... .

– лушай, Баюн, пойдем, может, в соседнее село заглянем?

Молодой, здоровый и довольно обросший парень лежал в стогу сена, изрядно приминая своим весом сухие травинки. Одна из них, с длинным пышным колосом на конце, торчала у него изо рта, подрагивая во время произнесения речей, за чем собеседник оного следил с лукавой готовностью. Видать, сказывалась натура воспитанника Яги все ж таки.

– Не-е-е, Михайло. – Золотистые глаза Баюна сузились, когда он повернул лицо к солнцу и глубоко вдохнул запах свежего сена, пропитавший всю округу. – Во-первых, Яга заругает, она и так думает, что я слишком много девок в округе попортил, и не видать мне тогда отвара оборотного еще долго. А во-вторых, есть там одна девица, которая уж боле не девица... и папаня у ней с топором.

- От ты плут! – удивился здоровяк. – И когда только успел?

Михайло привстал, оставив на сене ощутимо большую вмятину, и с большим удовольствием потянулся. На спине у него забугрились мышцы, а после что-то хрупнуло, и он снова довольно откинулся на свое лежбище. Его простое широкое лицо выражало крайнее блаженство – все насущные дела оказались закончены, и можно было до поры отдыхать.

Который день уже стояла жара: летняя, тягучая. Освещенные солнцем просторы благоухали клевером, сеном да пряными травами, а вся живность пряталась от полуденного зноя, кто как горазд, выползая только по вечерам и на водопой. Лишь иногда залетала по старой памяти пчела-трудяга на заливной луг, совсем недавно цветущий на этом самом месте.

– Говорят, за морем такие дела деются... – снова завел свои речи Баюн. – Королевна есть, лицом чисто звезда да месяц ясный. И говорит, будто речное журчание, а уж поет как...

Прикрыв глаза, утяжеленные дремотой, Михайло тихонько засопел, чутко прислушиваясь к тому, что творилось вокруг. Баюн-то, конечно, друг, но шутник известный. Ничего ему не стоит, к примеру, в шевелюру курчавистую соломинок понатыркать, а потом потешаться, глядючи. Да и не помешает осторожность, когда к соседям отдыхать ходишь без их ведома. Казалось ему, и прошло всего-ничего, да только что-то перестала речь охальника и сказочника местного сплошным потоком виться. Странно... Его ж не заткнешь, сердешного, как рот откроет – аки горный ручей...

– Ах вы, паразиты волосатые!

Открыв один глаз, Михайло моргнул и тотчас же споро скатился с копны. С другой стороны стога на землю смачно шлепнулся Баюн.

– Атас, валим! – проорал он уже снизу, загребая землю всеми четырьмя конечностями.

На них, потрясая вышитым рушником как оружием (а в ее руках так оно и было), наступала местная гроза – бабка Параська. Брови были нахмурены, а мощное тело вдовы кузнеца гармонично колыхалось при беге, представляя собой воистину незабываемое зрелище. Однако смотреть было некогда – Баюн бежал с подскоком, мелко семеня, почти не глядя под ноги и мягко ступая на пыльную от недостатка влаги землю. Михайло же, напротив, несся, не разбирая дороги и смотря только вперед, грозя снести все, что может встать на его пути. А что с него, медведя, взять?

– Ух, я вам! – Догонять проштрафившихся бабка не стала, остановившись аккурат возле примятой копны. – Попадетесь мне еще, ироды!

Кулак её взлетел в воздух, погрозив шалопаям, мелькавшим на горизонте двумя небольшими фигурками. Уж очень Параська славилась у местных своей тяжкой рукой, хотя и отходчива была. Вот и сейчас, вдоволь наругавшись, она взяла вилы и начала взбивать примятое сено, не обращая внимания на притаившегося неподалеку полевика[1]. Тот прятался за соседней копной, выжидая бурю и удобного момента, чтобы предложить свою помощь – а кому не хочется получить за пустяковую услугу пирожок?

– Ох, и грозная бабка... – Обхватив ствол старой березы, Баюн старался отдышаться.

Бегать в человечьем виде он не очень-то любил, но многочисленные грешки и дурная до пакостей голова не давали ногам покою.

– Это да, – пробурчал в ответ Михайло. Ему, большому и крепкому, бегать по такой жаре было еще несподручнее. – Может, сходим на реку, искупнемся?

– Тьфу на тебя. – Баюн сплюнул и постучал себя по лбу. Звон получился показательно гулкий. – Дурной ты совсем, Михайло Потапыч. Как это я, да и в реку полезу?

– Как, как... каком кверху, – беззлобно отмахнулся тот. – Хоть на бережку посидишь.

«...А там я тебя и замочу», – благоразумно умолчалось. Не одобрял Михайло этой брезгливости к водице, ой не одобрял. Вода, она ведь все грешки смывает.

До реки было недалеко, тем паче что половину пути они уже одолели, убегая от бабки Параськи. Дышалось в роще березовой легко и привольно, даже вездесущая жара была не такой сильной. Баюн отфыркивался недолго, аккурат до обещания донесть и окунуть силой – друг его терпеливостью не отличался, а уж коль в башку свою втемяшил чего, так все, дело гиблое...

– А еще сказывают, что у царя в тридевятом царстве дочка такая, что глаз не отвесть, – снова начал сказ Баюн, – ох и красавица! Волос долог, золотом сквозь гребень течет, ручки нежные, как крылья горлицы, а уж глаза-а-а...

Зажмурившись и увлекшись показом размера «глаз» в области собственной груди, рассказчик споткнулся о корень старого пня и почти рухнул носом в землю, но был бдительно подхвачен товарищем и поставлен на место.

– Ты б под нос себе глядел, а не прелести бабьи мерил, – пробасил Михайло.

– Глянь-ка, – в ответ Баюн ткнул пальцем вперед, где на невысоком обрыве сидел человек и беседовал с русалками.

Парень на бережку был рыж, как закатное солнце, и длинноволос, аки девка. Одетый в походные штаны и серую от грязи рубаху, он держал в руке резной гребень и увлеченно торговался с водяницами, попутно отмахиваясь от наглых цветастых стрекоз.

– Вот, итить. – Михайло раздосадовано понурился.

Купаться, когда в воде русалки, было небезопасно даже ему. Не поглядят, что крепкий парень, утащат на дно, и булькнуть не успеешь. А водяной им еще за это спасибо скажет да и по карасику златоперому даст.

– Эй, ты! – Углядев, что сторговался парень да гребень отдал, Баюн не утерпел да побежал к берегу, даром, что воды терпеть не мог. – В воду-то не суйся, дурачина!

Пришлось Михайле за ним топать, злобно позыркивая на русалок. Те заливисто хохотали, отплыв чуть подальше и весело брызгаясь на гостей. Бабы... хоть и с хвостами.

Вблизи пришлый оказался смазлив. Коли б не плечи широкие да стать мужицкая, за девицу вполне сошел бы: волосы сияли полымем и были собраны в косу, ресницы длинные да чернявые, очи зеленые, как топь болотная.

– Кто ж к русалкам-то лезет! – Баюн юлил возле рыжего, явно страдая от желания треснуть того по уху для пущей науки. – Утопют же!

– Да не полез бы я, – отмахнулся тот, – они мне место освободить обещали, рубаху постирать хотел.

«Как есть, дурень, – подумалось Михайле. – Еще и наивный, как дитё».

Теперь, когда возможная беда минула, он стал свободнее, здоровенной горой нависая за маленьким и юрким – по сравнению с товарищем – Баюном.

– Как освободили, так и наследили бы, – пробасил здоровяк. – Утащили бы, даже пикнуть не успел.

– Ты вообще кто таков и откуда? – Проигнорировав слова друга, выкормыш Бабы-Яги любопытно уставился на незнакомца: – Не видел я тебя в лесу волшебном, хотя чую, не чужак ты нам.

– Я к Кощею иду. – Рыжий залез в котомку, достал несколько яблок и, взяв одно себе, гостеприимно протянул остальные окружающим.

После услышанного те смотрели жальче. В волшебном лесу вообще не любили богатырей, царевичей да и просто дурноватых иже с ними, которые приходили враждовать с окрестной нечистью. Собственно, кроме нечисти тут и жителей-то не было. Даже про бабку Параську говорили, что ведьма она как есть!

– Кощей тебе зачем, болезный? – со вздохом спросил Баюн. Яблоко он взял и сразу же отдал Михайле. – Поди, биться с ним решил?

– Дела у нас. Семейные. – Рыжий начал жевать, аппетитно хрустнув яблоком.

– А к русалкам чего полез? – Здоровяк взял оба яблока в одну ладонь, решив оставить их на потом.

Пришлый пожал плечами и встал на ноги.

– Так, может, того... к Яге тебя проводить? – спросил Баюн.

Хитрец знал, что хозяйка любила эдаких путешественников, особля подтрунивать над ними да и придумывать всякие каверзы. Одному вот ковер-самолет посулила, так он дурня в болото и отнес. Другому клубок волшебный дала, чтобы в самую чащобу завел. Третьему сапоги-скороходы – тот бегал три дня кряду. Весело с Ягой, не соскучишься. А за нового такого знакомца она и сметанки могла налить...

– А ну и проводи, – легко согласился рыжий.

– Михайло, ты как? С нами? – улыбнулся Баюн от уха до уха.

– Не-е-е... я домой пойду, – отмахнулся тот. – Раз уж искупнуться не удалось.

– Отчего ж, добрый молодец, не удалось? – раздался рядом тонкий русалочий голосок. – Мы завсегда гостям радые. И тебе подсобим.

– Птьфу на вас, – отбрехался здоровяк. – Мокрохвостые.

– Сам медведь! – раздалось наперебой, а особо ретивые даже начали бросаться тиной.

Пришлось спасаться бегством, правда, в разные стороны: Яга жила почти в середке леса – туда и направился Баюн с гостем, а вот самому Михайле нужно было на опушку...

ом стоял недалеко от деревни, почти в самом лесу, скрытый за древними разлапистыми елями, чем Потапыч был очень доволен. Хотя и не ходил здесь особо никто: лес был волшебный и не очень-то жаловал пришлых, все время пытаясь приманить, заморочить и запутать путников даже без помощи местного лешего (который, надо сказать, был оченно ленив). Густой малинник, усеянный нынешним летом яркими спелыми ягодами, дурманил. Он окружал тропинку, ведущую из леса, поэтому хозяин окрестностей не спешил, наслаждаясь по дороге.

Шел он по-медвежьи тяжело, задевая разлапистые ветки кустов и сетуя на то, что не догадался подвязать их раньше. Впрочем, не сильно-то ему это мешало. Бурчал он для виду, за годы одиночества привыкнув говорить сам с собой. Да и домой не торопился больше оттого, что никто не ждал его там: домового не было, обычные коты и собаки боялись, а уж про хозяйку и говорить-то не стоило... Слишком нелюдим был медведь-оборотень Михайло Потапыч, слишком неуклюж.

– Ты пошто в малинник залез? – раздалось где-то снизу тонким писклявым голоском.

В пузо здоровяка уперся колкий прутик, потыркав чуть повыше пупка. Михайло опустил глаза, углядев бойкую девчушку в цветастом сарафанчике. Мордашка пигалицы была испачкана в малиновом соке, светлые волосики торчали в стороны, а голубые глазенки воинственно горели на худеньком личике.

– А это у нас что за пичужка? – грозно пробасил парень в ответ.

Говоря откровенно, он  сильно надеялся, что мелочь испужается и побежит домой. Не след дитяти одной по лесу волшебному шастать. А особля тыркать незнакомцев в пузо прутиком.

– Машенька я, – шмыгнула она носом. – Потерялася-а-а-а-а!

Громкое «ы-ы-ы-ы-ы-ы», совсем неожидаемое от такой крохи, разнеслось по округе. Михайло с ужасом поглядел на малявку и сделал шаг назад.

– Ты куда? – тут же перестала кричать она. – Бросить меня вздумал?

Молча покачав головой, здоровяк впал в задумчивость. Ребятенок в волшебном лесу мог пропасть запросто: закрутит нечисть, заведет, чтоб потешиться, да и кинет в чащобе. А уж если зверей лютых встретит... У страха глаза, как известно, велики. Забыл Потапыч, что детей нечисть не трогает, жалеет. Да и про то, что сам же зверей диких от дома своего распугал, когда в шкуре медвежьей бегал, забыл. Зато решил от греха подальше девчушку из лесу подобрать да родным вернуть.

– Ты откуда такая взялась? – присев рядом на корточки, спросил Михайло.

– Ты чего, дядюшка, – мелочь широко открыла глазенки, – от мамы же!

– А мама где? – не отступил тот.

– Дома осталась, – вздохнула девочка.

Парень почесал макушку, надеясь найти улизнувшие разом мысли.

– Так ты что тут, одна?

– Да нет же, – отмахнулась кроха. – Бабуля где-то тут была. Ты ее не видел, а дядь?

Михайло снова почесал макушку. В старушку верилось с трудом. Ну кто в здравом уме в лес волшебный пойдет? Даже хоть и не в лес, а даже и к опушке. Все ж окрестные знают, что он, Михайло Потапыч, Медвежий Сын – тут хозяин. Видать, манит[2] Машенька, убежала со двора, да и пошла гулять в дали заповедные.

– Дядь? – Малявка выкинула прутик и уже теребила холщовый рукав Потапыча.

– Разберемся, – пообещал Михайло. – Как бабку-то звать?

ак ни крути, а бабку Параську он знал только одну. Ту самую, которая не так давно гоняла их с Баюном и грозилась огреть чем потяжелее. В то, что Машенька и эта... личность – родственницы, верилось легко. Особенно когда пигалица разбила несколько тарелок, сперла и умудрилась разжевать очень старый (дареный на долгую память) сладкий пряник и покусилась на жбан с липовым медом с его личной пасеки. После выковыривания из старой скатерти красных продольных ниток – видать, яркие они были, да приглянулись ребятенку,  – Михайло понял – медлить больше нельзя. Следовало срочно ворочать мелкое чудовище домой, спасая свою собственную хату. И... уж не специально ли потеряли енту разрушительницу? Может, это месть такая, изощренная?

Сомнения в том, что бабка Параська заслала бы свою внучку диверсанткой, почему-то в голову не закрались. Да и откуда бы им там появиться, если в тот самый момент Машенька начала громить стопку одеял, летом за ненадобностью сложенных на печь поверх глиняных горшков?

– Ты куда полезла, монстра?! – Михайло подхватил девчушку, поставив ее на дощатый пол.

Что значит чужеземное слово, он не знал, но, услышав то давным-давно, прочно укрепил в своем лексиконе. «Нешта страшное!» – как охарактеризовал его значение Баюн – вполне себе походило на Машеньку. Впрочем, на бабку ее, Параську, оно походило тоже.

– Котейка там у тебя! – ткнула она пальцем.

– Какой-такой котейка?! – Морда Потапыча выразила искреннее удивление, а шея непроизвольно вытянулась вперед в попытке рассмотреть, что девочка имеет в виду.

– Так вот же! – Маша снова с завидной скоростью залезла наверх и тут же высунулась назад, выставив пятую точку.

Бровь Михайлы приподнялась, когда он углядел: гостья крепко держала за заднюю лапку серого полосатого котеныша, каких было полно в деревне. Зверенок выпучил зенки[3], но стойко молчал, аки бессловесный.

– Этот приблуд откудова? – Веко медвежьего сына надсадно дергалось. Не ожидал он все же таких гостей.

– Ну, шо ж... Таки мяу? – басисто произнес полосатый.

Домовых Михайло не то чтоб не любил... скорее уж они не любили его сами. А кому понравится, когда хозяин мало того что шерстью обрастает, так еще и неповоротлив? Вот и получилось, что двое его домоправителей ушли сами, а третьего пришлось прогнать: странный тот оказался. Все норовил убрать то, что, по его мнению, лежит неверно. Даже самого медведя как-то помыть решил! Из-за чего-то половой щеткой. За дело енто был бит и из избы выдворен, а Михайло домовых решил не брать, решив, что с хозяйством и сам управится. Теперь же удивлению его не было предела.

– Ой, котейка говорит! – обрадовалась Машенька и почему-то подергала серого за лапу еще раз.

– Таки шо ви меня дергаете? – возмутился тот.

«Дурдом», – подумал Потапыч. Но вслух сказал иное:

– Ты кто и что в хате моей делаешь?

– Ой, таки вы не знаете, – отмахнулся тот. – Из деревни я, домовой, пришел! Такие корни! Такая родословная!

– Звать как? – перебил Михайло, забирая котенка у девчушки и водворяя его на пол.

– Изя. – Судя по морде, тот был доволен. 

– Пшел вон, Изя, – грозно заявил медведь.

– И снова гонют! – Зверенок патетично бросился на половик и зарыдал. – Из дома прогнали, хламиду изорвали, последнюю мацу поели... даже на печи у народа волшебственного пристанища мне не-е-ет!

– Вот откудова ты такой умный? – Потапыч по природе своей знал, что коты не плачут, но домового все ж таки было жаль.

– С еврейского подворья.

ечерело и заметно холодало. Густые кроны дубов и берез шелестели в такт порывам легкого ветерка, появившегося совсем недавно. Медведь, пыхтя, тащил на загривке девочку Машу и огромный, даже по его меркам, короб с пирожками, напеченными домовым. Бурая шерсть переливалась на солнце, чуткий мокрый нос ходил ходуном, а здоровенные, как колоды, ноги ладно топали по лесной тропке. Оборотился он не просто так. Надежда, хотя и слабая, была на то, что бить его в образе медведя Параська не посмеет. Ну и пирожки от Изи для задабривания, конечно – шельмец на удивление хорошо готовил, как оказалось. А Машенька просто счастлива была поехать на медведе – вот и хорошо для такой непоседы-то.

– Кушать хочется, дяденька! – только недавно занятая разглядыванием окрестных кустов девчушка уже снова дергала его за холку.

– Возьми пирожок, – вздохнул Потапыч.

Вернул себе голос он еще в начале пути, когда Машенька решила, что, раз медведь молчит, то делать с ним можно все, что угодно. После грозного вскрика девчушка успокоилась. Правда, ненадолго. Через какое-то время Машенька снова принялась выщипывать волосы на его загривке, но хотя бы не пыталась выковырять медведю глаз.

– Пирожок с капустой, – оповестила она, – а я хотела с грибами.

– Ешь с капустой, – пробурчал Михайло в ответ. – Вкусные пирожки-то.

– Я не хочу-у-у...

Сбоку что-то смачно шлепнулось в кусты. Медведь вздохнул – Маша снова принялась выщипывать шерсть на его загривке – но покорно пошел дальше. На этот раз ему повезло. После десятиминутной прогулки по тропке между деревьями показался просвет, и они наконец вышли на огромный светлый двор, посредине которого высился деревянный терем. Михайло внимательно оглядел строение, заметив резных петушков на острых концах крыши, и согласно фыркнул. Они были на месте.

– Ой, Машенька!

Обернувшись на вскрик, Потапыч обмер. На него с разбегу неслась молодка[4], красивая да наливная, как летняя малинка. Светлые волосы ее, убранные под полотняный с вышивкой платок, растрепались, а лицо раскраснелось, но это даже красило деву. А глаза... никогда не видал он таких глаз, синих-синих, словно утрешнее небо.

– Куда ты убежала, непоседа? Вот придет бабушка, получишь ты от нее на орехи!

Подхватив Машеньку с широкой спины, молодая хозяйка прижала девочку к себе. Да так сильно, что медведь подумал – у постреленка кости хрупнут.

– Ну что ты, мамочка, меня дядя нашел. – Тоненькие ребетячьи ножки болтались в воздухе в такт покачиваниям. – В малиннике!

– Ты лучше расскажи, как дяде в пузо прутиком тыркала, – поддакнул он.

– А жаловаться нехорошо! – показала язык егоза.

ерерыв весь короб, Михайло сплюнул. Он же точно помнил, как клал запасную одежу! Может, завалилась куда? Аль не заметил? Реакция хозяйки оказалась странной. Не испугалась его совершенно, хотя и видно было – не видала она оборотней. А уж как заговорил, так подумал, что убежит его малинка с Машей на руках, только ее и видели. Ан нет, заговорила приветливо, в дом пригласила. Да так, что и отнекиваться неудобно. Мысли его еще немного побродили на знакомстве с женщиной, а потом четко вспомнился момент с пирожками, когда Машенька выбросила в кусты... что-то. Принятое им за недоеденный пирожок.

Попомнив бесов, наверняка родственников своей новой маленькой знакомки, Михайло вывалил пирожки в короб и обкрутился вышитым рушником. На причинном месте оказался ярко-красный петух, но как он ни крутил, все оказывалось охально и прикрывало срам едва-едва. Но не в короб же лезть, в самом деле. Тяжко вздохнув, Потапыч вылез из кустов, таща за собой ношу. А что было делать-то?

– Я тут этого... – пробормотал он.

– Оборотень! – с восхищением выдохнула дева. – Живой! Настоящий!

– Угу.

– Матушка говорила, что тут можно встретить! – Глаза у молодки горели не хуже, чем у ее дочки.

«Эдак еще оторвет чего на память, – подумалось Михайле. – А может, и нет»...

– Меня Златой зовут. – Тут она неожиданно поклонилась в пояс. – Спасибо, что Машеньку возвернули, вот только... маменька ругаться будет. Может, я вам штаны какие сыщу? Чтобы не так... видать было?

Поглядев, куда тычет женский пальчик, Михайло густо покраснел.

– Сыщите, сделайте милость...

Вернулась Злата быстро, всего через несколько минут, принеся ему штаны и вышитую огненными цветками рубашку, одолженные у хозяина. В тех же кустах Михайло переоделся – одежа была ему тесновата и длинновата, ну уж как есть. Вот теперь и не зазорно было ответить на приглашение, да и побаловать себя запаренными целебными травами. Странное дело, он, известный бобыль и бирюк, был рад оказаться тут, в гостях. Да и чувствовал себя на редкость легко и спокойно.

– Мяты я заварила, – предложила хозяйка, – с пирожками будет вкусно.

– Благодарствую, – кивнул Михайло.

Как-то незаметно они разговорились. Муж Златы утоп в паводке весной, когда спасал корову. Глупая смерть, страшная. Родственники его почти сразу отобрали все – сына-то не было, только дочка, кто хозяйство смотреть будет? Долго плакала она, но делать нечего – подалась обратно к матушке. Та приняла приветливо и позвала на лето к себе, помогать. Хата в селе все равно пустует, пока Прасковья Никитична на хозяйство к другим людям перебралась. А так хоть денег она, Злата, заработает, чтобы осенью скотины да хлеба в новый дом купить.

Сидящий в парах духмяного мятного отвара с одним из тех самых пирожков в руке Михайло внимательно слушал рассказ. Он не услышал, как тихо пришла Параська, бродившая в окрестностях в поисках своей внучки, а потом заботливо направленная домой лешим, который видел медведя, везущего девчушку. Не заметил и как Машеньку, уставшую от собственных приключений и давно клевавшую носом, сморило сном. Он внимал женщине, сидящей напротив, сочувствуя ее судьбе и дивясь силе. И только когда совсем уже стемнело, мужик встрепенулся.

– Пора бы мне и честь знать.

Уходить не хотелось, но приличия, хоть какие, блюсти следовало. Даром что в лесу. Хозяин, на которого работали и Параська, и ее дочь, человек женатый да справедливый. Да и хозяйка ему под стать. Оженит, и глазом не моргнешь! Только мысль эта не пугала, вот что странно. Понравилась Михайле вдовая Злата.

– Ой, – всплеснула она руками, – так ведь поздно-то! А я-то заговорила вас!

– Ничего, мне в лесу ходить страха нет, – успокоил Потапыч. – Можно, я завтра приду?

– Приходите, коль не шутите, – улыбнулась Злата. – Я буду ждать.

вадьбу сыграли первым осенним месяцем, пригласив всю округу – даже нахлебники из деревни, всегда обходившие медведя стороной, сбежались. Еще бы, на дармовщинку-то... В этот день Машенька особенно старалась вести себя хорошо. Она всего-то пообгрызла каравай по самому краешку, обстригла хвост Изе и напоила Баюна валерьянкой.

– Он взял в дом монстру! – доверительно прошептал кот Бабы-Яги Финисту – Ясну соколу.

Впрочем, для торжества Баюн был-таки превращен в человека. Однако от валерьяновой настойки захмелел и, икая, осмелился высказать мнение о падчерице друга.

– А жинка что ж? – полюбопытствовал в ответ Финист.

– Хороша-а-а... – закивал Баюн. – Только мне жить охота. Михайло сказал, что хоть и друг, но ежели заметит, как хвостом верчу – враз пообдирает. А как же мне быть, ежели он сам вертится?!

– Да-а-а... – в тон ему затянул Сокол, – медведь у нас серьезный. И так шуток не понимал, а теперь уж, как любовь у него, так и вовсе...

– И где вот они таких баб находят, а? – горестно засопел кот.

– Судьба, видать, – пожал Финист плечами. – Рыжий-то твой, вишь, Василису у Кощея захапал-таки.

– Иван умный, – кивнул Баюн, – не гляди, что дурак.

Они посидели немного, дружно хрупая огурцами и думая про свое. Баюн – про молоденькую ведьму в соседней деревне, а Финист про царевну, встреченную давеча в саду. Ни один не хотел признавать свою заинтересованность.

– Слушай, а чем это паленым пахнет? – вдруг насторожился Баюн.

В воздухе стремительно распространялась вонь, будто где поблизости смолили курицу. Друзья переглянулись. Кот-оборотень даже на мгновение перестал икать. Оба знали, что это обозначает, но все еще надеялись...

– Машенька, дитятко, ты где? – разнесся по округе крик бабки Параськи.

А в углу мирно догорал птичий хвост, еще утром бывший шкурой Финиста – Ясна  сокола...

 автор Russet