В сердце легенды память живёт,

Воина имя хранимо навеки!

Ирий взывает к тебе, о птица, живущая в солнечном саду. Явь пошатнулась и Макош сулит нам погибель. Тьма легла вокруг, и встретили воины смерть, с мечами встретив тех, кто пришел с войной. Сжигают костры память древних богов, сотворяется кровопролитие во имя нового единого бога, попирается сущность мироздания. Чернотой нового мира, нового ада заволокло просторы. Древо Жизни сотрясается в предсмертной агонии, залитое живой своих воинов, сыновей и дочерей, океан захлебывается свежей, алой их кровушкой. 

Птица зари, вопию к тебе, чувствуя близкую свою погибель. Покарай, заступись за богов, сохрани этот свет в покое. Пусть наши сыны крепко сожмут мечи, каменной станут стеною, наказание пусть понесет тот, кто лишил нас покоя, тот, кто предал свою веру, кто жаждет власти без меры и удумал мыслью хитроумной пленить гордый народ. 

Слезами бурыми рыдает птица Алконост, поет песню печали, созерцая разгромленные капища древних богов. Заливается грустными переливами, напуская на землю гласа своего морок, затуманивая ясный день. Простирает, летая над кровавым святилищем, руки когтистые свои, оплакивая Явь первородную, жертвенную. Повелевает птица Алконост ветрами и взмахивает крыльями черными, потемневшими от копоти тел человеческих, загубленных. Посылает ветра буйные на голову отступнику, на воинов его, утяжеляя их ношу. Приманивает песнью своею князя Владимира, завлекает на топи его, не устрашившегося смерти в бою, поправшего силу отцов. 

Ступает князь в наваждении, не зримый никем, одурманенный песней безотрадной, увлекающей в царство Нави. Зрит его дева-птица со строгим ликом, развевая над ним крыла темные. Бдит и кручинится над душой его пропащею, над похотью его безоглядною, над сердцем, жаждущим власти, не полагающейся робичичу. Зазывает гласом своим чарующим, обласкивая сердце холодом, морозом леденящим. Пресечь Владимира жаждет в предательстве веры его, унять гнев богов попранных, уразуметь чтобы он мог, как почитать главных. 

И кинулась Алконост на голову непокрытую, выдирая лохмы волос золотистые. Вострым клювом своим вонзилась в очи его беспросветные, выклевывая душу его помутневшую. Вскричала напевом древних песнопений, оглушая безумного, ураганом кинула в лицо ярость божеств древних, согнула плечи к земле в преклонении. Сорвала пятерней когтистой защитную броню и к сердцу устремилась, желая вырвать его из проклятого недра. Но побеждена была и отброшена крестом рукотворным на груди князя. Сталью каленой распятие хлестнуло райскую птицу, ослепило светом незримым, чистотой небесной, силою сильной, могучей, превыше Перуна. Осерчала Алконост и кинулась с новою мощью на душу продавца, и опалило ей крылья пламя заветное, вечное. 

Унеслась, завывая, на край океана искалеченная Алконост, стеная в бессилии. Прах к праху слагая павшие идолы подле Древа Жизни, высасывая силу последнюю из корня чудесного. Силясь бороться против силы неведомой, обжигающей милостью вещею. Взмахивая опаленными крылами вокруг гнездовища своего древнего, тщась отыскать всесильность противодействующую. 

Тишь в океане глубокая, ветры уснули от пения дивного, чудного. Гладь воды упивается тайным безветрием. Касаясь распятья сединного, князь Владимир дивится такому затишью, обращая пустые веки незримые к небу притихшему. 

А Алконост – дева-птица – зорко глядит в глубь синюю, водную, ожидая исхода седьмицы. Плоть от плоти своей молит, исчисляет мгновенья до воплощения чад своих зачарованных. Вопрошает прамать всего сущего, всего замогильного совершить воздаяние над отступником, губителем Хорса. Призывает детей своих, выпестованных острым глазом в пучине океанной, меч отца пробудить, стать явью тверди земной, ярость свою утолить и пусть падет злейший враг.