Образ Сони Ростовой в романе Толстого «Война и мир», часть 4
При чтении «Войны и мира» я заметила, что Лев Толстой очень умело замазывает черной краской образ Сони. Не то, чтобы порицает ее (порицать ее не за что, Соня не совершает плохих поступков в романе в отличие от явно отрицательных героев), но постоянно словно ставит своеобразные «кляксы» на образ этой героини. И самая большая клякса на образе Сони – эпизод с ранеными.
Когда противопоставляют Наташу Соне (предпочитая первую второй), то всегда вспоминают эпизод с ранеными. Наполеон вот-вот захватит Москву, Ростовы уезжают и вывозят свое имущество из дома. Из деревни прибыло много подвод, которые и должны вывезти это имущество. Но рядом с домом Ростовых оказалось много раненых, и старый граф хочет хотя бы часть подвод отдать им, чтобы и их увезти из Москвы от наступающих французских войск. Старая графиня возражает, говорит, что их имущество стоит много денег, а они почти разорены, так что подводы должны быть отданы под вывоз имущества Ростовых. Старый князь в силу слабости характера не может пойти против жены, и тогда именно Наташа пристыдила мать и заставила ее изменить мнение. Подводы отданы раненым, а большая часть имущества Ростовых брошена на произвол судьбы. Причем Наташа не только пристыжает мать, которая не желала брать раненых, но еще и первой отдает распоряжение слугам оставлять вещи и брать раненых на подводы. А что делает в это время Соня? Вот как описывает это Толстой:
«Соня не переставая хлопотала тоже; но цель хлопот ее была противоположна цели Наташи. Она убирала те вещи, которые должны были остаться; записывала их, по желанию графини, и старалась захватить с собой как можно больше».
Этот эпизод всегда приводят как пример бескорыстия и благородства Наташи (уговорила родителей бросить имущество, т.е. состояние семьи, все отдала раненым воинам), и одновременно – мелочности, прозаичности Сони, которая демонстрирует (якобы) полное равнодушие к судьбе раненых.
Но ведь Соня не сама по себе занялась тем, что старалась убрать оставляемые вещи и при этом захватить как можно больше. Она это делала «по желанию графини». Не сама по себе вызвалась, а выполняла желание (читай – распоряжение) своей воспитательницы. И самое главное – все критики Сони в этом эпизоде забывают совершенно разное положение двух девушек в семье. Наташа – законная и любимейшая дочь, Соня – всего лишь воспитанница, причем уже давно не очень любимая (по крайней мере с момента, как Николай начал проявлять чувства к Соне, а потом и высказал желание жениться на ней, после этого старая графиня просто возненавидела Соню). Другими словами, Наташа одна из хозяек этих вещей, она законный член семьи Ростовых, которым эти вещи принадлежат. Соне эти вещи не принадлежат, более того – она на положении прислуги-приживалки в этой семье уже давно. Так что все не так просто, как желают представить дело критики Сони и обожатели Наташи, дескать, Наташа проявила широту души, а Соня такая-сякая меркантильная. Для Наташи это – СВОЁ, это вещи её семьи, которыми она тоже может распоряжаться не меньше старого графа или старой графини – хочет везёт с собой, хочет бросит их, а места на подводах отдаст раненым. А вот для Сони это ЧУЖОЕ. Она занимается уборкой и собиранием вещей не потому что ей так хочется, не потому что она такая-сякая меркантильная и в отличие от Наташи считает вещи и имущество важнее раненых, а просто потому что она выполняет распоряжение своей воспитательницы. Та ей просто дала указание, точно также, как и могла приказать это горничной или любой другой прислуге. Горничная-прислуга тоже бы не стала указывать хозяевам, что человеческая жизнь важнее мебели и любых других вещей, как это вполне свободно сказала родная и любимейшая дочь хозяев. Прислуга просто промолчала бы, засунула бы все возражения подальше, даже если бы и имела их, и всей душой сочувствовала раненым, но промолчала бы. И молча пошла бы выполнять распоряжение, данное ей хозяйкой. Потому что если бы она запротестовала и сказала, что будет лучше помочь раненым, а не заниматься вещами и имуществом, ей бы дали такую выволочку! В самом лучшем случае сказали бы, что в её обязанности входит аккуратно складывать хозяйские вещи, а не умничать и не указывать хозяевам, что правильно, а что нет.
Еще одна сцена, где Толстой противопоставляет Наташу Соне, отдавая явное предпочтение Наташе – это знаменитая сцена в Отрадном, когда князь Андрей через открытое окно слышит мечтания Наташи о том, как ей хочется летать. Не буду приводить дословно всю сцену, все ее хоть немного, да помнят. Коротко можно пересказать так. Князь Андрей, оставленный старым графом Ростовым переночевать в Отрадном, слышит через открытое окно, как две девушки поют в комнате наверху. Потом Соня хочет лечь спать, а Наташа садится у окна и начинает восхищаться ночью и мечтать о полете. Она пытается разбудить засыпающую Соню и вместе с ней уже восхищаться ночью. Но Соня совершенно не разделяет поэтического настроя Наташи и говорит с ней недовольным голосом. Вот тут впервые поэтичности и романтичности Наташи противопоставляется трезвость и скучность Сони. Не может оценить прелести ночи, дескать. Спать хочет.
Что я по этому поводу могу сказать. Вы знаете, эта знаменитая сцена всегда меня смешила. Мечтания Наташи о полете вызвали у меня только недоумение и смех. Вот как она мечтает летать:
«Так бы вот села на корточки, вот так, подхватила бы себя под коленки, - туже, как можно туже – натужиться надо, - и полетела бы. Вот так!»
Вы знаете, в юности у меня тоже возникало желание летать, как птицы. Но лично у меня желание полета не вызывало при этом стремления подхватить «себя под коленки» и «натужиться». Мне скорее представляется, что человек должен раскинуть руки, как птица крылья и вот так нестись в воздухе – легко, свободно, без всякого напряга и «натуживания» Тем более странна эта поза, когда человек подхватил «себя под коленки» и почему-то вдруг полетел каким-то сжатым, бесформенным комком. В результате «натуживание» с подхватом «себя под коленки» у меня вызывает, пардон, ассоциацию с сидением на стульчаке или просто на корточках где-нибудь на пленэре во время запора. Вот тогда действительно нужно «натуживание» и даже подхватить себя под коленки можно. Поэтому всякий раз, когда я читала эти строки со словами Наташи, что она хотела бы сесть на корточки, подхватить себя под коленки и натужиться, мне всегда хотелось сказать ей: «Наташа, в такой позе сидят на стульчаке или в кустиках в состоянии запора, а вовсе не летают!»
Так что эта сцена, которая, по мысли Толстого, должна меня была убедить в особой романтичности и поэтичности Наташи, убедила разве что совсем в другом. Наташа мне показалась просто смешной со своими мечтаниями. И до сих пор эта сцена и слова Наташи мне не кажутся ничуть романтичными. Полета в такой позе и в состоянии «натуживания» лично я себе не представляю.