|
В доме папеньки, барона Ле Тоннелье де Бретей, юной Эмилии жилось совсем не плохо, весело и интересно. Барон был человеком небогатым, но просвещенным. В друзьях у него Первым был маркиз дю Шатле. Эмилия вышла замуж за маркиза в 1725 году. Не по любви, однако и без всякой корысти. Просто потому, что девятнадцатилетней девице, если она не больна и не безобразна, неприлично долее оставаться в родительском доме, как бы ей ни нравились ее научные занятия. Впрочем, ее супругу маркизу дю Шатле такое приданое казалось даже обременительным. Он был человеком военным, и вкусы имел самые простые. Любил охоту, лошадей и оперу. То есть не столько оперу, сколько оперных певиц. Эмилия поняла это едва ли не на первом году их брака, но открытие ее не огорчило. Напротив, верность нелюбимого супруга скорее бы докучала ей. Время от времени она с удовольствием выезжала с мужем на охоту. Маркиз обучил ее приемам верховой езды, так что теперь она могла ездить не только в дамском, но и в мужcком седле, которое находила более удобным. Кроме того, маркиз научил ее стрелять. Словом, обучил всему, что знал сам. И даже более: иногда по просьбе Эмилии он приносил для нее из театра, от своих любовниц, какую-нибудь особо сложную партитуру, чтобы она могла разучить ее на досуге. На мужчин и голос, и манеры, и внешность молодой маркизы дю Шатле производили самое благоприятное впечатление. И хотя маркиза де Креки отмечала в своих воспоминаниях, будто бы брови Эмилии походили на «усы гвардейца», а «фигура ее была лишена всякого изящества, ноги и руки — ужасные, а кожа грубая, как терка», многие кавалеры при дворе Людовика ХV недвусмысленно выказывали желание заключить этого «гвардейца» в объятия. Эмилия не слишком противилась. Но выбирала мужчин исключительно знатных и влиятельных. В ее оправдание следует заметить, что в те времена адюльтеры были в обычае, и никто бы не стал пенять замужней женщине на то, что она завела любовника. Скорее наоборот, недотрогу сочли бы отсталой и недалекой особой. Поэтому, когда Эмилия сначала вступила в связь с маркизом де Гебрианом, а потом сменила его на герцога Ришелье, дамы если и выказывали возмущение, то исключительно тем, что у них из-под носа увели блестящих кавалеров. Если следовать теории Эмилии о мыльных пузырях, то второй и впрямь оказался лучше первого. Маркиз де Гебриан увлекался античной философией и имел в этой области весьма глубокие знания. Именно он открыл Эмилии платоников и неоплатоников, Тацита и Плиния-младшего. Эмилия с интересом принялась изучать их труды. Обладая острым умом, она давала такие тонкие комментарии прочитанному, что восхищенный де Гебриан стал приглашать секретаря на их свидания, дабы тот записывал все, что скажет Эмилия. Даже ее беременность не нарушила порядок их встреч. Хорошо, что ей не пришлось доказывать мужу, что родившийся сын одной с ним крови — мальчик был копией своего отца. Преисполненный благодарности маркиз в знак признательности приобрел супруге прекрасный дом, в котором она могла бы жить сама по себе, наслаждаясь предоставленной свободой. В конце концов, она доказала, что умеет пользоваться этой свободой разумно и наследников рожает исключительно от законного мужа. Эмилия была счастлива. Правда, вскоре обнаружилось, что материнский инстинкт у нее полностью отсутствует: "Я привыкла общаться с разумными людьми, обладающими знаниями, имеющими духовные и эстетические притязания. Младенец же имеет только физиологические потребности. Даже его потребность в ласке продиктована физиологией. Он просится на руки потому, что болит живот, или потому, что ему холодно. Глупая, не рассуждающая, но сердечная мать полезнее меня во сто крат. Возможно ли, что со временем материнский истинкт во мне пробудится? " Забегая вперед, скажем, что этого так никогда и не случится. К детям Эмилия дю Шатле будет равнодушна всегда. Но рождение сына определенно добавило ей женской мягкости и шарма. Она вдруг увлеклась всеми этими дамскими штучками, на которые прежде не слишком обращала внимание: нарядные башмачки, модные танцы, драгоценности. Пользуясь своим знанием геометрии, она самостоятельно сконструировала себе невиданный кринолин, который с помощью особого механизма раскрывался на манер павлиньего хвоста. И если этот кринолин так и не вошел в моду, то лишь потому, что Эмилия не пожелала тиражировать свое изобретение среди соперниц. Все-таки кое в чем она была самой обычной женщиной.
Если ученость Эмилии и ее многочисленные таланты были признаны исключительно узким кругом лиц, то имя Франсуа Мари Аруэ, который родился 21 ноября 1694 года в семье довольно состоятельного буржуа, нотариуса при судебной палате, было уже известно во Франции. Мать его была дворянкой, но историкам не удалось проследить ее род. Известно лишь, что дама была не лишена интеллектуальных устремлений и питала склонность ко всякого рода изящным искусствам. Она даже организовала салон, где собиралась довольно беспорядочная, но определенно талантливая публика. Например, знаменитая куртизанка Нинон Ланкло и аббат де Шатонеф, крестный отец Франсуа Мари Аруэ, страшный волокита и выпивоха, но при том довольно талантливый поэт. Когда мать мальчика умерла, ему исполнилось семь лет. Аббат и Нинон Ланкло приняли в его судьбе самое горячее участие. Тем более что именно тогда и открылась его необычайная одаренность. Оказалось, что Франсуа Мари Аруэ может буквально говорить стихами. Потрясенная Нинон подарила юному дарованию пару тысяч ливров на книги. А крестный устроил его в иезуитский колледж Людовика Великого. Это была недурная идея. В то время система образования находилась в руках иезуитов, она была весьма основательной, хотя и насквозь пронизана религиозным духом. Увы, вскоре обнаружилось, что в мальчике слишком силен дух противоречия. Насильственно внушаемая религиозность вызывала у него отторжение. Любого другого ученика, дерзнувшего подобно Франсуа Мари Аруэ открыто демонстрировать свои богоборческие взгляды, исключили бы немедля. Но мальчик выказывал такие способности к стихосложению, языкам, философии, математике и прочим наукам, что наставники закрывали на все остальное глаза. В возрасте десяти лет он перевел Анакреона и написал свои первые трагедии. Его тут же нарекли вундеркиндом. Но при этом он спал в общем дортуаре, тогда как ученики дворянского рода имели отдельные комнаты и слуг. Это обстоятельство, надо полагать, глубоко уязвляло маленького гения. Настолько, что он стал подписывать свои сочинения псевдонимом с дворянкой приставкой «де» — де Вольтер. Блестяще окончив колледж, он воспротивился отцовской идее продолжить обучение в школе правоведения, дабы впоследствии стать юристом. Не то чтобы его совершенно не интересовало правоведение, но стать юристом означало стать чиновником, то есть признать свое место в сословном обществе. То ли дело писатель! Писатель работает, но не служит. Правда, и денег не получает, ведь в те времена писательство принималось за развлечение, занятие для праздных умов. Именно Вольтеру предстояло изменить отношение к писательскому труду. Он первым стал получать весьма солидные гонорары, что позволяло ему жить безбедно. Оставаться дольше в этой стране, «где происхождение значит больше чем ум, талант и совесть», было невыносимо. Вольтер отправился в Англию. Там, в Англии, он изучал Джона Локка и Сэмюэля Кларка, свел дружбу с Александром Поупом и Джонатаном Свифтом, восхищался толерантностью английского двора и всем английским народом. Однако в конце концов Вольтера потянуло на родину. Он вернулся, остановившись в Амьене. И планировал триумфальный въезд в Париж, но вмешалось провидение. Вольтеру было невдомек, что над этим работало множество людей, выполняющих пожелание одного. Встреча ученой дамы и ученого мужа произошла при чрезвычайно романтических обстоятельствах. Вообразите: ночь, луна, философ возвращался с прогулки. Возле своего дома он заметил группу людей, вооруженных палками. Помятуя историю с шевалье де Роганом, Вольтер остановился в смятении. Он никогда не был трусом. Гражданского мужества ему было не занимать, но вот физически философ был слаб. И тут откуда ни возьмись явился ангел на белом коне. Кто бы ни были эти люди с палками, но они разбежались. Атеист Вольтер уже готов был уверовать и пасть ниц. Но ангел подъехал ближе и оказалось, что вместо крыльев у него шлейф, а сияние исходит от крупных бриллиантов, до которых маркиза дю Шатле была большая охотница. Маркизу сопровождал муж. Господа представились Вольтеру и изложили цель своего визита. Мол, им стало известно, что «король поэтов», «Меркурий Европы» и «верховный судья чести» воротился из Англии и теперь проживает в Руане. Меж тем его пребывание здесь некомфортно, да и небезопасно, ибо многие при дворе недовольны его «Философскими письмами». Прошел слух, что ему грозит очередное заточение в Бастилию. Но они, дю Шатле, восхищены его гением, а потому почтут за честь предложить господину Вольтеру безопасный кров, где ему будут созданы все условия для работы. Под безопасным кровом понимался замок Сирей. Вольтер принял предложение с благодарностью. Его вовсе не удивило, что незнакомые люди так хлопочут о нем. В конце концов, он знаменитость, национальное достояние Франции, а оберегать национальное достояние — долг всякого порядочного и просвещенного человека. Действительно, намерения у Эмилии дю Шатле были самые благородные. Однако она умолчала о том, что незадолго до этого согласилась служить отечеству — пообещала министру, именуемому хранителем печати, что отныне из-под пера Вольтера не выйдет ничего такого, что могло бы смутить власти. А если ему и вздумается написать что-нибудь эдакое, то она лично проследит за тем, чтобы рукопись не покинула пределы его секретера. И в парижских салонах невоздержанный на язык поэт больше не появится. Она увезет его в Сирей. Вряд ли отношения Вольтера и Эмилии можно определить как любовный роман. Они сразу стали жить как супруги. Возможно, их отношениям не доставало страсти, зато была гармония. «Я наслаждаюсь полным покоем, насыщенным досугом, радостями дружбы и трудов с единственной из женщин, которая может читать Овидия и Евклида, и сама обладает воображением одного и точностью другого», — сообщал Вольтер своему другу. В то же время Эмилия писала своей подруге маркизе де Бурлэ: «Ты спрашиваешь, отчего я теперь так редко бываю в свете? Но с тех пор, как здесь поселился Вольтер, я больше не чувствую потребности покидать Сирей ни для ближних, ни для дальних путешествий. Вольтер заменяет мне А если чего-то из богатств мира в Вольтера и не вмещалось, Эмилия легко и ненавязчиво восполняла пробелы. Если прежде Вольтер был равнодушен к музыке, то пение Эмилии пробудило в нем страстного меломана. Так что он даже сочинил для нее парочку недурных оперных либретто. В музыке он, как и Эмилия, более всего ценил преодоленные трудности. Математика увлекла его меньше, однако он страшно гордился тем, что научные работы его подруги издаются в солидных журналах: "Нет сомнения в том, что вы прославитесь этими великими алгебраическими вычислениями, в которые погружен ваш ум. Я бы и сам дерзнул погрузиться в них, но А+В не равняется словам «Я вас люблю». Эмилия пристрастила Вольтера к верховой езде и охоте. Он же читал ей лекции по истории философии и занимался с ней английским языком. Кстати, и ссорились они тоже на английском — редко, но бурно. «Иногда Эмилия бросает в меня тарелками. Не потому, что ей не хватает слов, — в английском языке Эмилия делает поразительные успехи, а потому, что она необыкновенно страстная натура. Я не сержусь на нее за это, только не люблю, когда она делает это в присутствии гостей».
В Сирей Вольтер создал свои главные произведения — и литературные, и философские. Надо заметить, что Эмилия сдержала слово, данное хранителю печати. За все 15 лет, Соперником Вольтера оказался маркиз Сен-Ламбер, отважный вояка и совершенно бездарный стихоплет. Вольтер, которому Сен-Ламбер изрядно надоел просьбами аттестовать его глупые вирши, сам пригласил его в гости, думая потешить Эмилию. Появление молодого человека развеселило маркизу, и она предложила ему задержаться у них на некоторое время. Вольтер был благодарен подруге за то, что она взяла на себя труды выслушивать творения Сен-Ламбера, покуда не застал поэта и критикессу в положении, не оставляющем никаких сомнений в характере их отношений. Разразился скандал. Вольтер оскорбил Ламбера, Ламбер не остался в долгу. И дело бы наверняка кончилось дуэлью, если бы Эмилия не вызвала Вольтера для приватного разговора. Оправдываться она не стала. Напротив, памятуя о том, что лучшая защита — нападение, принялась упрекать Вольтера в том, что он в последнее время слишком заботится о своем здоровье, установил жесткий режим и неуклонно следует ему. Вот она и решила вступить в связь с Сен-Ламбером, полагая, что Вольтер не станет возражать, если эти его обязанности примет на себя кто-то другой. Хотя любит она по-прежнему одного Вольтера. Самолюбие Вольтера было уязвлено. По сути его назвали стариком и упрекнули в бессилии. Однако, поразмыслив, он простил изменницу. В самом деле, его возраст в ту пору близился к шестидесяти годам, Эмилии было сорок, а Ламберу всего тридцать. «Я заменил Ришелье, Сен-Ламбер выкинул меня. Это естественный ход событий», — записал Вольтер в дневнике и на этом успокоился. Прощенный Сен-Ламбер отбыл восвояси, но буквально через три месяца был призван назад. Выяснилось, что маркиза беременна. Совет троих, возглавляемый Вольтером, постановил, что маркизе необходимо на какое-то время воссоединиться с супругом, дабы потом она могла уверить его, что рожденный ею ребенок — дю Шатле. Операция прошла гладко. И спустя положенный срок Эмилия произвела на свет здорового малыша. А через три дня после родов, 10 сентября 1749 года, Эмилия дю Шатле скончалась. Доктор установил, что печальное событие было следствием родовой горячки. Вольтер был безутешен. Свидетели его горя утверждали, что он потерял голову, — то во всеуслышание клялся заточить себя в монастыре, то порывался выпить яду. Но Эмилия и тут пришла ему на помощь. Перед смертью она написала ему записку, в которой просила перед погребением снять с нее медальон. Этот медальон Эмилия носила постоянно, и Вольтер знал, что в нем хранится его портрет. Но вспомнил об этом уже во время отпевания. И не придумал ничего лучше, как на глазах у всех подойти к гробу и перерезать шнурок медальона. Супруг Эмилии, маркиз дю Шатле, попытался вырвать медальон из рук Вольтера. Он-то, в свою очередь, был уверен, что в медальоне находится его портрет. Состоялась краткая, но неприличная потасовка, в результате которой медальон упал на пол и раскрылся, явив соперникам превосходно выписанное по эмали лицо Сен-Ламбера... И Вольтеру стало легче. Он уже не был уверен в том, что нужен Эмилии на том свете, и не порывался последовать за нею. И в монастырь его больше не тянуло. После ее смерти он прожил еще 29 лет, у него были другие женщины и другие романы, но Божественная Эмилия дю Шатле осталась единственной, кого он боготворил. И уж наверняка она была самой сведущей в точных науках дамой своего времени.
Использованы материалы в сайтах М.де Р
|
числились знаменитые математики братья Бернулли, физик Мопертюи, Клод Клеро. Все они запросто бывали в доме, и детям позволялось сидеть вместе со взрослыми, слушать их разговоры и даже принимать в них посильное разуму участие. Так что слово «дифференциал» не казалось юной Эмилии неприличным. Она получила блестящее по тем временам образование, особенно в области точных наук. Кроме того, Эмилия имела представление о реальной жизни, не имела иллюзий и надеялась разумно построить свою жизнь так, чтобы быть счастливой. 
Эмилия жила во времена, когда умная женщина вполне могла себе это устроить. У нее была своя теория, согласно которой любовный опыт всякой женщины подобен выдуванию мыльных пузырей. Мол, первый пузырь (и первый мужчина) почти всегда разочаровывают. Второй и третий удаются уже лучше. А четвертый почти наверняка окажется таким как надо. Жизнь подтвердила, что она права: четвертый, появившийся с подачи короля Людовика 15, оказался идеальным для нее мужчиной.
Вскоре Эмилия сошлась с герцогом Ришелье. Маршал Луи-Франсуа-Арман дю Плесси де Ришелье приходился правнучатым племянником тому самому кардиналу Ришелье. Племянник и вполовину не был так умен, как его более знаменитый родственник. Любезный, ловкий, безнравственный, он не имел никаких политических мнений и был совершенно необразован. Зато хорош собою, прекрасно танцевал и часто выходил в свет. Так что и у него Эмилия нашла чему поучиться. Разумеется, она не могла знать, что совсем скоро судьба пошлет ей главного мужчину ее жизни, но, кажется, все время готовилась к встрече с ним, получая самые различные знания и умения, дабы в конце концов стать Божественной Эмилией.
повторялись. Но были связаны чаще с его литературной деятельностью и сочинительством эпиграмм на членов королевских фамилий. В эпиграммах Вольтеру не было равных. И в Бастилию впервые он попал как раз за эпиграмму на Филиппа Орлеанского, регента малолетнего короля Людовика XV. С тех пор он побывал там еще несколько раз. Но и в заточении Вольтер не переставал работать. Его эпиграммы приносили известность, но и плодили врагов. Когда шевалье де Роган приказал слугам избить Вольтера, никто из друзей-аристократов не пожелал поддержать литератора. Они не находили в поступке Рогана никакого нарушения политеса. Тогда как идея Вольтера вызвать обидчика на дуэль казалась им в высшей степени нелепой, ведь де Роган дворянин, а Вольтер — нет.
Огромный замок в горах Вольтеру понравился. Он понравился ему еще больше, когда выяснилось, что супруг маркизы здесь жить не будет. Родовое имение дю Шатле осталось в распоряжении Эмилии и Вольтера. С ними также остались двое детей Эмилии.
весь мир, ибо он вмещает в себя весь мир».
проведенные в замке, Вольтер не написал ничего, что могло бы вызвать неудовольствие властей. Его даже вновь пригласили ко двору. В 1746 году его приняли во Французскую академию, и Людовик ХV пожаловал ему дворянство и сделал его придворным историографом. Вольтер был несомненно польщен, однако иронизировал по поводу своего нового статуса: «Пишу теперь как добропорядочный француз, человек умеренный и с любовью относящийся к роду человеческому. Кажется, я себе изменяю. Зато не изменяю Эмилии». Увы, Эмилия изменяла ему. Что ей вздумалось проверять, получится ли пятый пузырь еще лучше четвертого?
Мне понравилось!