Почему- то мне казалось, что я еду в последний раз по улицам Лондона. Что что-то не так. Было чувство, что это был неправильный выбор. Прочь гоню такие мысли. Делаю музыку погромче, так что она просто орёт в салоне машины. Сегодня вечером я уже должен улететь. Надо взять некоторые документы, сделать прививки. Боже, я даже не успеваю попрощаться с семьёй по нормальному. Позвонил Керри, но она не подняла трубку, видимо, просто отходила, и надиктовал на автоответчик сообщение: «Керри, привет, младшая. Тут такое дело... Я вообщем уезжаю по работе в Ливию, я знаю, ты не такая паникерша, как Кэр. Я просто там буду врачом, и не о чем волноваться. Так, что я хотел ещё сказать...Ах, да. Кэр помягче это как-нибудь преподнеси, я знаю, у тебя получится, и бабуле я позвонил, сказал, что в командировку уехал, так что проследи, чтобы никто меня не сдал. Мне не нужна кавалерия для моего спасения. Ну, вроде как всё. А, чуть не забыл, мороженое и шоколад потом отдашь, и там звонить будет нельзя, так что ждите писем с фронта. Ну, удачи».

Вот и всё. Всё собрано, и я готов. Сижу в самолёте, который несёт меня черт знает куда. На борту было много врачей и медицинского персонала. Нас потом распределят по городам. Жаль, я не был в Ливии, когда она была ещё целая что ли. Теперь увижу только разруху.

Самолёт приземлился недалеко от границ Ливии и далее нас посадили в грузовики с медицинским оборудованием и повезли непосредственно к пункту назначения. Моё место было недалеко от Триполи, столицы Ливии. Лагерь был военного образца, исключением было только то, что тут были в основном медики, пострадавшие и военные, которые нас охраняли. Ознакомление прошло быстро, и даже через пару часов мне сделали график моих дежурств. А ещё через пару дней командир Джекман сказал, что я должен быть готовым ко всему. Теперь я свои выходные провожу с солдатами и тренируюсь с ними. Вообще все тут как один. Нет разницы, британец ты или украинец, русский, чех. Господи, как тут жарко. Лицо у меня обгорело через пару дней, а потом и спина, так как тренируюсь без футболки. Ещё я подстригся, стало легче переносить жару. Интересно, что скажут кузины, когда меня увидят?! И я по ним и по Дейву, скажу честно, скучаю. Опять прозвучали неподалёку взрывы, даже стол немного задрожал. Кто и зачем начал эту войну, мне неинтересно, знаю только одно, местные жители – единственные, кто тут страдает. Сегодня одни захватили нефтяной завод, другие завтра его отвоевали, и наоборот. В округе постоянно слышится автоматная очередь и сигнал тревоги, который издаёт жуткая сирена. Пора заканчивать писать письмо Кэр, иначе завтра я буду сонной мухой.Вик.

Ливия.

И снова это я. Привет, дорогие мои родные. Я, оказывается, по вам слишком сильно соскучился. Потому что привык, вы были всегда рядом, стоит только захотеть увидеться, а тут такого нет. Уже прошло пару недель с моего первого письма, а кажется, прошёл год. Борьба идёт ожесточение, бомбят нас теперь не только свои, но и присоединилась Америка. Как всегда ей необходимо влезть, куда не нужно. Но не будем о политике, вы это можете посмотреть по телевизору, прочесть в газетах. Кстати, это роскошь по местным понятиям. Тут давно газеты не выпускаются, а телевизор – редкое явление. Кстати, я говорил, что я подстригся? И ещё, я же хожу в форме! Так что бабулина мечта сбылась! Привет там передавайте ей. Может, сфотографируюсь и фотку пришлю.

– Вик, там колонну разбомбили, много раненых, помощь нужна.

– Бегу, – отвечаю я и на ходу одеваю футболку. Бежим с Девидом из палатки в медчасть. Это тоже палатки, но они как больницы. Там есть всё. Начиная от кондиционера, кончая очисткой воздуха в операционных. Раненых было много. Кого-то удалось спасти, кого-то нет. Это были простые люди. Они радовались победе своих войск и как тут уже принято стреляли в воздух. Пролетавший американский самолёт или истребитель, я так и не понял, принял это за атаку, и начался неравный бой. Он пару раз скинул бомбы на них. Этого было достаточно, чтобы колона из 60 человек превратилась в жалкую горстку людей. Никогда не был сильно верующим, не помню молитв, которым меня учили, но каждый раз, глядя на то, что остаётся от людей после таких налётов... Это невозможно передать... Стоны, крики, проклятья и молитвы произносят люди, когда попадают к нам, мы, как можем, облегчаем им жизнь или смерть. После таких ночей чувствуешь себя невыносимо старым.

Я возвращался в палатку вместе с Девидом, мы с ним делили её, уже ближе к полудню. Больше суток на ногах и сутки у операционного стола. Поспорили на каменцы, кто из нас первый сполоснётся, с приятелем, он у меня выиграл. Когда подошла моя очередь, я быстро сполоснулся. Да, быстро. Ибо вода тут, как и бензин, на вес золота. Переодевшись в лёгкие (опять же военные) штаны, я посмотрел на стол. На котором осталось лежать недописанное письмо родным... Нет, нужно сейчас дописать, завтра его как раз отправят.

А недавно мы раздобыли тут гитару для меня, саксофон и местный барабан. Устроили себе небольшой отдых. Было весело. Нужно будет по приезду домой тоже попиликать на скрипке или помучить рояль в гостиной. Как видите, всё нормально, жив и здоров. Снова зазвучала сирена тревоги, люди забегали, и прозвучал совсем близко звук падающего самолёта, а потом раздался взрыв. Чувствую, поспать я сегодня уже не смогу. Это подтвердила вбегающая в палатку дежурная медсестра, сообщая, что всего лишь в 400-х метрах от нас разбился вертолёт, полная готовность. Я лишь кивнул и написал последние строчки. Целую, Вик.

Положил листок в конверт и запечатал. Девид уже за это время вышел. Отдав конверт главному по пути, я побежал в медчасть.

Ливия.

Мои дорогие, знали бы вы, как много для меня значат ваши письма. В них столь необходимая для меня поддержка, пусть даже и вы меня ругаете за мой отъезд. Сразу напишу для Кэр – нет, телефоны тут есть, но не для нас. Для военных. Мобильные тут запрещены, да и не работают, вышки давно уничтожили. По приезде обещаю умаслить бабушку, иначе мне лучше не приезжать... Родителям передавайте привет, и что там Дейв? Вы почему-то о нём ничего не говорите. И девочки, хотелось бы и мне быть с вами на свадьбе, но я не могу, поэтому ваши покупки записывайте на моё имя. Я хоть так смогу быть с вами! Кэр, где ты откопала фото? Вынужден вам сообщить, что тут обстановка накалилось, и я не знаю, как в дальнейшем будут приходить письма...

Мои глаза прикрыли тёплые ладошки, и, услышав голос, ставший до боли знакомым за последние время, я улыбнулся:

– Угадай, кто!

– Хмм... наверно, это Кейт, – начал я гадать.

– Не верно! – раздался звонкий голос.

– Тогда остаётся только Ника...

– Угадал, – довольно ответила она, – за это тебе полагается награда, – и она, наклонившись ко мне, чмокнула в щёку.

Я приобнял её одной рукой за талию и чуть потянул к себе, достаточно для того, чтобы Ника не удержала равновесия и со смехом можно сказать плюхнулась ко мне на колени.

– Вик, что ты делаешь!

– Требую свою нормальную награду... – пробормотал я ей в её маленькое, соблазнительное ушко.

Она чуть отстранилась от меня, но лишь за тем, чтобы обнять меня за шею. Наши лица были совсем близко друг от дуга.

– Хочешь, я тебя научу целоваться, как эскимосы? – заговорщицки зашептала Ника.

– Да...– так же ответил я.

Тогда Ника соприкоснулась своим носиком с моим и начала им водить то влево, то вправо. Но вскоре поцелуй эскимосов забылся, остался обычный, знакомый. Который может подарить власть над другим и покорить другого. Я не хотел покорять. Я сам сдавался ей, по своей воле. Мне хотелось давать, всё, что она бы ни попросила. Может, это и есть любовь? О которой так пишут и много говорят. Что хочется держать женщину в своих объятьях и не выпускать никогда, прожить бок о бок с ней до конца жизни, желать от неё детей. Просто млеть от одного её присутствия?

Жадные поцелуи, нетерпеливые объятья. Только она и я, и наше желание. И не важно, что творится снаружи. Пусть хоть цунами, пурга или все катаклизмы разом. Нечего не имеет значения, кроме неё.

Нас называли сладкая парочка Викторс, потому, что её полное имя Виктория. Но этому скоро пришёл конец. Я проснулся посреди ночи от воя сирены. Я не знал, но чувствовал, что мне необходимо было её найти. Когда я выбежал из палатки, мне показалось, что я смотрю какой-то военный фильм. Мне не доводилось видеть так близко происходящий обстрел! Когда пуля пролетела со свистом рядом со мной, я понял, это не просто обстрел, в этом обстреле мы посередине. Меж двух огней. Я пригнулся и побежал искать Ники. Время шло, и положение становилось хуже. Просто пригнувшись бежать было не возможно из-за самолётов, что начали делать виражи и обстреливать сверху. Приходилось мелкими перебежками продолжать поиски. Тут и там слышались маты, крики, приказы... а я старался этого не слышать. Стук в ушах и так заглушал многое, адреналин в крови гнал меня, а сердце, казалось, больше не выдержит. Да, я боялся – не за себя, за неё. И не зря. Я увидел, как она помогала раненному солдату, видел, что она заметила меня, и я видел, как снаряд попал в ближайшую машину, и как она взорвалась. Взрывной волной нас накрыло. Помню, как я нашёл её лежащей ничком, как из спины торчал небольшой кусок металла. Я вынул тогда тот кусок как мог осторожно, она вскрикнула. Я звал на помощь, но никто меня, как мне тогда казалось, не слышал меня. Эти необычайные, теплые глаза смотрели на меня так доверчиво, губы, которые я целовал, шептали – всё будет хорошо, и я повторял это, как молитву. Я не смог помочь дорогому мне человеку, снова. Она ушла... Всё не было хорошо! Всё чертовски не было хорошо!

– Ника, вернись, прошу тебя! – умолял я её, – не бросай меня... – шептал я ей, взяв её руку и поцеловав в ладонь, оставляя на ней мокрые следы от, видимо, моих слёз. Было невыносимо больно, что-то умерло и у меня. А потом был взрыв и тишина.

– Не больно, – это была последняя мысль.

Яркое солнце освещало нам дорогу. Улицы были пустынны, как никогда. Только я и Ника – моя победа, моя дорогая, моя любимая... Мы шли по улицам Лондона, она мне улыбалась и о чём-то оживлённо рассказывала, а я не мог насмотреться на неё. Солнечный свет причудливо освещал её волосы, ветер их развивал. Мне кажется, что я могу сделать всё! Свернуть горы, убрать все препятствия, защитить её от беды. Я был окрылён... но подул холодный ветер, небо затянулось тучами, и пошёл дождь. Сначала я не обратил на него никакого внимания, как не обратил внимания на то, что светлое платье Ники постепенно окрашивается в красный цвет. Воздух будто стал тяжелее, а на языке стал ощущаться привкус железа и соли, вкус крови. Его я узнаю всегда. Ника смотрит на меня грустным взглядом, и я пытаюсь взять её за руку, чтобы успокоить, но она её выдёргивает и уходит. Как не пытаюсь догнать, у меня это не получается. Всё время я позади...

Сильный удар по щекам заставляет последние остатки сна уйти в небытие. Передо мной на корточках сидел мужчина в военной форме. Это не был военный, это просто боевик, повстанец или как там ещё их называют, главное, не военный. Он что-то говорил мне, но я его не понял, тогда он поднялся, а прежде чем это сделать, снова ударил меня размашисто по лицу, так, что голова запрокинулась в бок, и лопнула губа, и ушёл. Щека горела, во рту ощущался привкус крови, да и руки, привязанные над головой, давно затекли и нестерпимо болели, но это было ничто по сравнению с тем, что вместе с сознанием пришло чувство острого одиночества, нестерпимой боли. Так болит, должно быть, душа... Так, что хочется взвыть, заорать, крушить, бить кулаком в стену, или лучше головой, чтобы телесная боль заглушила душевную.

Через какое-то время пришёл всё тот же человек и ещё несколько, они отвязали мои руки и стали подталкивать в сторону выхода дулом автомата. Моё желание сбылось. Телесная боль сумела заглушить душевную. Не знаю, сколько я там был, но мне казалось, сутки точно. Кажется фраза – «Я ничего не знаю, я простой врач», только злила их ещё больше. Вспоминая детские игры, когда мы бегали друг за другом, брали в плен и спрашивали явки, пароли, где зарыт клад, мы стойко изображали из себя героев, молчали под страхом щекотки. А сейчас я, наверное. сказал бы всё. что знаю. Лишь бы это прекратилось, лишь бы организм сам себя защитил, впав в забытьё, обморок, кому, плевать во что! Я не герой. Я простой врач. Который... который... хочет жить? Без неё? Не думаю. Но это сейчас не то. Слишком много вопросов и самокопания, когда просто ждёшь, когда отключишься. Спасительная темнота. Снова она пришла ко мне. Обняла, как только она это умеет делать. Шепчет, что нельзя сдаваться, нужно выжить, любой ценой. Что есть ещё те, кто меня любит, и что жизнь не заканчивается!

Снова меня забрали от неё. Снова одни и те же вопросы. Не знаю, сколько так было. Я не видел, что солнце всходит или заходит. Непрекращающийся кошмар, который ломает тебя, превращает в забитого пса. И чтобы это ещё раз подчеркнуть, они даже надели мне ошейник, когда я в очередной раз пришёл в себя. Пришёл в себя, как никогда удачно. Я лежал на спине, голова была чуть повернута на бок и в том месте, где по видимому должно было быть окно, была щелка, небольшая, но её было достаточно, чтобы увидеть тонкую полоску ночного неба, и тёплый воздух подул на лицо, если там есть лицо.

Где-то позади скрипнула дверь, я слышал, как вошли двое и что-то волокли. Если бы я даже захотел, то не смог бы пошевелиться, просто не было сил, не было желания. Это что-то бросили, и шаги стали приближаться ко мне. Меня не позвали, не ударили и не пнули. Молча просто взяли и начали тянуть за верёвку, что была обвязана вокруг моей шеи, имитируя ошейник. Я стал задыхаться и пополз за верёвкой. Меня притащили поближе к этому «что-то» – это был Дейв. Мой друг. Тут я почувствовал, как меня взяли за волосы и сказали:

– Смотри, что будет с тобой. Раз ты не знаешь ничего, так купи свою жизнь. Куда сообщить, что с тобой?

– У... меня никого ...нет, – и этот каркающий голос мой... ужас. Я никогда не хотел и не собираюсь впутывать своих родных. Я сам накосячил, только их впутывать нехватало...

– Лучше подумай..., – сказал снова мой тюремщик с жутким акцентом и направил мою голову на Девида. Дальше был кошмар. Это казалось фантастикой, ужасом... бредом. Руку Дэвида положили на пол и стали держать. Растопырили пальцы и поднесли к одному нож и молоток. Один удар и у меня на всю жизнь наверно будет стоять тот крик. Потом был ещё один удар, и крик. леденящий душу, оглушил меня. Они нас бросили. Сейчас мы были не хуже щенят. Помню, как негнущимися своими пальцами я оторвал остаток рубашки и передал другу. Хотел помочь перевязать, но он оттолкнул меня. Сел в дальний угол и стал обматывать руку, качаясь из стороны в сторону, плача, укачивая руку, как маленького ребёнка. Я посмотрел на свои руки, на ладони. Врач без рук уже не врач. Несколько раз сжал и разжал пальцы. Руки тряслись мелкой дрожью. Я не хочу умереть тут, как собака. Не хочу, чтобы мои близкие получили такой вот «подарок» из Ливии. А в том, что я рано или поздно скажу адрес, я был уверен.

Я не супермен, не военный, не бравый пожарный или бесстрашный полисмен. Я просто врач, который выбирает – лучше умереть на свободе, чем в грязной будке. Ночь. Это было чистое безумие. Но это случилось. Через несколько дней под градом пуль мы с Дейвом бежали. Дуракам везёт. Бежали в, как мне казалось, бескрайнюю пустыню, где дни были жаркие, как огонь, а ночи холодные, как лёд. Жаль, я так и не прочитал краткий справочник выживания в пустыне без воды... и без ничего...