Роковая ошибка княгини (исторический детектив + ИЛР)

Ирина, спасибо за новые главы и такие большие! Побежала читать, подробнее отпишусь чуть позже..
___________________________________

Начало прочитала,понравилось!
Буду следить
_________________

Присоединяюсь. И еще: маленькое замечание - хотелось бы увидеть образы всех героев, без них читать довольно тяжело.
_________________

 » Глава 1. Александра

Нет ничего хуже, чем ссоры родителей – это вам любой ребёнок скажет. Но когда твоего горячо любимого отца забирают на фронт, а мать, не погоревав и пары дней, вскоре находит себе другое утешение - это совсем никуда не годится. И хотя Александра давно не считала себя ребёнком, переживала она семейный разлад не менее болезненно, чем её младший брат, которому недавно исполнилось девять.
Всё начиналось вполне невинно, как и в предыдущих случаях, и никто даже подумать не мог, что всё обернётся трагедией! А внезапное замужество собственной матери Александра именно так и восприняла, как трагедию, способную перечеркнуть всю её прежнюю жизнь, от которой она вовсе не хотела отказываться из-за дурацких прихотей Алёны Александровны.
По твёрдому убеждению Саши иначе как прихотями это не назвать - никакой безумной любовью там отродясь не пахло. Холодный расчёт – ещё может быть, но уж точно не высокие чувства. Приходилось признать – водился за матушкой такой грешок, она и при отце-то не отличалась особой нравственностью, и за деньги готова была на многое. «При отце» - это когда Иван Фетисович ещё жил здесь, на соседней улице, рядом с городской больницей, где и работал денно и нощно. Сейчас это вспоминалось как нечто очень далёкое и совсем не казалось похожим на правду, неужели и впрямь когда-то было? А Александра помнила и другие времена, когда они жили все вместе, в матушкином большом доме, и были дружной, любящей семьёй. И были счастливы.
Алёна Александровна, конечно, потом говорила, что виноват во всём Иван Фетисович - слишком мало времени он уделял жене, слишком много – своим пациентам, денег в дом не приносил, а для детей и вовсе никогда не был отцом, ибо на воспитание сына и дочери у него попросту не оставалось времени. Это было неправдой. Саша, как всегда эмоциональная и горячая, живо становилась на защиту отца, когда матушка затевала очередной скандал. Она пыталась убедить её, что папу можно понять – там, у себя на работе, он спасает человеческие жизни и совершает благие дела, и ни в коем случае нельзя винить его за это, потому что если бы не он... И так далее, в том же духе, но Алёна Александровна как всегда оставалась непреклонна - никакие доводы на неё не действовали, как бы убедительно они не звучали.
- Его «благие дела» не помогут нам прокормиться, – сказала она однажды и, наверное, в тот самый момент Александра поняла о своей матери больше, чем та хотела показать.
Конечно, вы можете решить, что Алёна Александровна была права, но имелась и другая правда, заключавшаяся в том, что их семья, вообще-то, никогда и не бедствовала. Да, у них не было дорогих украшений из золота и красивых шёлковых обновок на каждый день, но у них всегда была горячая и вкусная еда, хорошо обставленный, уютный дом и, что Александра считала самым важным – образование, за которое дорогой папочка исправно платил. Ах да, была и горничная, правда приходящая, но тем не менее Алёне Александровне никогда не приходилось утруждать себя работой по дому. Но она всё равно оставалась недовольна. Всего этого ей казалось мало.
- Я была рождена для того, чтобы блистать при дворе, а не бездарно растрачивать свою красоту и молодость в какой-то дыре, рядом с мужчиной, который этого не ценит! – кричала она в одной из семейных ссор. Александра, уложив Арсения спать, спустилась вниз, к себе, и стала невольной свидетельницей произошедшего скандала. Она не помнила, что говорил отец, да и говорил-то он очень мало, в основном извинялся перед женой и обещал, что скоро всё изменится, но для Алёны, видимо, было всё решено – она приняла окончательное решение, и никакие оправдания делу не помогли.
Иван Фетисович ушёл в ту ночь, сказав, что переночует в больнице, и Саша ушла за ним. Тихо, бесшумно миновав пустой коридор, накинула плащ с капюшоном на плечи и вышла следом. В городке у них было тихо, по ночам бродить совсем не страшно, все кругом свои, а лихие люди никогда не заглядывали в их края, так что она без малейших опасений дошла до самой окраины, где располагалась больница – высокое, трёхэтажное здание из белого кирпича. Отца она нашла без труда, тот сидел в своём кабинете на первом этаже. Саша часто бывала у него, всегда заходила после школы, чтобы проведать, а по вечерам, когда тот оставался в ночную смену, приносила ужин.
Отца она любила всем сердцем и всегда переживала все его беды, как свои собственные – тем тяжелее было увидеть его плачущим. Иван Фетисович сидел за своим столом, уронив голову на руки, и рыдал как ребёнок. Человек, которого Саша привыкла считать образцом стойкости и мужества, плакал теперь, точно так же, как плакал однажды Арсений, по её недосмотру разбивший коленку, упав на мостовой. И в отличие от того случая с Сеней, Александра не знала, как лучше поступить: подойти и попробовать утешить, или же уйти, оставив наедине со своим горем, никак не обозначив своего присутствия. Наверное, отцу будет стыдно, если он узнает, что она видела его слабость, и, наверное, уйти и впрямь было бы лучше, но доброе Сашино сердце не позволило сделать этого. Так уж она была устроена - не могла терпеть, когда кому-то рядом было плохо.
Решившись, она подошла. Положила руки отцу на плечи и, обняв его, уткнулась в тёмные с проседью волосы. А он даже не обернулся, словно знал, что некому больше прийти к нему в эту холодную, августовскую ночь, кроме любимой маленькой дочурки.
- Я люблю её, Сашенька, – сказал Иван Фетисович, спустя несколько минут полнейшей тишины, которую нарушали лишь отдалённый собачий вой где-то вдалеке, да тиканье настольных часов. – Люблю, а она не понимает!
Саше бесконечно хотелось утешить отца, сказать, что матушка тоже его любит, но, вот беда, она совершенно не умела лгать! А то, что у Алёны не осталось никаких чувств к их отцу, понимал, кажется, даже маленький Арсений. И поэтому Александра лишь тихо вздохнула и не стала ничего говорить.
- Хоть ты у меня осталась, единственное моё утешение, папина гордость! – Иван Фетисович с улыбкой посмотрел на дочь влажными от слёз глазами и, прижав к себе, ласково поцеловал в висок.
- Я всегда с тобой, папочка, – прошептала Саша. – И я никогда тебя не брошу!
И не бросила. Когда Алёна объявила, что не желает больше иметь с супругом ничего общего, Сашенька собрала вещи и ушла вместе с ним. Но это случилось месяцем позже, а в ту ночь произошло ещё одно примечательное событие, здорово повлиявшее на её жизнь.
Едва она собралась уходить, спустя два часа посиделок с отцом в кабинете за чаем, в больницу ворвался Юра Селиванов, ученик Ивана Фетисовича. Глаза его горели безумием, а всклокоченные рыжие вихры торчали в разные стороны. Получасом раньше Юру разбудили, чтобы проводить Сашеньку до дома, и он дожидался её снаружи у калитки, когда заметил приближающуюся карету с взмыленными лошадьми.
- Там… там… - он задыхался, взмахивая руками. – Карета… похоже, герб самих Волконских на двери! Женщину привезли… крови столько… ох, Господи! – и юноша принялся истово креститься, от волнения слева направо, когда входную дверь плечом открыл высокий молодой человек, кажется, самый красивый из тех, что Александре когда-либо доводилось встречать.
До сих пор её идеалом мужчины был драгоценный Серёженька Авдеев, за которого – Саша знала – она однажды выйдет замуж, несмотря на то, что она совсем не его круга, но это неважно, когда двое молодых людей трепетно и нежно любят друг друга! Но той ночью идеалы Сашины слегка пошатнулись: высокий молодой человек был гораздо старше её возлюбленного, на вид около двадцати пяти, хорошо сложен, светловолос, с правильными чертами лица. А ещё у него были голубые глаза! Бог весть как Саша что-то умудрилась разглядеть в полумраке больничного коридора, но глаза у него и впрямь были голубые.
- Князь?! – от изумления Иван Фетисович, всегда казавшийся таким непоколебимым, не нашёл, что и сказать. Хозяина здешних земель, его превосходительство князя Волконского он, разумеется, узнал.
- Где Викентий Воробьёв? Или кто у вас здесь главный? Моя сестра упала с лошади во время вечерней прогулки! – ответил молодой мужчина, поудобнее взяв свою ношу. Бедняжка была без сознания. – Пока её нашли, прошло часа три, если не больше! Плюс ещё полчаса, что я вёз её сюда. Спасите её, доктор, и я озолочу вас! А если она погибнет, я убью вас вместе с ней, – сказал он так запросто, что у Александры едва не остановилось сердце. Отчего-то она сразу поняла, что это были не пустые слова.
- Господи боже мой! – прошептал перепуганный донельзя Юрий, но Иван Фетисович, к таким фразам от любящих родственников своих пациентов привыкший, взял себя в руки и сказал совершенно спокойно:
- Да, конечно, Алексей Николаевич. Несите её в операционную, скорее, – сказал он, приоткрыв ближайшую дверь, и князь занёс бедную женщину внутрь.
Юрий неуверенно последовал за ними, и Сашенька тоже зашла, чтобы не стоять в одиночестве в коридоре. Она не знала, на кого в тот момент было страшнее смотреть – на бледную женщину, чьё платье всё сплошь пропиталось кровью, или на трясущегося от ужаса Юру Селиванова. Особую остроту его положению добавляло то, что он был единственным помощником доктора в эту ночь – никого из медсестёр не было на месте, потому что из больных у них оставалась только парализованная бабушка Ульяна Матвеевна, на днях ухитрившаяся сломать руку, выпав из инвалидной коляски, и девятилетний Костя, сын кузнеца, сильно обжёгший руки о раскалённую подкову. Эти пациенты не требовали особого ухода, поэтому медсёстры, которым сегодня полагалось дежурить, были отпущены Иваном Фетисовичем по домам, под его ответственность, а Юру Селиванову оставили на всякий случай.
Вряд ли кому-либо могло прийти в голову, что именно сегодня, по несчастливому совпадению, в их больницу привезут не кого-то там, а саму княгиню Волконскую! Да ещё и с такими травмами! Александра тогда ещё ничего не смыслила в медицине, но тем не менее одного взгляда ей оказалось достаточно, чтобы понять – княгиня плоха, хуже некуда.
- Выйдите, пожалуйста, ваше превосходительство, – вежливо попросил Иван Фетисович Волконского, как только тот уложил свою сестру на операционный стол. Молодой человек с недоверием посмотрел сначала на доктора, а затем на бедную женщину. Лицо его исказилось от боли, как будто он сам чувствовал всё то, что чувствовала она, после чего князь поднял полный отчаяния взгляд на Ивана Фетисовича.
- Спасите её, доктор! – попросил он. – Верните её мне.
И, резко развернувшись, вышел из операционной, обдав стоявшую у дверей Сашеньку волной холодного воздуха. От него пахло дорогим одеколоном и кровью. Девочка проводила его взглядом, а затем посмотрела на Юру Селиванова, которого била крупная дрожь.
- Юрий, инструменты мне, живо! – скомандовал Иван Фетисович.
- Там… там… - глотая слова, мямлил Селиванов. – У…у…у неё… кровь… кровь…
- Ну, разумеется, у неё кровь, болван! У неё открытый перелом ноги, и сломано несколько ребёр! Давай сюда мои инструменты, Селиванов! – уже громче воззвал к нему Иван Фетисович, но тщетно. Селиванова трясло всё сильнее. – Нет, это никуда не годится! Да что с тобой, Юрий?! Ты думал, быть врачом – это всю жизнь то и делать, что выписывать лекарство от мигреней да считать пульс? Да, вот так тоже бывает, представь себе! Надо же когда-то начинать. Живо инструменты мне, ты что, не видишь, она истекает кровью!
Ох, и не надо было обращать на это внимание бедного Селиванова! Юрий посмотрел на княгиню, очевидно, чтобы убедиться в том, что она и впрямь плоха, и когда взгляд его снова упал на пропитавшееся кровью платье, юношу замутило. Пошатнувшись, он потерял сознание и свалился прямо у операционного стола.
Такого поворота Иван Фетисович явно не ожидал. Следующие три секунды он тупо смотрел на тело своего помощника, растянувшегося во весь рост на полу, и не знал, что делать, но потом опомнилась Александра. С быстротой горной лани она бросилась к длинному столу, что стоял вдоль стены у окна, и схватила оттуда отцовский саквояж. Она привыкла видеть отца с этой старой кожаной сумкой, когда тот ездил на выезды. Иногда он и Сашу брал с собой. Это случалось в дни, когда Алёна уезжала к своим подругам и задерживалась у них, а с маленькой Сашенькой просто некому оставалось сидеть – горничная уходила после трёх, а девочка возвращалась из школы только в половине четвёртого. Но, конечно, когда отец брал её на вызовы, все его пациентки и пациенты были как раз такими, к каким привык бедный Юра: ухоженные, разве что немного бледные? – жаждущие микстуру от кашля или настойку от мигрени. Но уж никак не бессознательные и истекающие кровью княгини – к такому никто оказался не готов. Тем не менее, Александра не испугалась ни крови, ни угрозы молодого князя покончить с её отцом, если дело не увенчается успехом. В тот момент её тревожил единственный вопрос: что нужно сделать, чтобы помочь этой женщине?
- Вот, – сказала она, вручив отцу саквояж.
- Сашенька, ты ещё здесь? – то ли с раздражением, то ли с испугом спросил Иван Фетисович, только теперь заметивший дочь, которой не следовало видеть всех этих ужасов. Зрелище не для тринадцатилетней девочки, коли даже Селиванов, на четыре года её старше, и к тому же мужчина, не выдержал. – Господи, беги за помощью скорее, мне нужен ассистент! Василиса Конеева, медсестра, знаешь, где живёт?
- Папа, ты не успеешь, – категорично сказала Александра. – Я бегаю быстро, но до другого конца города даже на лошади не доеду меньше, чем за двадцать минут. Ты не успеешь. Он же сказал, она три часа пролежала где-то в лесу!
- Ты права, времени терять нельзя, – не мог не согласиться Иван Фетисович, разрезая платье на бедной княгине. На груди её расплывалось большое кровавое пятно, и доктор невольно поморщился. – Но что ты предлагаешь? Аня Исаева живёт ближе, но она ещё третьего дня накупалась в реке и слегла с инфлюэнцей, она и с постели не встаёт, хороша помощница! Она не дойдёт до больницы без посторонней помощи, совсем плохая, я вчера к ней заходил.
- Я помогу, – сказала Александра твёрдо. Она уже знала, что если бедную женщину не удастся спасти, то в этом будет и её вина тоже.
- Саша, тебе тринадцать, и ты понятия не имеешь о том, что такое медицина! – озвучил Иван Фетисович очевидные истины.
- А у тебя на столе сама княгиня Волконская, на чьей земле мы живём, а за стеной – её брат, пообещавший убить тебя, в случае непоправимого! – парировала Александра, закатывая рукава на платье, как будто и впрямь готовилась к операции. – Ах да, и ещё бедный ассистент, потерявший сознание при виде крови! Папа, просто скажи, что делать. Я не боюсь! У меня получится.
Надо сказать, он и раньше в ней это замечал. Но ему казалось, что это отличительная черта всех детей: обострённая жалость к чужому горю. Правда, отдать свою порцию яблочного пирога болеющему младшему брату, или снять с дерева котёнка - это одно, а возвращать к жизни истекающую кровью княгиню – совсем другое. Но взглянув в полные решимости глаза своей дочери, Иван Фетисович вдруг улыбнулся. Как бы он ни любил свою жену, не могло не радовать то, что Александра росла на неё абсолютно не похожей. Драгоценная Алёна ни за что не осталась бы здесь, а Сашенька, как и обещала, не бросила.
И тогда Иван Фетисович решился, тем более выбора особого не было. Аня и впрямь не вставала с постели, а Василиса жила на другом конце города. Вышеупомянутый Воробьёв с супругой уехали в город на выходные и обещались не раньше понедельника, а больше в их городке никто не понимал в медицине. Разве что старая знахарка, что жила в своей лесной избушке? Но не звать же, в самом деле, её? Нет, тогда Волконский точно его убьёт!
Пришлось довольствоваться тем, кто оказался под рукой.
- Хорошо. Тогда слушай, – резко, быстро и уверенно заговорил Иван Фетисович. – Её нужно раздеть, чтобы ничто не мешало дыханию, и остановить кровь. Вот тебе ножницы, сними с неё корсет, ты же в этом наверняка хорошо понимаешь, а я пока займусь сломанной ногой.
Александра послушно кивнула и взялась за дело. Замешкалась она лишь на секунду, когда увидела, с чем придётся иметь дело – внизу, под грудью бедной женщины, красное пятно становилось всё больше и больше: ребро сломалось и порвало кожу и даже тугой корсет, кровь была повсюду.
Иван Фетисович видел, как девочка побледнела, бедняжка, и уже собрался отпустить её, чтобы не мучить почём зря, но в следующую секунду Саша плотно сжала губы и принялась орудовать ножницами. О чём она думала в тот момент? Хотел бы он знать. И ещё интересно, почему у неё было такое бесстрастное лицо? Что-то подсказывало Ивану Фетисовчиу, что молодые девушки уж точно не так должны вести себя при виде истекающих кровью княгинь. Это его и радовало и пугало одновременно. Радовало – потому, что она блестяще справилась со своим заданием. А пугало – потому что, кажется, права была Алёна, из него плохой отец. Он не имел права подвергать свою дочь такому потрясению, после которого бедняжка, наверное, будет отходить ещё год, если не больше! Но одно Иван Фетисович знал точно – эту ночь Александра запомнит надолго. Что ж, он был прав.
Вот только время для самобичевания было не самым подходящим. Он уже закончил с переломанной ногой, велел Александре приготовить новую шину, а сам занялся раной на груди.
- Вскипяти воду. Рану нужно промыть. Она упала на грудь, туда попала земля. Нужно избежать заражения. Саша, и побыстрее, пожалуйста! У нас ни секунды лишней нет!
Дважды её просить не пришлось. Когда вскипела вода, Александра молчаливой тенью встала у отца за плечом, ловя каждое движение, хотя сама же себя умоляла не смотреть.
«Кошмары будут сниться теперь до самой старости», - подумала она, но взгляда всё равно не отвела. Отец был сосредоточен, не обращал на неё ни малейшего внимания и занимался перевязью, и тогда Александра, хоть её об этом и не просили, взяла со стола чистую вату, намочила её и, подойдя к княгине, стала обрабатывать ссадину на бледной щеке.
Иван Фетисович бросил на дочь мимолётный взгляд, на секунду оторвавшись от перевязки, и улыбнулся. Александра тотчас же улыбнулась в ответ, а затем, сделав сосредоточенное лицо, стала осторожно стирать кровь с щеки несчастной женщины.
- Господи, какая же она красивая! - невольно вырвалось у неё. Собственный голос показался оглушительно громким в гнетущей тишине маленькой операционной, и Саша вздрогнула, побоявшись, что отец отругает её. Но он лишь улыбнулся, не поднимая взгляда от своего занятия, и кивнул.
- Волконские все красивые. Порода, стать, древний княжеский род, и так далее. И гордыни, к сожалению, столько же!
- Никогда не видела их вживую, – призналась Александра, рискнув продолжить разговор. Она поймала себя на мысли, что ей почему-то очень хочется поговорить, именно теперь – о чём угодно, о любых пустяках, но только не молчать. У неё начинала кружиться голова.
- Ну вот, полюбуйся, – щедро разрешил отец. – И на братца её тоже можешь посмотреть, поди, скажи ему, что всё готово, когда закончишь обрабатывать рану.
- Всё… готово? – повторила Саша, расширившимися глазами взглянув на отца. – Она будет жить, папа?
- А ты послушай, – Иван Фетисович улыбнулся и кивнул на княгиню, по-прежнему пребывавшую в бессознательном состоянии. – Слышишь? Дыхание нормализовалось.
Александра честно постаралась прислушаться, но опыта у неё не было ни малейшего, она ничего не поняла, но это не помешало ей обрадоваться.
- Папа! – с облегчением воскликнула девочка. Глаза её светились счастьем. А ещё, кажется, она плакала, но он не брался судить наверняка.
- Когда я за операционным столом, я не папа, а Иван Фетисович, – шутливо сказал он, погрозив пальцем.
Закончив со ссадиной на щеке бедной княгини, Саша собралась было выйти к князю, но споткнулась о тело по-прежнему лежавшего под столом Юры Селиванова.
- Иван Фетисович, господин доктор, а не подскажите ли вы, как приводить в чувство бессознательных молодых людей? – спросила она и рассмеялась, нервным, звенящим смехом. Он только теперь вспомнил о Селиванове и тихо выругался. Придётся куда-нибудь его деть, чтобы не увидел князь, когда зайдёт проведать сестру. Господи, какой стыд…
Но Александра, конечно, молодец! Выше всяких похвал, и ведь умудрялась шутить в такой момент! Иван Фетисович заметил, что руки её слегка подрагивают, а ещё она была бледна, неестественно бледна, бедная девочка, но из последних сил старалась бодриться.
Когда Саша вышла из операционной, он ненадолго потерял её из виду, и пока успокаивал Волконского и заверял князя в том, что с сестрой его теперь всё будет в порядке, сам думал только о дочери. Где она, куда пошла? Не дай Бог, вышла на улицу и потеряла сознание – там было холодно, несмотря на август, она ведь замёрзнет, пока он выслушивает слова благодарности от успокоившегося Алексея Николаевича! Бедная девочка, ей ведь всего тринадцать, она не готова была к такому, зачем же он… Взгляд невольно вернулся к княгине, и Иван Фетисович подумал, а что – разве лучше было бы оставить Волконскую умирать?
- Вы позволите? – Иван Фетисович кивнул на дверь и, изъяв свою ладонь из пламенных рукопожатий князя, вышел на улицу, искать дочь. Той нигде не было, но калитка была распахнута. На дороге стояла карета Волконского, лошади лениво махали хвостами, одна из них с любопытством повернула голову к вышедшему доктору. Девочки поблизости не оказалось.
Где же ты, Сашенька? Иван Фетисович огляделся по сторонам, но никаких следов дочери не заметил. Ушла домой? Алёна теперь убьёт его за это, да и самой Саше достанется за то, что ушла без спроса. В очередной раз подумав о том, что он – самый ужасный отец из всех живущих, Иван Фетисович вернулся назад в больницу. Идти в операционную и лишний раз встречаться с Волконским ему не хотелось, потому он направился к себе в кабинет, чтобы посидеть в одиночестве и крепко подумать.
Нужно будет непременно извиниться перед Александрой за эту ночь и за всё то, что ей, бедняжке, пришлось пережить по его милости. Правда, извинениями тут не поможешь. Он же видел, какая она была бледная – это такое потрясение для неё, такой шок! И что ей эти извинения, разве извинениями что-то исправишь? Она-то пришла к нему помочь, утешить после ссоры с женой, а он заставил её пройти через такой кошмар! И что она скажет теперь?
А она сказала:
- Папа, я хочу быть доктором, как ты. – Оказывается, Саша все это время дожидалась его в кабинете, и, едва он переступил порог, она обратилась к нему со словами: ? Я хочу учиться!
Иван Фетисович был готов к чему угодно, но не к этому.
- Сашенька, ты в порядке? – спросил он как настоящий врач, искренне беспокоившийся за её состояние. Кажется, слова дочери всерьёз он не воспринял.
- Папа, ты не слышал меня? Я сказала, что хочу быть доктором! Пару часов назад я это поняла, когда эта бедная женщина лежала на твоём столе, истекая кровью, а я смотрела на неё и не знала, что могу сделать, чтобы помочь ей. Так вот, если такое случится в следующий раз, я хочу, чтобы я могла справиться без посторонней помощи, а не смотреть, как человек умирает на моих глазах!
- В следующий раз, я думаю, княгиня Волконская ещё не скоро сядет на лошадь, так что у тебя будет достаточно времени, чтобы научиться, – пошутил Иван Фетисович, и Александра тихонько рассмеялась. И с надеждой взглянула на него:
- Ты научишь меня?
- Саша… - начал было Иван Фетисович, и по его тону Александра сразу всё поняла, а потому повторила вопрос более требовательно:
- Ты научишь меня, папа? И не надо сейчас говорить, что девице положено сидеть с вышивкой или играть на пианино, а не копошиться в чьих-то внутренностях! Я решила. Я хочу быть как ты!
- Я не думаю, что это хорошая идея, – искренне сказал Иван Фетисович, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не улыбаться. Он так любил, когда Саша показывала свой характер! Этим она, правда, походила на мать. Наверное, умение настоять на своём – то единственное, что ей досталось от Алёны.
- Если ты не научишь меня, я попрошу господина Воробьёва, так и знай! – угрожающе сказала она, подняв указательный палец. – Он лечащий врач родителей Сергея, он не посмеет мне отказать!
Иван Фетисович не выдержал и расхохотался. Наверное, это всё от нервов. А может, ещё и оттого, что он был страшно горд, слыша от Александры эти слова.
- Подумать только, меня шантажирует собственная дочь!
- Я просто хочу помогать людям, вот и всё, – примирительно сказала Саша. – Эта женщина ведь могла умереть, а ты её спас. Она такая молодая и такая красивая! И если бы не ты…
- Мы, Саша. Это сделали мы. Вместе. Ты и я. В одиночку я бы не справился, – совершенно справедливо заметил Иван Фетисович. Александра встала со своего места и, подойдя к отцу, обняла его и прижалась к его груди. – Спасибо тебе, моя дорогая, – прошептал он в её волосы.
- Я не хочу, чтобы люди умирали, – произнесла она. – Особенно такие молодые и красивые, как княгиня. Ты научишь меня, папа? – подняв голову, Александра с надеждой посмотрела на отца. – Научишь?
…надо ли говорить, что эта идея не нашла должного отклика у Алёны? Впрочем, её мнения особо никто и не спрашивал. Спустя четыре недели она потребовала развод и сказала, что уезжает. Так как уезжать ей было некуда, Иван Фетисович сказал, что уйдёт сам – возле больницы сдавался небольшой дом, который он вполне мог себе позволить, ведь Волконский и впрямь щедро отблагодарил его за спасение жизни собственной сестры. Иван Фетисович ушёл, и Александра ушла вместе с ним.
Мать, разумеется, была против, кричала и бесновалась, но Саша всё равно ушла, оставив их с Арсением на попечение горничной, которая готовила не хуже самой Александры, так что девочка была уверена – матушка и брат не пропадут. А вот отец, как будет он один? Совершенно очевидно, что без неё-то он точно не справится, да и она без него не сможет, слишком уж любила его!
Конечно, Иван Фетисович говорил, что ей лучше будет и впрямь остаться с матерью, но говорил не очень убедительно – Сашенька видела, на самом деле отец очень хотел, чтобы она пошла с ним. Чтобы взять с собой напоминание о драгоценной супруге, которую он до сих пор любил, несмотря ни на что.
И даже когда об Алёне начали ходить слухи самого недвусмысленного характера – Иван Фетисович всё равно продолжал её любить. И не верил. Однажды он даже ударил Юриного отца, господина Селиванова, когда тот, в пьяном угаре, посмел высказаться об Алёне Александровне дурно. А впрочем, «дурно» ли, если это правда? Сашенька сама несколько раз видела, как из их дома выходят мужчины, причём каждый раз разные. Когда она возвращалась из школы, то старалась ходить по той улице, на которой раньше жила, но в очередной раз наткнувшись на матушкиного кавалера, вынуждена была выбрать себе другой маршрут. Это могло означать только одно, думала она, и оставалось только радоваться, что Арсений возвращается позже и не видит всего этого безобразия – у Алёны хватило ума не крутить романы на глазах у сына.
- Я не верю в то, что эта женщина - моя родная мать! – пожаловалась как-то Александра своему дорогому Серёже Авдееву, когда тот провожал её до дома. – Иногда мне кажется, что меня удочерили!
Они рука об руку шли мимо Алёниного дома, из которого доносился звонкий смех – женский и мужской. И второй принадлежал кому угодно, но только не Сашиному отцу. Сергей пожалел, что они не свернули раньше, и грустно вздохнул в ответ.
- Не знаю, что было бы, если бы не отец и не ты, – с грустной улыбкой сказала Александра, и тогда Авдеев позволил себе взять её за руку. Это была излишняя вольность, но Сергей был уверен, что эта девушка обязательно станет его женой в будущем, поэтому считал это допустимым, да и Сашенька никогда не была против. Скромно улыбнувшись, она продолжила: – Вы двое - единственные, на кого я могу положиться. Арсений – душка, конечно, но он ещё маленький и не понимает… Господи, Серёжа, как хорошо, что ты у меня есть!

___________________________________

Девочки, огромное спасибо, я очень рада, что вам понравилось!



Спасибо большое за замечание, между прочим, справедливое! Образы в 7-й главе у меня только будут прописаны, ну прямо конкретно-преконкретно (это что касается внешности), а о характере героев как раз в 4-й и 5-й главе будет понятно чуть больше.

И ещё, девочки, мне очень важно знать ваше мнение по поводу колоссального размера глав!!!! Что бы я ни писала, у меня всегда выходит "Война и мир" на 300 страниц минимум, причём я жалею читателя, старательно сокращаю всё, что только можно, и всё равно главы получаются огромные! Скажите, пожалуйста, что вы думаете, и, если уж совсем тяжело из-за этого, я тогда буду пытаться сокращать ещё и ещё.

Заранее спасибо! Сейчас будет 4-я и 5-я главы!
___________________________________

Сокращать ни в коем случае не надо! Большой размер глав в этом романе - это его изюминка, ценность, которая делает его все интереснее и интереснее.
П.С. Спасибо за образы. Теперь читать будет значительно легче.
_________________

 » Глава 2. Алёна

По иронии судьбы так получилось, что именно Сергей Авдеев оказался виноват в том, что произошло в дальнейшем.
Лишившись финансовой поддержки супруга, Алёна поняла, что нужно что-то делать, чтобы зарабатывать на жизнь – с сыном Иван Фетисович по-прежнему помогал, но её личные счета больше не оплачивал, и она призадумалась. Любовники – это, конечно, хорошо, но в их захудалом поселении практически не было состоятельных, а деньги, тем не менее, нужно было откуда-то брать. Тогда она начала давать частные уроки музыки. Игра на фортепиано стала тем единственным, что Алёна умела и любила делать, это не слишком напрягало её царственные руки и даже доставляло удовольствие, вот она и решила, что если её любовь к музыке начнёт приносить доход – будет просто превосходно! Однако трудности начались с первого же дня – дело в том, что к Алёне, с её репутацией, не слишком-то стремились отдавать своих дочерей, всерьёз опасаясь, что порочная учительница может сбить их с праведного пути.
Глупо, конечно, но когда ты живёшь в маленьком городке, где все друг друга знают, это может сыграть решающую роль.
Тут надо рассказать немного об Авдеевых, которые являлись довольно современной семьёй, начисто лишённой классовых предрассудков, несмотря на то, что сами были с титулом. Отец Сергея, Константин Григорьевич, был графом в третьем поколении, держал крупную ткацкую фабрику на окраине Москвы и имел несколько магазинов по всей России. Его жена, дочь грузинской княжны и русского дворянина-офицера, имела в собственности целую сеть здравниц в Кисловодске, доставшихся ей в приданое, и неплохо разбиралась в финансах. Говорят, она даже училась за границей, и на неё поглядывали как на диковинку, когда Софья Владимировна проезжала по их захудалому городку в своём белоснежном экипаже с откидным верхом. И это именно она, надо отдать ей должное, убедила Алёну послушать мужа и дать образование дочери – та поначалу была категорически против, потому что девице, по её уразумению, такие обременительные глупости, как знания, были совершенно ни к чему, но Софья Владимировна твёрдо настаивала на своём.
- Если хотите, - сказала она тогда, - мы можем обучать их вместе! Ваша Алекс и наш Серж почти ровесники, он старше её всего на пару лет, но девочки ведь всегда развиваются раньше, чем мальчики, поэтому, я уверена, она быстро его догонит! Это то малое, чем мы могли бы отблагодарить вашу семью за то, что Иван Фетисович вылечил моего драгоценного Костеньку от чахотки…
Правда или нет – Александра не знала, если и правда, то это было задолго до её рождения. Но это было, наверное, единственным объяснением тому, почему дворяне Авдеевы не считали зазорным знаться с семьёй небогатого провинциального доктора. У Авдеевых стояло имение за рекой, а в доме у Алёны Софья Владимировна была частым гостем, они стали подругами, а потом и вовсе перешли на «ты».
Плохо было то, что приезжали Авдеевы лишь на лето, чтобы отдохнуть в доме у реки от «городской суеты и шума», как говаривала сама Софья Владимировна. А потому обучение иностранным языкам, истории и искусствам с настоящим репетитором-иностранцем сводилось всего к трём месяцам в году, но Сашеньке и это казалось большой удачей. Она с самого детства стремилась к любым знаниям, и с жадностью впитывала в себя всё то, что ей давали, и всегда хотела ещё и ещё. Мистер Грей, англичанин, Серёжин гувернёр, не мог на неё нарадоваться и однажды прямо при нём сказал, что охотно поменял бы своего непутёвого Сержа на очаровательную умницу Алекс, которая так старательна и усердна, в отличие от маленького барчука!
Сёрежа не обиделся. Он вообще никогда ни на что не обижался, а в ту пору уже успел окончательно и бесповоротно влюбиться в свою дорогую Сашеньку и с радостью был готов признать, что она в сто, в тысячу раз лучше, чем он сам! Забавно, но Александра даже помогала ему с упражнениями, когда мистер Грей не видел, или нарочно отворачивался в сторону, и за это Сергей любил её ещё больше.
И, разумеется, он всегда желал ей только добра, ей и её семье, о которой в последнее время ходило столько разговоров. Именно своим желанием помочь Сергей и руководствовался, когда однажды утром за завтраком, куда были приглашены и Александра, и её мать, последняя высказала расстройство по поводу того, что никак не может найти себе учениц.
- Волконские, я слышал, ищут преподавателя для молодой княжны, – сказал тогда Сергей, которому очень нравилась Сашенькина мать, симпатичная молодая блондинка тридцати с небольшим. А ещё Алёна говорила так печально, что отзывчивый и чувствительный Авдеев воспринимал её беды едва ли не как свои собственные.
- Волконские? – удивлённо переспросила Александра, услышав знакомую фамилию. Она хорошо помнила красавицу-княгиню, несмотря на то, что прошло уже много времени со дня их последней встречи, и с тех пор она её так и не видела.
Волконские тоже жили по ту сторону реки и были хозяевами всех окрестных земель, но сами в городе никогда не появлялись. Вместо них всегда приезжали слуги, но зато непременно на дорогой карете с фамильным гербом, от которой прямо-таки веяло состоятельностью и достатком. Надо сказать, их за это в городе никогда не любили. А ещё за надменность и за то, что они считали ниже своего достоинства общаться с простыми смертными.
На Авдеевых, в силу их богатства и титула, это не распространялось, поэтому они дружили семьями, и Сергей был в курсе всего, что происходило в Большом доме.
- Ну да, – просто ответил тот. – Катерине Михайловне хотели нанять кого-нибудь из местных, чтобы она не скучала здесь летом. Но не смогли найти никого путного.
Катерина Михайловна? Наверное, это дочь той женщины, подумала Александра.
- Что скажете, Алёна Александровна? – заинтересованно спросил Константин Григорьевич, отец Сергея. – Может, стоит попробовать?
- Они никогда не возьмут под свою крышу человека без рекомендаций, – уныло опустив уголки губ, сказала Алёна. Возможность представлялась донельзя соблазнительной, и упускать её не хотелось, но Алёна всегда была реалисткой. Если всё то, что она слышала о княжеской семье – правда, то её даже за ворота имения не пустят, не то что на порог!
- Почему же без рекомендаций? – Сергей поглядел на свою матушку и подмигнул ей. – Мама, мы ведь можем помочь Алёне Александровне, не так ли?
- Разумеется. Она ведь целых семь лет подряд обучала нашего дорого сына музыке! – и Софья Владимировна очаровательно улыбнулась.
- Но я не… - начала было Алёна, но тотчас замолчала.
- Алёна Александровна, должно быть, просто забыла, – с улыбкой сказал Сергей и, перехватив взгляд Сашеньки, снова улыбнулся, теперь уже персонально ей. Она улыбнулась в ответ и посмотрела на мать. Что скажет?
- Пожалуй… стоит попробовать, – неуверенно произнесла та.
С этого-то и начались все Сашенькины беды, спасибо Сергею Константиновичу!
Алёна была старше дочери на четырнадцать лет, и когда в 1914-м году Саше исполнилось восемнадцать, Алёне миновало тридцать два. Обязательно возьмите на заметку, что выглядела она и того моложе, всё свободное время (а его у неё было немало, в силу того, что домашними заботами она вовсе не была обременена) тратя на свою внешность, плюс природная красота и грация. Представьте себе невысокую блондинку, с осиной талией, которая осталась тонкой и стройной даже после рождения двоих детей, блондинку с удивительными серыми глазами в пол-лица, взглянув в которые однажды, вы уже никогда не сумеете их забыть…
И теперь представьте себе господина Гордеева, совсем ещё нестарого мужчину, крепкого сложения, с широкими плечами и большими, сильными руками, с очаровательными ямочками на щеках и глубоко посаженными тёмными глазами, всегда смотревшими так ласково, по-доброму…
Могли ли эти двое устоять друг перед другом? Ответ вы знаете.
Катастрофа же заключалась в том, что господин Гордеев, или, простите, князь Гордеев, или министр Гордеев? – как лучше? – был мужем княгини Волконской, той самой княгини Волконской, хозяйки здешних земель и имения за рекой. Той самой княгини, которую Сашенька с отцом спасли от верной смерти той холодной августовской ночью…
И этого Александра простить матери уже не могла. Она хорошо помнила красивую, статную женщину, с грустными глазами и тихим голосом. Иван Фетисович потом сказал госпоже княгине, что та осталась жива не только его заслугами, и Волконская немедленно потребовала девочку к себе.
Александра, конечно, пришла. Ей было немного неловко, но она не боялась, да и страсть как хотела ещё раз посмотреть на настоящую княгиню, такую красавицу! Первое, что Волконская сделала – это поблагодарила от всей души, а потом, сняв с шеи цепочку с кулоном, вложила её в Сашенькину ладонь, взяв с неё обещание никому об этом щедром даре не говорить. Это украшение стоило, должно быть, целое состояние, но Александра обещание сдержала и никому не сказала, и с тех пор всегда носила цепочку на себе, под платьем, никогда не вытаскивая наружу. Хотя соблазн похвастаться дорогим украшением, безусловно, был. Но у неё тотчас начали бы спрашивать, откуда оно и, скорее всего, подумали бы на Сергея. И всерьёз озадачились бы, с чего это Авдеев делает ей такие дорогие подарки – мать и так уже косо смотрела, когда видела их вместе, особенно вечерами. Пошли бы ненужные разговоры, а Александра меньше всего на свете хотела бы, чтобы о ней говорили точно так же, как об Алёне, так что драгоценный подарок княгини Волконской пришлось прятать во благо собственной репутации.
Такая щедрая была эта женщина, такая красивая! И такая воспитанная, благородная, с тихим голосом, и… и всё время звала мужа, вспоминала Александра с тоской.
Брата, князя Алексея Николаевича, который неотлучно был с нею, круглые сутки дежуря у её постели, она не замечала – ей был нужен муж, только он и никто больше! Видимо, она его очень любила, раз без конца звала. Он приехал только через неделю, будучи на каком-то очень важном совещании в Москве – ну как же, он же министр, у него же столько дел! А княгиня всё понимала и не обижалась, вот только, наблюдая за тем, как Гордеев помогает её матери выйти из кареты, Саша уже задумывалась, а что это были за дела? Очередная красавица с лёгким нравом? А такая прекрасная женщина, верная, преданно любящая, тем временем лежала переломанная на больничной койке и всё ждала его…
Думать об этом было невыносимо. Но ещё невыносимее было наблюдать за тем, как развивается роман её матери с Гордеевым, в то время как его жена, наверное, опять ждала его, совсем одна в своём огромном имении за рекой.
- Ты поступаешь неправильно, – сказала Александра матери, когда господин министр удалился из её дома, прежде проведя там ночь. И хорошо, если одну – предыдущие сутки Александра была в больнице, дежуря вместе с Аней, так что наверняка судить не могла.
- О чём ты? – как ни в чём не бывало спросила Алёна, перелистывая страницу в модном журнале. Заграничном, отметила Саша. Стало быть, это он ей привёз, чтобы не скучала в его отсутствие.
- О чём я? – повторила Александра, чувствуя, что клокочущая ярость наполняет всё её естество. – Изволь, о том мужчине, которого я видела сегодня выходящим из твоего дома! С рассветом. Что это было, позволь узнать? Вечерние посиделки затянулись до пяти утра? Что же он на завтрак не остался?
- Не смей говорить со мной в таком тоне! – резко сказала Алёна, отложив журнал и посмотрев на дочь в высшей степени неодобрительно. Так, как будто это Саша провела ночь с другим мужчиной при живом муже, а не наоборот. – И, позволь спросить, ты что же, следишь за мной? По просьбе своего отца, или по собственной инициативе?
- Я всего лишь возвращалась домой после ночной смены, после того, как проводила Аню к ней на квартиру. Ей нужно было помочь донести вещи, которые она берёт к себе, чтобы постирать. Ей отдельно за это доплачивает господин Воробьёв, а одна она бы всё не унесла – пришлось бы ходить по нескольку раз.
- Это чудовище заставляет тебя работать по ночам у Воробьёва в больнице, а ты по-прежнему продолжаешь его выгораживать! – констатировала Алёна. – Я надеюсь, ты хотя бы стирать эти больничные пелёнки вместе с нею не стала?
- А даже если и стала бы – что в этом такого? – полюбопытствовала Александра. – Не вижу здесь абсолютно ничего зазорного!
- И тебе нравится такая жизнь? – не без укора спросила её мать.
- Мне нравится то, что люди искренне улыбаются мне, мама! И они ждут меня с радостью, и когда я прихожу к ним, они становятся счастливее, понимаешь? Потому, что я помогаю им! Потому, что я даю им надежду. Потому, что без меня они не справились бы!
- Он сделал тебя такой же рабыней, как и он сам. Это петля, из которой нет выхода, Алекс, а ты зачем-то полезла в неё добровольно!
- Затем, что я убеждена – я поступаю правильно. И спасённые жизни лучшее тому подтверждение. Их уже четверо, мама! Четверо, представляешь? Четыре жизни я спасла, сама! Троих в больнице и четвёртого, совсем недавно, на реке. Это был маленький мальчик, он чуть не утонул. Серёжа вытащил его, едва тот ушёл под воду, но малыш больше не дышал. А я сделала ему искусственное дыхание, и он снова ожил! Бедняжка был так напуган, что мать узнает и отругает его… Но мы пообещали никому ничего не говорить, вот только строго-настрого запретили ходить на реку одному.
- «Мы» - это ты и твой Авдеев? – уточнила Алёна, сдвинув брови на переносице. Из всей истории дочери она услышала только то, что хотела услышать.
- Да. «Мы» - это я и мой Авдеев.
- Мне не нравится, что ты столько времени проводишь с этим молодым человеком! – сказала Алёна тогда.
- А мне не нравится, что ты спишь едва ли не со всем городом, мама! – воскликнула Александра, поднявшись из-за стола. – И раз уж мы заговорили о кавалерах, то давай лучше поговорим о твоём драгоценном министре!
- Не смей мне дерзить, нахальная девчонка!
- Да что из этого неправда, мама? Ты ведёшь себя, как… как… Господи, это всё неправильно! И Арсений… где он был, когда вы… когда ты… Господи, неужели он всё это слышал? – она закрыла лицо руками и отвернулась к окну, но Алёна успокоила её:
- Сеня попросился в ночное со своим другом, сынком пастуха. Я отпустила. А вернулся он не раньше, чем пришла ты, и сразу лёг спать. Измучился, бедняжка, всю ночь пас лошадей.
- Спасибо, – кое-как собравшись с силами, сказала Александра. А потом обернулась на мать и покачала головой. – Мама, но так всё равно нельзя! Ты поступаешь неправильно. Гордеев – это… это уже слишком, в самом деле! Остановись, прошу тебя, остановись, пока не поздно!
- Считаешь, твоя мать не достойна министра? – смеясь, спросила Алёна, откинувшись на спинку стула и приняв расслабленную позу. Похоже, происходящее её ни в коей мере не беспокоило.
- Считаю, что проводить досуг с чужими мужьями – это самое последнее, до чего может опуститься женщина! – твёрдо произнесла Александра, поймав её взгляд. Алёна лишь усмехнулась в ответ и повела плечом. – Ты знаешь его жену? – спросила Александра тогда.
- Волконскую? Кто ж её не знает?
- Это достойная и благородная женщина, мама! И то, как вы поступаете с ней – это низко, подло, лицемерно! Господи, я могла бы ещё простить тебе её брата, или её сына, в конце концов – я слышала, он чудо как хорош собой и тоже не женат – но только не Гордеева! Только не Гордеева, мама, только не её мужа!
- Ты заступаешься за неё так, как будто это она – твоя мать, а не я, – отметила Алёна, без особой, однако, печали по этому поводу.
- Мама, я люблю тебя и от всей души желаю тебе счастья! И именно поэтому я здесь сейчас стою и говорю тебе всё это. Я прошу тебя, я умоляю тебя, если хочешь – я встану на колени – но, одумайся! Ради всего святого, одумайся! Вернись к отцу. И пусть всё будет как раньше. Я прошу тебя, мама, пожалуйста, пусть всё будет как раньше…
Но Алёна лишь рассмеялась ей в лицо, в ответ на самые благие побуждения. Вернуться? К этому чудовищу? Иначе она не называла его с тех самых пор, как Иван Фетисович съехал, не забрав с собой ничего, кроме своего докторского саквояжа, пары пиджаков и рубашек… Чудовище? Он?
С некоторых пор Александра убеждалась в том, что если и есть чудовище среди её родителей, то это уж точно не отец. Этот памятный разговор их случился тридцатого июля, а на следующий день началась война.
Это было самым страшным, что только могло случиться. Слава Богу, Арсений был ещё маленький, а родители Сергея Авдеева имели достаточно влияния, чтобы выправить для сына документ, освобождающий от военной службы. Если бы и их отняли у неё, Александра бы этого не пережила. За доктора Воробьёва, формально являющегося хозяином больницы, тоже похлопотали – Софья Владимировна хотела сама, но княгиня Волконская её опередила, и господина Воробьёва признали непригодным к службе, так он остался при больнице.
А вот за Ивана Фетисовича похлопотать оказалось некому. Полгода спустя его призвали на фронт, хотя Александра до последнего надеялась, что этого не случится. Но два доктора на одну городскую больницу – это уже слишком. На войне, как известно, доктора нужнее, чем где бы то ни было ещё, а у Воробьёва была наивысшая протекция, так что у отца Александры попросту не было шансов. Да и не слишком-то он хотел оставаться, как ей казалось. С тех пор, как они с Алёной расстались четыре года назад, жизнь для него утратила всяческий смысл. Иван Фетисович продолжал любить её, а она его будто не замечала, и что ему оставалось делать? Дочь стала единственной его отрадой, но, посмотрим правде в глаза, что он мог дать ей? Так и жила бы всю жизнь при нём и при больнице – как Аня Исаева, хорошенькая девушка, молодая и симпатичная, но точно так же лишённая шансов на счастливое будущее, вынужденная тяжким трудом зарабатывать себе на хлеб.
И Сашу ожидает та же участь, если она останется, часто думал Иван Фетисович. В случае, конечно, если не выйдет замуж за Авдеева. Но в это как-то слабо верилось, это было бы слишком хорошо. Хотя, кажется, Сергей Константинович и впрямь влюблён в неё и имеет серьёзные намерения, и даже его современные родители, которых не испортило ни их дворянское происхождение, ни их деньги, вроде бы смотрят на это с одобрением… Но всё равно не верилось. Кто он и кто она? И Софья Владимировна, как бы она ни любила Александру, женщиной была мудрой и понимала, что дочка бедного доктора и местной учительницы – далеко не самая лучшая пара для её сына.
И что её ждёт? Аня Исаева росла у Ивана Фетисовича на глазах – наглядный пример того, во что превратится Александра к двадцати семи годам. А с Алёной… может, у неё и есть шанс? У Алёны хватит изворотливости, хитрости и чего там ещё – чтобы выдать её замуж за хорошего человека, и тогда, быть может, Саше не придётся по стольку работать, бедняжке. Да и на Воробьёва оставить Александру не страшно – он ведь его лучший и теперь уже единственный друг, он не даст его дочери пропасть, если та не послушает мать, когда Алёна запретит ей работать в больнице… По крайней мере, у Саши будет надёжная опора, если его не станет.
Они вдвоём и провожали Ивана Фетисовича – только он и она, лучший друг и любимая дочка. Алёна, конечно, не пришла, и сына не пустила, хотя Иван Фетисович очень просил прислать Сеню попрощаться. Но, видите ли, у них на этот день была запланирована прогулка – надо думать, вместе с её новым покровителем, господином Гордеевым, и перенести эту прогулку никак невозможно, так что, «Ваня, извини».
А впрочем, к лучшему, что он не пришёл, думал Иван Фетисович, обнимая дочь в последний раз. Это Саша всегда была твёрдой и сильной духом, а Арсений расчувствовался бы и, не дай Бог, стал бы плакать… Иван Фетисович поймал себя на мысли, что до сих пор думает о нём как о ребёнке, а ведь сейчас ему четырнадцать! Он большой мальчик, почти мужчина, а Сашенька его и подавно совсем взрослая. Он так и сказал ей напоследок:
- Надо же, какая взрослая ты стала! Я только сейчас это заметил. Викентий, дружище, береги мою дочурку как зеницу ока! Чтоб когда я вернусь, в целости и сохранности мне её передал, договорились? – они с Воробьёвым обнялись, и тот пообещал, что сохранит и в обиду не даст, тем более без Александры больница рухнет в одночасье, ведь на её хрупких плечах там всё и держалось – так они всегда шутили между собой.
Саша улыбалась сквозь слёзы, слушая их, а сама смотрела на отца – так, как будто они прощались в последний раз. Так, как будто она уже и не чаяла увидеть его больше. И потом, вновь обняв его, прошептала срывающим голосом:
- Папа, не бросай меня… я же тебя тогда не бросила…
Воспитанная в духе своего времени, Саша понимала, что необходимо с должным смирением отнестись к случившемуся, но собственное неприятие войны мешало ей сделать это. Да и отца она слишком любила и не желала отпускать, и всеобщий дух патриотизма, коим дышала вся империя, и в частности их городок, ни в коей мере не менял её убеждений. В особенности теперь, когда она провожала его в этот долгий и опасный путь, откуда, может так статься, возврата уже и не будет.
- Сашенька…
- Поклянись, что вернёшься, папа. Поклянись! – прошептала она, сжав его руки.
- Конечно, милая, – он поцеловал её в лоб, едва сдерживаясь, чтобы не заплакать вместе с ней. Но Александра вдруг успокоилась, как будто эти его слова и впрямь могли что-то значить против пули или гранаты, и кивнула ему. Иван Фетисович видел, как она мучается, и прекрасно понимал, каких трудов ей стоит держаться, и в душе не переставал гордиться ей.
И потом ещё долго смотрел, когда поезд медленно увозил его от родного города, смотрел на их силуэты. Они стояли с Воробьёвым, обнявшись, старина Викентий махал ему рукой, с зажатой в ней кепкой, а Саша просто неотрывно смотрела вслед, ловя каждое движение, словно стараясь побольше запомнить.
А потом она подняла руку и перекрестила его. И прошептала что-то, он не слышал, но по движению губ понял: «Я люблю тебя, папа».
Я тоже тебя люблю, милая, подумал Иван Фетисович. И надеюсь, что у тебя всё будет хорошо! Алёна, какой бы продажной и мелочной она ни была, дочь свою всё же любила. Да и Авдеев её не бросит, он хоть и молод, но всё же парень ответственный и надёжный. Хотелось бы верить. Не говоря уж о Воробьёве, который всегда был Александре нечто вроде родного дядюшки – этот-то тем более не даст пропасть! Так что, самое драгоценное сокровище Ивана Фетисовича осталось в надёжных руках, дожидаться его возвращения, если ему когда-нибудь суждено будет вернуться…
Но кто ж знал, что всё так выйдет!
Нет, конечно, изначально всё шло как раз по его сценарию – всё, как Иван Фетисович и предполагал: сначала Алёна настояла на переезде Александры из их с отцом домика обратно к ней, хотя та уверяла, что в состоянии жить одна и платить аренду. Жалованья её хватало, а отец уже уплатил за полгода вперёд, но Алёна была непреклонна. И, вообще-то, она была права: девице негоже жить одной, тем более при живой матери, имеющей большой дом на той же улице. Правда, Алёна куда больше переживала, что к Саше начнёт захаживать Авдеев, пользуясь отсутствием отца, но слишком дурно она думала о Сергее и о его трепетной любви.
Александра как-то в сердцах сказала ей, чтоб не судила по себе, но Алёна в этот раз не обиделась, а, наоборот, успокоилась. Чем чище будут их с Авдеевым отношения, тем выше вероятность выдать её впоследствии замуж за какого-нибудь достойного молодого человека. Как и Иван Фетисович, Алёна не слишком верила, что Сергей однажды женится на Александре. Хотел бы жениться – уже давно сделал бы предложение, именно так думала Алёна. Парню двадцать один, а он всё медлит! Чего, спрашивается, ждёт? Ясное дело, чего. Влюбить в себя девушку, очаровать, соблазнить, а там и жениться не обязательно. Радовало то, что Александра была крепким орешком и на сладкие речи никогда не велась – то есть, это Алёна так думала, а что там на самом деле между ними было или не было, наверняка она знать не могла. Но, спасибо, что Саша не стала настаивать на отцовской каморке у больницы и согласилась переехать назад – так Алёне было гораздо спокойнее.
Однако переездом их перемирие и закончилось. И началась война, ещё одна война, на этот раз уже между матерью и дочерью, каждая из которых могла бы выиграть приз за звание самого упрямого человека планеты. Александра заявила, что не собирается уходить из больницы, мотивировав это тем, что «Когда твой министр тебя бросит, должен же кто-то нас содержать!», за что едва не получила по голове хрустальной вазой, которую Алёна бросила в неё в сердцах. Бедняге Арсению не посчастливилось присутствовать при семейной ссоре, и он сидел, зажмурившись и зажав уши, пока две злобные фурии – мать и сестра – метали молнии, кричали и били посуду.
- Подумала бы о сыне, в конце концов! – не унималась Александра. – Это сейчас у тебя есть деньги, а когда мы останемся на мели – что с ним будет? Кто будет оплачивать ему образование?! Или ты опять скажешь, что оно не нужно?! Так давай, почему нет, через пару лет пусть идёт за отцом, на фронт! Тогда тебе не придётся тратить лишние деньги на его содержание, и ты сможешь купить себе ещё одно платье или пудреницу!
- Замолчи, неблагодарное создание! Я думаю только о вас, а вы этого совершенно не цените! Особенно ты! Это чудовище окончательно испортило тебя, убило в тебе всяческое уважение ко мне!
- Не смей так говорить об отце! Он был в тысячу раз лучше, чем ты! Он… - Александра замолчала, испугавшись тому, как это с её уст сорвалось это самое «был», в прошедшем времени, как будто отца уже не было в живых. Она писала ему письма каждый день, а в ответ не пришло ни одного, но Воробьёв утешал её, что почта в военное время работает из рук вон плохо, и нужно лишь немного подождать.
Совсем не ожидав такого от себя, Александра вдруг расплакалась. В бессилии упав на стул, стоявший у рояля рядом с дверью, она спрятала лицо в ладонях. Алёна тотчас же подлетела к дочери, упала перед ней на колени и взяла её за руки.
- Доченька, милая, прошу тебя, перестань… успокойся! – сбивчиво говорила она, мигом позабыв про свою ярость. – Он… он вернётся, я знаю! С такими, как он, никогда ничего не случается…
Слабое утешение, подумала Алёна и добавила:
- Если хочешь, можешь оставаться в этой чёртовой больнице, сколько твоей душе угодно! Но у меня одно условие: я хочу, чтобы ты ночевала дома каждый день. Пусть Викентий избавит тебя от ночных смен, я поговорю с ним, если будет нужно, – произнесла она примирительно. – Девушка должна спать по ночам, а иначе под глазами появятся тёмные круги, и ты состаришься раньше времени!
«Ничего подобного, просто ты боишься, что я останусь ночевать у Сергея, а не в больнице», - подумала Александра, но спорить не стала и лишь кивнула в ответ. Этот бой она выиграла.
Но победа была кратковременной, ровно до следующей весны, когда неожиданно выяснилось, что княгиня Волконская покончила с собой. Сергей ошарашил Александру этим известием, тихим майским вечером, придя в больницу с дружеским визитом.
- Это они её довели, – твёрдо произнесла Саша. – Она наверняка узнала об их связи, и вот... Она же так его любила!
- Я бы не был столь категоричен, Сашенька. Не суди их. Не хочу тебе этого говорить, но такое случается на каждом шагу… мужья изменяют жёнам… и далеко не каждая из них накладывает на себя руки. Коли так, количество вдовцов выросло бы вдвое, – с грустной улыбкой добавил Авдеев. Недавно выяснилось, что и Константин Григорьевич тоже не без греха, его зазноба и вовсе ровесница самого Сергея, и тот очень переживал по этому поводу.
- А из-за чего тогда она? – спросила Александра задумчиво. – Что ещё, по-твоему, могло стать причиной? Если ты красива, богата, и у тебя есть всё, о чём можно только мечтать…
- Я не знаю, – вздохнув, сказал Сергей и опустил взгляд.
- Мысли о самоубийстве никогда не возникнут, если у тебя всё хорошо! – философски произнесла Александра. – Я завтра схожу и поставлю свечку за упокой её бедной души. Она была хорошей женщиной.
Сергей согласился, что это было бы правильно, и выразил желание сходить вместе с нею. А Саша вдруг спросила:
- А что её брат?
- Брат? – Авдеев не сразу понял.
- Да, брат. Князь… Алексей Николаевич, кажется?
- Я думал, ты скорее спросишь про её сына.
- Я совсем не знаю её сына, не считая того, что он у неё есть. А вот брата помню хорошо! Когда княгиня упала с лошади, он привёз её к нам. И всё время спрашивал, как она, волновался, места себе не находил! Сразу было видно, как она ему дорога.
- Думаю, это известие его убьёт, – вздохнув, сказал Авдеев. – Его не было в стране, когда это случилось, как и Мишеля. Но за ними послали, за обоими. Мишель приехал, но на похороны всё равно опоздал, а Алексей Николаевич ожидается только в конце следующей недели.
- Откуда? – спросила Александра, расправив складки на платье. Память подсказала ей, что Мишель – это и был сын княгини, тот самый, сказочно красивый и неженатый. И где это, интересно, их с дядей носило, пока бедная женщина страдала от горя и довела себя до самоубийства?
- Как это, откуда? – опять не понял Сергей. В последнее время Сашины вопросы положительно ставили его в тупик. – С фронта, разумеется! Идёт война, Саша, если ты вдруг забыла.
Ах, нет, об этом она как раз помнила хорошо! Непонятно ей было другое – как это вдруг эти люди, покупающие за деньги всё и вся, никогда не показывающиеся в городе и не желающие иметь с чернью никаких дел – как это вдруг они не остались в городе, а пошли на войну, с этой самой чернью бок о бок?
Волконских всегда не любили за их заносчивость и надменность, и Александра, услышав ответ Сергея, задумалась – а заслуженно ли? Сам он вот, к примеру, не пошёл на войну, хотя обязан был. Но не пошёл, и слава Господу, лично она была этому только рада!
Вспомнив красавца-князя, так поразившего её тогда, ещё девочкой, Александра грустно улыбнулась и, обернувшись на Сергея, спросила:
- А сколько лет этому Мишелю?
- Он старше меня на два года. Стало быть, прошлой осенью исполнилось двадцать три.
- И как это батюшка-министр не поспособствовал и не задержал его в городе? – спросила Александра не без ехидства. Всё, что было связано с Гордеевым, неминуемо вызывало у неё раздражение.
- Он, хм, способствовал, – для Сергея это была больная тема, ибо он очень сильно переживал по поводу того, что Мишель-то ушёл, а с ним и многие другие их знакомые, а сам Серёжа предпочёл трусливо остаться в тылу. – Да этого разве удержишь! Тем более, Алексей Николаевич взял его под своё крыло. Он любит его как родного, так что у Гордеева не осталось выбора.
- Княгиня, наверное, была не в восторге, когда сын ушёл на войну, – подумав немного, сказала Александра. – Неудивительно, что так всё закончилось. Это же… это такая мука – жить, и не знать, что с твоим близким человеком, жив ли он? Тем более – если это сын! Наверное, это ещё хуже даже, чем потерять отца.
- Саша, ты его не потеряла. Он вернётся, – вздохнув, Сергей неуверенно обнял её, но она не отстранилась и, прижавшись к его груди, закрыла глаза и тоже вздохнула.
- Спасибо тебе, Серёжа. Ты один меня понимаешь… - они некоторое время так и стояли, обнявшись, слушая, как постреливают поленья в камине. На улице было тепло, но ближе к вечеру Александра всё равно разжигала камин в отцовском кабинете – так всегда делал Иван Фетисович, а ей не хотелось нарушать традицию, да и доктору Воробьёву, который потом придёт в ночную смену, приятнее будет сидеть в тепле. Потом, открыв глаза, Александра посмотрела на Авдеева и сказала тихо: - Мне страшно, Серёжа.
- Не бойся, милая моя. Я же рядом, я же всегда с тобой!
- Я знаю, но у меня нехорошее предчувствие. Что-то будет, Серёжа. Я уверена, что-то случится…
Случилось, не далее чем в конце следующей недели.
Пришла похоронка на отца.
И почему-то, прочитав её, Александра ни единому слову не поверила. Или же не захотела верить? И пока она стояла в прихожей, держа злосчастную бумагу в руках, входная дверь позади неё распахнулась, и вошли эти двое – счастливая парочка, которой всё было нипочём.
Гордеев даже не соизволил надеть траур по жене, пришёл в бело-сером пиджаке и алом галстуке поверх красивой рубашки с пёстрым рисунком. Александра хмуро посмотрела на него – до сих пор она никогда не видела знаменитого министра так близко, Алёна старалась не приводить его, когда она была дома, но сегодня, по-видимому, был особый день.
День, когда она уже ничего не боялась.
День, когда он сделал ей предложение.
- Алекс, милая, спеши быть первой, кто меня поздравит! – прощебетала она, подходя к ней – танцующей, грациозной походкой. Министр шёл следом, глядя на Александру с интересом – он тоже впервые в жизни видел её, ему было любопытно.
Он красив, отметила про себя Александра, и перевела взгляд на мать, молчаливым вопросом требуя продолжения.
- Иван Кириллович сделал мне предложение! – пропела она, в порыве безграничной радости прижав руки к груди. Глаза её блестели. – Скоро мы поженимся!
- Что, простите, сделаете?! – вырвалось-таки у Александры, хоть она и пообещала себе молчать в присутствии этого подонка-министра.
- Свадьба, Саша, свадьба! – пропела Алёна. – Ты будешь свидетельницей!
- Я?! – ужаснулась Александра, прижав руку к груди. – Ох, Господи! А свидетелем, наверное, сделаем вашего сына? – обратилась она к Гордееву. – Не сомневаюсь, он будет в восторге! Не успел он схоронить мать, а тут такие чудесные новости!
- Александра! – воскликнула Алёна громовым голосом, но Сашенька её не испугалась. И злобно сузившихся глаз господина министра она тоже не испугалась. Ей уже было всё равно.
- И, напомните мне, с каких пор у нас в стране разрешено двоемужество? Ах да, господин министр, должно быть, изменил законы, данной ему властью! Потому что ты, мама, насколько я знаю, ещё замужем за отцом! По крайней мере, когда ты давала своё согласие, ты ещё была замужем, – с этими словами она всунула в руки Алёне похоронку, после чего сделала реверанс Гордееву – как же, дворянин, им подавай хорошие манеры! – и вихрем вылетела из комнаты.
«Ненавижу их, ненавижу, ненавижу!» - думала она, упав на подушки в своей спальне. Как ни странно, её утешил Арсений. То ли она так кричала, что он всё слышал, то ли он стоял на лестнице и стал невольным свидетелем их разговора – так или иначе, он пришёл к ней. Саша думала, что это мать, и хотела прогнать, но увидев брата, смягчилась. Он забрался к ней на постель, сел рядом и, обняв, стал молча гладить по волосам.
- А может, это и к лучшему? – спросил он, когда прошло достаточно времени для того, чтобы сестра перестала плакать.
- Что к лучшему?
- Свадьба мамы. Он богат. И мы тоже будем богаты. А если он усыновит нас, у нас будет титул! У тебя и у меня. Это же здорово!
- Что ж хорошего? – спросила Александра с грустной улыбкой.
- Тебе больше не придётся работать, – подумав немного, ответил мальчик. Это были слова матери, словно Алёна сейчас говорила его устами.
- Я работаю не для того, чтобы зарабатывать деньги, а потому что мне нравится то, что я делаю, милый, – сказала ему Александра.
- Мама говорит, что ты делаешь это назло ей.
- Мама думает, что весь мир вертится вокруг неё одной. Знала бы она, как ошибается!
- Саша, он ведь любит её! Этот человек, Иван Кириллович.
- Господи, Сеня, ну что ты-то в этом можешь понимать? – с раздражением спросила она и, уткнувшись в подушки, крепко зажмурилась. Думать обо всём этом было невыносимо.
- Когда мы катались на лодке, он так красиво говорил… обещал устроить меня в пажеский корпус, представляешь? Я буду военным, как всегда мечтал!
- Здорово, учитывая нынешнее военное положение! Что, не нашлось у него другого способа от тебя избавиться?
- Ты злая, – вздохнул Арсений, но всё равно продолжил гладить её по голове, как Саша сама часто делала, когда он был совсем маленький. А теперь Арсений чувствовал себя взрослым и понимал, что сестра нуждалась в утешении. – Саша, он искренне желает нам добра. Подумай, стал бы он жениться на ней, если бы не любил?
Вопрос, такой наивный и детский, учитывая обстоятельства, прозвучал по-взрослому. Действительно, а зачем? Гордеев – уважаемый в стране человек, дворянин, в конце концов! Зачем ему какая-то учительница, ещё и замужняя, ещё и не самой лучшей репутации? Зачем, если он в самом деле не был в неё влюблён?
«Так-то оно, может, и так, вот только мама его не любит, - подумала Александра с тоской. – Она с ним только из-за денег! И потому, что ей нужно как-то ставить на ноги нас. А потом ещё и упрекать будет, что она нарочно легла под министра, чтобы за счёт его денег вывести нас в люди! А-а, Господи, папочка, ну на кого ты нас покинул?»
- Она говорит, он просил развода у жены, но та отказала.
- Я бы на её месте тоже отказала, – зло произнесла Сашенька. Думать о покойной княгине, которая наложила на себя руки из-за её матери и этого подонка Гордеева, ей было невыносимо.
- Он любит её, Саша. Правда, любит! Ты видела, какие он подарки ей дарил? Одно кольцо она продала – а ему сказала, что потеряла, и купила мне новенький костюм. Тот, с золотыми позументами, тебе ещё понравился – ты помнишь?
- Если бы я знала, на какие деньги он куплен, он бы мне не понравился. Лучше пусть оставался бы старый! Ещё на год-два хватило бы тебе.
- Перестань! Ты напрасно злишься. Он хороший.
Хороший?! Он?! Он был бы хорошим, если бы это он был с княгиней тогда, когда она чуть не погибла, упав с лошади. Был бы хорошим, если бы оставался с ней и впредь. Был бы хорошим, если бы не отпустил сына на войну. Был бы хорошим, если бы не спал с чужими жёнами и не довёл до самоубийства свою собственную! И если бы не был министром! – почему-то этот факт особенно задевал Александру, которая всей душой ненавидела политиков.
- Господи, чем мы это заслужили? – спросила она, сжимая кулаки от отчаяния. Ей нужен был Сергей. Или Воробьёв – кто угодно свой, а не эти представители вражеского лагеря, куда они умудрились завербовать её наивного братишку. Арсений просидел с ней до самого вечера, потом ушёл и вернулся с подносом, полным сладостей.
- Мама собрала, – сказал он, и от этого у Александры начисто пропал аппетит, но обижать мальчика, так искренне желающего, чтобы сестра порадовалась, она не стала. Пришлось на пару с ним уговорить шоколадный торт, яблочный пудинг, клубнику со взбитыми сливками и орешки в меду, запив всё это мятным чаем с маковыми сушками и пряниками. И только под конец этой сладкой трапезы Александра вдруг подумала, что раньше, при отце, таких лакомств у них на столе не водилось. Разве что сушки с пряниками – немое напоминание о прошлом, где они были счастливы.
А остальное наверняка куплено на его деньги. На деньги этого подлого, лицемерного человека, за которого её мать собиралась замуж! Кусок встал комом в горле, но ради Арсения пришлось сделать вид, что всё хорошо, и Саша почти успокоилась.
Она пообещала, что ляжет спать, а сама, стоило ему уйти, вышла из своей комнаты и бегом спустилась вниз по лестнице. Схватив плащ, Саша взяла со стола похоронку, которую Алёна даже не удосужилась убрать, и направилась в сторону больницы. На часах было восемь – обычно к этому времени Сергей приходил за ней, чтобы проводить домой. Независимо от того, её была смена, Анина или Василисина, Александра всегда ходила в больницу часам к шести: помочь девочкам, если нужно, проведать своих пациентов, которые называли её исключительно «доктор», и если всё в порядке, попить чай с Воробьёвым, в кабинете её отца, который тот занял, когда Иван Фетисович уехал воевать.
И сегодняшний день не должен был стать исключением. Они были нужны ей, оба. И это хорошо, что Серёжа снова пришёл. С ним легче.
- Как думаете, они нарочно это подстроили? – спросила она, когда, собрав обоих в кабинете, рассказала всю историю от и до. – Пока отец жив, ей ни за что не выйти замуж вторично, но как только его объявят погибшим…
- Печать на обороте смазана, – доложил Сергей, первым делом взявший похоронку в руки, чтобы проверить на подлинность. – Трудно сказать, настоящая ли, или любая другая… Министерская, например? Свеженькая такая, размазанная пальцем, чтобы невозможно было ничего разобрать.
- Её без труда признают подлинной, когда понадобится, - вздохнув, сказал доктор Воробьёв. – Тут мы, к сожалению, ничего не сможем изменить. Она всё равно выйдет за него замуж. Он министр, влиятельный человек, и встать у него на пути мы не сможем, даже если очень постараемся.
- Да чёрт с ним, с министром, Викентий Иннокентьевич, - отмахнулась Александра, - вы мне скажите, мой отец жив или нет? Действительно ли это письмо с фронта, или же Гордеев это нарочно подстроил, чтобы освободить мою мать от замужества?
- Мишеля бы спросить, – задумчиво сказал Сергей, передав записку Воробьёву. – Он воевал, знает, наверное, как такие записки должны выглядеть. Уж он-то оригинал от подлинника без труда отличит!
- Господи, спаси меня и сохрани! - вдруг прошептала Александра и перекрестилась. – Я представляю, как он отреагирует на новость об этой свадьбе! И княжна, его сестра… Спаси и сохрани, Господи! А получится, интересно, у меня с ними не встречаться? Так, чтобы прямо никогда в жизни?
Сергей хотел бы успокоить любимую и сказать, что брат и сестра Волконские – милые, добрые и пушистые, но солгать Александре не посмел. Они и до самоубийства княгини были довольно тяжёлыми в общении личностями, что он, что она, а после того, как станет известно о свадьбе… Страшно представить, что ждало Александру с Арсением. Неудивительно, что она не хотела с ними встречаться.
- Я боюсь, дорогая, что тебе придётся смириться, – подал голос Викентий Иннокентьевич, нарушив воцарившееся в кабинете молчание. – Записка, скорее всего, поддельная. Козни этого негодяя, чтобы освободить твою мать от уз первого брака. Но что мы можем против этого?
- Главное, чтобы с папой всё было в порядке, – прошептала Александра. – Остальное не так важно! Со всем остальным я справлюсь, – она подняла взгляд на Сергея, ища поддержки. – Справлюсь ведь?
- Мы вместе со всем справимся, – заверил он её, а доктор Воробьёв подумал, что Сергей Константинович – определённо, очень достойный молодой человек, и Саше с ним здорово повезло. Сам Сергей Константинович в тот момент подумал, что Саше повезёт ещё больше, если Мишель уедет на фронт сразу же после похорон матери. Тогда останется одна Катерина, а с ней, Сергей не сомневался, Александра найдёт общий язык, пусть это и будет непросто. В противном случае, Авдеев даже представить боялся, как отреагирует Мишель на такую новость.
А отреагировал он вполне однозначно, как и ожидалось. На следующий день после того, как было объявлено о свадьбе, Иван Кириллович пришёл к Алёне с букетом цветов, а также с огромным синяком в пол-лица и с переломанным носом. Александра уже собралась было спросить, кто это так искусно разукрасил личность господина министра, но её опередил Арсений, на что недовольный Гордеев ответил, что просто неудачно упал.
Уже потом, вечером, когда Сергей провожал Александру до дома, он рассказал, что Мишель, узнав о грядущей свадьбе, спустил отца с лестницы самым бесцеремонным образом и, наверное, убил бы совсем, если бы не вовремя разнявшие их слуги.
- Сам Волконский при этом не пострадал, досталось в основном Ивану Кирилловичу, да и немудрено – куда ему, конторскому чиновнику, против боевого офицера! – рассказывал Авдеев, пряча улыбку. Очевидно, он за товарища был горд, хотя повод для гордости был сомнительный.
Александра, с одной стороны, едва сдерживала смех, а с другой, ей делалось дурно, когда она думала о том, что этот человек может сделать с ними, если он запросто посмел поднять руку на родного отца.
- Почему ты всегда говоришь о нём – Волконский, Волконский? Почему не Гордеев? Разве он не сын Ивана Кирилловича?
- Сын, но у Мишеля фамилия матери. Это она так настояла, бог знает зачем, ну, а Иван Кириллович не стал спорить.
- Что ж, понятно. Но я в любом случае не хочу встречаться с этим человеком! Поди объясни ему, что я точно так же против этой свадьбы, как и он… ведь ни за что не поверит! Для таких, как он – такие, как мы, все одним миром мазаны. Я боюсь, – искренне призналась Александра.
- Да поздно уже бояться, Сашенька, – сурово, но справедливо сказал Сергей. – Нужно брать себя в руки и плыть по течению. Викентий Иннокентьевич правильно сказал, мы ничего не сможем изменить. Если уж даже Мишель не смог, а у него влияния-то побольше будет, чем у нас всех вместе взятых. Что уж тут поделаешь? У Гордеева связи в министерстве, половина Москвы под ним. Как бы мы с тобой не хотели обратного, но эта свадьба всё-таки состоится.
- Это всё большая ошибка, огромная ошибка, которую моя матушка не должна совершать! - произнесла Саша в отчаянии. – Но знаешь, что самое страшное, Серёжа? Что мы действительно ничего не можем сделать! Нам то и остаётся, что плыть по течению.
А оно совершенно неожиданно привело её в Москву.

___________________________________

С удачным начинанием Ирина! Вдохновения вам и преданных читателей!
___________________________________

 » Глава 3. Гордеев

Конечно, она была против. И, конечно, с её мнением никто считаться не стал - тремя голосами против одного решение было принято в пользу немедленного отъезда. О да, именно тремя голосами – предатель Арсений живо переметнулся на сторону сильных, похоже, проникшись к Гордееву искренней симпатией. Министр купил ему игрушечный пистолет и принёс новенькую форму пажеского корпуса, и мальчик был на седьмом небе от счастья - много ли надо ребёнку?
Александру поначалу тоже пытались подкупить: ей в подарок он преподнёс отрезы на платье из нежнейшего шёлка, жёлтого и бирюзового, а так же целых шесть коробок с модными шляпками различных цветов и фасонов. Надо ли говорить, что девушка восприняла это как оскорбление?
- Вы не купите меня за ваше золото, господин Гордеев, - сказала она, швырнув коробки с подарками прямо на стол, перед министром, который пил чай в обществе Алёны и Арсения. - Можете даже не пытаться. В отличие от Алёны Александровны и Арсения, я ещё помню, что у меня есть отец, которого вы мне никогда не замените!
В ту ночь она осталась ночевать в больнице, вопреки данному матери обещанию проводить ночи дома. Алёна сначала послала за ней брата, но Арсений вернулся ни с чем - Юра Селиванов, по просьбе Александры, даже внутрь мальчика не пустил, и тогда мать пошла за ней сама.
Вопреки её ожиданиям, Саша сидела в отцовском кабинете одна. Ни Авдеева с ней не было, к великой Алёниной радости, ни даже Воробьёва, который вроде бы чаще остальных дежурил по ночам.
- Что тебе нужно? - спросила Александра устало. - Домой я не вернусь, пока он там. И ни в какую Москву я не поеду, так и знай!
- В тебе говорит детский эгоизм и нежелание признать свою неправоту. Это глупо, Саша, тебе уже не десять лет, ты не в том возрасте, когда дети ради самоутверждения перечат родителям и стараются делать всё наперекор! Арсений, который моложе тебя на четыре года, и тот понимает, что так будет лучше для всех нас! А ты упрямо не желаешь...
- Если ты пришла сюда, чтобы обсуждать это, то лучше сразу уходи, - попросила девушка, взявшись за ноющие виски кончиками пальцев. - Я не хочу разговаривать на эту тему!
- Саша, послушай! - Алёна обошла вокруг стола, выдвинула стул и села напротив. - Это такой шанс для нас! Это то, о чём я всегда мечтала! Богатство, почёт, любящий, щедрый муж! Вы с ним подружитесь, если только ты перестанешь быть такой колючкой!
- О, это вряд ли. Я не имею ни малейшего желания дружить с человеком, доведшим до самоубийства свою жену, святую, между прочим, женщину!
- Не надо так о нём, - попросила Алёна. - Он хороший. Ты же видишь, как он относится к нам. Ко мне, к Сене. И тебе он тоже пытался угодить, а ты так бесцеремонно вернула его подарки! Неужели ты не понимаешь, как обидела его этим?
- Предлагаешь извиниться? - изогнув бровь, спросила Александра. Взгляд её был преисполнен безграничного презрения, и Алёна поняла, что к делу нужно подходить с другой стороны. Переубеждать её было бесполезно, доводы она использовала не те. И, вздохнув украдкой, она сказала тихо:
- Я говорила с Викентием...
- М-м, просила его уволить меня? - тотчас же спросила Сашенька, не дав ей договорить.
- Нет, - покачала головой Алёна. - Просила его устроить тебе практику в Басманной больнице, в Москве.
Поначалу Александра не поверила собственным ушам. О практике в одной из самых известных московских больниц она и мечтать не могла! И откуда, интересно, мать узнала о том, что она мечтала туда попасть? Ах, нет, не тот вопрос Саша задавала себе - гораздо уместнее было бы спросить: а с чего это вдруг такая щедрость? Помнится, Алёну никогда особо не интересовали её успехи на медицинском поприще. И, разумеется, дорогая матушка никогда не делала ничего просто так.
Тут-то всё и стало на свои места - Сашенька натянуто улыбнулась, перехватив взгляд матери. Всё с вами понятно, драгоценная Алёна Александровна!
- Пытаешься меня купить? - полным презрения голосом, поинтересовалась она.
- Я из последних сил стараюсь не отдаляться от тебя, Саша! А ты по-прежнему не желаешь слушать. Если ты хочешь учиться, если хочешь быть врачом - пожалуйста, делай как пожелаешь! Ты не представляешь, с какой охотой Воробьёв возьмёт тебя под свою опеку там, в городе. Он и сам сказал, что для тебя это будет следующим шагом, а здесь, в этом захолустье, пропадёшь и ты сама, и твой талант.
- С каких это пор тебя стал волновать мой талант? Помнится, раньше тебя это совсем не заботило! Первые три года ты и вовсе была уверена, что я состою нянечкой при больных, меняю пелёнки и выношу помои! Странно, откуда ты вообще узнала, что я медсестра?
- Саша, перестань! Воробьёв обещал устроить тебя туда в конце следующей недели. А Иван Кириллович пообещал позаботиться о твоём дальнейшем образовании и определить тебя в институт.
- Бог ты мой, какие привилегии!
- Перестань иронизировать, - резко сказала Алёна. С каждой секундой у неё оставалось всё меньше и меньше сил на то, чтобы вести себя непринуждённо и не сорваться на крик. - На твоём месте я не стала бы разбрасываться такими возможностями. Если не хочешь по-хорошему, ты знаешь, что может быть в противном случае!
- Да неужели? - с усмешкой спросила Александра. - Брось, мама, не пытайся меня запугать. Ты знаешь, что силой ты меня не заставишь. Я сбегу, если потребуется. Одной мне и то будет лучше, чем с вами! С тобой, и с этим твоим... министром.
- Одной, или всё же с Авдеевым? - спросила Алёна, надавив на больное. - Забудь на время про свою строптивость, Саша, пока решается твоя судьба! В наших силах сделать так, чтобы вы с Сергеем никогда больше не увиделись. Иван Кириллович - очень влиятельный человек, и одного его слова будет достаточно...
Александра слушала её с тем же презрительным выражением на лице. Слушала и пыталась понять, где здесь правда, а где блеф. Убежать с Сергеем было бы и впрямь заманчиво, но он пока не звал, а сама Саша ни за что бы ему такое не предложила. Запретить им общаться? А как, простите, он может им помешать? А впрочем, если все те слухи, что она знала о министре Гордееве - правда, то, наверное, и впрямь может.
Подставлять под удар Сергея ей ужасно не хотелось, но ехать в Москву... жить под одной крышей с ним, с этим отвратительным человеком! Она всерьёз задумалась, а не сбежать ли и впрямь, одной. Но куда? К отцу, сестрой милосердия на фронт?
- Подумай, Саша, это твой шанс, - приговаривала тем временем Алёна, точно дьявол, нашёптывая с левого плеча. Соблазнительно, но, увы, слишком подло и грязно. - Жить в роскоши, в богатых апартаментах, иметь свою личную горничную, наряды новые каждый день и даже работать в престижной Московской больнице, как ты и хотела!
- Увы, мама, я не продаюсь, - категорично сказала Александра. - И тебе не советую.
Этого Алёна стерпеть уже не могла и наградила дочь звонкой пощёчиной. Александра дёрнулась на своём месте, но взгляда не отвела и, потирая ладонью ушибленную щёку, сказала:
- Я запомню это, мама. Твои уроки, определённо, жизненны, и, наверное, пригодятся мне, когда я решу стать такой же продажной, как ты, - после этой фразы, разумеется, предполагалась вторая пощёчина, слишком наивно было думать, что Алёна спустит подобную дерзость. Но Александра просто не могла смолчать, уж очень ей хотелось высказать матери всё то, что накопилось на душе.
На этот раз правую щёку обдало жаром, но девушка и тогда не отвернулась. Вскинув голову, посмотрела на мать с невесёлой улыбкой. И сказала:
- А папа никогда в жизни не поднимал на меня руки!
Алёна резко встала со своего места, ненавидя себя за этот порыв, за то, что посмела ударить её, за то, что перешла все границы и вышла из себя, и самое главное, за то, что Александра кругом была права, с какой стороны ни посмотри. Остановившись у дверей, прежде чем уйти, она отчеканила ледяным голосом:
- Больницу закроют завтра же, если ты не захочешь по-хорошему. Иван Кириллович уже пообещал наслать на твоего Воробьёва санитарную инспекцию, а они-то найдут, к чему придраться. Вот и выбирай, Саша. И подумай, будет ли счастлив бедный Викентий получить от тебя такую благодарность взамен того, что заботился о тебе столько лет!
- Я всё равно никуда не поеду, - сказала Александра ей вслед. Будь что будет, но терпеть это унижение она не могла. Купить они её хотели, подумать только! А когда поняли, что не выйдет - решили взять шантажом! Чёрт возьми, ну до чего мерзкие люди! - Добровольно я и шагу из города не сделаю, чем хочешь мне угрожай, хоть геенной огненной. Мне всё равно!
- Значит, придётся увозить тебя силой, - просто заключила Алёна и на этой славной ноте покинула кабинет, оставив за собой витать в воздухе аромат дорогих духов и отчаяния.
Александра посмотрела на закрывшуюся дверь и, уронив голову на руки, крепко задумалась. Так она просидела в одиночестве около часа, в полнейшей тишине и безмолвии, обдумывая слова матери и взвешивая все "за" и "против", но только - увы, всё равно не смогла переступить через собственные принципы.
И почему-то испытала невероятное облегчение, когда поняла это. "Я не такая, как она, - с грустной улыбкой подумала девушка, - я не уеду. Нет, не уеду. Господи, что же теперь будет?" Потом пришёл доктор Воробьёв и, заняв место Алёны за столом, взял Сашины руки в свои. И ещё около часа провёл с ней, занимаясь ненужными убеждениями и рассуждениями о том, что для неё самой так будет только лучше.
- Да не лучше это, Викентий Иннокентьевич, не лучше! - простонала она. - Как вы не понимаете, этот человек - чудовище! Его жену не успели похоронить, ещё и девяти дней не прошло, а он уже сделал предложение другой! Господи, а когда она ему надоест - что будет? Позорное возвращение в наш старый дом и снова работа учительницей музыки?
- Сашенька, твоя мать - умная женщина. Она этого не допустит. А он, похоже, и впрямь любит её. Да, это всё слишком поспешно, но ты лучше других должна понимать, что такое любовь.
- Нет там никакой любви, и не было никогда! Эта женщина вообще никого не способна любить, кроме самой себя. А Гордеев... не знаю, зачем вообще с ней связался, как будто не понимает! Я, конечно, его жутко не люблю, но не могу не признать, что он далеко не идиот. И что же, неужели не видит, какая она? Неужели не понимает, что она его попросту использует?
- Саша, такие речи уместно было бы слышать от Волконских, но уж никак не от тебя! Ты на другой стороне, девочка. Ты-то от этого только выиграешь! Попробуй посмотреть на ситуацию иначе: сколько перспектив появится у тебя, когда ты уедешь из этого захолустья! И Серёжа, я уверен, поедет вместе с тобой, он же московский сам. Ни к чему ему торчать здесь, на даче, одному, пока ты - там. Вы сможете видеться хоть каждый день, и твоей матери не обязательно будет об этом знать. Москва - большой город, там никто никого не знает, никто не доложит ей, что вы были вместе.
Алёна кидалась козырями в виде учёбы и практики в больнице, Воробьёв же избрал другой путь: надавить на её мягкое, влюблённое девичье сердце. О-о, был бы здесь её отец! Посмеялся бы вместе с нею над их жалкими попытками!
- Викентий Иннокентьевич, ну как же вы не понимаете? Есть такие вещи, которые не купишь за деньги! И как бы господин министр не старался скупить весь мир, к счастью, не всё в этой жизни продаётся и покупается!
Видимо, она жестоко ошибалась. В опровержение этих её слов ночью к больничным воротам подъехала именная карета Волконских, оттуда вышел сурового вида мужчина с обвисшими седыми усами и велел перепуганному Юре Селиванову немедленно позвать доктора на улицу. Викентий Иннокентьевич послушно вышел, как будто бы совсем не удивившись, и, обернувшись на больничные окна, горевшие жёлтым светом в сумраке ночи, помолился о том, чтобы на шум не выглянула Александра. Не заметив её силуэта, он поспешно сел в карету, где уютно расположился господин Гордеев, с сигарой в зубах.
- Изволите? - тот предложил портсигар, но Воробьёв, будучи доктором, ратовал за здоровый образ жизни.
- Благодарствую, Иван Кириллович, но я не курю.
- Как знаете. Ну, что там наша непокорная мадемуазель?
- Колеблется, - нагло солгал Воробьёв. - Но я сделал всё, что мог, использовал самые убедительные доводы, всё, как вы и просили.
- Молодец, Викентий, - крякнул довольный министр, выпуская клубы голубоватого дыма. С непривычки Воробьёв закашлялся и попросил разрешение открыть окно, но когда в ладонь его лёг узелок, набитый, судя по тяжести, самыми что ни на есть настоящими золотыми империалами, недуг его как рукой сняло. Он кисло улыбнулся.
- Пару дней ещё дайте, ваша милость. Глядишь, и удастся её убедить. Авось и согласится.
- У меня нет пары дней, Викентий, - сказал Гордеев, поглядев на желтеющие в темноте окна больницы. - Придётся использовать другие методы, раз эта маленькая строптивая негодница не хочет по-хорошему.
- Только, прошу вас, не причиняйте ей вреда! - с отчаянием взмолился Воробьёв. - Она мне как дочь родная, я не хочу, чтобы она пострадала, Иван Кирилыч...
- Дочь родную ты тоже продал бы за тридцать серебряников, Викентий? - министр невесело рассмеялся, а господин Воробьёв почувствовал, что узелок с империалами вдруг начал давить на его ладонь, как будто осознание этого подлого предательства сделало его тяжелее. По этому поводу полагалось тяжко вздохнуть, что он и сделал, но перечить Гордееву не посмел.
Александра об этой их встрече так и не узнала. Ту ночь она провела на удивление спокойно, сидя возле кровати несчастной купчихи Захаровой, которую немного лихорадило, меняя ей холодный компресс и размышляя о жизни. Под утро Захаровой стало легче, женщина благодарила её, называла спасительницей и всё пыталась изловчиться поймать Сашину руку, чтобы поцеловать - до того безграничной и искренней была эта признательность.
С рассветом пришёл новый день, а что делать дальше, до сих пор не было ясно, и Александра всерьёз задумалась, чтобы не возвращаться домой совсем, а прилечь отдохнуть в одной из свободных больничных палат. Ни мать, ни министра, ни даже братика Арсения видеть ей не хотелось.
Утро было чудесным, тёплым, а рассвет над рекой с малиновой дымкой, таким прекрасным, словно в сказке! И даже неумолкающая Захарова не могла испортить иллюзию безмятежности, но от её бесконечного щебетания у Александры, и без того не спавшей целую ночь, начинала болеть голова. Купчиха обещала отдать её замуж за своего среднего сына, имевшего рыбный промысел на Волге, сказочно богатого и такого же красивого, как его мать. Александра, глядя на Захарову, поймала себя на мысли, что подумала бы трижды, прежде чем соглашаться, если он и впрямь хоть чем-то напоминает полную, крючконосую Марфу Ильиничну, но вынуждена была лишь улыбнуться и пообещать непременно дождаться, когда же её сынок заедет с визитом, а заодно и познакомиться с "госпожой доктором". Её так здесь все называли, хоть она и была обычной медсестрой, и до доктора ей было расти и расти. Но то ли это Воробьёв постарался, то ли люди и впрямь чувствовали в ней внутреннюю силу и стремление помочь окружающим - так или иначе, к ней всегда обращались почтительно. А заносчивые богачи, как Захарова, смотрели с уважением.
Это не могло не радовать. И вообще, тем утром всё было настолько чудесно, что подозрительное затишье начинало неминуемо попахивать грозой. Чутьё Александру до сих пор не подводило ни разу, она с тринадцати лет тренировала его в больнице и никогда прежде не ошибалась. И поэтому, возвращаясь домой уже ближе к обеду, она прямо-таки сердцем чуяла - быть беде.
Многое она могла предположить, но никогда в жизни не подумала бы, что Алёна не шутила, когда говорила о применении силы.
Когда Александра зашла в дом, её сразу поразила пустота, царившая вокруг. Матушкины любимые вазы, столовые сервизы, вышитые ею салфетки с диковинными узорами - всё это отсутствовало, пустой сервант сиротливо стоял, мелькая отражениями в зеркалах, а кресла и диваны прятались под белой драпировкой. И Александра подумала бы, что выиграла этот бой, если бы не Иван Кириллович, гордо восседавший возле незажжённого камина.
Он ждал её.
- Вы сидите в кресле моего отца, - сказала Александра вместо приветствия, снимая с шеи свой шёлковый шарф и проходя в гостиную.
- А ещё я сплю в его постели и люблю его женщину, - ответил министр с пугающей бесцеремонностью. Впрочем, если он хотел смутить Александру этой резкой фразой, его ждало разочарование. Девушка невесело усмехнулась уголками губ и, распутав шарфик, осторожно повесила его на треногу возле двери. И начала неспешно расстёгивать пуговицы на пальто.
- И где же, собственно, она сама? - полюбопытствовала Александра.
- Они с Сеней уже уехали.
"С Сеней", подумать только! С каких это пор он стал для него просто Сеней? А впрочем, и для Арсения Иван Кириллович уже давно стал сначала просто Иваном, а потом и вовсе - дядей Ваней.
Фу, какая мерзость, подумала Александра и продолжила расстёгивать пуговицы.
- Я бы на твоём месте не раздевался, - предупредил её министр. - Нам сейчас ехать, через четверть часа.
- Нам? - переспросила Александра. - Хорошо же вы о себе думаете, если считаете, что я куда-то с вами поеду!
- Не куда-то, а в твой новый дом, - поправил её Гордеев. - Где тебе будет гораздо уютнее, чем здесь, в этой глуши.
- А мне, может быть, нравится эта глушь? Об этом вы не подумали?
- Прости, но твоё мнение меня не интересует. Мне важно исключительно то, что думает об этом Алёна. Хотя, если начистоту, мне самому было бы куда спокойнее, если бы ты осталась здесь. А ещё лучше, если бы уехала вслед за отцом, и уж совсем хорошо, если б сгинула там благополучно. А что, ты же медсестра! А медсёстры на войне нужны, равно как и женщины, которых так не хватает солдатам. Ты хорошенькая, и вполне сгодишься им для любых целей. Но, к сожалению, нельзя! Алёна хочет, чтобы ты была при ней в Москве. А значит, я исполню её желание, даже если ради этого придётся везти тебя силой.
От такой наглости Александра не сразу нашлась, что ответить. На языке, кроме оскорблений, не вертелось абсолютно никаких слов. А ещё она увидела, как нехорошо блестят холодные глаза министра Гордеева, и сглотнула ком, подкативший к горлу.
- Я вас не боюсь, - сказала она твёрдо, хотя на самом деле в тот момент ей сделалось страшно. С каким чудовищем связала свою судьбу её мать?!
- А мне и не нужно, чтобы ты меня боялась, - совершенно спокойно сказал министр. - Я вообще не хочу войны, мне хватает моей войны с сыном. Так что, Сашенька, я предлагаю тебе решить всё миром.
- Я вам никакая не Сашенька, и миром решать я ничего не буду! Хотите - увозите силой, коли хватит совести. Добром не поеду, так и знайте!
- Какой пыл, какая самоуверенность! - с усмешкой произнёс он. - Ты так напоминаешь мать! А поначалу ведь кажется, что вы с ней совсем не похожи. Впрочем, неважно. Георгий!
За её спиной материализовалась молчаливая тень, на две головы выше её ростом, широкая в плечах, и с длинными усами, свисающими до самого подбородка. Кучер? Но, судя по тому, как прытко он сделал три шага в её сторону, таинственный Георгий исполнял при Гордееве не только обязанности кучера.
- Да пошли вы к чёрту со своей Москвой! Уберите от меня своего палача, вы меня всё равно не запугаете и не сломите! - Александра посмотрела на Ивана Кирилловича, но тот лишь ухмыльнулся и сделал Георгию знак - мгновение, и его цепкие холодные пальцы сжали её запястье с такой силой, что Саша невольно вскрикнула. - Господи, мне больно! Помогите! Аглая! Викентий Иннокентьевич! Серёжа!
- Можешь кричать сколько угодно, никто тебя всё равно не услышит. Горничной дали расчёт, Воробьёв на службе, а твой Сергей вряд ли придёт тебя спасти.
- Я вас всех ненавижу, боже мой, как я вас ненавижу! - изловчившись, Александра больно пнула Георгия прямо в коленную чашечку и, несмотря на то, что тот был вдвое шире в плечах и значительно выше, этого хватило, чтобы ослабить хватку - девушка тотчас же вырвалась.
Иван Кириллович встал со своего места, как будто собирался последовать за ней, остановился потому, что слуга опомнился в следующую секунду и ринулся вдогонку за своей жертвой. Александра вильнула в сторону, обогнув диван с другой стороны, и получила фору в несколько мгновений, но у лестницы Георгий всё равно нагнал её, однако схватить успел только за правую руку - левой Сашенька сняла бюст мраморного льва, стоявший на полке у перил, и изо всех сил ударила преследователя по лицу. Похоже, она сломала ему нос.
И, похоже, она только что совершила преступление. В законах говорилось, что ни в коем случае нельзя бить незнакомого тебе человека статуэткой по лицу, это же уголовная статья. Теперь она преступница! Но Александра осознала вдруг, что не задумываясь убила бы его совсем - а заодно и Гордеева, если потребуется - до того сильна была её ненависть к ним в тот момент. Георгий зажал перебитый нос обеими руками и невольно выпустил её, и Сашенька, не дожидаясь, пока тот придёт в себя, взметнулась вверх по лестнице.
- Георгий, чёрт возьми! - выругался Гордеев, кинувшись за нею следом. Но потом слуга вспомнил о своём долге и, зажимая рукой кровоточащий нос, с молниеносной скоростью взбежал вверх.
Он почти догнал её у второго этажа, но она снова вырвалась и побежала дальше. Он успел лишь схватить её за волосы, и этого оказалось достаточно, чтобы Саша резко затормозила и, запутавшись в своих юбках, рухнула вниз вместе с Георгием. С ним-то, великаном, ничего не сталось, кроме пары шишек, а вот она ударилась виском о деревянный край ступени, разбив себе лоб, и потеряла сознание, недвижным телом скатившись прямо к ногам Ивана Кирилловича.
Господин министр побледнел, сглотнул и промокнул платочком тотчас же вспотевший лоб, после чего перевёл взгляд на поднявшегося Георгия и прорычал:
- Ты что наделал, ублюдок?!
- Она умерла? - с опаской спросил тот, вытирая кровь со своих длинных усов. И на всякий случай толкнул её ногой, несильно, чтобы проверить, однако девушка никак на эту бесцеремонность не отреагировала.
Гордеев собрался с мужеством, присел подле неё на колени и потрогал пульс.
- Вроде дышит, - с облегчением сказал он и посмотрел на Георгия, в растерянности хлопающего глазами. - Я с тебя, сволочь, три шкуры сдеру, если с ней хоть что-нибудь случится! Я поклялся Алёне, что доставлю её в целости и сохранности, а ты что сделал?!
- Иван Кирилыч, ну вы же сами видели! Она ударила меня статуэткой! Я не хотел, я... я...
- Кончай оправдываться и неси её в карету. И молись, сукин ты сын, чтобы она пришла в себя до приезда в Москву и ничего не вспомнила!
- Как скажете, ваше благородие, - пробубнил Георгий, склонившись над бездвижным телом Александры.
- Кровищей своей её не заляпай, - предупредил господин министр. - Ещё не хватало, чтобы Алёна что-то заподозрила! На, возьми платок.
…когда Александра пришла в себя, карета Ивана Гордеева уже уносила её прочь от родного городка, стремительно приближая к Первопрестольной. С трудом открыв глаза, девушка поначалу не поняла, где находится, но заранее решила не обольщаться, заметив напротив недовольную личность господина министра и этого его усатого Георгия, очень напоминавшего палача средневековой инквизиции. Первый сидел, неотрывно глядя на неё, второй хмуро смотрел в сторону, зажимая правой рукой перебитый нос. Александра собралась было озадачиться, что такое с ним произошло? – а потом страшная боль в голове отдалась у виска сотнями молоточков, и она тихонько застонала.
- Вы что, били меня? – спросила она, коснувшись кончиками пальцев раны на лбу. Господи, зеркало бы сюда! Страсть как хотелось посмотреть, во что её превратили эти два изувера, один другого злобнее.
- Упаси Господь, Александра Ивановна! – с чувством сказал Гордеев. – В жизни никогда не поднимал руки на женщину!
- Он, стало быть? – Сашенька кивнула в сторону угрюмого Георгия, который злобно ощетинился, а потом вдруг разом всё вспомнила. Как будто белую пелену забвения сдёрнули с её кружащейся головы, и события последних минут до потери сознания резко встали перед её глазами. Она растянула губы в усмешке. – Аххх…. лестница! Ваша семья, я погляжу, особой оригинальностью не блещет! У сына научились?
Упоминание о своём позоре, о котором, несмотря на все попытки его скрыть, уже знал весь город, и даже поговаривали в Москве, заставило Гордеева поморщиться.
- Я бы на твоём месте прикусил язык, – сказал он недовольно.
- А не то что? Снова примените силу? – дерзко спросила Александра. Красноречивый взгляд был ей ответом, да жуткая усмешка Георгия, страшно сердитого на неё за сломанный нос. Саша перевела взгляд с его оскаленной физиономии обратно на министра и спросила: - Куда вы меня везёте?
- А сама как думаешь?
- Не знаю. В лес? Или к реке, быть может? Не вижу верёвки и мешка с камнями. Или как вы там избавляетесь от своих врагов?
- Господи, твой отец совсем не занимался твоим воспитанием! – вздохнул Иван Кириллович, покачав головой. Он из последних сил сдерживал раздражение, и было видно, что эта поездка доставляет ему ровно столько же удовольствия, сколько самой Саше.
- Намереваетесь это исправить? – снова с вызовом спросила она.
- Ещё одно слово, и я прикажу Георгию заткнуть тебе рот.
- Зубы выбьете?
- Более гуманно, – покачал головой министр, не сдержав усмешки. – Кляп, например. Прокатишься до города в тишине, может, станешь чуточку послушнее?
- Кто нас везёт? – неожиданно спросила Александра.
- Что?
- Кучер, этот ваш, больше похожий на палача – едет с нами. Кто тогда правит лошадьми?
- У меня есть другой кучер. Не думала же ты, что он у меня один? А Георгия опасно сажать на козлы, после того, как ты огрела его статуэтк… - он не договорил, не сразу спохватившись, что эта дрянная девчонка попросту заговаривала ему зубы, и стоило ему отвлечься – она тотчас же распахнула дверь и на полном ходу выпрыгнула из кареты. Хорошо ещё Георгий, которому наобещали много неприятностей в случае, если девчонка пропадёт, успел среагировать и, ни секунды не мешкая, сиганул следом за ней.
Спустя пару минут, они вновь сидели вдвоём теперь уже рука об руку, точно влюблённые на венчании. Иван Кириллович с неодобрением покачал головой.
- Чуется мне, с тобой будет много проблем, Александра, – озвучил он свои мысли. – Я бы настоятельно рекомендовал тебе не дёргаться и не совершать впредь таких манёвров. Прыгать из кареты небезопасно, можно ногу повредить… или шею сломать, чего доброго.
- Угрожаете?
- Предупреждаю, – сухо сказал Гордеев. – Я тебе не подружка, чтобы со мной играть. И терпеть выходки твои я не намерен. Я сказал, что отвезу тебя в Москву, и я отвезу, потому, что этого хочет Алёна. Но не думай, что я буду со всем этим мириться. Я найду способ сделать тебя покорной.
Подумав немного, Сашенька решила, что терять уже нечего, и высказалась о господине министре в фразах, далёких от цензуры. Как-то раз к ним с отцом попал местный сапожник, Демид Ильич, по пьяному недосмотру вбивший гвоздь себе в руку вместо подошвы сапога. Ох, как красноречив он был! Александра в жизни не слышала таких речевых оборотов и даже не думала, что так вообще можно сплести меж собой столь разнообразные слова! Как мы уже упоминали, девушкой она была любознательной и всегда тянулась к знаниям самого разнообразного характера, так что речитативы сапожника Ильича запомнила все до одного.
Кто бы мог подумать, что это ей однажды пригодится! Низко конечно, некрасиво, недостойно молодой барышни, но что ещё оставалось? Молча признать своё поражение? О, нет, так она не могла. Она вообще не умела проигрывать. Не научили.
Иван Кириллович, будучи сорокапятилетним мужчиной, с годами военной службы за спиной, разумеется, тоже много чего знал, но от юной барышни нежного возраста подобных слов явно не ожидал и до глубины души изумился. Георгий, в свою очередь, подавил истеричный смешок, но под суровым взглядом хозяина тотчас вернул своему облику прежний мрачный вид.
- Бог ты мой, и это создание будет жить под одной крышей с нашей Катериной! – воскликнул господин министр и сокрушённо покачал головой, выражая бесконечное сожаление по этому поводу. Александра подумала, что это, кажется, её последний шанс проиграть достойно, и сразу же уцепилась за эту фразу:
- Так отошлите меня назад!
- Алёна ясно сказала, ты нужна ей в Москве. Она категорически против того, чтобы ты оставалась одна в глуши без родительского контроля.
- Тогда позвольте мне жить отдельно! Пусть там, пусть в этой чёртовой Москве, будь она неладна, но только не с вами!
- А я смотрю, ты быстро осознала выгоду своего положения, – хмыкнул Иван Кириллович.
- Вы меня не так поняли, – Александра покачала головой. – Я не прошу вас снимать мне жильё, и в жизни никогда не возьму ваших денег! Я вполне в состоянии сделать это сама, у меня есть кое-какие сбережения. Да и в больнице, если всё получится, надеюсь, я буду работать не бесплатно. Уговорите мать дать своё согласие!
Предложение было заманчивым, не считая того, что Алёна в жизни на это не согласится. Но, быть может, и впрямь стоило попробовать? Иван Кириллович крепко задумался. От девчонки слишком много проблем, пока она рядом, она не даст им спокойной жизни, почему-то Гордеев в этом ни минуты не сомневался. А если убрать её с глаз долой, быть может, станет лучше?
Только вот, слишком много «но» было у этой затеи.
- Где это видано, чтобы молодая девица твоих лет жила одна, без присмотра? – со скучающим видом спросил Иван Кириллович, дабы не показать Александре, как он на самом деле заинтересован.
- Я на что угодно согласна, подселите ко мне какую-нибудь свою старую родственницу! Я буду за ней ухаживать, если понадобится, а она пусть следит, чтобы ко мне под покровом ночи не проник ненароком Сергей Авдеев, коварный обольститель. Родственница, компаньонка, я на что угодно согласна, только бы не с вами под одной крышей! – последняя фраза прозвучала на удивление беззлобно, просто как констатация факта, и господин министр усмехнулся.
- Твоя мать ни за что на это не пойдёт.
- Никогда не поверю, что вы не смогли бы её убедить, если б захотели! – настаивала на своём Александра. Пару дней хорошего поведения, а потом, быть может, ей удастся сбежать? В том, что бежать в любом случае придётся, она уже ни секунды не сомневалась. А сделать это, когда ты одна, в разы проще, нежели когда ты денно и нощно находишься при матери, на виду у служанок и этого противного Георгия.
- С какой стати, скажи на милость, мне тебе помогать? – лениво изогнув бровь, полюбопытствовал Иван Кириллович.
- Я скажу, что вы меня ударили, – быстро нашлась Александра и продемонстрировала Гордееву рану на своей голове, приподняв волосы. Она не знала, насколько ужасно всё это выглядит, но пальцы вмиг стали липкими от крови, а это о чем-то да говорило.
- Мой тебе совет на будущее, девочка: прежде, чем шантажировать кого-то, для начала узнай, с кем имеешь дело. Ты скажешь, что я ударил тебя? А я скажу, что на тебя напала твоя обезумевшая пациентка, и тогда Алёна ни на шаг не подпустит тебя к больнице. Как тебе такой вариант?
- А ваш храбрый молодец Георгий так отчаянно защищал меня, что не пожалел своей личины ради сохранности моей жизни! – парировала Александра. – Прелестно, не так ли? Как думаете, поверит?
- Хорошо, – сдался Гордеев, которому, на самом деле, идея с её переездом понравилась сразу же, но он не привык соглашаться без уговоров. – Будем считать, что ты меня убедила. Но учти, Александра, малейшее отступление от нашего с тобой маленького плана, и ты очень пожалеешь, что вообще родилась на свет, – усмехнувшись, он протянул ей руку. – Идёт?
- Идёт, господин министр, но вот беда, я не пожимаю руки подлецам! – упрямо подняв подбородок, сказала Сашенька. – И угроз ваших я тоже не боюсь!
- Интересно, а не боится ли их твой обожаемый Сергей? Возможно, он так же храбр и смел, как ты, дорогая, но учти, что кое-кто обладает достаточной властью для того, чтобы положить конец его карьере вообще и их семейному делу в частности.
- Блеф, – с недоверием взглянув на Гордеева, сказала Александра, но по глазам поняла – о, нет, он говорил вполне серьёзно.
- Хочешь проверить? Милости прошу, – гостеприимно разведя руками, министр улыбнулся ей.
«Чёрт подери, зажали со всех сторон, ироды! - думала Александра, скрестив руки на груди и глядя за окно. Там проносились красивые пейзажи: густые леса и изумрудные поля, но она ничего этого не видела, полностью уйдя в себя и с головой погрузившись в размышления. – Я не нужна ему в их супружеском гнёздышке, он поэтому так легко согласился. Угрожать ему было, конечно, глупо, моих угроз он не испугался. Просто понял, что так будет лучше. Мы не будем видеться и, как следствие, не будем ссориться, и матушке станет спокойнее жить. Господи, а дальше-то что? Нужно что-то делать, нужно как-то пытаться выйти из этой дурацкой ситуации!»
Хуже всего, что Москва неминуемо приближалась, а выхода Саша по-прежнему не видела. Ну ничего, подумала она тогда. Потом что-нибудь обязательно решится! А сейчас нужно взять себя в руки.
Москва, в конце концов! Она же никогда прежде здесь не была! Почему бы не полюбоваться на город из окна дорогой и красивой кареты, пока имелась такая возможность? И, несмотря на то, что настроение у Сашеньки было безрадостным, любопытство всё-таки взяло верх.
- Я не сбегу, – предупредила она обеспокоившегося было Георгия, когда потянулась открыть окно, а затем выглянула наружу, с безграничным интересом оглядываясь по сторонам.
Иван Кириллович наблюдал за ней, спрятав улыбку. Он помнил свой первый приезд: и он вёл себя приблизительно так же искренне удивляясь и по-детски радуясь всему новому, потому её чувства он, как ни странно, понимал.
Сашенька вспомнила, как совсем недавно купчиха Захарова сказала забавную фразу: если не можешь никак повлиять на ситуацию – расслабься и наслаждайся происходящим! Глупо, конечно, но в данном случае Саша решила поступить именно так и хотя бы попробовать насладиться городскими красотами в полной мере.
Столица встречала её высокими многоэтажными домами, яркими вывесками магазинов и гостиниц, шумными вокзалами и привокзальными площадями, переполненными людьми, разномастными торговцами и красивыми экипажами, проносящимися мимо. В них сидели женщины, одетые до того прекрасно, что у Александры захватывало дух. Их городок, кажется, на несколько лет отставал от столичной моды! – она прежде не видела таких платьев и шляпок нигде, даже в матушкиных журналах. Ах, до чего красиво здесь было!
Правда, спёртый воздух всё равно пах конским навозом, но к нему всё чаще и чаще примешивались ароматы свежевыпеченных пирожков, которыми торговали прямо на улице, а ещё парфюмерии – это когда они поехали мимо известного дамского магазина, который обшивала сама Н.П. Ламанова, пользующаяся бешеной популярностью у московских модниц. Саша много слышала об этом месте, но никогда не мечтала увидеть собственными глазами.
- Господи, автомобиль! – вырвалось у неё восторженное. – Подумать только, настоящий! Я их раньше только на картинке видела!
Георгий с безнадёжным видом поглядел на Александру и покачал головой, а Иван Кириллович, пригладив усы, с некоторой долей гордости сказал:
- Мой сын любит такие вещи. У него целых два есть.
- Автомобиля? Что, серьёзно? А зачем два? – с детской непосредственностью спросила Александра, по такому случаю даже вернувшись обратно в карету.
- М-м… один чёрный, другой – белый? – засмеялся Иван Кириллович. – Откуда я знаю, зачем ему столько? Я никогда его об этом не спрашивал.
- Это же, наверное, целое состояние стоит, – озвучила свои мысли Александра, а потом вдруг вспомнила, с кем имеет дело, и уже молча укорила себя за глупость. И тут же увела разговор в другое русло: - А я думала, ему больше по вкусу война.
- Хм, – Иван Кириллович задумчиво пожевал губами, но распространятся на эту болезненную тему не стал и лишь добавил: - Видимо, и это тоже.
Александра послушно кивнула, приняв к сведению, и сразу же забыла об этом, вновь выглянув в окно. Георгий беспокойно зашевелился на сиденье рядом с ней, но Иван Кириллович почему-то был уверен – она теперь не сбежит. Ей некуда бежать, её загнали в угол, и она слишком умна, чтобы этого не понимать.
Смирилась? Вряд ли. Обязательно станет искать обходные пути, пытаться выкрутиться… И, если честно, Ивану Кирилловичу было жаль её. Не того противника она себе выбрала, бедняжка. Он-то, с его связями, деньгами и мудростью, всегда будет на шаг впереди. Но ничего, пусть помучается, она это заслужила. Вон как разукрасила Георгия!
«А впрочем, интересно будет за этим противостоянием понаблюдать», - подумал Иван Кириллович и, довольный собой, откинулся на мягкое сиденье кареты, с видом победителя.
«Рано радуешься, упырь, - думала Александра тем временем, заметив его ухмылку, - я тебе этого так просто не оставлю! Всё равно что-нибудь придумаю, вот увидишь, всё равно последнее слово останется за мной!»
Но, как и предрекал Иван Кириллович, он в очередной раз оказался на шаг впереди. При всём своём пессимистичном настрое, заранее уверенная в том, что от Гордеева добра не жди, Александра всё же никак не могла предположить, что он скажет ей, когда карета остановилась:
- Найди горничную, приведи себя в порядок и переоденься. В полдень у нас запланирован семейный обед, приглашены Катерина и Мишель с невестой. Только попробуй не прийти, и клянусь, я собственными руками задушу тебя, – подумав немного, он добавил: - Доченька!
«Вот он, мой бесславный конец», - подумала Александра, чувствуя, как ледяное отчаяние охватывает всю её, клеточка за клеточкой. Кажется, сердце перестало биться в тот момент, когда она услышала эти самые слова.

___________________________________

Спасибо за такое большое продолжение!
Насчёт больших глав-ничего не надо выбрасывать!Всё прекрасно и так. Только одна у меня просьба:можно шрифт увеличить??? А то глаза напрягаю, начинают болеть...
_________________

Ирина,как интересно Вы пишете! Очень рада,что не побоялись выложить на суд читателей свое произведение.Пожалейте нас, не сокращайте главы.Пишите как требует душа.Я зачитываюсь!!!

Привет!
Начала читать, нравится. Наверное, буду следить.
образы героев - интересные (не удержалась, заглянула), с ними действительно проще воспр надолго зависает.
Спасибо автору за приятное чтение!
___________________________________

 » Глава 4. Мишель

Нет ничего хуже, чем ссоры родителей – это вам любой ребёнок скажет. Мишелю было всего девять лет, когда отец впервые не пришёл ночевать. Он помнил, как переживала матушка, не спала всю ночь и места себе не находила, ведь Иван Кириллович не предупреждал, что задержится! А если что-то случилось? А если на него напали, когда он поздно возвращался домой? Он в последнее время так много работал, бедняжка!
Разумеется, с ним ничего не случилось, в чём они имели возможность убедиться уже на следующее утро, когда доблестный Иван Кириллович заявился на квартиру к собственной жене пьяный в стельку, пропахший женскими духами и весь перепачканный в губной помаде.
После этого случая уехал Алексей. Раньше они жили одной семьёй, квартира была поистине огромная, и места хватало всем, но дядя сказал, что ни секунды не останется в обществе «этого ублюдка», после чего хорошенько врезал Гордееву по физиономии, собрал вещи и пропал на три года. Матушка по этому поводу очень расстроилась, но ещё больше расстроился сам Мишель, которому молодой и весёлый дядя заменял вечно отсутствующего отца.
Иван Кириллович, конечно, был прощён. Матушка слишком любила этого человека и понимала, что «всем мужчинам свойственны порывы», так она сказала однажды своей подруге, когда та задержалась у них допоздна. Надо отдать Гордееву должное, с тех пор подобные выходки практически не повторялись – либо и впрямь завязал с супружескими изменами, либо хватило ума держать их втайне от семьи. Говорили, что Алексей вызывал его на разговор, но Гордеев не пришёл – то ли побоялся, то ли поддался на уговоры заливающейся слезами жены, то ли ещё что – кто теперь скажет, как оно было на самом деле?
Но лучше после этого, разумеется, не стало. А к четырнадцатому году и вовсе сделалось невыносимо.
- Я верну его, - говаривала Юлия Николаевна, не теряя надежды, - я знаю, я верну! Он любит меня, мы двадцать пять лет прожили вместе, скоро серебряную свадьбу отмечать! А это… это пустое! Он остынет. Конечно, остынет! Он ведь тоже любит меня!
В чём в чём, а вот в этом Мишель сомневался. Матушка, обычно такая серьёзная и такая мудрая, в иные моменты становилась непростительно наивной и недальновидной, когда дело касалось её супруга.
- А ты никогда не думала, что, может быть, лучше будет просто отпустить его? – спросил у неё как-то Мишель, уставший наблюдать за её страданиями и попытками собрать воедино куски расколотого семейного счастья.
- Что сделать? – она рассеянно улыбнулась и сделала вид, что не расслышала. Он тяжело вздохнул в ответ, но повторять не стал. Ясно же, что не послушает. Но как она может продолжать унижаться перед этим человеком?! Иван Кириллович откровенно игнорировал её попытки вновь сблизиться – не приходил на семейные обеды, которые супруга устраивала ради него, не разговаривал с ней, даже когда она обращалась к нему с прямым вопросом, не ходил с ней в театр или синематограф, предпочитая её компании вечера в одиночестве с бутылкой виски, а в один прекрасный день попросту забыл поздравить её с днём рождения.
Этого Юлия Николаевна уже не вынесла и, собрав вещи, уехала к матери. И это ещё слава Богу, что Мишеля не было в тот момент в городе – он гостил у Алексея в Петербурге и наслаждался жизнью, на время забыв о семейных неурядицах. Если бы он присутствовал при этом, за судьбу Ивана Кирилловича можно было всерьёз переживать, но Юлия Николаевна и так переживала. Ведь сын всё равно узнает, когда вернётся… и не дай Бог, вернётся не один, а с Алексеем! И тогда дорогому Ванечке точно несдобровать. Нужно было скорее мириться, но как могла она сделать первый шаг?
Хорошо, что Гордеев опомнился вовремя. У него на службе планировалось повышение, и скандал с разводом оказался бы совсем некстати. Он пришёл к ней, да что уж там, приполз на коленях, с цветами, в лучших традициях женских романов о любви – даром что серенаду не спел. Но Юлия Николаевна и так его простила, и, извинившись перед матушкой за неудобства, вернулась к мужу на квартиру.
Правда, она не сомневалась, что Катерина, присутствующая тогда при их ссоре, обязательно доложит обо всём Мишелю – у неё не было секретов от кузена, которого девушка просто обожала, но Юлия Николаевна надеялась на его благоразумие. Что ж, она не прогадала – Мишель в очередной раз промолчал, хотя желание поговорить с отцом по душам в последнее время возникало у него что-то слишком часто.
Особенно оно усилилось, когда ближе к четырнадцатому году стало ясно, что отец снова завёл себе любовницу. На этот раз из простых, какую-то учительницу, которую сам Мишель никогда в глаза не видел, потому что практически не появлялся в загородном имении матери, но Катерина охотно рассказала всё, что знала о ней, и выдала полный словесный портрет.
- Пускай, – сказал на это Мишель и снова не стал вмешиваться. Мать, разумеется, обо всём знала – слухами земля полнится, доложили, не успела и неделя пройти. Знала, но виду не подала. По крайней мере, Мишель никогда не видел её плачущей. Она бодрилась, улыбалась и давала громкие балы в особняке своей матери в Москве, пока её муж крутил роман с учительницей музыки, в её же поместье, на глазах у родной племянницы.
Катерина молча терпела – а что она могла? Она была вовсе не дочерью княгини, как подумала вначале Александра, она была её племянницей, дочерью её старшего брата Михаила, скончавшегося, когда Катя была совсем ещё девочкой. Находясь в особняке на птичьих правах, девушка не считала себя в праве заниматься правосудием, а грозного Ивана Кирилловича всегда боялась, так что некоторое время молчала, не смея высказать ни слова против.
А потом не выдержала.
- Мишенька, забери меня отсюда, умоляю! – взмолилась она, вцепившись в плечи брата мёртвой хваткой, когда Мишель приехал навестить её на выходные. – Я не могу больше этого выносить, мне… мне противно! Она остаётся ночевать в его комнате, как будто Юлии Николаевны и вовсе не существует, как будто она не может вернуться в любую минуту! Забери меня, я этого не вынесу!
Забрал.
Но перед этим всё же поговорил с отцом. Не так, конечно, как мечтал ещё с детских лет, а пока ещё сдержанно, вежливо. Иван Кириллович вроде бы прислушался и даже извинился, пообещав впредь таких вольностей не допускать, а напоследок ещё и попросил войти в положение: «Ты же сам мужчина, Мишель, молодой и здоровый. Должен же понимать!»
Нечестный ход, учитывая то, что сам Мишель был довольно давно помолвлен с Ксенией Митрофановой и при этом, хм, время от времени позволял себе вольности разного рода, особенно когда оказывался в весёлой компании Алексея, с которым они часто ездили кутить, когда бывали в Петербурге.
«Я, по крайней мере, на ней не женат, - подумал тогда Мишель, - да и не думаю, что она хранит мне верность!»
А впрочем, со своей колокольни судить всегда проще. Ладно, подумал он, будь что будет. Отец перебесится да успокоится, как это бывало в предыдущие разы. В конце концов, Мишель не имел права читать ему нотаций, ведь и сам не без греха.
Но время шло, а лучше не становилось. Более того, Иван Кириллович и не думал забывать свою учительницу, а к лету четырнадцатого года вновь попросил у жены развод. Юлия Николаевна снова отказала, заверив дорого Ванечку, что всё это блажь, и несколько дней спустя он ещё посмеётся над самим собой – как это такое решение только пришло ему в голову?
- Он рехнулся, – сказал на это Алексей, к тому времени вновь вернувшийся в Москву. – Других объяснений его поведению у меня нет!
У Мишеля их тоже не было, но он, тем не менее, продолжал смотреть на происходящее сквозь пальцы. Он потом часто спрашивал себя – а что он мог? Был ли в силах повлиять на ситуацию, сумел бы что-то изменить? Если даже Алексей не мог, хотя тот был на десять лет его старше и опыта в подобных делах имел больше!
Но тем не менее оба ничего не предпринимали и терпеливо ждали, чем всё закончится. Что ж, дождались.
Но значительно раньше случилась война. И надо ли говорить, что оба они, донельзя измученные этой неопределённостью, восприняли её как избавление? Особенно Алексей, который задолго до мобилизации грезил военной карьерой и имел определённые успехи на этом поприще. В том, что он, ветеран русско-японской, пойдёт добровольцем, никто и не сомневался, но вот решение Мишеля пойти вслед за ним удивило всех, включая Юлию Николаевну.
Она-то думала, что знает его лучше остальных, но в тот день словно взглянула на сына другими глазами. И рассмеялась – нервно, натянуто, до последнего не веря в то, что он это всерьёз.
- Миша, это всё глупости! Отец без труда добьётся для тебя освобождения от воинской обязанности, и ты сможешь остаться здесь, с нами!
Надо ли говорить, что именно этого он как раз и не хотел? Приходилось признаться самому себе – именно нежелание оставаться в этом кошмаре и послужило главной причиной, а уж потом патриотические мотивы и всё такое, не менее идеалистическое.
Заметим также, что перспектива уйти добровольцем на фронт Мишеля ничуть не пугала. С Алёшкой он и в аду не пропал бы, это он знал совершенно точно, а о возвращении в их квартиру на Остоженке в последнее время он и думать без содрогания не мог. Катерина со скорбным лицом будет делать вид, что ничего не происходит, роняя слёзы украдкой, а матушка по своему обыкновению будет отчаянно бодриться, с широкой неестественной улыбкой на лице распоряжаться насчёт ужина для любимого супруга. Который снова не придёт ночевать и стараний её не оценит.
До чего же всё это было противно! И, признаться, Мишель этих сердечных драм не выносил, потому и предпочёл сбежать. Бегство вышло далеко не трусливым – не каждый побежит от семейных проблем прямиком на войну, но решением своим он, тем не менее, не гордился. Другое дело Володя Владимирцев, с которым они подружились ещё в поезде, тоже из дворян, живой пример оптимистического патриотизма, с ясной улыбкой на лице рассказывал о том, как уехал добровольцем, чтобы защитить страну от неприятеля, оставив в городе свою юную невесту, дожидаться его с победой.
«А у меня всё с точностью до наоборот, - думал Мишель, с натянутой улыбкой слушая его восторженные речи, - и невеста моя дай Бог подождёт хотя бы пару дней, чтобы потом с чистой совестью сбежать к другому»
Насчёт Ксении он никогда особых иллюзий не питал и всё никак не мог взять в толк, за что её так любит Юлия Николаевна, с первых дней знакомства проникшаяся к барышне Митрофановой искренней симпатией и взявшая её под свою опеку.
А впрочем, она всех вокруг любила. А ей платили неблагодарностью, начиная с Ксении и заканчивая собственным мужем.
«И чёрт с ними со всеми, - подумал Мишель тогда, - теперь главное найти Алексея, а там будь что будет».
Как же он потом корил себя за это решение! Уехал, вместо того чтобы остаться, пустил всё на самотёк, вместо того чтобы взять под контроль, оставил мать саму разбираться с семейными проблемами, вместо того чтобы помочь.
И вот результат.
Хотите правду? Он предполагал, что его убьют там, на войне.
Мишель не слишком обольщался на собственный счёт, в отличие от большинства молодых людей его возраста – не стремился к громким победам и героем себя никогда не считал. И трагический финал стал бы вполне закономерным для человека, никогда прежде не стрелявшего в людей, так что надежды на счастливый исход у него не было. Но судьба распорядилась иначе, словно назло.
И полугода не успело пройти, а он уже отличился. Он не знал, как это вышло, и тем более не планировал становиться генеральским любимчиком и геройствовать, рискуя собственной жизнью. Но, тем не менее, по жестокой иронии судьбы, именно Владимирцева тяжело ранило во время атаки, Владимирцева, который с упоением говорил о победе и сражениях, и которого дома ждала любимая девушка… Почему-то именно ему, слывшему душой компании и местным заводилой, перебило ноги, а Мишель, которого дома никто не ждал, кроме вечно ругающихся родителей и тихони-сестрёнки, и которому не было ради кого совершать победы и подвиги, взял и спас целый отряд, едва ли не ценой собственной жизни. Его Алексей прикрыл, когда Мишель возглавил атаку вместо сброшенного с коня Владимирцева – Алексей, тоже по чистой случайности оказавшийся на земле в зарослях травы и подобравший вражескую снайперскую винтовку…
Подобных случайностей набралось столько, что у Мишеля складывалось впечатление, что кто-то оберегает его от погибели, переписывая судьбу на свой лад. Это везение и впрямь начинало казаться фантастическим: Владимирцева не должно было задеть взрывом, Алексей – всю жизнь воевавший в кавалерии, не должен был по случайности свалиться с лошади, да и из снайперских винтовок он никогда не стрелял, предпочитая лихо рубиться на саблях.
Не так всё должно было быть, не так, думал Мишель, когда его представляли к награде, и генерал лично вешал на его грудь Георгиевский крест. А потом Владимирский. А потом Андреевский, уже непосредственно из рук его величества, Николая Александровича.
«Не этого я хотел, не этого добивался», - твердил себе Мишель, глядя в потолок перед тем, как заснуть. Особенно обидно было за Владимирцева – почитай все лавры товарища достались ему, а тот ведь так мечтал о победе, так мечтал быть представленным к награде хоть раз! Где он теперь? Жив ли? Мишель не знал. Почта в военное время работала плохо, если не сказать – не работала совсем. Правда, одно письмо он всё-таки получил. Не от матери, как ожидалось, и даже не от Катерины, а неожиданное - от бабушки.
Старшую Волконскую в миру отчего-то называли «генеральшей», хотя замужем за генералом она никогда не была. И, видимо, недаром называли - по своим генеральским «каналам» та сумела доставить до внука весточку из отчего дома.
Как Мишель и ожидал, дела обстояли хуже некуда.
Отец окончательно съехал от матери, и не куда-нибудь, а в её же собственное загородное имение, и забавлялся там со своей учительницей. Катерину бабушке пришлось взять к себе, чтобы она не видела подобного безобразия. А «Юленька очень плоха», и только приезд дорогой подруги из Букарешта хоть немного скрашивал её одиночество.
«Мишенька, пожалуйста, приезжай, и Алексея привези с собой, хотя бы на пару дней! Ей станет легче, когда вы приедете, вот увидишь», - писала княгиня своим красивым почерком. Мишель без слов вручил Алексею письмо, когда тот попросил прочитать вслух. Увы, повторить это Мишель не решался, а Алексей, завершив чтение, смачно выругался. По-военному, не по-дворянски.
- Ты же не будешь против, если я его однажды убью? – спросил он, обняв племянника за плечи. Голубые глаза дядюшки блеснули задорно, и Мишель невесело улыбнулся в ответ.
- Да я сам убью его скорее, – вздохнул он. – Зря мы её оставили, вот что.
- Мне отпуск полагается к лету. Давай попросим отпустить нас вдвоём, тебе не посмеют отказать, ты ведь у нас герой!
- Тебе, можно подумать, посмеют, – с усмешкой сказал Мишель. – На тебя и дыхнуть лишний раз боятся, князь Волконский, господин полковник, ваше превосходительство! А если серьёзно, я бы съездил. Нехорошо мы поступили, бросив её одну. Надо признаться, я безумно по ней соскучился.
- Я тоже, – вздохнул Алексей, но, так как грустить дольше одной минуты не привык, он поднял задорный взгляд на племянника и спросил с улыбкой: - А больше, Мишель, ты ни по ком не соскучился? Барышня Митрофанова, небось, вся извелась, дожидаясь своего героя! О-о, как я тебе завидую! А мне, видимо, опять придётся идти к актрискам…
Мишель рассмеялся вместе с ним и, кажется, это был последний раз, когда он смеялся. Потом состоялось сражение, кровопролитное и жестокое, во время которого Алексея ранило. Не смертельно, но тот оказался прикован к постели как минимум на месяц из-за перелома: суставы раздробило, и доктора изо всех сил старались сохранить ему ногу. При мысли об ампутации Алексей бледнел, заверяя всех, что делать этого ни в коем случае нельзя – без одной ноги он точно перестанет нравиться девушкам, но доктора попались хорошие, и ногу сумели спасти, правда, не без труда.
Вот почему Мишель вернулся один, когда получил страшное известие о самоубийстве матери. А затем он получил ещё одно письмо.
От самой Юлии Николаевны.
И не где-нибудь, а на почтовой станции по дороге в Москву, как будто она заранее знала, что он именно в этот день и в этот час поедет этим маршрутом. Вскрыв печать, Мишель принялся бегло читать и убедился, что так оно и было – она знала.
«Никого не слушай и никому не верь. Особенно отцу. Если ты читаешь эти строки, то меня, скорее всего, уже нет в живых. Найди Рихтера. Он единственный знает правду. Позаботься о Катерине и Ксению, пожалуйста, не бросай! Она хорошая девушка и станет тебе достойной женой. Береги бабушку и Алексея. И не держи зла на отца, прости его, если сможешь, и – отпусти. Помнишь, ты сам говорил мне как-то: отпустить – это самое лучшее.
С любовью. Мама»
Ну и что он должен был подумать после этого письма? На наш скромный взгляд, всё было очевидно. Мать не давала развода отцу. Отец никогда её не любил. И когда она осталась одна, без защиты в лице сына и брата, Гордеев нанёс удар. Не в открытую, а подло, исподтишка, как он делал все свои дела.
Единственная загвоздка заключалась в том, что Мишель понятия не имел, кто такой Рихтер и где его искать. Но в тот момент такие мелочи его не волновали, им овладела самая настоящая ярость, требующая немедленного вымещения на ком-нибудь вполне реальном, носящим яркие рубашки, дорогие очки в изящной оправе и ухоженные усики домиком.
- Я убью его, – сказал Мишель своей бабушке-генеральше, которую навестил первым делом, приехав в Москву.
- Господи, Миша, не надо, не бери греха на душу! - прошептала генеральша, как будто и впрямь верила в то, что Мишель способен убить родного отца. Хотя, кто их знает, этих военных? Они там, поди, ещё и не на такие ужасы насмотрелись. А тут… ну, подумаешь, отцеубийство? Тем более, у самой Волконской руки чесались придушить подонка зятя.
А он даже не удосужился надеть траур! Это взбесило Мишеля ещё больше. Сидел себе, ублюдок, в плетёном шезлонге, на балконе второго этажа, потягивал сладкий ликёр и щурился на солнышко. Слава Богу, что этой его учительницы здесь не было, а то и ей бы досталось. Мишель пребывал в таком состоянии, что вполне мог забыть, что он дворянин и офицер, и женщин ему бить не положено. Но женщины женщинами, а месть драгоценному родителю никто не отменял. Пускай тоже нехорошо, пускай грех, пускай не по-христиански, однако священное негодование требовало выплеска.
И – о, боги! – с каким наслаждением он это сделал!
- Празднуешь? – спросил он с порога, не обозначив своего присутствия ни приветствием, ни стуком в распахнутую дверь. – Матушкину своевременную кончину, следует полагать?
Иван Кириллович поперхнулся ликёром от неожиданности, пролил несколько капель на себя и, взяв со стола салфетку, принялся вытирать малиновые капли со своего светлого по случаю жаркого дня пиджака.
- Миша, право слово, ну зачем так пугать?! – проворчал Иван Кириллович, спеша вытереть пятна, но напрасно – пиджак был безнадёжно испорчен. И, похоже, дорогого отца кроме этого ничего и не беспокоило. Даже возвращение сына с войны, живого и вполне здорового, к примеру.
- В моё отсутствие, как я погляжу, ты совсем потерял стыд. Красивый пиджак, отец. Очень красивый. И цвет – как раз по сезону, ведь в такую духоту совсем не обязательно рядиться в чёрное!
- Хорошо, – Иван Кириллович поднялся со своего места и, повернувшись к сыну, встал напротив, оказавшись на целую голову ниже. «Господи, какой он взрослый стал!» - подумал Гордеев и продолжил сурово: - Хочешь поговорить об этом? Давай поговорим. Только, боюсь, тебе не понравится то, что я скажу.
Разумеется, не понравилось, по-другому и быть не могло. И для начала, Иван Кириллович Гордеев, многоуважаемый человек, министр и дворянин, получил мощнейший удар в челюсть, который заставил его перелететь вдоль просторного балкона и упасть навзничь, ударившись о балюстраду.
- А теперь самое время начать молиться, папочка, – кровожадно сказал Мишель, подходя ближе. Поначалу у него была идея сбросить Гордеева вниз со второго этажа, но тогда он бы точно умер, а убивать этого мерзавца так быстро Мишель не хотел. Для начала нужно было его помучить.
- Михаил, опомнись! Ты же не станешь! Ты же… - он замолчал, получив ещё один удар, а за ним ещё и ещё. Попробовал оказать сопротивление – но куда там! Мишель был выше и шире в плечах, несмотря на то, что и сам Иван Кириллович сложение имел довольно-таки крепкое, с сыном ему было не совладать.
- На… на помощь! – захрипел Иван Кириллович, поняв, что ещё чуть-чуть, и дело кончится смертоубийством. Ему показалось, что Мишель сломал ему нос. – Фёдор! Георгий! Помогите, убивают! Миша, что же ты делаешь, чёрт бы тебя побрал, немедленно прекра…
Тут он резко замолчал, получив удар под дых, и принялся жадно ловить ртом воздух. Ну, про Георгия-то вы знаете, а что касается Фёдора – это был дворецкий при имении, помнивший покойную хозяйку ещё маленькой девочкой, делающей свои первые шаги под руководством своей красавицы-матери, которую уже тогда величали генеральшей.
Надо отметить, что Фёдор подоспел к самому началу кровопролития, но вовсе не для того, чтобы помешать возмездию. Как раз наоборот, он торопился, потому что боялся пропустить самое интересное, и вот уже несколько минут от души наслаждался гулкими звуками ударов, стонами и криками господина Гордеева, а так же его жалкими мольбами о помощи.
О-о, как зауважал он молодого князя в тот момент! До сих пор Фёдор видел его всего пару раз в жизни – Мишель не любил загородное поместье матери, потому что его уж очень любил Гордеев, и практически не появлялся там. И у Фёдора образ спокойного, молчаливого мальчика, всегда трепетно оберегающего свою младшую сестру Катерину, никак не вязался с образом этого взрослого мужчины, далёкого от сдержанности и смирения. Но старому дворецкому это скорее нравилось. "Молодой-то князь, судя по всему, дельный малый! – подумал он, наблюдая за происходящим безобразием. – Уж точно не в отца!"
- Георгий! – Иван Кириллович тем временем кричал так громко, что имел все шансы быть услышанным на городской площади, за десяток вёрст через реку от имения. – На помощь! Михаил, я прошу тебя, пощади! Георгий! Остановите кто-нибудь этого безумца, он же убьёт меня!
«И хорошо бы», - подумал жестокосердный Фёдор Юрьевич, когда его хозяин выполз в коридор, очевидно, в попытке спастись бегством. Но успехом она не увенчалась – споткнувшись о порожек, Иван Кириллович растянулся на ковре, аккурат перед лестницей. Молодой князь вошёл следом и, склонившись к стенающему батюшке, поднял его за шкирку, точно нашкодившего щенка. Он, конечно, заметил стоявшего в коридоре дворецкого, который на помощь хозяину отчего-то не торопился, но сказать – ничего не сказал, молча сделав для себя выводы.
- Сынок… я прошу тебя… пощади… - умолял Иван Кириллович, вид при этом имея на удивление жалкий. Старый Фёдор вспомнил, как этот самодовольный негодяй срывал зло на прислуге, иногда позволяя себе рукоприкладство в отношении самых нерасторопных, и лишний раз порадовался его унижению.
- Знаете, Иван Кириллович, у меня всё чаще и чаще возникает чувство, что я всё же не ваш сын! Вы меня, часом, не усыновили?
- Что? Миша, как ты можешь! Конечно, ты мой сын! А отцеубийство – это, между прочим, страшный смертный грех, поэтому я рекомендую тебе немедленно прекратить! Да, я виноват, и я готов извиниться, но только…
- Можно подумать, твоими извинениями её вернёшь, – с тоской сказал Мишель, отпустив, наконец, извивающегося Гордеева, как будто передумал творить правосудие. Старый Фёдор не на шутку расстроился, что экзекуция закончилась так скоро, а Иван Кириллович шмякнулся об пол, больно стукнувшись головой, и застонал, потирая ушиб ладонью.
- Ты просто ещё слишком молод, горяч, и не понимаешь! - проговорил министр Гордеев, глядя в пол и сплёвывая кровь. – А я не любил её! Что поделаешь, если я её не любил? Как заставить себя полюбить, когда в мыслях другая? И, между прочим, я не сказал тебе. Я сделал Алёне предложение. Мы поженимся в конце месяца!
О-о, ну это он зря.
Фёдор Юрьевич сразу понял, что говорить этого ни в коем случае не стоило, поспешно охнул и перекрестился, а затем с нескрываемым наслаждением понаблюдал за полётом министра Гордеева со второго этажа на первый. И ведь красиво летел! Каждую ступеньку собрал, а под конец запутался в ковре, укрывающем лестницу, что немного смягчило падение. Повезло, подумал Фёдор и покачал головой, выражая сожаление по этому поводу. Он бы совсем не расстроился, если б Гордеев сломал себе что-нибудь. Можно даже шею.
Мишель, стремительный, подобно молнии, спустился за ним следом, перешагивая через три, а то и четыре ступени и, рывком поставив отца на ноги, заглянул в его глаза и спросил громовым голосом:
- Что сделал?
- Предложение,– пробормотал Иван Кириллович, выплёвывая кровь. – Я сделал ей предложение! И мы поженимся. А ты не сможешь этому помешать! Извини, Миша, но такова жизнь. Я не любил твою мать. Я люблю другую. И… А-а, Господи, прошу тебя, пощади!
На этот раз нос господина министра был сломан без возможности восстановления. Фёдор искривил губы, как будто пытался произнести букву «у», услышав очередной сочный удар, пришедшийся точно промеж глаз господина Гордеева. До чего хорош был молодой князь! И какое представление устроил в особняке – любо-дорого посмотреть! Не каждый день, согласитесь, такое увидишь: как твоего опостылевшего хозяина пинают, точно боксёрскую грушу, а тот визжит совсем как девчонка и даже не пытается сопротивляться.
А потом пришёл Георгий и испортил всю малину. И мы, будучи объективными, всё же скажем, что появился он как нельзя кстати. Что старому дворецкому было весельем, на деле могло и впрямь закончиться смертоубийством, потому что одичавшего от ярости Мишеля было уже не остановить.
Предложение руки и сердца?! Свадьба?! У этого негодяя, что, совсем не осталось здравого смысла? – да чёрт с ним, со здравым смыслом, но уважение-то должно быть! Юлию Николаевну похоронили на этой неделе, а он…
Наверное, Мишель и впрямь убил бы его – до того силён был гнев. Пожалел бы потом тысячу раз, но в тот момент он находился в таком состоянии, когда действия на несколько шагов опережают мысли, так что взывать к рассудку было совершенно бесполезно.
Его поначалу даже оттащить не смогли, Георгий с Петькой, слуги Ивана Кирилловича, оба высоченные, коренастые, их Гордеев часто использовал для самой грязной работы – ну, вы понимаете, для какой. И вот представьте, эти двое наёмников не сладили с княжеским сыном, вдвоём на одного, всё равно не справились! Георгий получил удар в пах и согнулся пополам от страшной боли, а Петьку всего лишь одним движением Мишель отбросил к стене, где тот повалился на пол, уронив на себя книжный шкаф. Пока оба приходили в чувства, молодой князь без малейших раздумий вернулся к прерванному занятию, и к тому моменту, когда опомнился Георгий, Иван Кириллович успел ещё немного помучиться.
Он потерял равновесие, но и это Мишеля не остановило: ну, подумаешь, забыл он о том, что лежачего не бьют – мы же простим ему эту оплошность? Да и не в том состоянии он был, чтобы думать о таких мелочах, потому и не заметил, как Георгий набросился на него сзади. Он заломил ему руки, а там и Петька подоспел, но Мишель вновь оказал несокрушимое сопротивление и здорово приложил последнего чётким ударом головы - прямо в зубы. Получилось болезненно и неприятно, и Петра это остановило. Правда, всего на несколько секунд, Мишелю их, увы, не хватило, чтобы вырваться из железной хватки Георгия. И тогда пришёл черёд Петра впадать в бешеную ярость: выплюнув выбитый зуб, он вытер рукавом окровавленные губы и, обезумевший от боли, кинулся на молодого князя. И быть бы беде, если б не вовремя опомнившийся Фёдор.
Дворецкий понял, что пришла пора действовать, пока двое гордеевских выродков не попортили личность князя Волконского – негоже ему, такому молодому красавцу, ходить с синяками! – и, спустя целых двадцать минут полнейшего бездействия, старый Фёдор напомнил о себе, выступив в роли миротворца.
- Господа, господа, я прошу вас, успокойтесь! – громко произнёс он, привлекая к себе внимание. – Георгий, немедленно отпусти князя! Михал Иваныч, право слово, возьмите себя в руки! Пётр, отойди в сторону, как ты обращаешься с его превосходительством?!
Его превосходительство, ещё полминуты назад нещадно пинавшее родного батюшку, в понимании Фёдора неучтивого обращения никак не заслуживало, и он с поразительной ловкостью для человека его сложения и возраста возник аккурат между кулаком Петьки, направленным в лицо молодого хозяина.
- Не смей, – только и сказал Фёдор. Получилось очень внушительно и проникновенно.
- Двое на одного, какая прелесть! – комментировал тем временем Мишель, всё ещё не оставив своих попыток вырваться. – У тебя даже слуги не менее подлые, чем ты сам, отец!
Иван Кириллович ответил грубостью и стал медленно отползать назад, под широкий деревянный стол, что стоял у самой лестницы. Со стороны выглядело на удивление смешно, но старому Фёдору было, к сожалению, уже не до шуток, нужно было срочно спасать Михал Иваныча, пока эти двое не отомстили ему за своего хозяина.
- Отпусти князя, Георгий, – скомандовал дворецкий.
Георгий молодец, заколебался.
- Не самая лучшая идея, – предупредил Мишель, вовремя вспомнив о том, что он офицер гвардии и дворянин, и счёл своим долгом заранее предупредить о своих намерениях: - В таком случае, я убью его, это я вам гарантирую.
- Михал Иваныч, прошу вас, возьмите себя в руки! – тихо и очень проникновенно сказал Фёдор, которому очень не нравилось, что Михал Иваныча взял в руки Георгий, да по-прежнему не желал выпускать.
- Будьте добры, отойдите с дороги и дайте мне завершить начатое, – очень вежливо, как и подобает дворянину, сказал Мишель. Он подумал, что учтивому старичку-дворецкому грубить совсем не обязательно. Как там его звали? Фёдор, кажется?
Впрочем, неважно. Воспользовавшись тем, что Георгий отвлёкся на разговор, Мишель вырвался из его хватки, резко развернулся и, оказавшись с ним лицом к лицу, для начала мило улыбнулся, а затем отправил в нокаут сильнейшим ударом в висок. Фёдор Юрьевич охнул, посмотрев на упавшего к его ногам Георгия, и снова перекрестился.
«Ну всё», - подумал он, поняв, что молодого князя никакие дипломатические беседы не остановят.
- Петенька! – пропел Мишель, которого эта неравная битва лишь ещё больше раззадорила. – Ну же, чего стоишь, иди сюда, мой драгоценный!
- М-м… - протянул Пётр и задумался. Больно не хотелось связываться с княжеским сыном, которого, совершенно очевидно, голыми руками не возьмёшь. Но навлекать на себя гнев Ивана Кирилловича тоже не хотелось и, вздохнув, Пётр помолился Господу в течение трёх секунд, а потом бросился на Волконского. Хитро бил, исподтишка, используя обманный приём – вроде бы метил в плечо, а сам тем временем стремился ударить в бок, проскользнув под левой рукой князя, чтобы сбить с ног. Попытка замечательная, но у Мишеля после года военной службы все действия оппонента были как на ладони. Так что Петра подвело пустячное мгновение – он и сам не понял, когда и как у Волконского получилось столь быстро увильнуть в сторону: бедный Пётр попросту пролетел мимо него, изо всех сил врезавшись в угол стола прямо лбом, выведя самого себя из строя.
- И если у моего отца такая никчёмная охрана, я, право слово, не понимаю, почему он до сих пор жив, – с философским видом изрёк Мишель и посмотрел на дворецкого, являвшегося теперь той единственной преградой, что разделяла его и Ивана Кирилловича, успевшего уползти под стол.
Фёдор тоже смотрел на князя неотрывно, но, конечно, не потому, что подумывал вступить с ним в единоборство. Это казалось совершенно бесполезным, если даже гора мышц Георгий с юрким и подвижным Петром не имели против него шансов – что говорить о кряжистом, неповоротливом семидесятипятилетнем старике?
- Я бы попросил вас уйти с дороги, – по-прежнему вежливо обратился к нему Мишель, вытерев кровь со лба. Кровь была не его, а Петина, когда он разбил тому губу и выбил пару зубов своим очень точным и неожиданным ударом головой.
«Эх, была не была!» - подумал Фёдор, и… отошёл.
А что же ему ещё оставалось? И хорошо, что этого не видел Иван Кириллович, отчаявшийся в своих попытках спрятаться под столом, а то выгнал бы старого предателя – как пить дать, выгнал бы.
И вот теперь уж точно быть смертоубийству, когда Мишель, преодолев последнее препятствие в виде отступившего назад, съёжившегося Фёдора, уверенным шагом направился к столу, под которым прятался Гордеев.
Но сам Всевышний покровительствовал Ивану Кирилловичу в этот день, дланью своей защищая от смерти.
- Господи Боже, что здесь происходит?! – как гром среди ясного неба, зазвучал в гостиной требовательный и чуть напуганный голос Сергея Авдеева.

___________________________________

Девочки, добрый вечер, и спасибо-спасибо-спасибо! Мне очень приятно такое внимание, оно, наверное, новичкам всегда приятно, да и не новичкам тоже
Просто на первых порах очень важно знать, что у тебя получается! От этого хочется сочинять и сочинять дальше!

Далее:



Дааа!!!! Лиля, прошу прощенья, я просто ещё толком не разобралась, как тут что делается! Я же пока новенькая Обязательно в следующих главах переделаю!



Благодарю! Очень надеюсь на внимание и снисхождение! =)



Я обязательно сделаю ещё одну подборку с другими героями! У меня их так много получилось


И отдельное спасибо за трогательные и добрые слова:


___________________________________

 » Глава 5. Фёдор

Если позволите, немного истории: начиная с пятнадцатого, а некоторые источники утверждали, что и с четырнадцатого века нашим маленьким городком (тогда ещё рыбацкой деревней на побережье) и всеми окрестными землями целиком и полностью владели Волконские, старый княжеский род, славящийся своей беспощадностью к врагам и щедростью к верноподданным. При Иване Грозном и до самой отмены крепостничества в Большом доме творились настоящие ужасы, но у Волконских в округе была абсолютная власть, их беспределу никто не смел перечить. Что касается Авдеевых, дорогих соседей не менее знатного рода – те прославились гораздо позже, при Екатерине, когда предок Сергея Константиновича разбогател на рыбном промысле и построил с разрешения предка Волконских большую усадьбу на их земле.
Году эдак в 1770-м предок Авдеева получил дворянский титул, что отнюдь не улучшило соседских отношений с князьями Волконскими, привыкшими быть единственными хозяевами на этом берегу реки.
Историю эту все прекрасно знали и не забыли даже спустя столько лет, в результате чего Волконские, славящиеся своей заносчивостью и гордостью, всегда с лёгким пренебрежением относились к простецким Авдеевым, которым титул и богатство досталось за тяжёлые труды, а не по праву рождения. И эти две семьи всегда друг друга недолюбливали.
Когда человечество уже вступило в прогрессивное новое столетие, предрассудки практически перестали иметь значение. Старая вражда не мешала им время от времени приглашать друг друга в гости, но Алексей, тем не менее, до сих пор не упускал ни единого случая указать Константину Григорьевичу на его место. Мягкий и добродушный Авдеев молчал, а вот Софья Владимировна, имея горячий нрав, хмурила точёные брови и отвечала Волконскому не менее остро. А он того и добивался, бессовестно заявляя, что в гневе графиня Авдеева делается ещё краше.
У Мишеля порой возникал соблазн спросить – а правда ли, что у дядюшки, никогда не блиставшего нравственностью, был роман с Софьей Владимировной? Но он всякий раз приходил к выводу, что не хочет знать ответ.
До сей поры от откровенной вражды их сдерживало лишь благоразумие Константина Григорьевича, который прекрасно понимал, что Волконских лучше не гневить, да учтивость Софьи Владимировны, которая ставила этикет превыше всего и ненавидела ссориться.
Так что, можно сказать, Мишель с Сергеем не любили друг друга просто потому, что так повелось изначально между их отцами ещё до их рождения, а прежде – между отцами их отцов.
Но это всё до определённого момента, ибо с недавнего времени у Мишеля к Авдееву появилась самая настоящая неприязнь, потихоньку сменяющаяся лютой и страшной ненавистью. Но, наверное, если кто и мог спасти бедного Ивана Кирилловича в тот момент, то это он, Сергей.
Бог его знает, сколько он там стоял и что успел увидеть, но судя по бледному лицу, пропустил совсем немного. И явно догадался, чем вызвана такая бурная ссора, потому его вопрос: «Что здесь происходит?» показался Мишелю в высшей степени лицемерным.
- Свидетели, – сказал он, остановившись в двух шагах от отца, который ещё дальше заполз под стол и смотрел теперь на Сергея Константиновича, как на спасительную соломинку. – Знаешь, Авдеев, что делают со свидетелями? Мне вот они сейчас совершенно ни к чему!
- Мишель, опомнись! Ты… Господи, да как бы там ни было, неужели нельзя уладить всё миром?! – быстро, но уверенно заговорил дипломатичный молодой граф. Фёдор смотрел на него с надеждой, как и Иван Кириллович, и Авдеев, почувствовав прилив уверенности, продолжил: - Ты ведёшь себя недостойно дворянина! И вообще, это дикость! Уж не знаю, что с тобой сделал этот год в окопах, но, похоже, он превратил тебя в настоящее чудовище, раз ты не пожалел собственного отца, чтобы…
- Авдеев, лучше заткнись, пока я не вспомнил, кто познакомил моего обожаемого батюшку с его будущей женой, госпожой учительницей, – посоветовал Мишель, чей пыл начал понемногу остывать в присутствии этого человека. Одно дело Георгий с Петькой да Фёдор – какие-никакие, но свои. А графа Авдеева вмешивать в семейные дела, наверное, и впрямь не стоило.
- Но… - вся уверенность Серёжи, почерпнутая из молящих о помощи взглядов дворецкого и Ивана Кирилловича, вдруг куда-то разом улетучилась, разбившись о тяжёлый, холодный взгляд Мишеля Волконского. – Но я же ни в коем случае не думал, что… Господи, я хотел как лучше! Я всего лишь хотел помочь!
- Помог? – полюбопытствовал Мишель, обернувшись на съежившегося под столом отца. Тот выглядел жалко, зажимал рукой сломанный нос и смотрел затравленно. Мишель поморщился, осознав, наконец, что он перешёл границы. А впрочем, он не жалел.
А если и жалел, то только о том, что Сергея нельзя точно так же… Руки чесались свернуть ему шею за ту услугу, что тот оказал им всем, найдя Катерине молодую и хорошенькую учительницу музыки.
- Но я же… - в очередной раз попытался оправдаться Сергей, но его речей слушать никто не стал. Мишель жестом велел Авдееву замолчать и вышел из гостиной, не забыв напоследок хлопнуть дверью так, что зазвенели стёкла на всём первом этаже.
Бедняга Авдеев проводил его взглядом, понуро вздохнул и, качая головой, направился помогать Ивану Кирилловичу. Выглядел тот, мягко говоря, не очень.
- Я пришёл выразить соболезнования, – бормотал молодой граф, подавая министру руку, ибо без посторонней помощи Гордееву оказалось сложновато подняться. – А тут такое… как с цепи сорвался, в самом деле! Совсем бешеный стал…
- Ничего, Серёжа, ничего. Хорошо, что вы пришли! – приговаривал министр, ни в каких соболезнованиях не нуждавшийся, но, тем не менее, появлению соседа обрадовавшийся как манне небесной. Неужели сын и впрямь убил бы его, если бы не этот добродушный мальчик, явившийся так вовремя?
А что, с него станется! Поди, не раз уже убивал на этой своей войне, думал Иван Кириллович, вытирая с лица кровь платком, который Сергей любезно ему протянул. Да уж, не так себе он представлял встречу с сыном после столь длительной разлуки!
Впрочем, и Мишель представлял её иначе. И если б в день отъезда он знал, что видит мать в последний раз… Если б только мог он всё вернуть, если б только мог хоть что-то исправить! В немом бессилии он сжимал и разжимал кулаки, глядя рассредоточенным взглядом на пустующее сиденье кареты, где обычно ездила Юлия Николаевна. Она всегда садилась спиной к движению, клала руку на обитый бархатом подлокотник и смотрела в окно. Всегда спокойная, задумчивая и такая красивая…
И её больше не было. И не было, скорее всего, из-за этого человека, которого Мишель категорически не хотел называть своим отцом, пускай и в мыслях. Это он убил её. Даже если это и впрямь было самоубийством, в чём Мишель теперь уже сомневался, всё равно в этом была исключительно его вина. Дорогого батюшки Ивана Кирилловича, неблагодарного ублюдка!
Жениться он надумал, чёрт возьми! Мишель едва ли мог скрыть своё негодование и ярость, просыпающуюся в душе от этой мысли. Возникало желание приказать кучеру развернуть лошадей и вернуться, чтобы придушить мерзавца, невзирая на присутствие Авдеева. В конце концов, Авдеева тоже можно придушить, чтоб неповадно было впредь заниматься сводничеством!
В чём-то, однако, Сергей был прав. Эта война сделала Мишеля жестоким и, похоже, заставила потерять человеческий облик. Не так нужно было действовать, понял он, когда карета уже подъезжала к Москве. О, нет, не так!
Нужно вернуться назад в усадьбу.
Вот только желательно сделать это так, чтобы не наткнуться на «дорогого отца», а иначе он опять не совладает со своим гневом и история повторится. Потихоньку приходя в себя, Мишель попытался рассуждать трезво и кое-что у него получилось.
Для начала он распорядился вывезти все его вещи из отцовской квартиры на Остоженке, куда со дня на день переедет гордеевская будущая жена со своим выводком – Мишель уже пообещал себе, что ни на секунду не останется под одной крышей с этими людьми. Катерина давно жила под опекой бабушки-княгини, ей не о чем было волноваться, а вот он, уезжая на войну, как-то не задумался о том, что по возвращении придётся заниматься вещами столь нелепыми, как переезд из отчего дома. И хорошо, что нашлось, куда съехать: у него оставалась квартира в элитном доме на Садовой, прощальный подарок от Алексея, перед тем, как тот окончательно перебрался в Петербург. Квартира была просторная и большая, и Алексей Николаевич, в бытность свою двадцатилетним юношей, занимался тем, что водил туда сговорчивых барышень втайне от матери-генеральши. Впрочем, Мишель после его отъезда занимался тем же самым, но вот теперь шестикомнатным апартаментам в центре Москвы нашлось более достойное применение. И пока слуги приводили его новое жильё в божеский вид, отчищая от годовалого слоя пыли, Мишель занимался поисками. Нужен ему был не кто иной, как генерал-майор Дружинин, заправляющий некоторой частью московской полиции и имеющий обширные связи при царском дворе, а также являющийся крёстным Мишеля и Катерины.
Однако почти целый день поисков прошёл впустую – Дружинина не было ни на службе, ни во дворце, куда Мишель сам не поехал, но послал своего человека. Ни тем более дома, где дворецкий с сожалением сказал, что их превосходительство генерал-майор уже третий день не приезжают ночевать, и застать его в чертогах собственных апартаментов практически невозможно. «Война, сами понимаете», - со значением добавил дворецкий. О, да, Мишель понимал, вот только плевать он хотел на войну. Ему нужно было узнать, что на самом деле случилось с его матерью и, что главное, с чьей подачи это случилось. И уж только потом, получив неопровержимые доказательства…
…что сделать? Чем больше Мишель остывал, тем крепче становилась уверенность в том, что он абсолютно никак не сможет повлиять на ситуацию. То есть, убить Ивана Кирилловича, это, конечно, вариант, а публично обвинить его в убийстве матери – и того лучше, тогда его сразу лишат должности в министерстве и, а то и под суд отдадут. От возможных перспектив замирало сердце: расстрел, виселица, или даже высылка на фронт, в самое пекло сражений, где Гордеев не протянет и дня.
Главное, вовремя опомниться и спросить себя, а действительно ли он желает остаться сиротой в двадцать три года? Действительно ли ненавидит отца настолько, чтобы так с ним поступить?
Увы, несмотря на весь свой гнев и жажду справедливости, ответ был слишком неоднозначен. С одной стороны, Гордеев заслуживал наказания, но с другой - по-прежнему продолжал быть родным отцом Мишеля, этого никто не отменял.
И он решил для начала всё-таки разобраться в произошедшем, а уж потом подумать, что будет делать, когда узнает правду, к которой так стремился. Положение спасла Ксения, очень вовремя приехавшая, как раз когда слуги закончили с уборкой и были готовы удалиться по одному лишь слову хозяина. Мишель их, разумеется, отпустил.
- Как ты узнала, что я здесь? – спросил он, когда девушка бросилась в его объятия, скрестив свои тоненькие ручки у него на шее, как только они остались одни.
- Я справедливо подумала, что ты не останешься в доме отца, после того как он приведёт туда свою мамзель, и захочешь уехать от них подальше! – прошептала она, трепетно касаясь губами его щеки. – И, как видишь, не прогадала… Господи, Миша, любимый мой, как я по тебе соскучилась!

Вообще-то, конечно, это было немного кощунственно – в конце концов, он потерял мать, которую всей душой любил, и ему полагалось как минимум следующие сорок дней провести в скорби и трауре, но в голове был полнейший сумбур, в связи с событиями последних дней. Ах да, и не забудем про длительное воздержание: к счастью или к сожалению, но Мишель был слишком брезглив, чтобы пользовать солдатских женщин, часто заглядывающих к ним в лагерь по вечерам как раз с этими целями – терпеть не мог эту общность и разнузданность, так уж его воспитали. Но, тем не менее, насущные мужские потребности дали о себе знать, и он забылся.
Опомнился лишь глубокой ночью, когда стрелки часов уже сошлись на двенадцати, а Ксения мирно заснула на его груди, чему-то улыбаясь во сне. Она была прекрасна, и Мишель некоторое время просто любовался ею, слушая тиканье часов в коридоре. Потом понял – надо ехать, он же собирался вернуться в имение сегодня, быть может, сейчас как раз самое время? Отец наверняка останется у этой своей учительницы, вряд ли посмеет привести её в дом покойной жены. Хотя у него совести хватит и на такое, но Мишель отчего-то не сомневался – побоится. Он со своей стороны показал, на что способен, так что вряд ли батюшка осмелится. На глазах у своей пассии рисковать авторитетом Иван Кириллович точно не станет – дешевле обойдётся остаться на ночь у неё, раз ему так не терпится. Заодно и вылечит его раны, подумал Мишель с усмешкой.
Он тихо встал с постели, стараясь не разбудить Ксению, затем оделся и, поцеловав её в щёку, бесшумно покинул квартиру. Нужно будет вернуться до её пробуждения, чтобы не объяснять лишний раз, куда он отлучался посреди ночи. Ему не хотелось, чтобы Ксения знала. Чтобы хоть кто-то знал…
Ввиду грядущих событий такие знания могли стать опасными, Мишель это прекрасно понимал. И также понимал он, что Гордеев не знал о письме, которое Юлия Николаевна послала сыну. Если б знал – не вёл бы себя так нагло, поостерёгся бы.
А что, если он ни при чём? – спрашивал себя Мишель по дороге в имение. В своём прощальном письме матушка просила не судить его строго и обязательно отыскать некоего Рихтера, который знает правду. Значит, Юлия Николаевна хотела, чтобы её сын эту правду узнал. А значит, за этой правдой никак не мог стоять Иван Кириллович. Как мать она знала Мишеля лучше других, она не могла не догадаться, как он к этому отнесётся! И, если Юлия Николаевна так любила своего непутёвого мужа, в её же интересах было сохранить это в тайне в первую очередь от Мишеля, с его-то пылким нравом.
«Я и так чуть было не убил его сегодня», - подумал он. И вновь пришёл к выводу, что в этом деле не так всё просто, как кажется на первый взгляд.
И ещё вернее он убедился в этом, когда увидел горящий в гостиной свет. В усадьбе его ждали, и Мишель догадывался, кто именно.
- Доброй ночи, ваше благородие, – улыбнулся ему Фёдор, одетый по-прежнему в ливрею, с серебряным подсвечником в руке вышедший встречать молодого хозяина на террасу. Он не был удивлён столь поздним визитом, да и Мишель не слишком-то удивился, заметив дворецкого на ступенях. Старик, похоже, не собирался спать, несмотря на глубокую ночь за окном.
- Доброй, – отозвался Мишель, спрыгивая с подножки кареты. – Я погляжу, тебе не спится, Фёдор Юрьевич?
- Вас дожидался, – не стал спорить Фёдор.
- А я, кажется, не говорил тебе, что вернусь, – с улыбкой сказал он, и дворецкий тоже с пониманием улыбнулся ему в ответ. – Где этот… где отец? - в последний момент поправился Волконский, сдержав грубость. Фёдор неопределённо махнул в сторону реки, подтвердив предположения Мишеля. Что ж, к лучшему.
Распорядившись напоить лошадей и подготовить их к обратной дороге, Мишель последовал за дворецким в дом, где горел яркий жёлтый свет электрических ламп. Это покойный князь Михаил Николаевич, брат матери, в честь которого назвали Мишеля, провёл электричество в имение. До него обходились свечами, по старинке, а прабабушка князя Николая Волконского сломала себе шею, спускаясь по ступеням в сумерках, и выпавшая из её рук свеча едва не сожгла весь особняк… С тех пор много воды утекло, и дом был полностью электрифицирован, но Мишелю он всё равно казался бесконечно мрачным. Не любил он это место, несмотря на воспоминания о детстве, проведённом здесь. Счастливом детстве, надо сказать. Ещё до той поры, когда отец начал изменять матери. Ещё когда у них была настоящая крепкая семья.
- Её похоронили на следующий день после того, как Иван Кириллович обнаружил тело, – без всяких вступлений начал Фёдор, решив не спрашивать, зачем молодой князь приехал на ночь глядя и не желает ли он отдохнуть с дороги или выпить вина? Всё и так было очевидно.
- Как это случилось?
- Он сказал, она выпила таблеток…
- Нет. Это-то мне как раз известно, Катерина уже рассказала. Я имел в виду, как он нашёл тело? Когда?
- Ох, в этом-то и вся беда! – вздохнул Фёдор, затушив свечи в подсвечнике и поставив его на стол – тот самый, под которым ещё сегодня прятался Иван Кириллович. – Странно всё это, ваше благородие. Я ещё с самого утра чуял: что-то не так. А потом, когда Юлия Николаевна отпустила нас всех на целый день…
«То есть, это всё-таки самоубийство? – озадачился Мишель. – Но письмо…»
- Она раньше так никогда не делала?
- Никогда. Да и куда нам идти? – Фёдор Юрьевич пожал плечами. – Сами знаете, я всю жизнь при имении, другого дома у меня нет. Мы с Машенькой, нашей кухаркой, решили съездить к свояченице за реку, раз уж Юлия Николаевна дала нам выходной. Мы… мы, конечно, поняли, что она это неспроста, но чтоб наложить на себя руки… О таком никто и не мыслил! – он замолчал, и Мишель, скрестив руки на груди, скептически посмотрел на него.
- Продолжай, что же ты?
- Я… да, – немного замешкавшись, дворецкий покорно продолжил, но голову на всякий случай всё-таки опустил. – Мы с Машенькой подумали и решили, что хозяйка просто захотела побыть наедине с Иваном Кирилловичем. Совсем наедине, понимаете? Поговорить с ним без слуг, без посторонних, и попробовать помириться. Она попросила Марьюшку накрыть ужин на двоих. Я уверен, она хотела тихого семейного вечера, чтобы, как бы это получше выразиться… Чтобы вправить ему мозги, вот что! Потому что его поведение уже ни в какие рамки не укладывалось, в самом деле! Я, наверное, не буду доносить вам на князя, Катерина Михайловна и без моего ведь рассказала уже? – с надеждой спросил он, но Мишеля интимные подробности отцовских бесчинств как раз не волновали.
- Когда вы вернулись?
- К вечеру. Когда всё уже случилось. Часов в одиннадцать, если не позже. Сейчас темнеет поздно, мы с Машей и её родственницей вспоминали молодость за ужином и спохватились, лишь когда начало смеркаться. И потом, увидев карету скорой помощи у ворот…
- Кто осматривал тело?
- Викентий Воробьёв, местный доктор из больницы за рекой. Хотя, что же я, вы ведь должны его знать, он у вашей матушки ещё при жизни был лечащим врачом и не только здесь, но и в Москве.
- И заключение…? – подтолкнул Мишель к самому любопытному, но Фёдор категорично покачал головой.
- Отравление таблетками, ваше благородие. Слишком большая доза успокоительных, содержащих опий. Точно так он и сказал.
- Она оставила записку?
- У Ивана Кирилловича, – послушно кивнул Фёдор.
Надо будет взглянуть, подумал Мишель. И, похоже, только теперь начал всерьёз сожалеть о своей горячности. Взглянуть на записку следовало сразу, желательно прежде, чем спускать отца с лестницы.
- Что потом?
- К телу никого не пускали, – продолжил дворецкий. – Закрыли её в комнате и сами занялись подготовкой к погребению. Иван Кириллович вызвал священника из приходской церкви и дал ему денег, чтобы тот провёл отпевание как положено. Самоубийц, вы же знаете, принято хоронить за оградой… Князь этого не хотел, поэтому договорился с отцом Иоанном, чтобы Юлию Николаевну похоронили со всеми почестями.
- Как благородно! – не сдержался от сарказма Мишель. – Пожму отцу руку за такой щедрый поступок! А что же на следующий день, а не на третий, как положено?
- Михал Иваныч, не в наших правилах задавать вопросы. И потом, я очень сомневаюсь, что ваш батюшка стал бы отчитываться передо мной. Но это не могло не вызвать подозрений, как у вас, так и у меня, – покачав головой, Фёдор опустил руки в карманы своей ливреи и послушно поглядел на молодого хозяина. – Особенно странным показалось то, что они никого не подпускали к телу. Моя Машенька знала Юлию Николаевну ещё девочкой, мы вместе с вашей бабушкой княгиней учили её делать первые шаги… Так вот, Машенька одна из первых вызвалась омыть тело и...
- И ей, конечно, отказали, – предрёк Мишель с усмешкой.
- Они вообще никого не впускали в западное крыло! – кивнул Фёдор. – Пётр Ильич, ну, тот, которому вы давеча выбили зубы, стоял в коридоре точно часовой, и всю ночь так и простоял, с места не сдвинулся. А наутро тело княгини забрали и увезли в Москву хоронить.
- Ты был в комнате после этого? – спросил Мишель, помрачнев, после упоминания о похоронах.
- Разумеется, был, – покаялся Фёдор. – Хоть ваш батюшка и запретил мне туда ходить, любопытство-то взяло верх… Ясно же, что там что-то нечисто, да вот только – что? Комнату они убрали, уж не знаю кто – Пётр сам, или одна из тех женщин из монастыря, что приезжали омыть тело. Там всё осталось так, как при Юлии Николаевне, как будто она просто вышла на минутку и вот-вот вернётся… Но есть ещё кое-что.
- Я почему-то и не сомневался, – хмыкнул Мишель и взглядом велел ему продолжать.
- Господин Дружинин, ваш крёстный батюшка, приехали сюда на следующий день после похорон и устроили скандал.
А вот это была уже новость!
И новость хорошая, подумал Мишель. Плюс один союзник у него теперь, кажется.
- Они с Иваном Кирилычем ругались так, что стёкла звенели, и, как я понял, главной претензией Владислава Павловича было то, что ему не дали попрощаться с Юлией Николаевной как подобает. Хотите знать моё мнение? Её специально похоронили поскорее, чтобы не дать Дружинину это сделать! Потому, что тот мог что-то заподозрить – что-то, что ваш батюшка отчаянно старался скрыть, – Фёдор доверительно понизил голос и, подойдя поближе к Мишелю, произнёс совсем тихо: - В правоте этого суждения я убедился окончательно, когда нашёл вот это…
Он вынул руку из кармана, и на его широкой, потрескавшейся ладони Мишель, к своему удивлению, заметил три пули. Револьвер системы «Наган», шестизарядный. Ему после года военных действий одного взгляда было достаточно, чтобы определить.
- Откуда? – спросил он тихо, подняв взгляд на дворецкого.
- Самую первую я нашёл в деревянной панели перед аркой, что ведёт в коридор к господским спальням на втором этаже. Там узоры, знаете, такие резные, по дереву, переплетаются и извиваются меж собой – ни за что не углядел бы, если б не стал вытирать с них пыль! Её-то я, кстати, и не вытащил: это привлекло бы внимание, да и не так-то просто это сделать, роста никакого не хватит, нужна лестница. А дважды ставить лестницу и протирать уже начищенную до блеска панель я не стал – Иван Кириллович или его люди непременно заметили бы, а мне не хотелось, чтоб они поняли, что я о чём-то догадываюсь, – Фёдор перевёл дух и продолжил: - Достать я её не достал, но с неё начал свои поиски. Подумал, что раз есть одна, должны быть и другие. Я начал с коридора на втором этаже, изучил каждый угол, под предлогом генеральной уборки, но так ничего и не сыскал. Зато внизу, у лестницы… Не у этой, где мы с вами сейчас стоим, а у дальней… Ещё одна. Застряла в прямо книжном шкафу. Коридоры у нас тёмные, сами знаете, её бы в жизни никто там не увидел, если б я намеренно не искал. Третья – в стене, прямо рядом со шкафом. Четвёртая врезалась в обивку двери в кладовой. Вы знаете, там из коридора такая маленькая неказистая дверца ведёт в комнатку для слуг. Там всегда темно, так что никто ничего не заметил. И хотел бы я знать, Михал Иваныч, что всё это означает?
- Ты кому-нибудь об этом говорил? – для начала поинтересовался Мишель.
- Нет, что вы! Святой истинный крест, я был нем, как рыба! Я же всё понимаю, ваше благородие! Ясно же, для чего здесь эти двое, Георгий с Петькой. Раньше Иван Кириллович своих головорезов никогда в дом не приводил, они на конюшне оставались, если вдруг требовались для каких поручений. А теперь живут здесь хозяевами, ходят да вынюхивают! Боюсь, как раз по мою душу. Или, не дай Бог, на счёт Машеньки – она же тоже догадливая у меня, а когда её к барыне-то не пустили, так она сорвалась и накричала на них. Сказала, мол, что они нарочно Юлию Николаевну погубили…
- Ничего не бойся, Фёдор. Я позабочусь о том, чтобы никому из вас не причинили вреда. Ноги этих людей больше не будет в имении, понравится это отцу или нет! Усадьба принадлежит Волконским, так что распоряжаться в ней до приезда Алексея Николаевича буду я, как прямой наследник.
- Очень вы нас этим выручите, Михал Иваныч! – с благодарностью произнёс старый дворецкий и не сдержал вздоха облегчения. – А то совсем боязно стало, знаете ли. Юлия Николаевна нас ещё хоть как-то оберегала, а этот… Ох, то есть, простите, я хотел сказать… м-м… что батюшка ваш… ну… в общем…
- Можешь не продолжать, я и так всё прекрасно понимаю. Спесь с него мы, конечно, собьём, но вот бы ещё узнать, что произошло на самом деле? – Мишель с надеждой посмотрел на Фёдора, но у того, к сожалению, ни малейших предположений на этот счёт не нашлось.
- Святой истинный крест, не ведаю! – поклялся он, осенив себя крестным знамением. – Но одно ясно: с гибелью Юлии Николаевны связана какая-то тайна, которую Иван Кириллович очень хочет скрыть!
- Послушай, Фёдор… - Мишель на секунду замешкался, а потом решил, что хуже уж точно не сделает, и задал-таки интересующий его вопрос: - А где был отец, когда всё это случилось? Я хочу сказать: матушка ведь собиралась провести вечер с ним, романтический ужин, возобновление отношений и так далее… Они встретились тогда или нет?
- Михал Иваныч, в этом-то и самое главное! – воскликнул Фёдор весьма и весьма эмоционально. – Я ж тоже поначалу так и подумал, ну а разве по-другому можно было подумать, глядя на его поведение?! Но в том-то и соль, что Иван Кирилыч приехал уже после того, как всё случилось. Его не было целый день, как и нас.
- И кто же может это подтвердить, если матушка отпустила всех слуг до единого?
- То, что его не было в имении, не может подтвердить никто, потому что, не считая Юлии Николаевны, дом был пуст. Но кое-кто может подтвердить, что Иван Кириллович всё это время был со своей люб… со своей дамой, учительницей, в её доме на Речной улице.
- И кто же?
- Её горничная, Аглая, – послушно ответил Фёдор. - Моя племянница. Она при Алёне Александровне не первый год служит.
- Ах, вот как, – произнёс Мишель задумчиво. Разочаровало его известие о том, что отец ни при чём, или обрадовало? Трудно было сказать что-то по его лицу – не в пример сегодняшнему утру, Мишель сохранял полнейшую невозмутимость.
- Он был там целый день, с тех пор как уехал, – кивнул Иван Кириллович. – Сначала они с Арсением Ивановичем упражнялись в фехтовании на заднем дворе, целых два с половиной часа, ожидая Алёну Александровну, которая должна была вернуться к одиннадцати, но задержалась на час… Потом они все вместе обедали, потом Арсений Иванович ушёл гулять с разрешения матери, и они остались вдвоём, и уединились на втором этаже. И, м-м, пробыли там до самого вечера.
До чего всё это мерзко, подумал Мишель. «Алёна Александровна», стало быть? А Арсений Иванович, получается, её сын? Отвратительно, подумал он снова. И немного обидно, потому что лично с ним в фехтовании всегда упражнялся дядя Михаил Николаевич, а после его смерти - уже Алексей. Но отец – никогда. Вот оно как, чужие дети сделались ближе своих собственных!
Господи, что за чары навлекла на него эта женщина?!
- Хорошо, у отца алиби, но никто и не говорит, что он действовал в одиночку? – спросил Мишель у Фёдора. Вопрос был скорее риторический, но старый дворецкий, тем не менее, ответил:
- Если и так, то своих Петра и Георгия он к этому не подключал. Доподлинно известно, что они тоже были там, в доме на Речной.
- Я даже не хочу спрашивать, что они там все вместе делали! – скрыв усмешку, сказал Мишель, но дворецкий выставил руки вперёд ладонями и невесело улыбнулся.
- Нет-нет, ну что вы, я не так выразился! Иван Кирилыч, знаете, никогда не ходит без охраны, особенно в последнее время. В стране неспокойно, митинги, забастовки, революции, эсеры, покушения… Он всерьёз опасается за свою жизнь, так что эти двое всегда с ним. Они оба ждали в карете на улице. Георгий у него обычно замаскирован под кучера, а Пётр – под лакея. Я это знаю, потому что, как жаловалась моя Аглая, они приставали к ней безбожно, когда она выходила развесить бельё или покормить кошку. Так что, увы. Всё время были на виду. А от города до имения путь неблизкий, уж она бы их отсутствие заметила, ежели что. Я спрашивал, говорит, не отлучались.
- Это, тем не менее, ничего не доказывает, – огорчил его Мишель. Фёдор Юрьевич согласно кивнул и с надеждой взглянул на молодого хозяина. Мишель перехватил его взгляд и заверил: - Я этого так не оставлю, не волнуйся. Но мне нужно время, чтобы разобраться. И отец. Без него, как я понимаю, правды мы не узнаем.
- Не думаю, что он захочет откровенничать, – предупредил его Фёдор Юрьевич.
- Со мной – захочет, – с усмешкой произнёс Мишель. – В противном случае, придётся применить парочку приёмов, которым меня обучили в окопах.
Дворецкий невесело рассмеялся – кажется, впервые с тех пор, как похоронили горячо любимую хозяйку, а потом вздохнул, выражая свою безграничную скорбь по поводу сей непростой ситуации, но Мишель поспешил его успокоить. Уж если за дело взялся он, значит, всё выяснится, дайте только срок. И почему-то старый Фёдор Юрьевич ему поверил. Что-то такое было в голосе и во взгляде молодого князя, что не оставляло никаких сомнений – этот точно доведёт дело до конца! Такие, как он, слов на ветер не бросают.
И, провожая Мишеля к карете, Фёдор поймал его руку в дружеском рукопожатии и сказал проникновенно:
- Я рад, что вы вернулись, ваше благородие!
А вот Мишель был совсем не рад. Эта поездка ему ровным счётом ничего не дала, а лишь прибавила вопросов, ответов на которые по-прежнему не было. В комнату матери он так и не смог заставить себя подняться – Фёдор ничего про это не спрашивал, хотя было видно, что хочет спросить, но чувство такта победило любопытство: он прекрасно понимал, каково сейчас мальчику, потерявшему любимую мать и столкнувшемуся с таким подлым предательством собственного отца. Если бы Мишель пошёл туда, наверх, где всё напоминало о ней – не выдержал бы, право. А по нему видно было, что он не привык чувствовать себя слабым и беспомощным, война закалила его характер, без того сильный и волевой.
Напоследок Мишель спросил, сам не зная зачем, а не пропало ли чего из имения? Конечно, на фоне отцовских подвигов скорее верилось в то, что Гордеев сам способствовал убийству жены, чтобы беспрепятственно жениться на своей любовнице, нежели в то, что Юлия Николаевна могла стать жертвой банальнейшего разбойничьего нападения. Между прочим, в другой ситуации это выглядело бы вполне правдоподобно – молодая женщина осталась совсем одна в огромном доме посреди леса, до отвалу набитом ценнейшими раритетами, дорогими картинами, а также столовым золотом и серебром. Находка для грабителя, не так ли? И почему такая версия абсолютно никому не пришла в голову?
Однако стоило Мишелю спросить, как выяснилось нечто ещё более удивительное: в Большом доме действительно заметили сразу три пропажи. Бесследно исчезла фотография, некогда стоявшая на туалетном столике в хозяйской спальне, дневник Юлии Николаевны и – Адриан Кройтор, преданный слуга, неотлучно находящийся при княгине столько, сколько Мишель себя помнил.
И вот это уже было по-настоящему странно.

___________________________________