|
Глава первая. Рабочая.
Поддавшись порыву, я приложила пальчик к окну. От жара человеческого тела на стекле начало проглядывать маленькое круглое окошко, все сильнее и сильнее тянувшее живительное тепло из замерзающего кончика. Задумчиво соскребая иней со стекла, я подавляла в себе желание прижаться носом к уже начавшему затягиваться пленкой льда кругу. Не обращая внимания на сидевших рядом и недоумевающих невыспавшихся людей, я прижала руку к окну, отогревая его, лаская одним пальцем, шепча странные, волнующие слова. Отдернув вконец окоченевшую конечность, я заметила, что чуть было не проехала свою остановку. Выбравшись наружу и тряхнув темными волосами, тут же рассыпавшимися по светлому вороту, я немного подышала ртом, выпуская на волю пар. И побежала. До ближайшей огромной лужи, так тщательно обработанной ювелирной работой мороза, что в нее можно было смотреться, как в зеркало. Шпильки угрожающе затрещали, пытаясь вспахать ледяное поле и зацепиться за малейшую возможность, но не тут-то было. В этом бою выжили лишь они, моим колготкам и коленкам повезло гораздо меньше. Окончательно озверев, я ворвалась в свою лабораторию, стянула с себя ужасающего вида синтетический продукт, швырнула в угол сапоги, натянула бабушкин шерстяной кардиган и огромные белые тапки из овчины, в которые переобувалась, когда задерживалась допоздна, закрутила волосы в узел и заткнула туда карандаш. Карандаш угрожающе нацелился на любого недоброжелателя своим отточенным кончиком. О, Боже, мне ведь сегодня нужно подменить Семена Аркадьевича. Совсем забыла! Как же я в таком виде? Эх, где наша не пропадала...
– Скальпель! Тампон! Отсос! Заряжайте дефибриллятор! – Тимур, вы не выспались сегодня? – я смотрела на студента, препарирующего лягушку поверх очков самым своим строгим взглядом. Если такой вообще возможен у человека, достаточно ярко помнящего свои студенческие годы. – Простите, Стефания Максимовна, этого больше не повторится, – понурив голову, ответил мальчишка. Я нахмурилась. Вломясь в аудиторию в нелепейшем виде, с паром из ушей, я не услышала ни одного сдавленного хрипа или смешка за спиной. Студенты, словно выдрессированные, встали, поздоровались и уселись на места. Это никак не походило на мое студенчество. Я уже приготовилась держать оборону волне смеха, сметающей все на своем пути и выговаривать строгим голосом нарушителям дисциплины. Видимо, тут постарались до меня. Некоторое время тишина и общая поглощенность работой меня устраивали, пока я не стала нервничать и оглядываться в поисках подвоха. Но все было спокойно. Слишком. Невозможно. Пугающе. И мне это не нравилось. Семен Аркадьевич не преподавал у меня, но работать под его началом было безумно приятно. Строгий, требовательный, не терпящий промахов, ошибок и неподготовленности, он, безусловно, был злейшим врагом студента. Но настолько? Чтобы аудитория из двадцати человек, пышущая здоровьем и рвущимися наружу гормонами сидела в полнейшей тишине вот уже почти час? Ни шепота, ни жаркого обсуждения процесса, только работа над заданием. – Тимур, подойдите ко мне, если вам не сложно, – я, как можно естественнее, откинулась на спинку стула, который тут же зашатался и угрожающе заскрипел. Студенты молчали. Тимур Меньшиков робко двинулся в сторону преподавательского стола. – Скажите, Тимур, вы пытаетесь изучить строение организма земноводных или способы реанимации этих организмов, преследуя честолюбивые и, – прищурилась я, – Отчаянно корыстные цели? Голова Меньшикова дернулась, и он с удивлением посмотрел мне в глаза. – Простите?... – Прощу, – охотно перебила его я, качаясь на задних ножках стула, – Если возьмете в долю. Скрип стула становился все более грозным. А сверкать посиневшими от холода голыми коленками мне не хотелось, и я выпрямилась. Тоже самое проделал студент. Он вытянулся по струнке и огонек, уже было зажегшийся и заплясавший чертиками в глазах, погас. Я поджала губы. Тимур тоже. Я вскинула бровь, но на это он не отважился. Что происходит, черт возьми? Вздохнув, я отпустила замершего у стола в позе мученика юношу, слишком резко откинулась на спинку стула... и таки свалилась. В воздухе сверкнули белые тапки, карандаш, не выдержавший соприкосновения с твердой поверхностью, отпустил на волю волосы, тут же рассыпавшиеся по лицу и заслонившие обзор, очки отлетели в сторону, а я сама привычно разлеглась на жестком полу, стараясь не застонать от боли. Чьи-то сильные руки обхватили меня и стали медленно поворачивать. Тимур склонился ко мне, осторожно убирая волосы с лица, я зажмурилась. Закусив губу, я долго не открывала глаза и собиралась с духом. А когда открыла, то вперилась в потрясенный взгляд едва сдерживающего смех Меньшикова. – Все нормально, спасибо, Тимур, – пробурчала я. Он помог мне подняться и смотрел на меня, пока я пыталась угнездиться на краешке стола. – Что? – чувствуя, что могу сорваться от неловкости, я предпочла выражаться наиболее облегченными стилистически предложениями. – Боюсь, что вы потратите свою часть на медицинскую страховку, – заявил наглец и отправился к своему рабочему месту. Аудитория хихикала. Не выдержав, я рассмеялась и покачала головой. – За подобные открытия дают гораздо больше, чем стоит страховка. И мы постараемся выиграть грант, – я дохромала до свободного стула и потянула его к преподавательскому столу. Тут же вскочили несколько студентов и отобрали у меня мебель, мигом водрузив ее на нужное место. Проверить задние ножки на крепость они не решились. – Стефания Максимовна, а как долго вы будете замещать Семена Аркадьевича? – спросила рыжая, встрепанная девочка с левого ряда. – Смею вас обрадовать, что через два дня Семен Аркадьевич уже должен вернуться с симпозиума, – поморщившись от боли в бедре, сказала я. Тишина. Я обводила взглядом замолкших будущих гениев и не вполне понимала, чем опять заставила их замкнуться. Меньшиков не заставил себя ждать. – А есть вероятность, что он задержится? Я покачала головой. – Не переживайте, уже к следующему вашему занятию Семен Аркадьевич будет здесь. – Так оно ведь на Рождество. – Тимур, в нашей стране отмечают Рождество немного позже, поэтому занятия будут, и проведет их Семен Аркадьевич. – А когда вы отмечаете Рождество? – спросила рыженькая Оля, а студенты вновь затаили дыхание. – Когда в мою дверь стучатся колядующие каждые три минуты и не дают спокойно выпить шампанского, – осторожно подвинувшись на стуле, ответила я. И мы синхронно вздрогнули от звонка.
Попрощавшись со своими временными учениками, которые не вскакивали с места и не засовывали вещи в сумки, я старалась максимально незаметно добраться до лаборатории. Проклиная на чем свет стоит и симпозиум, и свое идиотское желание разрядить атмосферу среди студентов, и лужу, которая не успела высохнуть до наступления морозов, я замешкалась возле поворота в лабораторный корпус, стараясь удержать папки с заметками и кучу Соросовских журналов, и замерла, услышав голос Меньшикова. – У нее глаза зеленые, представляете? И она не намного старше нас, совсем молоденькая. И такие глаза удивительные, как молодые листочки весной. – Тимур, когда ты успел стать романтиком? – подколол его Ванька Сторожевой, оболдуй и, по всей видимости, лучший друг, поскольку Семен Аркадьевич часто начинал загадочно улыбаться, когда другие преподаватели жаловались на эту парочку. – Да не романтика это, просто совсем она не сумасшедшая и не старая дева, которая бродит, как призрак по коридорам университета и не замечает ничего вокруг и тут же побежит жаловаться ректору, требуя отчисления не понравившегося ей студента, – Тимур немного помолчал, – Просто она любит то, чем занимается и старается все свое время посвящать этому. – Когда это ты успел столько про нее узнать? – продолжал смеяться Ванька вместе с другими ребятами, – Наверное, рассмотрел все в то мгновение, когда глаза ваши встретились. Я даже представляла, как Сторожевой сейчас закатывает глаза и улыбается. Издевательски и по-юношески жестоко. Когда кто-то уже начал понимать, что есть на свете прекрасное, а ты еще нет. И тебе настолько противно и смешно от этого, что хочется уколоть побольнее того человека, даже если он твой самый лучший друг и соратник. Чтобы увидеть, что тот сомневается и старается вернуться к привычному ходу вещей, когда девочек смешно было таскать за косички или спаивать пивом в популярном кабаке. А не восторгаться ими в присутствии друзей. И уж, не дай Бог, ни в коем случае не вставать на их сторону. Мне даже стало жаль Меньшикова. А он... – Дурак ты, Ванька, вы все сидели там и боялись шевельнуться, а она нормальная, живая, да она вчера только со студенческой скамьи, – бросился на мою защиту верный рыцарь. Только силы не рассчитал. Поскольку противников было больше, те просто вновь залились смехом и махнули рукой на его размышления.
Выглянув, ощущая себя идиоткой, я удостоверилась, что ребята ушли, и пошла в свою лабораторию. Маленький мир, принадлежащий только мне. И вход туда был по пропускам.
А вечером была метель. Воздух стал белым от кружащегося снега и кусал мягкие щеки. Я бежала домой в шерстяных колготках Антонины Марковны, секретаря декана биологического факультета, стараясь вспомнить место, где так гостеприимно ждала меня ледяная знакомая и не опоздать на маршрутку, поскольку перспектива танцующего в ожидании редко ходящего в непогоду транспорта снеговика совсем мне не улыбалась. Свет фар спешащих домой машин едва пробивался сквозь плотную стену снега, обрушившегося на город, который моментально замер. Стало совсем мало вечно бегущих людей, почти не слышно ревущего потока транспорта, тишина, стоявшая вокруг, казалось нереальной. Волшебной. Сказка наступала на пятки и дышала в затылок, отогревая своим существованием заледеневшие руки. Я подняла голову к небу, чтобы убедиться, что звезд все-таки нет, и они не мерцают загадочно и маня к своему призрачному свету. Снег тут же залепил мне глаза и попал за шиворот. Я зашипела и затрясла головой, притормозив ненадолго, чтобы вернуть себе возможность видеть, куда иду. Бросив, в конце концов, сумку с бумагами на землю, я стала смахивать снег руками. И слишком поздно услышала: – Берегись! Мы покатились по мягкому снегу, устилавшему землю, но не делавшему это занятие более приятным. Волосы отяжелели от налипшего на них белого недруга и весьма ощутимо били по щекам. Всякий раз, как я оказывалась на спине, снег летел мне в глаза, руки, окоченевшие без перчаток, вцепились во что-то очень большое и красное, постоянно наваливающееся на меня. Наконец, мы затормозили. Я внизу. Сверху очень тяжелое, сопящее и чертыхающееся нечто. Никак не желающее слезать. – Простите, я вам не мешаю? – недовольно осведомилась я, пытаясь вложить в интонацию всю степень моего раздражения, но получился лишь сдавленный писк. – Простите меня, пожалуйста, но я не могу встать, – голос был очень приятным, но невероятно ненавистным мне в этот момент. – Ну и как это понимать? Я бы вызвала скорую, да занята немного. Могла бы и сама помощь оказать, но как-то мне не с руки, – этот день решил меня добить. Окончательно и бесповоротно. Сопение прекратилось, но мужчина принялся ерзать на мне, что устраивало меня еще меньше. Наконец, он сполз по моим ногам, постоянно утыкаясь в меня носом, от чего я краснела и бледнела, то от ярости, то от смущения, и встал передо мной на колени. Приподнявшись на локтях, я оценила картину. – Не стоит. Вы уже извинялись, так что часть с коленопреклонным покаянием можем опустить, – сдаваться я не собиралась ни в коем случае. Вне стен университета, я уже не та замкнутая и придурковатая зубрилка. Самая противная часть меня вырывалась на свободу прямо на проходной. Конечно, не с той силой, которую имела в раннем юношестве, но от этого не менее разрушительная. Смутные очертания чего-то большого и почему-то мягкого вырисовывались в свете фонаря, который падал прямо на него, и я никак не могла разглядеть, кто же это такой. – Ну знаете... Я просто не могу подняться на ноги, а не вымаливаю ваше прощение, – с непонятным мне упреком заявило оно. Странно, я думала, что пострадавшая сторона как раз я. Кряхтя самым неподобающим образом, я кое-как поднялась на ноги и подошла поближе к... Деду Морозу. А в свете фонаря тускло сверкнули коньки на его ногах. – Дедушка? – издевательски протянула я, – А что так рано? Двадцать третье декабря – слишком даже для католиков. – Прекратите ерничать, молодым девушкам это не идет, – оборвал меня бородатый фигурист, – У меня есть здесь дела. – В студенческом городке? – уточнила я, – В костюме Деда Мороза? – Да, – буркнул Дед Мороз, и порыв ветра бросил мне в глаза пригоршню снега. А когда я проморгалась, то его уже не было.
Глава вторая. Ответственная.
Я вошла в квартиру и щелкнула выключателем. Все болело, ничего не помогало. Стащив с себя дубленку и шмурыгнув носом, я поплелась в спальню. Стянула там колготки и отнесла их в мусорку. Антонине Марковне я куплю новые. Заодно и поздравлю. А потом босая, в свитере по колено я пошла на кухню и, не включая свет, полезла в холодильник. Есть у меня такая привычка – закупать продукты на праздник заранее. В холодильнике жалостливо жалась к ананасу бутылка шампанского, из-за пузатой головки сыра выглядывала банка икры. Нехитрое меню для празднования одиночества. Я достала пакет молока и налила его в высокий стакан, но пить не стала. Просто оставила на столе. И подошла к окну. Прижалась носом к холодному стеклу, которое тут же принялось запотевать от горячего дыхания. Внизу на ярко освещенном катке кипела жизнь. Парочки кружились и падали, смеялись и перекрикивали друг друга, среди всей кутерьмы несколько ребят пытались профессионально взмахнуть клюшками, но шайба, постоянно попадавшая под ноги разрумянившихся девчонок, не хотела вступать в игру, а жила своей собственной жизнью. Жизнью праздника и гомона, восторга и постоянного ожидания чуда. А снег так и рвался из-под конька салютом в честь этой бурлящей жизни, молодости и красоты. Как часто человек задумывается, что есть наша жизнь? Рулетка? Может быть, игра? Летят ли бабочки на огонь или просто не видят полыхающего света? Сколько раз в жизни можно встретить настоящее, большое и при этом не уйти от него, не отвернуться, не остановиться прикурить в сторонке? Моргая подпаленными ресницами пропустить ночной повтор любимого кино, которое показывают один раз в год. Или просто смотреть с высоты на другую, чужую жизнь. И не знать, там ли твое место. Жизнь – это большая лотерея, где или все или ничего. Игрой в наперстки не обмануть судьбу, не вытянуть туза из рукава и даже не заручиться поддержкой пиковой дамы. Нужно жить. Крутиться в вихре разноцветных встреч, собирать обрывки мгновений, чтобы однажды не пройти мимо, не сесть на поезд в другой конец, не собирать окурки между шпал.
Одинокая адмиральская дочка жила в квартире в центре огромного города, с камином и высокими потолками, с цветами в углах комнат и пустыми подоконниками, на которых летом так любила сидеть и встречать рассвет. Маковый, красный. Но сломано крыло и не взлететь, не встретить первый лучик, не умыться росой, не упасть на холодную с ночи землю и не согреть ее своим теплом, забирая живительную силу до капельки. Просто жить. Просто быть. Подставить солнцу лицо. Пусть жжет. Дребезжание телефона выдернуло меня из оцепенения. Кончик носа уже посинел, и щеки стало покалывать. Вздохнув, я побрела на звон. – Але, Стефания? Это Семен Аркадьевич. Стефания, тут такие разговоры, тут такое происходит... А ты там как? Студенты себя хорошо вели, не обидели тебя? – профессор перескакивал с темы на тему, как воробышек. – Даже слишком, просто фантастика, – готовясь к чему-то непонятному, ответила я. – Я тебя очень прошу, пожалуйста, еще одно занятие, потом у них новогодние каникулы, ну, никак я не могу все бросить и уехать. Это находка века, это..., – захлебывался на том конце провода Семен Аркадьевич. А я закрыла глаза и не знала радоваться мне или кричать от ужаса. – Стефания, ну что ты молчишь? Они тебя все-таки обидели. Что наговорили? Кто? Меньшиков? – Нет-нет, Семен Аркадьевич, ребята молодцы, я проведу занятие, только... вы уж возвращайтесь к экзаменам. – Спасибо тебе большое, я обязательно, – сбавлял темп голос профессора. Тревожно застучали молоточки в висках, но отказать было невозможно. Это безграничное уважение, эта седина в висках, эта отеческая интонация. – Семен Аркадьевич, вы не переживайте, оставайтесь сколько нужно, я справлюсь, – сказала я в трубку, – Возвращайтесь и с наступающими праздниками вас. Еще минут пять я слушала восторженные отзывы и восхваления местных достопримечательностей, краткий экскурс в историю возникновения микроскопа и напутственные пожелания. Попрощались сумбурно.
Через два дня я стояла перед запертой изнутри дверью своей лаборатории и готовилась к занятию. Точнее, к походу на это занятие. Взглянув на часы и поняв, что больше оттягивать нельзя, я щелкнула задвижкой и вышла в коридор, щедро освещенный лучами зимнего солнца, отражающимися от яркого снега и заливающими огромные окна университета. В этот раз любимые шпильки, строгая юбка до колен и водолазка по размеру. И желание провалиться сквозь толстые плиты университетского пола. Ну надо же! Звание местной помешанной вновь принадлежит мне. Только теперь в ином ракурсе. Помедлив перед аудиторией, я толкнула дверь и вошла. Студенты, что-то оживленно обсуждавшие, сначала замолчали, а потом... – Здравствуйте, Семен Аркадьевич! Поездка пошла вам на пользу, выглядите вы замечательно. – Прекратите ерничать, Меньшиков, – сказала я и поморщилась, вспомнив эту фразу в другом исполнении. – Простите его, Стефания Максимовна, он с недавних пор не в себе, – захохотал с последнего ряда Сторожевой, а вместе с ним захихикала мужская половина аудитории. Меньшиков не стал им отвечать, просто пожал плечами, и тихо сказал: – Здравствуйте. Хорошо, что вы снова пришли к нам. Я немного постояла, облокотившись о стол, обводила взглядом уже практически взрослых людей, которые сделали в жизни выбор. Девчонок, чей взгляд, не утративший мечтательности, уже приобрел оттенок понимания. Мальчишек, которые все еще принимают жизнь за игру. Все они ждали от меня чего-то взрослого, мудрого, пусть придуманного не мной, но неизвестного. Я села за стол и открыла свою папку. – О чем бы нам сегодня поговорить? – спросила я зашуршавший народ, – Может, есть какие-то вопросы о предстоящем экзамене? Конечно, принимать его буду не я, но теорию разобрать могу. Некоторое время сыпались вопросы, на которые студенты сами же и отвечали. Семен Аркадьевич прекрасный педагог, все его ученики знали предмет практически наизусть. Тепло попрощавшись с любопытными ребятами, я вновь отправилась к себе.
– Да-да, войдите, – я оторвалась от микроскопа и потерла глаз, вокруг которого образовался красный кружок. Голова Меньшикова нерешительно выглянула из двери. – Извините, – весьма облегченно сказал он, – я к вам по делу. – Я слушаю, Тимур, – глаз немилосердно чесался, и я прекрасно представляла, что он сейчас видит. Я вглядывалась в микроскоп до посинения, и отпечаток окуляра отчетливо ощущался. Меньшиков поднял брови и отвел взгляд. – Смелее, – поощрила я его. – Понимаете, скоро уже диплом, то есть не очень скоро, но задумываться об этом пора, – Тимур с надеждой взглянул на меня серыми глазами, – Я бы хотел спросить... вы не возьмете меня? В смысле, я бы хотел у вас писать дипломную работу. – Тимур, видите ли, я не преподаватель и не имею права брать руководство над студентами, простите, но я уверена, что Семен Аркадьевич будет рад работать с вами. – Но... я не мог бы обсуждать с вами свою работу, спрашивать совета? – он выглядел таким юным в этот момент. – Конечно я всегда помогу вам, но будет правильно, если вы будете обсуждать возникающие по ходу написания диплома вопросы со своим руководителем, - я улыбнулась ему, – Что-то еще, Тимур? – Да, – выпалил он. – Что? – Ничего. Меньшиков вышел, а я еще немного посидела, глядя на дверь. Потом потерла глаз, помассировала виски и вновь прижалась к окуляру. Сегодня хотелось уйти домой пораньше. Пораньше – это до того, как ко мне начнут стучаться охранники и спрашивать, не случилось ли чего.
Я возилась возле двери лаборатории. Перекинутая через плечо сумка постоянно съезжала, перчатки, зажатые в одной руке, мешали придерживать дубленку, сваливающуюся вслед за сумкой, а ключи постоянно выпадали из пальцев. Сегодня не мой день. В очередной раз я нагнулась за звякнувшей связкой. – Еще раз упадете, и я оставлю вас валяться тут всю ночь! – бухтела я, разгибаясь. Наконец, заперев дверь и побросав все в сумку, я поплелась на выход. Попрощалась с охранниками и вышла в уже привычный белый от снега воздух. Но сегодня снег был другим. Крупные, мягкие хлопья медленно кружились в воздухе и будто нехотя падали на землю. Я подставила снегу лицо, и он моментально принялся ласкать щеки, еще не разрумянившиеся на морозе, таять от теплого дыхания на губах и липнуть на ресницы. Захотелось смешно сморщить нос и, раскинув руки, покружиться под этим зимним чудом. Хотелось детства. Снежок врезался прямо в филейную часть. Кто-то победно засвистел и вот уже второй тугой снежный комочек нашел свою цель. Мое плечо. Я пошатнулась и наверняка бы упала на скользких ступеньках, как кто-то обнял меня за талию и помог удержаться. Я возмущенно отряхивалась от снега и от чужих рук, задержавшихся на моем теле. Подняла голову и получила снежинку в глаз. Перевела дыхание и ринулась в наступление. На Тимура. – Меньшиков! – кажется, я впервые обратилась к студенту по фамилии, – Что вы себе позволяете? – Простите? – он казался удивленным. – Простите нужно говорить с утвердительной интонацией! – все кипятилась я. Он изумленно смотрел мне в глаза. Темная челка упала на лоб, акцентируя на взгляде. Таком взрослом взгляде. Таком незнакомом взгляде. – Мы знакомы? – он разглядывал меня. – Надеюсь, – неуверенно произнесла я, пытаясь вспомнить, где слышала этот голос. – Можем повторить, если ни один из нас не помнит знакомства в подробностях, – предложил кавалер, улыбаясь. – Сожалею, но у меня нет времени... – Эй, Ялик, ты куда пропал? – задыхаясь от бега, Тимур Меньшиков смотрел на меня с недоверием, – Стефания Максимовна? А что вы тут так поздно? Я переводила взгляд с одного на другого. Одинаковые. Почти. Тимур заметил мою растерянность и решил проявить инициативу. – Стефания Максимовна, это мой старший брат, Елисей, он приехал на... на каникулы ко мне. Ялик, это Стефания Максимовна, наш временный преподаватель, пока отсутствует профессор Якушев. Я заметила запинку, но решила не заострять внимания. – Приятно познакомиться. Извините, но мне пора, поздно уже, – мне очень хотелось домой, сделать горячего ароматного чаю, поставить любимое кино, посмотреть на ребят на катке с высоты. – Вот именно, – заявил Елисей, – Девушкам не положено одним ходить так поздно. Мы проводим вас. Наверное, мне бы этого хотелось, но не сейчас. – Спасибо вам большое, но я привыкла, я всегда возвращаюсь в это время с работы, – вежливость замечательное качество, – До свидания. Я сделала попытку направиться в сторону остановки, но Тимур думал иначе. Встав прямо передо мной, он тронул меня за локоть. – Стефания Максимовна, действительно уже очень поздно. Мы лучше проводим вас, нам же будет спокойнее. – Тимур, вот остановка, а маршрутка останавливается прямо напротив моего дома, – попыталась я. – Прекрасно. Но одна вы не пойдете. Я закатила глаза. Снег тут же радостно залепил их. Возле моего дома ребята распрощались. Елисей, молчавший всю дорогу, внимательно разглядывал меня при свете фонаря. А в его темных волосах была заметна светлая прядка. Уже уходя, он обернулся, словно что-то забыл сказать, но так и не сказал.
– Стёпка, – говорил он своим тяжелым, хорошо поставленным голосом, – Жизнь нужно прожить так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы. – Ай, – я задумалась, и тлевший огонек уже добрался до моих пальцев, жадно лаская их. Затушив окурок, я повернулась к крышам соседних домов. В окнах весело горел свет, каждый человек в городе ждал. И я ждала. Я всегда жду. Словно почувствовав чье-то присутствие, я обернулась. Передо мной стоял Дед Мороз. Знакомый до боли. – Что вы тут делаете? – от неожиданности я приоткрыла рот и так и стояла в ожидании ответа. Дед Мороз смутился. – Работаю, – не очень уверенно проговорил он. Я нахмурилась. Его голос точно был мне знаком, только уже не как голос Деда Мороза на коньках, а другой, настоящий. – Но как вы попали сюда? – Ммммммм... Это моя работа, – снова произнес он, словно не доверяя себе. И почесал под бородой. А я все приглядывалась и приглядывалась к нему. Он смущенно ерзал на месте, но не уходил. – Елисей! – осенило меня, – Какого... лешего вы тут делаете? – Да сколько же можно повторять – это моя работа! Я Дед Мороз! Уже можно смеяться. – Зачем смеяться? – я совершенно не понимала, о чем мы говорим, – В наше время многие подрабатывают на новогодние праздники. – Стефания, вы ничего не поняли. Я настоящий Дед Мороз, – он в сердцах сдернул необъятные рукавицы. – И где же ваша Снегурочка? – зачем-то ляпнула я. – Прямо передо мной. Пауза. Почему-то я понимала, что он не шутит. И на счет Деда Мороза, и на счет Снегурочки. И уходить не хотелось, и уже не так ощущался морозный воздух на крыше. И его белая борода так смешно смотрелась с темными в ночи молодыми глазами. – Дед Мороз... по призванию? – спросила я, чтобы нарушить затянувшееся молчание. – Нет, по рождению. – Я ничего не понимаю. Вы шутите? – я заглядывала ему в глаза, – Вы сейчас просто смеетесь надо мной. – Стеша, – я дернулась, – Простите, Стефания, наверное, я не могу этого рассказать, но хочу и расскажу. Мы с Тимуром живем в Великом Устюге, мы внуки Деда Мороза, точнее, мы потомственные Деды Морозы. Я старший и, – он замолчал на некоторое время, – И после смерти дедушки мне пришлось стать Дедом Морозом так рано. Никто не ожидал, что так получится. Я во все глаза смотрела на него.
Глава третья. Восторженная.
– Стенька, открывай!!! – завопили пять голосов в домофон рано утром. Где-то около одиннадцати. Кошмар! Я открыла дверь и подпрыгивала на порожке от холода, пока они поднимались. Девчонки влетели в мою жизнь как всегда: стремительно, с хохотом и так долгожданно. Меня заключили в крепкие объятия, одарив при этом несколькими снежинками и холодными прикосновениями, но я была настолько рада видеть их, что практически ничего не замечала, кроме изменений, которые казались глобальными. – Стенька! Сколько же мы не виделись? – Маруся накинула на меня шарф, притянула к себе и чмокнула в нос. – И что вас принесло тридцать первого утром? – я пыталась казаться недовольной, но при этом постоянно хватала их за руки. Я так безумно скучала по ним, таким родным, таким далеким, что боялась, что это мне просто снится. – Получается, что мы не сможем все встретиться после праздников. И мы решили навестить тебя, пока есть возможность побыть всем вместе, – Наташа разбирала пакеты и сунула нос в холодильник, – О! Ну как всегда, шампанское и ананас с икрой. Тебя скоро ветром сносить начнет. Это же праздник, это Новый Год! Нужно натрескаться оливье на все триста шестьдесят с чем-то дней. Я в притворном ужасе закатила глаза и повалилась на кухонный диван. – Только не оливье, – глухо простонала я, – добейте, будьте же людьми... – Прекрати ерничать, – я замерла от Марусиных слов, – оливье – это самое важное в новогоднюю ночь. Нужно же куда-то уткнуться лицом. Девчонки зашумели, смеясь и вспоминая прошлые праздники, когда мы студентками собирались в общежитии, затаскивали в комнату комендантшу тетю Валю, стреляли пробками шампанского в потолок и кричали в открытое окно желания Деду Морозу. А я вспоминала, какие теплые у Деда Мороза руки. Настя и Наташка разгребли гору продуктов на столе, нацепили фартуки на кашемировые свитера, достали свои тапки из сокровенного ящика, зажгли свечи и принялись кромсать оливье. Этого выдержать я не смогла, стащила ломтик соленого огурчика и полезла за фотографиями. Это наша традиция, каждый год мы пересматриваем старые и добавляем новые фото к огромному альбому. Я тащила его обеими руками. Полинка привезла его из Чехии, когда ездила туда по университетской программе по обмену. Как ее пропустила таможня, она нам не рассказывает до сих пор. Но это чудовищное сооружение, весившее не менее трех килограмм, было нашей памятью. Зажав в зубах мандарин, я просачивалась в кухонный дверной проем, когда в Светкиных руках сверкнула вспышка фотоаппарата. – Ах вы, змеюки! – я выронила мандарин изо рта, и он покатился под стол, – Ну я вам это припомню! Света показала мне язык, а Полька запустила куриным крылышком прямо в лоб. – Война, война, – завизжали остальные, – Ураааааааа! В воздухе носились снаряды, в волосах запутались горошины, с моего уха свисала спиралька докторской колбасы, а возле правого глаза был размазан шоколадный крем. С победным воплем Маруська запустила мандариновой кожурой в сторону Насти. – Это ужасно, – задыхаясь и держась рукой за левый бок, проговорила я, – Хватит уничтожать кухню и закуску. Люди, остановитесь! За спиной кто-то театрально засмеялся Светкиным голосом и пощекотал меня пучком петрушки. Начинался второй виток. Звонок в дверь сразу и не услышали. Немного успокоившись, я пошла открывать, переводя дыхание. Елисей стоял, прислонившись к дверному косяку. Перед глазами пронеслась вчерашняя ночь.
**********
Не знаю, в какой именно момент я поверила ему или убедила себя, что верю. Он много рассказывал о своей семье, вспоминал детство, Тимура и особые дедушкины подарки. – Значит, Елисей? – спросила я. – Да, – приподняв брови, ответил Дед Мороз, – наша мама имела пристрастие к детской литературе. Хорошо хоть не Урфин. – Это почему же? – обиделась я за столяра. Он посмотрел на меня, словно хотел спросить, не шучу ли я. – Ну и как ты представляешь себе Деда Мороза Урфина? Мы много смеялись. Не хотелось ни о чем задумываться, ни о чем тревожиться. Мы смотрели на звездное небо и ели шоколадные конфеты, которыми были забиты карманы его костюма. Елисей оттянул бороду и гневно взирал на валяющуюся от хохота меня, а потом и вовсе снял. – А как звали твоего дедушку? – в какой-то момент спросила я. – Гришей. И борода у него была настоящая. – А твой папа тоже был Дедом Морозом? – Нет, у дедушки была только одна дочь – моя мама. Папу я не помню, я был совсем маленьким, когда его не стало. – Прости, – мне вдруг вспомнился мой отец, – прости меня, пожалуйста. – Все нормально, – он взял меня за руку, – Ничего себе, да ты совсем замерзла! Елисей принялся растирать мои ледяные руки. Его темная голова склонялась почти вплотную, когда он пытался отогреть их дыханием. Он стоял совсем близко. Дед Мороз, подумалось мне, и я засмеялась. Ужас какой-то. – А почему ты был на коньках, когда мы столкнулись? – внезапно вспомнила я. – Ты бы предпочла столкнуться с моими оленями? – абсолютно серьезно спросил Елисей. – А они у тебя есть? – мой рот неприлично раскрылся, и я смотрела на него совсем, как ребенок. Покачав головой, Дед Мороз ответил: – Есть. Нужно держать марку. Я бесконечно долго смотрела ему в глаза. Звезды кружились в каком-то особенном, медленном вальсе. Затаив дыхание, я боялась оторвать от него глаз. Боялась, что сказка, вновь постучавшая в мою дверь, рассеется, как облачко пара изо рта в морозной ночи. А он так и держал в руках мои озябшие ладошки и смотрел на меня из-под кустистых белых бровей. О чем только мы не говорили. О дружбе и любви, о семейных праздниках и подарках на День Рождения, о первой сказке, прочитанной родным маминым голосом, о школьных двойках и юношеских мечтах. – Почему ты сейчас здесь одна? И почему ты грустишь? – спросил он. Это не честно. Я так мало его знаю, но рассказала ему почти все. И мне хочется сейчас ответить ему. Искренне и серьезно. – Когда человеческая боль зашкаливает мыслимые пределы, а друзья далеко... Знаешь, это так нечестно – сваливать на близких свою эмоциональную ношу... – я вновь принялась разглядывать чужую жизнь в окнах. – Разве тебе тяжело нести горькую ношу друзей? – Нет! Конечно, нет. Но иногда нужно переболеть в себе, пережить это, перескрипеть. Ведь человек не может постоянно быть счастлив. К хорошему быстро привыкаешь, и уже тогда счастье покажется пресным, лишним, ненужным. Чтобы по-настоящему ценить каждое мгновение, нужно иметь то, с чем можно сравнить. Но иногда... иногда это слишком больно. И в такие моменты я прихожу сюда. Столько накопилось мелких обид, грубостей, ненавязчивой боли, что они разрослись в комок, и нужно отпустить все. Я снова заглянула ему в глаза. И провалилась. И только услышав его голос, встрепенулась и поняла, что он говорит то, что думаю я. – А завтра Новый Год, символ начала новой жизни. И нужно быть опустошенной, сосудом, способным вобрать новые жизненные оказии. Нужно быть готовой к радости, к тишине, к волшебству. – Да, – я закусила губу, – И к мешку конфет, который я сама себе положила под елку. Елисей расхохотался. И достал из кармана огромную конфету. Такие были в нашем детстве, с вафлями и горьковатым шоколадом. И не смог сдержать хмыканья при виде моего загоревшегося взгляда.
Перепачкавшись в шоколаде и облизывая пальцы, я грустно вздохнула, засовывая в карман пятую обертку. – Стеша... Мне пора. Мне бы хотелось еще тебя увидеть. Я внезапно нахмурилась: – Скажи, а как тебе удается навестить детей во всех уголках за одну ночь? – Допустим, не за одну, и это моя профессиональная тайна. Дед Мороз погладил меня по щеке, и я зажмурилась от удовольствия. А когда открыла глаза, то его не было. И только легкое тепло коснувшихся меня пальцев, говорило о том, что он был здесь.
**********
Елисей протянул ко мне руку, и я затаила дыхание. Он вытащил веточку петрушки из моих волос и помахал ею перед моим носом. – Веселишься? – улыбнулся он мне, – Привет. – Привет. Из-за моего плеча высунулась Маруся и присвистнула. – Что же ты не сказала, что ждешь гостей? Мы бы надолго не задержались. Здравствуйте, молодой человек. – Да, Марусь, вас бы отсюда тогда просто невозможно было выгнать, – я забрала из рук Елисей петрушку и сунула ее Маруське. – А все потому, – многозначительная пауза, – Что мы тебя по-настоящему любим. – Вот уж угораздило, – пробормотала я, – Проходи, Елисей. – Нет, спасибо, я на минутку забежал, – он смотрел на меня своим задумчивым взглядом, – С наступающим вас, девушки, еще увидимся. – Елисей? – протянула Маруська. Я закатила глаза. – Это просто превосходно, и вас с наступающим, – скороговоркой протрещала подружка, и собралась отступать на кухню. – Маруся, – окликнул ее Елисей, – Я вас прекрасно понимаю. Ее нужно любить по-настоящему. Маруська хмыкнула и унеслась собирать срочное собрание стратегического назначения, хлопнув кухонной дверью. Мне хотелось почесать лоб и спрятать глаза, но я просто медленно и отчаянно краснела. – Извини, я не знал, что у тебя гости, просто решил поверить подготовку к Новому Году, – он снова оперся плечом о косяк и склонил голову набок. – Ничего страшного, может быть, действительно зайдешь, девочки уже приготовили основную часть. – Да, я заметил, – окинул взглядом мои волосы Дед Мороз в гражданке, – Но вам нужно пообщаться, я еще зайду. – Ладно, – глупо расстроилась я. Он улыбнулся и ушел. А мне жуть как не хотелось идти на кухню.
В кухне царила тишина. И порядок. Оперативно, но качественно наведенный. И пять любопытных мордашек сдерживались из последних сил, делая вид, что занимаются последними приготовлениями. Маруська облизывала остатки крема со стенок тарелки, Полина тщательнейшим образом выводила розочку на заранее приготовленном торте, остальные теребили в руках фартуки. – Ну? – не выдержала Света, – Что молчишь? Я вздернула бровь: – А что говорить? – Кто это был? – Мой ученик, – почти правда. Маруська подавилась кремом. – Я, конечно, дико извиняюсь, – откашлявшись, начала она, – Но с каких это пор такие взгляды учеников поощряются преподавателями? – Ты преувеличиваешь, – я понимала, что мне от них никуда не деться, но немного охладить романтический пыл обожаемых подруг все же стоило. – Нет, – причмокнула Маруся, – Я преуменьшаю. Потому что, он не смотрел и даже не раздевал тебя взглядом. Он просто не видел одежду на тебе. Да я чуть не поджарилась от электрических разрядов, когда выглянула. Я смущалась и становилась вредной. – По прическе заметно, заяц, ты бы причесалась, – съязвила я. Девочки икнули и повалились на пол от смеха.
К десяти вечера я была заполненной до краев бутылкой мускатного шампанского. Уже объевшейся, но все еще требующей праздника. Девчонки вновь разлетелись, при этом, не особенно настойчиво приглашая меня с собой, но обещали завтра проверить мое самочувствие. Я лениво помахала им ручкой и уселась в кресло-качалку перевести дух. – Стешка, – трубным голосом позвал меня камин. Я подскочила, моментально проснувшись, и в ужасе уставилась на часы. Без пятнадцати двенадцать. Ура. – Стешка, – настаивал камин. – А? – отозвалась я. – Можно? – Смотря что, – ответила я, зажигая гирлянды на елке. – В гости можно? – нетерпеливо проворчал голос Елисея. – Морозко? Конечно... эээ... заходи. Я дождалась, пока он выберется из камина, на удивление чистый и пахнущий хвоей. – Скажи, а войти, как обычные люди ты не можешь? – полюбопытствовала я. Он подошел вплотную. – Морозко? – выгнул бровь Елисей. – Стешка? – изумилась я. – Звучит, – согласился Дед Мороз и замолчал. – Заглянул на пять минут? – наконец выдохнула я, а голова закружилась от недостатка кислорода. Или от его присутствия, заполнившего собой все пространство. – Нет, если пригласишь. – Но у меня нет для тебя подарка. Морозко хитро улыбнулся: – А под елкой что? – Ой! – заволновалась я от покушения на самое святое. – Давай меняться? – предложил Дед Мороз, протягивая мне огромный пакет конфет. – С одним условием, – согласилась я. – Всенепременно, – прошептал Елисей, притягивая меня к себе. – Ты поделишься! – решила наглеть до конца я и прищурила глаза. Елисей на мгновение замер, но так и не позволил себе засмеяться. Только покачал головой и поцеловал меня. – Колокольчики? – изумленно оторвалась от него я. – О! Забыл предупредить, – смутился Дед Мороз. – Когда ты целуешь девушку, то звенят колокольчики? – Ага. – А когда... Не важно, – решила я. – Потанцуем? – наклонился ко мне Морозко.
Самое безумное танго в моей жизни. Без правил, без рамок, сопровождаемое звоном колокольчиков.
Глава четвертая. Короткая.
– С Новым Годом, Стефания Максимовна, – раздался сзади голос Тимура Меньшикова, – самый лучший подарок вновь достался брату. – Тимур, – сказала я с упреком, – Это не тема для обсуждения. – Простите, просто я действительно рад, что вы оказались такой... – Живой? – подсказала я. – Ага, – ничуть не смутился Тимур. В конце коридора замаячила фигура профессора Якушева. – Извините, Тимур, у меня срочное дело. С Новым Годом, – и я рванула с места. – Семен Аркадьевич! Семен Аркадьевич! Я гналась за ним по коридору университета. – А, Стефания Максимовна, здравствуйте. С Новым Годом! – Якушев понимающе посмотрел на мои распущенные по плечам волосы, – Что за спешка? – Семен Аркадьевич, что за находка века, из-за которой вы задержались на симпозиуме? – переводя дыхание, спросила я. – Ах, это... Дед Мороз, но кажется его опять увели у нас из-под носа. |
Мне понравилось!