Марьин затон

Вместо эпилога


Аромат бодрящего кофе и свежеиспеченных пирогов был таким привлекательным, что отказаться от предложения незнакомца у меня не хватило сил. Да и голод давал знать о себе - все же целую ночь на ногах пришлось провести.
Вокруг что-то происходило: люди приходили и уходили, делились переживаниями о прошедшей ночи, а некоторые и вовсе рассказывали совершенно мистические истории о встрече с русалками. Но я не прислушивалась. Мне и самой было о чем подумать, и дальнейшая жизнь волновала куда больше, чем какие-то там эфемерные сокровища.

Придвинув к себе чашечку с горячим напитком, я посмотрела в окно. В монастыре меня, наверное, уже хватились. За все время моего там пребывания я не пропустила ни одной службы, да и не принято было вот так исчезать, не предупредив никого. Но все, что случилось за последние сутки, оказало слишком сильное влияние. Я не могла вернуться назад и продолжать жить так, будто ничего не изменилось. Изменилось - и, прежде всего, я сама. Разговор с матушкой вчерашним утром словно стал отправной точкой. Если бы такое было возможно, я бы подумала даже, что все это спланировано ею, дабы подвигнуть меня к определенному решению. Матушка частенько говорила, что все в нашей жизни взаимосвязано.

И я знала абсолютно точно: если не побоялась отправиться ночью на старое кладбище, вчера с сестрой теперь мне точно не страшна. А дальше… дальше посмотрим.
- Предложить вам что-то еще? - возле моего столика остановилась улыбчивая девушка.
Я улыбнулась в ответ:
- Да. Телефон. И еще хотелось бы узнать, когда отправляется ближайший теплоход. Вы сможете мне помочь?

На ней было платье из ткани прохладной. На талии схвачено поясом-лентой, стеклянные капли в петлях от воротничка до колен. По темному синему полю рассыпаны незабудки, конечно же в цвет её глаз.
Мы долго гуляли.

- Ты веришь в желанья на звезды упавшие? Если отбросить, что падают вовсе не звезды.

Теплоход глыбой льда проплывал по реке. Мы спускались к ней этим бульваром. Бульвар Любопытных Нарциссов. Вот штука. Если бы так назывались бульвары и улицы городов. Но это был бульвар им. Гагарина.
Навстречу шла женщина с сумкой, потом женщина с ребёнком, потом мужчина в кепке, потом нас обогнал скрипучий велосипед с велосипедистом.
- Давай возьмем такси?
Мы взяли. И приехали к самому дому бывшего глав врача Рябиновкой городской больницы. К дому моего отца. К моему дому. Старинный особняк, доставшийся отцу от его отца. Пустующий оплот семейственности.
Тут были открыты окна, и я усадил Анну в кресло, напротив открытых окон, в кабинете второго этажа. Слабый ветер шевелил занавески. Близился вечер. Два хрустальных фужера с легким белым вином. Она подошла, поставила свой рядом с моим на подоконник, и присела на этот подоконник, прислонившись затылком к стене, прислушавшись к звукам вечерних лугов.
Темно синее платье из прохладной ткани облизало её бедра и волнами спустилось к коленям.
Не было ни одной причины, запрещающей сделать это. Целовать её губы, прикасаясь к щеке отстраняться, позволяя ей рассмотреть что-то новое или что-то старое во мне. Её взгляд обнимал. Не было ни одной причины оставлять на месте пояс платья, а прозрачные пуговицы застегнутыми.
Тело под платьем было горячим. Спустились сумерки, а её волосы пахли рассветом.
- Ты вся наоборот, - прошептал улыбаясь, целуя краешек уха. Вздрогнула, когда руки скользнули под черное кружево белья.
- Первые звезды уже появились . Здесь они падают редко, зато блестят ярче любых сокровищ, - говорил в её душистые волосы, придерживая за талию развернул спиной к улице. Слегка откинулась, посмотрела в небо, открыв взору шею, рельефные ключицы, грудь. Изучил поцелуями, чувствуя легкую дрожь в своем теле. Нужно было неспешно, узнавая её постепенно, нужно было быть лучше того кто был раньше, чтоб она мне открылась и это бы стало границей, за которой сгорело прошлое. Каждый вздох осторожно ловить, всё так просто. Щелкнул кнопкой замка, и слетела преграда, защищавшая белую грудь. Хватило мгновенья поднять её на руки и донёсти до спальни. Посадить на край кровати и, лаская, освободить от одежды. Сопровождая поцелуями стянуть трусики, чтоб дыханьем своим вызвать в ней бурю эмоций, чтоб чувствуя прикосновения губ, она хотела больше. Утонуть в её объятиях, поддаться просящим движениям пальцев в моих волосах. Ощутить пульсирующие волны удовольствия под ее кожей. Мне хватило короткого мгновения до восхода понять, что она мне всё-таки верит. Это было важно и, когда новый день занялся, мы уснули немного иными, потерявшими то, что терять было приятно.


_________________

Она смотрела на все широко открытыми, по-детски удивленными глазами. Ей было интересно все: она хотела разобраться, как работает микроволновка, телевидение, рвалась научиться водить машину и освоить компьютер, прочитать кучу книг, посмотреть тысячи фильмов.
А мне была интересна только она.
Надо было взять отпуск, ведь предлагало же начальство, но я просто побоялся. Подумал, что если останусь дома, то не дам ей ни минуты покоя. Из постели не выпущу, рук не разомкну. Буду использовать любую поверхность, чтобы любить ее, чувствовать всем телом и душой, что моя, что не сбежит, не исчезнет.
Она чувствовала меня, понимала мой настрой, весь тот раздрай, что творился со мной. Катерина приходила ко мне на работу и давала понять, что она никуда не делась и не собирается. Мы вели себя как подростки, но это ничуть нас не смущало и не останавливало. Я позволял ей все и показал, как можно использовать наручники. Ей понравилось, а мне тем более.
Признаться, я все еще не верил, что каждый день, просыпаясь утром, вижу ее лицо, могу дотронуться рукой, губами, могу погладить рассыпанные по подушке золотые волосы. Она - озорная девчонка и мудрец, такая близкая и понятная, и в то же время та, кто навсегда останется неразгаданной тайной.
А вот о ее тайнах я не спрашивал. Знал, что они есть. За столько времени странствий сквозь эпохи и события тайн должно накопиться предостаточно, но они принадлежат ей, а я лишь хочу, что мне принадлежала она сама, не ее секреты.
У меня тоже было то, о чем я не спешил рассказывать. Когда-нибудь обязательно это сделаю. Скажу о том, каково быть зятем мэра большого города, участвовать в нечистом бизнесе, прикрывать тех, кому место за решеткой, встречаться с ними, лыбиться во всю рожу, пожимать руки, всячески демонстрировать свою лояльность и при этом испытывать отврат не только к ним, но и к самому себе. А потом приходить домой, где ждала любимая супруга, красивая, ласковая. Расчетливая. Напрочь лишенная материнского инстинкта. И упорно продолжать быть лаптем, долго верящим, что трахаю свою законную жену, потому что люблю и хочу от нее детей. Мы спали на одной кровати, как на разных полюсах, и нам обоим было одинаково холодно.
А с той, что пришла из сказки и осталась в моей жизни теперь, всегда было тепло.
Начинаю верить, что я счастливый сукин сын.

Сентябрь в Рябинове

- Екатерина-Мария, одевайся быстренько, пойдем-ка, прогуляемся, - говорю как-то вечером своей ненаглядной.
Она сидит на диване, поджав ноги в забавных носках, украшенных вышивкой в виде гроздьев рябины. Волосы заплетены в две длиннющие толстые косы, с такой прической она выглядит совсем юной, а я чувствую себя сильно озабоченным слегка извращенцем.
Красавица отводит взгляд от книги, смотрит на меня с любопытством и спрашивает, тая улыбку в уголках губ:
- Куда пойдем?
- Увидишь. И... колдунья прекрасная, исполни одно мое желание.
- Какое? - она наклоняет головку и уже не скрывает улыбки.
- Надень не джинсы, а юбку. Ту, тоже джинсовую, которая так аппетитно твой упругий задик обтягивает.
Мы выходим из дома и бредем по вечерним улицам городка. Жители уже сидят по домам после рабочего дня, навстречу попадаются только редкие прохожие, бродячие кошки да собаки.
Наступил сентябрь, но еще очень тепло, и сегодня особенно тихий, безветренный вечер. Воды реки почти неподвижны, они разгладились, как переливающийся под луной шелк.
- Узнаешь место? - спрашиваю я, заводя Катерину в безлюдный проулок.
- Неет, что-то не признаю, - отвечает она, оглядываясь по сторонам.
- Это двор за магазином, где мы встретились. Самое романтичное место на земле для меня. Сейчас здесь никого, кроме нас.
Я увлекаю Катю в тень рябин, кроны с тяжелыми гроздьями ярких ягод надежно укрывают нас у тонущей во тьме стены магазина.
- Давно хотел сделать это здесь... - бормочу я нетерпеливо. - Тогда, в трактире такой облом случился. Отчасти по моей вине. Сейчас хочу все исправить...
Я обхватываю любимое лицо ладонями, притягиваю к себе и какое-то время просто смотрю. Вокруг темно, но я вижу все, что хочу видеть - блеск таких родных уже глаз, легкий румянец на щеках, приоткрытые для меня губы. Я накрываю эти губы ртом, просовываю язык в сладкую глубину. Целую жадно, чувствуя, как мы оба заводимся все сильнее, как напрягаются и начинают дрожать от нетерпения наши тела.
Нас буквально лихорадит, когда я торопливым рывком задираю юбку Катерины, надавливаю коленом, вынуждая ее шире расставить ноги, глажу нежную кожу обнаженных бедер. Катерина не любит надевать колготки. Очень кстати, хоть я и думаю постоянно о том, чтобы она не простыла.
Позже мы обсудим вариант ношения чулок вместо колготок.
А пока я чувствую только гладкую кожу внутренней поверхности ее разведенных бедер, горячую влажность там, куда осторожно проникают мои пальцы. Я ласкаю мою колдунью, крепко прижимая ее тело к своему, и слышу, как учащается ее дыхание, как она начинает ловить ртом воздух и, кончает, прикусывает губу и сдерживая рвущийся стон.
- Выходи за меня... - произношу я. - Стань моей по всем законам и роди мне ватагу маленьких разбойников и разбойниц.

Сентябрь в Рябинове

Захлебываюсь воздухом, стараясь не закричать в голос. Прикусываю губу, ощущая слабость в ногах, будто все косточки размякли. Хорошо, что Алексей удерживает меня, крепко прижимая к своему телу. Сквозь затянувшую взор пелену всматриваюсь в такое родное уже лицо и вижу, что губы Алексея шевелятся. Слова же не сразу пробиваются к моему затуманенному сознанию.


Ребра враз словно внутрь вывернулись, так вдруг тесно стало в груди, и сердце забилось, затрепетало, будто пойманная в клетку пташка.
Я ведь уже давно потеряла надежду вновь семью обрести. Семья – это ж не только мужик рядом, это еще и деточки. А как рожать ребенка, точно зная, что увидишь его смерть? Уж на что меня бесстрашной людская молва объявила, а такого лиха я боялась. Мужика-то хоронить – сердце едва не разрывается, а тут дитя – собственная кровиночка. Да я бы разумом помутилась с горя. Привыкла я давно к мысли, что деток у меня не будет никогда. Смирилась. Свыклась. А после того, как русалки бусы мои разодрали и уничтожили проклятие, делавшее меня бессмертной, даже не успела ни разу о будущем подумать, просто радовалась, что живыми мы оба с Алексеем остались, что рядом он, что любит.
Слезы сами собой из глаз потекли, пальцы судорожно сжали мужскую рубашку. Прижалась я дрожащими губами к горячим губам своего ненаглядного и почувствовала, будто тяжесть какая-то у меня с плеч ссыпалась.
- Я троих хочу. Деточек. И чтобы первым непременно сын, - еле слышно выдохнула, словно в постыдном чем признавалась.

Пару месяцев спустя

Алексей сумел как-то выправить мне документы на имя Марии Ивановой, все же на Марью мне было привычнее откликаться. Свадьбы пышной никто из нас не хотел, потому в назначенный день мы просто тихо расписались в Рябиновском ЗАГСе. Наперекор всем нынешним традициям я не пожелала облачаться для свадебного дня в цвет савана, а надела собственными руками сшитое красное платье, украшенное вышивкой. Когда я была маленькой, всех девочек учили женским ремеслам. У меня на заимке до сих пор стояли прялка и ткацкий стан, только в последние годы в них уж надобности не было, но и прясть, и ткать, и шить, и все прочее, что может по хозяйству пригодиться, я умела. А лучшего оберега, чем своими руками прошитое по всем швам платье, и придумать нельзя.
Когда Алексей взял в руки бумагу, в которой черным по розовому было написано, что мы теперь муж и жена, он выглядел таким счастливым, словно враз сбросил с плеч десяток годков. Только в глубине его цепких глаз все равно плескалось недоверие, как будто он боялся какого-то подвоха.

Той ночью, прижимаясь к его влажному от пота телу и выгибаясь от сильного, на грани боли, удовольствия, я без конца шептала:
- Любый… Единственный… Мой… Твоя… Твоя навек…
А он так же без конца покрывал меня поцелуями и входил раз за разом сильно, глубоко, властно, словно хотел убедиться, что я не растворюсь в ночной мгле.
Не растворилась.

Утром же я задала ему вопрос, который меня давненько интересовал:
- Скажи, доблестный полицейский, а ты в рюкзак ко мне хоть раз заглядывал?
- Нет. А там что? Порох? – как-то весь подобрался Алексей.
Я звонко рассмеялась и вытащила из шкафа тот самый рюкзачок, с которым пришла в Рябинов второго августа.
- Нет, пороха тут нет. Мешочки тут заговоренные. Без моего позволения никто в руки взять не сумеет. Ты бы сумел.
С этими словами я вытащила на свет несколько мешочков из темного бархата.
- Приданое мое, считай. Не то чтоб клад, но и не безделица.
Из развязанных мешочков на стол выкатились украшения с крупными камнями старинной огранки: серьги, кольца, запястья – всего понемногу.

Когда-то мне лишь казалось, что любимая и законная едина в одном лице. Так должно быть, но у меня не сложилось. Думал, что люблю, но ошибался, а за шесть лет вообще разучился верить во всякую чушь про любовь.
И без этого всего жилось неплохо - просто и понятно. Пока не захотелось хлебнуть кофе из пластикового стаканчика.
До сих пор временами думаю, что было в том кофе что-то, отчего мне все лишь привиделось. Ночами лежу, обняв Марью, и стараюсь не думать ни о чем, только телом и душой ощущать - вот она, со мной. Только моя. Реальная.
Чтобы поверить, что такое возможно, пришлось испытать пару-тройку экзистенциальных шоков, погонять в голове тяжеленный громыхающий товарняк из вопросов, на которые нет ответов, а в итоге просто плюнуть на навязчивое желание всему найти однозначное объяснение и просто позволить себе чувствовать то, что чувствую.
Облегчение снизошло вместе с пониманием, что скучно мне отныне не будет, а покой лишь во снах останется.


- Мешочки. Заговоренные, - повторил я, тупо глядя на рассыпанные по обшарпанному кухонному столу драгоценности. - Ну чо, нормально. Будем считать это твоим приданым, не безделицей. Вот сегодня вечером и надень что-нибудь.
Я уцепил первую попавшуюся фиговину из сверкающей и переливающейся кучки, покрутил перед глазами.
- Вот хоть это. Это же висюлька какая-то, да? Ее и надень. И больше ничего. Поняла?
Потянулся к моей Марье через стол, положил руку на ее затылок и поцеловал в губы. Она подалась навстречу, издав тихий нетерпеливый полувздох-полустон, который мне дико нравилось слышать.

...На самом деле я не совсем лох и понимал, что все эти старинные побрякушки имеют огромную ценность. Но прямо сейчас в деньгах мы не нуждались, хотя и были у меня планы, требующие крупных материальных затрат. Но о том, чтобы продать все и вырученные деньги вбухать куда-то и речи быть не могло.
Справедливость виделась мне в том, что все до одной "не безделицы" должны остаться нашим детям, как семейная реликвия.
Но кое-что мы все же продали. А деньги вбухали.
Так у нас появился большой участок на берегу Волги, на котором мы потихоньку выстроили просторный дом для нас и наших детей. Свой старый дом я отремонтировал, но продавать не стал. Когда-нибудь он, возможно, пригодится кому-то из наших подросших отпрысков, а пока мы с Марьей время от времени устраивали себе выходные только на двоих в моей некогда холостяцкой берлоге с растущей у входа рябиной.
Верная примета оказалась: защитило нас чудо-дерево от всякого зла. Или мы сами научились верить, что если рядом человек, с которым сердце открыто нараспашку, а разум готов верить в невозможное, то никакое зло на свете больше не страшно.
А первым у нас родился не сын, а дочка. Бедовая девчонка с мамиными глазами. Наверное, только в тот момент, когда я взял ее на руки, почувствовал живое тепло крохотного тельца, только тогда окончательно и поверил в чудо.
Но больше мне чудес не требуется. Самые важные уже случились. Теперь надо просто жить, как в сказке.