«Если честно, я просто устала…» by Кармен Скефингтон

Мы говорим "Никогда", когда знаем, что это случится вновь.

Мы любим возвращаться туда, где наше сердце, где, переплетаясь с его ударами, сама основа мироздания рождает воистину вселенскую гармонию всех частей твоего «я», где абсолют не являет собой легенду, как мифическая Шамбала, а блестит на небе мириадами звезд Млечного пути, глядя на которые погружаешься во вселенный поток жизни. Неважно поют ли там сладкоголосые тропические птицы, блестят ли в лучах восхода шельфовые ледники зеркальных высоток, соседствующие с доломитовыми нагорьями бетонных конструкций, рассыпались ли там золотые пески взбалмошной и непостоянной особы пустыни, женщины во всем, вплоть до нравов. Балом там правит энергия, неподвластная пониманию разума, взращенного на теории большого взрыва, витках эволюции и безотлагательности уравнений Эйнштейна. Откуда, напитавшись жизненными силами, в первую очередь возвращается душа, а не тело, вновь вдыхающее влажный воздух столицы Туманного Альбиона, укрытой низкими серыми тучами. Мелкие холодные капли сонно сыплются с неба, мерно стуча по крышам домов, разливаясь на асфальте причудливыми блюдцами луж. Привычные к подобным капризам влажного климата люди, укрываясь под блеклыми зонтами, медленно продвигаются в плотном потоке безликой серой массой.

Здесь все осталось таким, как и прежде, как заведено испокон веков, погрязшим в своих меркнущих добродетелях и пороках. Не удивляет ничего, но искренне радует шуршание листов бумаги договора о покупке бывшей банковской империи, принадлежащей тому, кого когда-то любила. Без венца и обручальных колец, без титула герцогини, мужа и детей. Несколько завитков подписи – и она станет моей. Женщины упрямы как в любви, так и в ненависти. С одной лишь разницей, нежность оборачивается коварством, а ангел – демоном. И даже упоительные фанфары, призрачные, но такие реальные, не приносят должной всепоглощающей радости. Такое же холодное безразличие накрывает при виде объекта своей любви и ненависти, снизошедшего до того, чтобы самолично выразить восхищение. Глядя на букет алых роз, служащий элементом декора на столе, где остывает блюдо мести, я смотрю в глаза этому видению уже ставшему страницей прошлого, и губы сами шепчут его имя – «Уильям». Под стук треклятого дождя в западне лабиринта воспоминаний, словно в ледяной воде – холодно и мерзко.

- Мне жаль, что так вышло, - произносит тень прошлого, так и не отпущенная мною.

Лишь холодная улыбка инеем касается моих губ. Неужели я должна поверить в эту ложь? Жаль мне, свое разбитое до острых осколков сердечко, собирая которые режешь пальцы. Жаль, обратившиеся прахом те воздушные замки, что я возводила вокруг него, соткав в фантазии мирок, параллельный реальности, упрямо пытаясь найти точку пересечения двух призрачных встречных. И почему же теперь в нем проснулась Мать Тереза? Поздно. Теперь то я поняла, насколько свет прямолинеен и туп, как, впрочем, любое добро... Зато сколько всего шевелится в тенях, как они наполнены, таинственно живы... Это как добро и зло. При этом гораздо интереснее, разнообразнее, обольстительней.

- Как знать, ведь у тебя нет сердца, - отвечаю довольно сдержано, пожимая плечами, и возвращаюсь в свое кресло.

- Именно это мне в тебе и нравится, - не задумываясь, продолжает проклятие из прошлого, усаживаясь напротив меня. – Надеюсь, твои предпочтения в вине не изменились и ты не откажешься от ChevalBlanc 1947 года?

Некоторые пристрастия не подлежат переменам даже с ходом лет. Когда слова излишни, поднять бокал за собственную вендетту – лучшее, что я могу подарить выпустившему белый флаг. Особый случай, не менее особый напиток, искрясь рубином, разбивающийся о грани из стекла. Вдыхая аромат, ощущаю густые нотки кофе, шоколада и экзотических фруктов – всего, что так люблю. И по взгляду орлиных темных глаз умудренного хищника понимаю, ничто не забыто, даже мелочи, ставшие для меня обыденностью. «Уильям, быть может, ты помнишь больше, чем показываешь? Ведь не нужно тысячи фраз, а всего лишь одна...» - умоляют глаза, горя искорками обманчивой надежды, напрочь игнорируя любые проявления гордости, но с языка слова так и не срываются. Отсалютировав бокалом, запиваю их вином, обжигающим горло своей крепостью. Я победила, лавровый венок мой, но, увы, не чувствую своего триумфа, хотя в полной мере осознаю. Ведь ныне его империя, часть моей. Внезапно становится дурно, настолько, что пальцы выпускают хрустальную ножку бокала, а перед глазами плывут круги, стирая очертания кабинета. Вдох дается с большим трудом, словно грудную клетку сдавили невидимые путы.

- Нет у тебя полета мысли, Кармен, - мужчина цокает языком и, поднимаясь, медленно скользит вокруг стола в направлении меня, с улыбкой на устах наблюдая, как я начинаю задыхаться. – Ну-ну, сейчас станет легче, - заботливо добавляет он, останавливаясь за спиной и вынимая из волос заколку. – Это всего лишь яд.

Освободившись из плена, густая копна струящимся водопадом ложится на плечи. Через тридцать секунд напряженной звенящей тишины, я ощущаю, как по телу растекается эфирная легкость, ленивая и тягучая как свежий мед. Утопая в ней с головой, где-то на задворках сознания, понимаю, что не могу пошевелиться, прикована к стулу, как аморфное существо, внутри которого паразитом живет ледяная змея страха.

- Его называют BelleMorte, - докладывает мой мучитель, пропуская сквозь пальцы длинные темные локоны. – Лишаясь способности двигаться, в последние минуты своей жизни окунаешься в эйфорию, и правда, красивая смерть, не находишь? – повернув мое кресло, чтобы видеть лицо жертвы, он касается подбородка, приподнимая голову, и наши глаза встречаются. – Сколько ненависти и ни капли былого безразличия. Но, к счастью, у меня есть противоядие, равноценное возврату моего бизнеса.

- Никогда, - слезы едва не катились по щекам, но упрямству не было предела.

- Ты сама решила свою участь, - его губы ломает снисходительно-хищная улыбка, после чего он склоняется ко мне, оставляя прощальный поцелуй, жадный и властный. – Ты была прекрасной любовницей, а женой уже не станешь...

Хлопнула дверь, и комната погрузилась в тишину. И только по стеклу французского окна били капли дождя, в которых купался весь город.