Воспоминания о XVIII столетии

Скажу откровенно, работа над этой статьей далась мне непросто. Я долго думала о чем могу рассказать на исторической страничке в номере, который посвящен Роберту Бернсу, и в конце концов решила просто показать вам Шотландию XVIII века, страну, народ которой вынужден был просто выживать даже через несколько десятилетий после Куллодена, страну, которую не могла не затронуть блестящая эпоха Просвящения, страну, которая в XVIII веке подарила миру выдающиеся имена.

Свой рассказ я начну с воспоминаний Сэмюэля Джонсона, который путешествовал по Хайленду и островам, оставив потомкам следующие записи.

1773 год

Дом сложен из камней, тяготеющих своими очертаниями к округлости. Должно быть, его построили там, где не бывает сильного ветра, иначе он развалится, поскольку камни не скреплены цементом; а вода свободно уходит в почву, потому что полом служит голая земля. Стена, обыкновенно около шести футов высотой, немного отклоняется от перпендикуляра внутрь. Потом из подручного материала делают стропила, покрывают их вереском, каковой отлично удерживает тепло, и связывают его молодыми побегами, чтобы ветер не сорвал крышу; края вязанок придавливают камнями над стеной. Света внутри нет, поскольку нет окон. А дырка в вереске служит для отвода дыма из очага. Эта дыра расположена не прямо над очагом, иначе дождь может залить огонь, посему дым, вполне естественно, сперва заполняет весь дом, а уже потом выходит наружу. Таковы общие принципы строительства домов, в каковых до сих пор обитают эти гордые и могущественные племена. Впрочем, среди хижин не меньше разнообразия, нежели среди дворцов; та, которую мы осматривали, была далеко не беднейшей. Ибо делилась на несколько помещений,  а ее обитатели владели тем имуществом, какое всегда готов воспевать пасторальный поэт.

Войдя, мы увидели старуху, варившую в котелке козлятину. Она плохо говорила по-английски, но с нами был переводчик; и она охотно поведала нам об устройстве своего домашнего хозяйства. У нее пятеро детей, из которых еще ни один не отделился. Старший, мальчик лет тринадцати, вместе с ее мужем, которому восемьдесят, ушли валить деревья в лес. Два других сына отправились в Инвернесс покупать еду, то бишь овсяную муку. Мясо она считала дороги удовольствием и сказала, что по весне, когда козы приносят приплод и дают молоко, дети вполне могут обойтись без мяса. Она владела шестью козами, а в пристройке рядом с домом я видел множество козлят. Также она разводит домашнюю птицу. У озера мы увидели огород с картофелем и участок земли,

на котором лежали четыре доски с двенадцатью снопами ячменя. Все в доме сделано собственными руками, а если что нужно купить, это выменивается на рынке на козлят или цыплят.

С истинно деревенским радушием она пригласила нас сесть и отведать виски. Она религиозна, и хотя до церкви четыре мили, то есть, наверное, восемь английских миль, она ходит туда каждое воскресенье. Мы дали ей шиллинг, а она попросила у нас нюхательного табака, ибо такой табак в Хайленде – роскошь...

На острове Скай я впервые видел броги, грубое подобие обуви, грубое подобие обуви, сшитое столь примитивно, что защищая стопу от камней, они совершенно не предохраняют от воды. Прежде броги делали из шкур, шерстью внутрь, и такие разновидности, по всей видимости, еще используются в отдаленных областях; однако говорят, что они не служат и двух дней. Поскольку жизнь отчасти улучшилась, ныне броги делают из кожи, выдубленной дубовой корой или корой березы, или же корнем калгана.

Чтобы дополнить представленную картину, предлагаю вам прочитать отрывок из дневника шетландского священника Джона Мила, ревностного христианина, в котором рассуждал о дьяволе столь по-свойски, как если бы тот был один из прихожан.

1754 - 1777 годы

Сатана же бесчинствовал и овладел двумя бедными женщинами и одним мужчиной. Одна из женщин была глухонемой и никак не отзывалась на  мои слова; когда же знакомая жестами справилась у нее, что сие значит, она ответила, что дьявол запрещает ей говорить, что я и подозревал. Но потом дьявол заговорил ее устами...Он сказал, что я обманул его, на что я назвал его отъявленным негодяем (каков он и есть, разумеется) и прибавил, что никогда и никому не лгал и лгать не намерен. Когда же я вновь обратился к бедной женщине, он велел мне оставить ее в покое – дескать, она принадлежит ему. Я отвечал, что он не получит никого, покуда душа не окажется проклятой. Когда я молился, он препятствовал мне, но замолкал после нескольких фраз. Бедная женщина наконец оправилась и немало изумилась, когда ей объяснили, что она грубо разговаривала со мной; она не ведала, что ее устами говорил враг рода человеческого. С другой бедной женщиной случилось почти тоже самое и, будучи одержима бесом, она родила дитя, совершенно не испытывая боли.

Не правда ли, отрывок ужасен. И даже не верится, что все это записано человеком, жившим не в Средневековье, а в XVIII веке, когда весь мир зачитывался трудами Монтескье, Руссо и Вольтера. О встрече с последним написал Джеймс Босуэл, шотландский писатель, мемуарист и интеллектуал.

1764 год

Мы с мсье де Вольтером остались в гостиной, где лежала большая Библия; и если двое смертных способны спорить яростно, у нас вышел именно такой спор. Он ратовал за одно, я же за совсем другое... я потребовал от него признания, каких убеждений он на самом деле придерживается, и он открыл мне сердце с красноречием, безмерно меня тронувшим. Я не думал, что он способен мыслить подобным образом... Он говорил о своем чувстве – своей любви – к Верховному Существу и о том, что нисколько не желает подчиняться воле Всеведущего. Он сказал, что хотел бы творить добро, уподобляясь творцу благого. Иной веры он не придерживается, не тешит свой великий ум фантазиями о бессмертии души. Он сказал, что это возможно, но что ему о том достоверно неведомо. И потому его разум не способен это принять. Я был потрясен, однако усомнился в его искренности и позволил себе воскликнуть: «Вы вправду так думаете? Искренни ли вы со мной?» И он ответил: «Именем Господа – да». А потом человек, чьи трагедии столь часто воспламеняют публику в парижских театрах, прибавил с блеском в глазах: «Я много страдал. Однако я терпеливо сношу невзгоды – как подобает не христианину, но человеку».

О том, что, не смотря на ужасающую бедность и безграмотность простого населения, Шотландия все-таки стремилась идти вперед в ногу со временем и вносила свой вклад в образование умов, говорит следующий факт.

1771 год

Эпоха Просвещения обернулась появлением на свет Энциклопедии Британника, свода знаний, расположенных в соответствии с оригинальным принципом, призванного расширить человеческое познание и укрепить интерес к науке. Составленный «обществом шотландских джентльменов», этот свод появился благодаря редактору, эдинбургскому печатнику и издателю Уильяму Смели. Первый том был опубликован в 1768 году, а трехтомное издание завершилось в 1771 году. Второе издание в десяти томах вышло в 1777-1784 годах. Отрывок из предисловия Смели к трехтомному изданию:

 «Метод расположения сведений в алфавитном порядке в последние годы сделался настолько широко распространенным, что опубликованы словари едва ли не для каждой отрасти наук, и их число продолжает возрастать. Достоинства этого метода очевидны, а одобрение публики подтверждает его ценность...»

  В это же время принимается решение о перестройке столицы, премией за лучший городской проект удостоен труд архитектора Джеймса Крейга по постройке Нового Эдинбурга. Это событие ознаменовало рождение современного Эдинбурга – и современной Шотландии. Отрывок из «Шотландского журнала»:

1767 год

Проект по расширению города Эдинбург начинает приобретать зримые очертания. Двадцатого мая парламентом был принят закон, раздвигающий городские границы; 3 июня магистраты наградили Джеймса Крейга, архитектора, золотой медалью и моделью города в серебряной шкатулке, признавая его заслуги в составлении проекта нового города; позднее началась разметка площадей; к концу июля магистраты и совет наконец-то одобрили план, и было объявлено, что на протяжении месяца, до 3 августа, противники переустройства могут выдвигать свои претензии, при условии, что таковые будут сопровождаться надлежащими обоснованиями.

Ну и в завершении своего рассказа не могу не упомянуть два великих имени – Роберта Бернса и Вальтера Скотта. Их встреча произошла в эдинбургском доме Алана Фергюсона, профессора этики и философии, когда Бернс был уже прославленным поэтом, а Скотт всего лишь подростком. Об этом памятном событии в своих очерках о сэре Вальтере  упоминала Алюль. Я нашла подробное описание того вечера и предлагаю его вашему вниманию. Итак, воспоминания Вальтера Скотта.

1787 год

Мне было всего пятнадцать лет в 1786-1787 году, когда он впервые появился в Эдинбурге, но я хорошо понимал и чувствовал, какой огромный интерес представляют его стихи, и готов был отдать все на свете, чтобы с ним познакомиться. Но у меня было слишком мало знакомых среди литературного люда и еще меньше – среди знати западных кругов, то есть в тех двух кругах, где он больше всего вращался... Все же я его увидел у всеми уважаемого, ныне покойного, профессора Фергюсона, где собралось много известнейших литераторов и ученых...

Разумеется, мы, молодежь, сидели молча, смотрели и слушали. Особенно меня тогда поразило в Бернсе то впечатление, которое на него произвела гравюра Бенбери, где был изображен мертвый солдат на снегу и рядом с ним – с одной стороны – его несчастный пес, с другой – его вдова с ребенком на руках. Под гравюрой были написаны строки, кончавшиеся так:

Дитя несчастия, крещенное в слезах...

На Бернса очень сильно подействовала эта картина, вернее – те мысли, которые были вызваны ею. У него на глазах заблестели слезы. Он спросил, чьи это стихи, и случайно никто, кроме меня, не вспомнил, что это строки из полузабытой поэмы Лэнгхорна под малообещающим названием «Мировой судья». Я шепнул это одному из знакомых, и он тотчас передал мои слова Бернсу, наградившему меня взглядом и словами. Которые хотя и выражали простую вежливость, но и тогда доставили мне чрезвычайную радость и теперь вспоминаются с удовольствием.

Человек он был крепкий, коренастый, держался просто, но без неуклюжести. Это достоинство и красота особенно выигрывали еще и потому, что все знали о его необыкновенном даровании. Портрет Нейсмита передает его облик, но мне кажется, что он несколько измельчен, словно виден в перспективе. Думаю, у него были гораздо крупные черты лица, чем на портретах.

Если бы мне не было известно, кто он такой, я бы принял его за очень умного фермера старой шотландской закваски, не из теперешних землевладельцев, которые держат батраков для тяжкого труда, а за настоящего «доброго хозяина», который сам ходит за плугом. Во всем его облике чувствовался большой ум и проницательность, и только глаза выдавали его поэтическую натуру и темперамент. Большие и темные, они горели (я говорю «горели» в буквальном смысле этого слова), когда он говорил о чем-нибудь с чувством или увлечением. Никогда в жизни я больше не видел таких глаз, хотя и встречался с самыми выдающимися из моих современников. Его речь была свободной и уверенной, но без малейшей самонадеянности. В обществе ученейших мужей своего времени и своего века он выражал свои мысли точно и определенно и вместе с тем без всякой назойливости и самоуверенности, а расходясь с кем-либо во мнениях, он, не колеблясь, защищал свои убеждения твердо, но притом сдержанно и скромно.

«Метод расположения сведений в алфавитном порядке в последние годы сделался настолько широко распространенным, что опубликованы словари едва ли не для каждой отрасти наук, и их число продолжает возрастать. Достоинства этого метода очевидны, а одобрение публики подтверждает его ценность...»

При подготовке статьи были использованы материалы из книги

"ШОТЛАНДИЯ. Автобиография" под редакцией Розмари Горинг