Весна

BNL: 16.02.13 12:34

 » Весна  [ Завершено ]

Весна

Эта история о том, что приметы и поверья никогда не возникают на пустом месте; о том, что братья, как бы с ними ни поступала жизнь, всё равно остаются братьями; о том, как тяжело бывает жить в чужой шкуре; о волках и ласточках, об охотнике, который дружил с оленем, о детях ветра и подопечных Луны, о человеке с железным сердцем, танцующих звёздах и о том, что народная мудрость не лжёт, и костры зимы не растопят, а вот любви, дружбе и жажде жизни это под силу.
Или нет...
На самом деле эта история о весне.
Которая не наступит, если за неё не бороться.


Примечание автора:
Хоть текст и вычитан, он ещё не до конца отполирован, и в нём могут попадаться повторы, опечатки и прочие нехорошести в том же духе. Прошу вас относиться к ним снисходительно - по прошествии времени я всё исправлю.

  Содержание:

  Профиль автора

  Показать сообщения только автора темы (Anonymous)

  Подписаться на автора

  Открыть в онлайн-читалке

  Добавить тему в подборки

  Модераторы: yafor; Дата последней модерации: 11.09.2013

...

BNL: 16.02.13 12:36

 » Пролог

эпиграф:
Когда растает последний лёд,
Распустится первый лист
И ветер зимние сны унесёт
От тёмных очей земли,
Когда в небесах рассмеётся вдруг
Серебряная гроза
И криками птиц отзовётся юг -
Тогда я вернусь назад…
(с) Иллет

Пролог
Утром

Весна была близко. Это замечали все, кроме людей, но люди всегда всё понимают самыми последними.
Пусть снег ещё и не думал таять и холода ночами стояли просто зверские, но стволы молодых деревьев уже потихоньку зазеленели, пробуждаясь от мёртвого сна, а из тёплых краёв вернулась первая ласточка, и эта примета была самой верной. Недаром в окрестных деревнях говаривали, что ласточки приносят на своих острых крыльях весну и солнце.
Юркая чёрная птичка, казалось, искренне радовалась – то ли приближению весенних деньков, то ли возвращению в родные края, а может, и тому, и другому разом. Она резвилась в чистом прохладном воздухе, выписывая зигзаги и петли, словно танцевала. Можно было представить себе, что она с приятным волнением предвкушает, как уже совсем скоро выберет себе друга жизни из числа сородичей, они вместе найдут местечко поуютнее под чьей-нибудь крышей и совьют там гнездо…
Маленькая чертовка так лихо выплясывала в потоках колючего ветра, что Рихард Келли на неё аж залюбовался.
- Вот ведь птичка небесная, - пробормотал он, вдоволь наглядевшись, бросил окурок под ноги, вдавил его в снег каблуком и совсем другим тоном прикрикнул:
- Эй, чего стоишь?! Заряжай!
Мальчишка лет десяти, стоящий подле, ростом едва Рихарду по пояс, согласно шмыгнул носом и полез в карман за снарядом, но не успел – воздушная плясунья уже скомканной чёрной тряпкой летела к земле, сбитая метко пущенным камушком. Другой стрелок оказался расторопнее.
Промешкавший пацанёнок только что зубами не заскрипел от досады, ну да и немудрено – Рихард пообещал самому меткому два серебряных. Эти карапузы такого богатства ещё в руках не держали, да ещё и втайне от родителей, которые очень любят указывать детям, на что следует (а гораздо чаще, на что не следует) тратить деньги, так что бой за трофеи намечался нешуточный. Впрочем, если верить прогнозам учёных мужей, добычи сегодня хватит всем, только бить успевай.
Мальчишка у Рихарда под боком по-разбойничьи сощурился и отпустил ремешок рогатки, вроде даже попал, вторая жертва была за ним. Они вдвоём, ребёнок и взрослый, стояли на каком-то возвышении; Рихард не знал, был ли то пригорок или просто как следует слежавшийся за зиму сугроб – посещать здешние места в летнее время ему не доводилось. На подошве снежного холма располагались позиции ещё пяти или шести юных стрелков, дважды по столько же окопалось на другой стороне дороги, которую за ночь почти полностью замело, и все взгляды были устремлены на синеющие невдалеке горы.
Горы здесь всё-таки несерьёзные, маленькие, словно игрушечные, до пиков Маллэ, величественных и хищных, им далеко, как слепому котёнку до ягуара, но выбеленная снегами гряда, разнообразия картины ради утыканная тёмно-зелёными ёлками, всё равно выглядела живописно. Какой-нибудь художник точно оценил бы, особенно при такой погоде. За ночь небо выплакало все свои снежные слёзы и теперь снова было безоблачно голубым, холодным и высоким. Но вот ясную синь прорезала чёрная молния, за ней ещё одна, и ещё…
Ласточки возвращались. Подошли к концу и зима, и изнуряющий путь из тёплых южных краёв, и теперь они дома… Птицы выныривали из щели между двумя горами, которую местные гордо именовали Ласточкиными Вратами, но улететь далеко им не удавалось – маленькие артиллеристы били без промаха, и пичужки десятками падали на землю. Стрелкам помогали красивые, здоровые хищные птицы, хватающие добычу когтями прямо на лету. Вроде бы это соколы, а может, ястребы, Рихард никогда не интересовался ловчими птицами, и различать их тоже не умел. Главное, их сегодня к горам тьма-тьмущая налетела, и вон как ладно работают сообща, любо-дорого посмотреть – будто не просто стремятся брюхо набить, а понимают, что от них требуется. Рихард одобрительно покосился на опушку леса, где в тени деревьев, опершись плечом о сосновый ствол, стоял человек, назвавшийся Талем. Похоже, ведьмин сын не соврал о том, что знает тайное соколиное слово.
В лесу весело разверещались невидимые птицы, видать, тоже весну почуяли, и на душе у Рихарда стало так хорошо и радостно, что он по такому случаю конфисковал у ближайшего стрелка рогатку и, пропуская мимо ушей его возмущённые вопли, пару раз выстрелил сам. Мальчишки использовали в качестве снарядов мелкую, обкатанную водой гальку – молодцы, не поленились сходить раскопать снег на берегу какой-нибудь местной речушки – а ему пришлось обходиться обледенелыми шишками. Ясное дело, что их масса была слишком мала, а аэродинамические свойства стремились к нолю, так что Рихард не попал ни разу, но настроение от этого не испортилось, напротив. Он вернул рогатку разобиженному владельцу, тот не преминул буркнуть себе под нос нечто крайне нелестное, и Рихард, глядя на его курносое хмурое лицо, не сумел не расхохотаться.
- Чему это вы радуетесь? – сухо осведомился куратор, недобро сощурившись. – Вас пригласили не резвиться, а выполнять свою работу!
- А что я, по-вашему, делаю? – огрызнулся Рихард, пряча руки в карманы. От одного только взгляда на лицо Бернара Геллерта смеяться ему расхотелось.
Не то чтобы тот был так дурен собой, отнюдь: он вроде и ростом вышел, и статью, крупную породистую голову украшали пусть коротко стриженные, но вполне себе благородные седины, черты лица были мужественны и тверды… Вот только под взглядом этих колючих бесцветных глаз Рихард всегда чувствовал себя так, словно его ведут на расстрел за какое-то очень нехорошее преступление. Когда куратор смотрел на него, ему всегда хотелось куда-нибудь сбежать, но как раз этого-то было нельзя.
Да и то сказать, нашёл, к чему придраться, рыбина снулая! Для тревоги нет повода, Рихард Келли помнит, о чём и с кем он договаривался, и свою работу он делает. И сделает, нужно только время. И в это самое время желание «порезвиться» - не такое уж большое прегрешение, и вообще он это честно заслужил! Кто усилием воли заставил себя воспринимать сказки как реальность и всерьёз разрабатывать план захвата воздушного замка? Кто битых три часа беседовал с орнитологами, или как бишь этих чудовищ называют по-человечески? Крутолобые учёные мужи в один голос вопили о недопустимом вандализме и непоправимом ущербе, который будет нанесён какому-то там природному сообществу, короче, слёзно умоляли его одуматься. Ах, если бы хоть что-то зависело от него.
В конечном итоге из птицеведов с грехом пополам удалось выбить явки, адреса и пароли, то есть, разумеется, маршруты миграции и нужные даты, что в данном случае было равноценно. А вот набирать команду стрелков оказалось веселее и куда легче. Геллерт настаивал на том, чтобы нанять взрослых, но лишь потому, что он сам если и был когда-то маленьким, то очень давно и успел уже всё забыть. Или, может, в его родном городе мальчишки, все поголовно, просто были излишне хорошо воспитаны и никогда не вели охоту на голубей, вооружившись рогатками. Или ему так не терпелось предать дело огласке, совершенно ненужной, и потратить на порядок больше государственных денег, как знать…
Исполняя роль вербовщика, Рихард прошёлся по паре окрестных деревень. Молодые люди в возрасте от девяти до двенадцати с восторгом восприняли предложение посоревноваться в меткости. Их родителям, а особенно родительницам, он совершенно честно объяснил, что просит разрешения взять их чад в помощники на охоту. На кого будут охотиться? О, разумеется, никаких волков и медведей, ничего опасного, всего лишь птицы, и не более того.
Он не просчитался, делая ставку на молодые зоркие глаза и известную любому взрослому детскую жестокость: целая тьма ласточек из живых птиц уже превратилась в украшение ландшафта, из-за чёрных тел кое-где почти не было видно снега. Соколы, или кем бы там эти пернатые ни были, надо признать, тоже изрядно помогали, без них, что ни говори, добрая половина летуний проскочила бы над батареей из рогаток целыми и невредимыми, а этого допускать было никак нельзя.
Рихард больше не предпринимал попыток поучаствовать в смертоубийстве лично, он просто стоял и смотрел. И улыбался, как улыбается человек, успешно организовавший некое сложное мероприятие. Он, в общем-то, и был сейчас таким человеком.
К вечеру они со всеми управятся.

...

BNL: 16.02.13 12:37

 » Часть I, фрагмент №1

Часть первая
До заката

Реми Этье едва не свернул себе шею, провожая взглядом уплывающий всё дальше и дальше куст.
Не то чтобы он питал особо нежную любовь к флоре родного края, просто этот несчастный орешник, или ивняк, или черноплодная рябина – короче, как бы ни назывался торчащий из сугроба унылый пучок голых прутьев, он был единственным, что хоть немного скрашивало однообразный пейзаж. Вдоль дороги уже который час подряд тянулись ничего не выражающие заснеженные равнины; летом на них сплошным розовым морем цвёл иван-чай и поэтически колыхалась трава по пояс, но сейчас от белизны, столь же безрадостной, сколь и бескрайней, хотелось уткнуться лицом в гриву лошади и никогда больше не поднимать головы. Благо, саму лошадь красоты природы не беспокоили, она шла и шла, всадник в её передвижении не принимал ровно никакого участия.
Куст окончательно и бесповоротно скрылся за горизонтом, и Реми вздохнул с непритворной тоской.
- Твоя бдительность весьма похвальна, - ровным голосом произнёс Жеан, - но не стоит перегибать палку, я готов поспорить, что в тех непроходимых зарослях никто не прятался.
Реми весело фыркнул. Брат обладал удивительным умением шутить без улыбки, из-за этого всегда получалось ещё забавнее. Бдительность стала предметом его беззлобных насмешек после того, как мать, начальство и знакомые в количестве сорока восьми человек по очереди наставляли новоявленного телохранителя, советуя ему всегда быть внимательным и ко всему готовым. Кажется, все они всерьёз верили, будто в здешних диких и глухих местах из-за любого дерева может выскочить до зубов вооружённая вражеская армия.
Впрочем, нет, в чём-то они, разумеется, правы, и даже не просто в чём-то, а почти во всём – ни в одной другой цивилизованной стране вдвоём с таким грузом по лесам не разъезжают, так что бдительность, будь она неладна, ни в коем случае не помешает, хотя занесённые снегом поля так здорово её усыпляют…
- Не переживай, - успокоил Жеан, словно угадав его мысли, - здесь народ хороший, уж поверь мне, не ограбят, не зарежут. Вот зимой, в январе или феврале, от лесов Шаньяти лучше держаться подальше, и не только из-за волков… А сейчас почти весна, бояться нечего.
Реми только кивнул. Он не раз и не два слышал рассказы о странных нравах жителей северо-восточных ландграфств. Складывалось впечатление, будто все они поголовно были оборотнями: любой, кто девять месяцев в году, от снега до снега, был мирным крестьянином или охотником, зимой якобы превращался если не в кровожадного разбойника, то в угрюмого и негостеприимного молчуна, который и заблудившемуся в метель путнику ворот не откроет. Объяснение таким разительным переменам существовало, и самое простое: зимы здесь были пусть и недлинными, но очень суровыми и холодными, пережить их было сложно, да многие и не переживали, особенно дети… Тут поневоле станешь мрачным и злым. Зато летом, особенно поздним, те же Шаньяти и Гленн цветут и плодоносят. Здесь и почвы чудесные, и засух никогда не бывает, и люди издревле умеют и пахать, и сеять, так что приграничные ландграфства не зря величают житницей страны, они это звание сполна заслужили.
Руки мёрзли даже в перчатках, ветер, может, и не северный, но всё равно очень холодный, не уважал ничьё личное пространство и упорно пытался забраться под плащ. Спасибо хоть снега не было, хотя откуда ему взяться, за ночь небесная канцелярия наверняка израсходовала все казённые запасы. Реми поёжился и поднял меховой воротник. По крайней мере, про суровость местных зим молва не лгала, а он-то, выезжая из сырого и слякотного Арка, ещё недоумевал, кому в марте может понадобиться тёплая одежда…
- Весна пока только календарная, - заметил он. – Я бы предпочёл, чтобы нас сюда отправили, когда она наступит де факто. Иными словами, когда всё растает.
- Тогда дороги развезёт, и будет ещё хуже, - хмыкнул Жеан. – Хорошо ещё, если вернуться успеем до беспутицы, здесь, по слухам, зима иногда за одну ночь кончается. Вечером ещё снег лежит, а наутро уже почки набухают и ласточки вернулись.
Ласточек даже в Арке по старой привычке считали вестницами весны, несмотря на то, что после их возвращения всё успевало ещё раз пять по новой замёрзнуть и оттаять. Только в столице гнездились ласточки городские, а тут, в глубинке – речные и деревенские. Если Реми не изменяла память о школьных уроках биологии, зимовали все эти три вида в разных местах и возвращались домой каждый своим путём, ну да разве это имеет какое-то значение для народного фольклора?
- По мне так снег ничем не лучше слякоти, - буркнул Реми. – На такой дороге мы скорей состаримся, чем доберёмся.
Жеан негромко рассмеялся:
- Ты погоди, доедем до леса, свернём на просёлок, и ты раскаешься, что не ценил то хорошее, что у тебя было.
Братец оказался прав, он вообще бывал прав удручающе часто. Если на торной дороге лошади довольно бодро шли по бабки в сухой снежной каше, то просёлок оказался почти полностью занесён снегом. Его очертания вообще можно было угадать только по ряду сосен, тянущихся по краю – здесь начинался лес, пока ещё редкий и светлый, не чета той страшной и непроходимой чаще, что топорщится на подошвах Розовых гор. Реми слышал, горный хребет получил такое название из-за того, что солнце встаёт прямо за ним, и зимой на рассвете снег, покрывающий его вершины, горит оранжевым и розовым. Это, должно быть, очень красиво, когда он был в Гленн прошлым летом, никакого снега, ясное дело, нигде не лежало, но на этот раз ничто не помешает ему встретить ещё по-зимнему поздний рассвет и увидеть всё своими глазами.
Реми немного отстал и пустил свою рыжую Лису по следам жеановой Плюшки, та всё же была посильнее, ей сподручнее было прокладывать путь по нетоптанным снежным наносам. Соловая длинногривая кобыла, вопреки своему имени, не была чересчур раскормлена, фигуру она имела самую что ни на есть приличную для доброй лошади; богатырским ростом она тоже не отличалась, зато мощи и выносливости девочке было не занимать. А за смешную кличку следовало благодарить господина Этье-старшего: отец как глава семьи страшно гордился своим неоспоримым правом давать имена лошадям, но, по правде говоря, у него это редко выходило удачно. Чаще его фантазия металась из крайности в крайность, так что всякие Бочки и Ромашки мирно соседствовали в конюшнях с Немезидами и Анфиногенами. Лису, к примеру, назвали Лисой исключительно из-за того, что папенька, впервые увидев её масть, всплеснул руками и воскликнул: «Да это же не кобыла, а лиса какая-то!»
Что уж поделать, Ларос Этье никогда не ладил с лошадьми, он вообще верхом ездить не то не любил, не то боялся. Неуклюжесть в отношениях с хвостатыми-копытными передалась от отца и младшему сыну: Реми хватало самое большее на то, чтобы не падать в пути с лошадиной спины и не подставляться под удар заднего копыта; пресловутого полного взаимопонимания, которым хвастают бывалые лошадники, достичь не удавалось.
Вот Жеан вроде ладил со своим транспортом, по крайней мере, ни одна лошадка ещё не жаловалась. С Плюшкой их и вовсе связывали тесные дружеские отношения. Правда, могучим сложением он похвастаться не мог, так что крепкая здоровая кобыла под своим субтильным седоком подчас казалась попросту нелепой, но это только на первый взгляд. Поклажа, которую ей приходилось носить не одну милю и не один день, весила немало; это только в поговорках деньги кармана не тянут, золото – оно ведь металл тяжёлый.
Уже в сумерках они наконец миновали нехоженый участок дороги и выбрались к мостику через безымянную речку. Реми вспомнил, что им с Жеаном о ней в своё время рассказывал кто-то из местных. Речушка была узкой, но очень глубокой и быстрой: поток бежал через лес с самых гор и даже здесь, на равнине, не сбавлял скорости. Поэтому она поздно замерзала, и лёд на ней всегда был ненадёжным и тонким – человек, может, ещё и пройдёт, а лошадь провалится, не успев и шагу ступить.
И эта самая речка, хотя сама уже долгие годы сохраняла инкогнито, дала имя деревне, которая уже показалась в виду россыпью светящихся искорок-окон. Селение, не большое и не маленькое, называли Заречкой. Наверное, когда-то, годы назад, когда оно только строилось, кто-нибудь говорил кому-нибудь: «Пойдём сходим за речку» или что-нибудь в этом духе, а оно возьми и прилипни…
Чёрная громада леса, в темноте кажущегося сплошной стеной, оставалась сзади и чуть сбоку. От века лес и жители Заречки воевали за территорию: деревья рубили и корчевали, подлесок даже выжигали, но жизнелюбивая растительность снова возвращалась, она пёрла из-под земли с завидным упрямством, занимая прекрасные пастбища и пахотные земли. Эта битва, которую нельзя было выиграть, продолжалась до тех самых пор, пока в позапрошлом веке местные отчаянным усилием не оттеснили лес за реку, естественную преграду, которую ему почему-то оказалось не под силу перешагнуть. С тех пор он присмирел и к людям больше не лез, видимо, удовольствовался тем, что по соседству, в Шаньяти, не заросшей ёлками и вереском земли нет вообще. Возделывать и культивировать там, по рассказам, сложно неимоверно, зато в лесном ландграфстве прекрасная охота – торговля пушниной никогда не даст тамошнему люду обеднеть. Жаль, браконьеры об этом тоже знают и своего не упускают, хотя, может, новый ландграф сумеет их прищучить: по пути на восток от Арка Реми, пусть урывками, слышал, что он – не чета его печально известному отцу – всякой швали спуску не даёт.
Улочки Заречки в тёмный и поздний час были пустынны, это в столицах ночная жизнь бьёт ключом, а в глуши зимой покидать дом после заката не принято, да, в общем-то, и незачем. Братья остановились у единственной в деревне гостиницы, с вывески которой приглашающе скалился медведь, держащий в когтистой лапе чудовищных размеров пивную кружку. Реми спрыгнул наземь и передал поводья вышедшему на звуки конюху с внушительной бородищей. Жеан молча кивнул на дверь, разрешая идти греться, не дожидаясь его: он всегда сам распрягал свою Плюшку, навьюченные на неё седельные сумки нельзя было никому доверять.
В зале было тепло, но свечей горело немного – под конец зимы запасы всегда истощаются, приходится экономить всё, и воск в том числе. Благо, на дрова хозяин не поскупился. Ещё с порога, сбивая с ботинок налипший снег, Реми почувствовал уютный запах горящих сосновых поленьев пополам с корицей или, может, какой-нибудь другой ароматной пряностью. И оттуда же, с порога, он увидел девушку, да ещё с какого интересного ракурса: темноволосая фигуристая хозяюшка протирала тряпкой стол и, чтобы дотянуться до дальнего его края, сильно наклонилась вперёд, обратив к дверям ту часть тела, что пониже спины. Часть была, надо заметить, весьма неплоха, но Реми откопал у себя в душе джентльмена, прекратил любоваться и, входя, нарочито громко захлопнул за собой дверь.
Девушка вздрогнула, резко выпрямилась, словно подскочила, уронила тряпку, присела на корточки, чтобы её поднять, и лишь после этого наконец подняла голову, показывая прехорошенькое круглое личико, прелестно зардевшееся от смущения. Она одарила Реми пленительной улыбкой, одновременно робкой и озорной, и вдруг скрылась из глаз, стремительно, словно ящерка, юркнув в дверцу за стойкой, ведущую, по-видимому, в кухню или в какой-нибудь погреб.
- Ну разве не хороша? – прогудел утробный мужской голос.
В зале откуда ни возьмись возник толстый седовласый мужчина, он-то, наверное, и управлял гостиницей, а девица – это его родственница или помощница. Клиенты любят хорошую еду и милых служаночек, многие трактирщики это уже поняли и здорово повысили свои доходы.
- Дочка моя, Дарёна, - пояснил хозяин. – Одарил меня Господь на старости лет этаким сокровищем… Чего прикажете, господин? У нас есть грог, медовый, самое то согреться с дороги…
Согреться Реми действительно не помешало бы, его пальцы и нос только-только начали снова обретать чувствительность. В следующий раз, отправляясь в дальнее путешествие, он обязательно возьмёт с собой шапку. С ушами. Можно даже с помпоном и вывязанным узором из северных оленей, неважно, лишь бы грела.
Он кивнул трактирщику, и тот немедленно удалился выполнять заказ. Реми скинул плащ, повесил его на спинку стула и уселся на тот же стул сам.
Дарёна, значит… В Заречке, как и в любом другом достаточно крупном селении, стояла христианская церковь, и детей здесь крестили, как и везде в стране, однако отучить местный люд от привычки давать сыновьям и дочкам говорящие имена так и не удалось. Кое-кто, конечно, называл отпрысков на городской манер, но в окрестных деревнях то и дело можно было встретить какого-нибудь Борислава, Медведя или Неждану. Имена давали по особо ярким чертам внешности, месту и времени рождения, судьбе, которой желали ребёнку… Дарёна значит дарёная, подаренная. Видно, сильно в семье дочку ждали…
От камина приятно тянуло теплом, но сквозняк, ворвавшийся в открывшуюся дверь, живо напомнил о зиме, снеге и холоде, от которого люди со временем становятся сами на себя не похожи.
- … безмерно рад вас видеть, господин Этье!
Господин Этье – это, ясное дело, не Реми, его почти никогда так не называли, видать, внешность не располагала. Это Жеан, вон он, только что переступил порог, но кто это с ним? Реми вгляделся в незнакомое ему широкое лицо с роскошными, впору моржу, русыми усами, хотя моржи вроде обитают только там, где есть море и где холодно круглый год, а не три месяца из двенадцати…
- Господин Гленн, - вежливо произнёс Жеан, - позвольте представить вам моего брата Реми.
Гленн, Герхард Гленн! Неужели сам ландграф явился их встречать? Его о таком не предупреждали! Моржеподобный господин, ещё далеко не старый, с широкой радушной улыбкой тряханул руку Реми своей сильной, холодной с улицы ручищей и густым приятным басом прогремел:
- Приятно, очень приятно! Рад приветствовать вас в моих скромных владениях. Жоаннес, позвольте узнать, а что случилось с тем парнем, с которым вы путешествовали раньше?
- Джордж Баррет в силу ряда причин предпочёл сменить род деятельности, - уклончиво ответил Жеан.
Ага, предпочёл, вернее, всё предпочли и решили за него будущая жена и будущая же тёща. Беднягу Джорджа угораздило по гроб жизни влюбиться в одну не в меру тревожную девицу, которая весьма категорично заявила, что не сможет ни спать, ни есть, пока её жених не бросит свою опасную профессию. Итог вышел неоднозначным: господин Баррет теперь работал бакалейщиком в собственном крохотном магазинчике и навряд ли сохранил хотя бы крошку самоуважения, зато супруги были счастливы, кажется, даже всерьёз, и ждали первенца. А один молодой человек по имени Реми Этье, смертельно уставший от безделья, как раз смог под шумок выдвинуть свою кандидатуру на место нового телохранителя для брата, работающего сборщиком налогов.
Разумеется, мать упорно не хотела его от себя отпускать, для неё дитё в двадцать три года всё ещё оставалось беспомощным и неразумным, и внешний мир для него, по её мнению, представлял ужасную опасность. Причём отнюдь не одну. Но для Реми это в самом деле было единственной возможностью хоть чем-то себя занять: учиться ему мешала неусидчивость, тягой к учёбе родителей вообще больше радовал их старшенький; жениться в его неполные двадцать казалось преждевременным, а идти служить в армию означало не приносить никакой пользы стране, потому что никто ни с кем не воюет. Хотя, может, скоро начнут, кажется, всё к этому и идёт…
- Герхард, вы какими судьбами в этих краях? – тем временем осведомился Жеан, протирая рукавом линзы своих очков – на морозе те то и дело норовили покрыться ледяными узорами. – Неужели приехали меня встречать?
- И это тоже, - кивнул ландграф. Он повесил свой подбитый мехом плащ на крючок на стене и занял один из стульев. – Чего лишний раз вас гонять. А ещё хотел проверить, как здесь идут дела. Меня тревожат слухи, которые до меня доходят. Кажется, суеверия в моём ландграфстве не только имеют мощные корни, но и пускают новые ростки. Этой зимой аж в нескольких деревнях пошли разговоры про каких-то лесных духов и оборотней… - Гленн нахмурил густые светлые брови. – Пришло время вмешаться. Если ничего не предпринять, скоро они снова соорудят алтари и будут жертвы приносить.
- Мне кажется, вы преувеличиваете, - Жеан пожал плечами; к разного рода суевериям он всегда относился равнодушно.
- Возможно, - не стал спорить его собеседник. – Но давайте перейдём к делу; я получил уведомление. Там говорится, что часть ежегодного осеннего сбора в этом сезоне надлежит выплатить весной, так как казне нужны средства на содержание армии… Скажите, будет война?
Реми готов был поклясться на чём и чем угодно, что Жеан, стоявший вполоборота к усатому ландграфу, незаметно закатил глаза. И немудрено: этот вопрос за последние две недели им задавали столько раз, что ответ впору было крупными буквами написать на доске и вывесить её на самом видном местее, где смогли бы прочитать все интересующиеся.
- Я знаю недостаточно, чтобы вам ответить, - спокойно сказал Жеан; его самообладание вообще крайне редко давало трещины, старший брат, в отличие от младшего, всегда был сдержанным. – Всё, что мне известно, из уведомления известно и вам: недавние переговоры с Бранором, увы, лишь усилили натянутость отношений между нашими странами, поэтому, просто в качестве предупредительной меры, на приграничные территории будут введены охранные отряды. Если война всё-таки начнётся, вы узнаете об этом первым. Или, может, вторым, после Рональда Шаньяти. В любом случае, сей факт мимо вас не пройдёт.
- Не пройдёт! – тряхнул головой Гленн, и его усы воинственно встопорщились. – Ни мимо, ни дальше! Шаньяти парень толковый, да и местность дикая поможет – любую армию остановим и обратно за границу откинем, но вот в чём беда-то: нет в здешних местах времени воевать, нет, и всё! Весной сеять, летом косить, про осень я вовсе молчу. Если урожай пропадёт, и нам, и Арку, да что там, половине страны хлеб закупать придётся, своего-то не будет. И у кого закупать? У того же Бранора, что ли?!
Реми вполуха слушал речи разгорячившегося ландграфа, расслабленно откинувшись на спинку стула. Ну, положим, Бранор никакого хлеба никому не продаст, потому что у него и своего-то нет. Страна он маленькая (хотя их родная Ларелли немногим больше), почвы плохие – на севере вымерзают, на юге норовят превратиться в пустыню, а посерединке, где климат не выкидывает коленца, сплошной глинозём, на нём если что и вырастет, то вряд ли съедобное. Да, горы Маллэ – настоящая сокровищница ценных металлов и поделочных камней, да, на предгорьях без труда разводятся овцы, дающие шерсть, а в восточных морях прекрасно ловится рыба, и всем этим можно торговать, так что бранорцы отнюдь не нищие, но зерно и овощи им приходится, скрепя сердце и стиснув зубы, закупать у соседей. В частности, у Гленн.
Из-за этого-то они и хотят воевать. Вот уже который десяток лет хотят, но им, что называется, и хочется и колется: хамить хамят, во всю глотку кричать о своих правах – кричат, а как следует укусить первыми не решаются. Вернее, решились бы, будь у них хоть какие-то козыри в рукаве, но тамошняя верхушка смотрит на вещи с похвальным реализмом. Населения Бранора и Ларелли практически равны, то есть и армии при всеобщей мобилизации можно будет собрать примерно равные, численного перевеса не выйдет, а тут ещё – Герхард Гленн всё сказал правильно – наступлению изрядно помешал бы ландшафт. Что ни говори, всей ратью продираться непроходимыми лесами – сомнительное удовольствие, да и через Розовые горы, даром что они с виду такие маленькие, не так-то просто перебраться. Разве что не перелезать сверху, а попробовать рвануть Ласточкиными Вратами – ну так они всего метров четыреста в ширину, блокировать их что раз плюнуть, ряд предыдущих попыток повоевать наглядно это доказал.
Попытки сии предпринимались за последнюю пару веков раз пять или шесть, но никогда не увенчивались ничем знаменательным. В последний раз Бранор решительно показал зубы двенадцать лет назад или около того, когда летучие отряды неприятеля совершили молниеносное и безжалостное нападение на несколько приграничных городов. Разрушения они причинили огромные, а числа жертв хватило бы на то, чтобы населить ими целый город. Бранорские дипломаты потом пошли на попятную и долго и неискренне извинялись, уверяя, что правительство ни о чём не знало и никому не приказывало, а виновата во всём кучка повстанцев во главе с одним излишне радикальным отставным полковником. Испугались, видать… В Ларелли тоже тогда испугались, дальше Розового хребта, около границы, и по сей день никто не селится – слишком опасным кажется подобное соседство.
А началось всё с того, что в незапамятные времена, сразу после Великого Льда, до неузнаваемости изменившего жизнь всего континента, немногие уцелевшие люди вынуждены были бросить обжитые места и, прямо как в поговорке, искать, где лучше. Бранорцев и ларелли тогда ещё не существовало, был один общий народ, но он разделился надвое – одна половина отправилась на юг исследовать цепь Маллэ, другая углубилась в дремучие, опасные и вообще малопригодные для жизни леса. В горах нашлись и звери, чтобы охотиться, и разные полезные ископаемые, так что люди, после основавшие государство Бранор, вдоволь посмеялись над своими собратьями, выбравшими менее удачное направление, а те знай рубили лес и корчевали пни…
В итоге через несколько десятков лет расчищенная от лесов земля, неожиданно для всех оказавшаяся поразительно плодородной, прямо как в какой-то утопии, сплошь стала цветущими садами и колосящимися нивами, в то время как разочарованным жителям территории от Розовых гор до гор Маллэ приходилось трудиться в поте лица, чтобы хоть как-то прокормиться. И вот тогда-то Бранор внезапно вспомнил, что некогда, давным-давно, нынешние Гленн и Шаньяти исконно принадлежали ему.
Бранорцы и доселе упорствовали в своих заблуждениях. Их учёные мужи с бородами до пояса потрясали берестяными грамотами, датируемыми чёрте каким числом и годом, и с пеной у рта доказывали, что вероломные и бессовестные ларелли в своё время огнём и мечом вытеснили своих мирных и кругом правых собратьев в неплодородные степи, из-за чего те и по сей день испытывают глубокие моральные страдания. И, что самое мерзкое, Жеан как-то раз с раздражением заявил: судя по всему, все они, от короля до простого люда, действительно свято верят в собственную сказку. А если верят – значит, могут и правда пойти войной: возвращать отнятое, отвоёвывать то, что принадлежит им по праву – дело святое и богоугодное…
Трактирщик принёс поднос с дымящимся глиняным кувшином и тремя толстостенными кружками, непередаваемо запахло корицей, гвоздикой и чаем. Господин Гленн ненадолго прервался, чтобы налить себе грога и перевести дыхание; кажется, они с Жеаном (чьё участие в беседе по большей части ограничивалось вежливыми кивками) уже успели взад и вперёд пройтись по бранорцам, волкам и небывалым холодам, которые обязательно на корню заморозили бы весь урожай озимых, если бы не удивительно глубокий даже для здешних мест снег. Наверное, в Заречке эти темы считались столь же светскими, как в Арке разговор о погоде или очередном безумном изобретателе, который, скажем, решил понять, почему предметы разной массы падают с одинаковой скоростью ив результате контузил гуляющую по двору кошку, когда в экспериментальных целях кидал с балкона молоток.
Ландграф сделал солидный глоток из своей кружки и вытер усы ладонью.
- Прошу прощения, Жоаннес, - произнёс он совсем другим тоном; видимо, все накопившиеся пары кипящего патриотизма уже были спущены, - я, кажется, вас заговорил. Я люблю свою землю и своих людей, но здесь, в глуши, так редко удаётся встретить образованного человека, который не молится колесу, если вы понимаете, о чём я… Но давайте наконец покончим с формальностями. В уведомлении шла речь о сорока процентах от ежегодного сбора…
Реми рывком выпрямился, налил себе кружку остывающего грога и едва не залпом опрокинул её, телу мгновенно стало не то что тепло – горячо. Раз пошли финансовые разговоры, его участие уже точно не понадобится – вряд ли Гленн захочет внезапно заколоть Жеана вилкой – , а слушать о серьёзных вещах он никогда не любил.
Согласно давным-давно устоявшейся традиции, в обязанности ландграфа помимо защиты своих крестьян от внешних врагов, разбора внутренних подсудных дел и всего такого прочего входило любым удобным способом к условленному сроку собрать налоги, заменить медь с серебром на золото и передать нужную сумму отряженному государством сборщику. Разумеется, с течением лет в соответствующие законы пришлось срочно вносить поправки насчёт того, что «любой удобный способ» ни в коем случае не должен включать в себя никакого насилия. Бывали также случаи, когда недалёкие ландграфы, которые ленились проверять паспорта и подорожные, отдавали огромные суммы денег разным проходимцам с большой дороги, но ведь у любой системы есть небольшие изъяны.
Реми во всём этом процессе выполнял простую и важную роль: следил за тем, чтобы сборщика налогов, пусть и в такой доброй стране, как Ларелли, не зарезали в какой-нибудь придорожной таверне. Дипломатии от него никто не требовал, посредничества – тем более, так что можно было сбежать.
- Пойду прогуляюсь, - вполголоса сообщил он в пространство, поднимаясь и накидывая плащ. Обсуждающие налоги брат и ландграф его не услышали или, что вероятнее, просто проигнорировали, они, в общем-то, тоже не были против его отсутствия.
Уже на крыльце Реми попытался придумать, куда ему пойти.
Неплохо было бы, конечно, поискать заднюю дверь, тайно вернуться в гостиницу и попробовать совершенно случайно наткнуться на Дарёну. В конце концов, нехорошо же так убегать, когда на тебя ещё не налюбовались! Правда, ещё неизвестно, что из этого выйдет: из улыбки девушки Реми сделал вывод, что она вовсе не против того, чтобы её «нашли» в каком-нибудь укромном уголке, а вот как отреагирует её отец – неизвестно. Отцы в любом молодом человеке способны усмотреть мерзавца, который спит и видит как-нибудь обидеть их дочь. Так что, наверное, безопаснее будет сходить на конюшни проведать лошадей… Безопаснее, но ничуть не умнее, потому что с девушкой, причём с любой, Реми гораздо легче нашёл бы общий язык, чем с кобылой, так что это тоже не вариант.
Видимо, остаётся смириться с холодом и действительно пойти гулять.
Снег морозно хрустел под подошвами, но ветер почти стих, так что шансы отморозить уши и голову целиком заметно снизились. В Арке для уличного освещения ещё до рождения Реми начали использовать газ, здесь непроглядную темень зимнего вечера разгоняли факелы, надёжно закреплённые в железных кольцах на углах домов, и от их оранжевого света, не то что от голубого газового, становилось как будто теплее.
Прошлым летом здесь всё казалось совсем другим, снег в равной степени разительно меняет и деревни, и города…
- Лика! Лика! Эй, ты там?
Странно знакомый голос разогнал сонную снежную тишину. Похоже, кто-то пытался одновременно шептать и звать так, чтобы услышали, но призывы эти оставались без ответа. Тогда невидимый за углом одного из домов некто решил сменить тактику: несколько секунд спустя Реми услышал звук, какой мог бы издать снежок, разбившийся о стену.
Движимый любопытством, он крадучись обошёл угол кругом и встал на противоположной стороне улицы. Под окном дома напротив обнаружилась рыжая девица в пёстром плаще, которая, сидя на корточках, лепила ещё один снаряд. На таком морозе снег не лип и рассыпался снежной пылью, но упорство и тепло рук без варежек делали своё дело.
Ярослава! Чёрт возьми, правда она! Позор, он ведь даже не подумал, что надо повидаться с ней! Если бы сейчас случайно её не встретил, глядишь, уехал бы завтра, даже не поздоровавшись…
Второй снежок со смачным ударом врезался в крепкую, на совесть срубленную стену из крупных брёвен. За окном вдруг что-то зашуршало, приглушённо загремел отодвигаемый тугой засов, застеклённые створки распахнулись, стряхивая с узкого карниза снежную шапку, и наружу едва не по пояс высунулась девочка лет двенадцати. Распущенные чёрные волосы, гладкие и длинные, спускались с покатого плечика роскошным водопадом, яркие синие глаза на белом, дивно хорошеньком личике смотрели сразу обрадованно и тревожно, словно малышка делала что-то запретное, но желанное. Реми отметил, что девочка обещает стать редкой красавицей; лет через пять, если не раньше, она наверняка затмит всех сверстниц, а мужчины в очереди выстроятся, чтобы штабелями падать ей под ноги… Но почему же она так настороженно оглядывается назад, в свою комнату?
- Тише, тише, - взмолилась девчушка, - мама услышит! Я уж думала, ты не придёшь сегодня…
- Прости, - шёпотом, в тон ей, откликнулась Ярослава, - шитья было много, а потом мой Йохан помочь попросил. Как смогла – пришла. Да ты усунься, выпадешь же!
- Поздно уже, - расстроенно вздохнула малышка. – Меня в такую темень точно не пустят…
Яра рассмеялась, высоко и звонко, но тут же прикрыла рот ладошкой – не услышали бы!
- Лунолика, - шепнула она с улыбкой, - ты же знаешь свою маму, тебя и так бы до весны никуда не пустили. Но ты не грусти, скоро всё растает, тогда и погуляем. А пока хоть посмотрю на тебя, а то я с осени забыть успела, как ты выглядишь… А, да! Гляди, что у меня для тебя есть!
С этими словами она запустила руку под полу плаща и извлекла оттуда богатую алую гроздь рябины.
- Вот, - Ярослава высоко вытянула руку, чтоб Лунолика смогла дотянуться до подарка. – Это с той, что у моего дома растёт… Не бойся, не кислая, та, что с самой осени висит, сладкая всегда.
Лунолика кивнула, робко улыбнулась и оторвала от грозди одну ягодку. У Реми и у самого при виде этой сцены на губах появилась невольная улыбка. Интересно, неужели в краю со столь суровыми зимами птицы под весну не объедают всю рябину подчистую? Хотя её, наверное, здесь очень много, даже в городах до сих пор сохранилась такая примета – чем больше уродилось рябины, тем холоднее и длиннее будет зима. А в Шаньяти вроде говаривали, что рябину, вереск и любовь не ценишь до первых настоящих заморозков. И правда, летом, когда вокруг изобилие ягод и цветов, вереск так легко счесть невзрачным заморышем, а рябину или бруснику – невкусной кислятиной, а вот зимой, когда всё остальное отцветает и опадает, а они остаются… Наверное, с любовью дела действительно обстоят похоже, но опыт Реми в этой области пока был слишком незначителен, чтобы судить.
- Лунолика! – громкий женский голос, раздавшийся из глубины дома, звучал властно и жёстко, и девочка вся сжалась от страха, будто котёнок, которого застукали за инспектированием хозяйской кладовой. – С кем это ты разговариваешь? Кто там с тобой?
Лика бросила загнанный взгляд на Ярославу, сглотнула и храбро солгала:
- Никого, мама! Я молчала, тебе показалось.
Её голосок едва заметно дрожал, и Реми искренне понадеялся, что её мать этого не расслышала.
Похоже, женщина в слова дочери не поверила – где-то в доме раздались приближающиеся шаги. Лунолика вцепилась в оконную раму побелевшими от напряжения пальчиками, но Ярослава ободряюще улыбнулась ей и жестом приказала закрыть окно, а сама спряталась за углом.
Воровато оглянувшись по сторонам, она встретилась глазами с Реми.
До них доносились обрывки разговора:
- Зачем ты открыла окно? – строго спросила женщина. – Ты ведь можешь простудиться!
Ярослава улыбнулась Реми и прижала палец к губам, прося её не выдавать.
- Я не простужусь, мама, - досадливо отмахнулась Лунолика. – Мне было жарко, ты всегда так горячо топишь…
Окно захлопнулось, и голоса смолкли.
Как только опасность миновала, Ярослава буквально перелетела через улицу и через мгновение уже обнимала Реми.
- Откуда ты взялся?! – счастливо выдохнула она, отстраняясь. – Я-то думала, до следующего лета тебя не увижу!
Реми познакомился с Ярославой в прошлом августе, когда – в тот раз ещё просто за компанию – увязался за старшим братом и Джорджем Барретом, который тогда и не помышлял о смене профессии, собирать ежегодный налог. Платить его полагалось в конце лета, когда уже собран кое-какой урожай, и земледельцы не стеснены в средствах, но на этот раз местный климат сыграл с честными налоговиками злую шутку – на две недели зарядил дождь, столь полезный для местной растительности, но, увы, не слишком помогающий в пути. Минуты яростного ливня сменялись часами чудесной ясной погоды, однако дороги совершенно развезло, и им пришлось оставаться в Заречке и ждать, пока всё хоть немного не подсохнет.
Эти две недели показались бы непоседливому Реми вечностью, если бы не Ярослава.
Когда он впервые её увидел, он готов был биться об заклад, что у этой невысокой, тоненькой девушки за спиной есть крылья, и не только потому, что её плащ, искусно сшитый из лоскутов разноцветной ткани, действительно напоминал пёстрые пёрышки какой-нибудь певчей лесной птички. Просто Яра ни минутки не сидела на месте; она даже по улицам не ходила – бегала, не из-за того, что торопилась, просто ей так нравилось. Она постоянно смеялась, напевала, говорила и была любимицей местной детворы, особенно малышей, потому что каждый раз выдумывала новые игры, в которых и сама с радостью участвовала.
Рыжая авантюристка даже Реми, который был старше её едва не на четыре года, втянула в приключения: они бродили по лесу, собирали землянику, прятались от дождя под разлапистыми ёлками, искали на берегу безымянной речки гнездо выдры, ловили кузнечиков на лугу, где заново отрастала уже один раз скошенная трава… А однажды они взяли с собой еды и устроили экспедицию на ближайшую из Розовых гор, до которой от Заречки было часа два ходьбы. Вернуться удалось только глубокой ночью, и Реми получил немилосердную выволочку от Жеана, с которого мать взяла обещание вернуть младшенького домой живым и здоровым, да и Яре, наверное, досталось, но оно того стоило. Он до сих пор не забыл горький запах горной полыни, изжелта-голубое чистое небо и то, какими маленькими кажутся и лес, и поля, и весь мир внизу, когда стоишь на огромном, покрытом лишайником булыжнике высоко над землёй...
Ярослава заплетала волосы в косу, но некоторые прядки, бывшие короче других, постоянно из неё выбивались и обрамляли её милое веснушчатое лицо, а когда она улыбалась, становилась видна крошечная щербинка между её верхними передними зубами. Сей маленький нюанс её нисколько не портил, напротив, Реми просто влюбился в эту щербинку, и в эти светлые глаза, и в веснушки – в Арке все женщины были красивыми и одинаковыми, так что он ещё никогда не встречал девушки с таким запоминающимся, особенным обликом. За каких-то пятнадцать дней они успели так подружиться, что ему хотелось скрипеть зубами оттого, что нельзя забрать её в столицу, просто перекинуть через седло и увезти с собой.
- Долгая история, - засмеялся Реми. – Расскажи-ка лучше, как ты здесь живёшь и что это за бедное дитя, которое держат взаперти.
- Это подружка моя, Лунолика, - Яра оглянулась на притихший, словно уснувший дом. – Мама её зимой почти из дома не выпускает… Она это не со зла, - добавила она быстро, - просто боится, что она заболеет или ещё что… Я могу её понять, ты же знаешь, какие здесь зимы, в самые плохие годы, бывало, каждый десятый ребёнок до весны не доживал, маленькие особенно. Но всё равно я считаю, что она перебарщивает, нельзя же вот так вот от всего беречь, жить не давать! А ты, - посерьёзневшее было лицо снова осветилось улыбкой, - ты надолго к нам?
Огорчать подругу было ужасно жалко, но врать Реми не умел и не любил.
- Похоже, что только ночуем, - признался он печально. – Потом дальше едем, в Шаньяти… Мы ведь с Жеаном, как-никак, здесь на работе. Ах, точно, ты ещё не знаешь, - не похвастаться он просто не мог, - я же теперь его новый телохранитель, вместо Джорджа!
- Ничего себе! – удивилась Ярослава и, понизив голос, словно на пустынной улице кто-то мог их подслушать, призналась:
- Но всё равно я никак не могу понять, как можно везти такую кучу денег всего лишь вдвоём! Неужели вы нисколечко не боитесь?
- Я тоже сначала удивлялся, - улыбнулся Реми, - но потом мне объяснили, в чём дело. Человек с кучей охранников привлёк бы куда больше внимания, чем двое обычных путешественников, верно? Если ездить вдвоём, никто вообще не догадается, что везёшь что-то особенное.
По крайней мере, Жеан говорил именно так. Хотя его уже не первый год отправляли в эти края, и многие местные знали его в лицо, так что конспирация, пожалуй, всё-таки не гарантировала полной безопасности… Ну да, впрочем, для таких случаев ведь и нужны телохранители.
Реми раньше своих собственных родителей понял, что ни в науках, ни в искусствах он далеко не пойдёт, и по собственной инициативе прошёл полную боевую подготовку. Научился и с огнестрельным оружием обращаться, благо, на одной из городских окраин находилось отличное стрельбище, и драться, грязно, зато эффективно. В безо всякого сарказма добром городе Арке тоже могут всякому научить, нужно только знать, к кому обращаться за уроками. Так что Реми не сомневался, что сможет в случае надобности вывести из строя не только одного нападающего, но и нескольких. Другое дело, что повода в реальной жизни пока не находилось.
Господин Этье-старший тоже в своё время был военным, правда, он служил в городской гвардии и больше гулял по паркетам, чем по плацу, но всё равно искренне радовался, видя, что его младший сын «растёт настоящим мужчиной». Если бы не решительнейший отказ матери, которой отец никогда и ни в чём не перечил, может, Реми и сумел бы отпроситься служить в армию, как и мечтал пару лет назад, но матушка его от себя не отпустила.
С ней вообще было сложно спорить – она родилась в семье сплошь увешанного орденами генерала и, помимо орлиного носа, унаследовала от него непоколебимую уверенность, что все от слуг до родных детей обязаны безоговорочно ей подчиняться. Ну да отцу такая жена и была нужна, он, по счастливому совпадению, как раз не любил ничего решать самостоятельно. К тому же сердце у Авроры Этье было золотое, хотя маршальский тон, каким она отдавала распоряжения домочадцам, и мог ввести в заблуждение.
На этот раз, когда они с Жеаном покидали дом, мама заставила не только старшего, но и младшего сына дать ей слово, что он убережёт брата от любой беды, какая может подстерегать их за родительским порогом. Интересно, можно ли считать это признаком того, что мать признала Реми взрослым? Впору прослезиться…
Мимо размытым пятном мелькнула серая тень – едва крылом не задела – и воплощённым ветром понеслась дальше по улице.
- Сокол? – вслух удивился Реми. – С каких пор соколы стали ночными птицами?!
- Это Матти! – воскликнула Ярослава. – Постой, куда это он? Пойдём скорее, посмотрим!
Она схватила его за руку и увлекла за собой в том направлении, куда скрылся сокол, если это правда был сокол, разумеется. Неширокая деревенская улица вильнула, пересекла ещё одну, свернула, и наконец они увидели…
- Охотница! – счастливо вскрикнула Ярослава, отпуская руку Реми.
На открытом пространстве между несколькими домами, которое сошло бы за небольшую площадь, стояла огромного роста смуглокожая женщина в тяжёлом плаще, изнутри подбитом жёстким серым мехом. Одна сильная уверенная рука держала повод рослой, под стать наезднице, караковой лошади, а на другой, поднятой на уровень груди и согнутой в локте, запустив преострые когти глубоко в толстый рукав тёплой куртки, восседал сокол.
Яра подлетела к подруге и, хотя та с улыбкой нагнулась к ней, всё равно была вынуждена привстать на носочки, чтобы обнять её за шею и поцеловать в щёку.
- Ну наконец-то, Бонифация! – весело произнёс чей-то голос. – Второй день тебя дожидаюсь! Думала, тебя там лесные князья съели.
- Два дня?! – ахнула Ярослава. – Алисия, какая же ты всё-таки злая! Откуда ты знала, что она придёт? И почему мне не сказала?
- Птичка в когтях принесла, - хмыкнула названная Алисией высокая девушка с короткими чёрными волосами, и сокол с чужой руки перелетел ей на плечо. Разве ловчих птиц такому учат? Их вроде носят на перчатке, и всё… И к тому же, он ведь её поранит! На Алисии не было даже плаща, похоже, она так спешила встречать свою охотницу, что второпях выскочила из дома в чём была, а когти у этого Матти вон какие… Впрочем, не похоже было, чтобы он причинял хозяйке боль, да и признаков того, что ей холодно, Реми не заметил.
- А не сказала, - продолжала Алисия, - чтобы ты, сестричка, не плакала, если бы этой медведице взбрело в голову на месяцок завернуть куда-нибудь ещё. Ты же знаешь её характер, захочет – явится, не захочет – хоть заждись, всё бесполезно.
- Ну, скажешь тоже! – возразила Ярослава. – Она обещала прийти весной, вот и пришла. Верно ведь, Бонифация?
- Верно, бельчонок, - кивнула та и взъерошила рукой рыжие волосы маленькой подружки, выглядящей рядом с ней сущим ребёнком. – Что, ласточки к вам уже прилетели?
- Нет ещё, - мотнула головой Алисия. – Хотя пора бы уже, ждём со дня на день. Ты какой дорогой ехала?
- Никакой, - хохотнула Охотница, - не было там дороги, сугроб один. Сплошной. Уж на что мы с Лосем беспутицы не боимся, а и то насилу продрались.
- Вот уж никогда не подумал бы, что этакому богатырю страшно бездорожье, - подал голос Реми, про которого, кажется, все уже забыли.
- Ой, Реми, прости, пожалуйста! – смутилась Ярослава. – Невежливо было тебя так бросать… Познакомься с моими друзьями. Алисия, Бонифация, это Реми из Арка.
- Так вроде знакомы уже, - улыбнулась Бонифация, протягивая руку. – Прошлым летом встречались. Мельком, правда…
- А мне ещё не приходилось, - отозвалась Алисия, разглядывая нового знакомого с явным любопытством на лице. Глаза у неё были чёрные, именно что не карие, а чёрные, темнее, чем у кого-либо, кого Реми видел раньше. - Приятно познакомиться, - она улыбнулась ему.
- Ребята, мне пора, - решила Ярослава, вглядевшись в ночное небо. Луны видно не было, её закрыли серые облака, тяжёлые, низкие. Наверное, ночью опять снег пойдёт. – Уже поздно, Йохан будет волноваться.
Йохан, Йоханнес… Реми помнил его, седовласого худого старика с умными и жёсткими серыми глазами. Некогда он был лесорубом и охотником, но шли годы, силы стали уже не те, проснулись и кое-какие недуги, и он всё больше занимался починкой и поправкой: мог, например, подтянуть распустившиеся обручи на бочке, исправить и приладить сломавшееся тележное колесо, поправить крыльцо, если оно покосилось, заставить дверные петли перестать скрипеть… В общем, Йоханнес по праву считался мастером на все руки, и Ярослава ему помогала, чем могла – Реми знал, что за небольшую плату она берёт у других женщин Заречки шитьё и штопанье. Но жили эти двое всё равно не слишком-то богато, и дом у них был старый и крошечный, в полтора этажа – за половину считался чердак, где спал сам Йохан. Жители Заречки охотно пользовались услугами старика и его приёмной не то дочки, не то внучки, но заплатить им всегда старались поменьше, аргументируя это тем, что нужно помогать друг другу, просто так, по-соседски. Реми вряд ли стерпел бы такое отношение, но Яра вроде не только ни с кем не ссорилась, но и, кажется, вовсе не обижалась. Да и Йоханнес, если и сердился, то виду не подавал.
С виду он мог показаться угрюмым и нелюдимым человеком, возможно, некогда он и был таковым, но Ярослава это вылечила. Тогда, двенадцать лет назад, после налёта на приграничный городок под названием Аннэ она, будучи тогда ещё совсем маленькой, осталась сиротой. Беженцы рассеялись по окрестным деревням, и рыжеволосое дитя судьба занесла в Заречку. Девочка была и здоровой, и красивой, и всё равно никто из местных не захотел взять на себя ответственность за его судьбу: надвигалась зима, о своих детях люди пеклись сильнее, чем о чужих, да и возможная война с Бранором не давала никому спать спокойно. И тогда, неожиданно для всех, девочку взял в дом старик Йоханнес (так его все называли), необщительный, живущий особняком вдовец.
Яра вспоминала, что поначалу им обоим приходилось нелегко, но потом они прикипели друг к другу не хуже родных. Старый Йохан всегда заботился о ней, пусть и несколько неуклюже, она любила его, и они действительно стали семьёй.
От опекуна-то она и получила своё имя, означающее «славящая солнце», за яркие рыжие волосы. Как её называли родители, Ярослава, по её словам, не помнила, она вообще почти не вспоминала о жизни в Аннэ, её домом навсегда стала Заречка, и ей было здесь хорошо.
- Я тебя провожу, - вызвался Реми, но Яра в ответ только рассмеялась:
- Зачем? Здесь не Арк, здесь чужие не ходят, никто со мной ничего не сделает.
- Ты её только послушай! – всплеснула руками Алисия, обращаясь к Охотнице. – Её хочет проводить симпатичный мальчик, а она ещё отказывается! Воробышек, соглашайся, ты, может, с ним ещё на весеннее равноденствие танцевать будешь.
- Он тогда уедет уже, - резко и без улыбки отозвалась Ярослава, и её ясные глаза вдруг потемнели. От этой перемены тона Реми внезапно стало холодно, и зимняя стужа была тут вовсе ни при чём. – Будет как на прошлое равноденствие, вот и всё.
- Не будет, - отрезала Бонифация. – Не будет, бельчонок. Если никто другой не захочет, я с тобой пойду, слышишь?
Лось переступил мохнатыми ногами, нетерпеливо всхрапнул, выдыхая облачко пара.
- Не переживай, незачем, - уже мягче промолвила охотница, поудобнее перехватывая повод. - Ступай домой, и я тоже пойду. Обо всём, о чём захочешь, утром поговорим…
Ярослава кивнула, молча развернулась и пошла прочь, Реми всё-таки увязался за ней. Некоторое время они просто молча шагали рядом. Потом она подняла голову, улыбнулась – как ему показалось, как-то невесело – и проговорила:
- Прости, что я сейчас такая скучная, я правда очень рада тебя видеть, просто… понимаешь, равноденствие у нас самый главный праздник, как у вас в городах Новый год. Это день, когда зима сменяется весной. Все должны радоваться и друг друга любить, и никто не должен быть один… А в прошлом году никто не захотел быть со мной на равноденствие. Совсем никто.
- Из-за чего? – искренне не понял Реми. – Яра, ты ведь очень красивая, и с тобой всегда так хорошо и интересно! Я думал, уж ты-то одна никогда не останешься, к таким, как ты, всегда люди тянутся…
Ярослава поморщилась и неопределённо дёрнула плечом.
- Была одна некрасивая история прошлой зимой… Когда мы с тобой ещё знакомы не были. Не хочу рассказывать, даже вспоминать не хочу, - она мотнула головой и прибавила совсем тихо:
- Спасибо, Бонифация тогда вмешалась, иначе мне бы вообще никто никогда руки не подал…
Реми хотел спросить: «неужели всё так плохо?», хотел сказать что-нибудь утешительное, но, пока он тщетно подбирал сочувственные слова, его подруга откинула с лица выбившуюся из косы прядь и прежним весёлым и звонким голосом заявила:
- Бонифация вообще чудесная, с ней скучно не бывает. Она меня научила ставить силки на зайцев и всегда рассказывает всякие невероятные истории о том, как охотилась на разных зверей. И о том ещё, что видела и слышала, пока путешествовала, она ведь почти везде побывала… Видно, ей в нашей Заречке теперь скучно, её здесь с прошлого года не видели, всё где-то гуляла. Хорошо хоть Алисия теперь здесь живёт, мне всё веселее. А то зимой обычно вообще поговорить не с кем бывает, когда Лунолику дома запирают…
Реми было бы интересно узнать побольше об этой Алисии – помнится, никого похожего на неё он в прошлый свой приезд не встречал – но они к тому времени уже вышли на окраину деревни, где, на отшибе, чуть поодаль от других, , стоял невысокий домик старого Йоханнеса, окружённый заснеженными рябинами.
- Ну давай, до завтра, - улыбнулась Ярослава и ещё раз обняла его. – Попрощаться-то хоть заедешь?
- Непременно, - с ответной улыбкой отозвался Реми. Он хотел было отстраниться, но не смог – шнурок, висевший у Яры на шее, зацепился за что-то на его одежде.
Ярослава рассмеялась и бережно отцепила своё украшение. Это оказался небольшой, плотно заткнутый пробкой пузырёк прозрачного стекла, на дне которого лежал засушенный тёмно-розовый цветок.
- Это иван-чай, - пояснила девушка. – Я слышала от кого-то, что пока он цветёт – лето не кончается… Знаешь, мне каждую осень так не хочется, чтобы зима снова наступала, вот я и придумала, чтобы лето как будто всегда было со мной, даже когда холодно и темно.
Она ещё раз немного смущённо улыбнулась и убежала домой.
Реми отправился обратно в гостиницу. Рыжая девица явно не зря носила своё имя, у неё точно было что-то общее с солнцем – рядом с ней он успел забыть, что на улице холодно. Да ещё и снег зарядил, так что пришлось ускорить шаг.
Проходя мимо конюшни, Реми увидел, как уже знакомый ему бородатый конюх заводит в стойло мохноногого Лося, однако Бонифации в общей зале не было, она, видимо, сразу ушла спать. Зато там обнаружилась ни кто иная, как Дарёна с подсвечником в руках.
- Вот и вы, - обрадовалась она. – А я вас жду. Тот другой господин уже к себе ушёл, велел и вам комнату предоставить, как вернётесь. Пойдёмте, я покажу, где.
По крепкой широкой лестнице Дарёна провела Реми на второй этаж и указала на одну из нескольких дверей.
- Вот, это здесь, - улыбнулась она и протянула ему ключ.
Реми хотел было взять его, но его рука, будто сама, вместо этого мягко сжала ручку хозяйской дочери; он притянул Дарёну к себе и быстро чмокнул её в полные губы.
Красавица вздрогнула и свободной рукой – в другой она до сих пор держала свечу – оттолкнула нахала от себя. Вышло у неё, впрочем, как не преминул отметить Реми, не слишком-то решительно и зло.
- Ну что же вы, - прошептала она без всякого гнева в голосе, - нельзя же так!..
Зардевшаяся от смущения, она стала ещё более хорошенькой. Ах, нельзя? А такой красивой быть можно, да?
Пользуясь моментом, Реми поцеловал её ещё раз и быстро ретировался за дверь предложенной ему комнаты.
Он пребывал в стопроцентной уверенности, что Дарёна была не против его маленьких вольностей. Если бы она сама не хотела познакомиться с ним поближе – не стала бы ждать его одна, поручила бы это отцу или ещё кому. С подобными ей девушками, да и вообще с официантками и служанками, Реми имел дело не в первый раз, и глупыми или наивными они отнюдь не были.
Уже ложась в постель, Реми осознал, что уезжать завтра ему не хочется вдвойне. Он не отказался бы ещё хоть пару дней пожить в Заречке… вот в этой самой гостинице. Хотя она же в округе единственная, так что всякие девушки тут, в общем-то, особо дела не меняют…

...

Лекочка: 17.02.13 11:19

Нэши, опять интригуешь Очень интересно Жду продолжения, предчувствую очень интересную историю

...

BNL: 23.02.13 18:31

 » Часть I, фрагмент №2.1

Его собственные прогнозы погоды оказались верны и точны – в течение ночи он несколько раз ненадолго просыпался и слышал, как за стеной гудит и воет яростная метель, однако утро снова пришло ясным и бело-голубым. Реми никто не будил и не торопил, так что когда он, зевая, спустился в общую залу, за окном было светло, а Жеан уже допивал кофе.
- Ну что, готов? – осведомился старший.
- Морально, что ли? – усмехнулся Реми. – Всегда готов, куда я денусь.
- Тогда завтракай давай, и поедем.
Дважды приглашать Реми за накрытый и распространяющий аппетитные запахи стол не пришлось.
- Как, вы уже уезжаете? – огорчилась Дарёна, выходившая из кухни с пустым подносом. – Остались бы хоть до равноденствия! Его нельзя в пути встречать, примета плохая.
Реми, жующий кусок яичницы с колбасой (настоящей колбасой из мяса, в Арке бережливые лавочники такой давно уже не делают), мечтательно вздохнул, а Жеан покачал головой:
- Дела не ждут, красавица. Хотя… когда у нас в этом году равноденствие? Двадцать шестого марта, так? То есть через четыре дня… Как знать, может, если дороги не подведут, на обратном пути как раз успеем.
- Хорошо бы! – улыбнулась девушка, нагружая свой поднос грязными чашками и тарелками.
- Неужто ты, егоза, боишься, что тебе без заезжих своих кавалеров не хватит?
Едва не подавившись, Реми обернулся – на пороге, вальяжно опершись о дверной косяк, стояла Бонифация и улыбалась с добродушием сытой львицы. Полы её огромного мохнатого плаща снизу были припорошены снегом.
- Закройте, пожалуйста, дверь, холода напустите, - не поднимая глаз, пискнула Дарёна и скрылась обратно в кухню, унося с собой тяжёлый поднос.
- А, - узнаваяя, проговорил Жеан, - кажется, мы с вами встречались… Бонифация Амрэ, если не ошибаюсь?
- Верно, - кивнула охотница. – А вы – Жоаннес Этье, я вас тоже помню. Я полагаю, вы сейчас в Гарду отправляетесь, к Волчонку?
- К господину Шаньяти, - мягко поправил Жеан. - Благо, за ландграфом Гленном далеко ехать не пришлось, мы вчера встретили его здесь, или это он нас встретил, не знаю. В любом случае, нам удалось сберечь порядочно времени.
- Герхард Гленн здесь? – удивилась Бонифация. – Хотелось бы мне знать, что этому недотёпе понадобилось в здешних местах… Ну да как бы то ни было, речь не о нём. Я предлагаю вам себя в попутчицы. Мне всё равно по дороге, а втроём всяко веселее… да и безопаснее всё-таки.
Братья обменялись взглядами; Реми едва заметно пожал плечами, показывая, что не возражает.
- Хорошо, - улыбнулся Жеан. – Вы правы. Признаться, я не удивлён, что вы направляетесь в Шаньяти, вы, я слышал, заядлая охотница…
- Верно слышали, - подтвердила женщина. – Зимой охота там славная, хочу успеть, пока всё не растаяло. А то как зазеленеет – начнётся гон, а в гон не убивают, нельзя… Я повыспрашивала – лесом сейчас не проедешь, там снега по грудь, так что придётся делать крюк почти до самых Ласточкиных Врат. А ближе к Гарде дороги должны быть получше, местные за ними следят.
Лошади за ночь хорошо отдохнули, но Лисе, похоже, тёплое стойло всё равно нравилось больше, чем морозное утро снаружи. Её хозяин, признаться, придерживался того же мнения, но весёлое яркое солнышко и нетоптанный свежевыпавший снег придавали миру вокруг такой нарядный и праздничный вид, что впасть в ворчливое настроение не получилось бы и у самого завзятого пессимиста.
- Я всё никак не могу понять, - обратился Реми к охотнице, когда та удивительно легко для своей комплекции запрыгнула на спину своего Лося, - чья эта шкура служит вам плащом?
- Это волк, - Бонифация, вытянув руку в сторону, показала густой и жёсткий серый с бурым мех. – Не самый ценный зверь, конечно, зато тепло.
- Везёт вам, - вздохнул Реми, охваченный белой завистью. Его собственный воротник был, судя по всему, сделан из искусно покрашенного кота, единственного пушного зверя городской черты.
- Хватит тебе выкать, - отмахнулась Бонифация. – Я, конечно, тебя старше, и намного, но «ты» меня не обидит, можешь не бояться.
Да уж, обижать такую даму действительно было бы страшновато, она всяко сможет постоять за себя и свою женскую честь. Но предложение отбросить субординацию Реми принял с радостью, он вообще не любил церемонии.
Когда они тронулись в путь, он сообщил Жеану с Бонифацией, что нагонит их на выезде из деревни, и свернул к дому старика Йоханнеса.
Ярослава сидела на подоконнике, где было посветлей, и что-то шила. Увидев его в окно, она немедленно бросила всё и выскочила на улицу, даже не удосужившись накинуть на себя что-нибудь тёплое. Реми спешился и приблизился к ней.
- Ну вот, - с грустной улыбкой произнесла девушка. – Вы с Бонифацией оба приехать не успели, а уже уезжаете… Она зашла ко мне утром, мы даже толком поговорить не успели, представляешь? И вы с братом… Могли бы хоть до равноденствия остаться!..
- Яра, - сказал Реми, - я ничего не решаю, но знаешь что? Жеан допускает, что, если мы будем возвращаться из Шаньяти той же дорогой и погода не задержит, на обратном пути мы сюда ещё заглянем, как раз на это ваше равноденствие. Так что не грусти раньше времени, слышишь?
Печальные светлые глаза Ярославы тут же засветились от радости. У неё все эмоции на лице написаны, притворяться она не умеет и не желает…
Они попрощались, Яра пожелала ему удачи в пути, и Реми поспешил нагонять своих спутников.
Информация, раздобытая Бонифацией, подтвердилась: лесом ехать было бы решительно невозможно – и по открытой-то местности пробираться оказалось достаточно проблематично. Ночной снегопад проходимости местным дорогам ни в коей мере не прибавил.
- Отправляясь сюда, я и не думал, что мне предстоит столько путешествовать по целине, - в какой-то момент заявил Жеан, ни к кому в особенности не обращаясь.
- Здесь просто не ездит никто, - откликнулась охотница. – Как доберёмся до мест, где население погуще, станет легче, там дороги протоптаны. Хотя снега в этом году действительно необычно много, по правде сказать, не припомню, когда в последний раз так мело…
- Да уж, - поддержал Реми. – Такое чувство, что здесь что ни ночь, то снежная буря…
- В такие бури лучше не попадать, - серьёзно сказала Бонифация. – Здешняя вьюга чего только не нашепчет, чтобы с дороги свести… Рассказывали, что и плачет, совсем как ребёнок, и по имени кличет на разные голоса, и на помощь зовёт. Из попавших в метель немногие потом до дому добираются.
- Предрассудки, - возразил Жеан, - и преувеличения. Вы же знаете, как в историях рыбаков пустой крючок превращается в рыбу в руку длиной, и тут наверняка нечто подобное – напускают жути, лишь бы нашлись охотники слушать.
- Или мужья таким образом объясняют жёнам, почему дома не ночевали, - поддержал Реми.
- Может, и так, - не стала спорить охотница. – За правдивость того, чего не видела, я никогда не ручаюсь, за что купила, за то и продаю.
Однако Реми отчего-то показалось, что она не просто верит в то, что говорит – она знает, что это правда. Просто не считает нужным кого-либо переубеждать.
- Ещё есть поверье, - продолжала женщина, - что в особенно ненастные ночи звёзды спускаются с неба на вершины гор и танцуют там. Снег в метель танцует и кружится, и им тоже хочется танцевать… Кое-кто всё ещё считает, что звёзды – это снежинки, прилипшие к небу, или, может, что снег – это замёрзший звездопад. Снег холоден, холодны и звёзды, поэтому если кто-то коснётся их или просто увидит их танец вблизи – он мгновенно замёрзнет насмерть.
- А неподалёку от Арка я слышал, что снег – это якобы перья, выпавшие из крыльев ангелов, - пожал плечами Жеан. – Здесь, видимо, языческие верования лучше сохранились. Хотя, должен заметить, - он рассмеялся, - замёрзнуть насмерть в ваших краях проще простого и без всякой мистики.
- Разве я похожа на местную? – рассмеялась охотница, и Реми подумалось, что её смуглая кожа и тёмные каштановые волосы действительно смотрятся необычно для здешних широт. – Увы, эти края не мои, хотя я их и люблю, - пояснила она, сощурившись на чистое высокое небо и уже показавшиеся за деревьями горы. - Я родом с юга… Ну да суть ведь не в этом, я в Заречке бываю чаще, чем дома. Вы правы, зимы здесь жестокие, но тем теплее и ласковее потом кажется лето.
- Что это? – подал голос Реми, разглядевший нечто в снегу.
Удивлённый Жеан слегка натянул поводья, останавливая свою Плюшку, охотница последовала его примеру, а Реми тем временем уже спрыгнул с седла в глубокий сугроб и поднял окоченевшее пернатое тельце.
Бонифация крепко и от души выругалась.
- Да это же ласточка! – воскликнула она.
- Вон ещё одна, - указал Жеан.
Он ошибся, она была отнюдь не одна. Как следует осмотревшись вокруг, они обнаружили, что вся земля буквально усыпана замёрзшими и занесёнными снегом птичьими трупиками.
Охотница выругалась ещё раз, ничего не понимающему Реми очень захотелось последовать её примеру, но в сравнении с её словарным запасом его собственный мерк и бледнел.
- Так вот почему они ещё не прилетели, - вслух проговорил он.
- Прилетели, - глухо поправила охотница, глядя куда-то в сторону. – Врата миновать успели…
Реми проследил за направлением её взгляда и увидел знаменитые Ласточкины Врата. Две из Розовых гор словно расступались, и их почти отвесные склоны, обращённые друг к другу, образовывали ущелье, похожее на арку без верхней перекладины. Выглядели Врата так, будто их создала не бессознательная природа, а чьи-то руки, умелые, сильные, древние. В школе им рассказывали, что деревенские ласточки, возвращаясь из тёплых краёв, пересекают горы только в этом месте, в одном-единственном: мол, лететь поверху, через Розовый хребет, для них непосильно сложно – слишком высоко. Ласточки ведь не гуси, они птички маленькие…
- Что, чёрт возьми, здесь произошло? – в растерянности вопросил у небес Жеан.
- Лично я не знаю, - произнёс кто-то четвёртый, - но подозреваю, что моя мать могла бы нам рассказать.
Реми очень захотелось зажмуриться и протереть глаза – поодаль, прислонившись спиной к стволу заснеженного дерева, стояла Алисия; на её плече, как и вчера, восседал красивый серый сокол. Однако Реми готов был поклясться, что за ними никто не шёл и не ехал. Более того, лошади черноволосой девицы нигде не было видно, а продраться пешком через такой снег под силу разве что носорогу. Если бы человек и смог совершить подобный подвиг, он бы промок до ушей, а Алисия, кажется, даже обуви в снегу не замочила… Чудеса, да и только!
На этот раз она хотя бы удосужилась надеть плащ, но какой! Сшитый из какой-то серо-бурой материи, он был заношен едва не до дыр, заплатан и заштопан в десятке мест и всё равно, казалось, на глазах расползался в лохмотья. Притом одета девушка была отнюдь не бедно, вышитая рубаха и тёмная юбка из какой-то блестящей, текучей ткани – уж не из шёлка ли? – странно и нелепо контрастировали с убожеством, накинутом поверх них. А в ушах Алисии на тоненьких золотых цепочках чуть покачивались серёжки из ярких красных бусин, похожих на ягоды рябины. Интересно, что это за камень? Должно быть, какая-нибудь редкая яшма, или нет, больше похоже на коралл, хотя откуда ему тут взяться? Море ведь так далеко…
- Прошу прощения, - растерялся Жеан, - ваша мать? Но…
- Да, моя мать, - перебила Алисия, прямо и пристально глядя на него своими необычайно тёмными глазами. – Она ведьма.
Реми едва не присвистнул. Уж ему-то была известна рациональность Жеана – брат с самого детства свято верил, что всему есть научное объяснение, и, как и ландграф Гленн, презирал предрассудки. Так что от столь абсурдного, на первый взгляд, заявления невесть откуда взявшейся девицы он опешил настолько, что сперва даже не нашёлся, что ответить.
- Это правда, - подтвердила Бонифация. – Самая настоящая ведьма, нравится вам это, Жоаннес, или нет. Алисия, а птицы тебе ничего не сказали?
Девушка раздражённо дёрнула плечом и нагнулась, чтобы поднять со снега мёртвый комочек перьев.
- Молчат, как партизаны на допросе, - вздохнула она, разглядывая ласточку, - ничего не могу от них добиться. По-моему, они чего-то недоговаривают… Иначе я и не пошла бы к матери советоваться. Да, вы, если хотите, можете отправиться со мной. Коли уж и она не знает, что здесь случилось и, главное, что всё это значит, то этого не знает никто.
Ласточки, вестницы весны… Это ведь они приносят на крыльях тепло, которое топит снег, а теперь они вдруг умерли, если не все, то очень многие… Реми вдруг всерьёз стало жутко.
- Ты как хочешь, - твёрдо сказал он брату, - а я поеду.
- Дорогу знаешь? – осведомилась Алисия.
- Откуда? – ответила за него охотница. – Он же не отсюда, городской. Хотя я могу проводить… до развилки, не дальше. При всём моём уважении к госпоже ведьме встречаться с ней ещё раз мне пока что-то не хочется.
- Хорошо, - кивнула Алисия. – Если что, Матиэль путь укажет… Укажешь ведь, Матти? Вы поезжайте, а я вперёд полечу – предупрежу.
Сокол снялся с её плеча, которому его когти вновь таинственным образом не причинили никакого вреда, девушка на шаг отступила от своего дерева, взмахнула полой кошмарного плаща, словно запахивая его поплотнее, и… исчезла. А в следующий миг над тем местом, где она стояла, взмахнула крыльями вторая хищная птица, чуть крупнее и темнее первой – и тут же, взмывая вверх, пропала из виду, унося в когтях мёртвую ласточку.
У Жеана был вид человека, привычный мир которого неожиданно перевернулся и с грохотом рухнул, подняв здоровенное облако пыли.
- Теперь вам легче поверить, что вы только что разговаривали с дочерью ведьмы? – светским тоном осведомилась Бонифация, забираясь обратно в седло. – Не стойте, раз уж собрались в гости, негоже заставлять себя ждать.
Жеан вздохнул – как показалось Реми, не без обречённости – и взялся за повод терпеливо ждущей Плюшки.
- Учти, я еду с тобой только потому, - сказал он, не глядя на брата, - что страшная клятва на крови обязует меня постоянно за тобой присматривать.
И они продолжили свой путь, углубившись под сень деревьев.
- Здесь, у гор, леса не чета тем, что рядом с Заречкой, - заметила Бонифация и, не останавливая своего Лося, коснулась одного из красных бугристых стволов, проплывающих мимо. – Те молодые совсем, им и сотни лет не будет, а эта вот сосна, поди, ещё Великий Лёд помнит… А к северу от Шаньяти вообще так глухо, что даже тамошние охотники далеко не забираются, а они, скажу я вам отнюдь не нежные домоседы.
- А ты? – полюбопытствовал Реми, чтобы как-то разогнать напавшее на него подавленное настроение. – Ты там бывала?
- Довелось однажды, - усмехнулась охотница. – Больше не хочу. Да и о том, что видела, если когда и стану рассказывать, то только летом. И у огня.
- По моим прикидкам, Гленн мы уже покинули, верно? – Жеан внимательно вглядывался в окружающий их троих лес.
- Верно, - кивнула Бонифация. – Тут пограничные земли. То ли общие, то ли ничьи... Между ландграфствами ведь заборов не строят.
Реми бездумно кивнул. Ему было известно, что границы между землями двух ландграфов (если те, разумеется, не находились в состоянии войны) на протяжении всей истории государственности Ларелли были весьма и весьма размыты. В лучшем случае они представляли собой реку или какой-нибудь овраг, но чаще всего чисто условно проходили по какому-нибудь лугу или пустырю, так что жители «приграничных областей» свободно могли ходить друг к другу в гости, ну, или там зайти к соседу соли попросить. Обычно селянам не возбранялось и брать в жёны «заграничных» девушек, правда, за это они должны были заплатить некую символическую сумму в казну своего ландграфа. Кое-кто отпрашивался в соседнее ландграфство на заработки, а кто-то и вовсе уходил туда жить насовсем…
И откуда он столько всего помнит? Видать, курс лекций по теме, который ему ещё в прошлом году прочитали Жеан и его телохранитель (разумеется, теперь уже бывший), даром всё-таки не прошёл. Жаль, в школе память так добросовестно не работала, а то, глядишь, учителя и не считали бы его такой безнадёжной бестолочью только потому, что ему было жаль тратить время на упорную зубрёжку.
- А, вот и развилка, - промолвила Бонифация, указывая рукой. – Дальше вы сами. Вам направо, а я налево поеду, прямиком до Гарды. Да вы по этой дороге меня, наверное, нагоните, если только разговор долгим не выйдет…
- Сомневаюсь, - хмыкнул Жеан. – Там не о чем долго говорить.
Бонифация, чуть прищурившись, смерила его внимательным взглядом зелёных с золотыми крапинками глаз.
- Я понимаю, что разного рода тонкие материи вам чужды, - проговорила она мягко, - но я по-дружески советую вам не спорить с госпожой ведьмой, что бы она ни сказала.
- Иначе она превратит меня в ужа? – усмехнулся Жеан.
- Я вижу, вы невысокого мнения о ведьмах, - глаза охотницы сверкнули. – Нет, не поэтому. Просто слушать её будет полезнее. Слушать и запоминать.
Жеан лишь кивнул и легонько тронул повод, шагом пуская лошадь по правой дороге.
Реми последовал было за ним, но вспомнил нечто и снова остановил Лису.
- Бонифация, - окликнул он, - а как её зовут, ведьму эту?
- Сразу видно, что в городе вырос, - улыбнулась женщина. – Ведьм по именам не называют, да их имён и не знает никто. Алисия в своё время станет следующей ведьмой, вместо матери, так и её имя забудут… Но ты бы не мешкал, а то такое чувство, что твоему брату больше надо, чем тебе.
Действительно, Жеан уже успел преодолеть порядочное расстояние, и Реми с Лисой поспешили его догонять.
Пока они ехали не то по узкой дороге, не то по широкой тропе, лес вокруг постепенно редел и светлел, и вот наконец сосны расступились, выпуская двоих всадников под лучи яркого холодного солнца.
- Ничего себе! – оценил Жеан, натягивая поводья.
Зрелище, представшее их глазам, и вправду было внушительным. Далеко впереди серые скалы, на которых голубел окутанный дымкой далёкий лес, вздымались к небесной сини отвесной стеной, образовывая почти идеально круглую долину, похожую на чашу, наполненную снегом. Края этой чаши постепенно становились всё ниже и ниже, а в том месте, где братья сейчас стояли, и вовсе сходили на нет. А чуть дальше впереди, защищённый от ветра одной из скал, стоял небольшой красивый дом, увенчанный снежной шапкой, который как будто сошёл прямиком с новогодней открытки. Немного отойдя от величия зимней природы, Реми отметил, что к дверям дома ведёт тщательно расчищенная от снега дорожка, а под навесом неподалёку аккуратно сложены штабеля наколотых дров.
- Не похоже, чтобы она жила здесь одна, - заметил он вслух.
- Какая разница? – отмахнулся Жеан.
Они привязали лошадей к ближайшему дереву и пешком приблизились к дому. Жеан поднялся на крыльцо о трёх ступеньках и вежливо постучал. Ответа не последовало. Тогда он пожал плечами, открыл дверь и вошёл; Реми ни на шаг не отставал.
Внутри было хорошо натоплено и, вопреки ожиданиям, не пахло ничем особенным. Небольшие окошки снаружи были наполовину занесены снегом, и в комнате стоял полумрак, так что Реми немногое сумел разглядеть. Его взгляд выхватил из тени печку в углу, пучки неведомых трав, развешанных под потолком, и красующиеся на стене диковинные рога: они напоминали оленьи, но были витыми, и их было… семь? Да уж, бывает же такое…
В глубине комнаты, по левую руку, где гостиная, видимо, плавно переходила в кухню, стояла женщина. Повернувшись спиной к входной двери, она нарезала что-то на кухонной тумбе и говорила – Реми уловил конец её фразы, звучащий строго и резко:
- … что произошло? Я надеялась, что это ты мне расскажешь! Позволь тебе напомнить, ты – мои глаза, а не наоборот.
- Вот именно, я – всего лишь твои глаза, - состроив гримаску, отвечала Алисия; она сидела за столом у окна, вытянув ноги и опершись локтями о столешницу, а перед ней лежала всё та же мёртвая ласточка. – А ты – ведьма. Это тебя у нас и люди, и птицы, и звери одинаково безоговорочно слушаются. А мне соколы рассказывать ничего не хотят, как я ни билась – молчат, и всё!
- Дорогая моя, - несмотря на ласковое обращение, в голосе женщины не прозвучало ни капли теплоты, - это всего лишь значит, что один из твоих братьев, каким-то образом замешанный в случившемся, поговорил с ними первым.
- Раймонда отметаем сразу, он вне подозрений, - Алисия насмешливо улыбнулась. – За него я ручаюсь, он и двух слов по-соколиному связать не сможет. Да и старшим, по крайней мере, Хьюго и Робу, недосуг играть с птичками, у них дома уже семеро по лавкам, своих хлопот не оберёшься. А к оставшимся троим, пожалуй, действительно стоит наведаться, поговорим за жизнь…
- С Раймондом встретишься тоже, - не допускающим возражений тоном оборвала ведьма. – Он только выглядит так, словно не способен ни на что, ни хорошее, ни плохое. Я уже один раз недосмотрела, позволила ему показать, кто он на самом деле такой, так что не повторяй моих ошибок.
- Мама! – вскинулась Алисия, и Реми показалось, что её голос зазвенел. Отчего? От злости, от грусти, от обиды? – Мама, как ты можешь! – она даже вскочила из-за стола, - мама, я же говорила тебе, он ни в чём не виноват! Ты не слышала, он ведь даже ничего не сказал тогда, это всё старшие…
- Держи себя в руках, - спокойно и холодно велела ведьма. – Неужели ты не видишь, что у нас гости?
Алисия замолчала, упрямо прикусив губу, но обратно не села. Женщина тем временем оставила своё занятие и соизволила выйти к гостям.
Сходство матери и дочери поражало – глаза у ведьмы были точь-в-точь как у Алисии, да и гордый решительный подбородок не узнать было невозможно. Её густые, чёрные волосы, собранные в узел на затылке, уже тронула лёгкая проседь, а красивый породистый нос почему-то напомнил Реми о ком-то из императоров древности – такие носы нынче только на старинных монетах и увидишь…
- Здравствуйте, - ведьма в знак приветствия чуть наклонила голову, - если моя дочь всё правильно поняла, вы хотели о чём-то меня спросить.
- Да, хотели, - кивнул Жеан. – Мы хотели бы узнать, что убило ласточек. Что или кто.
Женщина сделала пренебрежительный жест рукой.
- Самый бесполезный вопрос, который сейчас можно задать, - сказала она, и Реми подумал, что её голос наверняка был бы очень приятным, не будь в нём столько непреклонности и холода. – Вы что, мстить за них собираетесь? Сделанного не воротишь, теперь не так уж и важно, что именно там случилось…
Не исправить… Реми постарался отогнать от себя видение десятков, а то и сотен мёртвых птиц, похороненных в снегу. Почему, ну почему каждый раз, когда он думает об этом, сердце словно холодной лапой сжимает? Разве всякие сентиментальности насчёт невинно убиенных птичек, рыбок и котяток от века не были прерогативой девушек и девчонок?
- Простите, госпожа… - начал было он и замялся, не зная, как к ней обратиться.
Ведьма усмехнулась, на этот раз, как Реми показалось, чуть поласковей.
- «Госпожи» будет вполне достаточно, - пришла она на помощь. – Спрашивай, что хотел.
- Что теперь произойдёт? – выпалил Реми. – Ну, то есть… Если все ласточки умерли, и некому приносить весну…
От взгляда, каким его смерил Жеан, хотелось провалиться сквозь землю. Похоже, для него потеря единственного потенциального союзника оказалась настоящим ударом в спину – он не ожидал, что даже его родной брат, выросший в городской черте и получивший приличное образование, поддастся всеобщей предрассудочной истерии. Кажется, опасения ландграфа Гленна были обоснованы, свежий деревенский воздух располагает к вере во всякое разное… Свежий воздух и птицы, которые в него уже не поднимутся.
Теперь Реми ясно видел, что взгляд ведьмы действительно немного смягчился.
- Вот это правильный вопрос, - одобрила она. – Но ты сам себе и ответил. Раз некому приносить весну – её и не будет.
Реми не то услышал, не то почувствовал, что Жеану очень хочется сказать что-нибудь язвительное, но брат сдержался, хотя одни небеса знают, каких моральных сил это ему стоило.
- Мама, - Алисия впилась в мать своими чёрными глазами, - что ты такое говоришь?! Как не будет? А что вообще тогда будет?
- Будут те, кто любит холод, - ведьма снова повернулась к своей кухонной тумбе, взяла в руки небольшой нож из белого металла, попробовала остриё ногтем. – Они пока ничего не заметили, но как только пронюхают, что зима не кончится – придут, ждать не заставят… После того, как солнце сядет и не взойдёт, они поймут, что бояться им больше нечего, и выйдут.
- Я прошу прощения, - вмешался Жеан, и Реми увидел, что он аж побледнел от гнева, - но то, что вы говорите – совершеннейший абсурд! Ласточки не приносят весну, тот, кто это придумал, просто перепутал причину со следствием. Ни время года, ни закаты и восходы никак не зависят от всей той несуразицы, в которую здесь почему-то до сих пор верят, они обусловлены движением планет и звёзд, и ничем иным, а…
- Не тратьте слов, - невозмутимо прервала его ведьма. – Я уже поняла, что верить вы не желаете.
- Это… это правда? – спросил Реми. – То, что вы только что сказали, правда?
Женщина подняла на него глаза.
- Как тебя зовут, мальчик? – ответила она вопросом на вопрос.
- Реми… Реми Этье, госпожа.
- Я запомню, - ведьма благосклонно кивнула, - с тобой мы ещё встретимся. Алисия, - она повернулась к дочери, - я хочу, чтобы ты немедленно отправилась выяснять, кто из твоих братьев затеял сговор с соколами. Когда узнаешь, который, передай ему, пожалуйста, что я желаю его видеть… даже если это будет твой обожаемый Раймонд, слышишь? Я ведь всё равно всё узнаю, и ему же будет хуже.
Алисия молча кивнула и вышла из-за стола. Реми понял, что разговор со всеми троими из них закончен, и тихонько выскользнул за дверь, Жеан последовал за ним.
- Боже правый, - устало вздохнул он, выйдя на свежий воздух, и провёл ладонью по лицу. – Это просто немыслимо…
- Алисия, - Реми, занятый своими мыслями, негромко окликнул вышедшую вслед за ними ведьмину дочку, - Алисия, кто любит холод?
- Только не говори мне, что ты действительно во всё это поверил, - нахмурился Жеан.
- Во что хочу, в то и верю, ясно? – огрызнулся Реми.
Они с братом серьёзно не ссорились на пустом месте с тех самых пор, как Реми вышел из нежного шестнадцатилетнего возраста, но сейчас он был опасно близок к тому, чтобы снова начать эту порочную практику. Но, чёрт возьми, неужели в мире, где метель разговаривает, женщины становятся птицами и оптом мрут ласточки, нельзя обойтись без лекций по астрономии?!
- Не ссорьтесь, - промолвила Алисия, - если всё и правда будет так, как мама сказала, у вас найдётся ещё много поводов друг другу глотки перегрызть… у нас у всех найдётся.
Девушка вздохнула и скрестила руки на груди.
- Холод любят те, кто прячется в пещерах и лесных чащах, - сказала она, глядя куда-то в бледнеющее небо, - те, кто пугает детей из-под кровати и из тёмных углов, хотя их мамы не верят им и говорят, что всё дело в излишне живом воображении… Это их лапы сердце сжимают, когда обидно или страшно, и становится трудно дышать. Они прячутся там, где темно и холодно, они любят холод, а тепло ненавидят, потому что боятся. А тепло – это жизнь, жизнь вся тёплая, там, где холодно, нет ничего живого. Поэтому живых они ненавидят тоже… Нас. За то, что ходим по их земле, дышим, жжём огонь, к которому они не могут приблизиться, за то, что кровь у нас горячая…
Она помолчала немного.
- Когда они поймут, что не будет больше ни солнца, ни весны, чтобы загнать их обратно в тени… Им будет нечего бояться, наш-то огонь они погасить сумеют, и кровь остудить тоже. Будет как в Великий Лёд – только снег везде, только лес… и больше ничего и никого. Мама как-то говорила, что тогда точно так же началось – какая-то эпидемия выкосила всех пернатых, и ласточек в том числе…
Реми закрыл глаза. Великий Лёд, чудовищное изменение климата, из-за которого больше половины тогдашнего мирового населения просто вымерла, а другую в плане развития откинуло на добрых несколько столетий назад. Далеко продвинувшиеся и в науках, и в искусствах высокоцивилизованные люди в мгновение ока снова превратились в одетых в звериные шкуры дикарей, все заботы которых сводились лишь к тому, как бы не умереть от голода и не замёрзнуть насмерть, а обратный путь занял годы и годы… Может, продлись чудовищная зима ещё несколько десятилетий, людей не осталось бы вовсе, но она закончилась. В тот раз.
- Сударыня, я попросил бы вас не пугать моего брата, - вклинился Жеан, – раз уж выяснилось, что он такой впечатлительный. Реми, нам неплохо было бы дотемна до Гарды добраться, если ты ещё не забыл, куда мы ехали.
- Раз так, нам с вами по пути, - заявила Алисия. – Мой ближайший брат как раз живёт под крылышком Рональда Волчонка…
- Алисия, мне показалось, или вы действительно назвали моё имя?
Реми, который в это время время отвязывал Лису от ветки, так и замер на половине узла.
Сказать, что он много слышал о Рональде Шаньяти по прозвищу Волчонок, значило бы не сказать ничего – в позапрошлом году в Арке с каким-то извращённым наслаждением смаковали подробности того, как тот сменил отца на должности ландграфа. Кажется, в этой истории, к слову, довольно тёмной и запутанной, были замешаны волки, неурожай, крестьянское восстание и братоубийство, хотя, может, ничего этого на самом деле и не происходило; Жеан верно отметил, что сплетники готовы лично напридумывать интригующих сюжетных поворотов, лишь бы их слушали…
В общем и целом, после всех тех слухов, какие до него дошли, Реми представлял себе Рональда Шаньяти каким угодно, но только не таким вот – бледным и хрупким молодым парнем, облачённым в приметный алый плащ, с правильным и тонким серьёзным лицом и очень светлыми вьющимися волосами.
Господи, пронеслось в голове у Реми, который никак не мог заставить себя перестать пялиться, да они ведь ровесники, этому Шаньяти вряд ли больше двадцати, как и ему самому. То есть два года назад Волчонку вообще было восемнадцать… Надо рассказать об этом маме: кому-то в восемнадцать лет велят быть дома к одиннадцати, а кто-то в этом возрасте уже владеет целым ландграфством…
При всём при том Рональд отнюдь не казался зелёным юнцом, наивным и неопытным. Напротив, он мог бы сделать честь иному взрослому правителю. Его лошадь светло-серой масти была на зависть статной и красивой, да и посадкой он мог похвастаться отличной, так что выглядел господин Шаньяти весьма достойно. К тому же его сопровождал небольшой отряд из трёх человек с ружьями за плечами и открытыми, дружелюбными лицами – сочетание, согласитесь, достаточно редкое, исходя из чего, Реми предположил, что это охотники. Впрочем, охотником в этих местах считается любой, у кого есть глаза и оружие, благо, охотиться есть на кого…
- Сегодня мне нужны не вы, господин ландграф, - отозвалась Алисия, сияя доброй улыбкой любящей сестры, - а всего лишь ваш придворный дурачок, мой брат.
- А вот мы как раз направлялись к вам, - заявил Жеан.
Разумеется, ландграф его узнал, человека, с которым исправно видишься каждый год, всяко запомнишь. Приветствуя «господина Этье», Рональд даже наконец соизволил улыбнуться, правда, получилось у него не слишком впечатляюще, он вообще почему-то производил впечатление человека, отвыкшего улыбаться… Реми вспомнил, что молодого Шаньяти в Арке то и дело упрекали в холодности и едва не полном отсутствии каких-либо ярких эмоций. Мол-де, если при нём, скажем, убьют кого-нибудь, он и в лице не изменится. В связи с этим поговаривали даже, что сердце у него каменное, что ли, или железное, точно уже не вспомнить…
Сам Реми такую характеристику отрицательной не считал. Он искренне верил, что правителю – причём любому: страны ли, ландграфства ли, единственной ли крошечной деревни – невозмутимость, даже излишняя, только на пользу, ведь он в любой ситуации должен действовать взвешенно и обдуманно, а уж никак не быть впечатлительной истеричкой. К тому же Рональд Шаньяти по прозвищу Волчонок по никому не ведомым причинам с первого же взгляда стал ему симпатичен, гораздо симпатичнее, чем, скажем, тот же ландграф Гленн.
Ясное дело, что разъезжаться с внезапно встретившимися попутчиками было бы глупо и незачем, благо, они тоже ехали в Гарду – возвращались домой из экспедиции. Старший из охотников, назвавшийся Гансом, объяснил, что ландграф объезжал окрестные деревни – зимой волки, браконьеры и прочие напасти частенько портят людям жизнь, так что периодически нужно проверять, всё ли везде в порядке. Реми подумалось, что нужно-то оно нужно, однако редкий ландграф занимается этим лично, однако вслух ничего не сказал.
Светловолосый весёлый парень по имени Юлиан, самый младший из своих товарищей, благородно предложил Алисии взять её к себе в седло, но она со смехом отказалась – зачем птице лошадь? – и своим ходом улетела вперёд. Жеан ехал конь о конь с ландграфом, они, кажется, были увлечены разговором на какую-то несомненно важную, серьёзную и взрослую тему. Рональд просто обязан в юбилейный сотый раз задать вопрос про вероятность войны – от Шаньяти до границы ближе всего, и он наверняка захочет знать, к чему готовить свою землю и своих людей…
Трое охотников ехали позади, немного отставая – не из какого-нибудь там этикета, просто потому, что лесная дорога, пусть неплохая, была не слишком широка и позволяла проехать разве что двоим в ряд. По некотором размышлении Реми решил присоединиться к ним.
Его спутники оказались не прочь поболтать о всяком, так что за время пути он узнал массу разных интересных вещей о здешней флоре и фауне, выяснил, что, когда дороги из-за снегопадов становятся совсем уж непроходимыми, полдесятка человек берут лошадей покрепче и идут заново их торить, и выслушал пространный рассказ о неисчислимых достоинствах местной рябиновой настойки, от которой не бывает похмелья и прочих неприятных последствий. Реми внимал всему этому с неподдельным интересом – несмотря на нелюбовь к учёбе, всё-таки был любознательным молодым человеком, да и собеседниками его новые знакомые оказались неплохими.
- Скоро темнеть будет, - заметил Ганс, взглянув вверх. – Ну да не беда, теперь даже по темноте можно ездить, не боясь…
- Это раньше опасно было, - согласился Юлиан. – Ещё два года назад от всей той швали, что старый боров развёл, было не продохнуть!
Боровом здесь любовно величали старшего Шаньяти, ныне покойного отца Рональда. Реми его в своё время рекомендовали как жестокого тирана и самодура. Говорили, что он до смерти замучил свою жену, дочку господина Ингри, хозяина крошечного ландграфства где-то неподалёку, который пытался таким образом задобрить могущественного соседа, ибо тому ничего не стоило бы при желании собрать ополчение и ещё чуть-чуть расширить свои владения. В тех самых владениях, впрочем, и так царили хаос и раздрай. Ландграфу не было дела до его крестьян, зато он до самой смерти якшался с контрабандистами, разбойниками с большой дороги и браконьерами, которые при нём совсем потеряли страх и не давали мирному народу житья – даже мужчины иногда боялись выходить из дома в одиночку, что уж говорить о женщинах и детях. Под конец жизни Шаньяти-старшего, жирная фигура которого оправдывала данное ему прозвище «старого свина», разбила подагра, и последние несколько лет он не мог ходить, что тоже плохо повлияло на его характер и поступки. Поговаривали даже, что он частично утратил рассудок; а жители Шаньяти, в свою очередь, утратили всякую надежду на хорошую жизнь, уверенные в том, что после смерти их немилосердного правителя распустившиемя при нём преступники и негодяи окончательно разорят их земли.
Но всё вышло не так, как они боялись.
Как ни рано умерла Роберта Шаньяти, в девичестве Ингри, она успела подарить мужу сына. Мальчик, названный Рональдом, рос болезненным, слабым и робким, он не подавал особенных надежд и не обнаруживал никаких примечательных талантов. Отец не только его не любил, но, кажется, вовсе им не интересовался. Впрочем, когда его бабушка, Рената Ингри, после смерти дочери предприняла попытку забрать внука на воспитание в свой замок, Шаньяти-старший сделать этого не позволил, наверное, просто из принципа; такие, как он, обычно не терпят, чтобы у них отнимали хоть что-нибудь, даже если им самим оно и не нужно. Словом, Рональда Шаньяти не воспринимали как наследника нынешнего ландграфа, никто на него не ставил, а зря.
Год смерти тирана и угнетателя вообще вышел трудным: после удивительно холодной и бесснежной зимы наступил неурожай, а нервы у людей были на пределе; вся Шаньяти, голодная, лишённая какого-никакого, но всё же правителя, гудела, как осиное гнездо, и разрушительные волнения казались неизбежными, но тут мир внезапно вспомнил про следующего законного ландграфа. Рональд Волчонок не упустил переломного момента: проявив потрясающие лидерские качества, он собрал несколько добровольных отрядов и с их помощью вымел со своей земли всех тех человекокрыс, которых прикармливал его отец, и наконец занял его место. Именно за решительность и жёсткость в изгнании тех, кого Юлиан совершенно справедливо назвал швалью, молва и наградила молодого ландграфа железным сердцем.
Впрочем, необходимая жестокость не была его единственным методом, дипломатом Волчонок себя тоже показал весьма и весьма неплохим. Со временем он сумел заново наладить мир со всеми соседями, с кем бывший ландграф успел перессориться за годы своего правления. А Ингри и вовсе вошла в состав Шаньяти, причём совершенно добровольно, что неудивительно – ведь Рената Ингри после смерти мужа, с которым не смогла нажить детей, сама стала ландграфиней. Между прочим, земля, по которой сейчас ехали Реми и его спутники, вроде бы раньше как раз ей и принадлежала.
Словом, два года назад впервые за добрых три десятка лет жители Шаньяти почувствовали себя в безопасности.
- Спасибо Волчонку, избавил от заразы, - Юлиан всего лишь продолжил высказанную ранее мысль, но Реми показалось, что он прочитал и прокомментировал его собственные мысли.
- На то он и Волчонок, - добродушно усмехнулся Ганс и разгладил рукой усы. – Мы ведь, господин Этье, не в укор его так называем. Волки – санитары леса, они без разбору не охотятся, всё больных и слабых выбирают… Не будь их, от вырождения и мора вообще никакого зверья не осталось бы.
- Известное дело, волк – зверь полезный, - буркнул Питер, третий, самый молчаливый охотник, - но человеку надо человеком оставаться. А этот улыбаться уже разучился, зато колотить горазд…
Юлиан, который, похоже, питал к своему ландграфу истинную патриотическую любовь, вспыхнул от возмущения.
- Много ты понимаешь! – фыркнул он. – Он человек, и прекрасный, при нём хоть жить можно стало, а улыбаться… Улыбаться и ты разучился бы, если б твой собственный брат…
- Какой он ему брат? – прервал Ганс. – Лисье отродье!
- Господин Этье, - пылко продолжал Юлиан, - если услышите от кого, что наш Волчонок злой человек или ещё что, не верьте! Он строгий просто, с некоторыми по-другому нельзя…
- Как по-другому? – не понял Реми. – Что он делает?
- Порет, - с усмешкой отозвался Ганс. – Пойманных на воровстве или на браконьерстве. Причём на площади, при всём честно́м народе, и без штанов. После этого почти все смиреют и каются... А ежели кто не в первый раз попался – их под замок. Работает как часы, шалить теперь мало кому охота.
- Это сейчас он только позорит, - мрачно заметил Питер, - а раньше, как только в должность запрыгнул, вешал без разбору!
- Только за насилие и вооружённый грабёж, - жёстко отрезал Ганс. – Тех, кого тогда вешали, уже не перевоспитать было…
Реми задумчиво кивнул сам себе. В Арке и прочих городах покрупнее смертную казнь давно отменили как пережиток нецивилизованного прошлого, но что поделать с тем, что в мире есть и всегда будут преступления, для которых общественное порицание и лишение свободы – недопустимо мягкое наказание? Даже в мирное время иные люди бывают хуже бешеных собак, которых гуманнее всего было бы застрелить, что уж говорить про времена тёмные и смутные…
- Пусть так, - не унимался Питер, по-видимому, имевший к ландграфу какие-то личные претензии, - а этот мальчишка, которого он держит при себе? Вот кто истинный волчонок! Да он оборотень, если не хуже!
- Ты сам-то когда-нибудь оборотней видел? – усмехнулся его старший товарищ. Спорщик замялся и не нашёлся, что ответить, очевидно, он таким любопытным жизненным опытом похвастаться не мог. Ганс наставительно поднял палец:
- То-то же. Наговорить всякого могут… Никакой Лонгрен не волк, он просто стал таким, и не от хорошей жизни, вестимо. Ну да в тот год никому легко не было…
- И всё равно… - начал было Питер, но Юлиан перебил его:
- Будет вам спорить, друзья, - миролюбиво промолвил он и с улыбкой кивнул куда-то вперёд. – Глядите, мы уже почти добрались.
Он был прав: лес закончился, и дорога пошла под уклон, а там, дальше и ниже, уже можно было разглядеть Гарду. Это селение – не то маленький город, не то большая деревня, не понять – уютно располажилось между несколькими поросшими диким лесом холмами, на одном из которых грозной громадой высился самый настоящий старинный замок. Внушительные стены с узкими бойницами превращали его в неприступную крепость, которая легко выдержала бы любую осаду. Это только недавно феодалы принялись строить себе изящные дворцы с фонтанами и колоннадами, раньше военная мощь ставилась превыше всего, и в случае нападения неприятеля в таком вот замке можно было укрыть едва не всё население города. Старые времена безвозвратно канули в прошлое, последний король ещё век назад стал историей, и от всей монархии остались только огрызки вроде деления земель на куски, управляемые ландграфами, которые с каждым годом всё больше и больше походят на чисто номинальные фигуры… А замки всё стоят. И простоят ещё не один десяток лет, что бы ни изменилось в капризном и непостоянном обществе.
Реми не имел ничего против красот зимнего леса, но он всё-таки был существом городским и потому был рад снова оказаться поблизости от человеческого жилья. Не в пример грунтовым улочкам Заречки, мостовые в Гарде были вымощены круглым булыжником, да и дома тут были побольше и вид имели чуточку более городской. Осветительными приборами здесь служили не факелы, а настоящие уличные фонари, должно быть, масляные. И тем не менее всадникам понадобилось совсем немного времени, чтобы проехать почти всё селение насквозь; Реми вообще показалось, что в Арке он иногда в гости через два квартала дольше добирался.
Он был бы не прочь повыспрашивать у Ганса, что они с Питером имел в виду, упоминая каких-то волчат и лисьих детей, но это представлялось невозможным – Рональд теперь ехал ближе к своей «свите», чем раньше, он мог услышать, и Реми не хотелось сплетничать в буквальном смысле за его спиной. Ничего, это подождёт, у него же ещё целый вечер впереди.
Городок остался за спиной, впереди высились темнеющие холмы, а за ними опускалось к горизонту тревожное рыжее солнце, которое через несколько минут закрыли недружелюбные крепостные стены. Ничего себе! Реми искренне думал, что замок сейчас используют разве что как склад, ну, или там как музей какой, а он, оказывается, жилой! Юный ландграф, похоже, решил устроить свою резиденцию в фамильном родовом гнезде…
Чтобы попасть внутрь, пришлось подняться на холм по извилистой и каменистой дороге, впрочем, достаточно пологой, чтобы лошадям было удобно, и через несокрушимого вида ворота, изнутри обитые железными полосами, въехать в просторный двор, вымощенный всё тем же булыжником. Рональд остановил свою серую красавицу, легко спрыгнул наземь и вдруг воскликнул:
- Лонгрен!
Похоже, он обращался к мальчишке лет пятнадцати, с отстранённым видом сидящему на каменных ступенях широкого крыльца, между прочим, наверняка страшно холодных. Реми удивил необычный цвет его волос – они были пепельными, будто седыми, с редкими бурыми прядками, совсем как шкура, которой Бонифация подбила свой плащ. Мальчишка поднял голову, увидел, кто его зовёт, и задумчивое до того лицо озарилось улыбкой. Он вскочил со своего места и подбежал к прибывшим.
Рональд взъерошил рукой серые с бурым проблеском волосы (Реми почему-то бросилось в глаза, что, несмотря на холод, ландграф не носил перчаток) и – о чудо! – тоже улыбнулся, на этот раз вполне убедительно.
- Эй, нет никакой нужды меня встречать, - сказал он, хотя его обрадованное лицо ясно свидетельствовало об обратном. – Сидел бы дома, в такой-то мороз! Простудишься же.
Реми случайно взглянул вниз и едва с лошади не свалился. Конечно, Лонгрен рисковал простудиться – он гулял по вымороженной земле босиком! Мальчик что, настолько беден, что не может позволить себе ботинки? Как благоразумный ландграф Шаньяти допускает, что рядом с ним ходят без обуви?!
Похоже, Лиса тоже очень удивилась, потому что она вдруг панически всхрапнула, попятилась и попыталась встать на дыбы. Реми, который второй раз за две минуты рисковал выпасть из седла, теперь уже по-настоящему, едва сумел заставить её снова опуститься на все четыре ноги.
- В чём дело, Реми? – встревоженно окликнул Жеан.
- Думаю, это из-за меня, - ответил за него Волчонок. – Нам пришлось на днях убить пару потерявших всякий страх волков, наверное, запах ещё не до конца выветрился. У лошадей прекрасное обоняние; наши-то уже привыкли, а чужие иногда пугаются…
- Будет вам, господин ландграф!
Последняя реплика принадлежала возникшей откуда-то Бонифации. Рядом с ней обнаружилась и Алисия, снова в её человеческом облике. Ручного сокола при ней сейчас не было, видимо, улетел куда-нибудь охотиться… Или спать, что вероятнее, ведь уже почти ночь на дворе.
При виде Бонифации Ганс приосанился в седле и расправил усы. Глядя на это, Реми едва сумел сдержать смех.
- Будет вам, господин ландграф, - повторила охотница, - все и так уже знают, что вы держите дома ручного волчонка, - она протянула руку, чтобы потрепать Лонгрена по голове, но тот отступил за спину Рональда, не сводя с женщины настороженного и недоверчивого взгляда глубоких тёмно-карих глаз. - И это ваше право, никто не собирается ни в чём вас упрекать… Мне ли вам объяснять, что водиться с волками сейчас куда как менее зазорно, чем с лисами? Тем более что, если верить молве, вы и сам из волчьего племени.
Лицо Рональда осталось таким же спокойным, только взгляд серых глаз стал холоднее. Замечательные всё-таки у него глаза: светлые, но не бесцветные, как у некоторых – чтобы быть бесцветными, в них слишком много ума и воли.
- Вы правы, - согласился он. – Серая родня мне больше по душе, чем рыжая… Господа, хороший хозяин гостей на морозе не держит, позвольте пригласить вас в дом. О ваших лошадях позаботятся… и о вашей, Жоаннес, в том числе. Поверите мне на слово, что с ней ничего не случится?
Жеан поверил, что было очень и очень странно – раньше он на памяти Реми никогда не оставлял без присмотра Плюшку и её драгоценный груз. Впрочем, в Шаньяти они вместе ещё не бывали, может, здесь все и правда паталогически честные… В любом случае, братцу виднее.
Лошадей увели конюхи, трое охотников, составивших Реми компанию в пути, ушли по своим делам. Лонгрен, который, очевидно, не любил больших незнакомых компаний, тоже куда-то пропал, а ландграф повёл гостей к себе домой.
Перед первой же ступенькой лестницы, на которой раньше сидел Лонгрен, Алисия вдруг остановилась и, устало вздохнув, сообщила пространству:
- Ах да, точно. Ну что ж, пойду, зайду через окно.
Ни Реми, ни Жеан не смогли сообразить, что она имела в виду, а Волчонок, кажется, всё понял.
- Я должен принести вам свои извинения, - проговорил он, и на его красивом бледном лице отразилось искреннее сожаление, - я не подумал об этом. Боюсь, мои предки были несколько нетерпимы к…
- Пустое, - отмахнулась Алисия. – Никто не обязан просить прощения за то, что натворили его деды и прочие праотцы… Хотя в вашем случае, подозреваю, действовала бабушка. Ничего страшного, я, считайте, уже отвыкла входить в двери.
- Алиса, не драматизируй.
На верхней ступеньке, скрестив руки на груди, стоял худощавый черноглазый парень. Хотя его тёмные волосы были коротко подстрижены, длинная неровная чёлка закрывала почти половину его лица, доходя до самого угла улыбающихся губ.
- Раймонд! – обрадовалась Алисия. – Ты-то мне и нужен! Ну, держись, сейчас буду тебя пытать.
- Зачем? – удивился сын ведьмы; его звонкий голос звучал совсем по-мальчишески, – Я и так тебе всё расскажу, хотя не питай больших надежд, я редко знаю больше тебя. Да, только здесь и сейчас я общаться с тобой отказываюсь, здесь холодно. Благо дело, тут доблестные копатели в своё время почему-то обошли своим вниманием по крайней мере один чёрный ход, так что лезть в окно не придётся. Пойдём, проведу тебя внутрь по-людски…
Раймонд куда-то увёл сестру, те же, кому крыльцо ничем не помешало, вошли через парадную дверь и гулкими, полутёмными коридорами, навевавшими разные мысли об эпохе королей и рыцарства, поднялись в кабинет хозяина. По пути Реми то и дело отставал от брата, заглядевшись на очередной украшающий стену гобелен или заинтересовавшись видом из узкого стрельчатого окна. Декоративные решётки, закрывающие половину каждого оконного проёма, кстати, выглядели очень старинно, а вот стёкла, скорее всего, вставили относительно недавно – раньше окна если и застекляли, то только в жилых комнатах, а в коридоры свободно гуляющие ветры наносили целые сугробы снега… Нынче же снега нигде не наблюдалось, в замке вообще было на удивление тепло. Реми попытался прикинуть, сколько дров уходит на то, чтобы обогреть всю эту громадину, да ещё и каменную, и ужаснулся получившемуся количеству. Хотя со здешними-то зимами не пожалеешь ничего, лишь бы согреться…
В кабинете Рональда жарко горел камин, красные отсветы плясали на лакированной крышке массивного, потемневшего от времени письменного стола и заставляли обитые чем-то мягким и алым кресла, под которыми была расстелена самая настоящая медвежья шкура с когтями, казаться ещё уютнее.
Ландграф приблизился к окну, отодвинул тяжёлую бордовую штору и выглянул наружу.
- Опять метёт… - вздохнул он. – Уже которую ночь подряд!..
- Как и почти каждый год до этого, - заметила Бонифация, расстёгивая пряжку плаща. – Такой уж здесь климат.
- Верно, - кивнул Волчонок. – В наших краях говорят, что это зима злится: чувствует приближение весны и не хочет уходить… Но даже если так, - он чуть заметно улыбнулся, - терпеть осталось недолго: после равноденствия на моём веку снег не шёл ни разу. Старожилы говорят, на их веку тоже…
- Ещё бы, - усмехнулась охотница, - ведь после равноденствия наступает весна, а весной какой снег?
Реми слушал их вполуха: его больше заинтересовал висящий на стене портрет в богатой резной раме, с которого, дерзко вскинув голову, ему лукаво и весело улыбалась молодая дама, одетая в старомодный охотничий костюм. В её серо-зелёных глазах – художник, наверное, был страшно талантливым, раз сумел передать их особенное выражение – плясали непоседливые чёртики, а белокурые локоны вились так круто, что казались буклями одного из некогда бывших в моде пудреных париков, но, в отличие от них, не выглядели нелепо, а, напротив, весьма красили и без того милое лицо.
Сходство было слишком явным, чтобы его не замечать, и Реми дал волю любопытству.
- Рональд, - обратился он к ландграфу, - кто изображён на этой картине? Ваша мама?
- Немного промахнулись, - отозвался Волчонок, – моя бабка. Этот кабинет, как и весь замок, не так давно принадлежал моему деду, а он в жене души не чаял… Мне нравится этот портрет, я решил его не снимать. Ему уже, почитай, сорок лет, а бабушке – пятьдесят девять…
- Я ещё ни разу не встречался с ландграфиней Ингри, - припомнил Жеан. – Она ещё жива?
- Разумеется, - усмехнулся Рональд, - вот только даже я сам не знаю, где. Как только земли Шаньяти и Ингри объединились, она заявила, что теперь у неё есть на кого бросить все незаконченные дела и можно наконец-то пожить в своё удовольствие… Да, Бонифация, я не удивлюсь, если вы с ней где-нибудь виделись, у неё страсть к охоте ничуть не слабее вашей. Кстати, - он совершенно не по-ландграфски уселся на край стола, - в этом году до меня не дошло ещё ни одного фантастического рассказа о ваших приключениях. Неужели вы в последнее время не победили никакую грозную тварь? На вас это не похоже.
- Да, зима и осень действительно выдались для меня отвратительно мирными, - улыбнулась охотница, устроившаяся в кресле у огня, - за последние полгода мне не встретилось ни одной твари, о которой можно было бы потом рассказывать в трактирах… Охотиться я, конечно, охотилась, но так, по мелочи. Пара кабанов, несколько глухарей, мешок хомячков, но это тёмная история, её лучше не вспоминать… Единственным развлечением, пожалуй, был один неестественно злобный лось, ну, и ещё пара волков. Одного из них выследить было непросто, но в конце концов судьба наконец нас свела, и мы смогли потолковать…
- Я уже заметил, - Волчонок кивнул на её плащ, висящий на подлокотнике. – Тот был бурым, верно?
- Бурым самцом, - подтвердила Бонифация и любовно погладила серый мех, - старым, матёрым… До того, как мы с ним познакомились, он успел натворить бед, и натворил бы ещё больше, не сними я с него шкуру. Хочется верить, человек из него вышел не такой опасный…
- Ну-ка, ну-ка, постойте, - попросил Жеан, занявший второе кресло. – Легенду о том, что бурые волки якобы всегда людоеды, и если встретишь такого, надо его немедленно убить, я уже слышал, а вот про то, как и почему волки становятся людьми – ни разу. Расскажите мне.
- А, да что тут рассказывать? – отмахнулась Бонифация. – Кое-кто из охотников верит, что если с убитого зверя сразу же особым образом снять шкуру, то потом, надевая её, сам сможешь становиться зверем. Получишь его клыки, когти, острый нюх… А лишённое шкуры животное становится человеком, который, правда, не помнит ровно ничего о том, что было с ним раньше. Говорят, некоторым из таких вот оборотней в один конец удаётся научиться говорить, привыкнуть вести себя по-людски и вести людскую же жизнь, иногда даже счастливую. И всё равно до самого конца они чувствуют себя не на своём месте, каким-то задним числом понимают, что на самом деле они не те, кем сами себе кажутся…
- По-моему, - промолвил Реми, - хуже нет, чем вот так вот застрять в чужой шкуре, лишившись своей…
- Есть, - негромко возразил Волчонок. – Должно быть, куда как хуже застрять между, когда ты уже не зверь, но ещё и толком не человек…
- Как, и такое бывает? – ужаснулся Реми.
- Рональд!
На пороге стоял Раймонд, его и без того светлокожее лицо было бледным.
- Рональд, - повторил он, - скажи, к нам в Шаньяти уже прилетели ласточки? Это очень важно.
- Не знаю, - ландграф казался удивлённым. – Вроде бы я лично ни одной пока не видел… А в чём дело?
- В том, что ласточки перелетели через горы, - пояснила Алисия, входя следом за братом, - и погибли. Мы боимся, что все. Надеялись, что здесь видели хоть нескольких… Это значило бы, что дело не совсем плохо.
- Погибли? – глаза Рональда расширились от недоумения. – Но… когда? Как? Все? Это что, какой-то мор?
- Вряд ли, - Алисия покачала головой. – Мор не ломает крыльев и не оставляет ран от когтей… Это сделали люди, люди и ловчие птицы.
- Тогда это вряд ли кто-то из наших, - твёрдо сказал Волчонок. – Вы сами знаете, что у нас с птицами не охотятся, только с собаками.
- Мне кажется, сейчас незачем искать виноватых, - вступила в разговор Бонифация. – Нужно думать, какие последствия это за собой повлечёт…
- Действительно, это важнее, - согласился Рональд. – Алисия, вы или ваша мать можете сказать что-нибудь на этот счёт?
- Господин ландграф, - Алисия глубоко вздохнула, - вы когда-нибудь слышали поговорку о том, что ласточки приносят с собой весну?
Рональд Волчонок был из тех людей, которые способы без труда сложить два и два. На какое-то мгновение на его лице отразился неподдельный ужас.
- Как вы можете так говорить? – выдохнул он неверяще, хотя Алисия ведь ничего и не сказала. – Это просто не может быть правдой, тем более сейчас, когда нам до весны осталось дожить каких-то три дня!
- Я не знаю, правда ли это, - неожиданно спокойно ответила Алисия, - я передаю вам слова моей матери, и только. Она советует, если это возможно, запасти хоть немного еды и дров. Хотя бы на всякий случай.
- Нужно дожить до равноденствия, - негромко, словно сама себе, проговорила охотница. – Если после него весна не начнётся, то станет ясно, что… Жоаннес Этье, нечего так на меня смотреть!
Братец поспешил, как мог, стереть с лица скептическое выражение и опустить на место насмешливо поползшую вверх бровь. Он был слишком благоразумен, чтобы препираться с женщиной вроде Бонифации.
- У вас в Арке свои реалии жизни, у нас – свои, - сказала охотница. – Мы верим в лесных духов, танцующие звёзды и оборотней, а вы – в магнетизм, электричество и то, что земля на самом деле круглая…
- Мы верим во всё, что вы перечислили, лишь потому, что это правда, - возразил Жеан.
- То, во что верим мы, тоже, - невозмутимо отозвалась охотница.
- Между прочим, нынешние суеверия ещё не самые дикие, - заметила Алисия, стоявшая у стены, облокотившись на неё спиной.
- Действительно, - подтвердила Бонифация. – Долгое время после Великого Льда в здешних лесах, к примеру, весне вообще приносили жертвы. Есть такая поговорка, что кострами зиму не растопишь; а предки тех, кто живёт здесь теперь, верили, что её можно растопить горячей кровью, причём нужно её для этого совсем немного. И, что самое удивительное, это работало – каждый год весна исправно наступала в урочное время…
Жеан фыркнул, охотница улыбнулась.
- К слову, - продолжала она, - тогда тоже верили в ласточек. Я как-то раз гуляла в Розовых горах и наткнулась на старый жертвенник, он, кстати, даже неплохо сохранился. На нём были изображены солнце и целые стаи прилетающих ласточек… Правда, потом, несмотря на то, что я ставила на деревьях метки, я не смогла снова найти это место, как ни старалась. А жаль…
Не успела она договорить, как Раймонд, который, казалось, с интересом внимал её рассказу, склонил голову набок, словно к чему-то прислушиваясь, пересёк комнату и, решительно отдёрнув занавеску, принялся возиться с засовами на окне.
Прежде чем кто-нибудь успел изумлённо спросить, что он задумал, рамы распахнулись наружу, и в комнату, задувая горящие в настенных канделябрах свечи, ворвался снежный вихрь, заплясали сумасшедшие снежинки. От внезапного холода у Реми застучали зубы, и ему остро захотелось обругать ведьминого сына не самыми цензурными словами, но, случайно взглянув на Раймонда, он мгновенно позабыл о своих намерениях: на какое-то мгновение буйный холодный ветер откинул назад чёрную чёлку, открывая страшные белые шрамы. Вся левая половина лица брата Алисии была немилосердно исполосована, глазница под опущенным изуродованным веком без ресниц вообще казалась пустой. Реми торопливо отвернулся, чувствуя себя так, словно он случайно подслушал чужую тайну, и встретился взглядом с Жеаном. Похоже, брат тоже это видел…
Воющая за окном вьюга осы́пала Раймонда и Рональда, на его беду оказавшегося ближе всех к окну, новой порцией снега, и в комнату полувлетел-полуввалился взъерошенный серый сокол. Птица тут же удалилась на шкаф с явным намерением привести в порядок перья, а Раймонд захлопнул окно и снова закрыл его занавеской.
- Алиса, - сказал он укоризненно, - в такую погоду хозяин собаку из дома не выгонит, а ты родного брата на улице держишь.
- Это не я, - отозвалась Алисия, пожав плечами. – Он сам. Я ведь ему не указ. Да и сам посуди, отец ему вреда не причинит.
- Твоя правда, - Раймонд пятернёй пригладил растрёпанные ветром волосы. – Хотя он под весну всегда так неистовствует, что может и не разобрать…

...

BNL: 23.02.13 18:41

 » Часть I, фрагмент №2.2

[фрагмент получился чуточку больше, чем вмещает сообщение, приходится довыкладывать оставшийся "хвостик" отдельно]

После этого толком поговорить не вышло уже ни о чём. В конце концов, Рональд, заявив, что он по такой-то погоде так и так не отпустил бы никого до утра, предложил всем собравшимся чувствовать себя как дома и устраиваться на ночлег в гостевых комнатах. Предложение было разумным, и гости покинули кабинет хозяина, только Жеан остался. Ах да, им же всё ещё нужно до конца разобраться с налогами… Реми поймал себя на том, что едва на самом деле не забыл, с какой целью они с братом вообще явились в эти края.
Слуга, мальчишка несколькими годами младше Реми, отвёл его в небольшую, но отнюдь не убогую комнату и без лишних слов удалился. Реми, впрочем, был только рад одиночеству – наконец-то никто не мешал ему как следует рассмотреть окружающую обстановку. А что? Нечасто ведь приходится ночевать в настоящих замках!
Реми провёл полную ревизию: проверил, не закрывает ли гобелен на стене какую-нибудь трещину в камнях (как выяснилось, тот не закрывал), заглянул в таинственные недра пустого гардероба, исследовал кровать, накрытую шерстяным одеялом и такую тяжёлую, что сдвинуть её с места в одиночку не представлялось возможным, и даже попытался снять со стены висящий на ней арбалет весьма устрашающего вида. Сделать это, впрочем, не удалось, деревянная дура весила как целое осадное орудие, так что Реми побоялся, что попросту его не удержит и наделает шума. Как там кто-то писал? Мол, если в театре на сцене висит ружьё, в последнем акте оно обязательно выстрелит в суфлёра… А вообще, странно, что даже у ведьмы дома к стене прикручены чьи-то непонятные рога, а в замке Волчонка нигде не видно ни одного трофея, помимо той самой подкресельной шкуры. А ведь он сам сказал, что его бабушка страшно любит охоту. Да и вообще Реми казалось, что для любого хоть сколько-то уважающего себя феодала решительно невозможно жить в диких лесах, богатых разнообразным зверьём, и не развлекаться смертоубийством…
Следующим пунктом осмотра местности стало окно, выходящее во двор – Реми минут пять честно таращился в темноту, пытаясь разглядеть что-нибудь в беспокойной вьюжной ночи. В какой-то момент ему показалось, что он видит там, впереди, огни Гарды, но это, скорее всего, был обман зрения.
Так, если окна с этой стороны выходят на ворота и дорогу, которой они прибыли, что же видно из окон на противоположной стене? Движимый любопытством, Реми отворил тяжёлую дверь с обитыми железом углами, которая даже не подумала заскрипеть, и тихонько вышел в коридор.
За окнами обнаружился лес, сплошная чёрная масса, виднеющаяся сквозь месиво из ветра и снега, просто не могла быть ничем иным. Насмотревшись на заоконную темноту, Реми уже собирался было вернуться обратно в комнату, как вдруг услышал звук отодвигаемого засова и почувствовал ворвавшийся с улицы холод. Неподалёку кто-то открыл окно.
С удивлением оглядевшись, Реми увидел Лонгрена. Странный мальчишка, до сих пор так и не подумавший обуться, видимо, не замечал постороннего и пребывал в полной уверенности, что его никто не видит. Привычным и ловким движением он вынул из окна декоративную решётку, втащил её внутрь и прислонил к стене, причём проделал всё это совершенно бесшумно, после чего – Реми даже не успел сообразить, что происходит – забрался на подоконник и скрылся из виду.
Реми спешно распахнул другое окно, у которого стоял сам, и едва не по пояс высунулся из него – благо, здесь выступ стены защищал от ветра, и его никуда не сдуло. Лонгрен, держась за привязанную к чему-то верёвку, без видимых усилий спускался по стене, крупные неровные камни которой при должной ловкости в иных местах вполне сошли бы за ступеньки.
- Я попросил бы тебе никому об этом не рассказывать. Нехорошо без спроса раскрывать чужие тайны, даже маленькие…
Реми и не заметил, как и откуда рядом с ним появился Раймонд. Чужие тайны… Это констатация факта или намёк? Понял ли брат Алисии, что гость ландграфа видел его изуродованное лицо?
- Я понимаю. Но куда он собрался в подобную ночку?
Раймонд улыбнулся.
- Не волнуйся, недалеко. Встретится, с кем хотел, и вернётся…
Лонгрен тем временем уже достиг земли. Различить его силуэт в темноте было непросто, но Реми сумел не потерять мальчишку из виду. Тот без колебаний и страха шагнул прочь от стены, защищавшей его от порывов ветра… И вдруг началось нечто совсем уж невероятное: снежные вихри, плясавшие вокруг и игравшие серыми волосами, стали постепенно принимать вполне определённую и узнаваемую форму. Вскоре кипящий в воздухе снег сложился в силуэты пяти или шести больших собак… но нет, нет, не собак – волков!
- Здесь говорят, метель помнит всё, что помним мы, - негромко промолвил Раймонд. – Метель и ещё облака – те тоже принимают формы того, что человеку хочется в них увидеть… А что ещё помнить волчонку, если не свою стаю?
Стая? Волчонок? Реми в конце концов удалось сложить три раза по два. И намёки Питера, и слова Бонифации внезапно обрели смысл. Даже босоногость Лонгрена теперь понятна и объяснима, действительно, на кой чёрт волку сдалась обувь, если ему не холодно и так?
Реми, конечно же, очень удивился бы собственным мыслям и не поверил им, записав в абсурдные, если бы не далее как сегодня утром своими глазами не видел оборотня – отрицать Алисию было бы по меньшей мере глупо. Или, может быть, всё дело в том, что удивляться чему-либо глубокой ночью после долгого дня вообще довольно сложно…
Он ничего не ответил Раймонду, наблюдая за тем, как снежные волки кружат вокруг ног бесхвостого волчонка, и почти не чувствуя холода.

Ну и денёк сегодня выдался!
Жеан не знал, как реагировать на взрослых и умных людей, которые придумали себе страх и сами до смерти его испугались – злиться или смеяться. Но самое-то обидное, что они и Реми совратили с пути истинного! Ну да чего удивляться, братишка и в Деда Мороза верил лет до двенадцати, пока суровая реальность жизни не настигла его окончательно… А родители ему позволяли. Зря это они, конечно.
Многие считают, что без веры в чудо жизнь не только сера и скучна, но и вообще невозможна; Жеан, если с ним заводили речь о чудесах, лишь пожимал плечами и искренне жалел тех, кто добровольно обманывает себя, веря в необоснованное и недоказуемое.
Впрочем, оставалась ещё Алисия. Как он ни старался, игнорировать тот факт, что сегодня женщина при нём превратилась в птицу, отчаянно не получалось, так что он счёл за благо до выяснения отягчающих обстоятельств считать произошедшее галлюцинацией. Массовой.
Хорошо хоть все дела с обоими ландграфами улажены, и можно возвращаться домой. Только не сразу, не завтра, сначала – в Заречку на пресловутое равноденствие… Нужно быть крайне жестоким человеком, чтобы не позволить родному брату отгулять весёлый языческий праздник в компании малознакомой, но очень и очень хорошенькой девицы.
Жеан успел уже немножко заблудиться в замковых коридорах, когда его поймала Алисия.
- Жоаннес, мне нужна ваша помощь, - с ходу заявила она.
От такого он, признаться, даже опешил, но всё же спросил:
- Чем же я могу вам помочь?
- Матиэль видел следы от колёс, - без предисловий сообщила дочь так называемой ведьмы, - тележные колеи в самых Ласточкиных Вратах. Сейчас там, наверное, всё уже замело, но с утра ещё можно было разглядеть, там скалы кое-где защищают дорогу от ветра и снега...
- И что с того? – не понял Жеан.
- А то, - чёрные глаза полыхнули нетерпением и явной досадой на бестолковость собеседника, - что Вратами никто из местных не ездит. Некуда там ездить, за горами и до границы ни одной живой души не встретишь, там уж десять лет как не селятся. Так что очень может быть, что следы оставили те, кто убил ласточек.
Жеан едва сдержал вздох. Опять эти птички небесные… Впрочем, он вынужден был признаться себе, что картина, которую они обнаружили у гор несколькими часами раньше, и на него самого подействовала угнетающе. Всегда становится жутко, когда кто-то – пусть даже ласточки – умирает вот так вот: внезапно и непонятно отчего…
- Предлагаете мне съездить с вами и проверить? – уточнил он. – Попросили бы лучше моего брата, он, насколько я мог видеть, принимает происходящее куда как более благосклонно.
- Вот ещё! – Алисия усмехнулась. – Вы, чего доброго, решили бы, что я его украла и подменила… Мало, что ли, про ведьм болтают? К тому же вы старший, вы, в отличие от него, сам решаете, куда и когда вам идти… Так что, едем или нет? Вместо вас я, конечно, могла бы взять с собой Раймонда, но этого труса из дома не вытащишь, к тому же он бесполезен, как упомянутый моей подругой мешок хомячков, и пригодился бы разве что для компании. Одна радость – он, как я и полагала, моих птиц ни на что не подбивал, к матери его тащить не придётся.
Впоследствии Жеан и сам не смог понять, что заставило его согласиться – любопытство, гипертрофированная галантность, не позволяющая отказать в помощи даме, или вообще что-то третье. Суть в любом случае была в том, что он покорно вздохнул и сказал:
- Хорошо. Только если обещаете не улетать.
Глаза Алисии озорно блеснули:
- Если господин ландграф одолжит мне лошадь, то, так уж и быть, обещаю.

...

Лекочка: 25.02.13 22:34

ОБожетымой) Нэши, я честно сказать, про ласточек где-то ожидала... но это))) Это даже выше всех моих ожиданий)))
Просто невероятная глава))) Такая вся пропитанная мистикой) АААА волшебная) И невероятно колоритная в плане описаний, у меня аж дух захватывало местами)))) Я закапала слюнями клавиатуру (извини за подробности)))

...

BNL: 04.03.13 19:47

 » Часть I, фрагмент №3.1

Реми не помешали спать ни завывающий ветер, ни оборотни, ни бряцающие цепями привидения, почему-то считающиеся обязательным атрибутом любого старинного замка. Под одеялом вообще было так тепло и спокойно, что с трудом верилось в то, что на улице до сих пор хозяйничает зима. Возможно, даже вечная.
Просыпаться, а тем более вставать, не хотелось мучительно, но Реми преодолел себя, вспомнив, что жизнь, увы, далеко не всегда складывается так, как мы хотим. Тогда возник следующий вопрос: что делать дальше и куда идти? Не в общем философском смысле, а конкретно здесь и сейчас. Никто не говорил Реми, ждут ли его за завтраком, а если и ждут, то где и во сколько. Он немного опасался, что, действуя по наитию, может нарушить какие-нибудь неписаные правила этикета. Он всё-таки в гостях у ландграфа, значит, и вести себя нужно соответствующим образом, даже если ландграф этот едва ли старше его самого.
В конечном итоге Реми справедливо рассудил, что остаться в комнате навечно он не сможет чисто физически, и вышел на разведку. По счастью, долго блуждать ему не пришлось: спустившись на этаж ниже по первой попавшейся под ногу лестнице, в комнате, судя по всему, исполняющей роль гостиной, он обнаружил Волчонка – тот завтракал, сидя за овальным столом, и параллельно читал какую-то бумагу.
Услышав, что кто-то вошёл, он оторвался от чтения и улыбнулся, как умел.
- А, доброе утро, господин Этье, - сказал он. – Прошу, присоединяйтесь ко мне. Ваш брат где-то с час назад уехал в компании госпожи Алисии. Уверил, что это ненадолго, а вам велел взять его лошадь – сам он сегодня путешествует на вашей –, ехать обратно в Заречку и ждать его там. Сказал, он догонит.
Мягко говоря, слова Рональда повергли Реми в растерянность. Со стороны Жеана, и как брата и как начальника, было по меньшей мере странно вот так вот внезапно исчезать. Спасибо хоть оставил инструкции, что и как Реми следует делать в его отсутствие… Хотя, когда старший вернётся, будет не лишним ему напомнить, что телохранитель на расстоянии не приносит никакой практической пользы.
- Если вы не против моей компании, я провожу вас немного, - предложил Рональд. – Я всё равно собирался доехать до одной своей деревни, там, похоже, медведь-шатун объявился. Вообще-то им только в апреле приходит пора просыпаться, как снег сойдёт, но бывает, что иные встают из берлог раньше времени, голодные и злые… Да, заодно покажу вам дорогу покороче – чтобы добраться до Заречки, делать крюк едва не до гор вовсе не обязательно, можно и напрямую проехать.
Когда они, покончив с завтраком, выходили из дома, уже рассвело. Во дворе Юлиан навьючивал на лошадь седельную сумку; увидев Реми, он радостно улыбнулся и помахал ему рукой. Похоже, сегодня молодой охотник, как и вчера, сопровождал своего ландграфа, и отнюдь не один: в сёдлах уже ждали Ганс и двое других, пока не знакомых Реми ребят с ружьями.
Рональд без промедления взлетел на свою серую кобылку, а вот Реми подошёл к Плюшке, которую держал под уздцы один из конюхов, не без некоторой опаски. Всё-таки с Лисой они были знакомы не первый год, и она уже смирилась с тем, что её седок не из самых искусных наездников, а вот соловая подружка Жеана могла и возмутиться. Впрочем, на памяти Реми эта добрая девочка норова ещё никогда не проявляла, так что не сбросит… По крайней мере, искренне хочется в это верить.
- Господин Шаньяти, - окликнул один из охотников, - нынче ночью снова лисы приходили. Сегодня поутру следы видели самое меньшее у трёх домов.
Волчонок нахмурился.
- Что-нибудь пропало? – уточнил он.
- Ничего, - успокоил охотник, - и никого. Я просто думаю, не надо ли их снова попугать, а то обнаглеют…
- Надо, - согласился ландграф. – Но только попугать, не убивать, ясно? Предупреждаю, увижу у кого над дверью рыжий хвост – под конвоем отправлю к их сестре прощения просить!
Его собеседник лишь сдержанно кивнул в ответ, и отряд двинулся в путь.
Сегодня они не поехали через Гарду, а обогнули городок по окраине, направляясь другой дорогой. Люди наверняка уже проснулись, а вот птицы в лесу, видно, ещё спали, по крайней мере, слышно их не было. Было вообще удивительно тихо, так тихо, что даже разговаривать не хотелось; разве что снег изредка шуршал, срываясь с увенчанных белыми шапками еловых лап. Солнце неторопливо ползло всё выше и выше по голубому своду, значит, день опять будет чудесным вплоть до самого вечера… Здесь даже погода – оборотень, и дневной ясный штиль ночью, словно по волшебству, сменяется снежным безумием метели. А гор на рассвете Реми до сих пор не увидел, хотя скоро ему уже возвращаться обратно в Арк, в сырую и хмурую городскую весну, к скучным дням и одинаковым людям… Хорошо, что «скоро» не означает «завтра». Пока ещё.
- Рональд, - обратился он к Волчонку, - а зачем пугать лис?
- Чтобы жить никому не мешали, - отозвался тот. – Они наглые, конечно, навсегда их не отвадить, но на некоторое время отогнать удаётся…
- Они ведь крадут, - вмешался Ганс, поровняв свою лошадь с ландграфской. – И добро бы только гусей да кур, так нет ведь – запросто могут ребёнка похитить, если недоглядишь. Случается, младенцев забирают прямо из колыбели, а взамен оставляют подкидыша – лисёнка или чужого малыша, которого украли где-то ещё …
- Ага, - хмыкнул державшийся чуть позади Юлиан, - при мне одна красавица брюнетка пыталась доказать своему черноволосому мужу, что сын у них растёт рыжим, прямо как сосед-лавочник, потому что его в младенчестве лисы подменили.
- Ладно ещё грудные, - добавил Ганс, - они ещё не понимают, что с ними делают, так ведь и детей постарше, бывает, уводят. Наговорят им с три короба, так что те сами из дома к ним выйдут… Кого-то потом находят в окрестных лесах, других сами лисы на место возвращают, а иные вовсе пропадают навсегда.
- А мне как-то раз рассказывали про лису, которая прямо перед свадьбой приглянувшегося ей мужчины куда-то дела его невесту, - поведал Рональд, - а потом сама вышла за него замуж. Бедняга обнаружил подмену только после того, как, выйдя из церкви, снял с молодой жены вуаль… На следующее утро оба бесследно исчезли. А вот невеста нашлась четыре дня спустя, правда, она так и не вспомнила, где и как провела всё это время.
Со сдержанным вздохом господин Шаньяти погладил свою лошадь по шее наверняка окоченевшей ладонью без перчатки. Дурной он, что ли? По местной погоде пальцы ведь отморозить проще простого.
- Понятно, что такое их поведение отнюдь не способствует созданию дружеских отношений с людьми. Не знаю, как в других местах, а в моём ландграфстве лис почти ненавидят. Раньше с теми из них, кого поймали, жестоко расправлялись – вешали, а то и просто избивали до смерти. Камнями… Или ногами. Тут уж кому как везло. Сейчас я стараюсь не допускать подобного и достаточно строго за этим слежу, но, разумеется, полностью искоренить застарелую неприязнь мне не удалось, да и не думаю, что когда-нибудь удастся…
- Неприязнь неприязнью, а зверство в любом виде и под любым лозунгом остаётся зверством, - заявил Ганс, - и зверями я сейчас вовсе не лис называю. Я видел, как люди с ними обходились – выглядело это совершенно не по-людски. В одну зиму целую облаву на хвостатых устроили – едва удалось угомонить расходившихся борцов с «этой поганью», а то, глядишь, и рыжих бы истребили так же, как чёрных…
- Чёрных? Черно-бурых, что ли? – удивился Реми. – Неужели они у вас полностью истреблены?
Рональд едва заметно поморщился.
- Вы, наверное, слышали, что в этих местах долгое время свирепствовало браконьерство, - сказал он. – У нас водились черно-бурые лисы. Раньше. Они ведь и так звери редкие, а за последние несколько лет никто вообще не видел ни одной… Всех перестреляли за красивый мех. Об охоте тогда речи уже не шло, это была чистой воды бойня. Спросите любого – никакой охотник не станет убивать без разбору до тех пор, пока не перебьёт всех, до кого дотянется…
Дальнейшая дорога снова шла в молчании и лесной тишине. Впрочем, слушать последнюю пришлось недолго – меньше чем через час они добрались до небольшой деревушки, которая, как Реми узнал от Ганса, называлась Расколотый дуб в честь могучего векового дерева, которое молния ещё в дедовские времена действительно расколола пополам. Дуб, впрочем, несмотря на близкое знакомство с огнём небесным, и по сей день был жив и даже иногда плодоносил желудями. В деревне беззвучие сменил негромкие и уютные повседневные шумы: добросовестно лаяли дворовые псы, из хлевов слышалось приглушённое мычание, да и люди иногда на глаза попадались – по большей части они деревянными лопатами расчищали снег перед своими домами…
А потом стало совсем уж громко: где-то неподалёку, по левую руку от Реми, грохнул ружейный выстрел.
Нужно отдать должное Плюшке – она, не в пример не слишком храброй Лисе, не потеряла головы и не предприняла попытки умчаться куда-то, не разбирая дороги, только ушами беспокойно запрядала. А Рональд тем временем уже уверенной рукой направил свою серую в ту сторону, где стреляли; его охотники последовали за ним, Реми тоже не отстал. Сколько мать убила сил и эмоций на то, чтобы научить младшего сына осторожности – и всё впустую…
В глухом закутке между стеной дома, какой-то невысокой пристройкой вроде дровяного сарая и дощатым забором выше человеческого роста разворачивалась настоящая драма: двое рослых вооружённых мужчин загнали в угол двух девиц с одинаковыми тёмно-рыжими волосами, одетых в накидки, подбитые лисьим мехом. Одна из них оказалась половчее и умудрилась как-то забраться на плоскую крышу сарая; вторая, полненькая и невысокая, не смогла повторить её акробатический номер и, испуганно вжавшись спиной в стену, затравленно озиралась, не зная, куда бежать.
- Лисы! – выдохнул кто-то у Реми за спиной.
Девчонка на крыше попыталась было прийти подружке на помощь и, быстро слепив снежок, ловко и метко запустила им прямо в глаз одному из мужчин. Тот аж зарычал от злости и выстрелил в неё; разумеется, не попал, когда у тебя всё лицо в снегу, не особенно прицелишься, но рыжая с исполненным ужаса писком распласталась по плоской крыше и снова атаковать не решилась.
Второй мужчина тем временем увидел, что у устроенного ими представления появились зрители. Он грубым низким голосом окликнул товарища, и в следующий же миг прямо над ухом у Реми просвистела пуля. За первым выстрелом без промедления последовали второй и третий, Волчонок чертыхнулся и жестом приказал всем отступить обратно под прикрытие забора.
Они больше не могли видеть, что происходит там, в тупике; охотники Рональда принялись снимать с плеч ружья, чтобы уравнять шансы, и тут одна из девушек закричала.
Она кричала надрывно и отчаянно, сбиваясь на визг, и Реми потерял власть над собой. Лиса она или нет, крала она чужих детей или мирно ела зайцев и прочих кур, какая разница? Как вообще можно стоять сложа руки, когда женщина вот так вот кричит?! Ни о чём не думая, даже не успевая ни о чём подумать, он соскочил наземь и, прежде чем кто-то попытался его остановить, ринулся на помощь.
Злодеи с ружьями, скорее всего, сочли, что спугнули незваных гостей, и те для них угрозы больше не представляют. Один из них всё ещё пытался сбить рыжую девицу с крыши, а второй, радостно и мерзко ухмыляясь, держал её бьющуюся и голосящую подругу за… хвост! За рыжий пушистый лисий хвост, который он схватил у самого основания и обмотал вокруг руки!
Разумеется, Реми не забыл, чему он учился. К сожалению, толстые зимние сапоги того из мужчин, что, неосмотрительно повернувшись к нему спиной, занимался лисой-верхолазкой, не позволяли повалить его наземь, отвесив чувствительный пинок по лодыжке – так всем было бы легче; однако на стороне Реми оставалось преимущество внезапности. Налетев на не готового к нападению стрелка, он сумел вырвать у него из рук ружьё и, пока он не опомнился, двинуть его в челюсть прикладом. Хотя бы на несколько секунд это должно было вывести его из строя, к тому же без ружья незнакомец не был и вполовину так опасен, как раньше.
Оставался ещё его товарищ, которого огромный тулуп и мохнатая шапка делали похожим скорее на медведя, чем на человека. Этот, так и не отпустив лисьего хвоста, начал было поднимать дуло ружья, но Реми снова оказался расторопнее. Мужик схлопотал неплохой удар прикладом в висок и обмяк. Так-то! Большие и сильные люди часто ошибочно считают себя непобедимыми, они просто не понимают, что главное – не вес, а ловкость и скорость…
Первый мужчина – Реми надеялся, что сумел лишить его пары зубов – тем временем очухался и, здраво взвесив свои шансы без оружия сладить с невесть откуда взявшимся народным мстителем, предпринял попытку спастись бегством. Струсил! Реми остановил его: крякнул выстрел, плечо с непривычки заныло от отдачи, и человек с проклятием повалился наземь, хватаясь за простреленную ногу.
- Ты с ума сошёл! – подбежавший Юлиан почти со злобой толкнул Реми в плечо. – Они же могли тебя убить! А эти, - он дёрнул подбородком, указывая на девиц, - они ведь тебе даже спасибо не скажут!
Действительно, девушки не выглядели особенно благодарными. Та, что сидела на крыше, легко и ловко спустилась на снег, причём Реми рассеянно отметил, что она была босой, одним движением руки распустила тесёмки своей накидки, перевернула её мехом наружу – и вот на её месте уже стояла самая настоящая рыжая лисичка, которая тут же с деловитым видом убежала прочь. Вторая лиса, посмотрев Реми в лицо долгим и пристальным взглядом карих с янтарным отливом глаз, несколько мгновений спустя исчезла вслед за первой.
- Она теперь наверняка ваша должница, Реми, - заметил Рональд. – Говорят, будто, если поймаешь лису за хвост, можешь просить у неё всё, чего хочешь, и она обязана будет всё исполнить. Этот наверняка пожелал бы чего-нибудь гадкого…
- Ты же вроде городской, - почти перебил его один из охотников. – Где так стрелять научился?
- Воевать хотел, - буркнул Реми, - но пока не пришлось…
- Дай бог, чтобы не пришлось и дальше, - серьёзно промолвил Ганс.
Ландграф внимательно оглядел свой отряд.
- Все целы? Никого не достало?
- Нас – нет, - немного хрипло отозвался Юлиан, - а вот вас – похоже…
И в самом деле, алый плащ Волчонка на левом предплечье украшало потихоньку расползающееся тёмное пятно. Ландграф коснулся его и выругался ещё раз, взглянув на перепачканные алым пальцы.
- И правда ведь, - проговорил он с досадой, - зацепили… Ерунда, - он весело усмехнулся, заметив испуганные взгляды своей «свиты», - это царапина, от такого не умирают и даже не становятся калеками до конца своих дней… Да, Реми, судя по всему, вы сейчас имеете шанс лицезреть представителей нашего на полстраны прославленного браконьерства. За этими господами давно замечено, что им всё равно, ходят лисы на двух ногах или на четырёх.
- Господин ландграф!
Удивлённо подняв брови, Рональд оглянулся через плечо. Оказалось, его позвала полная стареющая женщина, стоящая на крыльце соседнего дома, с почти матерински заботливым выражением на круглом лице.
- Руку вам перевязать бы, - сказала она. – Да вы заходите ко мне… И ребят своих заводите, чего на улице мёрзнуть!
- Благодарствуйте, - ответил за всех Ганс, - но мы лучше здесь подождём, с лошадьми. Не дело всей толпой в дом заваливаться, да и за этими красавцами, - он кивнул на браконьеров, - кто-то приглядеть должен.
Действительно, пусть раненый в ногу мужчина вряд ли мог думать о чём-либо кроме испытываемых им страданий, второй, тот, которого Реми оглушил прикладом, вроде уже приходил в себя. Ничего, они ведь теперь оба безоружны, и численное преимущество явно не на их стороне. Чай, не сбегут.
Рональд кивнул и направился к дому, хозяйка которого ждала его на пороге; Реми зачем-то увязался следом, наверное, потому, что мёрзнуть лишний раз он и вправду не любил и не хотел. К тому же никто ведь ему не запрещал. Более того, пропуская его в дверь, женщина одобрительно улыбнулась ему.
- Вот спасибо, поставили их на место, - сказала она. – А то уж другая неделя как повадились в нашу деревню пить, ночевать и людей пугать. И ведь прогонять-то страшно: не ровен час из ружья своего пристрелит…
Ах, ясно. Должно быть, она из окна видела, как Реми героически колотит супостатов их же оружием. А может, и не она одна. Будь здешние дороги получше, глядишь, не сегодня-завтра про него бы уже по всей округе рассказывали… Предварительно выпив, конечно, ну да какая разница.
- А лисы? – осведомился Рональд. – Эти двое ведь лис сейчас ловили. Они вас не беспокоят?
- А, - женщина махнула рукой, - они в наших краях редко появляются, да и не нашкодили ещё ни разу, так что пусть ходят, земля-то общая, не запретишь.... Снимайте рубашку, я сейчас.
С этими словами она покинула комнату.
Рональд подчинился. Он расстегнул пряжку испачканного кровью плаща – Реми заметил, что пальцы его левой руки слегка дрожат, - и снял его, стянул через голову безнадёжно испорченную белую рубашку. Рана всё ещё кровоточила, но вид у неё и в самом деле был совсем не опасный, хотя Реми в любом случае и не подумал бы упасть в нервный обморок. Тем более что в следующий миг его внимание привлекло нечто совсем другое: на груди Волчонка розовел тонкий вертикальный шрам, идущий вниз от впадинки между ключиц.
Ландграф проследил за направлением его взгляда и весело усмехнулся.
- Неужели вы думали, что слухи о моём железном сердце возникли на пустом месте? – промолвил он. – Отнюдь, они правдивы до последнего слова. У меня и в самом деле сердце из железа, или, может, из какого другого металла, не знаю… Механическое, как часы. Оно даже не бьётся, а тикает. Никто, кроме меня, этого не слышит, конечно, но это так.
Реми уставился на Рональда, словно на привидение.
- Но как… разве такое вообще возможно?! – не поверил он.
Волчонок скрестил руки на груди, словно приобнимая себя. Замёрз? Он побледнел, хотя, может быть, так только кажется, просто у него, как и у многих здешних, очень светлая кожа.
- В Шаньяти до сих пор любят вспоминать печальные подвиги моего отца, а в их числе и то, что он якобы убил мою мать… Это верно, но лишь фигурально, он мучил её, и мучил безжалостно, но он не травил её и не колол ножом. Она умерла из-за того, что у неё было слабое сердце. Эта болезнь передалась от неё мне ещё до моего рождения. Ей вообще говорили, что в лучшем случае я дотяну лет до двадцати, да и то вряд ли… Моё детство было не из весёлых, мне ничего было нельзя – ни бегать, ни забираться высоко, ни играть с другими детьми. Сначала я страдал, потом убедил себя, что мне всего этого не слишком-то и хочется. И всё равно порой доходило до того, что мне приходилось проводить в постели дни и целые недели, и это было совершеннейшей пыткой. Я до сих пор удивляюсь, как с ума не сошёл от скуки.
Реми сочувственно кивнул. В детстве – да и до сих пор – он терпеть не мог болеть, причём не столько из-за разных неприятных симптомов, сколько из-за безделья и одиночества. Поэтому ему было искренне жаль хронически больных, особенно детей: провести половину сознательной жизни в кровати и в кабинетах врачей, которые ничем не могут помочь, он не пожелал бы и злейшему врагу.
- Прогнозы оказались ошибочными, - продолжал Рональд. – Мне не было ещё и двенадцати, а сердце уже начало отказывать. Смешно подумать, я тогда искренне считал, что лучше уж умереть, чем жить вот так вот... Но мне повезло. В наших краях объявился странный человек. Он никому не говорил, откуда он и как его зовут; он просто пришёл к моей матери и уговорил её разрешить сделать мне операцию. Она долго не соглашалась, но потом всё-таки уступила. Я случайно подслушал тот их разговор… Впрочем, я не был против, мне тогда было всё равно. Когда всё закончилось и я очнулся, этот человек уже исчез, не взяв никаких денег, и никто не мог сказать мне, куда он ушёл. Я до сих пор гадаю, откуда он появился и как он узнал… Но, кем бы он ни был, он спас и исцелил меня, часовое сердце ни разу ещё не подводило. Хотя на то, чтобы привыкнуть к постоянной тяжести – оно ведь тяжёлое – и научиться спать под несмолкаемое тиканье, ушло некоторое время…
Да уж… Вон оно как бывает: Арк с кичливой гордостью именует себя центром развития науки, а какой-то безымянный умелец из захолустья научился делать полностью функциональный протезы сердца раньше столичных хирургов, а те ведь уже не первый год тщетно ломают головы над этой задачей… Один деятель, конечно, вроде бы достиг некоторых успехов в экспериментах с пересадкой сердца от одной свиньи к другой, правда, несчастные хрюшки всё равно умирали, не успев даже выйти из-под наркоза. Хотя бы не мучились, и то хорошо…
- Теперь я понимаю, - сказал Реми вслух. - Те, кто рассказывал мне о вас, тоже перепутали причину со следствием… Наверное, жить с железным сердцем легче, чем с обычным, оно хотя бы не вздумает лишний раз уходить в пятки от испуга.
- Увы, - ландграф дёрнул плечом, отнюдь не могучим, - эта штуковина, как и её аналог из плоти, просто перекачивает кровь, не больше и не меньше; вопреки всеобщему мнению, от страха, равно как и от всех остальных эмоций, она не избавляет. А жаль, мне теперь кажется, что ещё два года назад я слишком многого боялся. Отца, в первую очередь. Боялся, потому что он действительно был страшным человеком, ненавидел, потому что он убил мою мать, и презирал, потому что он, несмотря ни на что, был смешон и глуп… Это такое странное чувство – смесь страха, ненависти и презрения. Да и после его смерти и во многом из-за неё страх никуда не исчез, он весь просто устремился на Лиса… моего брата.
- У вас есть брат, Рональд? – удивился Реми.
Хотя что это он… Конечно, есть. Это его Ганс непонятно с чего назвал лисьим отродьем. А вот в Арке про загадочного родственника никто почему-то не произнёс ни слова, тут любители новостей и драм явно недоглядели. Или недослушали.
- Сводный, - кивнул Волчонок. – У нас разные матери… Очень разные, если вдуматься. Он – сын моего отца и лисы, которую тот как-то встретил, когда она гуляла в человеческом обличье. Мы с Лисом никогда не ладили, а не так давно у нас с ним возникли серьёзные разногласия по поводу моего ландграфства – он почему-то считал его своим. Он, конечно, старше меня, но рождён вне законного брака, а наш общий родитель, хоть и приблизил бастарда к себе, наотрез отказался признать его наследником, когда узнал, какие на самом деле крови в нём смешались… - он улыбнулся, но как-то невесело. – Впрочем, мой брат, не в пример мне, с детства привык добиваться всего, чего захочет. Я совершенно уверен, что отец умер не без его помощи, хотя, признаю, с его-то набором болезней вполне может статься, что никакая помощь ему и не понадобилась… В любом случае, хотел Лис его смерти или нет, сразу после неё он попытался взять ландграфство с боем. Мне удалось не отдать.
- И хорошо, что удалось, - заметил Реми. – Помня о том, что я слышал от вас про лис, я бы ни за что не доверил Шаньяти одному из их племени…
- Я теперь тоже. А вот тогда – едва не доверил, - вздохнул Рональд. – Причём совершенно добровольно. Всего-то делов было, что отказаться от прав на эту землю и сбежать куда-нибудь подальше… Как я уже говорил, я боялся брата, причём до ужаса. Ему ничего не стоило меня убить, а я этого совсем не хотел, на том этапе своей жизни умирать я уже раздумал. Сам не знаю, где и кем я бы сейчас был, если бы не Лонгрен. Даже странно, этот мальчишка, который с самого нашего знакомства не проронил ни единого слова, придал мне смелости и заставил бороться…
- Откуда вы вообще взяли своего Лонгрена? – светским тоном осведомился Реми, и, не удержавшись, всё-таки весьма нетактично добавил:
- Неужели он и вправду волчонок в человеческой шкуре?
- Может быть, - усмехнулся ландграф. – Он не признаёт обуви и верхней одежды, на него лают натасканные на волков гончие, от него шарахаются лошади… Некоторые, похоже, всерьёз считают его кем угодно, но только не человеком, а он не возражает. Я, в общем-то, тоже, пусть нас, волчат, будет двое… Я нашёл его в лесу, зима тогда была очень холодная, да и голодная тоже, и он сам увязался за мной. Я боялся, что он уйдёт, как только потеплеет, но он остался. То ли не хочет возвращаться туда, откуда пришёл, то ли не может…
- А Лис? – полюбопытствовал Реми. - С тех пор он больше не предпринимал попыток захватить власть?
- Нет, и это странно, - отозвался Рональд. – Я не думал, что он так легко сдастся, и ждал новых неприятностей, но их не последовало… Честно сказать, с тех пор я даже ни разу его не видел, слышал только. Реже от людей, чаще от лис… Я подозреваю, что он как-то держит под контролем тех из них, что прикидываются людьми, и сможет при случае приказать им что угодно. А может, они подчиняются ему добровольно… Это можно понять: лисичек-оборотней я видел сколько угодно, а вот лиса – только одного, выбирать им не из кого.
Да уж, женское сердце – штука такая, ему не прикажешь…
Под действием атмосферы откровенности Реми хотел спросить ещё о чём-нибудь, но тут из двери, ведущей, очевидно, в кухню или куда-то ещё, наконец появилась хозяйка дома. Она принесла с собой воду и бинт и, усадив Рональда за стол, занялась промывкой и перевязкой, а Реми ничего не оставалось, кроме как сидеть, ждать и обдумывать услышанное.

...

BNL: 04.03.13 19:48

 » Часть I, фрагмент №3.2

- Вон там, - сказала Алисия и, наклонившись в седле, указала рукой куда-то в снег. – Видишь?
Жеан видел – по заснеженной дороге тянулась в неизвестность полузанесённая, но всё-таки ещё различимая тележная колея.
- Что дальше? – спросил он. – Едем по следу?
В ответ она лишь кивнула, задумчиво и чуть отстранённо, как будто прислушивалась к какому-то звуку, доносящемуся издалека. Жеан тронул Лису, Алисия последовала за ним, и вместе они вошли в Ласточкины Врата.
Издали этот каприз природы восприниматься как эффектное украшение пейзажа и ничуть не более того, а вот ехать таким величественным, гулким и вблизи невероятно огромном ущельем почему-то было тревожно, хотя Жеан не боялся ни замкнутого пространства, ни горных обвалов. Из уважения к горам ехали молча; не лежи на земле снег, каждый удар лошадиной подковы отдавался бы эхом. В тени, отбрасываемой одной из скал, за которой спряталось солнце, сугробы казались голубыми, а на отвесной стене из грубого серого камня умудрились вырасти тоненькие кривые сосенки, глубоко запустив цепкие корни в трещины породы. Маленькие, а такие упорные…
- Ты когда-нибудь бывала в этих местах? – поинтересовался Жеан, когда стало видно, что тень на земле впереди сменяет солнечный свет, а вместе с тенью кончается и ущелье. С утра, за время конной прогулки от Гарды до гор, они как-то незаметно перешли на «ты».
- Сама ещё ни разу, - призналась Алисия. – Мама меня сюда не отправляла – зачем? Людей ведь нет, приглядывать не за кем… Но птицы кое-что мне рассказали. Они ведь всюду летают и многое видят, жаль только, что понять могут отнюдь не всё… А что, - она поглядела на него чуть насмешливо, - ты уже торопишься обратно?
Торопиться Жеану было некуда, но он всё равно поймал себя на том, что ему хотелось бы закончить со всем, с чем придётся, как можно скорее. Да, пусть все официальные дела уже сделаны, причём даже досрочно, и о них можно не беспокоиться, но ведь есть ещё Реми. Братишка отнюдь не глуп и далеко не так беспомощен, как считает мама, он взрослый самостоятельный человек, но он постоянно ищет приключений на свою голову – и находит ведь. Или это они его находят… Как бы то ни было, в Арке и его окрестностях Жеан без раздумий отпустил бы младшенького гулять самостоятельно хоть на все четыре стороны сразу, а здесь, в незнакомой среде, не присматривать за ним было как-то неспокойно. Пусть самую малость, но всё-таки.
Хотя, может, всё дело в привычке, и пора бы уже понять, что Реми давно уже не тот чересчур подвижный мальчишка, который вечно терялся и лез куда не следует…
- Если боишься заблудиться, не переживай, - успокоила не дождавшаяся ответа Алисия, - тут, чтобы сбиться с дороги, нужно хорошо постараться.
Она была права: местность от гор полого шла под уклон, предоставляя прекрасную возможность сверху вниз обозреть расстилающийся впереди лес, и отсюда было ясно видно, что единственная в поле зрения дорога пролегала по широкой просеке, которая за те десять лет, прошедшие со времён злополучных бранорских налётов, зарасти ещё, ясное дело, не успела.
День стоял ясный, видно было далеко… Жеан ладонью заслонил глаза от ослепительно-белого солнца и хмыкнул:
- Людей нет, говоришь?
За острым частоколом верхушек елей от земли к голубым небесам поднимался дым, причём поднимался не чёрными клубящимися столбами, какие появляются, когда жгут костры, а тонкими вьющимися струйками. Такие обычно вылетают из печных труб, спутать невозможно.
Чёрные брови Алисии озадаченно сдвинулись.
- Как странно, - сказала она. – Там никого не должно быть… Никого из наших. Едем, разведаем.
И, не дожидаясь своего попутчика, она рысью пустила лошадь по дороге, плавно идущей вниз.
Они ехали нечищеной просекой, и ехали долго – это только издали всё кажется маленьким, что лес, что горы… Солнце неторопливо ползло по небу, тени от деревьев неуловимо сдвигались, будто стрелки часов. Ручной сокол Алисии, по-видимому, неотлучно сопровождавший её, куда бы она ни пошла, то улетал куда-то, то возвращался, чтобы размытым серым пятном пронестись мимо и снова исчезнуть. И вот наконец впереди между голых ветвей мелькнула двускатная крыша, потом ещё одна и ещё…
- Деревня, - сказала Алисия. – Название из головы вылетело…
Ещё бы, селение уже добрый десяток лет стоит нежилым, тут кто угодно забудет, как оно называлось.
Похоже, дым был здесь единственным признаком жизни. А может, дымило и не отсюда вовсе? Покосившиеся, полуразваливающиеся дома неодобрительно смотрели на потревоживших их покой людей слепыми глазами заколоченных окон. Разве в таком месте вообще может кто-то обитать?
- А ну, стой! Вы кто такие?!
Зачем вообще было спрашивать, для Жеана осталось загадкой – всё равно ответом никто не интересовался. В следующий же миг крупный, диковатый на вид мужчина в меховой шапке самым грубым образом стащил Алисию с седла. Жеан успел спрыгнуть с Лисы, но и его тут же поймали; третий из точно из-под земли появившихся незнакомцев схватил рыжую кобылку за повод, та испуганно шарахнулась. Какая-то она всё-таки нервная, дома нужно будет подобрать Реми кого-нибудь поспокойнее, а то умение общаться с лошадями явно не входит в число его талантов…
Господи, Жоаннес Этье, нашёл, о чём думать, когда тебя, кажется, взяли в плен местные пещерные люди! Ну, или, может, не пещерные, но всё равно разных шкур в виде шуб, сапогов и шапок на них навешано столько, что хватило бы на две скорняцких лавки… Жеан зло дёрнулся, пытаясь освободиться – его не отпустили. Да уж, глупо было надеяться.
- Кто вы такие и зачем сюда явились?
На этот раз вопрос был задан совсем иным тоном, чем пару минут назад, и голос был другим. Таким голосом разговаривают люди, которые никогда ничем не бывают довольны и словно только и ждут повода прийти в ярость. Причём их гнев не обязательно будет сопровождаться криком и топаньем ногами, он может быть тихим и молчаливым, а оттого куда как более опасным. У одного из начальников Жеана голос был почти такой же, и подчинённые предпочитали обходить его десятой дорогой, лишь бы не попадаться ему на глаза…
- Нет, это вы скажите мне, - голос Алисии звучал вызывающе и резко, но лицо оставалось спокойным, - кто вы такие и что вы здесь делаете! От кого прячетесь здесь, в безлюдном лесу, и зачем?
Она обращалась к седому человеку лет пятидесяти с жёстким волевым лицом – Жеан заметил тонкий шрам, украшающий его скулу – и пугающе холодными глазами, который сейчас стоял перед ними, скрестив руки на груди.
- Ах, это же моя дражайшая сестра, - насмешливо произнёс кто-то справа. Посмотрев в ту сторону, Жеан увидел говорящего – тот был счастливым обладателем безошибочно узнаваемых чёрных глаз в комплекте с тёмными волосами и, следовательно, не мог быть никем, кроме как сыном госпожи так называемой ведьмы. На вид он казался старше Алисии, ему, пожалуй, было около тридцати.
- Вот уж не чаял здесь с тобой встретиться, - с неприятной улыбкой сказал ведьмин сын, коснувшись своих тонких чёрных усов. – Какими судьбами?
- Таль! – выдохнула Алисия, и её тёмные глаза сузились в опасном прищуре. – Я так и знала, что это ты переманил соколов, и ради чего! Кто ещё из моих братьев способен на подобную подлость! Я ведь помню, ты ещё в детстве соглашался на что угодно за деньги…
- Ошибаешься, - Таль покачал головой. – Дело не в деньгах, хотя они – приятное приложение… Дело в нашей матери. Понимаешь ли, милая Алиса…
- Не смей – называть меня – Алисой!
Жеан и не подозревал, что спокойная и нахальная Алисия способна рычать от бешенства, но она действительно рычала.
- Понимаешь ли, милая Алиса, - невозмутимо повторил её брат, - я, без сомнения, питаю своего рода уважение к нашей с тобой матери, но плясать под её дудку больше не намерен. Надоело! Она мной командовать больше не будет. И ты, кстати, тоже. Господин Геллерт, - обратился он к седому, - нам теперь никак нельзя отпускать эту девицу, а то она пожалуется маме. Как бы по-детски это ни звучало, ручаюсь, что свести с ней близкое знакомство вы не захотите.
- Она всё равно узнает, - жёстко сказала Алисия. – Матиэль уже летит к ней. Даже если ты пошлёшь за ним в погоню всех хищных птиц в округе, они его не догонят. Он всё ей расскажет, и, уж поверь мне на слово, она будет очень, очень недовольна.
Жеану показалось, или Таль при этих её словах действительно несколько побледнел, хоть и старался не подавать виду?
Пусть деревня и казалась мёртвой, вокруг уже собрался кружок откуда ни возьмись появившихся любопытствующих, преимущественно состоявший из рыжеволосых девушек в подбитых лисьим мехом плащах. Они были разными – постарше и помоложе, потолще и постройнее, хорошенькие и не особенно – но всё равно неуловимо похожими друг на друга, будто сёстры. Кое-где над ними, словно дубы над невысокой молодой порослью, высились «пещерные» товарищи в мехах с косматыми бородами и ружьями. Жеану показалось, что рыжие девицы поглядывают на мужчин со смесью насмешливого презрения и беспокойства на грани страха, да и вообще стараются по возможности к ним не приближаться.
- Что такое? Мы уже берём пленных? – раздвинув ряды зрителей, вперёд выступил усталый, небритый человек, возраст которого было сложно определить. – Бернар, мне кажется, вы перегибаете палку, война же ещё не началась. А за заложников здесь никто не заплатит, некому – ни одной живой души вокруг…
- Господин Келли, - Геллерт, или как там его назвали, даже не взглянул в сторону посмевшего вмешаться в разговор, но в его голосе зазвучала сталь, - это непозволительная фамильярность, что-то я не припомню, чтобы мы с вами пили на брудершафт! И мнения вашего тоже никто не спрашивал. Заприте их где-нибудь, - приказал он тем двоим, что до сих пор держали «пленных» (это словечко, как показалось Жеану, до странности хорошо подошло к ситуации), - я подумаю, что с ними делать…
- Здесь только у одного дома дверь с замком, - пискнула одна из девиц, - у того, в котором клетка…
- Значит, туда их и посадить! – припечатал Геллерт. – Они ничего не сделают. Главное – чтобы не сбежали.

Вечерело. Снег, который лучи заходящего солнца окрашивали в оранжевые тона, казался обманчиво тёплым, он навевал мысли о лете, светлом и жарком, когда наконец можно будет гулять хоть целый день, и… о рыжих волосах. Ярослава если и придёт сегодня, то опять лишь тогда, когда стемнеет. Как же мучительно долго тянется день, тянется и всё никак не закончится! И зима тоже не желает кончаться, такое чувство, что она просидела взаперти уже целую вечность!
Лунолика с тоской смотрела в окно. Из него было видно лес – их дом стоял недалеко от края деревни – и пустырь перед ним, занесённый чистым снегом, на котором никто за целый день не оставил следов. На улице наверняка очень холодно, а даже если и нет, маме всё равно покажется, что там стоит трескучий мороз. Ей всегда так кажется, иначе Лунолике можно было бы играть в снежки и радоваться коротким зимним денькам вместе с другими детьми, которых пускают гулять чаще, чем раз в две недели, и не укутывают в три шарфа.
Да зайдёт это солнце когда-нибудь или оно приклеилось к небу? Скорее бы ночь, скорее бы завтра, скорее бы весна…
Даже сквозь закрытую раму Лунолика услышала чей-то смех. Она приникла к стеклу, пытаясь разглядеть, кто же смеётся.
Вдоль стены соседнего дома крадучись пробирались три девушки. Одна из них держала в руках трепыхающийся мешок, другая, оглядываясь назад через плечо, пыталась сдержать смех, прикрыв ладошкой рот, но не могла перестать смеяться, а третья… третья внезапно остановилась и посмотрела прямо на Лунолику. Та испуганно отпрянула от окна, но девушка ласково ей улыбнулась, она вообще была не страшной, а, наоборот, очень милой, у неё были тёплые глаза цвета янтаря, а коротко остриженные кудрявые волосы отливали рыжей медью.
Оставив своих подружек, девушка подскочила к окну и, привстав на цыпочки, тихонько постучала в стекло. Мама запрещала Лунолике разговаривать с незнакомцами, но она вообще слишком много чего ей запрещала! Девочка торопливо отодвинула засов и открыла окно.
- Здравствуй, малыш, - полушёпотом сказала девушка. – Какая же ты красавица! А почему ты не гуляешь? Вечер сегодня такой красивый!
Лунолика замялась. Она не доверяла чужим, она вообще была робким ребёнком и избегала разговаривать с теми, кого плохо знала, но ей вдруг очень захотелось рассказать незнакомке и о том, что она и рада бы погулять, но её не пускают, и о том, что сидеть в четырёх стенах, не имея возможности пойти, куда хочется, очень обидно… Однако она не успела и слова сказать – девушка сама всё поняла.
- Заперли! – сокрушённо выдохнула она. – Бедняжка, тебя держат взаперти, точно принцессу в башне…
Девочка нерешительно кивнула. Когда она была помладше, она и впрямь любила представлять себе, что она – сказочная принцесса, которую держат в плену с намерением никогда не выпускать на волю. Правда, ни один прекрасный принц до сих пор не пришёл, чтобы её спасти. Вот Ярослава приходила… Спасти подругу она не могла, а вот развеселить – запросто, с ней и ожидая её коротать скучные дни в компании надоевших игрушек, книг, зачитанных до дыр, и непреклонной матери было не так тошно. У девушки, что сейчас стоит под окном, волосы рыжие, почти как у Ярославы, только темнее…
- Элайза, охота тебе с ней возиться! – окликнула одна из её спутниц. – Нужно идти, а то не ровен час, поймают, хвосты пооторвут!
- Ступайте, я догоню, - отмахнулась Элайза и снова обратилась к Лунолике, привстав на цыпочки под её окном:
- Пойдём со мной, малыш! Нам будет весело, вот увидишь. Я покажу тебе удивительные вещи, каких ты ещё никогда не видела, я буду заботиться о тебе… Мы будем с тобой как две сестры, хочешь?
Лунолика в растерянности молчала, обняв себя за плечи. Девушка улыбнулась ещё шире, показывая крохотные острые клыки.
- Ну же, решайся! – мягко сказала она. – Прямо сейчас. Мы с тобой уйдём, никто и не заметит, а когда заметят – не догонят. Никто никогда больше не посмеет запирать тебя дома, словно заключённую в тюрьме! Я не позволю, обещаю.
Её слова, мурлыкающие и нежные, звучали как завораживающая музыка. Не помня себя, девочка кивнула. Она хотела было тихонько прокрасться в прихожую и взять пальто, но Элайза остановила её.
- Незачем, малыш, - шепнула она. – Нельзя терять времени, пока будешь рядом со мной – не замёрзнешь… Давай, пока никто не видит и не слышит, вылезай ко мне. Не бойся, тут невысоко…
Будто во сне, Лунолика забралась на подоконник и свесила ноги наружу. Элайза ловко помогла ей спуститься, и они вдвоём поспешили в сторону темнеющего в сумерках леса.

- Я не понимаю этого, - заявил Жеан, который и правда отчаялся что-либо понять. – Это какое-то сумасшествие!
В доме, куда их привели, было едва ли теплее, чем на улице – стёкол в окнах, разумеется, не осталось. Может, выбиты, а может, хозяева, от страха перед Бранором снимаясь с обжитых мест, забрали их с собой – в деревнях стекло всё-таки удовольствие не из дешёвых. Спасибо хоть стены и доски на заколоченных рамах укрывали от ветра, и всё равно ночка в таких условиях обещает оставить незабываемые впечатления. Алисия, наверное, это понимала – когда её пытались втолкнуть в дверь, она так яростно вырывалась и отбивалась, что дядьке, которого приставили к дому часовым, чтобы с ней сладить, пришлось едва не на руках внести её внутрь, благо его немалый рост и её скромный вес позволяли.
Жеан взволнованно провёл рукой по волосам – а он-то наивно полагал, что ещё в школе избавился от привычки в тревоге совершать ненужные телодвижения! – и принялся шагать по комнате. Доски пола под его ногами, усыпанные сеном и какими-то опилками (такой смесью обычно сохранности ради набивают телеги, когда везут нечто хрупкое – так меньше риска разбить), гнусаво скрипели, со стен уныло смотрели пятна плесени. Словом, комната являла собой картину полного запустения… а посередине неё прямо на полу стояла огромная клетка, где на многочисленных жёрдочках молчаливыми рядами сидели понурые ласточки.
- Я не понимаю, - повторил Жеан. – Зачем им понадобилось всё это делать? Ловить их, куда-то везти…
- Как зачем? – фыркнула Алисия. Всё то время, что он метался туда-сюда, она преспокойно сидела на подоконнике. – Кому охота родную страну без весны оставить? Ты вообще слышал, как они разговаривают? Это же бранорцы!
Жеан не мог не согласиться с этим наблюдением. В Браноре и Ларелли от века разговаривали практически на одном и том же языке, расхождения если и были, то лишь незначительные, а вот выговор почему-то отличался разительно. Ларелли с бранорцем не спутаешь, он выдаст себя, стоит ему лишь рот открыть…
- Мы ждали войны, - рассеянно проговорил Жеан, - с тех самых пор, как их король данной ему богом и людьми абсолютной властью послал к чертям собачьим наших дипломатов и не захотел переговоров. Но кто бы мог подумать, что это будет не открытое выступление, а… ласточки… Алисия, - он повернулся к ней, - Алисия, что нам со всем этим делать?
- Попытаться освободиться самим и освободить их, - ответила она, кивая на клетку. – Всяко не сидеть и в потолок плевать!
Из дальнего угла донёсся звук, подозрительно напоминающий насмешливое фырканье.
Бернар Геллерт, – вроде бы того седого категоричного господина звали именно так – из опасения за судьбу своих птичек внешней охраной дома не ограничился. Внутрь, в компанию к пленникам, запустили одну из рыжих девиц. Та, судя по виду, была от этого не в восторге и откровенно скучала.
Алисия это заметила.
- Лиса, а лиса, - окликнула она. – Какая тебе радость торчать тут до утра? Ты здесь живёшь, должна всё знать… Открыла бы дверь. Ну, или ход какой показала. Так для нас для всех будет лучше.
- Изнутри не открыть, - равнодушно отозвалась девушка. – К тому же из меня воротник обещали сделать, если сбежите, так что будьте добры никуда не уходить.
- Мерзкое ты зверьё, - беззлобно вздохнула Алисия.
Никуда не уходить… Они и не уйдут, не получится. Когда за спинами пленных запирали дверь, старый ржавый замок издал такой странный щёлкающе-хрустящий звук, что Жеан всерьёз засомневался, сумеют ли сами господа бранорцы потом открыть его снаружи. На дверце клетки тоже висел замок, этот был новым, исправным и смазанным, что в отсутствие ключа ровным счётом ничего не значило. Прутья частые, не пролезешь, даже если не человек, а маленькая птичка…
- Как тебя звать хотя бы? – полюбопытствовал Жеан.
Девица смерила его странным взглядом исподлобья.
- Лисы не собаки, - бросила она, - им имена ни к чему.
- Из всех рыжих воровок Шаньяти имя себе придумала только одна, - усмехнулась Алисия. – Верно ведь?
Та, кого она, кажется, со всей серьёзностью называла лисой, ничего не ответила и отвернулась.
- А твоя мать? – вспомнил Жеан. – Ты же сама сказала, что она скоро узнает о том, где ты и с кем. Она наверняка придёт на помощь, ты же, как-никак, её дочь.
Алисия негромко рассмеялась.
- Ты плохо знаешь мою мать, - сказала она. – С большой долей вероятности она не станет мне помогать, и как раз-таки только потому, что я её дочь… Из всех неприятностей я должна сама выбираться. Не смотри на меня так непонимающе. Моя мама не такая, как многие другие родители, она с самого детства дала нам всем понять, что не собирается любить нас за одно лишь за то, что мы – её дети. Чтобы заслужить её одобрение, приходится постоянно доказывать, что ты его достоин… Мне немного полегче, чем братьям. Я – её единственная девочка, её младшенькая и к тому же её преемница, ко мне она бывает снисходительна, а с них спрашивает строго. И вот к чему это приводит… Ты слышал, что о ней говорит Таль. А о том, как жестоко она обошлась с Раймондом, я вообще стараюсь не думать, а то от этого зубами скрипеть хочется…
- Хотя бы с одним из братьев ты дружишь, - заметил Жеан. – То, как ты вчера защищала его перед матерью…
- Дело не в дружбе, - отмахнулась Алисия. – Не могу сказать, что я питаю к нему горячую любовь или что-нибудь в этом роде… Просто он ведь всё-таки мой брат. И всегда будет моим братом, что бы он ни натворил и каким бы ни был, мне этого не изменить. Кроме того, я не выношу несправедливости в любом её проявлении. Простить виновного и осудить того, кто ни в чём не виноват – паршиво уже само по себе, но наказывать невиновного дважды – просто чудовищно…
- Алисия, - Жеан присел на подоконник, и она подвинулась, чтобы дать ему место, - расскажи мне наконец, из-за чего Раймонд рассорился с матерью? Он не похож на человека, способного на страшные преступления.
- Ты всё равно не поверишь, - меланхолично отозвалась Алисия. – Это будет история о вещах, которые ты отрицаешь.
- Ну, пообещать поверить тебе я не могу, это зависит не от меня, - улыбнулся Жеан, - но даю честное слово выслушать, не перебивая, и ничего не оспаривать.
- Ладно, так и быть, - вздохнула девушка.
Она с ногами влезла на подоконник, подтянула колени к груди, обняв их руками, и начала:
- У меня шестеро старших братьев. Хьюго, маминому первенцу, сейчас уже почти тридцать восемь лет, Раймонд, самый младший, старше меня на два года. Я родилась седьмой. Семь – красивое число, волшебное… Без него редкая сказка обходится. Семь детей для ведьмы – в самый раз, не много и не мало, и символично к тому же... Но потом, через восемь лет после меня, на свет появился мой единственный младший брат. Ты с ним знаком… Его зовут Матиэль.
Жеану показалось, что он ослышался. Не может же быть, чтобы... Или всё-таки может? Ведь для Алисии превратиться в сокола не стоит ни малейшего труда…
- Восемь лет, восьмой ребёнок, - негромко продолжала она. – Согласись, это тоже необыкновенно, это тоже символично. Но мои братья не были рады прибавлению в семье и в один голос твердили, что лучше бы нам было остаться всемером. Должно быть, они с самого рождения Матти смотрели на него как на дополнитеьного конкурента за любовь матери, да она и в самом деле любила его больше других… Наверное, даже больше, чем меня, по крайней мере, иногда мне так казалось. Но даже несмотря на её защиту жилось ему несладко… У тебя ведь есть брат, младший, правда, но ты наверняка сможешь представить, каково это – когда у тебя не один старший брат, а целых шестеро.
Жеана периодически втягивали в споры о том, кому в семье приходится труднее – младшим или старшим. Младших, мол-де, больше балуют и многое им прощают, в то время как к старшим придираются и заставляют их против воли следить за вредными приставучими младшенькими; но в то же время старшим больше разрешают и больше доверяют, а младших чаще ущемляют и не воспринимают всерьёз… Какая бы точка зрения на самом деле ни была правильной, он прекрасно помнил, какой нежной и трепетной любовью он с полной взаимностью любил маленького Реми. Брат вечно дразнил его за то, что он любит учиться, насмехался над его очками и портил ему кровь тысячью других изобретательных способов, но и сам Жеан в долгу не оставался. Тогда он считал братишку откровенно глупым и ни на что не способным и завёл дурную привычку смотреть на него сверху вниз... У них постоянно вспыхивали споры и ссоры, и кончалось дело всегда одинаково – потасовкой. Кулаки были главным аргументом Реми, который уже тогда дрался гораздо лучше Жеана, и они убеждали на порядок эффективнее любого словоблудия.
Но шестеро старших братьев… Как вообще с этим жить? Некоторые и от одного-то старшенького из дома сбегают!
- Они постоянно находили, за что его упрекнуть, - тихо говорила Алисия, - к чему придраться… Раймонд особенно старался побольнее его уколоть – ведь до этого именно он был самым младшим, все шишки ему доставались, и ему хотелось выместить на ком-то всё, что на сердце накипело. Но в тот день, когда Матиэль ушёл… В тот день Раймонд действительно был ни при чём, он просто оказался рядом. Дело было позапрошлым летом, мы тогда жили вместе: я, мама, Раймонд, Матти и Фредерик с Джонатаном, мои старшие братья-близнецы… Последние трое затеяли очередную ссору, в ходе которой старшие сказали Матиэлю, что он – лишний в семье… что ему вообще лучше было бы не рождаться. Они много чего тогда наговорили, а ему было двенадцать лет – самый обидчивый возраст…
Говоря, Алисия не глядела на Жеана, она отвернулась к окну, будто смотрела сквозь доски.
- Он не возразил, не закричал на них, - сказала она, - он просто улетел, не сказав никому ни слова. Мы ожидали, что он остынет и вернётся на следующий день, но он не вернулся ни через день, ни через неделю… Мы не находили себе места – ведь все знают, что если слишком долго летать, забудешь, как стать обратно человеком, и больше никогда не сможешь сбросить перья… Прошёл без малого месяц, и мама принесла его на руке. Такой страшной, без шуток страшной я её ещё не видела. Досталось нам всем, даже мне. Братья, должно быть, до сих пор вспоминают тот разговор с ней, она умеет даже не ранить, не убивать, а пытать словами… Я до сих пор не знаю, что она сказала Раймонду – она почему-то решила, что он виноват в случившемся больше других – но он в тот же день исчез из дома и до сих пор ни разу там больше не появлялся… Мне стоило немалых трудов разыскать его в Гарде под крылышком у Волчонка. Кажется, сейчас он и сам уже поверил, что вина лежит на нём и только… И Матиэль тоже поверил. Я знаю, ты видел, что у Раймонда с лицом. Они… теперь квиты. Глаз за глаз и всё такое… Ты прекрасно представляешь себе, какие у соколов когти. И клювы у них тоже очень острые…
Некоторое время прошло в мучительном молчании. Жеану очень хотелось прервать его, но он не знал, отчаянно не знал, как.
- Я очень люблю и уважаю свою мать, - наконец сказала Алисия, и голос её едва заметно дрогнул, - я во многом хочу быть на неё похожа и надеюсь со временем стать ей достойной заменой, но иногда я просто её не понимаю. Неужели ей так хотелось потерять двух сыновей вместо одного?..
Жеан подавил вздох и откинулся на стену.
- Алисия, - вдруг спросил он негромко, - каково это – становиться птицей?
Она подняла голову и посмотрела на него. Ветер, пробирающийся в дом через широкие щели между досками на окне, едва заметно шевелил лохмотья её плаща.
- Я даже не знаю, как это объяснить, - она пожала плечами. – Я с детства это умела… Это как кататься на коньках: самое главное – не бояться упасть. Мы все так можем... Мы – то есть дети ветра.
- Так вот какого отца вы с Раймондом вчера упоминали, - догадался Жеан.
- Ага, его, - Алисия слабо улыбнулась. – Ты наверняка слышал, говорят, что ребёнка, имени отца которого не знает даже его мать, надуло ветром… Насколько я знаю, моя мама никогда не была замужем, да оно и понятно – местные боятся ведьм как огня, боятся уважительно, но в жёны одну из них точно не возьмут. Так что я полагаю, что в нашем с братьями случае поговорка могла иметь и вполне буквальный смысл… Поэтому-то мы можем не только становиться соколами, но и летать против ветра. Отец нас любит, он никогда не сломает нам крылья и не собьёт нас с пути…
- Да, меня с самого начала мучает вопрос, - Жеан чуть наклонился вперёд и легонько дёрнул за полу жуткого плаща, - этот твой плащеподобный кошмар как-то помогает тебе превратиться? Или зачем вообще ты его носишь?
- Ну, как сказать, - Алисия оправила складки серо-бурой ткани, - он помогает, это да. Но не потому, что он какой-то волшебный или ещё что… Просто с ним легче настроиться. Представить, что это не лохмотья на ветру трепещут, а перья… Взмахнуть не полой плаща, а крылом. Нет, на самом деле, можно и без него, но я пока плохо умею. Вот мама – запросто… Правда, она в последнее время очень мало сама летает, по большей части поручает мне. Я ведь у неё вместо соглядатая, она даже иногда называет меня своими глазами. Моё дело – путешествовать от деревни к деревне, смотреть, что где происходит, и рассказывать ей… Я из-за этого каждый год на новом месте живу. В Заречку только прошлой осенью переехала, а весной ещё куда-нибудь отправлюсь…
- То-то я гадал, почему не встречал тебя раньше, - заметил Жеан. – Я ведь каждый год проезжаю через Заречку, думал, что всех там знаю…
За окном темнело, в комнате тоже. Ласточки в полумраке не выдавали себя ни звуком, словно их и не было, девушка-лисица тоже сидела тише воды ниже травы, а может быть, она просто уснула. От скуки.
Неужели раньше утра их действительно отсюда не выпустят? В таком случае можно было бы тоже поспать, если бы не риск замёрзнуть…
Где-то очень далеко ухнуло, словно нечто большое упало с высоты, а две секунды спустя весь дом испуганно вздрогнул от фундамента до крыши. С потолка посыпалась пыль.
- Эй, это ещё что такое? – возмутился Жеан, отряхиваясь.
- В горах лавина сошла, - ровным тоном сказала лиса; значит, всё-таки не спала… – Бояться нечего, здесь это не редкость.
А, ну, раз так, всё понятно – дома, в Арке, Жеан не раз замечал, что даже сорвавшийся с крыши кусок льда производит довольно чувствительный удар о землю. А здесь и сами куски во много раз больше, и падать им с большей высоты…
- Как бы тут от них ничего не рухнуло, - с сомнением хмыкнула Алисия. – Здесь же всё ветхое уже, столько лет за домами никто не следил…
- А, да что за ними следить? – отмахнулась лиса. – Не убегут.

Едва зашло солнце, вернулась Элайза. Рихарду оставалось только подивиться расторопности лисичек: она и её подружки отправились в путь не далее как сегодня утром, а дойти собирались аж до самого тракта на Арк, дорога до которого, особенно пешая, ох как не близка. Ну да про лис говорят, что они ведают тайные тропы и всегда знают, где и как срезать путь…
Никогда не бывало, чтобы лисички возвращались из вылазок с пустыми руками, даже если посылали их только на разведку. Вот и сегодня они принесли добычу: в мешке, которым занялись две безымянных девицы, возмущалось что-то пока ещё живое и явно съедобное, а вот Элайза удивила всех: она привела с собой человеческую девчонку.
Крохе было десять, может, двенадцать лет, но уж никак не больше; одетая явно не по погоде, она, тем не менее, не дрожала от холода, большие синие глаза смотрели без удивления и без страха, ни на чём не останавливаясь. Стоило ей появиться в лисьей деревне, как рыжие девушки обступили её со всех сторон, восхищённо и умилённо переговариваясь – словно увидели не ребёнка, а, скажем, котёнка. Даже стоя поодаль, Рихард заметил выражение самодовольной гордости на личике Элайзы, которое точно говорило: «Завидуйте сколько хотите, я первая её нашла!»
Наблюдая за происходящим, Рихард испытывал смешанные чувства. Разумеется, ему рассказывали, что лисы иногда крадут детей. С одной стороны, наверное, правильнее было бы отнять у них девчонку, неизвестно ведь, что они с ней сделают; но с другой, он отнюдь не горел желанием возиться с ней, искать её родителей и объяснять им, что произошло. Ничего, вряд ли её убьют и съедят, и вообще ничего страшного с ней, скорее всего, не случится – за время общения с рыжими красотками Рихард имел шанс убедиться, что лисы тоже люди. Вот Лис – другое дело, но он в чадокрадстве замечен не был, он не разменивается по таким мелочам…
- Элайза!
А, вот и он, лёгок на помине.
При виде этой физиономии Рихарду почему-то всегда хотелось сплюнуть или хорошенько помыть руки. Верно в народе говорят, что почти никому не удаётся одновременно быть мужчиной, красавцем и рыжим. В том, что Лис рыжий, нет никаких сомнений, за мужчину он, может быть, тоже сойдёт, хотя и с натяжкой, а вот красивым его могут считать разве только его лисички, да и то лишь потому, что выбирать им особо не из кого. Ещё бы – из всех лисов на свете на двух ногах ходит только он один.
- Элайза, - строго повторил Лис, - что это такое ты привела? Тебя что, давно вверх ногами на дереве не вешали?
Как только он заговорил, девицы, ворковавшие над человеческим дитём, мгновенно умолкли, на хорошеньких кареглазых личиках нарисовалось выражение почтительности и покорного восхищения. И лишь во взгляде Элайзы не возникло и тени подобострастия. Она притянула девочку к себе, обняла её за плечи и с улыбкой промолвила, склонив голову на бок:
- Да ладно, тебе что, жалко? Никто меня не поймает, я следы замела. Она всяко нас не объест и будет послушной, это я обещаю.
- Тебя не поймают – на других отыграются, - назидательно произнёс Лис, - Людям же все лисы на одно лицо! К тому же знаю я тебя – денёк поиграешь и бросишь. Кто потом будет с ней возиться? Чтобы к завтрашнему же утру вернула это безобразие на место!
- А вот и не верну! – Элайза капризно надула губки. – Я дам ей шкурку, из неё выйдет хорошенький черно-бурый лисёнок. Мой собственный! Знаешь, как давно я черноволосую девочку искала, которой бы бурый мех подошёл? Из рыжего ведь чёрного не сделать!
Лицо Лиса оставалось равнодушным и непреклонным, но Элайза не сдавалась.
- Ну пожалуйста, Лис! – взмолилась она. – Можно, я её оставлю? Ты вообще когда-нибудь видел черно-бурых лисиц? В мире не найти существ красивее!
Восхищение рыжих лис черно-бурыми ни для кого не было секретом, равно как и их жгучая ненависть к браконьерам, истребившим серебристо-чёрных красавиц ради ценных шкурок. Лисий народ очень тяжело переживал эту трагедию и, кажется, до сих пор до конца не пережил. А сейчас лисичкам и вовсе не позавидуешь: их предводитель связался с Геллертом, который, в свою очередь, спутался с местным браконьерством, и бедняжкам приходится жить бок о бок с людьми, которым ничего не стоит сделать из них лисий воротник. Девочки недовольны, они боятся и злятся, но возразить Лису не смеют… Как клыкастому мерзавцу удалось добиться их полного повиновения? Ведь он, если не брешут, вообще лис только наполовину, отец у него был человеком, и далеко не самым великим…
- Ладно уж, так и быть, - смилостивился рыжий выродок. – Только чтобы она у тебя без присмотра не болталась! За людьми глаз да глаз нужен…
Элайза едва в ладоши от радости не захлопала, а Лис, тут же потерявший к ней всякий интерес, отвернулся и пошёл дальше по своим делам. Никто не знал наверняка, кем эти двое друг другу приходятся: не то друзьями, не то любовниками, не то братом и сестрой… А то, как знать, и тем, и другим, и третьим – всё вместе. Доподлинно было известно лишь то, что Элайза, верная помощница Лиса, примкнула к нему первой и оставалась с ним с тех самых пор, когда ему ещё не подчинялись все хвостатые и рыжие в округе. Да и он ценил её больше других…
Хотя непохоже, чтобы он вообще умел и хотел кого-нибудь ценить. Да, пусть Лис велит своим подданным быть осторожнее и не попадаться людям под горячую руку, пусть он вроде даже заботится, чтобы они все были сыты и имели какую-никакую крышу над головой (хотя с этим-то в заброшенных приграничных деревнях как раз нет никаких проблем)... Несмотря на всё это, Рихард готов был поклясться, что, когда рыжему полукровке сообщали о том, что одну из его лис, скажем, загрызли волки или убили охотники, он не испытывал по этому поводу ровно никаких эмоций. Он ни капельки не скорбел и даже не сожалел о том, что в его полку убыло добытчиков и шпионов. А и правда, зачем?.. Мало, что ли, лис в окрестных лесах, и мало ли ещё родится следующей весной?
Проходя мимо Рихарда, Лис вдруг на мгновение замедлил шаг, бросил на него взгляд ржаво-оранжевых, звериных глаз и усмехнулся.
Эту его усмешку Рихард ненавидел всеми фибрами души. Чего бы он только ни дал, чтобы стереть с наглой рожи дурацкую ухмылку, даже если ради этого её придётся отрезать вместе с головой! Он никогда не был жестоким человеком, но рядом с Лисом на него всегда нападали живодёрские настроения. Ведь именно из-за этой твари он мёрзнет здесь, в чужой стране, да ещё и под постоянным бдительным надзором многоценного куратора Геллерта, способного и самого терпеливого человека в мире довести до самоубийства.
Будем честными, приходится признать, что, несмотря на многолетнюю вражду, бранорцы и ларелли мало чем отличаются друг от друга. Ладно язык, ладно чудны́е имена, каких не найдёшь ни в одном церковном каноне – так ведь и суеверия по ту и другую сторону от границы одинаковые. В Браноре точно так же, как и здесь, верят в чудодейственную силу орешника, якобы отгоняющего нечисть, в зверей, сбрасывающих шкуры, и приход весны точно так же связывают с прилётом её вестниц-ласточек. Даже самые рациональные люди, которые отрицают народные верования, объясняя природные явления с точки зрения науки, а отнюдь не вмешательства высших сил, враждебных или наоборот – даже самые рациональные люди где-то в глубине души не могут быть полностью не согласны с мудростью веков. Иначе чем объяснить, что приближенные к королю лица, проверенные, разумные и респектабельные господа, привыкшие нести ответственность за целое государство, с такой готовностью поверили явившемуся к ним из-за границы нахальному рыжему проходимцу, заявившему, что он-де при помощи волшебства поможет им захватить такие желанные земли на северо-востоке Ларелли? Хотя, как знать, может, Лиса не подняли на смех просто потому, что все другие средства уже были испробованы и оказались бесполезны…
Как бы то ни было, государственная верхушка всерьёз занялась разработкой идеи одержать верх над непокорным соседом при помощи ласточек. Вернее, их полного отсутствия. План был составлен и официально, хотя и без огласки, одобрен, на него выделили финансирование, выдвинули людей…
И тут-то на сцене появился Рихард Келли.
Почему именно он? Он и сам не раз и не два задавался этим вопросом. Серьёзные господа, с которыми он имел ряд бесед, тоже весьма серьёзных, объяснили, что им нужен был человек, не ограниченный канцелярским мышлением и не обременённый чрезмерным количеством моральных принципов, а он как раз представляется подходящей кандидатурой. Сам Рихард для себя решил, что это небесная кара за все его прегрешения вольные и невольные. Он никогда не думал, что будет соглашаться со святошами, но как же они оказались правы, говоря, что все людские беды даются нам свыше за жизнь неправедную…
Жизнь Рихарда действительно никак нельзя было назвать праведной. На кривую дорожку он ступил ещё лет десять назад. Началось всё с тайного импорта в столицу одной весьма редкой и ценной травы, произрастающей на нескольких крошечных заморских островках и более нигде в целом мире, которая, если её курить, способствовала расширению границ сознания, а дальше пошло-поехало… Он не гнушался ничем от карточного шулерства до крупных краж со взломом, и убивать тоже пару раз доводилось, хотя чаще дело доходило только до избиения. Однажды ему даже случилось устраивать похищение, правда, до убийства заложника, вернее, заложницы в тот раз не дошло – её в две ночи поседевший супруг успел вовремя заплатить выкуп.
Рихард не обманывал себя; он прекрасно знал, что в преступной жизни нет и капли той пресловутой воспетой мечтателями жестокой романтики, и ничуть не сомневался, что когда-нибудь он накопит денег и со всем этим завяжет. Купит дом, может, даже где-нибудь в деревне, около речки, берега которой заросли серебристыми плакучими ивами. Заведёт семью… Вот только деньги, которые ему удавалось добыть, утекали сквозь пальцы не хуже воды или мелкого песка, и «завязку» снова и снова приходилось откладывать до лучших времён. Вот и дооткладывался…
Попался Рихард до того обидно, что даже вспоминать не хотелось – зло на себя брало. Одно потянуло за собой другое, и вскоре он понял, что скрывать больше ничего не удастся. За тот огромный набор серьёзных и не очень нарушений закона, который за ним числился, ему светил Урэтт на долгие годы, добро если не на всю жизнь. Но только он вздумал прощаться со свободой, спасение пришло со стороны тех, кто его поймал. Хотя было ли это спасением, можно ещё поспорить…
Ему недвусмысленно намекнули, что правосудие готово закрыть глаза на самые серьёзные его проступки, если Рихард Келли проявит себя достойным гражданином и сослужит добрую службу государству. Тем более что и требуется-то от него самая малость: победить несколько сотен птиц, а ещё столько же поймать и привезти обратно в Бранор.
Рихард как-то раз бывал на экскурсии в Урэттской тюрьме, и при одной только мысли о том, чтобы попасть туда заключённым, у него мороз пробегал по позвоночнику. Так что если бы его в тот момент попросили в обмен на снисхождение достать с неба луну, он и то не отказался бы. А тут за каких-то ласточек пообещали не только простить, но, может, даже наградить. Предложение больше походило на подарок судьбы, чем на правду.
Только потом Рихард понял, с чем именно будет сопряжено это задание, но тогда выходить из игры было уже поздно, и он сам не заметил, как втянулся в водоворот сверхъестественной мути. Скажи ему кто-нибудь ещё прошлой осенью, что женщины умеют превращаться в лис и обратно, а метель разговаривает – он не поверил бы и поднял выдумщика на смех. Теперь не верить не получалось, равно как и не слушать, что шепчет ночами беснующаяся вьюга…
Кстати, даже странно – полночи уже прошло, а ветер так и не поднялся, словно затаился. Даже снег не идёт… А ведь конец холодов вроде как обещали никак не раньше равноденствия, которое здесь празднуют так, словно последний день живут. Или нет, не так, последний день жизни здесь – это равноденствие осеннее, праздник грустный и тревожный, а весной жизнь только начинается, каждый год заново.
Лисички куда-то разбежались, но вряд ли спать – они животные частично ночные, в отличие, кстати, от человека. Почему сам Рихард Келли до сих пор торчит тут, подпирая стенку, и мёрзнет на улице вместо того, чтобы с отвращением пойти в любой из полуразвалившихся домов вокруг и поспать, пока ещё есть время? А то утром придётся подниматься ни свет ни заря, снова грузить клетку на телегу, упаковывать её, чтобы на кочках не подбрасывало, и ехать дальше. Одна радость – граница уже близко, в родной земле всяко веселей, чем в чужой, даже самой дружелюбной и изобильной…
Рядом заскрипел снег – мимо Рихарда прошёл сын ведьмы, оранжевый свет фонаря, который он нёс в руке, освещал усатое самодовольное лицо. Этот тоже тот ещё тип… Лис – другое дело, он хотя бы не человек, может, совесть ему от бесхвостого родителя по наследству не передалась, и это отнюдь не его вина. Да и по глазам видно – он плетёт интриги не просто так, а ради какой-то желанной и стоящей цели, хотя Рихард ни за что не хотел бы знать, какую именно собственную выгоду Лис преследует – наверняка ничего хорошего для других из неё не выйдет. А Таль предал родину и семью за такую пошлую вещь, как деньги. Да, он на стороне Рихарда и помогает ему, без его соколов поймать ласточек живьём вряд ли вообще получилось бы, но всё равно как-то неприятно…
Куда он, интересно, направляется? А, ясно – поднялся на крыльцо дома, куда Геллерт определил «пленных», сказал несколько слов часовому и вошёл… Решил проведать сестру, не иначе.
Рихард вздохнул про себя и пошёл спать.

Жеану казалось, что ночь длится уже несколько часов, но проверить эту догадку не представлялось возможным. Что в комнате, что на улице было темно, хоть глаз коли; он с трудом различал силуэт Алисии, сидящей прямо перед ним.
Им так и не удалось ничего поделать с замком на клетке. Жеан вообще не мог назвать себя мастером взлома, к тому же в доме, где уцелела почти вся крупная мебель, совсем не осталось никакой утвари, и вокруг не нашлось ничего длинного и прочного, что можно было бы попробовать сунуть в скважину.
Замок на входной двери натужно заскрипел и закашлял, видимо, открыть его действительно оказалось труднее, чем закрыть, но в конце концов он поддался, и дверь отворилась. На пороге стоял брат Алисии, в его руке, необычайно ярко в окружающей темноте, горел фонарь. Пришёл проверить, не сделали ли они чего плохого их драгоценным ласточкам?
- Таль, - вместо приветствия сказала Алисия, - выпусти нас, а? Мы тихонечко уйдём, и всё. Матиэль, конечно, уже рассказал маме, что ты натворил, но я скажу ей, что он ошибся, просто неправильно всё понял… Как думаешь, кому она больше поверит, ему или мне?
Её голос звучал доверительно-заговорщицки, словно её брат случайно разбил дорогую хрустальную вазу, а Алисия обещала его не выдавать и предлагала свалить всё на пробегавшую мимо неловкую кошку.
- Замолчи, - сквозь зубы процедил Таль, - у тебя ничего не выйдет, - и он развернулся было, чтобы уйти обратно, но Алисия бросила ему вдогонку:
- Эй, хотя бы фонарь нам оставь!
И, как ни странно, Таль подчинился. Он молча поставил фонарь на стол, на который не позарились мародёры, утащившие из дома многое другое, и вышел. С душераздирающими звуками замок снова защёлкнулся.
- И зачем приходил?.. – меланхолично вздохнула Алисия.
Разговор как-то не завязался, и дальше снова сидели молча, хотя даже молчать со светом стало повеселее и как будто не так холодно. Их компаньонка-лисичка мирно спала, свернувшись клубочком в своём углу, Алисия снова смотрела сквозь доски, а Жеан мёрз и гадал, что их ждёт дальше…
Вдали снова бухнуло, да ещё как! Ему показалось, что пол подпрыгнул; фонарь, ненадёжно стоявший на самом краю стола, упал на пол. Звякнув, стеклянная колба разбилась, слабый оранжевый огонёк, осмелев, с фитиля перекинулся на рассыпанные по полу солому и стружку.
Мгновенно выйдя из раздумий, Алисия молниеносно вскочила на ноги и попыталась задушить огонь, накрыв его плащом, но толку от этого оказалось мало: она потушила несколько язычков, но пламя плясало уже по всему полу. Почувствовав запах гари, лиса с криком проснулась и забилась ещё дальше в угол. Звери боятся огня, это, видимо, от количества конечностей не зависит…
С пола огонь уже начал перекидываться на мебель. Алисия ринулась к клетке, Жеан – к дверям. После нескольких ударов кулаком, от которых, судя по ощущениям, его пальцы пострадали больше, чем доски, снаружи послышалось движение, и недружелюбный голос осведомился:
- Эй вы там, чего расшумелись?
- Мы тут горим, - доверительно сообщил Жеан. – Вы, конечно, можете резонно предположить, что это наша хитрость, и мы лжём, чтобы удрать, но лучше на окно взгляните – дым соврать не даст!
- Открывать не велено! – отрезал невидимый часовой. – Господин Геллерт будет недоволен.
Жеан скрипнул зубами. Такой, пожалуй, и правда не откроет, побоится гнева начальства… Попробовать, что ли, выбить доски из какого-нибудь окна? Но они приколочены даже не на совесть – намертво…
- А он будет доволен, если его ласточки сгорят?! – зло крикнула Алисия, возясь с замком
За дверью некоторое время было тихо, должно быть, охранник мялся в нерешительности, не зная, что делать. Потом послышались его тяжёлые удаляющиеся шаги. Он что, пошёл искать кого-нибудь рангом повыше и просить указаний и разъяснений?!
Лисичка, на лице у которой была написана откровенная паника, сумела перебороть себя и вдоль стенки, перепрыгивая через огненные язычки, пробраться из глубины комнаты поближе к дверям. Она вся дрожала, а в глазах, расцвеченных отблесками пламени, читался ужас.
Становилось жарко, как в прямом смысле, так и в переносном. Огонь уже лизал потолочные балки, помещение заволакивали клубы тяжёлого чёрного дыма. Жеан закрыл лицо рукавом, стараясь не терять головы; не хватало ещё насмерть угореть во вражеском лагере! А вот некоторые ласточки, судя по всему, такой судьбы не избежали – несколько птичек уже попадали с жёрдочек и безжизненно лежали на полу клетки. Чёрт побери, да когда же всё это кончится?! Половину и так уже убили, теперь не хватало потерять ещё и вторую. Весна весной, но уничтожать целый вид для того, чтобы побольнее укусить неугодного соседа – это слишком…
Алисия, сосредоточенная и бледная, прикусив губу, всё ещё колдовала над дверцей клетки, и – о чудо! –она наконец открылась. Однако, похоже, было уже поздно. Одуревшие от жара и дыма птички и не думали вылетать на свободу, хотя какая это свобода – быть запертым в горящем доме даже хуже, чем в клетке.
В замке зашуршали ключом, и входная дверь распахнулась настежь. Огонь, радуясь притоку свежего воздуха с улицы, взревел и поднялся ещё выше, но это было уже неважно. Жеан спешно выскочил на улицу, пропустив перед собой бедную лису, которая пулей слетела с крыльца. Господа в меховых одеждах уже сформировали цепочку, впрочем, не слишком организованную, откуда-то передавали вёдра с водой… Может, если постараются, потушить и удастся, вот только зачем? Разве что чтобы не дать огню распространиться, ведь даже если этот дом выгорит дотла, в распоряжении бранорцев и их приспешников останется множество других, не в этой деревне, так в соседниъ… Стойте, но где же Алисия?!
Жеан спешно обернулся – дочка ведьмы стояла на пороге, вцепившись в дверные косяки так, что аж пальцы побелели, а за её спиной вовсю полыхало ненасытное пламя. Если так пойдёт и дальше, скоро крыша может рухнуть, это не шутки…
- Уходи оттуда! – заорал Жеан. – Чего ты медлишь?!
- Я не могу! – прокричала в ответ Алисия, и в её голосе звучали слёзы. – Тут крыльцо… орешник… я не могу… Я – не могу – переступить порог!
Жеан сам не понял, что двигало им, он просто знал, неизвестно откуда, но знал, что нужно было сделать. Он взбежал на крыльцо, и, хотя никогда не был силён физически, подхватил Алисию на руки и отпустил обратно только на утоптанном снегу.
Она покачнулась и судорожно закашлялась – немудрено, надышалась дыма. Жеан поддержал её под локоть, другой рукой снимая закоптившееся очки. В воздухе, словно серый снег, летал пепел, нестерпимо пахло гарью.
- Там орешник под крыльцом, - с трудом выговорила Алисия, переведя дыхание. – Если закопать под крыльцом три заговорённых ореховых прутика, ни одна ведьма твой порог больше не переступит… Никогда. Даже если заболеет ребёнок, даже если в доме поселится кто-то, кто любит холод, и нужно будет его прогнать, даже если раскаешься и сам будешь просить, чтобы она вошла… Поэтому я и лазаю через окна… Стану ведьмой – будет нельзя, по рангу не положено. Здесь уже десять лет никто не живёт, прутики давно истлели в земле, а волшебство осталось…
- Но как-то ведь ты вошла, - удивился Жеан.
- Ты же видел, - Алисия слабо улыбнулась, - этот громила меня чуть не на руках через порог перенёс… Словно на свадьбе.
Жеан весело фыркнул. На какое-то мгновение ему стало смешно, но лишь на мгновение – после он вспомнил о ласточках.
- Неужели ни одна не выбралась? – проговорил он вслух.
Алисия провела рукой по лицу, отбрасывая прядки растрепавшихся коротких волос, и показала ему что-то, завёрнутое в полу её плаща. Ласточку, маленькую и едва живую.
- Одна, - прошептала она чуть слышно.
Ночь разрезал соколиный крик, и возникший из темноты Матиэль опустился на плечо сестры. Даже не верится, что эти страшные когти, оставившие шрамы на лице его старшего брата, совсем не ранят Алисию…
- Матти, - хрипло проговорила она, держа ласточку на раскрытых ладонях, - пожалуйста, отнеси её Раймонду… Но только осторожно, чтобы живой добралась, слышишь?
В ответ сокол издал череду звонких чириканий, после чего бережно подхватил чёрную птичку и улетел прочь.
Лицо Алисии стало озабоченным и серьёзным.
- Он говорит, в Заречке какая-то беда, - сказала она, оглядываясь по сторонам. – Как дети малые, ни на минутку нельзя оставить без присмотра… Нам нужны лошади. Не обязательно наши, любые. Надо спешить…
Жеан кивнул. Люди вокруг боролись с огнём, суетились, что-то кричали, нецензурно ругались, дом полыхал, что твой факел… Кажется, все и думать забыли о сбежавших пленниках, но задерживаться здесь всё равно не стоило.
Едва они с Алисией устремились на поиски лошадей, как крыша дома за их спинами провалилась внутрь коробки обугленных стен, подняв высоченный сноп красных искр.

Где она, как сюда попала? Что происходит?!
Из окна дома напротив вдруг повалил дым, вокруг забегали и задвигались, кто-то налетел на Лунолику, грубо её толкнув, и она словно очнулась от сна наяву. Где Элайза? Элайза? Кто это? Не вспомнить… Почему только что был закат, а сейчас уже ночь, и она не дома и даже не в Заречке, а в каком-то незнакомом ей месте, чужом и страшном? И почему так холодно?
Ночь стояла морозная, и у Лунолики от холода застучали зубы – ещё бы, ведь она была без пальто! Ноги в домашних туфельках промокли от снега и окоченели так, что она их не чувствовала. Мимо промчалась какая-то рыженькая девушка, цвет её волос напомнил о ком-то другом, о чём-то другом… Ей что-то обещали, но кто? Когда? И что теперь делать?
Не помня себя, Лунолика бросилась бежать прочь от горящего дома. Суета и шум остались позади, теперь вокруг не было ни души, только жуткие, покосившиеся мёртвые дома с заколоченными окнами и чёрными провалами дверных проёмов. Девочка уже запыхалась, но останавливаться было страшно. Вскоре дома кончились, их сменили деревья; ещё некоторое время Лика бежала, оступаясь и проваливаясь в глубокий нехоженый снег, потом перешла на шаг.
Как назло, поднялся ветер, завывая, закружил вокруг пелену снежинок, всё ускоряя темп. Мама запрещала Лунолике гулять в метель, даже днём, что уж говорить о ночи… Снег застилал глаза, мешая смотреть, стволы деревьев превратились в размытые серые силуэты. Девочке хотелось остановиться, но она упорно продолжала бороться с ветром и идти вперёд, сама не зная куда. Она понятия не имела, в какой стороне дом и далеко ли до него, более того – даже пожелай она вернуться обратно в полузаброшенную деревню, она не смогла бы отыскать дороги.
Ветер донёс до неё какой-то странный звук. Что это? Треск или… рык? Лунолика в страхе замерла, и вдруг из снежной пелены прямо на неё вывалился огромный бурый медведь.
От неожиданности и ужаса она с криком упала в снег, попыталась было отползти назад, но упёрлась спиной во что-то твёрдое, должно быть, в пень… Щекам стало холодно от слёз, хотя Лика и не понимала, что плачет, а медведь медленно и грозно встал на задние лапы, готовясь обрушиться на неё…
Но он не успел. Откуда-то сбоку стрелой вылетела другая тень, стремительная и грациозная. Волк… волчица! Распластавшись в невероятном прыжке, она впилась зубами в горло медведя, её рык смешался с его рёвом злобы и боли.
Боясь пошевелиться, Лунолика наблюдала за поединком. Медведь был сильнее и больше, но волчица повисла на нём, вцепившись в его шкуру мёртвой хваткой. Вдруг что-то отделилось от головы бурого и упало в снег… Меховая шапка! Не может быть! Тот, кого она приняла за медведя, на самом деле оказался человеком, страшным, огромным, но человеком… Он попытался оторвать от себя волка, но зверь клацнул зубами, и мужчина, нелепо раскинув руки, лицом вверх упал на землю, да так и остался лежать без звука и без движения.
Волчица отошла от него, облизнулась, потянула носом воздух и неторопливо направилась к Лунолике. Девочка вжалась спиной в свой пень; от страха она почти не чувствовала цепенящего холода. Снег не позволял разглядеть зверя, давая увидеть только его силуэт, и этот силуэт вдруг удлинился, выпрямился, становясь похожим на человеческий…
Из темноты и метели выступила Бонифация. Её сильные плечи покрывал плащ из волчьей шкуры, вывернутый мехом наружу.
- Вот ты где, потеряшка! Я с ног сбилась, пока тебя искала…
Не успела Лунолика опомниться, как охотница подхватила её на руки и завернула в свой плащ. Хотя мех был холодным и мокрым от снега, ей сразу стало спокойно и тепло. Охотница нашла её, она – своя, она – друг, а значит, теперь всё будет хорошо…

...

Лекочка: 05.03.13 22:24

Нэши, спасибо за продолжение Столько оборотней на квадратный сантиметр мне очень понравилось И вообще событий много К чему все придет пока совершенно не понятно) Герои интересные, загадочные через одного, а то и чаще Где водится такой муз, который нашептывает тебе такие сюжеты?!!!!!

...

BNL: 23.03.13 14:19

 » Часть I, фрагмент №4.1

Реми добрался до Заречки только на следующее утро. Вообще-то путь от Расколотого Дуба был недлинным, но возня с браконьерами, дальнейшую судьбу которых нужно было решить, до ночи задержала там весь отряд. Дело осложнилось ещё и тем, что один из пойманных и связанных живодёров, тот, похожий на медведя, под вечер как-то умудрился сбежать, причём, судя по всему, верёвки он попросту сбросил, не утруждая себя развязыванием узлов… Даже следов найти не удалось, по крайней мере, человеческих.
Ехать ночью было как минимум неблагоразумно, хотя погода едва не до самого утра стояла до странности тихая, так что волей-неволей пришлось ночевать прямо там, благо, гостеприимные поселяне с радостью приняли ландграфа и его «свиту» в свои дома. Хорошо всё-таки, когда люди, которыми ты управляешь и за которых ты отвечаешь, тебя любят…
Реми никогда не относил себя к разряду так называемых жаворонков, однако сегодня он по собственной доброй воле поднялся затемно. Рано вставать он не любил категорически, но выслушивать нотации ему нравилось и того меньше, а если окажется, что Жеан добрался до назначенного им места встречи раньше брата, выговора не избежать... Интересно всё-таки, на что Алисия его подбила и, главное, как – уж с кем-с кем, а с разными оборотнями старший дружбы никогда не водил.
Светило свежевставшее солнышко, где-то чирикали невидимые птицы – дурочки даже в Арке уже в феврале начинают приветствовать весну, не понимая, что до неё ещё жить и жить, мёрзнуть и мёрзнуть. Плюшка, по-видимому, нисколько не скучающая по своему обычному седоку, шла не торопясь, но и отнюдь не медленно, так что путь, больше похожий на увеселительную прогулку, занял совсем немного времени – и трёх часов не прошло, как Реми въехал в Заречку. И в первую же секунду подивился тому, как там было пусто.
Два дня назад вечером безлюдье было объяснимо – всё-таки ночь стояла на дворе, ночью не гуляют и не работают, но сейчас-то куда все подевались? Плюшка шагом двигалась по улице, Реми озирался и прислушивался – тщетно, вокруг не было ни души. Наконец до его слуха долетел невнятный отдалённый звук – летом его можно было бы принять за шелест листьев, но зимой голые ветки так не шуршат… А вот множество человеческих голосов, говорящих одновременно, издали производят именно такой эффект.
Реми тронул поводья, заставляя лошадь идти быстрее, и, чем ближе становился источник звука, тем сильнее его одолевали нехорошие предчувствия – многоголосый галдёж доносился со стороны дома старика Йоханнеса! Приблизившись настолько, что в общем потоке звука можно было различить отдельные голоса, Реми спешился, наскоро привязал Плюшку к столбику чьего-то забора и поспешил дальше на своих двоих.
Картина, открывшаяся ему, заставила его всерьёз усомниться, бодрствует ли он – слишком уж всё походило на бредовый сон. Вокруг дома Ярославы и её названного деда собралась едва не вся деревня. На лицах были написаны где растерянность, где гнев, всё что-то говорили, выкрикивали, спорили друг с другом. Особенно усердствовала растрёпанная простоволосая женщина, стоящая перед толпой. Дородная, высокая, с искажённым яростью покрасневшим лицом, она так и сыпала словами, правда, разобрать, что именно она говорит, у Реми не вышло. Двери домика были раскрыты настежь, силой выбитые засовы болтались на честном слове, одно из окон тоже разбили; изнутри доносились тяжёлые шаги вперемежку с грохотом роняемой мебели.
А у крыльца – у Реми потемнело в глазах – у крыльца молодой белобрысый парень с сильными толстыми руками и бородатый коренастый мужчина держали в объятиях отчаянно отбивающуюся Ярославу.
Её рыжая коса распустилась, и волосы рассыпались по плечам, а лицо, белое как снег, было мокрым от слёз. Она рванулась было и почти сумела освободиться, но парень крепко сжал её руку повыше локтя, не давая убежать. Бородатый схватился за шнурок на девичьей шейке, срывая с неё пузырёк с засушенным красным цветком.
- Это что, волшебный амулет? – пискнула какая-то женщина.
Бородатый ухмыльнулся, бросил медальон на снег и припечатал сверху каблуком. Беспомощно хрустнуло стекло, иван-чай, благодаря которому лето для Яры не кончалось никогда, смялся и смешался со стеклянной крошкой.
Из дверей тем временем высунулась растрёпанная голова и гаркнула:
- Нету её там!
- Хватит, Берислава! – выкрикнул чей-то мужской голос. – Ты же девчонку ещё малышкой знала, не лиса она вовсе!
- Лиса! – с надрывом вскрикнула та самая растрёпанная женщина, что горячилась больше всех. – Она нас всех обманула, всех! Поднимите ей юбку, увидите, что она хвост под ней прячет!
Наверное, сначала нужно было попытаться разобраться, что горит и из-за чего весь сыр-бор. Наверное, сначала нужно было спокойно попросить их отпустить Ярославу и тихо разойтись по домам. Наверное, сначала нужно было попробовать разрешить дело миром. Наверное, любой благоразумный человек так и поступил бы. Но Реми на это не хватило.
Его посетило чувство дежа вю. Лисы, люди, хвосты – всё было совсем как вчера, с одной только разницей: он не имел к браконьерам никаких личных претензий и просто хотел их обезвредить, а жителей Заречки, всех этих мирных порядочных людей, которые наверняка усердно трудятся и живут по совести, он сейчас ненавидел. Да так горячо, что, дай ему сегодня кто-нибудь в руки вчерашнее ружьё, он бы ни секунды не колебался. Это же надо, поднять руку на девочку, которая никогда не делала и не желала никому ничего плохого, у которой нет ни родителей, ни братьев, чтобы её защитить!.. Обвинить её в чём-то несусветном, разгромить её дом, обидеть, унизить, опозорить!
Да уж, в этой поездке, начавшейся так мирно, его боевые навыки наконец-то пригодились. Реми сам не успевал осознать, как двигается, всё происходило мгновенно: раз – руку засаднило от удара, белобрысый парень отпустил добычу и отступил назад, зажимая рукой нос, из которого ручьём хлещет кровь – два – бородатый мужик согнулся пополам после того, как Реми двинул его локтем под дых – три – освобождённая Ярослава смотрит на своего спасителя широко раскрытыми глазами, словно боится поверить, что кто-то действительно встал на её сторону… Реми мягко подтолкнул её назад, себе за спину, загораживая подругу от толпы и в особенности от бабы с красным лицом.
Все глаза теперь устремились на него. На некоторых лицах отразилось одобрение – видимо, кошмарный балаган всё-таки нравился не всем –, но немало было и тех, кто явно не обрадовало неожиданное вмешательство постороннего. Товарищ с разбитым носом был не единственным, кто испепелял Реми угрожающим взглядом, и он вдруг понял, что если праведный гнев крикливой женщины и тех, кого она науськивает, в ближайшие пять минут не поутихнет, он мало что сможет сделать для Яры и для себя. В обеих драках вчера и сегодня его выручал эффект неожиданности, теперь этого преимущества у него больше нет, да и такой численный перевес – один против чёрт знает скольки – ему не выровнять.
А, была не была, в конце концов, лучшая защита – это нападение!
- Никто больше и пальцем её не тронет, слышите?! – провозгласил Реми, отчаянно надеясь, что его голос звучит так уверенно и спокойно, как ему хотелось бы. – Я не позволю! Кто-нибудь может объяснить мне, что здесь происходит?
Когда он понял, что сморозил, было уже поздно: как часто бывает в таких случаях, все присутствующие разом принялись растолковывать ему, что же всё-таки стряслось, и разобрать хоть что-нибудь в этом мучительном для слуха нестройном разноголосом хоре было решительно невозможно. Однако прикрикнуть на народ и призвать всех к молчанию Реми не успел – женщина, которая, судя по всему, и заварила всю эту кашу, его опередила. Её нежный и благозвучный голосок сигнальной трубы без труда перекрыл людской гвалт.
- Эта грязная тварь украла мою дочь! – прогремела она, яростно уставившись на Ярославу, спрятавшуюся за плечо Реми.
- Неправда! – всхлипнула та. – Лунолика моя подруга, я люблю её, я… я никогда не причинила бы ей зла! Вы же обыскали дом, вы же видели, её там нет…
Лунолика! Вот оно что! Реми вспомнил: голос Бериславы был ему знаком, он уже слышал его тем вечером, когда стал невольным свидетелем тайной встречи двух разлучённых подружек…
- Это правда, Берислава, - подтвердил мужчина с седеющими волосами, показавшись на пороге дома. – Всё обшарили, ни одного угла не пропустили – нету твоей девчонки. И шкуры лисьей тоже нигде не видать…
- Прячет! – отрезала женщина. – Ищите лучше!
- Сама ищи! – фыркнул седой. – С меня хватит. Понятно, что за дочкой не уследила – оно паршиво, но за что на чужую девку-то кидаться, раз она ни в чём не виновата? Если бы она была лисой, думаешь, стала бы дожидаться, пока мы её поймаем? Шкуру бы надела, и только её и видели!
- Лунолика пропала? – оторопел Реми. – Как так? Когда?
- Когда – неизвестно, - махнула рукой невысокая женщина в шерстяном платке. – Вечером была дома, а утром хватились – нету, и окно открыто… Уж как только ни искали, как ни звали – всё зря: даже следов не нашли. Не иначе лисы постарались, увели девчушку… Теперь ищи ветра в поле! Утащили к себе в леса, захотят – вернут, нет – так нет… Мы, если по-честному, на внучку Йоханову думали – она ведь тоже рыжая, ровно лисичка, но, видно, ошиблись. Берислава, - она с упрёком обратилась к матери Лунолики, - говорили же тебе, что она ни при чём! Так нет же, собрала народ, погнала «лису травить»… Что она тебе сделала?
- А то! – огрызнулась Берислава. – Чего она к моей Лике привязалась?! Я е й запретила даже приближаться к нашему дому, так нет же – всё равно ходит и ходит, бесстыжая!
- Так и пусть ходит, - мягко вмешалась третья женщина, пожилая, с добрыми глазами. – Пусть дружат на здоровье, тебе жалко, что ли?
- Испортит она мою девочку, как есть испортит! – не унималась ревностная мать. – Научит так, что её потом и замуж-то никто не возьмёт! Мне их вместе и видеть-то стыдно: чтобы моя дочь да с гулящей девкой водилась!
Реми отчётливо услышал, как Ярослава за его плечом задохнулась от обиды.
- Это я гулящая? – вскрикнула она, смело выступая из-за его плеча; тонкие белые пальчики сами собой сжались в кулаки. – Да когда, да с кем?! Воля ваша, никогда и ни с кем я ничего стыдного не делала!
- Неужто? – усмехнулась Берислава. – Что же тогда вот этот самый городской прошлым летом за тобой хвостом ходил? А с Ясенем, старшеньким нашего кузнеца, куда по осени вместе убегали?
- Не судите о том, чего не знаете! – губы Ярославы побелели. – Реми мой друг, я люблю его, но это любовь другая… А Ясень – Ясень другое дело, он хороший парень, и семья у него хорошая… Да, целовались мы, и что с того?! Разве вы, вы все, - она обвела взглядом стоящих перед ней людей, - не говорите своим дочерям, что поцелуи – это ничего, целовать ребят можно, и гулять с ними никто не запретит, лишь бы только дальше не пошло…
Берислава улыбнулась, но эта улыбка была очень нехорошей.
- Дальше, говоришь? А как же молодой Гленн? – спросила она. – Чай, его-то вспоминаешь? Хотя что это я, лица-то его ты, поди, и не запомнила, зато другое…
Яра дёрнулась, словно её ударили, унявшиеся было слёзы снова неудержимым потоком хлынули из враз потемневших глаз.
- Не было ничего, не было! – отчаянно вскрикнула она. – Видит Бог, не было… Как он только ни упрашивал, и деньги сулил, и платья, но я ничего, ничего не взяла! Даже если бы он меня замуж позвал – не пошла бы! Тео всё придумал, это он со зла, что я ему отказала, хвалился, будто бы был со мной... Он решил, раз я ему не досталась – пусть никому... и мне никого... А вы и поверили, все поверили!..
Реми шагнул вперёд и тихонько взял её за руку, но Ярослава этого будто бы не заметила.
- Он ведь сам потом сознался! – в отчаянии говорила она, и её большие, полные слёз глаза глядели теперь едва не умоляюще. – Многие слышали, он сознался, что солгал, что я не виновата... Он ведь просил прощения, при всех просил!..
- Ещё бы ему не просить, – со смехом отозвался кто-то из толпы, - когда такими кулачищами угрожают! Эта твоя баба-охотница кого угодно на колени поставит!
- Правда? Ну-ка, давай тогда, на колени!
Реми едва не закричал от радости: чуть поодаль, под старой рябиной, стояла Бонифация, положив руку на плечо прильнувшей к ней Лунолики.
Берислава коротко вскрикнула и бросилась к дочери, но в шаге от охотницы встала как вкопанная.
- Лапы прочь от неё, ты, оборотень! – прошипела она. – Если я узнаю, что ты как-то связана с тем, что она пропала…
- «Спасибо» здесь было бы более уместно! – невозмутимо прервала Бонифация, но её зелёные глаза недобро сузились. – Хорошая же ты мать – ребёнка от всего бережёшь, а уследить за ним не умеешь! Я с ног сбилась, пока искала, но знаешь что? Коли ещё хоть раз обидишь мою Славу – твоя красотка ведь снова может потеряться. И на этот раз уже никогда не найтись!
Берислава не нашлась, что ответить, от таких слов она, кажется, и дышать-то позабыла. Лунолика не спешила покинуть охотницу и бежать к матери, напротив, она жалась к тяжёлому плащу темнокожей женщины, обводя всё вокруг взглядом испуганных и непонимающих синих глаз.
- Вольно же лисам жить в этих краях, - проговорила Бонифация как будто сама себе. – Что ни натворишь – всё люди друг на друга свалят…
- Что здесь творится?! Вы вообще знаете, что по закону полагается вам всем за самосуд?
Реми едва поборол острое желание броситься брату на шею. Миллион тысяч чертей, как же он вовремя! Хотя, конечно, появись Жеан с Алисией минут пять назад, было бы ещё лучше, зато никто так виртуозно не умеет разгонять несанкционированные сборища. Братишка ещё в школе научился строить такую серьёзную канцелярскую рожу, что бедные дети, собравшиеся за угол покурить, при его появлении тут же в панике делали ноги.
Алисия одарила всех собравшихся доброй, широкой улыбкой и сообщила:
- Бьюсь об заклад, моей матери не понравится то, чем вы здесь занимались. Так что лучше вам всем немедленно разойтись, сесть в угол и подумать о своём поведении. Да, даже тем, кто просто смотрел. Невмешательство – мерзейшая вещь, которую только можно предпринять.
Как ни странно, её слова подействовали – толпа мгновенно зашевелилась, словно гигантское живое существо, и немедленно начала делиться на отдельные человекоединицы, спешащие убраться от греха подальше. Берислава едва не силой потащила Лунолику прочь, мёртвой хваткой вцепившись в её руку, охотница пробормотала ей вслед что-то весьма нелестное…
А Ярослава, про которую все мгновенно забыли, зажав ладонями рот, плакала в голос, задыхаясь и захлёбываясь рыданиями.
Не говоря ни слова, Реми привлёк её к себе и крепко обнял; всхлипывая, девушка спрятала лицо у него на груди. Она вся дрожала, да Реми и самого немилосердно колотило, кровь стучала в ушах кузнечным молотом. Его охватил запоздалый ужас перед тем, что могло бы случиться, не приди он вовремя, и ему было очень, очень стыдно за всех этих людей, за Бериславу, за её жестокие и несправедливые слова. Словами вскрывают старые раны и наносят новые, а иные люди так страстно любят попрекать друг друга прошлым, которое уже не исправишь… Исправлять вообще сложнее, чем ломать и рушить, точно так же, как обидеть легче, чем утешить. Реми уткнулся носом в рыжую макушку. Больше он никому не даст её в обиду, никогда…
- Ничего себе! – тихонько присвистнула охотница, заглядывая в разбитое окно. – Ну и похозяйничали же они…
Ярослава оттолкнула Реми, взбежала на крыльцо и скрылась в доме. Несколько мгновений он, как истукан, стоял на месте, а после, поймав взгляд Жеана, полный сочувствия, кинулся за ней.
Человек, заявивший, что они обыскали в доме каждый уголок, не лгал – было очевидно, что вторженцы действительно сунули свои носы во все щели, какие нашли. Одна из полок настежь распахнутого посудного шкафа перекосилась, и несколько скатившихся с неё тарелок валялись разбитым, квадратный люк в истоптанном грязными ногами полу, ведущий, скорее всего, в погреб, был опасно открыт. В пылу сражения искатели повалили стулья и зачем-то перевернули на бок стол; занавеска, разделявшая комнату на две половины, была сорвана с колец, скромно ютившаяся за ней кровать находилась в беспорядке скомканных одеял и простыней, а содержимое большого сундука, стоящего подле, не просто вывалили прямо наземь – по нему, судя по всему, ещё и несколько раз прошлись.
Ярослава стояла на коленях на полу, спрятав лицо в какой-то грязной тряпке, некогда бывшей нежного голубого цвета; Алисия, присев рядом с ней на корточки, обнимала её за плечи.
- Ну, будет, будет… - ласково говорила она.
- Ты не понимаешь, - всхлипнула Яра, поднимая глаза, - я так мечтала надеть его на равноденствие! Я это платье у Дарёны, трактирщиковой дочки, целую неделю выпрашивала, ей оно всё равно мало… Потом каждую-каждую свободную минутку, пока на других не шила, переделывала его, украшала… Столько времени потратила! Времени, сил, всего…
- Надье, - окликнула Бонифация, стоя на пороге; Реми вроде как-то уже слышал от неё это ласковое словечко странно звучащего чужого языка, - где твой Йоханнес? Я думала, уж он-то за внучку постоять сумеет.
- Уехал он, - вздохнула девушка, - в Боры, у него там какое-то дело… К равноденствию обещал быть назад…
- И старший Гленн, как назло, нынче не здесь, - задумчиво добавила Алисия. – У него теперь всё какие-то тайны: ездит по окрестным лесам, ищет непонятно чего. А то он хоть и байбак, и умом не блещет, всяко совесть имеет, не позволил бы…
Ярослава судорожно всхлипнула и прижалась к ней. Дочка ведьмы крепче обняла подружку, но вдруг отстранилась и решительно заявила:
- Знаешь, что мы сделаем? Пойдём ко мне. У меня платьев полно, на тебя всяко что-нибудь найдётся. Ты, конечно, поменьше меня будешь, ну да не беда, что-нибудь придумаем…
Она встала с пола, протянула Ярославе руку. Та без пререканий позволила поднять себя и куда-то повести. Она больше не плакала, просто смотрела куда-то вниз, не поднимая глаз и не проронив больше ни слова.
Бонифация посторонилась, пропуская подруг в дверь, проводила их взглядом и вздохнула.
- Ну что, герой, - сказала она после непродолжительного молчания, не глядя на Реми, - пойдём, выпьем, поговорим…

Они действительно выпили. Чаю.
Вернее, пила только Бонифация, а Реми метался между столиков залы гостиницы, где и происходил разговор, и не находил себе места.
Охотница заставила его пересказать ей всё, что он видел и слышал с момента своего возвращения, и выслушала его внимательно, но без удивления и негодования, словно сама видела, как всё было, или сумела верно догадаться. А вот Реми таким хладнокровием похвастаться не мог – рассказ о произошедшем поднял в нём целую бурю запоздало воспрянувших эмоций, требующих выхода. Ему очень хотелось снова увидеть Ярославу – хотя он и понимал, что, скорее всего, не сможет найти нужных утешительных слов – или, на худой конец, набить ещё кому-нибудь рожу. Просто за одним лишь тем, чтобы душу отвести.
Когда он закончил, женщина задумчиво промолвила:
- Это всё зима виновата… От холода и долгих ночей сердца черствеют, особенно к весне. Самые тёмные часы наступают перед рассветом, самые трудные времена бывают в конце зимы, когда все уже смертельно устали ждать солнца…
Реми наконец нашёл в себе силы хотя бы немного успокоиться и остановился у окна. Охотница помолчала.
- Спасибо тебе, что пришёл вовремя, - сказала она.
- Я всё равно толком не смог ничего сделать, - с досадой отмахнулся Реми.
- Это неважно, - она улыбнулась, - главное – само желание защитить, а уж получилось или нет – это неважно… Я знаю, она оценила.
Реми ничего не ответил. Некоторое время он молча стоял, устремив невидящий взгляд за окно.
- Бонифация, - спросил он наконец, - кто такой этот Тео Гленн?
Этот вопрос мучил его больше прочих вроде «почему люди такие слепые и жестокие существа?». К тому же на него можно было дать более-менее конкретный ответ, хотя Реми и не был уверен, что так уж хочет его знать.
- Племянник ландграфа, - охотница сделала неопределённый жест рукой. – Удивительно мерзкий мальчишка, сколько людей я ни повидала, а таких, слава богу, редко встречаю… Избалованный сынок богатых родителей, который ни к чему не желает себя применить. Наглый, бессовестный щенок, к тому же игрок и до женщин большой охотник. По чести, так он едва не на половине девиц ландграфства жениться обязан, - она невесело усмехнулась, - но дядя ему покровительствует, так что недоглядевшим матерям ландграф не поможет, насильно кавалера под венец не отправит. Ну да для девушек побогаче это не слишком страшно, им по молодости можно и погулять, и по сеновалам поваляться – с хорошим приданым любая замуж выскочишь. А бесприданницу, если себя не соблюла, и не возьмёт никто…
Бонифация сделала глоток чая из чашки и продолжала:
- Прошлой весной, перед самым равноденствием, этот Тео с товарищами заявился в Заречку – они от скуки часто отправлялись путешествовать по ландграфству, это было не в диковинку. И, на беду, из всех здешних девок больше всех приглянулась ему одна пригожая рыжая сиротка…
Реми стоял неподвижно, уставившись за окно, в голубое зимнее небо, и ничего не говорил.
- Уж чего он ей только не предлагал: и деньги, и любовь вечную – она ничего не захотела, - Бонифация поставила чашку на стол, скрестила руки на груди, - хотя он мог, пожалуй, столько дать, что она потом богатой невестой считалась бы… Но что уж поделать, если он и богат, и собой вроде хорош, а как улыбнётся да заговорит – любой приличной девчонке противно станет. Ясное дело, что она ему отказала, и отказала решительно. А он к такому не привык, не понравилось ему быть отвергнутым, вот, не то из мести, не то из самолюбия, чтобы другие завидовали, и понараспускал грязных сплетен о том, что они с ней да как… Ославил моего лисёнка продажной девкой без капли стыда! Она оправдывалась, клялась, что ничего не было, но мальчишке, понятное дело, скорее поверили. На другой день вся Заречка об этом судачила. За её спиной шептались, пальцем показывали… Матери запретили своим дочерям с ней водиться, да те и сами стали нос воротить, а парни, что раньше за ней одной увивались, хоть она и без приданого, в глаза ей смеялись и называли такими словами, каких ни одна девушка вообще слышать не должна!
Так вот о какой некрасивой истории она говорила два дня назад. Реми и представить себе не мог, что дело было так плохо. Как, как они все могли поверить, что Яра, эта звонкая и светлая девочка, похожая на птичку, на такое способна? Что дурного она им сделала, раз они так плохо о ней думают?!
Бонифация словно прочитала его мысли.
- Если бы речь шла о какой другой девице, не такой красивой, работящей и умной, все поговорили бы, поговорили, да и забыли, но тут матери девушек на выданье, из которых многие Ярослава и в подмётки не годятся, вцепились в эту клевету всеми руками и зубами. Верно, усмотрели малышке соперницу. Боялись, что какой-нибудь видный кавалер выберет её вместо их собственной дочки, вот и подстраховались: гулящей девке отбить чужого жениха всяко ведь будет сложнее, чем хорошенькой милой девочке! У нас ведь тут, - она вздохнула, - не как в больших городах, замуж выходят рано, и нет судьбы страшнее, чем остаться в старых девах и всю жизнь просидеть на шее отца и матери. Да наши девушки ни о чём другом и не мечтают, кроме как заиметь мужа, нарожать ему детишек и хозяйничать в собственном доме …
Реми глубоко вдохнул, пытаясь успокоиться. Эй, всё уже в прошлом, махать кулаками после драки, кончившейся год назад, даже не смешно. Но хорош же он – считал себя другом Ярославы, а сам был ни сном ни духом о том, что ей пришлось пережить. Заречка не Арк, в деревнях нравы всегда строже, чем в городах, а скандалы дольше помнятся…
- С молодым Гленном я, конечно, поговорила по-свойски, - усмехнулась охотница. – Не попроси по доброте своей за него сама Яра, я бы, наверное, без шуток его убила бы, а так только фамильный нос ему успела сломать. По-моему, так зла я ни на кого другого не бывала, разве что вчера на Бериславу…
Реми едва зубами не заскрипел. Видит небо, если бы не синеглазая застенчивая девочка, которая если в чём-то и виновата, то в том лишь, что по несмешной прихоти судьбы приходится этому женоподобному чудовищу дочерью, он вспомнил бы школьные годы чудесные и выбил бы Бериславе пару окон. Или дохлого кота под дверь подкинул. И плевать на то, что мстить нехорошо, а за всепрощение, как говорят, на том свете воздаётся.
- Да, кстати о птичках, - сказал он, просто чтобы отвлечься от злых мыслей, которые никого ещё не красили, - где ты нашла Лунолику? Её что, на самом деле лисы украли?
- Они, кому же ещё, - хмыкнула Бонифация. – Приглянулась она им, видно; такими тропами дитё увели, что человек бы, пожалуй, и не отыскал. Добро, я не слишком далеко тогда гуляла, одна из Алисиных птиц меня на помощь позвала… Лике, бедняжке, порядком довелось пережить: сначала по лесу неодетой бродила – лисы ведь о верхней одежде нисколько не заботятся –, а потом едва злющему медведю-шатуну в лапы не попалась. Ну да ей повезло, после всего осталась жива и невредима, да и рыжие у неё в голове вроде ничего не перепутали, а то они ведь это любят. Видать, и правда луна её опекает…
- Луна? – непонимающе переспросил Реми.
- Ну да, - кивнула Бонифация. – Ты думаешь, её просто так Луноликой назвали? Здешние имена ведь не бездумно даются. В этих местах, разумеется, верят в ангелов-хранителей, но и не только в них; считается, что если кто родился днём, и в это время на небе было чётко и близко видно луну, особенно полную, значит, она, хозяйка ночи, решила взять маленького человечка под свою защиту, а это дорогого стоит. Подопечный луны даже самой тёмной ночью, когда нет солнца, без света не останется. И танцующие звёзды ему тоже не страшны… В этих краях говорят, что звёзды светлы, но холодны, они не любят людей, однако луна за нас заступается, и, хоть звёзд много, луна всех их сильней, и она побеждает. Поэтому они не могут спуститься на землю и остаться там навсегда. Лишь изредка им бывает дозволено провести ночь внизу, недалеко от людей. Здесь, на севере, я вообще слышала много сказок о небесных телах, это излюбленная тема…
- Да уж, - пробормотал Реми, думая о своём, - с такой мамашей, пожалуй, Лике только на луну и остаётся надеяться…
- Зря ты так, - беззлобно возразила Бонифация. – Берислава какая-никакая, но всё-таки мать, а мать нужна любому ребёнку… Особенно девочке. А если не мать, то тётка, бабка, сестра… Старшая женщина, которая любила бы и помогала. У Ярославы нет такой, и в этом-то вся её беда; старик Йоханнес, как бы добросовестно он ни заботился о внучке, заменить ей маму не смог и не сможет. И друзей у неё тоже не осталось – настоящих друзей. Никто не пытается ничего понять и разглядеть… Все видят в ней резвую, стройную и весёлую девушку, но того не понимают, что бегать она полюбила оттого лишь, что в осеннем – единственном – плаще слишком холодно ходить по зимней улице шагом, что стройностью своей она обязана отнюдь не щедрой природе, а тому, что денег у неё в доме вечно в обрез – не потолстеешь, и что улыбается она всегда, даже когда ей не хочется, потому что понимает: заплачь она – всё равно ничего не изменится, так что нужно добиваться всего самой…
И верно. Он сам – он тоже никогда не думал ни о чём подобном, ему всё это даже в голову не приходило!..
- Вот и приходится бедняжке водиться с бродячей охотницей да будущей ведьмой, - Бонифация слабо улыбнулась. – Ты уж мне поверь, для юной девушки это не лучшая компания… Хотя, и то сказать, для нас с Алисией Слава совсем как родная. Нам никакая зависть любить её не мешает – Алисе замуж не надо, муж ведьмы вообще существо больше мифическое, чем реально возможное, а мне думать о таком и вовсе смешно. К тому же если мне вдруг понадобится мужчина, передо мной весь мир на выбор, меня в границах Заречки ничто не держит… Разве только сама Ярослава. Мы с ней, почитай, два года уже знакомы; сама не заметила, как прикипела к девке...
Лицо охотницы приняло слегка отстранённое выражение.
- Моя дочка в её годы такой же резвой искоркой была, - проговорила она задумчиво, глядя на стену так, словно могла разглядеть что-то за ней. – Разве что не рыжей…
Реми не поверил своим ушам.
- У тебя есть дочь? – удивился он.
- Сказано же тебе – была, - Бонифация поднялась из-за стола. – Всё, хватит нам болтать о всяком. Я вдоволь по заснеженным лесам за сбежавшей с лисами непоседой набегалась, пойду спать, пока можно. До равноденствия сутки остались, тогда будет уже не до сна …
Реми понял, что разговор окончен. Ну да он и не собирался настаивать на его продолжении.

На улице и без того было холодно и темно, а от мысли о том, что солнце может вообще больше не взойти, становилось совсем уж зябко. Жеан и рад был бы снова обрести счастливое бесстрашие скептика, не привыкшего верить во что попало, но, видимо, единожды потеряв, вернуть его было уже невозможно. Как вообще так получилось, что последние пять лет он каждую осень путешествовал по приграничным землям и только смеялся наивным местным поверьям, считая их не более чем частью устного народного творчества, а теперь вдруг и сам проникся и даже почти уверовал?
Как Жеан ни ломал голову над этим вопросом, измыслить похожий на правду ответ ему не удавалось. Впрочем, одна удобоваримая версия всё же возникла: скорее всего, дело было в Алисии, в этой странной черноглазой девице, в словах которой почему-то было так сложно сомневаться, что бы она ни говорила…
Уводя заплаканную девочку из растерзанного дома, она нашла время попросить его после наступления темноты дождаться её где-нибудь под открытым небом. По такой погодке Жеан охотнее пригласил бы её к себе в гостиницу, но он почти не сомневался, что рачительный хозяин предусмотрительно зарыл под своим порогом прутики орешника. Просто так, на всякий случай.
В ожидании заката Жеан не стал соваться к Реми – всё-таки мнимая лиса не была братишке совсем чужой, и остаток дня он проходил сам не свой, явно не испытывая ни малейшей охоты с кем бы то ни было общаться. После прошлогодней двухнедельной задержки в Заречке, немалую часть которой Жеан боролся с неимоверной скукой, он всегда предусмотрительно захватывал из дома что-нибудь почитать, но на этот раз он просидел с полчаса над открытой книгой, одолел от силы полторы страницы и забросил это дело. Чтение не шло, оставалось одно – думать. Благо, после недавних событий подумать было над чем…
- Вот ты где!
Алисия улыбалась, кутаясь в свой рваный плащ; золотые блики от факела, вставленного во вделанные в ближайшую стену ко́льца, играли в её и без того странных чёрных глазах, придавая им совсем уж нечеловеческий вид.
- Как она? – спросил Жеан, сам не зная, зачем. – Ну, та девочка… Ярослава.
- А, - весело отмахнулась Алисия, - дело молодое… Вот увидишь, завтра же она всё забудет и всех простит. Прощать она здорово умеет. И любить всех вокруг, даже тех, кто того не стоит…
Да уж, в мире должны были до сих пор оставаться такие люди – как их ни обижай, они всё простят. И вовсе не оттого, что они слабы и не могут за себя постоять, напротив – оттого, что они во всём лучше и благороднее своих обидчиков. У Жеана иногда возникало ощущение, что в больших городах такие уже перевелись, а в деревнях, как выяснилось, ещё встречаются…
Но добрые поселяне Заречки всё-таки хороши, ничего не скажешь! Неужели и впрямь это здешняя зима с ними такое сотворила? Раз так, то что же тогда будет, если весна вдруг на самом деле раздумает наступать…
- Но, - лицо Алисии вдруг разом посерьёзнело, - я не об этом пришла с тобой говорить. Мама прошлой ночью отправила засланцев в Бранор, ты же знаешь, соколы быстро летают, они уже обернуться успели… Жоаннес, там войска стягивают к границе! Причём не какую-нибудь пару полков, а серьёзные силы. Из того, что удалось узнать, получается, будто их главные всерьёз надеются на то, что наша зима не кончится, - она говорила быстро, но чётко, пристально глядя на собеседника. - Они рассчитывают, что уже через пару месяцев зимние запасы окончательно истощатся, да и от боевого духа к тому времени ничего не останется, и некому будет помешать им спокойно, даже без боёв пройти по Гленн, не встретив сопротивления ни от нас, ни от Волчонка Шаньяти. Мало того, теперь их аппетиты уже не ограничиваются какими-то двумя ландграфствами, они планируют продвигаться вглубь страны…
- … на Арк! – с чувством, близким к ужасу, закончил за неё Жеан.
Ларелли не впервой было оборонять свои границы, но ещё ни разу, ни единого разу война не добиралась до её сердца, до её центра, до больших городов и до столицы. Арк же некому защищать! Тамошние горе-вояки виртуозно танцуют на балах, а вот драться давно разучились. Разленились, чувствуя себя в полной безопасности – севернее Шаньяти никто не жил, с южного моря атаковать могли разве что пираты, но они больше скалили зубы, чем кусались, торговые корабли ещё могли бы их опасаться, а прибрежные города нараз отбили бы любой предпринятый налёт… А разногласия с Бранором уже вошли у всех в привычку и воспринимались как нечто едва не повседневное. Но сейчас всё изменилось: пройти маршем по деморализованным и голодным провинциям, в которых устроили миниатюрный конец света – совсем не то же самое, что пытаться продраться через непроходимый лес под атаками народного ополчения, которое мигом соберётся в случае угрозы, и прекрасно знающих местность партизанских отрядов…
- И что нам теперь делать? – совершенно по-идиотски вопросил Жеан. Как ни странно, ему ни на миг не пришло в голову усомниться в достоверности сведений, добытых пернатыми шпионами. Птицы что, не люди, в конце концов? И вообще, животные лгать не умеют, а Алисия умеет, но не станет. – Нельзя сидеть сложа руки и просто ждать, когда они придут! Нужно… Нужно сообщить в Арк, предупредить!
Только сказал – и сам понял, какую глупость сморозил.
Алисия невесело усмехнулась:
- Уверен, что они не решат, будто мы с тобой просто равноденствие слишком активно праздновали? Вспомни, что ты сам обо мне думал сразу после нашего знакомства…
А вот вспоминать об этом не нужно, это было не по-джентльменски и вообще давно и неправда.
- Ты права, - вздохнул Жеан. – Тогда нужно рассказать хотя бы местным! И в первую очередь ландграфам. Здесь все знают тебя и твою мать, тебе поверят, а обороняться хотя бы первое время можно будет и собственными силами, а там и до столицы дойдёт, что пора бы что-то предпринять…
- Рассказать нужно, - серьёзно кивнула Алисия, - и обязательно. Только потом. Не сегодня и не завтра… Сейчас пугать всех было бы преступлением – завтра равноденствие, а на равноденствие нельзя переживать и бояться. Можно радоваться, надеяться и мечтать; да что там «можно» – нужно! И ещё любить. В последнюю ночь весны каждый должен кого-то любить, а сердцем ли или тем, что пониже – неважно. Любовь лучше всего согревает…

Этим вечером, впервые за последние четыре года, Рихард напился.
Вернее, как напился – попытался, но не слишком-то преуспел. Не то его организм решил проявить внезапную стойкость к алкоголю, не то бормотуха неизвестного состава, которой ему удалось разжиться у союзников-браконьеров, оказалась недостаточно крепкой; так или иначе, отвратительная реальность никак не хотела терять чёткости и растворяться в пьяной дымке. Даже просто-напросто ни о чём не думать и то не получалось, а ведь, казалось бы, чего уж проще.
Дом, куда он спрятался от лис, людей и непогоды, не запирался, как и подавляющее большинство всех построек в деревне – всюду замки́ или насквозь проржавели в отсутствие рачительного хозяина, или были выбиты охотниками поживиться чужим. Когда люди покидают свои города, всегда появляются мародёры. Грабить дома земляков и соседей, которым до этого несколько лет подряд одалживал соль и желал доброго утра – это какой-то особый вид человеческой мерзости…
Словом, замка́ не было, так что дверь пришлось забаррикадировать столом, чтобы никто не вошёл. Стол этот, кстати, оказался единственной мебелью в доме, если не считать печки. Видать, всё остальное было украдено, а что не уволокли – пустили на дрова. Ну да Рихард не имел ничего против того, чтобы устроиться на голом полу, ему и раньше-то не было ровным счётом никакой разницы, где и на чём сидеть, а теперь и подавно.
За окном выл и свистел ветер. Вчера он притих на добрых полночи, но незадолго до рассвета словно с цепи сорвался, неустанно раздувая огонь… Пожар удалось потушить лишь тогда, когда от дома, исполняющего обязанность импровизированной тюрьмы для людей и пернатых, остался лишь ненадёжный обгорелый остов – этакий скелет, чёрный и мёртвый. Двуногим пленникам, по утверждениям очевидцев, удалось выбраться и скрыться в неизвестном направлении, а вот ласточкам повезло меньше. Извлечённая из-под груд обуглившегося дерева клетка представляла собой клубок погнутых и перепутанных железных прутьев, а на её дне было сервировано мясо птицы, запечённой в собственном соку. И, несмотря на то, что солнце утром взошло в положенный срок, будто ничего и не произошло, при виде мёртвых пичужек Рихарду без шуток стало плохо, ведь не так давно ему доходчиво и красочно объяснили, что в теории произойдёт со страной, куда по весне не прилетят ласточки…
В Бранор они тоже теперь не прилетят. Никогда. Ведь он сам лично позаботился о том, чтобы ни единой птички на свободе не осталось. Думал, что сумеет перевезти тех, кого оставили на развод, через границу в безопасности клетки, а после выпустить; думал, что ничего с ними не случится – пусть ласточкам, птицам подвижным, нужно пространство, уж несколько дней в неволе даже они протянут… Они все так думали. И, как оказалось, ошиблись.
Все демоны адовы, принесла же вчера нелёгкая клятых ларелли, если бы не они, ничего не случилось бы!.. Хотя, если подумать, если бы не ларелли – и войну начинать было бы незачем. А те двое ни в чём не виноваты, просто так вышло, что они оказались в дурное время в самом что ни на есть неподходящем месте, и от этого хуже стало всем, включая их самих. Та черноглазая нахальная девчонка, Алисия, вроде оказалась дочкой ведьмы, она не может не понимать, к чему приведёт гибель ласточек, к которой она невольно приложила руку…
Если кто-то чего-то и не понимал – так это Бернар Геллер. Хотя и до него уже вроде начало постепенно доходить, чем обернулась его параноидальная блажь брать местное население в плен.
Его реакция, впрочем, была предсказуемой. В то время как сам Рихард в панике гадал, что же теперь будет, прекрасно зная ответ, но стоически пытаясь в него не верить, Геллерт полдня выпытывал у Лиса, возможно ли исправить содеянное. И если возможно – то как.
В буквальном смысле припёртый к стенке рыжий нахал под тяжёлым геллертовым взглядом, выдержать который удавалось не каждому, откровенно скучал и, похоже, пропускал изливаемые на него многословные речи мимо ушей. На все расспросы, посулы и угрозы он ровным тоном отвечал, что сделанного не воротишь, что господа бранорцы осознавали, что действуют на свой страх и риск, и что если и существует способ поправить сложившееся положение дел, то он, Лис, этого способа не знает, да и не обязан знать, его дело ломать, а не строить. В любом случае, прыгать вокруг мёртвых птиц с бубном в надежде их воскресить он не станет и никому другому не советует.
Под конец беседы Геллерт, который раньше не имел к полукровке никаких претензий, наверняка возненавидел его с не меньшей силой, чем Рихард. Отчаявшись, он даже пригрозил, что, если предводитель лис продолжит упрямиться, то нескольким его рыжим девочкам суждено будет превратиться в шубы. На самих лисичек эта угроза действовала безотказно, им их шкурки были дороги как память, а вот Лис ни капельки не испугался.
- Да пожалуйста, - сказал он спокойно, презрительно выгнув бровь. – Мне-то какое дело?
Воистину, такому наплевательскому отношению можно было только подивиться. Рихарду всегда представлялось, что лисы, как представители одного вида, должны держаться вместе, особенно когда им приходится сосуществовать с вечно голодными до крови и меха людьми… Хотя, как знать, может, Лис не воспринимает своих хвостатых девиц как равных, может, он считает, что человеческого в нём больше, чем лисьего, и рыжие плутовки для него не более чем звери, научившиеся разговаривать и служить на задних лапках. Он действительно вёл себя не как его товарки, как-то больше по-человечески, что ли: отзывался на имя, пусть и не самое изобретательное, носил обувь вместо того, чтобы шастать по снегу босиком… И вообще, Рихарду одна лисичка как-то на хвосте принесла, что их главный, даром что носит куртку на рыжем меху, сам в настоящего лиса превращаться не может. И рад бы, да не умеет, наследственность сказалась. Помнится, Рихард тогда ещё подумал, что, должно быть, паршиво вот так вот застрять между двумя ипостасями и всю жизнь пробыть ни рыбой, ни мясом, не имея возможности выбрать из двух сторон какую-нибудь одну…
Он наивно ожидал, что угрозы насчёт шуб останутся словами и не более того – Геллерт вообще любил грозить, он направо и налево сыпал порками, смертными приговорами и ссылками на далёкие рудники, но дальше сотрясения воздуха обычно не заходило. Однако же на сей раз, к немалому удивлению Рихарда, закутанные в меха безвинно убиенных зверей громилы действительно отловили пять или шесть лисичек, не успевших скрыться, не без усилий загнали их в пустой покосившийся сарай, за неимением замка подперли открывающуюся наружу дверь какой-то деревянной колодой и ушли. Скорее всего, за ружьями и ножами для свежевания. Этих ребят ведь только попроси, за ними не заржавеет.
Рихард подождал, пока они уйдут подальше, и исследовал заблокированную дверь. Запирающая её деревяшка, и без того увесистая, должно быть, ползимы пролежала в каком-нибудь сугробе и насквозь отсырела, став ещё тяжелее. Да уж, хрупким девушкам такую, пожалуй, не сдвинуть, особливо с той стороны двери… Это и у самого Рихарда не сразу получилось: ему пришлось изрядно попотеть, прежде чем деревянная дура соизволила бухнуться на бок и откатиться с дороги.
Он прислушался – и снаружи, на улице, и внутри дома было одинаково тихо. Может, заложницы уже сбежали, не дожидаясь помощи со стороны? А то столь полное молчание для рыжих болтушек совершенно нехарактерно.
Не утруждая себя стуком, он распахнул дверь. Нет, пленницы никуда не делись, просто от страха и обиды они сидели тише воды ниже травы. Одна из лисичек, судя по виду, самая младшенькая, при появлении страшного небритого человеческого мужчины вздрогнула и спряталась за плечо подружки постарше. Ну да оно и неудивительно, Рихард подозревал, что являет собой устрашающее зрелище: вдоволь поспать ему не удавалось вот уже с две недели, а уж сколько времени назад щетина на его подбородке перестала быть двухдневной, и вовсе подумать страшно… Как Геллерту удаётся вечно ходить чисто выбритым? Здесь же ни зеркал, ни горячей воды, ничего…
- Не бойтесь, рыжики, - он усмехнулся, - я не по ваши хвосты пришёл, как раз наоборот. Эти когда ещё вернутся! Вы трижды сбежать успеете.
Ответа не было, не было даже никакого движения – лисы, не шевелясь, сидели в тех же позах, в каких он их застал, когда вошёл. Лишь шесть пар глубоких карих глаз устремили на него пристальные взгляды, полные недоверия.
- Давайте-давайте! – прикрикнул Рихард, кивая на дверь. – Или вам хочется окончить свой жизненный путь в виде пары меховых стелек?! Идите уже! Я вас не видел, вы меня тоже.
Его слова наконец возымели эффект. Девушки ожили и потянулись к дверям. Та молоденькая, что испугалась Рихарда, застыла на пороге, заглядевшись на него, так что её подружке пришлось приобнять её за талию и мягко, но настойчиво вытащить за собой. Малявке едва ли перевалило за шестнадцать лет, она сгодилась бы Рихарду в дочери, и лицо у неё было почти детское, курносое, с пухлыми розовыми губками. И ни одной веснушки. Как-то даже странно – лисы все рыжие, и кожа у них белая, а веснушек нет ни у одной…
На крыльцо выходили девушки, по ступеням крыльца сбегали уже звери. К их чести, они больше не мешкали и резвой рысью устремлялись прочь, надо думать, с мудрым намерением скрыться в окружающем селение лесу.
Рихард тоже поспешил убраться с места преступления – ему отнюдь не улыбалось быть пойманным на самоуправном освобождении геллертовых заложниц. Впрочем, далеко уйти он не успел – благодаря его поистине потрясающему везению, с ним всегда случалось именно то, чего он меньше всего хотел…
- Какого чёрта вы творите?! – прогремел появившийся невесть откуда куратор. Не будь его глаза всегда такими холодными и чуждыми любых жгучих эмоций, можно было бы сказать, что они мечут молнии.
В любой другой день Рихард наверняка струсил бы, но сегодня, после безумной ночи, полной огня, ему было море по колено.
- Это я должен вас спрашивать! – заорал он в ответ. – Откуда у вас такая страсть всех где-нибудь запирать?! Что сегодня, что вчера! Разве я не предупреждал вас, что не нужно брать пленных?! Если бы не вы, завтра утром мы были бы уже в Браноре! С ласточками! С живыми!
- Вы не смеете говорить со мной в таком тоне! – взъелся Геллерт. – Помните о том, где бы вы сейчас находились, если бы вас не выбрали для этой работы!
О, Рихард помнил, прекрасно помнил, он ни на минуту не забывал, куда мог бы попасть, живи Бранор и Ларелли в мире и согласии. Но сегодня – сегодня он понял, что уж лучше Урэтт, чем вечная зима; что он охотно согласился бы сидеть в самой тесной и тёмной камере и не видеть солнца до конца своих дней, лишь бы знать, что над его страной, что над всем миром оно по-прежнему всходит каждое утро…
- Вы как хотите, - заявил он, - а я завтра же возвращаюсь в Бранор, и пусть власти делают со мной всё, что хотят. Я сыт по горло вами и всей этой историей!
С этими словами он развернулся на каблуках, готовый с достоинством удалиться, но Бернар Геллер заговорил снова, спокойно и твёрдо, и именно этот спокойный, твёрдый тон буквально приморозил Рихарда к месту.
- Вы никуда не уйдёте, - сказал куратор. – Вы не покинете этой деревни без моего разрешения или будете убиты на месте. Поверьте, вы – не лиса, вам проскользнуть незамеченным не удастся, а местные… охотники, любезно согласившиеся оказать нам поддержку, стреляют без промаха. Мы отправимся к границе вместе, как только убедимся, что план, который мы должны привести в исполнение, в полной мере осуществился и привёл к ожидаемым результатам. Только тогда и ни минутой раньше! По прибытии обратно в столицу я, разумеется, доведу до сведения вышестоящих лиц, что вы не оправдали возложенных на вас ожиданий и не желали со мной сотрудничать…
Ожидаемые результаты! Он что, всерьёз так и не понял, что к чему? Если Лис не лгал, излагая свою идею, больше похожую на сказку, и всё правда сбудется так, как он предрекал, то Бранору скоро будет не до захвата чужих провинций…
- Чего ради? – с болью выговорил Рихард. – Объясните мне, чего ради? Неужели вы так ненавидите Ларелли и всех её жителей, с которыми даже не знакомы, что ради того, чтобы насолить им, готовы погубить собственную страну?! Если уже не погубили!.. Как же вы не понимаете, что…
- Мне кажется, это вы ничего не понимаете! – прервал Геллерт, и взгляд его стал совсем уж нехорошим. – Дело не в ненависти, дело в том, что эти варвары и самозванцы уже несколько веков сидят и жируют на нашей, нашей территории! Земля, на которой вы сейчас стоите, на самом деле наша, она принадлежит Бранору, а не Ларелли, просто до сих пор ни один из слабаков, управляющих страной, не мог набраться храбрости и сил, чтобы отнять её обратно. Двадцать лет я настаивал на том, что достичь успеха можно только решительными действиями, но меня не слушали. Наконец хоть кто-то решился что-то предпринять, и я не позволю вам помешать мне вернуть моей стране то, что принадлежит ей по праву!
И тут Рихарду открылась страшная правда.
Он давно понял, что Бернар Геллер был настоящим воином, хоть он и не стрелял, не взрывал и не рыл окопов. И воевал он не за расширение территории, не за снижение цен на хлеб, не за улучшение жизни соотечественников – он воевал за идею. За идею, эфемерную и расплывчатую, которую нельзя потрогать, но которую он тем не менее крепко-накрепко вбил себе в упрямую голову и ради которой пойдёт на всё… Пойдёт и уже пошёл. А обратной дороги просто нет, ни для него, ни для Рихарда, ни для кого-то другого.
Стоило Рихарду это понять, как силы спорить ему изменили, и оставалось только позорно ретироваться, найти бутылку чего-нибудь покрепче чая и запереться в пустом доме. Уж кто-кто, а он никогда не был ни бойцом, ни героем… Зато прекрасно умел посылать всё к чертям. К чёрту Геллерта, к чёрту мистику, к чёрту зиму, ласточек, ведьм и лисов! Сегодня он выпьет, а завтра хоть солнце не всходи.
Он отхлебнул из горлышка и постарался не слушать, но ветер снаружи, на улице, не стихал ни на минуту, наполняя воздух навязчивым воем.
- Да замолчишь ты наконец?! – заорал Рихард и, не выдержав, швырнул в стену пустой бутылкой – зелёное стекло взвизгнуло и разлетелось вдребезги. Не помогло, легче не стало ни на йоту…
Вьюга за лишённым стекла окном плакала, пела и нашёптывала на разные голоса, сливающиеся в один, и этот единственный голос, бестелесный и странный, словно эхо самого себя, без остановки повторял: «… спасибо… спасибо… теперь мы победим… уже победили!..»

...

BNL: 23.03.13 14:20

 » Часть I, фрагмент №4.2

Несмотря на все вчерашние приключения, в которых было мало весёлого, Реми проснулся в превосходном настроении. Жажда жизни и деятельности кипела в нём с такой силой, что даже поборола желание подольше не вылезать из-под одеяла, посещающее его каждое утро, а это уже о чём-то да говорило.
Его прекрасного расположения духа не поколебало даже поведение Дарёны, которая, встретив его в общей зале, поджала губки, отвела взгляд и быстренько удрала в кухню. Причины столь внезапной перемены были неясны, ну да они Реми мало интересовали. Наверняка дело всего лишь в том, что красотка успела охладеть к нему за два дня разлуки – да и надолго ли вообще хватает верности трактирных девиц? Или, как знать, может, она возревновала после того, как заезжий кавалер предпочёл ей маленькую опальную бесприданницу. В любом случае, если трактирщикова дочка сейчас и чувствует себя обиженной, обида эта долго не протянет, так что угрызениями совести можно не мучиться. И бездельем, кстати, тоже, благо, у Реми появился один план, который казался весьма удачным...
Жеана нигде не было видно. Вряд ли он ещё спал, уж кем-кем, а «совой» братец точно не был. Наверное, снова ускакал к своей Алисии. Хорош же из него прагматичный реалист – вон как спелся с девушкой-птицей! Более научно необоснованного персонажа так сходу и не придумаешь, и тем не менее сейчас даже кривой на оба глаза разглядит, что всё недоверчивое презрение Жеана к черноволосой девице куда-то бесследно улетучилось. Надо будет спросить старшенького, осознаёт ли он, что, если так пойдёт и дальше, он рискует заполучить в тёщи самую настоящую ведьму…
Реми нетерпеливо позавтракал и, едва успев накинуть плащ, выскочил в сияющее и прозрачное морозное утро. От холода было почти больно глубоко вдыхать, и даже при этом ему почему-то показалось, что всё-всё вокруг от яркого неба до голых кустов кричит о том, что весна уже не за горами. Хотя какое там не за горами – она всего в двадцати часах пути! Сегодняшний день будет равен будущей ночи, а завтра – завтра наконец станет длиннее неё. Сначала неуловимо, всего на какие-то секунды, потом – на минуты и часы, а летом, говорят, солнце здесь и вовсе как будто сутками не садится, чуть коснётся горизонта и вновь взмывает обратно в зенит…
Завтра зима наконец-то кончится, в честь этого сегодня вечером все, у кого есть ноги и голос, будут плясать и петь, будут пить, жечь костры, ходить в гости, и никто, включая малых детей и стариков, не останется дома. Встретившим весеннее равноденствие в четырёх стенах, в одиночестве, не видать в будущем году ни любви, ни удачи. Вот осеннее равноденствие, день конца лета – это совсем другое, его нужно приветствовать за запертой дверью и обязательно всей семьёй, потому что вместе теплее. Это вообще грустный праздник, он заставляет вспомнить, что на смену тёплым и радостным дням вскоре снова придёт зима, а зимы здесь такие, что раньше времени загадывать на весну неразумно. Поэтому в конце сентября, когда ночь становится длиннее дня, молчат над свечами и просят прощения… А в марте кричат, смеются и обещают. Весной у тебя вся жизнь и целое лето впереди, всё кажется возможным и посильным, и всё равно нужно следить за словами и обещать только то, что сможешь выполнить, потому что не сдержать обещания, данного весёлой ночью на равноденствие, нельзя. Так ему когда-то рассказывали, а он всё запомнил.
Жизнь была так прекрасна, что Реми захотелось побежать вприпрыжку, и он наверняка побежал бы, если б снег не мешал. В Заречке гулять по убитым улицам было одно удовольствие, а вот за её пределами утаптывать тропинки было некому, так что до опушки пришлось пробираться сугробами. В самом лесу снега тоже было по колено, он целиком скрыл весь подлесок, это было некстати, но Реми не испугался.
Он совершенно не скучал по Арку; на самом деле, в деревне ему нравилось даже больше, чем в столице, но одно неоспоримое преимущество у большого города всё же было – даже зимой там не составляло большого труда достать букет любых цветов, какие нравятся. Правда, стоило это удовольствие недёшево, но желающие платить всегда находились. Будь Реми сейчас дома, он, ни секунды не колеблясь, потратил бы половину своих карманных денег за месяц на букет роскошных тепличных лилий, белых, с едва заметным золотисто-кремовым отливом. Ну и что, что такие не пахнут, в городах аромат теряют вообще почти все цветы, зато они красивые, а посреди зимы и вовсе были бы похожи на чудо…
Но он не в Арке, так что приходилось довольствоваться тем, что есть. Конечно, Реми сразу же набрал полные сапоги снега, да и перчатки вскоре промокли так, что хоть выжимай, но в конце концов он всё-таки нашёл то, что искал – алеющие среди снежной белизны кустики малинового вереска. Кто там что говорил про вереск и про любовь?.. Сегодня ему предстоит попробовать совместить и то, и другое.
Когда Реми, заснеженный и довольный, вернулся в Заречку, она уже проснулась и едва не гудела в предвкушении вечера. Мужчины сейчас наверняка таскают дрова и хворост для многочисленных костров, которые загорятся с наступлением темноты, а женщины и девушки тем временем прихорашиваются и наряжаются – весну нужно встречать во всеоружии! Уже знакомый Реми толстяк-хозяин гостиницы, заручившись помощью двух дюжих парней, вытаскивал на улицу столы, подперев дверь табуретом, чтобы не закрывалась. Трактирщику с его дочкой и поварами предстоит сегодня уйма работы, шутка ли – накормить и допьяна напоить полдеревни! Отсутствие конкуренции – это, конечно, хорошо, но оно означает и отсутствие подспорья, которое на такой грандиозной пирушке точно было бы не лишним.
На небольшой площади, где Реми впервые встретился с Бонифацией и Алисией, музыканты сами сооружали себе помост, оставив свои инструменты под присмотром невысокого, совсем молоденького мальчика, которого они, по-видимому, берегли как самого хилого. Проходя мимо, Реми мельком разглядел в инструментальном разнообразии гитару, две скрипки и несколько разновеликих штуковин, похожих на флейты, а сам мальчишка, всё это охраняющий, сжимал в руках ни много ни мало саксофон, выглядевший здесь и сейчас до комичности неуместно.
- Эй, ты там поосторожнее, – весело окликнул Реми, – он же металлический, не ровен час примёрзнешь!
Мальчик смутился и вспыхнул, его старшие товарищи оценили шутку и ответили дружным хохотом.
- Не переживай, выпивки будет много; если и примёрзнет – отольём! – со смехом откликнулся один из них и от души хлопнул саксофониста по плечу.
Реми широко улыбнулся обоим и поспешил дальше. Сегодняшний день совсем не был похож на предыдущий, сегодня все друг друга любили и были друг другу рады – просто потому, что сегодня все чувствовали приближение весны, ждущей у порога. Только у самого дома Ярославы Реми представил себе, какое он сейчас представляет зрелище – растрёпанный, мокрый, в плаще нараспашку, а под мышкой целый веник из вереска, красного и лилового – и попытался типичным для спешащих на свидание молодых людей жестом пригладить волосы. Впрочем, с его буйной каштановой шевелюрой дело это было бесполезное.
Разбитое во время вчерашнего обыска окно в качестве временной меры закрыли чем-то изнутри, чтобы не дуло; а во втором, целом, Реми увидел Яру. Она всегда любила работать на подоконнике, где было светлее; правда, обычно она сидела боком к стеклу, но сейчас почему-то повернулась к нему спиной. Реми удержался от искушения швырнуть в окно снежок – не хватало ещё разбить и его тоже – и вместо этого аккуратно постучал по раме костяшками пальцев.
Ярослава испуганно вздрогнула и обернулась, резко, гораздо поспешнее, чем обычно, но тут же успокоилась, когда увидела, кто пришёл. Она отложила шитьё и потянулась к засову.
- Здравствуй, - рассеянно сказала она, открыв окно, и попыталась улыбнуться, - чего ты…
Он не дал ей договорить. Вообще, цветы женщинам принято щедрым жестом бросать под ноги, но здесь этому мешал подоконник, и Реми пришлось действовать по-другому. Не успела Яра опомниться, как он уже взлетел на узенький декоративный выступ в старой обшивке бревенчатой стены, одной рукой держась за оконный косяк, а второй протягивая своей даме зимний вересковый букет.
- Ты ещё не раздумала танцевать со мной на равноденствие? – улыбаясь, осведомился он.
Девушка не глядела на него; букет она приняла, но как-то неуверенно, тонкие пальчики принялись бездумно теребить заледеневший жёсткий стебелёк.
- Ты уверен? – спросила она негромко, поднимая глаза. – В Заречке хорошие девушки. Многие из них красивее и лучше меня, с ними тебе будет веселее… Я не обижусь, честное слово, я хочу, чтобы сегодняшнюю ночь ты провёл с той, кого тебе будет приятно видеть, и…
Боже всевышний, кажется, она придумала себе, будто бы он оказался таким же слепцом, как все вокруг неё, и поверил в то, чего не было! Совсем как вчера, Реми захотелось зарычать, но он переборол это желание.
- Дурища! – он возвёл очи горе и свободной рукой легонько щёлкнул страдалицу по носу. – Тебе что, в голову никогда не приходило, что я могу хотеть видеть тебя, тебя и только?! Иначе бы не звал, честное слово. Я девушек не обманываю, из меня вообще лгун паршивый, даже если врать приходится во спасение.
Ответа он не дождался, пришлось продолжать в том же духе.
- Знаешь что, если я тебе не нравлюсь – так прямо и скажи! А иначе прекрати ломать дурную комедию и соглашайся.
Говорить с ней сейчас в таком беззаботном тоне, будто ничего особенного никогда и не происходило, было противно и странно, но Реми чётко осознавал, что, если сейчас не вытащить Ярославу из меланхолии, она рискует застрять там надолго. Да, ей многое довелось пережить, но сочувствием сейчас делу не поможешь, скорее наоборот…
- Если хочешь знать, - закончил он мягко, - нынешнее равноденствие я без тебя и не представляю.
Произошедшее далее в очередной раз доказало ему, что понимать женщин, пожалуй, будет посложнее, чем распутывать клубок шерсти, с которым вдоволь поиграл шаловливый кот.
Изящные руки разжались, названная букетом связка сухостоя бесформенным стогом полетела на пол, а в следующий миг Ярослава, такая тёплая и маленькая, стоя на подоконнике на коленях, уже обнимала Реми за шею, да так крепко, что тот испугался, что задохнётся не только в переносном смысле, от радости, но и в буквальном, сугубо физиологическом.
Его позиция и без того была весьма неустойчива, фактически, он вообще наполовину висел в воздухе, а внезапная вспышка чувств девушки окончательно разрушила шаткий баланс, так что Реми не удержался и упал назад, утягивая за собой и Яру. К счастью, он умудрился сам остаться на ногах и удержать её от падения; Ярослава отпрянула, её взгляд выражал запоздалый испуг, а в следующий момент они оба уже безудержно хохотали. У неё был хороший смех, звонкий и искренний, и он тоже звучал по-весеннему, как капель или журчание ручья…
- Так ты придёшь? – уточнил Реми, переведя дыхание.
- Обязательно! – сияющее лицо Ярославы говорило само за себя, и он почувствовал себя окончательно счастливым.
Она велела вечером ждать её на площади и, ёжась от холода, снова убежала в дом, а Реми, энергии у которого нисколько не поубавилось, если не наоборот, пошёл глядеть, чем и кому он может быть полезен.
Времени до заката оставалось ещё много, но летело оно, словно во сне, быстро и незаметно, тем более что хлопот у всех ещё было невпроворот, и скучать не приходилось. Музыканты на площади всё ещё возились с помостом, Реми предложил им свою помощь, и совместными усилиями они довольно быстро закончили. Когда дело было сделано, его окликнул какой-то незнакомый молодой мужчина – оказалось, тому нужно было посодействовать в вытаскивании десятка загадочных ящиков из сарая на свет божий. Дважды просить Реми не пришлось, он охотно взялся и за это. В процессе с одного из ящиков слетела крышка, и он присвистнул от обрадованного удивления – внутри ровными рядами лежали ракеты для фейерверков.
- Это господин ландграф позаботился, - гордо пояснил незнакомец, проследив за направлением взгляда помощника; он явно был доволен. – Ох, и погремим же мы сегодня – мама не горюй!
Не только мама, но и никто другой горевать сегодня не должен, не должен и не будет! Ящики были сложены ровными штабелями, и Реми устремился на поиски нового занятия. В частности, он вызвался помочь двум поварам из гостиницы выкатить из погребов несколько здоровенных бочек. Каждая, как ему показалось, весила никак не меньше тонны, так что они, все трое, успели четырежды взмокнуть, пока уподоблялись тому мифическому бедолаге, который обречён был в течение целой вечности толкать в гору огромный камень. В отличие от него, им удалось обойтись без эксцессов, и бочки наконец аккуратно спустили с крыльца на землю.
- Ох и тяжеленные! – высказался Реми, рукавом вытирая со лба пот.
- Ещё бы им не быть, - с гордостью отозвался наблюдавший за ходом работ трактирщик, - это же рябиновка, да не какая-то, а самая лучшая! Из ягод, которые всю зиму с октября до марта на дереве под снегом провисели. Зрелая, с прошлого равноденствия у меня стояла… Да вы попробуйте, сами оцените!
И, не дожидаясь его согласия, хозяин ловко открыл вделанный в днище бочки краник и мгновенно наполнил невесть откуда появившуюся кружку тёмной жидкостью ржавого цвета, напоминающей красное вино.
Реми принял её с некоторой неуверенностью, но тут же решил, что бояться нечего. Особо крепким оно наверняка не окажется, что покрепче такими порциями не хлещут… Ничтоже сумняшеся, он приложился к кружке. От первого же глотка ему стало жарко; Реми почувствовал, как кровь прилила к лицу, и осушил «чашу» до дна. Мир вокруг стал ещё ярче, если такое вообще было возможно; жар сменился приятным теплом, оставив после себя едва ощутимый намёк на шум в голове. Чёрт побери, из чего бы и как ни делали это зелье, люди ландграфа Шаньяти не зря так его расхваливали!
Позади него кто-то рассмеялся низким, дивно благозвучным смехом.
- Уже празднуешь, как я погляжу?
Сегодня праздника ради Бонифация сменила свой тяжёлый меховой плащ на другой, полегче, сшитый из материи тёмно-красного цвета; место удобных для лесных прогулок брюк заняла расшитая узорами юбка. Длинные каштановые волосы, обычно собранные в тугую толстую косу, сейчас были распущены и роскошной тяжёлой гривой падали на широкие плечи охотницы, а в ярких глазах поселились весёлые искорки. Глядя на неё, Реми впервые за всё время их знакомства осознал, что, несмотря на богатырский рост и силу, больше приличествующую какому-нибудь мужчине-кузнецу, она всё равно оставалась очень красивой и женственной дамой. Глядишь, был бы он постарше и побольше – влюбился бы… Или всё дело просто в весне? В весне, рябиновке и в том, что он сейчас готов любить всех подряд, кого ни встретит.
- Какая ты сегодня! – восхищённо выдохнул он, чем вызвал у женщины весёлую усмешку.
- Спасибо, - кивнула она, лукаво сощурившись. – Вот вечером и поглядим, найдётся ли в этих краях мне кавалер по росту…
Трактирщик с вполне ожидаемым от представителя его профессии гостеприимством поднёс кружку рябиновки и Бонифации, она, разумеется, не отказалась и предложила подсобить докатить бочки до площади. Толстяк было замахал руками, уверяя, что не о чем беспокоиться и леди не должна заниматься подобными делами, но «леди» в ответ лишь расхохоталась и увещеваниям не вняла. Реми тоже поучаствовал в перемещении рябиновки, тем более что теперь он на собственном опыте узнал, что это за напиток. На площади тем временем уже раскладывали костры – самый большой примерно посередине и несколько поменьше на периферии. Хоть пословица и гласит, что кострами зиму не растопишь, говорят, в ночь на равноденствие чем больше огня – тем лучше…
Да, упомянутое равноденствие преподнесло ещё один приятный сюрприз – среди людей, помогающих таскать дрова, он с изумлением увидел Юлиана в компании другого охотника постарше из позавчерашней свиты Волчонка. Реми питал к юному стрелку с его никогда не угасающей улыбкой на устах безотчётную симпатию и был рад его видеть, хотя и недоумевал, что жители соседнего ландграфства забыли в этих местах.
- Мы с товарищем решили поймать-таки нашего медведя, - пояснил Юлиан в ответ на удивлённый вопрос о том, что они здесь делают, - ну, того, который позавчера при тебе от нас сбежал… Остальные назад поехали, а мы стали выслеживать, да так увлеклись, что, когда опомнились, поняли – вернуться в Гарду уже не успеваем. Не в лесу же весну было встречать! Вот и пришли, до Заречки ближе всего оказалось.
- И правильно сделали, - кивнула Бонифация, - в эту ночь нужно быть с людьми, а не со зверями да ёлками… А что домой не попали – не беда; если не женат да не обручён, равноденствие где угодно отпразднуешь, благо, девицы и ви́на у нас всяко не хуже, чем в вашей Шаньяти, и их на всех хватит. А насчёт медведя можете не беспокоиться, мы с ним вчера ночью уже встретились и уладили все разногласия… Вы бы так и так его не выследили, идти по следу оборотня что искать ветра в поле.
Значит, всё-таки оборотень… Не зря Реми в одном из браконьеров почудилось что-то звериное. Вот уж точно, в этих лесах и этих горах всё не такое, каким кажется на первый взгляд…
Потихонечку темнело, в воздухе уже повисли прозрачно-голубоватые сумерки. Где-то далеко, за лесом, клонилось к закату яркое зимнее солнце, небеса там были пламенно-красными, обещая очередной ясный и холодный день. Завтра снова будет ясно и холодно, как вчера и сегодня, ничего не изменится – ничего, за исключением того, что наступит новая весна и, по здешним обычаям, новый год. А значит, и новая жизнь. Дожили, дождались…
Народ не спеша стал стягиваться на площадь, из домов живописными стайками начали появляться нарядные, радостные женщины и девушки. Румяные от мороза, они кутались в шубки и шерстяные шали; в распущенных волосах, на шейках и поясах весело звенели грозди бубенчиков и пробитых посередине мелких монеток, празднично шелестели длинные разноцветные юбки, и этому шелесту вторил шелест шепотков и смешков, которыми они обменивались, поглядывая на собравшихся на пляски парней. Кто-то тем временем разводил костры, и вскоре к небесам с проступающими на них искрами звёзд взметнулись, разгоняя густеющую темноту, языки пламени, жаркие и жадные.
- Реми!
Ярослава была чудо как хороша. В рыжем свете огня её пушистые волосы, нарочито небрежно схваченные широкой атласной лентой, окружали её лицо золотистым сияющим ореолом, а порядком поношенный плащ из лоскутов самых разных тканей распахнулся и не скрывал дивно идущее девушке зелёное платье, из-под подола которого – странное дело! – виднелись носки лёгких летних сапожек.
- Ты часом зиму с летом не перепутала? – полюбопытствовал Реми. – Заледенеешь же!
- У кого сердце горячее, тот не замёрзнет, - подмигнула Яра. – Да ты погляди вокруг, сегодня никто тепло не одет! Сам потом поймёшь, почему.
И правда, Реми как-то не обратил внимания на то, что многие девушки обулись в летние туфельки, а кое-кто из мужчин не надел ни курток, ни шапок, ни плащей. Видно, у всех сердца горячие!
Он хотел было сказать что-нибудь остроумное, но музыканты, которые до того устраивались на своём помосте, наконец расселись по местам, привели в порядок инструменты, и понеслось. Гитара, флейты и скрипки грянули нечто задорно-плясовое, мужчины, только того и ждавшие, принялись увлекать дам в быстро формирующийся вокруг главного костра хоровод. Иные девицы для виду ломались и не хотели идти, но кто бы их спрашивал! Капризуль утягивали танцевать «против воли», кого взяв за руку, кого обняв за талию, а кого и просто-напросто подхватив и оторвав от земли. Возраст значения не имел – седовласые старики приглашали молодых девчонок, черноусые красавцы брали под руки женщин, которые им в матери сгодились бы, впрочем, те, судя по всему, сегодня снова чувствовали себя юными. Бравые двадцатилетние парни, не успевшие заполучить в партнёрши первых красавиц на деревне, без всякой досады брали девушек попроще, так что без кавалера и без внимания не оставался никто, а нашедшие себе пару тут же вливались в общее движение и общий ритм.
Ярослава озорно улыбнулась:
- Звал меня танцевать? Ну так идём скорее!
- Я с радостью, - непонятно чему смутился Реми, - только… только вот я не то чтобы очень хорошо умею…
- Для столичного бала, может, и не умеешь, а здесь и учиться нечему! – безапелляционно заявила Ярослава, без дальнейших препирательств схватила его за руку и потянула за собой.
Последней осознанной мыслью, успевшей промелькнуть в голове Реми, было предположение, что, наверное, именно так должна чувствовать себя снежинка, вовлечённая в безумный танец метели, не имеющая ни собственной воли, ни желания или возможности остановиться. Попав в поток пляшущих, он утратил контроль над собой и тем, что он делает. Всё вокруг жило и двигалось, двигался и он сам, подстраиваясь под всё ускоряющийся темп мелодии, поначалу казавшейся такой неторопливой. То и дело кто-то задевал его плечом или локтем, но он каким-то чудом умудрялся ни на кого не налететь, хотя, может, это была не его заслуга, а Ярославы, танцевавшей одновременно грациозно и лихо. Музыканты расстарались на славу, музыка гремела и пела; из пёстрого, ни на миг не останавливающегося людского вихря то тут, то там выглядывали отдельные лица и снова сливались в неразличимый калейдоскоп. Вон какой-то статный молодец обнимает за талию сияющую Дарёну, рядом белокурый парень, которому Реми вчера сломал нос, отплясывает с золотоволосой девчонкой в красной юбке, а Юлиан – вон он, мелькнул где-то справа – нашёл себе в пару хорошенькую высокую брюнетку… А, и ландграф Гленн, кажется, тоже соизволил вернуться на праздник из своей лесной экспедиции и пригласил на танец весёлую румяную толстушку средних лет; Реми успел увидеть, как он закружил свою даму, та со смехом поцеловала кавалера в моржиные усы и вдруг отпрянула от него – прямиком в объятия толстого трактирщика. Высоко пискнули скрипки, и это, по-видимому, был знак к смене партнёров. Ярослава, одарив Реми широкой улыбкой, упорхнула к оказавшемуся поблизости Юлиану; молодой человек Дарёны, поменявшись парами с широкоплечим сильным детиной, который, судя по внешности, мог быть только местным кузнецом, оказался лицом к лицу с Бонифацией, но, к его чести, нисколько не растерялся, хотя она и была выше его едва не на целую голову. Самому Реми досталась тоненькая девочка с русыми волосами, даже младше Яры, лет четырнадцати. Она посмотрела на него прямо и весело, нисколько не смущаясь, и первой протянула ему руку; Реми рассмеялся и, бережно приобняв маленькую леди, в танце повёл её дальше.
Не успели они пройти и круга, как скрипки снова объявили, что настало время перемен, русоволосая красавица крутанулась на месте – синяя в красных ягодах юбка взметнулась парусом, обнажая стройные белые ножки – и пропала из виду. На смену ей пришла стройная и сильная молодая женщина с алыми губами. Реми станцевал и с ней. Тем же манером он ещё трижды или четырежды менял партнёрш; а когда у него в глазах уже зарябило от такого разнообразия нарядов и хорошеньких лиц, у него в объятиях каким-то образом снова оказалась разгорячённая, счастливая Ярослава.
Танцующие останавливались лишь для того, чтобы хлебнуть рябиновки, которую без устали разливали гостиничные повара, назначенные на сегодняшний вечер виночерпиями; Реми и сам успел перехватить пару кружек. Постепенно мелодия изменилась – скрипки отступили на второй план, на первый вышли флейты, и ему вдруг показалось, что они действительно не играют, а поют – выводят самые настоящие человеческие слова. «Весна, весна красная, приди, весна, с радостью, с новою радостью, с великой милостью!..» Это была хорошая песня, и Реми не покидало ощущение, что он уже где-то её слышал, только вот не может вспомнить, когда и где.
Музыка загнула какое-то совершенно невообразимое коленце, и мужчина рядом с Реми вдруг, крякнув, сграбастал женщину, с которой он плясал, за бёдра и поднял её вверх, к звёздам. Многие другие танцующие последовали его примеру – видимо, это был обычный для здешних мест хореографический элемент. Реми, которому сегодня море было по колено, не отстал от остальных – он подхватил Ярославу на руки и закружил; она вскрикнула и тут же рассмеялась, цепляясь за его плечи.
- Пусти! – с улыбкой велела она, пытаясь перекричать музыку и шум. – Тебе же тяжело!
- Тяжело?! – Реми весело фыркнул, аккуратно поставив её на землю. – Да ты совсем ничего не весишь!
И людская река повлекла их дальше.
Танец горячил, к тому же с одной стороны припекал нешуточный костёр, так что Реми вскоре понял, как девушки, одевшиеся по-летнему, были правы. Было жарко, и ему хотелось скинуть плащ, но для этого пришлось бы остановиться, покинуть общий круг, а сделать это он был просто не в состоянии. Ему казалось, что он может протанцевать так хоть до следующей весны; никогда в жизни он ещё не чувствовал себя таким свободным, сильным и счастливым, а рядом к тому же была Ярослава, и её светлые глаза блестели ярче всех костров и звёзд вместе взятых…
- Яра, - Реми сам не понимал, как ему в голову взбрела такая мысль, но, тем не менее, он осознавал, что говорил, и нёс полную ответственность за каждое слово, - выходи за меня замуж! Я увезу тебя в Арк. С деньгами проблем не будет, в первое время мои родители помогут…
- Шутишь? – заливисто рассмеялась Ярослава, описывая вокруг него круг. – Я бы, конечно, не против, вот только уезжать никуда не уеду. Здесь мой дом!..
Реми слушал её с изумлением. Он хотел было возразить, что к месту, где с ней так обходились, нельзя быть привязанной, нельзя считать его домом – хотел, но вдруг подумал, что они с Жеаном столько раз ссорились до смертных обид и нежелания видеть друг друга, но он ведь не перестал считать его своим братом. Родину и семью нельзя любить за что-то, любовь к ним безотчётна, и именно она и даёт людям силы прощать за любой грех и любое преступление…
Ну да что за беда, что Яра не хочет в Арк – значит, он сам поселится в Заречке! Вот выпросит позволение у отца и сразу приедет. Мать, конечно, будет в ужасе, но нельзя же всю жизнь продержать детей при себе. К тому же он ведь хочет стать фермером или охотником, а не каким-нибудь государственным преступником – в этом нет ничего зазорного! И полюбить новые места тоже будет несложно, он и так уже почти любит этот странный край, где видимость почти всегда обманчива, на каждом шагу можно найти, чему удивиться, а сердца топчут с такой же бездумной лёгкостью, что и запаянные в стекло сухие цветы…
Воспоминание о вдавленном в снег иван-чае, который делал так, чтобы лето не кончалось, ужалило неожиданно больно, полузабытой занозой засев в памяти, и слова, которые не удалось удержать, вылетели как-то сами:
- Обещаю тебе, как только эта чёртова зима закончится, весь иван-чай от Арка и досюда я брошу к твоим ногам!
Реми сам не сразу осознал, что высказал свою мысль вслух; он не знал, расслышала ли его Ярослава, не знал, вспомнит ли она назавтра его обещание, впрочем, всё это не имело никакого значения. Каким-то неведомым образом они оказались чуть в стороне от других танцующих и остановились; несколько вылившихся в вечность секунд Яра молча смотрела на Реми снизу вверх странным, неподвижным взглядом, после чего, вся подавшись вперёд, вдруг приподнялась на цыпочки и горячо, быстро и порывисто поцеловала его.
В этот момент он полностью утратил ощущение реальности. Он чувствовал только её озябшие, холодные пальчики на своих горящих щеках и то, как его сердце колотилось от танцев, рябиновки и её невообразимой близости. Где-то неподалёку громко просвистел и с треском разорвался первый фейерверк, небо расцвело пышным букетом невиданных разноцветных астр, и весь остальной мир исчез, рассыпался ворохом ярких шипящих искр…

Жеан вёл себя крайне глупо. Если точнее, в то время как огромное количество людей плясало и веселилось, он сидел за столом и предавался меланхолии.
В гостинице, кроме него, не было ни души, да и вся деревня вообще будто вымерла – все собрались на площади и празднуют, вон, крики и отсветы от фейерверков долетают и досюда. Жеан очень хотел бы к ним присоединиться, хотел бы, но не мог – праздничное настроение наотрез отказывалось иметь с ним дело. А вот навязчивая липкая тревога – этакое мерзкое чувство, словно вот-вот должно случиться что-то нехорошее, но пока непонятно, что именно – напротив, не желала никуда убираться. Ни отвлечься от неё, ни побороть её волевым усилием не получалось.
Тот же Реми этой напасти подвержен не был – братишка с самого утра носился туда-сюда, словно непоседливый щенок, которого выпустили погулять, и радовался всему, что видел. Сейчас он там, у костров и винных бочек, и, кажется, он счастлив, да и его подруга, вопреки всему, тоже. Ну и слава богу! Когда все счастливы – это же так хорошо.
Поначалу Жеан честно пытался оставаться там, где люди, но после понял, что своей постной физиономией рискует повергнуть честной народ в тоску, и сбежал. Говорят, будто бы встречать равноденствие одному и дома – самая плохая примета, какую только можно выдумать, но за себя он не беспокоился. А вот за свою страну – очень даже. И ничего не мог с этим поделать.
Даже если основанная на магии, читай: ни на чём не основанная, затея бранорцев с ласточками не выгорит, они измыслят что-нибудь другое, ещё более подлое. Их сговор с оборотнями и птицеубийцами доказал, что они готовы на всё, даже на самые дерзкие и безрассудные поступки, и что они выкинут в следующий раз – неизвестно. Да и тот факт, что бранорские аппетиты с Шаньяти и Гленн перекинулись на Арк и всю Ларелли целиком, не может не настораживать…
Подумать только, столько лет попыток дипломатически наладить мир – и всё коту под хвост! Кто-то из политиков недалёкого прошлого верно сказал, что республике никогда не договориться с монархией. Потому что в республике страной управляет парламент, у каждого члена которого свои личные интересы и совершенно отсутствует склонность к сотрудничеству, а монарх может оказаться не в меру патриотичным самодуром, вроде того, который сейчас восседает на бранорском троне…
Сидеть сложа руки было невмоготу, но больше делать было нечего, по крайней мере до утра. Какая же эта ночь длинная! Или так только кажется?
Снаружи в стекло с глухим ударом стукнуло нечто увесистое. Вроде снежка. Таким образом обычно привлекают внимание сидящих в доме. Жеан никого не ждал, но всё-таки встал и открыл окно.
- Тоже мне, джентльмен, - насмешливо улыбаясь, промолвила Алисия, – чего стоишь? Помоги подняться, что ли.
Жеан молча протянул ей руку, и дочь ведьмы ловко взобралась на подоконник. Значит, предположение об ореховых прутиках под порогом гостиницы оказалось верным, вряд ли хозяин, уходя, запер входную дверь.
- Ты чего ушёл? – спросила девушка. На её лице больше не было и следа насмешки, теперь чёрные глаза смотрели тепло и чуть тревожно.
- Замёрз, - Жеан сам не понял, зачем солгал. Алисии можно было сказать правду, она поймёт – она ведь всё знает.
- Это потому что ты один, - указала она и снова улыбнулась. – Что я тебе говорила про всесогревающую любовь?
Жеан ничего не ответил, только пожал плечами и присел на край стола.
- Послушай, - мягко сказала Алисия, - я понимаю, что ты чувствуешь и что тебя тревожит. Поверь, последние два дня я тоже размышляла надо всем этим, не переставая. К тому же и ночь нынче непростая… И именно поэтому о плохом сегодня не думают. Если чему-то и суждено случиться, это случится ещё не сейчас. Через месяц, через неделю… может, даже завтра, но главное – что не сегодня. Сегодня всё хорошо, и «сегодня» у тебя никто не отнимет, а дальше можно пока не загадывать.
Жеан слушал её, не споря и не перебивая. Алисия замолчала; она стояла у окна, и фейерверки подсвечивали её силуэт сзади. Откуда-то издалека доносились едва различимые звуки музыки. Говорить больше было нечего.
Он сам не понял, кто из них первым потянулся к другому. Он поцеловал Алисию, а может, это она поцеловала его; её кожа, всё ещё холодная с улицы, пахла снегом, но она рассказала ему, как согреться, и не обманула – сначала действительно стало тепло, а потом и жарко.
Жеан никогда не думал, что пуговицы на его рубашке, которые почему-то не желали расстёгиваться как следует, когда-нибудь станут такой непреодолимой преградой перед чем-то желанным и нужным ему, хорошо хоть блузка Алисии вообще не имела застёжек и снималась через голову. Сегодня она вдела в уши другие серёжки – связки гремучих золотых колец, которые звенели при каждом её движении; этот звон был единственным, что Жеан ещё мог слышать. Как же так, ведь они знакомы всего два дня, он так мало о ней знает, а о себе рассказывал ещё меньше… Всё было слишком размыто и стремительно, и это не было похоже ни на что, что он испытывал раньше. Да и как оно могло быть похоже? Это Реми был любимцем девушек, он умел и познакомиться, и развлечь, а Жеан в присутствии представительниц слабого пола, его ровесниц, ещё со школы чувствовал себя неловко, и это чувство, кажется, было взаимным. В первый и единственный раз он влюбился в выпускном классе; её звали Лили, и они целовались в кабинете химии, куда их одноклассники, движимые здоровым нежеланием учиться, по доброй воле не заглядывали. Сегодня всё было не так, совсем не так, и всё равно Жеан готов был поклясться, что здесь и сейчас он любит Алисию, а надолго ли и чем – сердцем или чем-то другим – совершенно неважно. Чёрт возьми, похоже, сегодня ночью со всеми и правда творится что-то необъяснимое…
К счастью, кровать была под рукой, хотя вернее было бы сказать «под ногой», а потом уже и под боком, но это всё пустословие и совсем не принципиально… Время куда-то исчезло и не сказало, когда вернётся; дыхание и звон золотых колец, чёрные волосы, щекочущие шею, льнущая к рукам гладкая, текучая ткань юбки Алисии и молодое, гибкое тело под ней, треск фейерверков за окном и озаряющие мир разноцветные вспышки – всё это слилось в одно сложное, многомерное ощущение, вытеснившее из вдруг ставшей лёгкой головы Жеана все мысли, воспоминания и тревоги.
Вроде бы кто-то говорил, что нельзя встречать равноденствие одному?.. Хотя бы этой традиции Жоаннес Этье не нарушил.

В ночь равноденствия ворота замка Ингри от века были открыты для всех, кто хотел прийти. Во дворах неистово пылали многочисленные костры, самозабвенно гремела музыка, рекой лилось вино… Так повелось с весёлых старых времён, когда сильные мира сего были куда проще и щедрее, чем теперь, и продолжалось поныне. Этот год, разумеется, не стал исключением: Рональд Шаньяти, даром что был для должности ландграфа неприлично молод и рос в тени человека, совершенно не умевшего веселиться, знал толк во встрече весны. Единственным, что Волчонок не смог привести в соответствие с общим духом праздника, было его собственное лицо, серьёзное и задумчивое.
Глядя на него, Раймонд не смог сдержать вздох. В этом весь Рональд: стоит возникнуть проблеме, пусть даже небольшой – и он уже не может и не хочет думать ни о чём, кроме неё. И всегда ждёт самого худшего… Что, в общем, вполне объяснимо, но не слишком-то разумно. Хотя, как знать, может, на этот раз действительно лучше бояться, чем надеяться, и ландграф понял это быстрее своего придворного бездельника, хотя известно ему ещё далеко не всё.
Сегодня днём Матиэль принёс Раймонду покалеченную ласточку. Они втроём поболтали немного, а потом он выпустил малышку в окно, и она упорхнула, наверняка уже забыв, что каких-то десять минут назад она умирала, и с её смертью деревенские ласточки исчезли бы как вид. В этих краях говорят, что одна ласточка весны не делает, так что от чернокрылой птички, в общем-то, ничего не зависело.
Хочешь-не хочешь, а завтра придётся рассказать Рональду о том, что ласточки ласточками, а вторжение бранорцев отныне – исключительно вопрос времени, и встречать их придётся именно им… И ещё о том, что Лис решился убить весну, чтобы заполучить Шаньяти, которую ему пообещали в качестве платы за успешно начатую войну.
Раймонд заранее ненавидел предстоящий разговор, но утаивать что-либо от Волчонка было бы попросту нечестно. Да и что бы ни выкинул его рыжехвостый братец, Рональд никогда не позволит чувствам взять верх над разумом, а уж разумом его небеса не обидели. Именно за эту способность контролировать эмоции молва и наделила его каменным сердцем. Надо сказать, совершенно незаслуженно.
Лёд так легко спутать с камнем, он тоже твёрд и холоден и точно так же может годами не таять. Вот и сердце Волчонка, хоть оно больше и не из плоти, похоже, заледенело. Причём заледенело так, что он не стал жесток или холоден, а просто замкнулся в себе. После событий двухлетней давности Лонгрен, кажется, и тот быстрее начал улыбаться; Рональд вспомнил, как это делается, лишь долгое время спустя, да и то не до конца…
Впрочем, наверняка любой на его месте реагировал бы похоже: вражда с близкими, особенно с братьями и отцами – самый мерзкий вид вражды. Хотя, с другой стороны, не стоит забывать и о том, что, не будь этой вражды, из слабого мальчишки, которого за нелюдимость и молчаливость с детства прозвали Волчонком, едва ли выросло бы что-нибудь путное. Сейчас от того запуганного ребёнка, не имеющего ни воли, ни собственного мнения, осталось только прозвище, но и оно кардинально изменило смысл, так что Раймонд искренне считал, что всё случившееся в Шаньяти двумя годами раньше было к лучшему.
Но сегодня с ландграфом надо было всё-таки что-нибудь решать, а то встречать равноденствие с таким лицом – всё равно что надеть траур на свадьбу. По здравом размышлении у Раймонда созрел план с рук на руки сдать Волчонка какой-нибудь девице поготовее – в темноте и атмосфере всеобщей предвесенней эйфории его непраздничная физиономия никого не смутит, к тому же красотки сегодня ночью едва ли будут чересчур разборчивы – и под шумок сбежать от шумного веселья обратно в замок.
Раймонд прекрасно понимал, что таким образом он уподобляется дурному врачу, который пытается лечить других, будучи не в состоянии исцелить даже самого себя, но, в самом деле, на кой князь ему сдалось это равноденствие? Пить он не только не любит, но и не умеет, а девушки – и даже равноденствие этого не исправит – шарахаются от исполосованной одноглазой рожи, как от огня. Или от крысы. Спасибо хоть на столы с визгом не забираются.
Вдобавок ко всему этому Раймонду не давало покоя неприятное чувство смутной тревоги, нет, даже не тревоги – страха непонятно перед чем. Разумеется, сведения, которые ему сегодня птички на хвостах принесли, давали весомые поводы для того, чтобы бояться, но пока – по крайней мере, сегодня ночью – ничего плохого на горизонте не маячило, и всё равно было как-то муторно. Будто перед грозой, только вот какие зимой грозы?!
За каменными стенами веселились вовсю, а замок был тих, как спящий зверь; он словно отдыхал от шумных и суетливых людей, обитающих в нём все остальные дни в году. Раймонд до сих пор не знал, что именно побудило молодого ландграфа поселить в собственном доме сына ведьмы, который всё равно не делал ничего полезного, но это никоим образом не мешало ему испытывать самую глубокую благодарность. После ссоры с матерью идти ему было некуда, а после серьёзного разговора с единственным младшим братом ходить Раймонд некоторое время и вовсе был не в состоянии. Теперь он уже привык считать Ингри своим домом, и ему не приходилось больше, как раньше, каждую весну и каждую осень перебираться на новое место – место маминого осведомителя давно заняла Алисия, она уже достаточно взрослая, да и по-птичьи говорит гораздо лучше, чем он…
В комнате Раймонда ждал Матиэль. Непонятно почему, но он решил провести равноденствие не с сестрой и не с матерью, а именно с ним, и теперь с хозяйским видом восседал на спинке кровати.
- Такие дела, - проговорил Раймонд вслух. – Весна наступает, а мы с тобой оба сидим в четырёх стенах. Непорядок!
Матти смотрел на него, склонив голову набок. Глаза у него были глубокие и умные, но всё равно птичьи. Птичьи, и всё тут!
Как так получилось, что их жизнь превратилась в дурную сказку, в которой люди превращаются в зверей и деревья оттого, что их мало и плохо любили? И куда надо пойти, какое невыполнимое задание одолеть, чтобы вернуть всё как было?
Детей ведьмы, всех семерых, давно уже мучил вопрос, осталось ли в их младшем братишке хоть что-нибудь человеческое. Говорят, что, пока помнишь, как тебя зовут, ещё можешь превратиться обратно; Матиэль на собственное имя вроде отзывался, но Раймонд сомневался, что это было осознанное действие, а не результат двухлетней дрессировки. Конечно, можно было бы привести аргумент, что Матти понимает, что ему говорит Алисия, и исполняет её просьбы, но ведь точно так же свободно она разговаривала и с соколами, которые родились соколами…
Пока они думали да гадали, их мать знала наверняка, просто потому, что она знала всё и всегда. Однако когда Алисия не выдержала и спросила её напрямую, она просто смолчала и не сказала абсолютно ничего. Раймонд расценил это как вполне однозначный ответ.
Иногда он ловил себя на том, что лишь с огромным трудом может представить себе старое, человеческое лицо Матиэля – жгучую боль, причинённую его когтями, он помнил гораздо яснее. Но временами перед его внутренним взором очень чётко вставало злое черноглазое лицо с упрямо сжатыми губами. Когда старшие братья его дразнили, он никогда не грубил в ответ, только отворачивался и гордо вздёргивал подбородок, совсем как мать и Алисия, которая во всём удалась в неё…
Уж кто-кто, а Алиса умела за себя постоять. Поначалу, помнится, старшие попытались сделать и из неё козла отпущения – ещё бы, она ведь не только младше их, но ещё и девчонка! Однако же эта самая девчонка даже без маминой помощи (дожидаться которой было бы попросту глупо) дала всем понять, что смотреть на себя сверху вниз никому не позволит. С тех самых пор, как она вообще научилась говорить, Алисия за словом в карман не лезла, а при случае могла и ударить. Книжкой там по темечку или ногой по коленке. Только мужчины по привычке дерутся честно, для женщины главное – это результат.
В общем и целом, братья быстренько разучились считать сестрёнку младше, а, следовательно, и хуже себя. С таким трудом добытое положение в семье она оберегала весьма ревностно и бурно протестовала даже против того, что её называли Алисой – ей казалось, что это звучит снисходительно, так что мало-помалу все привыкли звать мамину наследницу исключительно полным именем. Употреблять производные от него дозволялось одному только Раймонду. Сначала он таким образом поддразнивал тогда ещё единственного члена семьи, который был младше него, и Алисия терпела, наверное, просто потому, что он тогда неплохо умел строить умильные глаза, и у неё на надоедливого братца рука не поднималась. А потом, после того, как, подражая матери, которая выгнала его из дома и не планировала когда-либо простить, все старшие отвернулись от него и сделали вид, что знать его не знают, сестрёнка сама предложила Раймонду звать её Алисой и никак иначе. Этим она показала, что не поддерживает обвинений, выдвинутых против него другими, и всё ещё считает его своей семьёй, а это было дорого.
После этого-то они и подружились. До своей семейной трагедии, как это часто бывает, Раймонд с Алисией не больно-то ладили; вернее, как – ссориться особо не ссорились, но и любовью друг к другу не горели. Алисия, как и положено будущей ведьме, никогда в себе не сомневалась и ничего не боялась, а Раймонд, признаться, и тогда уже был не самым решительным и уверенным человеком в мире. А сейчас дела обстоят и того хуже. Когда он в последний раз покидал замок Ингри? И покидал ли вообще? Во внешний мир его не тянуло – он был большим и сложным, и он каждый раз заставлял Раймонда вспомнить слова, что мать сказала ему при их последней встрече, а после этого ему больше всего хотелось забиться в угол и не выходить оттуда никогда.
Снаружи хлопнуло и полыхнуло – должно быть, в костёр бросили добрый заряд пороха, такие развлечения заменяли здесь фейерверки. Матиэль беспокойно прислушался и шумно перелетел с кровати на шкаф.
Бездумным жестом Раймонд откинул с лица необходимую, но страшно надоевшую ему чёлку и тут же снова пальцами зачесал её назад: даже наедине с собой он предпочитал не открывать лица. Сидеть на одном месте не получалось, желание вскочить и начать ходить кругами стало почти непреодолимым; вместо этого он спокойно встал и открыл окно, впуская в комнату неподвижный морозный воздух. В ночь на равноденствие не идёт снег и не дует ветер, так уж заведено у природы… Но, ду́хи и боги, почему же так тошно?! Почему так нестерпимо хочется куда-то без оглядки бежать, а ещё лучше – лететь? Куда? Да неважно! Да хотя бы к матери, которая, конечно же, его прогонит, просто чтобы показать, что её слово твердо, даже если на самом деле случилось чудо, и она решила простить блудного сына.
Может, поэтому весну и не встречают в одиночестве? За звоном стаканов, музыкой и хохотом не слышно ни непонятной тоски, ни безотчётного страха. Зря он не уговорил Алису остаться, она наверняка согласилась бы, если бы он попросил…
Ночь была в самом разгаре. Рассвета ещё ждать и ждать, но ничего другого не остаётся – уснуть в такое время всё равно не получится. Простой человек, может, и смог бы, а Раймонд чувствовал, что не в силах. Видимо, волшебная ведьмина кровь, будь она неладна, всё-таки жива в нём и молчать не желает.

Над головой Жеана кто-то щедрой горстью рассыпал мерцающие звёзды; под ногами кипело снежное варево, там свирепствовала метель, но здесь, выше, не было видно ни единой снежинки, хотя ветер никуда не делся. Он был неистовым и холодным, но не злым, да и как может быть злым и враждебным отец той, кого любишь, любишь и сердцем, и всём остальным, чем только можешь любить?
Небо за горами было подсвечено алым, там из-за острой кромки горизонта неторопливо вставало круглое и яркое, похожее на апельсин солнце. Жеан залюбовался рассветом, но тут ветер швырнул ему в лицо пригоршню снега, прямо над ухом раздался женский весёлый смех, незаметно перешедший в звон золотых серёжек; из-за его плеча прянула хищная серая птица – сокол, без всякого труда летящий против ветра... Снежинки смешались и перепутались со звёздами, закружили их в общем стремительном танце, небо и земля поменялись местами – теперь над головой у Жеана были заснеженные крыши, и они приближались. Падая, он успел увидеть, как солнце сорвалось с тёмного небосвода и кануло куда-то вверх, обратно в загоризонтную пропасть…
Он вздрогнул и сел на кровати.
Алисии рядом не оказалось, и подушка, на которой она уснула, была холодной. Впрочем, холодным сейчас было всё вокруг, потому что кто-то, видимо, желая заморозить его насмерть, настежь распахнул окно. Ну да, птица ведь, улетая, не может закрыть за собой…
Стуча зубами, он попытался отыскать взглядом если не одежду, то хотя бы сапоги, не вставать же было на ледяной пол босиком; однако предательская обувь, как назло, куда-то скрылась и ничем не обнаруживала своего присутствия. Пришлось смириться. Жеан собрался с силами и, завернувшись в одеяло, поднялся, исполненный решимости во что бы то ни стало предпринять окнозакрывательную экспедицию. Захлопывая рамы и задвигая засов, он отметил, что за окном было то ли ещё, то ли уже темно. Говорят, после целой ночи плясок и песен спят самое малое до следующего утра, а иногда и дольше. Он, конечно, не праздновал, и всё-таки…
Его взгляд случайно упал на часы. На какое-то мгновение ему показалось, что он всё ещё спит.
Через тридцать секунд нашлись и сапоги с носками, и брюки, и рубашка – ни одному предмету одежды не удалось скрыться. А спустя минуту Жеана в комнате уже не было.

Проснувшись, Реми долго и безуспешно соображал, где же он находится.
Он не помнил, как вчера или, скорее всего, уже сегодня добрался до гостиницы. Если на то пошло, он вообще мало что помнил, и отнюдь не потому, что был пьян – напротив, он пребывал в твёрдой уверенности, что если и пил, то совсем немного. Просто на равноденствие он увидел, услышал, почувствовал столько всего, что память не смогла вместить и малой части. Он вчера словно спал наяву…
Кстати о «спал», интересно, долго ли он продрых без задних ног? Который нынче час? За окном темно, но это ровно ни о чём не говорит.
Часов в комнате не нашлось, так что с чистой совестью можно было вернуться в постель, и всё же с грехом пополам Реми убедил себя одеться и спуститься в залу. Там царили тишина и безлюдье. Немудрено – должно быть, все отсыпаются, один он подорвался куда-то, как будто ему больше всех нужно…
За спиной зашебуршало – из кухни выглянула Дарёна. Прелестное личико девушки было бледным, а его выражение – абсолютно несчастным. Обычно после бурно проведённой ночки девицы носа не кажут из комнаты, пока снова не обретут прежние красоту и здоровый румянец, а она-то зачем вышла?
- Ваш брат вас искал, - странно ломким голосом проговорила дочка трактирщика. – Они с господином ландграфом сейчас где-то там, на улице…
- Ладно, - кивнул Реми, - пойду к ним, только…
Он оглядел стены – здесь часов тоже нигде не было видно.
- Дарён, - окликнул он, - а сколько сейчас времени?
Девушка открыла было рот, чтобы ответить, но её румяные губки вдруг беспомощно задрожали, и она залилась слезами. Реми оторопело уставился на неё, не зная, как реагировать.
- Реми, - с трудом выговорила она, вытирая щёки ладошкой, и в её глазах он увидел самое настоящее отчаяние, – Реми, сейчас два часа пополудни!

Конец первой части.

...

Лекочка: 29.03.13 07:14

Спасибо, Нэши) Все замечательно. Очень насыщенно в плане описаний и эмоций, красочно. Полностью в эту волшебную атмосферу погружаешься и вылезать не хотца)) Эх, я бы тоже на том празднике поплясала, стариной бы тряхнула А в конце опять интрига

Жду продолжения

...

BNL: 24.04.13 18:31

 » Часть II, фрагмент №1

Часть вторая
Перед рассветом

Итак, солнце не взошло.
Удивительно, но, несмотря на то, что день нынче и впрямь выдался непроглядно тёмный, это заявление даже сейчас казалось абсурдным набором звуков. Однако произошедшее было свершившимся фактом, а с фактами не спорят – переспорить всё равно не удастся.
Как ни сложно оказалось поверить, что ночь не собирается кончаться, ещё сложнее было предотвратить панику, стремительно поднимающуюся в рядах тех, кто поверил сразу и с готовностью. Реми не знал, о чём и как именно Жеан с Алисией, Бонифация и ландграф Гленн лгали жителям Заречки, но не сомневался, что, если бы не их вмешательство, сегодня уровень самоубийств здесь стал бы самым высоким за всю историю её существования.
Сам он остался не у дел и не принимал участия в успокоении населения, потому что и в самом деле был самым что ни на есть паршивым вруном, и никто ни за что не поверил бы в его ложь во благо, сколь бы складно она ни была придумана. А потому единственное, что ему оставалось – постараться хотя бы самому сохранять ясную голову. Что, впрочем, было совсем не сложно, потому что Реми нисколечко не боялся. Вместо этого он был обижен и раздражён.
Здравый смысл бормотал что-то про случайности и непредсказуемые капризы природы, но та часть Реми, которая вчера была счастлива как никогда, в возмущении орала, что солнце не встало ему назло, руководствуясь злым умыслом всё испортить. Да и действительно, разве бывают такие совпадения – весна умерла в ту самую ночь, когда все уже поверили, что наконец дождались её прихода! Вот что ему теперь сказать Ярославе, которую он поклялся никому и ничему не давать в обиду?!
Сегодня, выскочив на сумеречную улицу, он едва не налетел на свою рыжую невесту – та выпытывала у Жеана, где ей найти его младшего брата. Наверняка она была напугана не меньше Дарёны, потому что напуганы в тот момент были абсолютно все, но она не плакала, только кусала побледневшие губы, а в ясных северных глазах читался тот же немой вопрос: почему что-то неправильное и страшное происходит именно сейчас, как раз тогда, когда, казалось бы, всё наладилось? Реми хватило только на то, чтобы стиснуть зубы и отправить её обратно домой, ссылаясь на то, что её потеряют, да и вообще, для прогулок хуже времени не придумаешь... Он был не в силах смотреть на неё такую, бледную и растерянную, потому что он сам не понимал, что происходит, а значит, не мог ни объяснить, ни успокоить, и это было мерзко.
Яра хотя бы могла пойти домой… Им с Жеаном в этом плане повезло меньше. Как взгляды братьев на многие вещи ни рознились, но решение о том, что негоже разъезжать по тёмным лесам бесконечной ночью, было принято единогласно и даже не обсуждалось. Остаться в Заречке казалось самым мудрым решением, тем более что Реми вдруг с изумлением обнаружил, что чувствует за деревушку некую личную ответственность, словно он в ней родился и потому должен её защищать… И всё равно каждый раз мысль о доме заставляла его вздрагивать, словно ему за шиворот бросили кусок льда. Что творится сейчас в Арке? Неужели всё то же самое?! А в городах ведь куда больше людей и меньше порядка, без волнений не обойдётся. Кто-нибудь наверняка решит, что настаёт судный день, и первым кинется грабить ювелирный магазин. А что?! Может, завтра будет конец света, значит, сегодня всё можно! Если лавина стронется с места, её будет не остановить, и чем всё закончится – даже подумать страшно. А ведь там, в столице, остались родители, друзья, да что уж там, просто множество незнакомых Реми людей, которые ни в чём не виноваты!
Нет! Так не будет! Дойдя до этой пугающей мысли, он каждый раз силой заставлял себя прекратить истерику и взглянуть на вещи здраво. В Арке другие ласточки, городские, не деревенские. Их никто не трогал, они живы, и они принесут туда весну. Никто ничего и не заметит, а жуткие слухи, дошедшие с окраин страны, сочтут суеверным бредом пополам с плодами чьей-то больной фантазии. Легко представить себе, как мама, услышав нечто подобное, презрительно улыбнётся и высокомерно пожмёт плечами – именно так она всегда реагирует на россказни, слишком дикие для того, чтобы оказаться правдой… Единственное – Жеану наверняка светят проблемы в связи с задержкой, но ведь всегда можно сослаться на непроходимые дороги и нелётную погоду, эти оправдания ещё никогда не подводили.
Без часов сложно было сказать, вечер сейчас уже или ещё рано; Реми вообще потерял ориентацию во времени, с исчезновением солнца оно для него словно остановилось. Как бы то ни было, ещё с утра готовая дико заорать и забегать кругами Заречка теперь немного успокоилась. Люди спрятались по домам, будто в норы забились, нигде не то что ни одной двери – ставни открытой не осталось. Наверное, все, кто сейчас не молится, проводят ревизии в кладовых, выясняя и прикидывая, надолго ли получится растянуть истощившиеся к весне запасы пищи и дров…
Лишь компания, устанавливавшая общественный порядок, не посвятила себя ни одному из этих двух занятий. Она собралась в гостинице на совещание.
Реми не знал, думает ли Жеан о доме, как и он сам – приставать к нему с вопросами на эту тему как-то не хотелось. Но он не мог не замечать, что, когда не нужно было казаться беззаботным и уверенным, убеждая очередную женщину и выводок её детей, что внеплановая ночь долго не продлится, братец выглядел встревоженным. Алисия, которая вместо того, чтобы зайти по-человечески, почему-то в обличии птицы влетела через окно, была серьёзной и собранной; не похоже, чтобы «конец света» выбил её из колеи – ну да чего ещё можно ожидать от дочери ведьмы! Бонифация сегодня не улыбалась своей улыбкой сытой хищницы, но её лицо оставалось спокойным. И только Герхард Гленн являл собой полную противоположность царящему в комнате настроению: судя по всему, он совершенно искренне ни о чём не переживал, хотя нечто в выражении его усов и выдавало некоторое недовольство. В то время как остальные тихо и молча расселись вокруг одного из столов, ландграф, входя, энергично хлопнул дверью, пожаловался пространству на собачью погодку и, потребовав у трактирщика чаю для всех присутствующих (что было весьма разумно с его стороны, потому что на улице было даже холоднее, чем вчера, и уж точно куда как безрадостней), шумно плюхнулся на стул.
- Да уж, ну и задачку получат столичные умники! – заявил он. – Хотел бы я послушать, как господа астрономы объяснят прелюбопытнейший космический феномен, который мы с вами имеем возможность наблюдать…
Умное слово «феномен» он выговорил с неповторимыми интонациями человека, который прочитал научную книгу, половину не понял и всё равно возомнил себя знатоком, прекрасно разбирающемся в том или ином вопросе. Реми вздохнул и решил, что дальше можно не слушать. И так всё понятно – ландграф соскучился, сидя у себя в глуши, понавыписывал из ближайшего мало-мальски крупного города научно-популярной литературы и теперь искренне верит, что он человек умный и просвещённый. Вдобавок дело осложняется ещё и тем, что на фоне очевидной непросвещённости окружающих разубедить его некому…
- Господин ландграф, - твёрдо сказала Алисия, - я боюсь, вы не видите истинной сути вещей. Поверьте мне, ни один учёный не сумеет объяснить вам, почему солнце не встало. С точки зрения естествознания это просто-напросто невозможно, это астрономический абсурд! Причиной того, что сейчас происходит, является никак не естественный порядок движения небесных тел…
- А что же тогда? – хмыкнул Гленн, не потрудившись толком дослушать. – Магия, в которую местные верят своими тёмными умишками? В это мне, увы, сложно поверить, ибо ни одного из чудес, приписываемых молвой вам, вашей матери или каким-либо другим – якобы волшебным – силам, воочию я не наблюдал. Им также нет никаких доказательств…
- … кроме свидетельств множества очевидцев, - вполголоса вставила охотница, но эта ремарка мужчину не убедила.
- Здешний народ наивен сверх всякой меры, - безапелляционно бросил он, и Реми в его голосе почудились пренебрежительные нотки. – Что ни расскажи, всё примут на веру… Именно поэтому я не позволю вам, сударыня, - ландграфский палец угрожающе ткнул воздух, указывая на Алисию, - сеять панику, расхаживая вокруг и рассказывая какую-то несуразицу про ласточек и врагов, якобы угрожающих нашим границам! Я уверен – и в обратном вы меня не убедите – что нынешние, мхм, метеорологические условия можно без труда объяснить с точки зрения науки. Если есть явление – есть и объяснение, по-другому просто не может быть. Мы наверняка стали свидетелями необычайно продолжительного солнечного затмения или чего-нибудь в этом роде…
- Герхард, - не выдержал Жеан, - послушайте меня. Я, как вы сами несколько дней назад весьма точно отметили, не имею привычки молиться колесу и верить во что попало, и тем не менее я присоединяюсь ко мнению, что здесь и сейчас здравый смысл бессилен. Я собственными глазами видел достаточно, чтобы иметь право утверждать: всё сказанное Алисией – чистая правда. Вы можете сколько угодно оспаривать тот факт, что нынешние погодные аномалии имеют сверхъестественную природу, но угроза со стороны Бранора на сто процентов реальна, и с ней нужно что-то делать.
Ландграф невесело усмехнулся.
- Признаться, Жоаннес, я в вас разочарован, - сказал он. – Вот уж от кого, а от вас я не ожидал, что вы так легко поддадитесь всеобщему сумасшествию. Ладно эти женщины, но вы?..
Жеан аж побледнел от злости; Реми готов был поклясться, что не будь старшенький так хорошо воспитан, он ударил бы кулаком по столу. Или кое по чьей голове – и в этом случае он оказался бы совершенно прав, потому что ну нельзя же быть таким глухим! Если куча народу в один голос говорит об одном и том же, а ты пытаешься спорить и перекрикивать, то шанс, что прав именно ты, крайне невелик…
- Вы говорите, надо что-то делать, - продолжал Гленн, - но что вы предлагаете? Что я могу сделать сейчас, когда всё это суеверное стадо трясётся от ужаса за закрытыми дверями?! Даже если сию минуту на нас действительно нападут, навряд ли они пересилят себя и выйдут защищаться…
- Разве можно до такой степени не уважать народ, которым управляешь? – перебила его Бонифация. Она не рычала, не повышала голоса, и всё равно её вопрос почему-то прозвучал как откровенная угроза.
Ландграф замер с открытым ртом, очевидно, потеряв нить своей патетической речи, после чего с возмущением, крупными буквами написанном на широком лице, вскочил и, не говоря ни слова, вышел вон. Словно заявил: «больше ни минуты не выдержу в этом балагане, пойду поищу собеседников поумнее».
Жеан выразительно хмыкнул, встал, едва не опрокинув стул, и удалился, Алисия после недолгих колебаний устремилась за ним. Вот и поговорили…
Бонифация решила не выделяться из общего потока; вздохнув, она тоже поднялась и ушла – в кухню. Видимо, решила, что конец света, конечно, концом, но начинать поститься раньше времени из-за этого не стоит. Ну и правильно… Одному лишь Реми было некуда сбегать и некого догонять, так что он остался без компании – не считать же обществом так никем и не тронутый чайник в окружении выводка чашек.
- Нет, всё-таки чем дальше, тем сильнее я радуюсь, что родился не в Гленн, а в Шаньяти. Наш ландграф, конечно, тоже странный, но не настолько же!
На лестнице, ведущей на второй этаж, опираясь на перила, стоял Юлиан. Видимо, он невольно подсмотрел и подслушал если не всё незадавшееся совещание, то по крайней мере его конец.
- Я тебя и не заметил, - признался Реми.
- Ещё бы! – даже забастовка солнца не отучила охотника улыбаться. – У вас тут и без меня было интересно.
Он не торопясь сошёл по ступеням и уселся на стул, предварительно развернув его спинкой вперёд, и участливо осведомился:
- Из-за чего хоть повздорили?
- Да, известное дело – из-за всего этого безобразия, - Реми красноречиво махнул рукой на тёмное окно.
- Ах, - Юлиан нахмурился, - ясно… Тогда, знаешь ли, оно и немудрено. Я сегодня, когда проснулся, вообще хотел кого-нибудь ударить. Об угол. А как подумал, что мне ещё придётся как-то домой добираться – и вовсе едва не взвыл. Я, знаешь ли, темноты с детства не боюсь, но от этого вот, что сейчас снаружи творится, мне жутко. По большей части из-за того, что я понятия не имею, что происходит, - он зябко повёл плечами. – Ненавижу неизвестность.
- Судя по всему, мой брат в курсе и мог бы что-нибудь объяснить, - заметил Реми, размышляя вслух. – И Алисия точно что-то знает…
- Ведьмина дочка? – Юлиан коротко рассмеялся. – Ещё бы ей не знать! Но к ней я не подойду. Раймонд её брат, с ним я знаком и дружу, а вот с любой женщиной из их семьи лишний раз заговорить поостерегусь… Уж лучше спрошу совета у духа-оленя, чем у ведьмы, даже у будущей.
- У духа-оленя? – удивилась Бонифация, показавшаяся из-за кухонной двери. – У князя, что ли? К ним лезть вообще не советую, по слухам, собеседники не из приятных.
- Правда? – удивился Юлиан. – Мне почему-то так не показалось.
Охотница недоверчиво упёрла руки в бока:
- Ты что, хочешь сказать, что знаком с одним из них?
Юлиан отвёл взгляд.
- Наверное, - медленно, словно нехотя, проговорил он. – Если только мы говорим об одном и том же. Тот, которого я знаю, похож на обыкновенного рогача, но очень большой… Метра три в холке будет, может, чуть меньше. Шерсть длинная, словно зимняя, но она круглый год такая, цвета… такого голубовато-зеленовато-белого, как ягель. Глаза светлые-светлые, почти белые, сплошь, без зрачков даже. А рога огромные, серые и как будто витые…
Витые рога! Уж не такие ли, какие висели на стене у госпожи ведьмы? Но разве можно снять рога с духа? Или мама Алисии и впрямь может всё?
- Он, - серьёзно кивнула охотница. – Как есть князь… И ты с ним виделся, парень? Как же ты уцелел? Они людей не жалуют, и это ещё мягко говоря.
- Бонифация, - подал голос Реми, - не могла бы ты объяснить мне, о ком или о чём сейчас вообще идёт речь?
- Сказано же тебе – о лесных духах, - пояснила женщина, - которых называют князьями, потому что именно им, а не людям и никому другому по праву принадлежат эти земли и эти леса… Впрочем, - она скептически усмехнулась, - человечество никогда не задумывалось о каких-то там правах – что семирогие не отдали добровольно, люди взяли с боем. Да хотя бы здесь, где теперь Заречка – сколько десятилетий люди тут с лесом воевали! И победили, сумели загнать его за реку. Князья не любят бегущей воды, у себя в чаще они через неширокую реку или ручей ещё перейдут, но на равнине, на чужой территории, теряют силы и храбрость…
- Огня они тоже не любят, - отстранённо добавил Юлиан; он словно думал в это время о чём-то совсем другом. – Огонь жрёт деревья не хуже, чем кот мышей, а новые не растут, потому что подлесок выжигают. Чтобы расчистить землю под застройку, пашни и пастбища.
Охотница кивнула.
- В мире всё больше и больше людей, - негромко сказала она, - и все хотят есть. Чем больше становится пашен, тем меньше остаётся лесов… Лесов и их хозяев. Может, из ружья духа и не убить, а вот топором – запросто. Это, конечно, долго, зато верно. Умрёт лес – умрёт и его лесной князь… Притом верно и обратное – не будет хранителя, со временем не станет и леса. Потому что некому будет защищать, лечить, следить, чтобы всё было в порядке…
- Я ведь так с ним и познакомился, - вдруг промолвил Юлиан. – Прошлым летом, когда рубили просеку, я прервался, дух перевести, и вдруг вижу между деревьями что-то светлое. Из любопытства подошёл – а он убегать и не думал, стоял, не шевелясь. Был почти совсем как олень, только больше, а на боку шерсть вся красная и слиплась от крови… Я подумал было, что, может, какое дерево, когда падало, его зацепило и поранило, но потом заметил, что он меня словно не видит, а смотрит на тех, кто рубит. Да с таким укором в глазах... Так и человек-то не каждый посмотрит. И я вдруг понял, не знаю, как, но понял, что эта рана на его шкуре и есть та самая просека, которую мы делаем, что от каждого удара топора ему больно…
Он помолчал немного.
- Никто из моих товарищей его, кажется, не замечал – может, не смотрели, а может, и не видели. А мне вдруг стало так стыдно и так жалко, что я так бы и обнял его, как друга. А он, видать, угадал мои мысли… После того дня мы с ним ещё несколько раз виделись, когда я ходил охотиться без товарищей. Один раз, зимой, он мне здорово помог – я тогда припозднился, пурга уже начиналась, глядишь, сам из лесу бы не вышел, а он меня вывел прямо к Гарде. Рядом с ним никакие слова не нужны, да и мысли, в общем-то, тоже, просто начинаешь как будто яснее чувствовать, видеть и слышать… и понимать тоже. Ведь обычно лес для человека – это тайна, но я, когда с ним гулял, как будто каждый уголок, каждую полянку знал. Это удивительное чувство…
- Счастливый ты человек, - улыбнулась охотница. – Не только встретился с князем, но ещё и дружбу с ним завёл… Есть чему позавидовать. Мне ни разу даже близко не удавалось подобраться, только увидеть издали, да и то больше мельком – рассмотреть себя не дали... Они же человеческого духа не переносят: молодые и робкие, те просто убегают, а кто постарше, да с дурным нравом, может и копытом ударить, да так, что потом не встанешь…
- Это правда, - сказал Юлиан, и его лицо омрачилось. – Я… слышал, чувствовал… не знаю, как сказать, но прошлой осенью, когда из-за чьего-то неосторожного костра страшный лесной пожар случился, я пошёл на пепелище посмотреть, насколько всё плохо, и снова встретил его там… Боже, как же он тогда ненавидел людей! Я ужасно испугался, мне показалось даже, что он расходился настолько, что сейчас пойдёт в ближайшую деревню и начнёт крушить всё без разбору. По крайней мере, ему этого очень хотелось… К счастью, этого не произошло, он успокоился, злость перешла в печаль… После я до самой зимы его не видел.
Реми слушал, как и всегда, очень внимательно, и вдруг его посетила счастливая мысль.
- Юлиан! – воскликнул он. – Как думаешь, тебе удалось бы найти этого твоего князя и спросить у него, что произошло с солнцем? Он же дух, ему по профессии положено знать то, что людям неведомо! Вдруг он сумеет нам объяснить, а ещё лучше – посоветовать, как наше светило обратно вернуть. Его лесов это ведь тоже касается, без солнца никакие деревья долго не протянут.
- А что, это мысль, - кивнула Бонифация. – Лесные хозяева – существа древние и сведущие, глядишь, и правда чем-нибудь помогут. Только вам, если туда пойдёте, нужно быть очень и очень осторожными, слышите? Ни в коем случае не берите с собой оружия и говорите только с тем из рогатых, кого ты, Юлиан, знаешь лично. Лес ведь только кажется единым целым, князей в нём много, и не все с радостью примут незваных гостей…
- Решено! – улыбнулся охотник. – Завтра же и отправимся. Хотя сейчас для меня нет особой разницы между «вчера» и «сегодня», лучше всё-таки дождаться того, что обычно называется утром…

- Нет, я, конечно, знаю Герхарда Гленна достаточно долго, чтобы догадаться, что он на самом деле не так умён, как ему кажется, - с досадой заявил Жеан, - но не может же он, право, в самом быть таким глупцом! Понять не могу, как с подобным отношением он вообще умудряется сносно управлять ландграфством? У него ведь здесь ни голода, ни мятежей – никаких безобразий, тишина и покой…
- Просто ему хватает такта не говорить своим людям в лицо всё, что он о них думает, - Алисия равнодушно пожала плечами. – Никто ещё не шёл бунтовать из-за непочтительных комментариев за глаза…
Они оба сбежали в его комнату, чтобы обсудить план дальнейших действий, и теперь дочка ведьмы без всяких церемоний устроилась на кровати – полулёжа, закинув ногу на ногу и опираясь на локоть. От одного только взгляда на неё Жеана бросало в жар, хотя он и сидел на подоконнике, а из окна весьма ощутимо дуло. Воспоминания о прошлой ночи были одновременно невероятно яркими и страшно обрывочными, так что сложить их в единую картину не удавалось, хоть тресни – ловить бабочек и то легче! Он помнил только, как страстно мечтал, чтобы утро не наступало никогда… Вот уж действительно, мудрые люди недаром советуют опасаться собственных желаний.
- Да и тебе он высказал всё, что на сердце накипело, отнюдь не со зла, а из банального упрямства, - Алисия усмехнулась, - так что не принимай на свой счёт.
- Почему никто из твоего семейства ещё не доказал ему, что волшебство – отнюдь не выдумки выживших из ума старух? – полюбопытствовал Жеан. – Уверен, вам это не составило бы никакого труда.
- А, - отмахнулась Алисия, - зачем тратить силы на такого закостенелого скептика? Даже если я у него на глазах, скажем, вытащу кота из его же собственной ландграфской шляпы или куст взглядом подожгу, он и то не уверует… Скажет, что это был обман зрения или какая-нибудь фата-моргана. На худой конец – признает, что это мог быть гипноз или ещё какое-нибудь медицинское шарлатанство.
- Ты умеешь вытаскивать котов из пустых шляп? – заинтересовался Жеан.
Алисия в ответ лишь расхохоталась.
- Как бы то ни было, - сказала она, не удостоив его чёткого ответа, - свет на нашем общем моржеусом друге клином не сошёлся... Завтра же я отправляюсь к господину Волчонку, сдаётся мне, от него будет больше проку. Полетела бы прямо сегодня, но спать хочется так, что сил нет… - она села прямо и сладко потянулась. – Жизнь нехорошо с нами поступает, после ночи равноденствия положено отдыхать по меньшей мере двое суток, а не носиться кругами, квохча что-то несусветное о конце времён.
- Я с тобой, - решил Жеан и тут же смутился, - то есть не спать, конечно… Я имею в виду, что в Шаньяти мы отправимся вместе, одну я тебя не отпущу.
Брови Алисии удивлённо взлетели.
- Зачем? – не поняла она. – Ты меня только задержишь. Или, - взгляд тёмных глаз стал лукавым, - боишься, как бы меня по пути не обидел никто?
- Вот ещё, дашь ты себя обидеть, - фыркнул Жеан. – Чтобы обидеть, надо поймать, а я что-то не слышал, чтобы кто-нибудь мог пешком угнаться за соколом… Просто… - он запнулся, бездумно запустил пальцы в волосы, но, осознав, что делает, тут же отдёрнул руку и закончил, как мог, спокойно:
- Просто я не могу и не хочу бесполезно сидеть и ждать, чем всё это закончится. Мне нужно делать хоть что-нибудь, даже если это бесполезно, иначе, честное слово, я свихнусь.
Алисия смерила его долгим, внимательным взглядом – Жеан уже успел заметить за ней эту привычку: она словно мысли читала, смотрела не на лицо, а глубже.
- Хорошо, - кивнула она наконец. – В такое время в одиночку действительно лучше не путешествовать, оставаться одному сейчас вообще не нужно… Поедем вдвоём, будет чуть дольше, зато не так тоскливо. Единственное, - она склонила голову набок, - как ты намерен поступить с братом? Не побоишься оставлять его без присмотра?
Жеану захотелось чертыхнуться. Точно мысли читает! Иначе как она угадала, что именно вопрос, как быть с Реми, тревожит его сейчас, пожалуй, больше всего. Сегодня он уже успел выслушать от кого-то историю о том, что младшенький не далее как позавчера победил двух здоровенных вооружённых браконьеров, и это в очередной раз доказывало, что он не пропадёт; и всё равно лишиться возможности постоянно иметь Реми на виду сейчас, когда мир не то сошёл с ума, не то только начал сходить, и дальше будет ещё хуже, не хотелось мучительно. Да, это глупо, да, братишка этого не оценит, скорее наоборот – и будет прав, и всё-таки, всё-таки…
Но, с другой стороны, Реми ведь совсем не боится.
Жеан ясно видел, что он не боится, по его лицу. Причём это была отнюдь не напускная бравада, скрывающая внутреннюю нервозность – просто в нём на самом деле не было ни капли страха. Когда младшенький вообще в последний раз испытывал страх перед чем бы то ни было? Даже в детстве его не пугали ни темнота, ни бродячие собаки, ни плохие оценки… Кажется, бояться он просто-напросто не умел; может, именно поэтому с ним никогда и не происходило ничего по-настоящему плохого?
- Ничего с ним не случится, - твёрдо сказал Жеан. – Он давно уже не ребёнок, сумеет со всем разобраться сам.
В конце концов, закончил он про себя, Реми же останется в Заречке. Тут люди, тут человеческое жильё, и тут в ближайшие дни не предвидится ничего опасного…
Алисия улыбнулась.
- Вот и здорово, - подытожила она. – Тогда хотя бы сходи, предупреди его. А то, говорю сразу, завтра подорвёмся ни свет ни заря. Времени терять я не хочу, а значит, и тебе не дам.
Жеан с готовностью поднялся со своего подоконника:
- Прямо сейчас и схожу.
Когда он покинул комнату, Алисия за ним не последовала, и Жеан морально приготовился по возвращении найти помещение безнадёжно выстуженным, а окно – распахнутым настежь. Девушка-птица не захотела ловить его на слове, она, судя по всему, тоже придерживалась мнения, что спать нужно по отдельности, а уж никак не вместе… На какое-то мгновение Жеан с пугающей отчётливостью понял: ему очень жаль, что она не захотела остаться.
Реми всё ещё сидел в зале в компании Бонифации и молодого светловолосого охотника из Шаньяти, чьё имя вылетело у Жеана из головы. Втроём они всё-таки распили заказанный Гленном чайник и вообще, кажется, неплохо проводили время за беседой. Хоть кто-то не полагает сегодняшний день судным, и на том спасибо…
- Реми? – окликнул Жеан. – Знаешь что, у нас с Алисией появились планы на завтра, так что ты…
Договорить ему не дали. Как и некоторое время назад, дверь широко открылась, и в комнате в вихре холодного ветра с улицы возник Герхард Гленн. Вот только на этот раз он не улыбался, и он был не один – его сопровождали двое молодцев, которых Жеан вроде как мельком видел в лицо и которые, как он знал, составляли ландграфскую свиту. Гленн, может, не первый мудрец в мире, но и не дурак, один разъезжать по опасным зимним лесам не станет…
- Молодой человек, - сказал ландграф; он обращался к охотнику Волчонка, и на его лице не было и следа его обычного добродушия. – Мне стало известно, что вы утверждаете, будто бы вы знакомы с лесным духом. Станете ли вы это отрицать?
Юлиан – вроде бы ровесника Реми звали именно так – слегка побледнел, но промолчал, он вообще даже не шелохнулся, не посмотрел в сторону двери.
- Если нет, - продолжал Гленн, нисколько не смущённый таким пренебрежением, - извольте завтра сопровождать меня на охоте. В качестве проводника. Я никак не мог придумать, как разубедить местных в их нерациональных верованиях, и вы с вашим лесным князем оказались как раз кстати – хотя бы один миф мы развенчаем. Сейчас самое время показать людям, что существа, которых они считают едва не богами, смертны – что у духов, которых они так боятся и почитают, вполне осязаемые шкуры, которые можно легко пробить пулей…

У Реми аж дыхание перехватило. Откуда, откуда он узнал? Кто и когда успел донести? И неужели этот человек, который ещё недавно казался совсем не серьёзным и не страшным, действительно решил пойти войной на силы, непостижимые для человека? Хотя какое там, он ведь не верит в духов, он убеждён, что лесные князья – это не более чем вымахавшие до неприличных размеров звери, а убивать зверей в этих краях доводилось едва не каждому…
Неужели именно духов-оленей он искал позавчера, когда прочёсывал окрестные леса?
- Господин Гленн, - негромко сказал Юлиан, не поворачивая головы, - вы, наверное, забыли, но я не являюсь подданным вашего ландграфства, и приказывать мне вы не можете.
Ни один мускул в лице ландграфа не дрогнул.
- Я знаю свои полномочия, - спокойно произнёс он, - но, согласитесь, нынешнее положение дел оправдывает некоторые отступления от правил. Вы поедете со мной и поможете мне найти этого семирогого оленя, а если понадобится – то и убить его. Это не обсуждается. Если вы откажетесь помочь мне по доброй воле, мне придётся применить силу, и итог всё равно будет тем же.
Двое ландграфских телохранителей, до того молча с почтительными лицами стоявшие за его плечами, сделали едва уловимое угрожающее движение и выдвинулись вперёд. Стало ясно, что силу Гленн применять будет отнюдь не собственную, но это ничего не меняло. Или меняло, но только в худшую сторону.
- Вы не отдаёте себе отчёта в своих действиях! – вмешалась Бонифация. – Прийти в лес с уважением и честным желанием убить себе что-нибудь на обед – это одно, и совсем другое – вторгнуться туда, потрясая ружьями и факелами. Вам бы понравилось, если бы в ваш дом вломились, не разуваясь, и принялись там хозяйничать?! Ваша затея не кончится ничем хорошим, вы только…
- Я попросил бы вас помолчать, когда вас не спрашивают, - перебил исполненный поистине ледяного спокойствия Гленн и снова обратился к Юлиану:
- Каково же будет ваше решение?
Юлиан прикусил губу.
- А что мне остаётся? – ответил он вопросом на вопрос и прямо и твёрдо взглянул на ландграфа. – Всё равно мне никогда не выбраться из этой деревни, если вы меня не отпустите…
Гленн улыбнулся.
- Вы правы, - сказал он. – Спасибо за то, что ведёте себя по-взрослому. Итак, завтра, по окончании всех приготовлений, мы отправимся в том направлении, которое вы укажете. Да, в ваших же интересах будет указать его правильно, согласитесь, бунтовать среди отряда вооружённых людей – не самое умное решение…
Иногда у Реми возникало чувство, что какая-то его часть, возможно, сердце, или душа, если только таковая у людей действительно имеются, что сомнительно, потому что ни один врач не смог при вскрытии найти место, где она расположена в теле – короче говоря, иногда у него возникало чувство, что какая-то его часть гораздо лучше мозга знает, как поступать. Раз за разом он ловил себя на том, что слова, способные так или иначе повлиять на ход событий, срываются с его губ как будто сами, так что он даже не успевает осознать, что говорит, и словно слышит себя со стороны. Вот и сейчас он вдруг, неожиданно для самого себя, произнёс:
- Можно мне поехать с вами?
Ландграф несколько оторопел и не сразу нашёлся, что ответить. Судя по всему, он не ожидал, что кто-то пожелает отправиться в его экспедицию добровольцем. Реми, понимая, что нельзя дать ему опомниться и отказать, с самым серьёзным и уверенным лицом, на какое только был способен, продолжал:
- Я считаю, что задуманное вами мероприятие действительно будет очень поучительным. Оно наверняка поможет отрезвить народ и доказать, что бояться сверхсил глупо, да и нечего там бояться… Мне очень хотелось бы принять участие в охоте на лже-духов; честное слово, я жду-не дождусь возможности своими глазами увидеть разоблачение мифа, который, как мне рассказали мои… друзья, - здесь он – небывалое достижение для человека, истинные чувства которого всегда написаны у него на лбу! – для пущей убедительности даже сумел изобразить слегка презрительную снисходительную улыбку, - бытует в ваших краях уже долгие годы… Нет, правда! Не откажите мне, в Арке такого не увидишь.
Должно быть, зима и ночь действительно меняют людей, потому что никто в совершенно здравом уме не поверил бы этой речи. Но Герхард проявил свойственную жителям его ландграфства наивность, которую он сам так презирал.
- Видите, Жоаннес? – усмехнулся он, бросив короткий взгляд на застывшего поодаль братца. – Вам следовало бы поучиться у Реми. Даром что он младше вас, а головы не потерял! Разумеется, я разрешаю вам отправиться с нами, молодой человек, тем более что непредвзятый свидетель нам совершенно не помешает. Будьте готовы завтра к полудню.
С этими словами ландграф удалился, его спутники последовали за ним. Реми устало вздохнул, откинулся на спинку стула и вдруг уловил краем глаза какое-то быстрое движение, словно некто попытался незамеченным метнуться прочь от входной двери и спрятаться в кухне.
- А ну стой! – рявкнул он, выпрямляясь. Дарёна – а это была именно она – испуганно дёрнулась и замерла, где стояла.
- Ты! – выдохнул Реми. – Признавайся, это ты подслушала наш разговор и наябедничала, так ведь?!
- Я случайно! – вид у девицы был самый несчастный, - Я в кладовке была и услышала… Не могла же я смолчать! Ты думаешь, мне песен не пели и сказок не рассказывали? Князья не котята, здесь все это знают, к ним пойдёшь и не вернёшься… Я ждала, что на равноденствие ты меня позовёшь, но даже сейчас ты всё равно мне нравишься, я совсем не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось!
На какое-то мгновение Реми полностью утратил дар речи. Поворот сюжета был неожиданней некуда.
- Я скорее к господину ландграфу побежала, - дочка трактирщика шмыгнула носом, в любой момент готовая снова заплакать – она, как выяснилось за последнее время, вообще была скора на слёзы, - думала, он вам запретит, а он!.. Реми, не ходи ты с ними, зачем?!
- Вот и я задаюсь тем же вопросом, - поддержал Юлиан. – Реми, мне выбора не дали, а ты-то зачем во всё это ввязался?
Реми заставил себя улыбнуться.
- Не мог же я бросить тебя одного на растерзание этим материалистам, - сказал он. – К тому же как знать, вдруг вдвоём мы всё-таки сумеем решить дело миром… А заодно и пообщаться с твоим знакомым духом, как и хотели.
Помрачневшее было лицо Юлиана вновь озарилось слабой улыбкой, но тут вмешался Жеан.
- Чёрт тебя побери! – едва не прорычал он. – Ты должен был сперва спросить у меня! Я ведь за тебя отвечаю!
Реми прикусил губу; ему хотелось огрызнуться, но он поборол это желание. Негоже ссориться, идя на поводу у страхов, которые даже обретать форму толком не желают…
- Брось, - сказал он беспечно, даже не взглянув на брата. – Что со мной может случиться?
Как ни странно, этого совершенно пустого довода оказалось достаточно – Жеан осёкся на полуслове и успокоился.
- Хорошо, - подозрительно легко согласился он. – Так уж и быть, отправляйся непонятно куда непонятно зачем, только если сломаешь шею – домой можешь не возвращаться, а то мне от матери достанется.
- Как, даже отговаривать меня не станешь? – искренне удивился Реми.
- Зачем? – Жеан беззаботно пожал плечами. – Это было бы бессмысленно, потому что постоянно следить за тобой я так и так не смогу – завтра я и сам отправляюсь в путь. В Шаньяти. Так что ты ещё раньше меня сюда вернёшься, вот увидишь.
- В Шаньяти? – выгнула бровь Бонифация. – Что вы там забыли, Жоаннес?
Жеан изобразил неопределённый жест рукой.
- Посмотрю, что можно сделать, - туманно сказал он, и Реми понял, что его старший брат, как и он сам, не намерен вот так запросто дать вечной тьме захватить если не весь мир, то его небольшой кусочек, именуемый Ларелли.
Что же, прекрасно. У каждого из них возник свой план, глядишь, один какой-нибудь и сработает… По крайней мере, очень хочется на это надеяться.

Следующий день, такой же чёрный, как предыдущий, начался с неутешительного открытия: бесконечная ночь окончательно закрепила за Реми его несомненную принадлежность к совьему племени. Видимо, его организм решил, что все порядочные люди спят как минимум с заката и до рассвета, таким образом, если солнце больше не всходит, то можно и вовсе не просыпаться. Впрочем, когда Реми хватило силы воли оторвать голову от подушки, один лишь взгляд на циферблат часов, которые он вчера вечером вытребовал к себе в комнату, мгновенно разбудил его не хуже ведра ледяной воды наружно – он едва не проспал сбор охотников на духов!
Когда он, растрёпанный и ещё не до конца соображающий, на каком он свете, пригалопировал на площадь, участники экспедиции уже вовсю седлали лошадей и в последний раз проверяли рюкзаки. Почти все поголовно были при ружьях и охотничьих ножах; Герхард Гленн, тепло поприветствовав «любознательного молодого человека», предложил и ему вооружиться, однако у Реми были другие планы. Когда кто-то из ландграфской свиты прикладом вперёд протянул ему короткую двустволку, он старательно состроил рожу неумехи-горожанина и замахал руками:
- Что вы, что вы, я не умею! Сроду из такой штуковины не стрелял, в моих руках от неё будет не больше проку, чем от обычной палки.
Да, судя по всему, в ближайшие дни ему придётся врать больше, чем за все предыдущие годы жизни, но сегодня Реми Этье идёт в лес не как завоеватель, а как гость, а значит, в его руках не будет ничего смертоубийственного, пусть ради этого ему и придётся изворачиваться, чтобы не вызвать подозрений.
Краем глаза Реми заметил, что Юлиан, которому не так давно довелось увидеть и оценить его истинные способности стрелка, едва сумел подавить смешок. Впрочем, весёлость с лица товарища исчезла так же быстро, как и появилась, он вообще выглядел встревоженным и настороженным. Оно и неудивительно – все вокруг вооружились как могли, а ему не позволили взять и ножа. Видимо, испугались бунта, и, как подозревал Реми, не зря испугались: белке и той было бы ясно, что охотник из Шаньяти совсем не хочет никуда никого вести.
Реми уже нацелился оседлать Лису, – благо, Жеан (который, кстати, опять вскочил ни свет ни заря и покинул деревню много раньше, чем его младший брат сумел пробудиться ото сна, соскрести себя с матраса и принять вертикальное положение) вернул легконогую рыжулю в целости и сохранности, – когда на него едва не налетела примчавшаяся невесть откуда запыхавшаяся Ярослава.
- Куда ты собрался?! – с ходу выдохнула она; её серые с голубым оттенком глаза горели каким-то злым и отчаянным огнём. – Ты что, вздумал в такое время оставить меня одну? А если с тобой что-нибудь случится?!
Лишь ценой невероятных усилий Реми смог пересилить необоримое желание закатить глаза.
- Тебе тоже Дарёна наябедничала? – не удержался он.
- Нет, - оторопела Яра. – Причём здесь она? Я разговор людей ландграфа случайно услышала… Нет, правда, - её взгляд перестал метать молнии и стал просящим, - может быть, останешься? Разве можно в такое время ездить по лесам?
- Остаться я не могу, - решительно заявил Реми. – Я ведь обещал… Тебе обещал, между прочим!
- Мне? – надо же, а он-то думал, что ещё больше удивления в этих глазах не поместится. – Что?
Как что? Неужели уже забыла? В ночь на равноденствие тебе обещали иван-чай. Иван-чай и весну, без которой он не зацветёт.
- Что солнце вернётся и всё будет хорошо, - улыбнулся Реми. – Или, по крайней мере, что я ради этого сделаю всё от меня зависящее.
Бедняжка окончательно запуталась.
- Когда ты такое говорил? – нахмурилась она.
Реми быстро поцеловал Ярославу и запрыгнул в седло.
- Только что, - отозвался он. – Эй, ничего не бойся, я вернусь – не успеешь и глазом моргнуть! А пока иди домой и носа на улицу не кажи. Холодно, простудишься ещё.
И, прежде чем она успела возразить, вся честна́я компания по знаку ландграфа тронула лошадей. Странное путешествие началось.
Они ехали безлюдными улочками мимо забранных ставнями окон; не глядя на часы, можно было вообразить себе, что сейчас раннее зимнее утро, и деревня просто ещё не проснулась, однако Заречка не спала – она замерла от страха перед вдруг потерявшим всякую ясность будущим. И всё равно тихо не было – фыркали лошади, охотники Гленна переговаривались и смеялись: кажется, затея ландграфа откровенно их забавляла. Молчал только Юлиан: он был столь глубоко погружён в свои мысли, и притом мысли невесёлые, что у Реми пропало всякое желание сократить дистанцию и заговорить с ним о чём-нибудь отвлечённом.
Угрюмые дома остались позади, впереди под ненадёжным льдом вздыхала и чего-то ждала безымянная быстрая речка. Подкованные копыта музыкально прозвенели по каменному мостику, звуки в неподвижном воздухе разносились ясно и далеко. С самого равноденствия ночные вьюги сменились мёртвым штилем, и это безветрие пугало. Снежными бурями зима кричала о своей ненависти к весне, из-за которой ей приходится покидать свои владения, а сейчас зима победила, и ей больше ничего не нужно доказывать…
Боже правый, да что он такое несёт?! Реми потряс головой, запрещая себе думать больше необходимого. Двадцать с лишним лет до сего дня тебе ведь как-то удавалось быть безалаберным дурнем без единой серьёзной мысли в голове? Вот изволь и дальше таковым оставаться! Всё лучше, чем воображать какие-то ужасы…
Через реку переправились, на фоне тёмного беззвёздного неба чёрной неприступной крепостью поднялась громада леса. Парень на вороной лошади, ехавший прямо перед Реми, нагнулся и отцепил от седла какой-то свёрток, на поверку оказавшийся завёрнутым в промасленную кожу факелом; остальные его спутники тоже принялись разворачивать свои. Зачем столько? Боятся темноты? Или угрожают? Ведь Бонифация вчера обмолвилась о том, что лесные хозяева не терпят открытого огня. Хотя зимой он не опасен, поджечь заснеженный, отсыревший лес не получится даже при самом большом и искреннем желании, а с закрытыми стеклянными фонарями людям ландграфа самим было бы куда удобнее…
Реми передёрнул плечами и плотнее запахнул полу плаща. У него есть дело, и его надо довести до конца, даже если ради этого он, сам того не подозревая, подписался на мракобесие, больше всего напоминающее охоту на ведьм. Право слово, вместо ружей им надо было взять с собой мотыги и вилы, такое оружие куда больше соответствовало бы общему духу предприятия…
- Куда теперь? – на удивление немногословно осведомился Гленн, когда за спинами охотников сомкнулась стена деревьев.
- Глубже, - неохотно буркнул Юлиан. – Нужно от опушки отъехать, а то здесь ещё толком не лес, так, ерунда какая-то…
Ничего себе ерунда! Реми без ложной скромности мог бы заявить, что он отнюдь не робкого десятка, но под тёмной сенью лесного свода он чувствовал себя по меньшей мере неуютно. Конечно, в этом были виноваты внеурочная ночь и обнаглевшая зима, не более того, и всё-таки лезть глубже в чащу не хотелось отчаянно. Другое дело, что его желания сегодня не играли ни в чём никакой роли, ибо помимо слабовольного «хочу» в этом мире существует ещё и непреклонное «надо».
- Нужно сойти с дороги, - бросил Юлиан. – Говорил же, лошадей брать незачем, они в лесу будут обузой, а не подспорьем… Придётся в поводу вести.
Ландграф спешился первым, подавая пример своим людям, и вскоре все собравшиеся на ночную прогулку один за другим сошли с проторённой дороги, ведя за собой своих скакунов.
Они шли по звериной тропе, которая кое-где обрывалась и терялась среди сугробов, так что идущим в голове отряда приходилось протаптывать её заново, едва не по колено увязая в снегу. Впрочем, промучились они таким образом недолго – вскоре Юлиан поднял руку, останавливая идущих рядом.
- Довольно, - сказал он, ни на кого ни глядя. – Можно здесь…
- Что дальше? – поинтересовался ландграф.
- Нужно позвать, - коротко отозвался юный охотник.
Гленн подкрутил моржиные усы:
- Ну так вперёд! За чем дело стало?
Ни слова больше не говоря, Юлиан отдал повод своей лошадки Реми и сделал несколько шагов вперёд, прочь от сгрудившегося под тремя кучно стоящими соснами сборища. Один из ландграфских охотников насторожился и поднял было ружьё, но Герхард Гленн сделал ему знак, что это не попытка побега, и можно пока не грозить никому физической расправой. Добравшись до места, докуда не доставали отсветы бодро потрескивающих факелов, окрашивающих белизну снега в рыжий цвет, Юлиан остановился, глубоко вздохнул и закрыл глаза.
Некоторое время ничего не происходило. Было невероятно тихо – люди невольно замерли, охваченные ожиданием чего-то удивительного, от лошадей, словно тоже поддавшихся общему настроению, не было слышно ни звука, они лишь изредка переступали ногами и прядали ушами. Да и птицы, которые ещё позавчера галдели со всех сторон, как ненормальные, сегодня словно исчезли, и в этом не было ничего удивительного, но Реми всё равно стало тоскливо. Не могли же пернатые крохи за сутки вымереть от холода и голода? Ясное дело, что не могли. Значит, живы… Просто поняли, что ждать уже нечего. И радоваться тоже нечему.
Из безнадёжных размышлений его вывела Лиса, которая вдруг нетерпеливо всхрапнула и заплясала на месте, вскидывая стройные ноги. Реми едва успел покрепче перехватить повод, а то, не ровен час, хитрое животное воспользовалось бы рассеянностью хозяина и удрало на свободу. Разумеется, лес – не поле, здесь далеко не убежишь, и всё-таки ловить свою дурную кобылу по сугробам – удовольствие сомнительное.
Игривое настроение Лисы передалось и лошади Юлиана, хоть та и была поспокойнее, так что Реми пришлось приложить изрядное усилие, чтобы удержать их обеих на месте. У других, похоже, возникли те же проблемы – тут и там люди, кто молча, кто с приглушённым ругательством натягивали повода, пытаясь усмирить забеспокоившихся коней. Лошади застоялись и хотели хоть какой-то смены обстановки, да и их хозяева тоже устали ждать непонятно чего и преисполнились скептицизма. Реми огляделся: кое-кто, судя по лицам, уже не верит, что дух-олень вообще существует, а если и существует – что он почтит гостей своим присутствием…
Может, Юлиан делает это нарочно? Привёл не туда, зовёт не так… Люди же дружат с лошадьми и собаками, вдруг этот лесной князь действительно стал для него чем-то большим, чем просто странное явление природы, и охотник из Шаньяти просто не хочет, чтобы его друга обижали и убивали ради того, чтобы доказать свою никому сейчас не нужную правоту…
Интересно, если это и правда так, и ландграф раскроет обман, какая судьба ждёт Юлиана? Что просто так его не отпустят, ясно и покойной ласточке. Гленн вроде не кажется очень жестоким человеком, но из-за этого дурного солнца, которое проспало всё на свете, у них у всех мозги не на месте… Или сердца́. Кто там что говорил про сердца, замерзающие за зиму?
Лиса вдруг высоко заржала и отчаянно вскинулась, вставая на дыбы. Реми чертыхнулся сквозь зубы, пытаясь заставить трусиху вести себя прилично, но вдруг увидел, что именно её напугало, и мгновенно забыл обо всём, включая опасность получить копытом по затылку.
Между дальних деревьев двигался странный, светлый силуэт. Он приближался, опасливо, по временам замирая, словно чутко прислушиваясь, и совершенно бесшумно. То был олень, олень с ослепительной голубовато-белой шкурой. Хотя он был огромен и гордо нёс витые ветвистые рога, оплетённые нитями изумрудного мха, на своём пути он не потревожил ни единой веточки, не сбил ни с одного дерева снежную шапку, и отнюдь не потому, что был бесплотен – просто он двигался удивительно грациозно и легко. Реми вдруг обнаружил, что, позабыв дышать, пытается разглядеть, тянется ли за лесным чудом цепочка следов или оно вовсе не касается снега…
Теперь презрительное неверие на лицах охотников уступило место суеверному ужасу пополам с невольным восхищением; кое-кто, сам того не ведая, широко, по-детски улыбался, и Реми подозревал, что тоже принадлежит к числу этих «кое-кого». Он не понимал, бодрствует он или видит сон, настолько дух леса был величественен, прекрасен и неправдоподобен. Лошади больше не рвались, только фыркали и храпели – даже Лиса стояла смирно, хоть и дрожала, широко раздувая ноздри. А лесной князь тем временем приблизился к краю крошечной полянки, где его ждал Юлиан, и в нерешительности замер, тревожно переступая стройными острыми копытами: подходить ближе к людям и огню ему не хотелось. Тогда юный охотник открыл глаза, светло улыбнулся и сам шагнул ему навстречу.
Дух-олень издал долгий протяжный звук и нагнул гибкую шею; рука в чёрной перчатке ласково коснулась огромной головы, потянулась погладить морду – но тут один из людей ландграфа схватил исполнившего своё предназначение проводника за плечо и грубым рывком оттащил прочь. Кто-то другой, не в меру любопытный, тем временем сунулся вперёд, движимый желанием разглядеть диковинное создание поближе.
- Стой! Только не… - выкрикнул Юлиан, предостерегающе вытянув руку, но договорить не успел: горе-охотник уже ткнул князю в самый нос рассыпающим искры факелом.
С этой минуты упорядоченный мир куда-то делся, на смену ему пришёл самый настоящий кошмарный сон. Олень судорожно отпрянул от огня, издав короткий сдавленный крик, затряс головой и вдруг встал в «свечку», чтобы в следующий миг обрушиться на обидчика. Охотник дёрнулся в сторону, лишь чудом избежав участи быть затоптанным, уронил факел, тот упал в снег и с жалким шипением погас. Лиса панически захрипела и, отчаянно дёрнувшись, вырвала повод, Реми не смог её удержать, да, сказать по правде, было и не до того.
Лесной князь, которого уже язык не поворачивался назвать духом – до того он был грозен и бесспорно осязаем – раз за разом вскидывался на дыбы, пытаясь втоптать в землю окруживших его людей, а те размахивали факелами, надеясь, что огонь отгонит чудо, вдруг ставшее чудовищем. И до поры до времени он действительно отгонял – страшные удары передних копыт, от которых содрогалась укутанная снегами земля, пока ещё никого не убили и не покалечили, но это только пока. Вокруг воцарился хаос. Многие лошади оказались на свободе – то ли вырвались, то ли хозяева запаниковали и сами их отпустили – но, вместо того, чтобы мчаться прочь, они почему-то бестолково носились туда-сюда по поляне, угрожая в мареве животного страха затоптать своих же всадников. Какая-то каурая в яблоках лошадка, видимо, совсем потеряв ориентацию в пространстве, сунулась прямо под ноги разбушевавшемуся лесному хранителю. Реми не выдержал и зажмурился, а когда вновь открыл глаза – бедняжка билась на снегу с переломанным хребтом. Она была ещё жива и страдала, но охотникам было не до жалости к лошадям – они судорожно приводили в порядок ружья, и отнюдь не ради того, чтобы прекратить агонию животного выстрелом милосердия. Реми захотелось заорать на них, но он знал, что они не послушают и не услышат – эти люди из всех возможных вариантов действий выбрали самый губительный для них же самих, а он ещё соображал, что к чему, но ничего не мог с этим поделать…
Несколько выстрелов прогремели одновременно, но цели, похоже, не поразил ни один. Неудачный залп привёл лишь к тому, что лесной князь ещё отчаяннее заметался по поляне, налетая на деревья, людей и лошадей. Похоже, он обезумел от ужаса и злости, и от его былой грации не осталось и следа; в жемчужно-серых глазах без намёка на радужку или зрачок безумно отплясывали отблески огня – не все факелы ещё погасли…
Среди всеобщего сумасшествия кого-то всё же посетил проблеск здравого смысла – незнакомый Реми здоровенный детина разрядил ружьё в умиравшую лошадь, та в последний раз дёрнулась и наконец затихла. Человек, в самом начале оттащивший Юлиана от его семирогого друга, всё ещё держал крепко, но в один прекрасный момент ему чуть не снесли голову метким ударом передней ноги, он отвлёкся, и охотник из Шаньяти сумел освободиться. Его снежно-бледное лицо одновременно выражало решительность и жгучий стыд за весь род людской, губа была закушена, и Реми вовремя всё понял. Он отпустил повод чужой лошади, который всё это время, сам того не осознавая, не выпускал из рук, и успел вместо скакуна схватить его хозяина, прежде чем тот окажется в опасной близости от бушующего хозяина леса.
- Пусти! – Юлиан зло дёрнулся, но Реми, к своей несказанной радости, был сильнее, по крайней мере, сейчас.
- Чёртов идиот! – прорычал он. – Хотя бы ты-то должен понимать, что соваться к нему сейчас – чистой воды самоубийство!
Охотник повернулся к нему лицом, и от взгляда его отчаянных глаз Реми стало страшно.
- Я понимаю, а ты – нет, - сказал он. – Я должен всё ему объяснить! Не то он пойдёт дальше, за реку…
За реку? В Заречку?! Реми вспомнил вчерашний разговор о том, как в порыве ненависти к роду людскому лесной князь едва не разрушил ближайшую деревню, не потрудившись разобраться, виноваты живущие в ней люди хоть в чём-то или нет… Его руки сами собой разжались, и Юлиан без всякого страха шагнул к своему другу, но предпринять ничего не успел.
Единомышленники Гленна, который, судя по тому, что его нигде не было видно, дезертировал с поля боя, куда сам же всех и затащил, опомнились и выстрелили снова. Этот залп был жиже и вышел отнюдь не таким слаженным, как предыдущий, зато теперь он возымел хоть какой-то эффект: по меньшей мере одна пуля застряла в задней ноге воплощённого духа, несколько других оцарапали шкуру у него на боках, зимняя шерсть, длинная и белая, тут же набрякла от тёмной крови…
Это было последней каплей. Семирогий олень огласил окрестности криком, звучащим как жуткая смесь рычания и воя, и ринулся прочь, походя сбив кого-то из стрелков наземь задним копытом. Реми не успел сообразить, что надо бы убраться с дороги, но ему не суждено было быть затоптанным – князь просто перемахнул через него огромным прыжком и помчался куда-то – куда-то – по направлению к опушке!
Юлиан, ни слова не говоря, рванулся следом, Реми отстал всего лишь на какую-нибудь пару ударов сердца. Князя нельзя было отпускать просто так! Он был напуган и невыразимо зол, ему было больно; да, он хотел спастись бегством, но спрятаться где-нибудь и пересидеть не входило в его планы. Его переполняло клокочущее желание выместить свою злость и свою боль на людях, которых он ненавидел с самого дня их появления в этих краях; но только не на тех людях, что остались там, в чаще, а на каких-нибудь других, которые не готовы ни защищаться, ни нападать, у которых нет горящих деревяшек и плюющихся смертью железных палок… Чтобы неповадно было больше без зова вторгаться в леса! Какой глупец сказал, что лесные духи обязательно должны быть мирными и мудрыми?! Они хотят жить и защищают свои владения, как и все…
Реми понятия не имел, откуда он взял эти мысли, чужие и непонятные; они просто молнией сверкнули у него в голове, и ему почему-то ни на миг не пришло на ум усомниться в их правдивости. В этот момент он вообще ни в чём не сомневался, хотя понимал совсем немного.
Гигантский олень хромал на раненую ногу, оставляя за собой алый кровавый след, и всё равно успеть за ним было невероятно трудно. Деревья помогали – из-за них он не мог передвигаться такими длинными прыжками, как хотел, но лес редел; вскоре дух вылетел на опушку и, не раздумывая, помчался дальше – к реке, льдисто поблёскивающей под показавшейся из-за рваных облаков луной.
Догонять огромного зверя на открытой местности было делом безнадёжным, и Реми остановился на границе леса и поля, чтобы перевести дыхание. Из-за деревьев за его спиной вылетела ошалевшая лошадь, коротко заржала и помчалась куда-то вдаль вдоль опушки, ржание слышалось и где-то за спиной, там, где находились остатки охотничьей экспедиции. Остатки – потому что даже в неверном лунном свете Реми разглядел какое-то движение на берегу безымянной реки и понял, что кое у кого хватило ума сбежать ещё некоторое время назад, и теперь они переправляются на другой берег… По льду! Чего ради? Неужели не знают, что здесь провалиться проще, чем кота погладить? Или знают, но забыли… Со страху. Дураки, мост ведь совсем рядом, просто немного в стороне. Хотя, конечно, когда за тобой по пятам гонится сверхъестественная жуть, убивающая лошадь одним ударом, сложно сохранить ясность мышления, что верно, то верно…
То ли ветер сносил звуки в сторону, то ли весь мир, будто во сне, сразила внезапная глухота, но Реми казалось, что лесной князь движется по залитому лунным серебром снегу совершенно бесшумно. Он не бежал – летел, покрывая огромные расстояния одним прыжком; люди на льду засуетились, торопливо взбираясь на противоположный берег, и лишь один из них остался на этом. Он стоял неподвижно, и, по осанке ли или по чему-то иному, Реми отчётливо понял, что это может быть только Юлиан и никто другой.
Вариант оставить охотника один на один с разгневанным духом даже не обсуждался, так что Реми стиснул зубы и, покинув укрывавшую его тень деревьев, поспешил к реке.
Князь тем временем почти добрался до берега. Может, как говорила охотница, его и пугала бегущая вода, но даже если так, сейчас он забыл о страхе. Сомнений больше не оставалось – он рвался туда, где, робко мерцая, виднелись немногочисленные огни Заречки, и уже изготовился одним могучим прыжком перемахнуть через последнюю водную преграду, но тут… Его остановили.
- Подожди! – выдохнул Юлиан. Реми сам не заметил, как оказался достаточно близко, чтобы, пусть не без труда, слышать, что он говорит. Ему даже показалось, что он различает, как голос охотника дрожит от волнения, которое тому не удаётся скрывать. – Куда ты собрался? Ты же видишь, какой тот берег крутой, там сплошь обледеневшие камни. Скользко… А ты ещё и ранен. Не допрыгнешь ведь! А мне вовсе не хочется, чтобы ты переломал себе ноги…
Он говорил ещё что-то, чего Реми не разобрал, и, как ни удивительно, его увещевания действовали. Князь раздумал прыгать или, по крайней мере, прыгать немедленно и остался на этом берегу, беспокойно пританцовывая на месте и то и дело закидывая рогатую голову. Время от времени он шумно фыркал, и ледяной воздух превращал его дыхание в облачка белого пара. Внутренне Реми возликовал: похоже, Юлиану в самом деле удалось немного остудить пыл лесного духа и уговорить его не идти в Заречку! Впрочем, облегчение и радость тут же изрядно омрачились осознанием того, что небывалое создание, скорее всего, всё-таки не уйдёт, не получив сатисфакции и не дав выхода своей годами копившейся нелюбви к роду людскому. За неимением других жертв князь может приняться за тех, кто остался на этом берегу. Впрочем, они все сами виноваты, их же никто не звал, так что их не жалко… Обидно только будет, если окажется, что ландграф Гленн, заваривший всю эту кашу, успел удрать…
Реми вдруг понял, о чём думает, и грязно выругался вслух. Захотелось не то что надавать самому себе пощёчин – выпороть себя розгами, причём с позором и у всех на виду. Он что, только что без содрогания, со спокойным удовлетворением думал о том, как людей – таких же людей, как он сам – будут втаптывать в снег?! Господи, да что с ним творится! Что бы кто ни совершил и кто бы кем ни был, он никому не желает зла, ему даже от одной только мысли о затоптанной чудовищным оленем лошади хочется взвыть в голос…
Реми не сразу понял, что Юлиан – человек, которому угрожали, которого привели сюда силой – тоже не желал новых жертв.
- Ты всё-таки хочешь на тот берег? – произнёс он ломким от напряжения голосом и попытался улыбнуться. – Хорошо… хорошо. Давай перейдём по льду. Так будет безопаснее…
И с этими словами он, не отрывая взгляда от своего лесного друга, спиной вперёд шагнул на ломкий, ненадёжный лёд.
Князь потянулся было за ним, но у самой кромки льда вдруг встал как вкопанный, вытянул шею, недоверчиво фыркнул…
- Не бойся, - губы Юлиана, изображавшие улыбку, едва заметно подрагивали, - не бойся, здесь крепко… Видишь, меня держит. Давай же, идём…
Медленно, шаг за шагом он двигался к другому берегу, запрокинув голову, чтобы смотреть своему духу в глаза, и Реми чудилось, что он слышит, как лёд под ногами охотника прогибается и трещит. Это было страшно, даже страшнее, чем если бы он сам сейчас стоял там, на реке, но Юлиан не боялся – по крайней мере, не боялся утонуть. Он уже одолел две трети пути… Призывно протянул руку – и олень наконец решился.
Опасливо и осторожно он попробовал копытом лёд, поставил на него переднюю ногу и… провалился. В тщетных поисках опоры с берега соскользнула и вторая нога; лесной князь упал вперёд и ударился оземь грудью, его задние конечности судорожно чиркали по промёрзшему берегу, безуспешно пытаясь во что-то упереться, но вскоре и они оторвались от земли. Чудовищным усилием олень сумел высоко поднять голову и высвободить передние копыта, но тогда его круп полностью ушёл под воду, а тонкий лёд, на который он пытался выбраться, опираясь передними ногами, не выдерживал и ломался. От места, где дух барахтался, сражаясь за свою жизнь, во все стороны чёрными паучьими ногами ползли опасные трещины, но Юлиан уже был на другом берегу; он стоял там, крепко сцепив руки на груди, словно его колотил лихорадочный озноб, и не сводил остановившегося взгляда с погибающего лесного духа.
Да, князь погибал! Его битва за жизнь заранее была обречена на поражение – он тонул, безнадёжно тонул в речушке, которая едва ли была глубиной человеку по шею, но сейчас словно стала бездонной. Реми не верил, не мог верить своим глазам, но он видел то, что видел.
Олень терял силы. Вскоре он понял, что у него не осталось надежды, и закричал. В трубных, протяжных звуках, которые он издавал, было столько скорби, что осенние песни улетающих журавлей по сравнению с ними показались бы ликующими гимнами, а ещё – Реми готов был поклясться, что это так – ещё в этих звуках слышались невыразимый страх и отчаянное нежелание верить в предательство.
Должно быть, Юлиан слышал то же самое. Он покачнулся и порывисто закрыл лицо руками… Чего бы только Реми ни отдал, лишь бы оказаться сейчас рядом с ним, на том берегу! Река, сбросившая ледяную скорлупу, не давала ни коснуться, чтобы утешить, ни сказать, что, как бы больно ни было, он поступил правильно, потому что иначе было нельзя… Хотя это вряд ли помогло бы – выбирая между кем-то, кто тебе дорог, и множеством чужих людей, которых ты, может, никогда не видел и не увидишь, невозможно найти себе оправдания, что бы ты ни выбрал.
Минуты растянулись в миниатюрную, наполненную душераздирающими предсмертными криками вечность, но когда-нибудь кончается всё, даже самое страшное. Потеряв последнюю ледяную опору, передние копыта оленя скрылись из виду; некоторое время у него ещё хватало сил держать голову над чёрными волнами, но вскоре и она скрылась под водой – сначала шея, потом нездешние, почти белые глаза, полные такого осмысленного страдания, какое никак не может испытывать неразумное существо и, наконец, самые кончики рогов…
Тишина, повисшая между чёрным небом и белой землёй, давила невыносимо, и чуть слышному мурлыканью речушки, освобождённой из зимнего плена, было не под силу её разогнать. Реми зачем-то обернулся и обнаружил, что охотники ландграфа, собрав всех лошадей, каких смогли, высыпали из леса и теперь столбами стояли на опушке, не зная, что делать дальше. Похоже, они все стали свидетелями тому, что произошло… Только поняли они что-нибудь или нет – вот вопрос.
Реми нестерпимо захотелось послать всё к чертям и, не сходя с места, сесть на снег. Он чувствовал себя абсолютно опустошённым. Наверное, так всегда бывает, когда сказка на твоих глазах оборачивается страшным сном, а потом умирает…
Сейчас не время раскисать. Нужно пойти к тем, кто только что вышел из чащи, спросить у них, не осталось ли там кого, а ещё лучше – послать кого-нибудь проверить, авось они ещё не оправились от шока и подчиняться. Потом заставить себя дойти до моста, забрать Юлиана, который до сих пор так и не шелохнулся, а значит, по своей воле наверняка не уйдёт, просто не захочет, и возвращаться в деревню – потерпев полнейший разгром и не выполнив задуманного. А вырваться из Заречки повторно будет на порядок сложнее – весьма маловероятно, что получится утаить случившееся от брата и Ярославы, а они из тех, кто готов запереть дорогого им человека в сундук и усесться сверху, лишь бы с ним не произошло ничего плохого…
Реми провёл рукой по разгорячённому лицу, отбрасывая назад слипшиеся от пота волосы, и решительно направился назад, к лесу.
- Эй, ты! – походя бросил он первому попавшемуся на глаза человеку, мимо которого проходил. – Видишь парня на том берегу? Пригляди за ним, если не трудно. Ему здорово досталось, боюсь, сам он до человеческого жилья не доберётся.
- Конечно, - на лице мужчины мелькнуло нечто, похожее на сочувствие; что-то сегодня с утра ни один из гленновых охотников не спешил проявлять человечность! – Эй, а ты сам куда? – спохватился он, видя, что его собеседник направляется дальше, в сторону, противоположную той, куда логичнее всего было бы идти.
- Проверю, не остался ли кто в лесу, - без зазрения совести солгал Реми.
- Никого, - успокоил мужчина, - мы проверяли… Своих бы не оставили, - он запнулся, - живых.
- И всё равно я хочу удостовериться, - не оборачиваясь, бросил Реми и поспешил в глубь леса.
И Юлиан, и Бонифация вчера сошлись на том, что обширными лесами Шаньяти и Гленн правит отнюдь не единственный князь. Вот и чудно! Дикари Герхарда Гленна обломали самолюбие и зубы об одного из них, так что теперь никто не помешает мирному и нисколько не кровожадному жителю столицы найти другого и спросить у него, как вернуть весну, даже если дело кончится тем, что по милости духа-человеконенавистника он разделит судьбу несчастной погибшей лошади и тех, кто сегодня не вернулся с охоты. Иначе окажется, что всё – вообще всё – было напрасно, а этого допускать нельзя. И нельзя нарушить обещание, даже если та, кому он его дал, его не приняла и не хочет...
Ничего не боясь и ни на что не загадывая, Реми шёл дальше.

...

Лекочка: 28.04.13 21:24

Солнце не взошло... ммм да... На самом деле все так реально и от этого еще страшнее. Очень мне не нравится ситуация с лесным князем... Как бы это еще не аукнулось. Уже и так столько всего происходит, а теперь еще и это. Очень тревожная глава. Очень.

...