все время оставаться... да вот хоть бы человеком. Думаю, мы будем настоящими Ангелами Ада, и никому не придется за нас краснеть. А вот за тебя я волнуюсь, честно скажу. Ты в Раю совсем расслабишься, постареешь, обрюзгнешь, станешь жирным сладким падишахом...

– Ничего, ничего! Не волнуйся, буду форму поддерживать. Ведь и ты расслабиться не дашь, верно?

– Верно думаешь. К тому же, реванш неотвратим, да?

– Как скажешь! Но имей в виду – тебе придется нелегко.

– А кому теперь легко? Зато у меня свежие мыслишки появились, – он кивнул на Лордиз. – Благодаря ей. Я теперь, может быть, сам запою. Да и песни мы теперь свои сочинять будем.

– Дашь послушать, – попробовал напроситься Симеон.

– Во! – Юралан сунул ему под нос кукиш. – Не раньше, чем Аракуэль монету бросит.

– Стало быть, все как обычно, – покивал головой Симеон. – Жизнь продолжается!

– А то! – утвердил сказанное Юралан.

Два ангела в чине архангелов ударили по рукам, и новый Хранитель Адского пламени направился к своим архаровцам, вновь обращенным Ангелам Ада. Не дожидаясь их встречи и совместного убытия к новому месту службы, Симеон повернулся к молчавшей все это время в одиночестве у скалы Лордиз.

– А все же, мы в тебе не ошиблись! – сообщил он ей, воссияв лучезарнейшей из своих улыбок. И поманил: – Иди ко мне.

Он простер к ней руки, он принял в них ее душу и приблизил к своей душе. Лордиз оторопело наблюдала за происходящим со стороны. У нее не было слов, чтобы описать его действия, но ощущения ее были несоизмеримо более тонкими и опасно прекрасными, чем если бы кто-то держал в ладонях ее сердце. Она трепетно, на вздохе замерла с приподнятыми и полураскрытыми руками, опасаясь дальше дышать, да словно и не имея в том нужды.

То, что дальше проделал Симеон с ее душой, было настолько интимно, настолько восхитительно, настолько невообразимо и непередаваемо, кроме того произошло на глазах у всех, что слегка отстраненная, но реально чувствовавшая все Лордиз вспыхнула вдруг, как маков цвет, и лишилась чувств. Голубая скала, к которой она прижималась спиной, не дала ей упасть навзничь, девушка просто тихо сползла по ней вниз, к вящей радости праздной, как и везде публики.

Занавес упал, завершая представление достойно.

За пеленой для Лордиз не существовало тьмы, но только свет.

В свет она и окунулась.

 » Глава 9.

Глава 9.

 

 

В свет  и возвратилась.

Свет царил в водворенной на место душе ее, свет властвовал над вобравшим ее пространством.

Лордиз обнаружила себе возлежащей на руках Симеона, от близкой бороды которого исходило тонкое обонятельное очарование неопределенного свойства. Она ощутила себя в полнейшей счастливой безопасности, словно вернулась назад в детство; ей было на руках новоиспеченного Владыки Рая абсолютно приятно и покойно, до такой щемящей проникновенности этих чувств, что она, ими переполненная, поспешила вновь зажмуриться и прижаться щекой к его груди. Ее мир сразу наполнился ладом, присоединившись к гармонии космоса, отчего сделался и больше, и величественней, но и круглей, и уютней. Она, конечно, не видела, с закрытыми-то глазами, как расплылся в довольной улыбке Симеон, но вполне могла себе это представить, ощущая клубящиеся и обвивающие ее волны любви.

Это состояние счастья, безоговорочного и всеобъемлющего, было бесконечно долгим; никто ее не торопил. Однако все же наступил момент, когда она вздохнула сладко и томительно, улыбнулась и, открыв глаза, спросила:

– Уже утро? Что у нас на завтрак?

– Утро, крошка, утро, – отвечал Симеон, осторожно ставя ее на ноги. – Отныне для тебя всегда будет утро.

– Вот как? А если я захочу ночь?

– Будет ночь. Все как захочешь.

– Здорово!

– На завтрак могу предложить традиционную капельку моего чудесного нектара, – вступил в разговор находящийся рядом Малах.

– Не будем нарушать традиций, – согласилась Лордиз, принимая из его рук знакомый, желтого металла, с чеканными неведомыми письменами, кубок.

Смакуя напиток, она осмотрелась.

Место было совершенно незнакомым, то есть абсолютно новым адресом ее странствий по Тому Свету.

 Пространство вокруг виделось пустым и однородным, без направлений и расстояний, без зацепок и каких-либо ориентиров. Оно было анизотропным по всей окружности, во все стороны, слабо, неярко светилось и представлялось совершенно пустынным. И лишь справа от Симеона наблюдалось явное нарушение однородности и простоты. Там, у большого овального зеркала  в темной раме, спокойно висящего на складках эфира и, кажется, вяло дрейфующего на легкой волне, по ним пробегавшей, стояли два страшного вида огромных, крылатых, совершенно черных гуманоида с саблями наголо, по одному с каждой стороны, и, скаля зубы, выдыхали дым из ноздрей. Дым имел явственный запах уголька-антрацита, а в вытаращенных глазах существ мерцали язычки открытого пламени. «Охранники», – сообразила Лордиз.

– Кто такие? – спросила она у Малаха, кивая на часовых.

– Ифриты. Демоны-убийцы, а по совместительству – стражи зеркального перехода. Я тебе рассказывал, помнишь?

– Ифритов не бывает. Так написано в одном справочнике. Сама читала.

– Все правильно там  написано, – вмешался Симеон. – Нигде больше их на самом деле не существует, только у нас. И, должен тебе сказать, лучших охранников не найти. Неподкупны, бесстрашны, свирепы. Я сам их боюсь. Правда! Видишь, какие у них зубы? Алебарду или палаш запросто перекусят, словно зубочистку! А питаются исключительно торфом. Ну, кроме человечины, разумеется.

Симеон шутил, но от Лордиз не была сокрыта печаль, фоном проявлявшаяся за его шутливыми речами. Да и глаза его были грустны. Она вернула Малаху порожний бокал, тот спрятал его в складках неизменного серебряного плаща.

– Я думала, что теперь вы смените плащи на золотые, – сказала она, ни к кому конкретно не обращаясь.

Ответил Симеон.

– Нет, не будем менять. Хотя, быть может, это было бы правильно. Заслуженно. Но мы решили оставить все, как есть. К чему этот маскарад с переодеванием? Да и Юралана не хочется лишний раз расстраивать. Он и так теперь заведенный, того и гляди сорвется, в разгул уйдет. По большому счету – какая, в сущности, разница?

– Ну, я думала, что это имеет для вас большое значение. Всякие знаки там, символы... Атрибуты. Регалии.

– А, пустое, – махнул рукой Симеон. Малах, соглашаясь, кивнул головой.

Помолчали. Лордиз чувствовала, как петлей затянулась пауза, следовало давно уже говорить о главном, но что-то не давало. Лица ее спутников нахмурились, на Симеона стало просто жалко смотреть – так он страдал. Было видно, что то, что он собирался сказать, не доставляло ему радости, но говорить было надо, поэтому он, в конце концов, начал:

– Дорогая Лордиз, дорогая моя девочка... Трудно переоценить то, что ты для нас сделала. Нет, правда, ведь это ты победила в конкурсе, заслуга целиком твоя. Эта твоя песня, это было так неожиданно... Но так правильно! Мы тут все варимся в своем котле, в собственном соку, ко всему привыкли, и, конечно, нужна была свежая струя, нужна была ты, чтобы показать нам, в чем мы не правы, в чем  ошибаемся, чтобы, наконец, добиться победы. И... Мы бы очень хотели... Нам хотелось бы оставить тебя здесь. Но, к сожалению, мы не имеем на это права. Второй раз поучаствовать в певческом состязании тебе нельзя. Таковы правила. Тем более что и сама ты хочешь вернуться обратно, да? Очень, очень жаль, но нам предстоит разлука, хотя мы так успели к тебе привыкнуть! И, как ни печально, время расставания настало. Момент расставания, потому что, как ты помнишь, времени здесь нет. Это так, к слову... И... ты вправе требовать любую награду.

Лордиз вспыхнула от обилия приятных слов в свой адрес, искренне подалась вперед и прикоснулась к руке Симеона.

– Спасибо, Хранитель!

– Смотритель!!!

– Смотритель, конечно! Я совсем запуталась в ваших титулах. Спасибо за тепло и радушие. И хоть оказалась я здесь не совсем по своей воле, однако тоже успела к вам привыкнуть. Что не удивительно, ведь я так быстро привыкаю к людям, тем более к хорошим людям. И к хорошим ангелам – тоже. У вас здесь здорово, просто классно, все интересно, необычно... Но я действительно хочу вернуться домой. Это твёрдое мое желание, поэтому, не стоит меня здесь удерживать, если даже найдется такая возможность. Не знаю, как там все сложится в дальнейшем, но у меня на Земле осталась жизнь, которую я обязана дожить до конца. Кроме того, как вы знаете, там, у нас, время есть, существует. Мы пытаемся его обмануть, но оно неумолимо и неудержимо, и по прошествии какого-то его количества я снова вернусь к вам. Уже не как гостья, думаю. И, наверное, тогда вы меня даже не вспомните, не узнаете. Сейчас же, как ни крути, мое место там, на Земле, и я хочу туда. Это, во-первых.

– Само собой!  – воскликнул Симеон. – Это даже не обсуждается.

– Хорошо, очень хорошо. Во-вторых, я хочу вернуться на Землю с тем, ради которого я и оказалась здесь. Я говорю о своем любимом человеке, о Филе, который, полагаю, совсем уж против своей воли попал сюда. Что скажешь?

Симеон, поджав губы, покачал головой.

– Ты настаиваешь на этом пункте? – спросил он. – Помнится, я тебя предупреждал…

– Настаиваю решительным образом, – конкретизировала свою позицию Лордиз.

– Боже! – выдохнул Малах. – Она настаивает! Решительным образом! А знаешь ли ты...

– Погоди! – прервал его Смотритель Райских Кущ. И кивнул Певице: – Продолжай! Огласи весь список своих пожеланий.

– Список невелик, – успокоила его Лордиз. – Осталось еще два пункта. Я прошу убрать с моего лица эти шрамы. Ты обещал! Ты говорил, что после конкурса сделаешь это! И еще, я прошу оставить мне все мои воспоминания. Я слышала, что вы можете вносить некоторые правки в память, так вот, я хочу помнить все, что произошло со мной здесь, и чему я сама была свидетельницей. Рассказывать никому не собираюсь, все равно никто не поверит, но, для себя – хочу все помнить. Вот. Это все. Других наград мне не нужно. Это полный список.

Симеон глубоко вздохнул и покачал головой.

– Это действительно все, что ты хочешь? Мне кажется, ты не поняла, совсем не поняла: ты можешь пожелать ВСЁ. Все, что только можешь себе вообразить.

Лордиз, словно надежный барьер, выставила перед собой ладони рук и помахала ими.

– Нет-нет, прошу тебя, ничего больше мне не нужно. Не хотелось бы кого-то чем-то утруждать – кроме того, чем утруждать вынуждена.

Симеон вновь покачал головой.

– Ты никого не утруждаешь, поверь. Сделать что-нибудь для тебя – это такая радость. Все-таки, думаю, что ты не понимаешь еще, от чего отказываешься. Сейчас отказываешься, а потом будешь жалеть. Ладно, зная кое-какие реалии, оставляю за собой право кое-что предпринять при необходимости. Теперь давай пройдемся по списку. Начнем с конца. О твоих воспоминаниях. Ты действительно хочешь помнить все, включая те ужасы, что пугали тебя здесь порой? Вроде этих ифритов, или... – он провел рукой по своему лицу, намекая на шрамы Лордиз, а, точней, на того демона, который их оставил.

– Да ладно, – Лордиз махнула рукой. – Пусть все остается, ведь это моя жизнь, мои воспоминания. Тем более что со временем все острое сглаживается, и так страшно уже не будет. Нет, я, правда, хочу все помнить.

– Да будет так! – провозгласил Симеон, воздев десницу с открытой ладонью. После, не опуская руки, лишь сложив пальцы так, что остался устремленным вверх  указательный палец, наклонив голову, сказал: – Продолжим. Насчет шрамов: придется потерпеть. Пока! Он успокоил готовую взорваться Лордиз. – Пока, детка, пока. С этим волшебством не так просто справиться, как оказалось, нужно время...

– А у вас его нет!

– У нас его нет, потому что его нет у тебя. Поэтому, мы обязаны поспешать. И мы обещаем скорейшим образом разрешить сию проблему. В конце концов, это дело чести! И, когда она будет разрешена, Посланник тебя известит. Да и ты сама это заметишь.

Малах принял позу официального лица, лицу придал официальное выражение и склонил голову в знак подтверждения слов начальника и принятия их к исполнению.

– Ох, ладно! – выдохнула в голос Лордиз. – Спорить здесь не имеет смысла. Что с Филом?

– А вот с Филом проблема, дорогуша, – сообщил Симеон и в подтверждение серьезности ситуации покачал головой.

– Что, не можете? – встрепенулась Лордиз.

– Скорей, не хотели бы, – уточнил Симеон. – Тем более что мы уже заявляли, что он останется на этом Свете навечно. Это наше искреннее желание, основанное на знании, повторюсь, реальности и пожелании тебе исключительно добра. Фил, как ты его называешь, совсем не тот милый господин, любитель музыки и разных эстетских штучек, каким ты его знаешь и представляешь, и единственная участь, которой он заслуживает, это находиться там, где он пребывает сейчас. Поэтому, мы очень просили бы тебя послушаться нашего совета, и оставить его там, где он есть.

– А если я буду настаивать на своем? – вставила вопрос Лордиз.

– Что ж, мы уступим твоему желанию... Но вынуждены будем сообщить тебе все, что посчитаем нужным, о предмете твоей заботы.

– Я не хочу... ничего этого знать, – остановила его откровения Лордиз. – Я знаю одно: я пришла сюда за ним, за Филиппом Бальцано, человеком, которого любила в прошлой жизни своей на Земле, от которого хотела иметь детей – и хочу до сих пор, – и я должна уйти отсюда с ним вместе. И я уйду с ним. Что бы мне это ни сулило в будущем. Или не уйду совсем. С остальным же я надеюсь разобраться потом, принимая во внимание и ваше предостережение.

– Сожалеем твоему решению, но... – Симеон вновь воздел десницу. – Быть по сему!

Он ударил в ладоши, и через мгновение в потрескивающем и искрящемся облаке пред ним в сопровождении двух ангелов в серебряных плащах предстал предмет заботы Лордиз. Девушка вскрикнула от неожиданности и от воздействия накатившей внезапно паводковой волны жалости. И то, правда: трудно было в этом запуганном, дрожащем, с мокрыми липкими волосами и лицом человеческом существе узнать еще недавно моложавого, стройного, хоть и седого, красавца.

– Вот, полюбуйтесь! – предложил визуальное удовольствие Малах. Возможно, он шутил – посланники, как известно, склонны к шуткам, но Лордиз восприняла его слова всерьез. И они ей не понравились.

– Нечего издеваться! Сами довели его до такого состояния! – воскликнула она и, повинуясь порыву защитить страдальца, бросилась к нему. Тот от испуга шарахнулся в сторону и поднял руки, закрывая голову. Лордиз понадобилось время, чтобы успокоить его, после чего ей удалось прижать его, сотрясаемую мелкой дрожью голову, к своей груди. – Тише, милый, тише, – увещевала она, оглаживая его свободной рукой по щеке и волосам. - Это я, твоя крошка, успокойся, теперь тебе ничего не грозит. Все кончилось, все прошло. Скоро будем дома.

– Довели человека! – ранила она упреком присутствующих. Всех присутствующих. Однако, ифриты, похоже, упрека не осознали, ангелы же молча склонили головы, не ввязываясь в спор и выяснение отношений.

– Что же вы? Отправляйте! Мы готовы! – вновь обратилась Лордиз к представителям местной администрации, когда Фил достаточно успокоился. Она была раздражена и выведена из равновесия этим неожиданно взбурлившим в ней чувством.

Малах откашлялся в кулак, и, смущаясь, произнес:

– Такое дело. Если бы ты была одна, я сам отнес бы тебя домой. Но чтобы вернуться обратно ему, – он кивнул на Фила, – вам обоим придется пройти весь обратный путь пешком. Единственная доступная для него тропа начинается за зеркалом. Стражи вас пропустят, им будет отдан приказ. Заблудиться вы не заблудитесь, потому что тропа – ваша тропа –  одна, нужно просто ее угадать и пройти ее всю до конца. Но есть одно условие, это стандартное общее условие: ты на протяжении всего пути не должна, не имеешь права оглядываться назад. Что бы ни творилось вокруг, что бы ни случалось. Что будет происходить, мы конечно не знаем, но предполагаем, что встретится там вам много разных теней. И, возможно, по пути ты узнаешь то, что не захотела выслушать от нас здесь. Но мы к этому уже никакого касательства не имеем. Если же ты не выдержишь и оглянешься, Филипп немедленно будет возвращен обратно, и уже навсегда. Для тебя испытания – здесь –  на этом закончатся, ты вернешься домой, но его уже не увидишь никогда. Вот такие условия, запомни.

– Как Орфей и Эвридика! – воскликнула, пораженная мифологическим величием происходящего, Лордиз.

– Именно, – согласно кивнул Малах. – От себя добавлю: лично я желаю, чтобы так и произошло. И как можно раньше, чтобы избежать – тебе – лишних мучений.

– А вот вам! – показала всем кукиш Лордиз. – Не на ту нарвались. И, если это единственный путь, и если вы ничем не можете помочь, огромная просьба – не мешайте хотя бы.

– Хотелось бы узнать у тебя, – поинтересовался Малах, – что означает этот твой жест? И он неумело сотворил из ангельских своих перстов некое подобие кукиша.

– Это кукиш, он же фига, он же дуля, – просветила Посланника дева. – Означает и выражает отказ в жесткой, почти грубой, откровенной форме. Эмоциональное. Чисто земной жест. Еще раз прошу, не мешайте нам!

– Никто мешать не собирается, не бери в голову, – заверил ее Симеон. – Даю слово. Все по стандартной процедуре. Нам понятны твои эмоции, но и у нас есть свои. И есть позиция по конкретному случаю. Мы хотели бы сделать все быстро и легко для тебя, но ты выбрала долгий и трудный путь. Дело твое. Вот тебе свобода выбора в действии. Просто, боюсь, что и без нашего вмешательства все случится так, как нами и предполагается.

– Не каркай, а? – попросила его Лордиз. – Не ангелы, а вороны какие-то, честное слово. Давайте лучше прощаться.

Она оставила прильнувшего к ней и затихшего Филиппа, и, подойдя к Симеону, прижалась к его широкой груди, источавшей тонкий, едва уловимый, но прелестный аромат. Неопределенного свойства. Он обнял ее, прижимая к себе, за плечи. Почувствовав руки Смотрителя на своих плечах, Лордиз вдруг поняла, что сейчас переживает самый волшебный и невероятный момент своей жизни. «Я вряд ли попаду в Рай по итогам всего, – подумалось ей, – но начальник Рая уже держал меня на руках и в объятьях. Господи, спасибо за твою милость!» В груди засосало от нестерпимого чувства потери и – уже – тоски по ней. Она закрыла глаза и перестала дышать, пытаясь полней вобрать в себя все ощущения, чувства и запахи, и запомнить их как можно лучше. Потом оттолкнулась, взглянула Симеону в глаза и, улыбнувшись сквозь навернувшиеся слезы, сказала:

– Смотри, не стань там, в Раю, толстым и ленивым падишахом. А то опять придется тебя спасать. И легко толкнула его кулачком в грудь.

– Ничего, не беспокойся о нас, – ответил Смотритель предательски подсевшим голосом. Откашлялся, и уже обычным, выправленным баритоном добавил: – Береги себя, девочка. И в уголках его глаз, нынче карих, бездонных, что-то предательски заблестело. Он поспешно оттолкнул ее от себя: – Иди, иди...

Лордиз, освободившись из объятий Симеона, обняла стоявшего рядом и ждавшего своей очереди Малаха, и даже чмокнула его в щеку. Странные, не выразимые словами вибрации этого поцелуя она тоже опустила в копилку своих  воспоминаний.

Потом она вернулась к Филу и, обняв его за плечи, сказала: – Ну, все, кажется, мы готовы.

Симеон подал знак ифритам, и те, с видимым недовольством, но повернулись к ним спиной. Крылья за их спинами матово блестели, струились и текли, словно горячий смоляной вар. Запашком от них, между прочим, разило соответствующим, навевающим мысли и предположения о тех самых котлах адовых, которые с кипящей смолой.

– Прошу, – сказал Симеон. – Прошу. Путь открыт.

Подойдя к зеркалу, Лордиз в некоторой нерешительности коснулась его рукой.

Видимая материальность стекла оказалась обманчивой, иллюзорной, поверхность его задрожала, как вода, и так же легко расступилась, пропустив руку по локоть. Зажмурившись, она сделала шаг вперед, увлекая за собой Фила... И наткнулась на преграду. Что-то не пускало ее. Она оглянулась на Посланника:

– Что? Что такое?

– Прошу прощения! – Малах подскочил к ней и снял с ее плеч белый плащ из кожи демонов. – Совсем забыл: одеяние – вещь магическая, принадлежит этому миру и должно остаться здесь, иначе зеркало не пропустит. Так оно настроено.

– Понятно, – резюмировала Лордиз. – Голенькими мы не только приходим на Тот Свет, но голенькими и возвращаемся оттуда.

– Ну, не такими уж голенькими...

– Ладно, шучу я. Мы пошли. Попытка номер два.

Посланник что-то незаметно, таясь от Симеона, сунул в карман ее косухи.

– На всякий случай, – шепнул, – немного мертвой воды. Ее можно. Смотри, на себя не капни. Он погладил ее по плечу. – Ну, все, давай, красавица. Удачи!

Лордиз ощупала в кармане небольшой, но тяжелый граненый флакон, вписавшийся в ладонь холодным боком, словно лимонка. Поблагодарив Малаха взглядом, она махнула ему рукой, перекинула косу на грудь, закрыла глаза и сделала, наконец, полноценный шаг вперед, прямо в зеркало.  Потом  еще один. На этот раз никакого сопротивления преграды она не почувствовала.

 » Глава 10.

Глава 10.

 

Пройдя с десяток метров, уже под сводами открывшегося ее глазам прохода, она захотела было оглянуться, чтобы посмотреть, как выглядит зеркало с обратной стороны, из тоннеля, но вовремя спохватилась, вспомнив, что этого делать нельзя.

И тут за спиной раздался внезапный дикий крик, такой первобытно мощный и властный, что Лордиз от неожиданности и испуга присела. Кричали, видимо, ифриты, криком возвещая всем на Том Свете, кто мог услышать и кого это касалось, что на тропу возврата ступили посторонние.

Фил совсем сжался в комок, согнувшись и прижав руки к подбородку. От всплеска страха, превысившего многократно его перманентное значение, он заплющил глаза и обильно вспотел. Лордиз поспешила увлечь своего подопечного дальше, дальше по выбегавшей из-под ног тропе.

По внешнему виду путь, по которому они шли, почти ничем не отличался от тропинки, проложенной в какой-нибудь горной расщелине. Такая же неровная поверхность внизу и вздымавшиеся вверх неприступные зализанные стены по сторонам. С той только разницей, что здесь стены где-то высоко над головой сходились вместе, смыкаясь и образовывая свод. И, еще одно -  материал, из которого все вокруг состояло, был явно не камень. Иногда казалось, что стены сотворены из живой пульсирующей ткани. Чаще же они выглядели как миражи или какие-то наведенные виртуальные образования, вроде голограмм, или представлялись отлитыми из натурального вулканического стекла обсидиана. Но во всех своих состояниях они были гладкими, темными, матово блестящими, словно поверхности ночных неосвещенных витрин или прудов с тяжелой водой, за которыми появлялись и исчезали неясные огни, силуэты или расплывчатые движущиеся массы. Эти ровные участки перемежались на совершенно произвольных расстояниях друг от друга  растущими из пола причудливо изогнутыми и украшенными всевозможными выступами, впадинами и наростами ребрами, игравшими в окружающей архитектурной действительности роль колонн, полуколонн и пилястров. Свет лился как бы с потолка, такое создавалось впечатление, хотя прямых источников не наблюдалось; было потемней, чем на площади перед зеркалом, но все же света хватало вполне.

Лордиз не оставляло ощущение, более того, оно постепенно усиливалось, что как бы ни выглядело видимое пространство, все это было обманом, фикцией. На самом же деле все было совсем не так, как виделось, или совсем не было. Реальность всячески пыталась обмануть ее чувства и опровергала саму себя. Тем не менее, даже в разладе с органами чувств Лордиз продолжала идти по той дороге, что была перед ней начертана.

Это была дорога судьбы, и никто не позаботился расставить на ней указатели.

Дорога казалась ровной, без спусков и подъемов, но была достаточно извилистой, могла неожиданно завернуть за ближайший из стены выступ – и часто это проделывала, –  так что разглядеть, что ждет впереди в достаточно долгой перспективе, не представлялось возможным. Но это был единственный путь, единственное направление в распоряжении Лордиз с Филом, по которому  они могли двигаться. Выбирать не приходилось.

Иногда по сторонам, под стенами и в углублениях колонн появлялись странные темные туманы. Они выглядывали из расщелин и трещин в камнях, словно посланные в разведку неведомой силой пластуны, но Лордиз старалась не обращать на них внимания, и все тащила, тащила Фила вперед.

Они шли не останавливаясь, пока позади не затихли крики ифритов. Лордиз намеренно старалась отойти от зеркала как можно дальше, опасаясь, как бы охранники не бросились за ними вдогонку. И, хотя понимала, что этого не может и не должно случиться, все же успокоилась только тогда, когда перестала слышать голоса стражников.

Тогда они остановились, чтобы перевести дух. Лордиз погладила по щеке все еще льнущего к ней Фила.

– Вот и все, – сказала. – Осталось совсем ничего – дойти до конца. Только вот не знаю, сколько этот путь тянется, и сколько времени займет. Но ведь мы одолеем его, правда? И не такое уже прошли. Мы сильные, мы сможем.

Про себя же подумала, что Фил, похоже, вовсе не такой сильный, каким казался там, на Земле. И совсем еще не известно, дойдут ли они до выхода оба. За себя она спокойна, она вынесет все, а вот он...

Как бы отвечая ее мыслям, спутник поднял на нее глаза, вполне осмысленно взглянул и впервые за все время этой последней их встречи подал голос:

– Думаешь, никто не погонится? – спросил, сорвавшись на последнем слове в кашель. Кашлял он долго, сухо, до посинения и брызг в стороны. Лордиз хотела было помочь ему успокоиться, обняв за плечи, но он жестко отстранился.

– Не лезь, – сказал. – Дай лучше платок.

– Платка нет, – честно призналась она, ощупав карманы. – Куда-то делся.

– А это что? – не поверил Фил, указывая на торчащий из ее кармана белый хвостик. Не дожидаясь ответа, он потянул за него и извлек на свет божий белоснежный платок из пуха ангельских крыл, которым совсем еще недавно Лордиз была отмечена в знак победы. – Вот же платок. Пожалела?

Он снова откашлялся и высморкался в платок, потом вытер им руки, потные и грязные лицо и волосы, затем скомкал его и сунул в свой карман.

– Есть хочу, – сообщил он и тут же осведомился: – Ничего нет?

– Нет, – покачала головой Лордиз. – Ничего нет. Придется идти так, натощак, до самого конца.

– Могла бы и захватить что-нибудь, – укорил ее Фил.

– Скажи спасибо, что захватила тебя, – уточнила обстоятельства Лордиз.

– Вон ты как заговорила! – обиделся Фил. – А не стоило бы забывать, кто кому всем обязан, кто вообще тебя всему научил!

– Я помню, – успокоила его в его подозрениях Лордиз. Слова любимого полоснули по душе ржавой бритвой, но она постаралась не обращать на них внимания. Человек в таком состоянии после пережитого – мало ли. – Ты тоже не забывай, что я бросилась за тобой сюда, и что только я могу тебя отсюда вывести, – сказала она как можно более миролюбиво. – Так что, не будем препираться. И пошли отсюда, путь, наверное, предстоит долгий, нечего тратить силы на бесполезные разговоры. Нет, если хочешь, можешь вернуться и попросить, чтобы тебя покормили. Они будут счастливы исполнить твою просьбу...

Она двинулась было вперед, но Фил достаточно грубо схватил ее за руку и рванул к себе. Лордиз с трудом удержалась на ногах.

– Послушай, – сказала она ему, – если я оглянусь, ты прямо сейчас отправишься жевать свой обед, каким бы он ни был. Хочешь?

Фил, выдержав паузу, отпустил ее руку.

– Ладно, пошли вперед, – согласился он.

 Лордиз двинулась по тропе, спутник ее угрюмо сопел сзади. Что-то происходило между ними нехорошее, чего она никак не ожидала.

« Как странно, – думала девушка. – Как невероятно быстро он пришел в себя. Вот только что всего боялся и дрожал от страха, сочился им, словно гнилой гриб влагой, и вот он уже гонор свой показывает. Неужели, притворялся? А ведь точно, притворялся! Ну и виртуоз! Выглядел таким чагой бессловесным, а на самом деле все слышал, все замечал и запоминал. Я же ему не объясняла, что успех нашего возвращения зависит от того, не оглянусь ли я, но он сразу сообразил, чего ему делать не стоит. Да, хороши дела, прошли всего сто шагов, а уже успели поругаться! Хотела его пожалеть, а он давай кусаться, дурак такой. Но ведь дома он никогда не был таким грубым и хамоватым. Всегда спокойный, сдержанный, это как минимум, а тут так и прет, так и прет из него... Платок изгадил... Что происходит? Может, обстановка влияет, излучения какие? Так и на меня все точно так же воздействует, а я ничего, нормальная... Или, все дело в том, что раньше его все устраивало, а здесь, настрадавшись, решил, что с него довольно?»

Так, она впереди, он – за ней, они прошли еще какое-то расстояние по извилистой, рыскающей из поворота в поворот тропе. Занятая своими думами, Лордиз мало смотрела по сторонам, в основном под ноги, боясь споткнуться, а, между тем, обстановка вокруг начала меняться.

Жившие кое-где по углам и по сторонам в виде призрачных полупрозрачных клочков, завитков и волют туманы осмелели, распухли, размножились и, слившись в единое тело, выплеснулись на тропу, совершенно ее укрыв и полностью скрыв от глаз. Туман вытекал навстречу густыми пастообразными струями. Он клубился, громоздился грудами, свивался в косы и растекался ровными полями, поднимаясь до колен, а то и до пояса бредущих по дороге путников. Истечение тумана все убыстрялось, словно производился он и был гоним специальной дым машиной, и машина это пошла вразнос. Идти приходилось на ощупь, опасаясь запнуться за что-то, скрытое в дыму, или провалиться в невидимые, разверзшиеся полости и провалы: и то и другое было вероятно с очень большой степенью вероятности. Приходилось рисковать. Лордиз, собрав волю в кулак и придавив все свои страхи, продвигалась вперед, торя дорогу, словно проход в минном поле, не отстающему от  нее Филу. А туман все прибывал. Вот он поднялся до пояса, потом до уровня груди, а через некоторое – небольшое – время, словно подпрыгнув, накрыл их с головой, так что даже свод вверху сделался неразличимым. Потянуло сыростью, запахло болотом и тиной. Лордиз остановилась. «Куда это нас занесло?» – подумалось ей. Стало тревожно, совсем тревожно. Подтянувшийся Фил, налетев на нее, остановился позади.

– Это подло! – сказала Лордиз. – Подло! Как я могу идти в таком тумане и ни разу не оглянуться? А? Скажи! Я и сама не замечу, как посмотрю назад, потому что сейчас потеряться, сбиться с дороги – сущий пустяк, ничего не стоит! Все равно, что с закрытыми глазами идти, а так, что вперед, что назад – одинаково!

– Что-то случилось? – полюбопытствовал Фил.

– Случилось! – успокоила его Лордиз. – Дорога пропала, не видно ни хрена! Я так не могу идти: или собьюсь с пути, или упаду и ноги переломаю, или вообще назад поверну. Даже не знаю, что лучше. Ты что предпочтешь?

– Ты... эта... успокойся, пожалуйста, – неожиданно тихим голосом и увещевательным тоном ответил Фил. – Ты иди себе, куда идется, главное – осторожно, под ноги смотри...

– Так и ног ведь не видно!

– Ничего, все равно, ступай медленно, не поспешая. Нам ведь спешить некуда, если разобраться. Главное - дойти до конца, главное  выбраться отсюда.

– Что это с тобой? – удивилась Лордиз. – Только что горячий обед себе требовал, и тут – такие речи. Удивительно, честное слово. Такая метаморфоза! Что, пришло осознание реальности?

– Ну, типа того. Я понял, что был не прав. Просто был не прав. Это нормально, осознавать свои ошибки. Согласна?

– Это нормально, да, кто же спорит, – согласилась с ним Лордиз. – Ценное качество – умение признавать свои ошибки. Только, сдается мне, тут все дело в мужском характере.

– При чем здесь мужской характер? – не понял Фил.

– При том. Ты думаешь, почему Орфей не смог вывести Эвридику из Подземного Царства? Потому что – мужик. Мужики всегда во всем сомневаются, делают шаг вперед, а потом пятятся назад, словно раки. Характера нет достойного, не могут держать удар, не могут сосредоточиться на деле, довести до конца начатое. Вот если бы Эвридика за ним пошла, она бы с ним и вернулась. Либо не возвратилась вовсе.

– Женский шовинизм, – определил сказанное Фил. – Лично я выступаю за умеренное равноправие полов. Ты давай, кончай разглагольствовать и иди себе потихоньку, а то так можно неизвестно до чего договориться. Тебе же кроме тумана больше ничто пока не мешает? Нет, вот и... веди. Ты должна...

– Должна, – устало кивнула Лордиз. – Я знаю, я помню... Ладно, держись за мной... милый.

Они тронулись в путь, который был сокрыт не во мраке, но в тумане, и все превратности которого им предстояло испытать на себе.

Они шли, словно попавшие в пургу альпинисты или покорители полюсов, в связке, ничего не видя, полагаясь лишь на чутье и инстинктивное ощущение верного направления. Если быть точным, на ощущения и инстинкты полагалась Лордиз, Фил же до поры до времени держался за ее плечо, и тем довольствовался.

Через некоторое время по дрожи лежащей на ее плече руки Фила проводница поняла, что что-то происходит, что-то не так. Хотя, скорей всего, именно так все и должно было быть, и предполагалось, что так будет.

– Что такое? – спросила она.

– Не знаю, – прошептал Фил. – Кто-то дышит мне в затылок.

– Так посмотри, кто там! Ты ведь можешь это сделать, правда, дорогой?

– Нет... Не могу. Мне страшно.

– Ему страшно, хо-хо! – воскликнула, в полголоса, впрочем, Лордиз. – Понимаю, мне и самой страшно. Не слушай ничего, родненький, и держись за меня. Будем идти потихоньку, деваться нам все равно некуда.

Но не успели они сделать и двух шагов, как из теста тумана впереди вытянулось, вылепилось и материализовалось нечто. Лордиз нечто опознала. По внешнему виду и всей совокупности первичных и вторичных признаков. Это был тот самый демон, та самая отвратительная рожа, что наградила ее шрамами на лице.

«Как же так? – изумилась Лордиз. – Как такое может быть, ведь из его шкуры давным-давно сшили плащ?» Все в ней, каждая клеточка ее задрожала, затрепетала, памятуя результат их прошлой встречи, шрамы же заныли и запульсировали. Рожа приблизилась, оскалила зубы, закапала вязкой слюной, низко утробно зарокотала. Все, как и в прошлый раз. Потом пошевелила когтями и замахнулась... Сердечко девушки встрепенулось и замерло, сохраняя понимание необходимости бежать, стремление, и ни малейшей к тому возможности – словно птичка, влетевшая в смоляную лужу. Она лишь закрыла глаза перед неизбежным... Лицом ощутила легкое дуновение. И тогда  с громким дробным стуком, словно мешок с картошкой,  что-то обрушилось у нее за спиной на землю. Почувствовав, как перед тем соскользнула с плеча рука Фила, она сообразила, что именно он был причиной звукового возмущения тишины. Едва удержав себя от желания немедленно  повернувшись броситься к нему на помощь, она осторожно, не раскрывая глаз опустилась рядом с ним, рукой нащупала позади себя голову Фила и, неудобно, на четвереньках пятясь назад, перебралась к нему поближе. Потом с трудом взгромоздила его голову себе на колени и, обняв, прижала к груди. «Ничего, ничего, – бормотала она себе под нос. – Вот ведь как получается: ты среди нас самое слабое звено. Но не я. Меня им не сковырнуть. Я выдержу, выдержу, ничего».

Немного успокоившись и отдышавшись, она открыла глаза.

Демон никуда не исчез, он был здесь же, перед ней. Он, приблизившись, смотрел ей прямо в лицо. Его глаза были огромны, словно два неба или  два озера, и в них совершенно не было, как могло ожидаться, ненависти. Только безграничное удивление тому, как этот маленький дрожащий комочек плоти может противостоять ему, повелителю ужаса. Лордиз вдруг сообразила, что перед ней всего лишь фантом, способный напугать, но совершенно бессильный причинить реальный вред. Демон, видимо, понял, что она догадалась о его нынешней сути.

– Не боишься? – спросил он. – Хорошо. Но этого мало. Еще тебе следовало  бы знать настоящую опасность. Реальную опасность. До того, как ты с ней столкнешься.

Неожиданно он захохотал, запрокинув голову и оскалив свои острые конические зубы. Слюна летела брызгами из его бездонной глотки, ударялась о зубы и, дробясь в мелкую пыль, сливалась с телом тумана. Он кончил хохотать так же внезапно, как и начал, с громким клацаньем захлопнув пасть. Потом приблизился совсем близко, до физического ощущения контакта, и, заглядывая сквозь глаза в самую ее душу, осведомился:

– Но ведь ты свой выбор сделала, да? Так держись его теперь крепко.

Его глаза вблизи теперь были похожи на зеркала, за плоскостью которых шевелились какие-то жуткие тени. На зеркала, которые в этих краях, как известно, много больше, чем просто устройства для создания отражений. Лордиз подумалось, что – а почему бы нет? –  конкретно эти именно такие, через которые можно попасть в разные удивительные места, и, кто знает, быть может, именно туда, куда как раз им нужно...

Словно прочитав ее мысли, демон отстранился и покачал головой. «Не в этот раз, детка, – сказал он. – Не в этот раз».

С этими словами он своим корявым когтистым пальцем проткнул дыру в пространстве и, сымитировав сизый сигарный дым, струйкой втянулся в нее, весь, без остатка. Следом за ним в ту же дыру с легким посвистом ушел и туман, освободив от своего присутствия и гнета тоннель, по крайней мере, ту его часть, которую могла обозревать впереди себя Лордиз.

Внезапное очищение от туманной блокады и наступление пустоты  были странным скачком реальности, словно неожиданное пробуждение посреди степи после кошмара в душной комнате. Чувство, во всяком случае, было именно таким. Не образовалось какого-то нового простора вокруг, зато нависал видимый свод над головой, и зиял тоннель впереди, по которому сколько еще пробираться – одному Богу известно, но идти уже вполне можно.

 Немного погоревав над судьбой своей неласковой, повздыхав и даже уронив слезу, она привела в чувство Фила, похлопав его по щеке ладонью.

– Вставай, дружок, вставай, – поторопила она его. – Нам пора идти.

– Что это было? – спросил дружок.

– Ничего, – сказала она. – Ничего не было. Мы просто остановились отдохнуть.

– Но как же...

– Сон. Здесь снятся странные сны.

Она вдруг с пугающей ясностью ощутила, сколь безмерно тяжела ноша, которую она на себя взвалила. Сил никаких уже не было, источник их был вычерпан до дна, и даже само дно было выскоблено и оцарапано ржавым черпаком. Тем не менее, перед ней простиралась дорога, которую, несмотря ни на что, пройти следовало до конца.

Поднявшись на ноги и подождав, пока то же самое сделает Фил, Лордиз двинулась вперед, радуясь тому обстоятельству, что, по крайней мере, дорога теперь видна вполне.

Радовалась она недолго, всего лишь до первого поворота тропы. А когда она за него, за поворот, заглянула и ступила за грань его, кто-то заорал ей в левое ухо, заорал дико, неожиданно и душераздирающе, неслышно приблизившись со спины. Ну как тут было не оглянуться? И она наверняка сделала бы это, инстинктивно, машинально, из естественного желания уберечься от опасности, если бы в тот же миг, тотчас точно так же не заорали бы ей в другое ухо. Тут она просто упала на колени, зажав уши руками.

Фил бросился к ней и принялся поднимать ее на ноги.

– Ты что? – спрашивал он. – Что с тобой? Что случилось?

– Он еще спрашивает! – огрызнулась Лордиз. Отбившись от рук Фила и перекинув косу через плечо, она подбоченилась. – Ты зачем это мне в ухо орешь? Хороши шуточки! И так нервы на взводе, хочешь, чтобы я с ума сошла от страха? Подумал бы, кто тебя в таком случае будет отсюда выводить.

– Кто и где орет? – не понял ее претензий Фил. – Я вообще ничего не слышал. У тебя галюники, крошка.

Крошка уже набрала в легкие побольше воздуха, который, кстати, в тоннеле ничем особенным не пахнул, чтобы достойно, в своем стиле ответить этому неожиданному шутнику, когда услышала тихий, почти ласковый голосок за спиной:

– Это я тебя побеспокоил, Певица. Рад, что тебе понравилось.

Голосок прозвенел знакомым колокольчиком, но Лордиз показалось, что под этот малиновый звон в ее спину вновь вонзилась сариса. С хрустом вошла, прямо между лопатками. Она даже ощутила, как по позвоночнику к самому копчику сбежала струйка чего-то холодно-обжигающего, точно жидкий азот. За спиной раздался смешок:

– Вижу, вижу – понравилось. Оценила.

Лордиз снова едва не обернулась. Едва-едва. Каким-то чудом ей удалось сдержаться, хотя импульс в мышцы уже пошел. В результате мышцы напряглись и онемели, переработав энергию движения в боль насильственной неподвижности.

– Не будешь ли ты так любезен перебраться куда-нибудь вперед, – бросила она в пространство. –  Как ты знаешь, мне нельзя оглядываться. И, к сведению, я ужасно ненавижу, когда кто попало подкрадывается ко мне сзади.

– А где, по-твоему, я сейчас стою? – спросил ее Фил. Его брови в ответ на легкое удивление ума поползли слегка вверх. – И я не подкрадывался, ты сама хотела, чтобы я шел за тобой.

– Я не тебе, милый, – успокоила его Лордиз.

– Как скажешь, – откликнулся голос за спиной. – Хотя – не хочу желать тебе добра, – но было бы славно, чтобы ты оглянулась.

– Что значит – не мне? – удивился Фил. – Здесь кроме нас с тобой больше никого нет.

Лордиз едва успела моргнуть глазами, и вот уже в двух шагах впереди нее на выступе стены сидит, свесив ножки и качая ими – ребенок ребенком, – сидит ангелочек, Певчий, Соловей Рая. Он не казался вполне реальным, он был похож на сгусток молочно-белого тумана или на выпавшее из плюмажа и слегка подмокшее перо. Его образ, словно под напором сквозняка, едва заметно колебался. Заметив, что Лордиз его увидела, он помахал ей рукой.

– Вот и я. Это я тебя побеспокоил, – засвидетельствовал он.

– Ты зачем это делаешь? – спросила его Лордиз. – Разве нельзя просто, по нормальному, по-человечески? Почему обязательно нужно орать?

– Я тебе уже объяснил, что я молчал! – слегка заводясь, снова вступил в разговор Фил.

– Дело в том, – вел свое Певчий, – что отныне петь здесь имеешь право только ты. Я могу лишь, как ты выразилась, орать. Зато это – без ограничений.

– А почему нельзя просто помолчать? – спросила Лордиз. – Или, если уж такая охота подрать глотку, делать это где-нибудь подальше, в безлюдном месте?

– Да я молчал, молчал! – взвился Фил.

– Э нет, – не согласился с девушкой экс-Соловей. – Как же я могу забыть то, что ты для меня сделала? Я этого не забуду, поверь, никогда не забуду. Поэтому я должен тебе достойно ответить, выразить свою, так сказать, благодарность. И, верь мне, благодарность моя последует неотвратимо.

– Ты меня пугаешь! – сказала Лордиз.

– Я пугаю? – изумился Фил. – Это ты меня пугаешь. Похоже, что у тебя крышу снесло. Напрочь. Ты сейчас сама с собой разговариваешь!

– Я не пугаю, что ты, – согласился с Филом певчий. – Я делаю предуведомление, хотя вполне можно было обойтись и без него, – уточнил он.

– Я всего лишь делала свою работу, – пыталась оправдаться Лордиз. – Как и ты. Чем я виновата перед тобой?

– По твоей милости я потерял все, и место, и почет, и уважение. Я был посрамлен! Моя жизнь утратила смысл и превратилась в ничто. Что бы ты ни говорила, но виновна в этом ты.

– Но ты и сейчас неплохо устроен!

– Ты не понимаешь. Мое место в Раю, поскольку я – Певчий Рая. А теперь мне туда путь  заказан.

– Но ты еще сможешь туда вернуться! Ведь ты – лучший!

– Не уверен. Спасибо, конечно, но – не уверен. Думаешь, я там один такой? Желающих слишком много. Конкуренция высока. Словом, не расслабляйся... Певица.

Фил совсем уже ничего не понимал, а этого он не любил, потому тихо вызверился. Он схватил Лордиз за плечи и стал трясти ее, словно обезьяна пальму. Лицо его при этом, кстати, приняло соответствующее выражение, напоминающее младшего по рангу примата.

– Ты что, совсем сдурела?! – уже вовсю кричал он. – Ты с кем тут все разговариваешь!

– Да успокойся ты! – пыталась отбиться от него Лордиз. – Пусти! Ты что, не видишь, я с ним разговариваю, с Певчим!

– Он меня не видит, – сообщил ангелочек. – И, кстати, не слышит.

Не отпуская девушки, Фил оглянулся.

– С каким еще Певчим? Где?

– Ладно, пойду я, пожалуй, – сообщил свое решение экс-Соловей Рая. – Оставлю вас наедине, в интимной, так сказать, обстановке. Но ты, Певица – попомни!

Колокольчик его голоса, прозвенев, рассыпался осколками и затерялся где-то под сводами.

– Ты надо мной издеваешься? – продолжал выяснять вопрос корректности отношений Фил. Он набычился, лицо его налилось злобной серьезностью, точно зельц салом. – Не рекомендую. Ты меня знаешь, я этого не потерплю. И запомни, я не собираюсь здесь по твоей милости  пропадать. Поэтому, собери свои мозги в кучку, и соображай быстрей, как нам отсюда выбраться.

Он сдавил ее плечи стальными струбцинами пальцев.

– Больно! – вскричала она. – Мне больно, пусти!

Помедлив, Фил отпустил. Отступив на шаг, Лордиз принялась массировать руки.

– А мне казалось, что это я здесь по твоей милости, – проговорила она с горечью.

– Не будем считаться, – примирительно сказал Фил. – Просто держи себя в руках. Мало радости маяться здесь с тобой, безумной, на руках.

– Не безумная я, успокойся. А ты рассчитывал, что нам так просто позволят уйти отсюда? Наивный.

– Не наивный. Не люблю, когда меня за дурака держат.

Лордиз махнула рукой, прекращая бессмысленный и тягостный спор.

– Ладно, пошли дальше. Если можешь, постарайся больше не бросаться на меня без предупреждения. И вообще, держись на расстоянии. Что-то стремно мне становится, когда ты рядом. Милый.

Протиснувшись мимо него, словно в узкую щель в скале, она, не оглядываясь, двинулась дальше по ставшей уже такой постылой, даром, что прекрасно видимой тропе. Фил, отстав на три шага,  побрел за ней следом. Лордиз кожей спины чувствовала за собой упругий вал его раздражения, было слышно, как он на ходу вдруг громко чертыхался и периодически, чего никогда раньше не делал, сплевывал по сторонам. И это напрягало ее, напрягало все больше и больше. Складывалась парадоксальная ситуация: вместо того, чтобы объединиться и совместными усилиями выбраться отсюда подобру-поздорову, они неожиданно и совсем не вовремя стали выяснять отношения... И отношения стали портиться, напряженными они сделались, что не могло не вызывать тревогу, потому что идти еще, судя по всему, долго, и что им там впереди уготовано – не известно, а нервы уже на взводе... Неужели в этом и заключается испытание?

Шаги их гулко раздавались под сводами, она с удивлением это обнаружила и отметила, что раньше подобного эффекта не было. Что могло означать такое изменение реакции пространства на их присутствие, она не знала. Как бы то ни было, пространство пока не проявляло к ним враждебности, что само по себе было уже не мало, но вовсе не означало, что так будет всегда, поэтому она не заморачивалась отвлеченными размышлениями, а просто старалась идти быстрей, внимательно при этом глядя по сторонам.

Коридор, по которому они шли, никак не менялся за все время пути, был таким же, выглядел так же, как и в самом его начале.  Что могло говорить о том,  что их перемещение не было путешествием в общепринятом смысле, когда какое-то расстояние преодолевается за соответствующий отрезок времени, а скорей являлось способом придания физическому процессу метафизического смысла. И, наоборот, сообщить метафизическому процессу физическое наполнение. Они, конечно, шли, и шли пешком, но не по пригороду, не по сельской местности. Шли они себе пешочком с Того света на Этот, а это, знаете ли и представить себе не просто. И...

Лордиз не успела додумать мысль до конца, как, откуда ни возьмись, впереди появилась встречная одинокая фигура. Через мгновение она узнала человека, это был барабанщик их группы Крабс. Держа руки в карманах джинсов, наклонив кудрявую голову, не подняв на нее глаз, он быстро прошмыгнул мимо. Лордиз едва рот успела открыть, чтобы спросить его, что он тут делает, как он уже был у нее за спиной. «Что за дела?» – удивилась она событию. Снова дернулась, чтобы оглянуться, и вновь вовремя поймала себя на этом стремлении, и прекратила движение на стадии мысленного приказа. И в который раз раздосадовалась, что не может взглянуть, что происходит у нее за спиной. Собственно, может, но не имеет права...

Она остановилась.

Ей  хорошо было слышно, как изумленно вскрикнул Фил, и как Крабс что-то вполголоса стал ему втолковывать. Она насторожила уши, стараясь расслышать, о чем шел разговор, но ей не удалось уловить ничего. «Вот черт, – подумала она. – А ведь это «ш-ш-ш!» неспроста!»

Идти вперед было бессмысленно, стоять столбом и ждать, пока эти двое там о чем-то договорятся – тоже не хотелось, поэтому Лордиз просто уселась на дороге в позе портного, сложив расслабленно руки на бедрах, и стала ждать когда ситуация проясниться.

Ждать пришлось не долго.

« Твою мать!» – вдруг закричал позади нее Фил. Через мгновение, обогнув ее справа, он вырулил вперед и, развернувшись, навис над ней. Его руки как два рычага свободно свисали вдоль тела, ладонями вперед, готовые выполнить любую работу. Работа пока была только одна: сопровождать речь хозяина выразительными движениями и жестами.

– Какого черта! – заголосил Фил, и руки его, акцентируя движения языка, слегка раскрылись в стороны и заходили вверх вниз.

– Что еще? – устало, взглянув вверх, на выдохе спросила Лордиз.

– Этот клоун, – указующий жест куда-то ей за спину, – нашел меня здесь для того, знаешь ли, чтобы пооткровенничать. Уж не знаю, зачем ему это понадобилось. Так вот, он говорит, что ты мне изменяла, изменяла мне с ним. Он говорит, что трахал тебя всякий раз, когда меня не было дома. Он говорит...

– И ты ему веришь? – отрешенно спросила Лордиз.

– А что мне остается делать?! – взвизгнув, еще шире развел руками Фил.

– Что делать? – повторила за ним девушка. И предложила: – А ты проверь у него документы.

– Перестань паясничать! – закричал Фил. – Это не шутки, это серьезно, и я требую ответа!

Лордиз поднялась на ноги и, приблизившись к Филу, положила руки ладонями ему на грудь. Заглянула в его глаза, которые он тут же поспешно отвел в сторону.

– А я не шучу, – сказала. – Какие тут шутки. Ты, в самом деле, проверь у него документы. А еще лучше – сразу дай ему по физиономии. И тогда тебе станет ясно, что это не Крабс. Это кто угодно, но только не Крабс, потому что его уж точно здесь быть не может. Иди, иди.

Она легонько подтолкнула его, преодолевая сопротивление и плоти, и характера.

– Давай!

Фил, качнувшись, шагнул мимо нее. За спиной послышался удаляющийся топот и следом возглас Фила:

– Он убежал!

– Убежал, гад! – освежил Фил весть, возникнув вновь перед ней.

– Вот видишь? Какие тебе еще нужны доказательства?

– Доказательства – да. То есть, нет. С этим все понятно. Но вопросы остались. Вопросы прозвучали.

– Вопросы требуют ответов, – согласилась Лордиз. – Это правда. И – законно. И я тебе вот что скажу. В тот вечер, когда ты укатил на моем рейсере, когда тебе вздумалось попрыгать с моста в залив, Крабс подвозил меня домой...

– Ну и?

– Мне следовало согласиться...

– Погоди, погоди!

– Мне надо было пустить его к себе. Потому что, раз уж я вынуждена выслушивать всякий бред в твоем исполнении, пусть для этого были бы хоть какие-то основания. В порядке компенсации.

– Так, стало быть, ничего не было? – запалил зеленый свет надежды Фил.

– Думай, как хочешь! – совсем уже без сил, равнодушно махнула рукой Лордиз. Она рукой же прибрала ревнивца в сторону и пошла дальше по зияющей перед ней дороге.

– Но... – пробовал было протестовать или возражать против насилия недосказанности и неопределенности Фил, но Лордиз прервала его, бросив через плечо:

– После, после...

 

 » Глава 11.

Глава 11.

 

 

      

 

         Довольно долго после этого они молча шли по дороге, которая кружила и убаюкивала саму себя в своих извивах. Лордиз вдруг подумалось, что дорога сама заблудилась в этих изгибах и поворотах, в этой монотонности и повторяемости, в постоянных возвращениях на круги своя. Что это вообще, за путь, что за дорога такая без четких перспектив впереди? Куда они идут? Куда должны прийти? Ясным было лишь одно: желание дойти до конца, но это в общем, как стратегический план, вблизи же – по сторонам, под ногами – не наблюдалось никаких признаков того, что план вот-вот осуществится. В конце концов, все их хождение стало терять смысл на уровне подсознания и эмоциональной поддержки. А как только процесс потери смысла начался, так сразу же принял лавинообразный характер, и совсем скоро смысл был потерян окончательно. Как только это произошло, в тот самый момент и в той самой точке пространства Лордиз остановилась. «Все, – сказала она себе, – больше ни шагу».

– Почему стоим? – поинтересовался подтянувшийся сзади Фил. – Вроде все чисто.

– Чисто, как же, – не согласилась Лордиз.

– Ты что-то заметила?

– Заметила. То, что эта дорога без конца, и что она никогда не закончится. Тебе самому не кажется, что мы ходим по кругу?

– Да, вообще-то... – засомневался Фил, задумался и в раздумьях поскреб ногтями затылок.  – Оно как бы... А ты что предлагаешь? Ты ведь ведешь – предлагай. Я за тобой – хоть в омут.

– Я предлагаю сесть и подумать, – высказалась Лордиз. – Нам нужно все обдумать, причем как следует – у нас ведь не было времени сделать это раньше, да?

– Ладненько, – согласился Фил, – давай подумаем. Кто из нас будет думать? Хорошо, хорошо, – он поднял руки, – я не претендую. Где предлагаешь устроиться?

– Да прямо здесь, – указала она на участок тропы у своих ног, и тут же уселась на указанное место в свою любимую позу портного. Фил, недолго думая, устроился напротив нее. Появилась в его манере некая нарочитость, поспешная готовность угождать и соглашаться, что настораживало и раздражало.

– Хорошо, – резюмировал он, – посидим, подумаем. Заодно и отдохнем. Если бы еще было что перекусить – и вовсе никаких возражений.

– А что, есть возражения?

– Да нет, в общем-то...

– Так ведь и я не настаиваю, – согласилась с ним Лордиз. – Но, зная тебя, уверена, что ты неспроста такой сговорчивый. Давай, выкладывай свой камень, говори, что еще тебе не нравится в этой жизни?

Фил хлопнул ладонями по коленям и деланно засмеялся.

– Этот Крабс... – начал он.

– Так, вроде бы, с этим мы разобрались? – перебила его Лордиз. – Или я не правильно понимаю?

– Нет, – покачал головой Фил. – Не все так просто. Он еще кое-что мне сказал. Шепнул по секрету.

– Что же такое шепнул тебе Крабс? – голос Лордиз дрогнул, но она все еще держала себя в руках, хотя, если честно, происходящее давно уже перестало ее забавлять. – О чем поведал тебе его призрак?

– Он поведал мне о том, что у тебя, оказывается, появилась еще одна вредная привычка. Он сказал мне, что с недавних пор ты сделалась любительницей покурить травку. Забить, так сказать,  косячок. Это правда?

– А откуда, собственно, он мог знать? – начала было удивляться Лордиз, но тут же сама себя и урезонила. – Хотя, чего это я? Мы в таком месте, где все выворачивается наизнанку, и ничего не скроешь.

– Да или нет? – настаивал на ответе Фил.

– Ну, «покуривать травку» – громко сказано, – стала объяснять Лордиз. – Я и курила-то всего пару раз. Так, чтобы расслабиться и успокоиться. А что такого? Тебе можно, а мне нельзя? Беды ведь большой не случилось?

– Да как сказать. Беда не в том, что курила, беда в том, где ты эту травку взяла. У кого ты ее взяла, – монотонно растолковывал ей смысл происшедшего Фил. – Если бы ты купила траву где-нибудь на стороне – это одно. А то, что ты  ее у меня стащила – это совсем другое.

– Так тебе жалко? Жалко, да? – изумилась Лордиз.

– При чем здесь жалко – не жалко? – отверг ее обвинения Фил. – Это бизнес. И ты не имела права совать в него свой нос.

– Но я взяла всего лишь один пакетик! Один! А там их было много.

– То-то и оно, что было... Куда же делось все остальное?

– Я не знаю, я не брала, – стояла на своем Лордиз. – Может быть, Сонька?

– Она клялась, что не брала… Впрочем, сестра твоя за все расплатилась, так что...

– Как это расплатилась?

– Серьезно расплатилась, сполна. А как иначе – дело-то серьезное. Серьезные люди, серьезные деньги, серьезный бизнес – все серьезное. Хотя, справедливости ради, она до последнего продолжала настаивать, что ничего не брала... Кто же взял, если не ты или не она? Если не она, значит – ты?

Лордиз пожала плечами

– Я не знаю, кто мог взять, но я не брала, – сказала она, наконец. – Все, что знала, в чем была виновна, я все тебе выдала, а больше... Слушай! А может быть это Крабс? Точно, это Крабс! Ведь он, как оказывается, был в курсе твоих дел.

– Не знаю, – мрачно ответил Фил. – Не уверен. Но меня бесит, что это могла быть ты!

– Ах, вот как! – не выдержав, подняла голос Лордиз. – Тебя не волнует, что я могла изменить тебе с Крабсом или с кем-то еще – я так понимаю, что уже не волнует? – но тебя бесит, что я взяла у тебя немного травки! Хорош гусь! И я ради этого гуся, совершенно добровольно, отправилась на Тот свет!

– Не надо путать бизнес с... – попробовал объяснить свою позицию Фил, но споткнулся, не сумев подобрать точного слова. – В конце концов, надо признаться, что я тоже не всегда был безгрешен.

– Не путать с чем? С любовью? – пришла ему на помощь Лордиз.

– О, любовь! – всплеснул руками Фил. – Как же ты обожаешь разные отвлеченные понятия!

– Так для тебя любовь – отвлеченное понятие? Моя любовь, наша любовь – всего лишь отвлеченное понятие? Тебя не волнует, что я живой человек, что я могу страдать, что мне бывает одиноко, страшно или больно? Я для тебя тоже – отвлеченное понятие?

– Ну, ты все не так поняла, – смутился Фил. – Не стоит сгущать краски...

– Нет, ты ответь, – настаивала Лордиз. – Ответь!

– Да что ты так взъелась? – не выдержал Фил. – Давай сначала выберемся отсюда, а потом будем разбираться с деталями.

– Ах, вот как! Ты не хочешь возиться с деталями. Может быть, ты просто боишься, что я не выведу тебя отсюда, и поэтому не хочешь продолжать разговор? А как по мне, разговор получается очень интересный, содержательный выходит разговор, и я как раз хотела бы его продолжить. Именно чтобы выяснить еще неизвестные мне детали нашей с тобой жизни. Но ты можешь не волноваться,  я в любом случае выполню, что обещала, и выведу тебя на Землю.

– А вот это совершенно напрасно, – неожиданно раздался знакомый и в то же время совершенно незнакомый голос позади нее.

Мороз узнавания пробрал Лордиз до костей. Увидев, как побледнел и вскочил на ноги Фил, она обняла голову руками и склонилась вниз, к скрещенным своим ногам. Нестерпимо тянуло оглянуться, но она любой ценой должна была противостоять этой чужой наведенной силе, что она честно и пыталась сделать.

Люк в неведомые и страшные каверны пространства открылся за ее спиной и вновь затворился бесшумно. Лордиз отследила произошедшее действие по тому, как потянул, завился и в скором времени опал ледяной сквознячок с привкусом смерти. Выждав еще немного, она подняла голову. Прямо перед ней, на коленках, поджав под себя ноги в позе героя, сидела ее сестра Соня. Была она в своем белом платье, правда платье находилось далеко не в лучшем виде, местами перепачкано, с какими-то коричневатыми пятнами, с дырами по подолу и оторванным рукавом. За ее спиной в двух шагах стоял Фил. Он был бледен, его сотрясала и била мелкая-мелкая дрожь, словом, было видно, что парень до смерти напуган, а в бега не пустился лишь потому, что укоренился посредством внезапно наступившего ступора. Лордиз вполне резонно предположила, что такова была его реакция на появление Сони. В самом деле, не ее же саму он вдруг испугался?

Сестры встретились взглядами, глаза в глаза. Заискрив поначалу и перестав, между ними наладился контакт, установилась связь, по определению – психо-эмоциональная, но Лордиз понимала, чувствовала что на самом деле это связь Того света с Этим. Соприкосновение жизни и смерти, в котором жизнь рискует, а смерть не может ни при каких условиях превратиться в свою противоположность. Во взгляде Сони, однако, вопреки ожиданию, не было ни злости, ни ненависти, ни угрозы, только холод и непоколебимое спокойствие.

– Я все смотрю, как в последнее время – которого, как известно, на этом свете не существует, – ты настойчиво, упорно, шаг за шагом стараешься просунуть свою милую головку в петлю, – произнесла, наконец, младшая сестрица своим характерным надтреснутым голосом. Правда, Лордиз показалось, что хрипота стала куда как сильней, чем была раньше. Быть может, Соня была простужена? Хотя, Господи, о чем это она!

– Даже не знаю, никак не решу, – продолжала сестра, – что мне следует сделать: помочь тебе преуспеть в этом неблагородном деле, или, напротив, не дать тому случиться? Я вот что думаю. Для начала давай попробуем просто проговорить. Мы так давно не говорили по душам, правда? А после, или в процессе, как получится, возможно, все решится само собой.

Она обернулась к зафиксировавшемуся в  мышечном оцепенении Филу.

– Дорогуша, девушки желают посекретничать. Ты не оставишь нас на пол часика наедине?  – спросила она его ласково.

Фил затрясся еще сильней, мелкая дрожь сделалась крупной, но он все еще был не в силах сдвинуться с места.

– Не понимает! – предположила Соня, обращаясь через плечо к Лордиз. – Ты посмотри на него! И, вновь повернувшись к Филу, пугнула его, как ребенка, для верности двинув рукой в его сторону:  – Бу!

Фил попятился, как от сильного порыва ветра, запнулся, упал на зад, на земле перевернулся на четвереньки и, с низкого старта, бросился бежать прочь по проходу. При этом он не разгибал ног полностью и двигался как-то боком, по-крабьи, словно и не бежал вовсе, а планировал над поверхностью низко запущенным листом фанеры.  Добежав до поворота, он юркнул за него и был таков.

Соня остановила жестом собравшуюся было кинуться за любимым Лордиз.

– Не волнуйся, – успокоила она ее. – Никуда он не денется и не пропадет, к сожалению. Через некоторое время вернется обратно, правда, с другой стороны. Да, дорогуша, ты была права, этот тоннель кольцевой, он замкнут, словно велосипедная камера. Так что, не заблудится... наш герой. Выход отсюда, конечно, есть, но его еще надо суметь найти. Но этот вопрос не к нему.

Это было очень странное зрелище.

Две сестры, две непохожести, две противоположности  – как белое и черное, как да и нет, как верх и низ, как жизнь и смерть, – сидели посреди бесконечного перехода, никуда не ведущего мостика как раз между жизнью и смертью перекинутого и повисшего в несуществующей точке пространства, и пристально вглядывались в лица друг друга, пытаясь раз и навсегда уяснить, чем же они друг для друга являлись, и было ли у них хоть что-нибудь их роднящее. Момент осознания длился вечность, но в мире безвременья длительность интервалов определялась лишь необходимостью и достаточностью действия или бездействия. Первой исполнение второго условия ощутила Соня, кроме того, она являлась носительницей инициативы встречи, поэтому и прервать молчание решила она.

– Хорошо! – сказала она, тряхнула своей бело-платиновой стрижкой и хлопнула ладонями по бедрам. – Думаю, достаточно. Думаю, мы долго могли бы так смотреть друг на друга, но уже скоро здесь может объявиться наш рыцарь, а есть еще многое, что ты хотела бы узнать у меня. Я права? Поэтому – спрашивай! Я отвечу на все, обещаю.

Лордиз с силой, так, что затрещали суставы, сцепила пальцы в замок.

– Не ожидала встретить тебя здесь, сестрица, – сказала она.

Соня, запрокинув голову, хрипло рассмеялась.

– Да я, собственно, сама не рассчитывала здесь оказаться. Но, скажу тебе по секрету, гораздо больше я была удивлена, узнав, что и ты здесь.

– Почему ты так меня ненавидишь? – отрывисто спросила Лордиз. – Почему ты ненавидела меня всегда? Ведь я ничего плохого тебе не сделала.

– Глупости! – возразила Соня. – Ненавидела? Никогда! Завидовала – вот точное слово. Я всегда тебе завидовала.

– Завидовала?! – изумилась Лордиз. – Но чему?! Мы всегда...

– Тому, что ты старше, что красивей, что талантливей меня, – перебила ее сестра. – Даже тому, что ты родилась в результате… неожиданности. Да-да, мне наша мать как-то проговорилась в минуту, так сказать, неконтролируемого откровения... И тому, что твой отец, оставшийся неизвестным, мог, в конце концов, оказаться приличным человеком, не то, что мой собственный, который уж точно, как ты знаешь, никогда им не был. Из зависти  в школе я отбила твоего парня. Ты помнишь, вас дразнили женихом и невестой, а я отбила его? Это можно было сделать только одним способом... Ну, словом, я легла с ним, а мне было всего... Я моложе тебя на три года, ты помнишь? Он повелся, да и какой парень смог бы устоять? А потом все показывали на тебя пальцами, смеялись. А я дразнила тебя: «Там и дырочка такая, и крючочек вот такой!» Я смеялась со всеми вместе, потому что ты не понимала, что за дырочка и что за крючочек, а я прекрасно уже все знала...

– Какая же ты!.. – взорвалась Лордиз, но остановилась, подбирая слово.

– Циничная шлюха? – пришла ей на помощь Соня. – Я знаю. И много хуже еще, это я тоже знаю. Но я не собираюсь извиняться, если вдруг ты решила, что я, исповедуясь, веду к этому. Нет, что было, то было, и все прошло. Я просто хочу, чтобы ты поняла меня, здесь и сейчас, а там, простишь или нет – твое дело. Я лично теперь думаю, что тогда была не права. Но так сложилась жизнь, и другой уже не будет.

– Не говори так! – попросила ее Лордиз, потому что не знала, что еще можно сказать.

– Почему? – поинтересовалась Соня. – Не дрейфь, сестричка, умирают только раз. Хороший, кстати, способ разыскать пропавшую мать.

– Она тоже здесь?

– Да, так что там, наверху, или внизу, я так и не поняла, как же правильно считать, в общем, на Земле тебе одной придется жить за всю нашу дружную семью.

Лордиз вдруг почувствовала, как печаль тяжелым покрывалом, словно свинцовый коврик  рентгенолога, легла на душу.

– Как это случилось? – прошелестела она  ставшими вдруг бумажными губами. – Ведь еще недавно...

– На самом деле, это случилось уже достаточно давно. Ты помнишь ту историю с наркотиками?

– С травкой?

– С какой травкой, сестрица! Ну, ты, ей-Богу, наивная! Столько времени прожила рядом с человеком, и совершенно не в курсе, чем на самом деле он занимался. Так вот, дорогуша, была там и травка, но травка – это так, мелочь. На самом деле наш Филиппушка занимался гораздо более серьезными вещами, чем какая-то травка. Кокаин, детка, кокаин. Филипп – дилер, и не самого низкого пошиба. А известный тебе парень по имени Крабс состоял у него помощником в этом деле, или, по-нашему, был  на побегушках. Так было, когда я с ним познакомилась в каком-то кабаке. Он все хвастался, что играет в группе, и что вокалистка у них такая крутая! Просто звезда! Я же не знала тогда, что звезда – это ты. А когда узнала, решила... Немного усложнить тебе жизнь. Чтобы медом не казалась. К тому времени, поскольку мы с Крабсом уже жили вместе, а он никогда молчаливостью не страдал, я знала все о том, чем занимается Фил. Как-то раз Крабс похвастался, что пришла крупная партия кокаина... А Фил, оказывается, был так уверен в себе, что какое-то время хранил дурь в тайнике прямо дома. Тогда и появился план. У меня появился план, в соответствии с которым я и появилась у вас дома. Ну, остальное – кое-что – ты знаешь. На следующий день после того, как ты меня выставила, мы с Крабсом проникли в вашу квартирку,  что было не сложно, и обчистили тайник. Ну, еще я забрала свои вещи, не оставлять же... Только в тайнике был один кокс, про травку я ничего не знала. Наверное, Крабс нашел ее сам и стащил втайне от меня. Он, кстати, тоже здесь, не знаю, правда, кто ему поспособствовал…

– Мы с ним уже встречались, – кивнула Лордиз.

– Вот, ты знаешь. Ну, а дальше... Не следовало нам трогать тот порошок. Фил, конечно, сразу сообразил, кто ему крылышки приладил. Крабс, сволочь, все свалил на меня. Конечно, все придумала я, но мог бы все же не прятаться за спиной у женщины. Тоже, блин, мужик! В результате, хоть  порошок мы и вернули, боссы приказали Филу все равно меня наказать. Наказать примерно, чтобы другим неповадно было. Они же и сказали ему, что имеют в виду под наказанием. Выбора у Фила как бы не было. Он стал меня насиловать, гад, прямо при них, а они стояли рядом и смотрели, извращенцы. Что мне было делать? Расслабиться и получить удовольствие не получалось. Я почему-то вспомнила тот стишок, про дырочку и про крючочек, и все повторяла его и повторяла, все время, пока он меня трахал. Это заводило его, правда, я видела. Но и бесило страшно. Он все кричал, чтобы я заткнулась, но я продолжала и продолжала, и тогда он прикрыл мне рот, просто сломал мне горло, двумя руками, прямо в процессе, между фрикциями. Думаю, он не хотел, но так получилось. Уж не знаю, как и чем он кончал, да и кончил ли, наверное, все же да, потому что зачем же ему такой случай упускать, верно? Но в тот момент меня там, похоже, уже не было, поэтому этих подробностей я не знаю. Вот так, подруга, славно мы с ним потрахались последний раз. А потом меня отвезли на мост и бросили с него в залив. Это происшествие я уже кое-как помню, хотя и смутно...  Но с этого момента уже никаких ощущений, чувств и эмоций, никакой боли и сожаления о случившемся...

Увидев, как округлились и наполнились слезами глаза Лордиз, Соня всплеснула руками.

– Вот только этого не надо! Вот не надо! – воскликнула она. – Я не для того это все рассказываю, чтобы разжалобить тебя. Жалость мне не нужна, поверь. И речь сейчас вовсе не обо мне. Я никогда... Ну, наверное, никогда, не стала бы рассказывать тебе всего этого, если бы на кону не стояли твоя жизнь и судьба. Все-таки мы сестры, пришло время вспомнить и об этом. И, в новых условиях, в теперешнем моем состоянии, я давно позабыла о  зависти. Чему завидовать-то? Все равно, в конце концов, все здесь будем. Ну, ты знаешь. Так чему завидовать, скажи? Но, при всем при том, я очень хочу, чтобы свою жизнь ты прожила хорошо, чтобы, вернувшись на Землю, ты была счастлива. Можно сказать, что я кровно в этом заинтересована. Ну, типа, что я не дожила, пусть сестра доживет. Пусть она за меня дорадуется, довосторгается, долюбит. Понимаешь? И вот всему этому может помешать один человек. Тот самый, которого ты с маниакальным упорством тащишь за собой на Землю. Есть у тебя один недостаток, сестрица, – ты слишком плохо разбираешься в людях. Даже так: ты склонна слишком хорошо о них думать. А это опасно, да. Так вот, если бы я тебе сказала просто: он плохой парень, оставь его здесь, ты бы мне поверила? Наверное, нет. Думаю, просто послала бы меня подальше. Потому что ты еще и упряма. Поэтому, я говорю тебе: сестра, посмотри, что он сделал со мной и представь, что с легкостью необычайной он то же самое сделает с тобой. Просто представь себе это, просто поверь мне и – оглянись! Его место даже не здесь, а там, откуда ты его выдернула. Поверь мне. В общем, решай, сестра, я сказала все, что могла, и больше повторять и уговаривать не буду.

Все время, пока Соня договаривала последние слова, в пространстве нарастал какой-то звон не звон – шум. А когда она кончила, в тот же миг раздался громкий хлопок, словно из большой-большой бутыли выдернули пробку, и из проема тоннеля позади Лордиз выскочил мчавший во весь дух Фил. Увидев перед собой девушек, беглец резко затормозил и, едва устояв на ногах, остановился, тяжело и надсадно дыша. Был он весь мокрый, он парил и капал вокруг себя.

– Вот и он, наш герой, – сказала Соня. – Полюбуйся на него! Нет, правда, полюбуйся? Оглянись, а?

Лордиз покачала головой.

– Нет, сестра, не уговаривай. Я очень признательна тебе за твои слова, за заботу, но – нет. Ведь я любила его. Я реально любила его. И, быть может, люблю до сих пор. Любовь – зыбкая материя, про нее на самом деле знаешь лишь то, что так просто, бесследно она не исчезает, не кончается. А я сейчас уже ничего не знаю и не понимаю. Мне надо подумать, все взвесить, послушать свое сердце... Кроме того, каким бы ни был мой подзащитный, как бы ни сложилась моя дальнейшая судьба, я никогда не возьму на себя ответственность за его жизнь. Это исключено. Пусть те, кто имеет на это право, решают сами, но меня – увольте. А я буду делать то, что считаю нужным, что должна делать. Тебе же я признательна, повторюсь, и очень жаль, что мы нашли друг друга только здесь. Я очень хотела бы...

– Да катись ты, – прервала ее излияния Соня. – Не хочешь, как хочешь. Не зря, оказывается, говорится, что любовь зла... Теперь это только твое дело, разбирайся с ним сама.

Хлопнув ладонями по ногам, она поднялась, следом вскочила и Лордиз. Фил, напротив, закрываясь рукой, как он это умел, присел.

– Не провожайте меня, не идите за мной, – потребовала младшая сестра. Выдержав еще паузу, добавила, быстро стрельнув глазами по сторонам: – Нам с тобой, к счастью, в разные стороны.

После этого она подошла к одной из стен тоннеля, похожей в этом месте на вставший на дыбы темный лед зимнего пруда, и приникла к нему большой, усталой и измятой свадебной лилией. И,  Лордиз даже не уловила, как, проникла, просочилась сквозь нее. И вот уже ее силуэт промелькнул с той стороны, приблизилось к перегородке едва узнаваемое лицо, качнулась рука в прощальном жесте, потом изображенье отдалилось, сразу сжавшись до размеров небольшого мутного пятна, и все пропало.

Лордиз подбежала к стене и приложила к ней руку, то ли прощаясь с сестрой, то ли в желании удержать ее возле себя.

Символический жест.

Ладонь обожгло холодом.

Холод лег на душу.

Она отдернула руку, прижала ее к груди, согревая. Закрыла глаза, изо всех сил стараясь запечатлеть в памяти лицо Сони, таким, каким видела его в последний раз несколько мгновений назад. Холод с души не исчезал, поселившись в ней, он обрел свойства острого куска льда, он колол и терзал, причиняя почти физические страдания.

Услышав, что, встав за спиной, прямо в ухо ей дышит и сопит Фил, она открыла глаза. Впервые почувствовала, как неприятно и тяжело его дыхание.

– Что будем делать? – спросил мужчина. – Похоже, выхода отсюда нет. Похоже, мы все время ходили по кругу.

– А ты сам что думаешь? – в свою очередь спросила Лордиз, затаив дыхание и слегка отстраняясь от него. – Ты же мужик, всему голова и ум.

– Тут я пас, – быстро ответил Фил, поднимая руки. – В этих вопросах я мало что смыслю.

– В каких еще вопросах?

– В потусторонних. Весь этот мистический бред, всю эту фантасмагорию я просто не воспринимаю.

– Что ты говоришь? – язвительно откликнулась Лордиз. – А для меня, по-твоему, вот это все – дом родной! Я, конечно, родом из самого Ада! Ты, между прочим, в этих краях даже дольше, чем я.

– Ну, все-таки, – замялся Фил. – Женская интуиция... Сама по себе – волшебство. Волшебная палочка...

– Высший  пилотаж подхалимажа, – отвела от себя поток обаяния Лордиз. – Ладно, проехали. Лучше поищем выход отсюда.

– А он, по-твоему, есть? – с надеждой в голосе спросил Фил.

– Выход всегда есть. Говорят, что их как минимум два, – ответила Лордиз. – Но у нас он всего один. И, думаю, нам просто нужно идти в другую сторону.

– Это куда же? – все еще проявлял свое непонимание вопросами Фил.

– Господи! – вздохнула, начиная терять терпение, девушка. – Не тупи! Конечно, в другую. Противоположную той, в которую ушла Соня. Она сказала, что нам – в разные стороны, помнишь?

Лордиз произнесла  имя сестры, и голос ее дрогнул, но она сдержала себя в руках, а кусок льда в душе не дал ей расслабиться. Все, что она узнала от Сони, весь тайный ужас ее жизни и смерти, видимо, и было тем осколком льда. В истинности же ее слов она ни минуты не сомневалась. Правда, что делать с этим знанием она еще не решила. Но, похоже, время принятия решения уже наступило.

Она пересекла тоннель поперек и остановилась у противоположной его стены, по виду - точно такой же, как та, сквозь которую ушла сестра. Помедлив, прикоснулась к ней раскрытой ладонью. Холод так же поглотил ее руку, но она ее не отняла. Внешняя боль сейчас была ей как раз кстати, чтобы с ее помощью перебить другую, внутреннюю. По крайней мере, на какое-то время этой подменой можно было попробовать себя обмануть.

– Подойди! – позвала она Фила.

Фил приблизился, остановившись за спиной, рядом. Его смутное отражение на матовой поверхности проявилось и зафиксировалось рядом с ее собственным.

– Слушай меня внимательно, – сказала она серьезно, тихо и не заботясь о том, чтобы он расслышал все ею сказанное, ибо говорила, прежде всего, для себя лично, чтобы сформулировать и выкристаллизовать в словах свое решение. – Я знаю, что ты сотворил с Соней, она мне все рассказала. Молчи! – гневным жестом предотвратила она готовый вылиться на нее поток оправданий. – Я знаю все! И я знаю так же, что какой бы она ни была в жизни, она никак не заслуживала такой страшной участи, которую ты ей организовал. Не заслуживала смерти. А ты заслужил ее в полной мере. Но я, в отличие от тебя, не убийца. И я уверена, что ты все равно получишь по заслугам. Я выведу тебя отсюда, выполню, что обещала, а дальше, там, на Земле, мы с тобой разойдемся в разные стороны, и ты всю оставшуюся жизнь будешь держаться от меня подальше. Ты понял меня?

– Как скажешь, – ответил Фил просто. Голос его не дрожал. Он словно ждал этих ее слов, и, предугадывая, не волновался. – Слово женщины для меня...-- начал было он нести обычную фиглярскую чушь, но Лордиз резко прервала его излияния.

– Заткнись! – бросила она отрывисто. – И дай руку.

Она отвела правую руку назад; подступив ближе, Фил сунул ей свою левую. Против ожидания, рука его была не потной и липкой, а была сухой и горячей. Лордиз крепко сжала его пальцы и, ступив вперед, потянула его за собой.

Не закрывая глаз, она вошла в стену тоннеля, словно в воду.

В темную воду зимнего пруда.

Холод коснулся ее на миг, потряс и остался где-то позади.

Как воспоминание о воспоминании.

А потом были провал, падение и упругий встречный поток воздуха, сразу сорвавший и унесший прочь все воспоминания, и даже воспоминания о воспоминаниях.

 » Глава 12 (последняя).

Глава 12.

 

 

Свободное падение, однако, продолжалось недолго.

Через какое-то, совсем небольшое, время, даже не успев как следует испугаться, Лордиз вдруг заметила, что они с Филом уже не проваливаются в пропасть, а скользят по достаточно глубокому темно-зеленому желобу, наподобие тех, в которых испытывают прилив адреналина посетители аквапарков. Адреналина Лордиз хватало и без того, поэтому она сосредоточилась исключительно на движении. Вот угол их падения стал не таким отвесным, желоб полого изогнулся, и, наконец, сила инерции запустила их в еще один короткий полет, который быстро завершился ощутимо жестким приземлением.

Придя в себя после падения, Лордиз быстро оглянулась и осмотрелась.

Никакого желоба ни за собой, ни выше, она не обнаружила, лишь высоко-высоко под сводом пещеры, в которой они чудесным образом оказались, совершала свои беспорядочные движения, скачки и ужимки темно-зеленая мгла, обозначая приблизительно направление, откуда они сюда прибыли.

И вот тут Лордиз осенило. Она вдруг сообразила, что только что оглянулась назад, и при этом, кажется,  ничего не произошло. Ведь не произошло? Она  взглянула на Фила, и удостоверилась, что с ним все в порядке. Он уже поднялся на ноги и, потирая ушибленный при падении локоть, с интересом осматривался по сторонам, в то же время, бросая острые взгляды и на нее. Без сомнения, он заметил, как она оглянулась, и понял, что ситуация для него не так плоха и близка к разрешению.

– Где это мы? – спросил он. Голос его под сводами раздробился и рассыпался спектральными фрагментами.

– Не представляю себе точно, где это место может находиться, – ответила девушка. –  Но что-то мне подсказывает, что мы у цели.

Место, в котором они оказались, представляло собой не слишком большую, круглую и очень высокую пещеру, свод которой в удивительной высоте над ними образовывал уже виденный Лордиз странный зеленый, кажущийся живым сумрак. Эта субстанция там, в вышине клубилась, перетекала и играла с оттенками зеленого, словно втянувшее в себя цветущее болото грозовое облако, готовое им же и разразиться. Разрядов молний или каких-то вспышек видно не было, но, казалось, что, появись, они смотрелись бы там органично. Стены пещеры были составлены из странного вида фиолетовых кристаллов различных размеров, форм и оттенков. Кристаллы лежали повсюду на полу пещеры, торчали из стен, поодиночке и целыми друзами, свисали сталактитами, где это было возможно, и карабкались, карабкались вверх, словно пытаясь добраться до зеленой завесы и, прорвав ее, хлынуть сквозь нее и дальше. Стены пещеры описывали коротко вытянутый овал, который в одном из своих узких мест замыкался невысокой аркой. Пространство под аркой светилось, но свечение совершенно не было похоже на мерцание зеркального стекла; в сиянии том ничего не отражалось, и за ним видно тоже ничего не было, очевидно, что оно прикрывало проем, словно завеса. По всему, именно это и был вожделенный выход на Землю, путь домой, финиш этого сумасшедшего приключения.

Поднявшись на ноги, Лордиз отряхнула налипшую на кожу штанов кристаллическую крошку, огляделась вокруг с целью запомнить получше и это удивительное место так же в длинной череде других, виденных ею ранее, где, конечно же, ей не придется побывать больше никогда, и направилась к выходу.

– Пошли, нечего здесь задерживаться, – бросила она на ходу своему спутнику.

Фил стоял посреди пещеры широко расставив ноги и сложив руки на груди. Опустив голову, он исподлобья твердо смотрел на нее тяжелым взглядом. Свои короткие седые волосы он аккуратно причесал руками, чего, к слову, давно уже не делал, и они смотрелись такой себе боевой щетиной. Лордиз, чтобы пройти к выходу, пришлось обходить его по кругу, но когда она проходила мимо, он остановил ее, схватив за руку.

– А я не спешу, – сказал он. – Хочется продлить удовольствие. Ведь это удовольствие, побывать здесь, правда? Кроме того, есть у меня одно дельце…

Потянув Лордиз за руку, он развернул ее лицом к себе.

– Хочу отблагодарить тебя, – сказал он ей. – За свое спасение. Прямо здесь, и прямо сейчас.

– Ах, оставь эти дурацкие шутки! – воскликнула девушка. Она попыталась вырваться, но он крепко, словно клещами удерживал ее руку.

– А кто здесь собирается шутить? – сформулировал Фил свое возражение в вопросительной форме. – Может быть, кто-то, но точно не я. Мне как раз до слез надоело шутить, прикидываться дурачком и юродивым.

– Я так и знала, что ты притворялся! – воскликнула Лордиз. – А что же это ты идиота из себя корчил?

– Жить захочешь, и в козла перевоплотишься, – изрек мудрость Фил. – Какой смысл было там геройствовать? Ни малейшего шанса. А я шансы всегда просчитываю. Причем – наперед.

– Мне казалось, что сохранять достоинство важно всегда, – выразила свое кредо Лордиз. – Даже в унижении.

– Достоинство! – резко не согласился с ней Фил. – Достоинство можно сохранять с равными. Или вот с тобой. Ну, с тобой-то, положим, все просто. В отношении тебя  восстановить статус-кво легко. Достаточно всего лишь оттрахать тебя как следует, чтобы ты посредством, так сказать, тесного телесного контакта уяснила себе, кто из нас на самом деле мужик, а кто просто баба в штанах. Хоть и кожаных.

– Ты что, совсем с ума сошел? Совсем дурак, да? – попробовала словами воздействовать на совесть любимого Лордиз, попутно стараясь вырваться из его хватки. – Я, ради него... А он!.. Но Фил был непреклонен, словно спрут, он держал ее цепко и медленно тянул к себе.

– А ты думала, что все так просто и легко закончится? – втолковывал он ей свое понимание ситуации. – Сказала – иди, и я пошел? Да ты с кем разговариваешь? Ты забыла, с кем дело имеешь? Это я, я буду указывать тебе, куда и когда идти. И ты пойдешь у меня, как миленькая, туда и куда я укажу! Потому что я – твой бог! Я тебя поднял, подобрал на улице, и я сделал из тебя человека. Но я же, когда придет время, отправлю тебя обратно, вниз, в грязь, на панель. Тебе остается лишь добиваться того, чтобы это время наступило как можно позже. И не пытайся меня разжалобить тем, что ты-де для меня что-то там такое сделала. Ты сделала ровно то, что должна была, и, все равно, остаешься передо мной в неоплатном долгу. Это ясно? Тебе ясно?

Он рывком притянул ее к себе. Было видно, что хоть парень и не ел давно мяса, но кое-какие силенки у него сохранились. Да и возбудился он, завелся. Воспылал.

– Отпусти! – отчаянно пыталась отбиться Лордиз, но явно проигрывала партнеру в вопросе физической подготовки. И тогда она решилась на крайнюю меру. – Пусти, дурак! – закричала она. – Мне нельзя сейчас! У меня капа!

Ход был сильным, но слишком явно смахивал на хитрость. Да и, если разобраться, какого маньяка можно испугать видом крови? Скорей, наоборот, от ее блеска и запаха они теряют остатки контроля над собой. Вот и Фил резко взыграл, давление у него поднялось, и перегретый нутряной пар стал с шипением вырываться сквозь узкую ротовую щель.

– Капа? – проскрежетал он. – Что еще за капа? Не морочь мне голову, девка. Иди-ка сюда!

Он рывком намотал ее косу на вторую руку и резко дернул. Не устояв, Лордиз упала на пол пещеры  и тут же взвыла от боли. Она совсем забыла, что в кармане ее куртки лежал флакон с водой забвения, подаренный ей напоследок Малахом. И вот, теперь, подарок пребольно врезался ей в бок. Ужас от угрозы неизбежного насилия со звоном ударил ей в голову, так что она уже и не могла в полной мере рассуждать здраво. На счастье, инстинкты ее не оставили и она продолжала действовать в соответствии с их внутренними инструкциями. Она перевалилась на спину, вытащила флакон из кармана и неловко, вывернув локоть, замахнулась левой рукой так, что ударила костяшками пальцев в пол. И с такого положения запустила снаряд в направлении Фила. Маленький хрустальный пузырек так же неловко, неторопливо, по дугообразной траектории взмыл снизу вверх. Фил, едва  шевельнув головой, уклонился от него. И хищно усмехнулся. Лордиз, тем временем, отталкиваясь ногами, на спине отползала куда-то прочь, подальше от опасности. Под руку ей попался длинный кристалл, инстинктивно она схватила его и сжала в кулаке, словно спасительный куботан.

Тем временем, флакон, разминувшись с головой Фила, взмыл ввысь и там, в зените своего положения, угодил точнехонько в длинный фиолетовый нос нависавшего над ним  сталактита. С легким, но сочным хлопком, стекляшка разлетелась на сотню граненых осколков, взбив хранившуюся внутри него жидкость в водяную пыль. И все это водо-стеклянное облако, посверкивая и поигрывая радугой, словно блестящая новогодняя мишура, в полной тишине опустилось на из любопытства запрокинутую голову не ждавшего уже никакого подвоха Фила.

Лордиз, повинуясь очередной  внутренней инструкции, закрылась, натянув на лицо полу куртки и приняв позу эмбриона. Когда она решилась вновь выглянуть из своего страусиного укрытия, Фила в пещере уже не было. Куда он пропал, и что с ним сталось, она не представляла, и даже не стала делать никаких предположений на этот счет. Пропал – и пропал. Вовремя. Вздохнула, почувствовав облегчение.

В том месте, где еще недавно  находился Фил, серебрилось какое-то свечение, завивалось мерцание плазменных струй. Что это означало, девушка не понимала, а инстинкты ее по этому поводу промолчали. Смолчали они и о том, что ей не следовало бы так рано выбираться из своего укрытия, а следовало бы, напротив, еще и затаить дыхание на некоторое время. Видимо, инстинкты бессильны помочь, когда сталкиваются с тем, с чем раньше встречаться не доводилось.

Облачко водяной пыли из разбитого флакона, невидимое и неразличимое, расползаясь над полом пещеры, подобралось к ней. Она сделала всего лишь один легкий вдох этой магической смеси, и пропала, выпала за пределы реальности и своего сознания.

По ту сторону реальности была лишь пустота забвения, и о ней не никогда не оставалось никаких воспоминаний.

Обрела себя вновь Лордиз не сразу.

Поначалу на расстоянии, как нечто, не соотносящееся с ней, ощутила она посторонний и отдельный ток течения жизни. Просто что-то происходило неподалеку, рядом, но не с ней. Через какое-то время ощутила еще незначительное изменение в состоянии своем и того, что ее обволакивало, почувствовала тонкую, но несомненную связь своего вновь возникшего сознания с собой утраченной. Связь возникла вдруг, и была прелесть как интересна, свежа и привлекательна. Она устремилась навстречу себе, подгоняя себя, не сдерживая. Соединение разрозненных фрагментов личности было легким и мгновенным, как слияние разных капель одной жидкости – чмок, и капля стала огромной, и в ней появилась жизнь. Это маленькое чудо обретения привело к тому, что отдельная река наконец заметила ее и проявила к ней любопытство, приблизилась, сделав неуловимое движение, вильнув  в ее сторону. Вода жизни бережно прикоснулась к ней и подхватила, приподняв, и вот уже полноводный поток, покачивая, несет ее куда-то, омывая, напитывая соками и наполняя энергией. Куда влечет – знать не хотелось. Какая, в сущности, разница, какой дорогой возвращаться к себе? Лишь бы это происходило непременно и необратимо!

Было покойно и сладостно, отдавшись великой силе, чувствовать свою к ней причастность и свое с ней единение. Как-то так  получалось в последнее время, что периоды напряжений и обострений в ее жизни  сменялись паузами  покоя и расслабления. Она не знала, с чем это связано, не думала, что так и должно быть, вообще над этим не задумывалась. Научившись ценить покой за его кратковременность, она просто ловила волну и дрейфовала с ней к ближайшему берегу или счастливому острову. Пока – лишь отмечала закономерности, но время выводов как всегда наступало следом.

В какой-то момент, как само собой разумеющееся, она открыла глаза.

Мир включился.

Оказалось, что находиться она дома.

В квартире, в которой они раньше жили с Филом, и которую она привыкла считать своим домом. Лежит, раскинувшись, на кровати, как была, в своем обычном кожаном прикиде, сжимая в правой руке странный сиреневый кристалл. Уронив голову вправо и пошевелив рукой, она рассмотрела, что кристалл слабо светится и, тихо потрескивая, испускает короткий сизый дымок. Похожий дымок, она помнила, завивался над искусственным льдом, когда мороженщица открывала свой волшебный ящик чтобы достать оттуда порцию эскимо для нее.

Все, что предшествовало ее обнаружению себя в этом месте, она помнила слабо, смутно, как необязательное к запоминанию кино, больше похожее на сон и им вероятней всего бывшее.

Вставать не хотелось, но зачем-то она все же заставила себя это сделать.

Подойдя к старому обшарпанному комоду у стены, она облокотилась на него и принялась внимательно разглядывать мгновенную, эфемерную картину в висящем на стене зеркале.

То, что она видела, нравилось ей не вполне.

Картинка была, и это было несомненным плюсом, но качество ее оставляло желать лучшего. Лицо ее выглядело изможденным, побитым жизнью и не ею одной. Вот лишь глаза, обретшие какую-то иную, чем прежде, осмысленность и светившиеся по этому поводу неведомыми упорными огнями, не вызывали нареканий. Такие, они ей нравились, а ведь это главное, правда? А вот все остальное...

Она, повинуясь внезапному импульсу, поднесла к лицу продолжавший свечение кристалл, наверное, чтобы осветить и лучше рассмотреть  шрамы. Словно и так не было видно, что никуда они не делись. Рубцы стягивали и искривляли всю левую половину лица, придавая ему зловещее, двусмысленное выражение. Ну, кто с ней – такой – захочет иметь дело?

Кристалл затрещал и вспыхнул ярче прежнего.

Поворачивая голову, Лордиз ловила в зеркале отражения, определяя и занося в зеркальное портфолио самые лучшие из них. Она никогда не была любительницей разглядывания себя, любимой, но в этот раз увлеклась. Кристалл трещал у самого лица, бросая фиолетовый отблеск на белые зарубки шрамов. Ну, куда ей с таким уродством? Прощай, сцена!

Вдруг ей показалось, что шрамы сделались чуть тоньше, стали чуть прозрачней. Приблизив еще чуть-чуть кристалл, она нечаянно коснулась им лица, и тут заметила, что в месте касания шрамы стали исчезать совсем. Просто таяли и пропадали, словно не было! «Ничего себе!» – восхитилась Лордиз.  Прижав плотней теплый кристалл к коже, она провела им по демонским отметинам, и с удовлетворением отметила, что они полностью исчезли. Растаяли, как наваждение. Покорилась, покорилась-таки потусторонняя магия!

Сердечко ее затрепыхалось возрадовавшейся пташкой.

Но дальше – больше. Тут она заметила, что пропала и татушка – в том месте, где к ней  прикоснулась грань минерала. А какой же прикол в поврежденной татуировке? Пришлось стирать ее полностью. Но и это было не все! Волосы на бритой ее голове отрастали с невиданной скоростью! В общем, через неполные пять минут, обновленная, она с удовлетворением взирала на свое отражение, на дело рук своих и того, кого она в руках сжимала. Кристалл продолжал светиться, потрескивая, но, как ей показалось, сделался чуть меньше, слегка истаял.

Вдруг из-за спины ее неслышный ток воздуха  донес легкий, но бодрящий запах флердоранжа, потом кто-то там деликатно покашлял. Оторвав взгляд от своего отражения и переведя его вглубь зеркала, Лордиз наткнулась там на округлившиеся внимательные глаза Малаха. Она стремительно обернулась.

– Прошу прощения, – смущенно произнес Посланник. – Не хотел тебя пугать. Но мне важно было убедиться, что с тобой все в порядке. Да и Симеон, надо признаться, волнуется безмерно, все пристает – проведай да проведай!

Лордиз засмеялась, легко и открыто. Засмеялась впервые после возвращения.

– Как вам там, в Раю, живется без меня? – спросила.

– Неплохо, благодарствуй! – поклонился ей Малах. Увидев же в руке Лордиз кристалл, кивнув на него, сказал: – Интересная штучка. Где взяла?

– Так... Там, в пещере, у выхода... Под руку попался, – ответила девушка, запинаясь. – А что, нельзя было?

– Кто же тебе что запретит? – ловко, по-одесски, ответил вопросом на вопрос Малах. Видимо, в Одессе он бывал частенько.

– А что это такое? – продолжала искрить любопытством Лордиз.

– Вот, чисто женская натура: сначала схватить, а после разбираться, для чего оно нужно? – рассмеялся Посланник.

– И все же? – не отступалась Лордиз.

– Это кристалл времени, – сообщил ответ Ангел. – В нашем мире, как ты знаешь, времени нет, а в вашем оно существует. Поэтому мы бессмертны, а вы – нет. Но наши миры сообщаются между собой, и в местах проникновения время из летучего и неуловимого своего состояния переходит в кристаллическое.  И в таких переходных тамбурах, во всех, сколько их есть, накапливается в кристаллах и ждет случая, чтобы кто-нибудь отнес его обратно. Как ты, например. И, в основном, баланс времени в вашем мире соблюдается, более-менее. Случаются, конечно, эксцессы, но крайне редко. Нет – нет, к нам оно попасть не может, это исключено совершенно. Видела там зеленый туман? Это барьер, для времени абсолютно непреодолимый. Ну, а сюда, один-два кристалла – ничего страшного.

– Как странно... – мечтательно произнесла Лордиз и, подняв камень к лицу, снова принялась рассматривать, любуясь его свечением. – Значит, сейчас кристаллическое  время испаряется, превращаясь в тот яд, который, в конце концов, лишит меня жизни?

– Ну, где-то так и есть, – согласился с ней Малах. – Но в малых дозах, как ты успела заметить, этот яд действует благотворно. Как и прочие яды. И в дальнейшем, я думаю, он еще сможет тебе послужить. Для чего, не ведаю даже я, потому что всех его свойств не знаю. И никто этого не знает. Придет время, наступит момент, и нужное знание само найдет тебя, откроется в какой-либо форме. Будь к этому готова. Ты ведь теперь посвященная, ты практически одна из нас, и жизнь твоя в будущем вряд ли будет прежней. Ты должна быть к этому готова. Поэтому, я посоветовал бы тебе поместить самоцвет в стеклянную банку с хорошо притертой пробкой, так он может сохраняться, очень долго сберегая все свои свойства.

– Вот мне интересно, – поделилась своим интересом Лордиз, – почему здесь, у нас, ни один из умников не додумался до такого фокуса – трансформировать время в кристаллическое состояние и использовать в таком виде? Наверное, это не так уж и сложно? Раз уж в принципе возможно – значит можно. Как думаешь?

– Да, как тебе сказать... – Малах на миг задумался. – Наверное, это действительно не трудно. Трудность в другом. А именно в том, что для осуществления такого опыта, надо поверить – мягко говоря – в иррациональное. А ваши умники на подобное не способны.  Им подавай лишь что-то такое, что можно потрогать руками. Но чтобы кристаллизовать время, надо сначала поверить в то, что это возможно, что время материально. И это первичное условие - поверить. Замкнутый круг получается. Пока так.

– Да, печально, – вздохнула Лордиз.

Они помолчали. Наступившую паузу, словно лодку сквозь течь водой, постепенно заполнило ощущение, что наступила пора расставания, и его не избежать.

– Ну, – первым решился на прощание Малах, – мне пора. Перед тем, как уйти, я хочу выразить тебе наше общее сожаление по поводу того, что так все произошло... Так случилось с этим твоим... Филом. Мы, правда, знали, что он не очень хороший человек, и не достоин тебя, но... Делать выводы и принимать решения должна ты сама. Самое большее, что можем сделать мы, это намекнуть на некоторые обстоятельства. Только так. Таков закон. Очень просим тебя не держать на нас зла. Пожалуйста.

Лордиз снова вздохнула печально и покивала головой. Подойдя к ангелу вплотную, она положила ладонь ему на грудь и нервным движением смахнула с нее несуществующие пылинки. Потом, легко похлопывая той же ладонью его по груди, не поднимая глаз и глядя в сторону, она сказала:

– Ладно, не будем о грустном. Я и сама что-то такое замечала в нем, конечно, но все время обманывала себя. Наверное, потому, что хотелось обманываться. Дурой была, мечтательницей малолетней. Теперь повзрослела, таким вот образом. Наверное, этот урок был мне необходим. И, я думаю, очень здорово, что все время вы были рядом и присматривали за мной. Ведь это ты меня вытащил, из той пещеры, когда я уже начала отъезжать, да? Можешь не говорить, я знаю, что это ты. Больше ведь некому! Так что, все к лучшему, во всяком случае, я на это надеюсь.

Помолчав, она подняла голову и взглянула Малаху прямо в глаза.

– Ведь мы еще увидимся? – спросила, ловя его ответный взгляд. А он прятал глаза, отводил взгляд в сторону, смотрел куда-то вверх, вдаль, в зазеркалье. Но, как он ни маскировался, она все же заметила то, что он пытался скрыть, что его глаза заволакивает влажным туманом. Наконец, Малах сделал над собой усилие, и, совладав с непозволительной, но простительной слабостью, ответил:

– Чтоб не сказать «нет», скажу, что мы не сможем видеться слишком часто. У меня очень много дел, как ты знаешь. Ведь мир огромен! Кроме того, это не запрещено, но не принято как-то, дружить между мирами, поэтому – не приветствуется. Но, плевать, я все равно изыщу возможность с тобой повидаться. А уж наблюдать за тобой, чтобы быть в курсе твоей жизни – это да, в этом можешь даже не сомневаться. Я хочу, чтобы ты жила спокойно, делала то, что нравится и знала, что я всегда где-то рядом. Пусть ты меня не видишь, но ты должна знать, что я с тобой.

Они обнялись. Лордиз хотелось всплакнуть по старой привычке, но какое-то новое качество ее души воспротивилось этому. Она удивилась себе, но подумала, что, возможно, так будет  лучше. Оттолкнувшись от Посланника, она отступила на шаг назад.

– Ладно,  – сказала резко, резче, чем хотелось, – ступай. Не будем затягивать прощание. Ты тоже должен знать, что я тебя никогда не забуду. И Симеона – не забуду. Всех вас и все, что со мной там случилось. Ведь я не зря просила оставить мне память, да? Свой выбор я сделала, теперь осталось выяснить, как на него отзовется жизнь. Но это уже мои дела. Ступай, ступай!

Малах напоследок согрел ее взглядом, после чего движением руки воздвиг вокруг себя мерцающую стену неопределенности и непроницаемости. Когда завеса растаяла, оказалось, что в комнате кроме Лордиз никого уже нет. О том, что кто-то другой недавно  здесь побывал, свидетельствовал сделавшийся совсем уж густым запах флердоранжа с примесью озона. Видимо, на прощанье Посланник не пожалел, распустил аромата побольше.

Вздохнув крайний в череде последних вздохов раз, Лордиз отправилась на кухню и там, в буфете нашла нужную стеклянную банку с хорошей пробкой. Положила кристалл в банку, а потом выгребла из карманов штанов и куртки забившуюся в них во время ползанию по полу пещеры мелкую фиолетовую кристаллическую крошку, и тоже ссыпала ее в банку. Вернувшись в комнату, водрузила временное хранилище времени на комод перед зеркалом. Трехлитровая стеклянная емкость оказалась заполненной на треть, а большой кристалл едва выглядывал из-под засыпавшей его мелочи. Все это богатство тлело ровным фиолетовым огоньком, лучи которого странным образом успокаивали и настраивали на размышления. Лордиз, стоя перед источником света и положив руки на комод, не мигая, словно зачарованная смотрела на светящийся феномен, не находя в себе сил отвернуться и отойти в сторону. Наверное, самое время было подумать о том, как жить, что делать дальше. И она была уже почти готова заняться тем, к чему страшилась прикасаться – мыслями о будущем, но в тот самый момент, когда она об этом подумала, в дверь постучали.

«Господи! – подумала Лордиз. – Неужели все начинается снова?»

На пороге стоял один из тех двух полицейских, которые приходили к ней в утро исчезновения Фила – тот, что поменьше. « Кстати, а сколько времени прошло с тех пор? Неделя? Месяц?» – подумала Лордиз, и поняла, что не может реально оценить и назвать этот срок. Мог пройти месяц, а мог и год.

– Могу я видеть певицу Лордиз? – без раздумий приступил к выполнению обязанностей полицейский.

– Я за нее, – выразила готовность к сотрудничеству хозяйка.

– В каком смысле? – не понял коп.

– В прямом. С кем, по-вашему, вы разговариваете?

– Мне нужна Лордиз, –  настаивал на своем полицейский. – А вы, простите, кто?

– Проверьте отпечатки пальцев,  – посоветовала ему Лордиз и пошевелила пальчиками перед ним. – Экспертиза ведь не врет?

– Не врет, – согласился полицейский. Приблизившись, он внимательно вгляделся в ее лицо. – Ну, вот теперь вроде узнаю. Полицейский смущенно заулыбался и, переминаясь с ноги на ногу, указал рукой на голову девушки. – Меня вот это с толку сбило.

– Что именно? – в свою очередь изобразила непонятливость Лордиз.

– Волосы, – объяснил полицейский. – В прошлый раз у вас был выбрит череп, но за три дня волосы не могут так отрасти. Они вообще не могут отрасти за такой срок. Парик, да?

– Нет-нет, – поспешила объяснить Лордиз, про себя отметив информацию о трех днях. – Парик был в прошлый раз.

– Лысый парик? – не велся полицейский.

– Именно, – стояла на своем Лордиз. – Лысый парик с косой, татуировкой и накладными ушами. Можете провести экспертизу.

– Экспертизу, да? – криво усмехнулся коп. – Ладно, черт с ней, с экспертизой, я к вам по другому поводу. Поскольку на звонки вы не отвечаете, я, проезжая мимо, решил зайти лично. Мне очень печально, мем, сообщать вам об этом, но я вынужден. Сегодня утром в заливе было обнаружено тело, предположительно, принадлежащее вашему... гражданскому мужу Филиппу Бальцано. Мем, вы должны пройти процедуру опознания. Мне жаль, мем, но это совершенно необходимо.

– Когда? –  спросила Лордиз едва слышно. К подобному сообщению она готовилась, в общем-то, но, все равно, оно захватило ее врасплох. И – оглушило. Неизбежное – неизбежно происходит, а случившееся таким и остается навсегда. Железное колесо неумолимо катится по колее под уклон, перемалывая все, что не успевает отползти в сторону.

– Прямо сейчас, если вы не против. Думаю, не стоит откладывать это дело. Мало ли что...

– Нет, я не против, – вздохнула Лордиз. – Я готова.

– Хорошо, – с видимым облегчением резюмировал переговоры полицейский. – Машина у подъезда. Сколько вам нужно времени?

– Я быстро,  – успокоила его Лордиз.

В машине стоял смешанный запах крепкого табака и фруктового мороженного. Пока полицейский заводил мотор и выводил машину на дорогу, Лордиз вяло думала о том, какому из двух запахов был причиной именно этот коп. Ответ казался очевидным, но Лордиз все равно занималась им, чтобы отвлечься от других, куда более неприятных мыслей.

– Кстати, в участок снова доставили ваш мотоцикл, – сказал полицейский, выбравшись на магистраль и прибавив газу. – Вы сможете его забрать. Если сможете объяснить, как он оказался во дворе дома, где проживала свидетельница – единственная свидетельница – прыжка Филиппа Бальцано с моста в залив.

– Я была у нее, – сообщила ему факт Лордиз. – Я говорила с ней. Видимо, она смогла убедить меня в том, во что я поверить не могла. Поэтому, я ушла от нее пешком, забыв о мотоцикле, забыв обо всем. Я была в таком состоянии, что...

– Понятно, понятно, – быстро согласился с ней полицейский. – Но, мем, после вашего к ней визита, Майю Ангелос, свидетельницу, никто больше не видел. Она исчезла, просто растворилась в пространстве. Вы что-то можете сказать по этому поводу, мем?

Лордиз покачала головой.

– Нет-нет, ничего такого я не знаю. Все эти дни для меня – как в тумане. Я даже не помню, ела ли что-нибудь, скорей всего нет.

– Да-да, – соглашался с ней коп. Но вот верил он ей или нет, это был вопрос.

Привез он ее не в участок, а в управление полиции, где располагался судебный морг. Ей пришлось немного подождать в небольшом коридорчике без окон, освещенном одними лишь люминесцентными светильниками, а после ее провели в просторный светлый холодный зал, посреди которого стояла накрытая простыней каталка. Под простыней угадывались очертания застывшего в смертной тоске тела. Наверное, та же смертная тоска была разлита по всему залу, отчего в нем и было так холодно и гнетуще неуютно. Пожилой мужчина в бледно голубых одеждах, замерев у изголовья каталки, выжидательно смотрел на вошедших.

– Готовы? – спросил коп у Лордиз. Она молча кивнула, тогда полицейский в свою очередь кивнул медику. Тот наклонился над телом и осторожно откинул простыню.

Без сомнения, это был Фил.

Лицо его было бледно и спокойно, губы и веки посинели, словно на глаза его и на уста наложили синие влажные печати. Да так оно, собственно, и было. Ведь никогда больше он уже не посмотрит в глаза этому миру, и сам ничего ему не поведает. Седые его волосы, разглаженные им в последнем эпизоде драмы в пещере, так и торчали аккуратным ершиком, правда, то ли от освещения в зале, то ли от выступившей на них морской соли больше походили на щетину поучаствовавшей в побелке маклавицы.

– Это, без сомнения, он. Филипп Бальцано, – тихо сказала, почти прошептала Лордиз.

– Хорошо, – удовлетворился ее словами полицейский. – Спасибо.

После чего снова кивнул головой медику, и вывел Лордиз из зала.

– Я в порядке, – сообщила она полицейскому о своем состоянии за дверью, и твердо освободилась от его поддержки.

В это время мимо них по коридору с возгласом «Посторонись!» двое санитаров  на такой же, как в зале каталке провозили еще одного погибшего. Лордиз и коп прижались к стене, пропуская процессию.

Стандартная каталка, стандартная простыня, стандартное тело под ней. По острым конусам грудей под простыней можно было безошибочно определить, что тело принадлежало женщине. В ногах у покойницы, сверху на каталке, лежал большой молочного цвета пакет с принадлежавшими ей, очевидно, вещами. Из пакета выглядывал край грязно-белой ткани. Лордиз вдруг поняла, что знает, что за одеяние лежит в пакете, знает, без всяких шансов ошибиться знает, кому оно принадлежало, кто носил его до самого конца и даже после.

Вот тут силы и самообладание подвели ее, она покачнулась и уцепилась рукой за локоть полицейского. Мужчина был чуток и внимателен к ней, подхватил, поддержал.

– Вам нехорошо? – спросил он.

– Нет-нет, все прекрасно, – солгала она. – Просто немного душно. Душно. Мне надо на воздух.

– Простите, что мы были вынуждены подвергнуть вас такому испытанию, – заизвинялся коп. – Этот день был очень... Словом, давно столько утопленников не случалось в один день. Кстати, думаю, что вам придется подыскивать себе нового барабанщика...

Лордиз непонимающе воззрилась на него.

– Да-да, – подкрепил свои слова порцией дополнительных сведений полицейский. – Крабс – я правильно назвал? – ваш барабанщик, тоже здесь, в соседнем помещении. Прыжок с моста. На этот раз все зафиксировано на камеру, ее установили как раз накануне. Хотите взглянуть?

Лордиз покачала головой, не соглашаясь на новую экскурсию. От этого неосторожного движения мир вокруг нее снова заколыхался. Полицейский понял, наконец, что женщины – существа тонко организованные, чувствительные, склонные к преувеличению значимости некоторых эпизодов жизни, и поспешил вывести Лордиз из морга.

За его стенами жизнь продолжала имитировать саму себя.

После того, как Лордиз отдышалась и подписала нужные бумаги, полицейский отвез ее в участок, где на спец площадке находился ее мотоцикл. Байк не захотел заводиться, как оказалось, в баке не осталось бензина.

– Выручите? – не надеясь на чудо, спросила у копа Лордиз.

– Извините, мем, – развел руками он. – Но нам выделяют так мало топлива, что не хватает на день работы, приходится по делам пешком бегать. По той же причине не смогу отвезти вас домой. Простите, мем, так мы живем.

Живем! Имитация, это же ясно.

Лордиз в ответ только махнула рукой, и, повернувшись, пошла прочь. Прочь, прочь! Оставляя за спиной неживой кокон, осколки скорлупы и развалины  декораций.

Выйдя на улицу из участка, она остановилась на краю тротуара в надежде поймать такси. Поток машин, против обыкновения, был не слишком густым, а те такси, что проносились мимо, не были свободны. Лордиз какое-то время смотрела на струившуюся у ее ног уличную круговерть достаточно отстраненно, а вскоре и вовсе перестала замечать.

Теплый ветерок перебирал прядки ее вновь отросших волос. Девушке это чрезвычайно нравилось, и, для полноты ощущения новизны, она подставила лицо его ласковым, скользящим поцелуям. Закрыла глаза и оторвалась от земли. Так ей казалось. Для нее реален был только этот миг, она существовала в нем, ей этого было достаточно. Все остальное не имело значения.

Как оказалось, кое-что из остального придерживалось другого на этот счет мнения.

Заскрипели тормоза, и у ног ее остановился лимузин. Ну, может и не  лимузин, но тоже довольно большая  машина. Распахнулась дверца.

Опустив голову, придерживая рукой надвинувшиеся на глаза волосы, Лордиз ожидала, что из машины кто-то выйдет. Но ничего подобного не произошло. Тогда, наклонившись, она сама заглянула в салон лимузина.

Она увидела там Александра Борисовича Драговского. Лучшего, самого лучшего в мире тенора.

– Садись, – сказал Драга и сотворил пальцами правой руки приглашающе-приманивающее шевеление.

Лордиз ситуация показалась знакомой, словно когда-то давно что-то подобное уже однажды с ней было. Когда? Воспоминание промелькнуло и отлетело.

– Спасибо, –  ответила она и, без тени сомнения, опустилась на заднее сиденье машины, большую часть которого покрывало дородное тело Драги. Но он подобрался, сделал такое движение, а Лордиз была миниатюрной девушкой, так что места ей хватило вполне.

Какое-то время они ехали молча. Драговский, улыбаясь блаженной улыбкой, закрыв глаза, подставлял лицо потоку теплого воздуха, рвущегося из приоткрытого окна, точно так, как несколько раньше делала это Лордиз на краю тротуара. Его мягкие длинные волосы струились по ветру, как водоросли в потоке прозрачной воды. Тихо урчал двигатель. Машина, повинуясь воле водителя, совершила несколько поворотов, вырвалась, наконец, на широкое шоссе  и понеслась, мягко набрав скорость. Едва различимый в звуковом поле шум шин сделался громче, жестче и выше тоном.

– Куда мы едем? – забеспокоилась вдруг Лордиз.

– Ко мне, – сообщил направление Драговский. Открыв глаза, он с мягкой улыбкой посмотрел на нее. – А ты что думала?

– Я надеялась, что вы подвезете меня домой.

– Я и подвожу тебя домой, – согласился с ней маэстро. – Теперь мой дом будет и твоим домом. Ты же хочешь, чтобы я научил тебя петь? – пояснил он в ответ на ее недоуменный взгляд. Дождавшись, чтобы она кивнула в ответ, продолжал. – Вот, я буду тебя учить, возьму на себя все расходы на твою раскрутку и продвижение, а ты будешь жить у меня. Тем более что ты теперь такая милашка. Тем более, что идти-то тебе теперь некуда. И не к кому. Я тоже сейчас пока свободен. Так что... И – это непременное условие. Нет, если не хочешь, я не настаиваю... Но, если желаешь учиться у меня – это обязательное условие.

Жгучая обида с примесью злости накрыла ее душным жаккардовым покрывалом. Столько пережить, через столько пройти, и все для того, чтобы снова уткнуться в необходимость выбора. Выбора между подлостью и падением, продажностью и забвением, жизнью в долг и торговлей собой. Выбор между плохим и ужасным. Но ведь она уже его сделала? Или ей придется делать его каждый раз, всю ее жизнь? И былые заслуги, прошлые победы не в счет? А как бы хотелось, чтобы все было чинно, благородно, по справедливости. Если молодец – честь тебе и хвала. Но в реальности все тухло и гадко, и, чтобы стать кем-то, нужно сначала стать никем. Почему жизнь не предлагает ей других, достойных вариантов? У нее их нет, или все дело в ней самой? Но ведь она уже однажды сделала свой выбор? Да, сделала.

Закрыв глаза, уняв дыхание,  она дождалась, пока под веками не уймется огненная карусель. Успокоилась, взяла себя в руки. А что, собственно, произошло? Ничего особенного. Здравствуй, жизнь!

– Дорогой, уважаемый Александр Борисович, – сказала она тихо, но твердо и не запинаясь. – Я очень хочу у вас учиться. Для меня это... Да что говорить! Это счастье! Я очень хотела бы у вас учиться... Но жить я намерена... Жить я буду сама.

Драга цыкнул зубом и покачал головой.

– Мое условие я тебе озвучил. Если оно тебе не подходит, значит, мы не договорились. Значит, и говорить больше не о чем. Останови!

Последнее относилось к шоферу, которого Драговский для убедительности ткнул пальцем в спину.

Лимузин резко сбросил скорость и, вильнув к обочине, остановился в настигших и накрывших его клубах пыли.

– Выходи, – бросил хозяин девушке.

– Александр Борисович! – вскричала Лордиз. – Отвезите меня домой! Пожалуйста!

– Не могу, прости, – покачал головой Драговский. – Нам не по пути.

– Но ведь это черти где! – пробовала уговорить его Лордиз. – Это так далеко, почти за городом!

– Ну, милая, не я виноват в том, что ты решила сойти на полпути, – остался непреклонным большой человек. – Выходи, не заставляй меня...

Лордиз выбралась из машины на пыльную обочину, со злостью захлопнула дверцу. И не смотрела, не видела, как, набрав скорость, машина Драги вдали истончилась, истерлась в зеро серой наждачной лентою шоссе.

Домой Лордиз добралась лишь к вечеру.

Она была вымотана основательно, но стоически переносила свалившиеся на нее трудности. «Ничего, – успокаивала она себя. – Вся эта пена, вся мерзость и несовершенства останутся в этом пропащем дне. Все обиды и печали останутся за спиной, в прошлом, в дне, который я никогда даже не вспомню. Им не пройти дальше, не преодолеть испытания грядущей  ночи. А для меня наступит утро, наступит новый день, в котором все будет по-другому. Все будет лучше и совершенней. Ведь к совершенству – мой путь».

В полумраке комнаты в банке на комоде, заполнив ее под самую пробку, плавал фиолетовый огонь. Отражаясь в зеркале, он множился, дробился в фасетных призмах, отражался в других стекляшках и металлах, рождая блики и рефлексы, делясь светом с темным окружающим пространством и наделяя его надежностью и уютом согретой костром пещеры. Подойдя поближе, Лордиз увидела рядом с банкой нечто, чего увидеть никогда уж не надеялась.

Белый плат из ангельского пуха лежал на темной лакированной поверхности. Последний раз она видела его в тоннеле, когда Фил с его помощью приводил в порядок свой нос.

И вот – он вернулся.

Как прежде, первозданно чистый, белоснежный.

Осторожно, Лордиз коснулась его кончиками чуть подрагивающих пальцев.

Подняла, утопила в нем лицо.

Прохлада, свежесть и чистота.

Образ первого белого снега, укрывшего и обновившего мир и Землю в нем.

Она готова была начать жизнь с чистого листа, торить свой путь по первому снегу. Чтоб каждый след ее, каждый отпечаток был виден и понятен всем, но прежде всего – ей самой.

     Она стояла, уткнув лицо в платок из ангельского пуха, не замечая, не слыша, как в жизненное ее  пространство врывался своей настырностью телефонный зов.

Жизнь не ушла, не прервалась, не прекратилась, пульсировала, как прежде, рядом. Но – завтра, пусть подождет до завтра. Сегодня же ей хотелось тишины, покоя и забвения.

Но произошло другое.

В то время как она приникла лицом к ангельскому пуху и словно из небесного источника напитывалась чистотой и свежестью,  вдруг она ощутила, как кто-то бережно и осторожно принял в ладони свои ее обнаженную душу. Ощущение было тем же, что и в прошлый раз, когда после победы в состязании такое с ней проделал сам Симеон 001, нынешний Смотритель Райских Кущ. И вновь восхитительное чувство восторга накрыло ее с головой. А когда ощущение трепета стихло и отступило, словно морская волна на откате, она выступила из пены былого, перерожденная и обновленная.

Что ж, теперь она готова к новой жизни. Она знает, что от нее, от жизни хочет, знает, что следует делать и готова к встрече с ней. И… да, зачем же ждать до завтра?

Телефон продолжал трезвонить.

Она потянулась и сняла трубку.

– Але! Лордиз? – закричала в трубку жизнь. – Ну, наконец-то!

И чей ГОЛОС был у жизни в этот раз, не имело совершенно ни какого значения.

Значение имело единственно то, что они встретились вновь.

– Здравствуй, жизнь! – тихо сказала Лордиз и улыбнулась долгожданной встрече.