Карта ролевой игры "Cuba Libre. Запретные удовольствия Варадеро"

Она говорила разумные, адекватные вещи, и Дорнан бы даже подискутировал на тему разделения труда и личных отношений, если бы при слове "подчиняться" яркие картинки доминантного секса не ворвались в мозг, заглушая все разумные мысли. Он терял нить беседы, разговаривая с ней в такой позе, когда она так на него смотрела, он терялся в её взгляде, тонул в нём, думая только об одном – как он безумно, дико хочет ей владеть, как хочет подчинить себе всю её целиком. Чтобы у неё даже сил не осталось говорить все те вещи, которые ему так не нравятся.

И женщина в его объятиях соглашалась, медленно, но верно принимая его позицию.

Как зачарованный, он следил, как Татьяна поймала палец языком и всосала его в себя. Его обдало жаром, а дыхание будто украли. Он постарался вслушаться в те слова, что говорили женские губы, хотя соображать было чертовски сложно. Но он постарается ради неё, раз ей это так важно. Татьяна начала говорить, и уже знал, какими аргументами убедит её в том, что можно всё сделать по-другому. Но сначала он дал себе ощутить всю полноту чувств от откровенных признаний, которые слышал, может быть, не впервые, но в первый раз в своей жизни он верил каждому слову и тем чувствам, которые были в них вложены. Он мягко отстранил от себя Татьяну для того, чтобы приподнять пальцами за подборок и поймать взгляд.
- Знаешь, что мы сейчас сделаем? Забудем пока о Нью-Йорке и том, что нас может там ждать. Я хочу сегодня быть просто рядом с тобой. Здесь и сейчас. На этом острове, где всё пропитано свободой и чувственностью.
Он услышал шум прибоя и подумал о том, что давно не видел ночного берега, не купался в ночном море, не ступал босыми ногами по влажному песку. Он захотел всё это испытать с женщиной, которая впервые за долгое время пробудила в нём живого человека, а не рабочую бесчувственную машину.
- Я хочу купаться. Пошли, - сказал он и осёкся, вспомнив о просьбе Татьяны. – Будет глупо приехать на Кубу и не искупаться в море. Ты разделишь со мной эту ночь?

Дорнан понимал всем существом, что эти мгновения под звёздным кубинским небом впечатаются в его воспоминания навсегда. Его размеренная жизнь, серая и обыденная, вдруг окончилась, и началась иная, в которой были возможны безрассудные поступки и простые человеческие слабости, которые он себе когда-то запретил.
Когда-то ему казалось, что невозможно испытывать более сильные чувства чем те, что он питал к Конни. Первая любовь не забывается. Особенно окрашенная трагедией. Но вот наступил момент, когда всё изменилось, и вместо того, чтобы сомневаться и пытаться поверить в малейшую возможность подобного, Дорнан сразу принял всё происходящее как факт. Он понимал, что Татьяне сложно смириться с его напором, с его собственническими замашками и желанием владеть ею безраздельно. Ей было невдомёк, что она пробудила его от летаргического сна и заставила ожить все чувства. И если обычный человек действовал бы постепенно, то Дорнан О'Майли себе такого позволить не мог. Не мог и, если быть совсем уж честным, попросту не хотел.
Смерть его возлюбленной научила тому, что каждое мгновение бесценно. Стоит упустить хоть одно, и это уже может быть необратимо.
Почему-то он, даже понимая это, позволял жизни проходить мимо. Не находил такой, как эта женщина? Скорее всего. Но теперь нашёл и будет жить с жадностью так много недобравшего от жизни человека. Принять его философию Татьяне будет непросто, но он попытается воздать ей сторицей за гипотетические неудобства, которые, он был уверен, она вряд ли испытает.
Впрочем, думать он больше не хотел.
Перед ними расстилался песчаный берег, который ласкали волны с пенными барашками. Тут и там встречались пальмы с длинными листьями, шелестящими в темноте. Море отражало многочисленные звёзды, а прохладный ночной ветерок обдувал разгорячённую кожу. Море дышало спокойствием и манило окунуться в его прохладные воды. От одной этой красоты можно было задохнуться, и дыхания постоянно не хватало. Стиснув зубы, Дорнан сдерживался, чтобы не наброситься на свою женщину. Он хотел дать ей прочувствовать сполна красоту этого места и накалить их обоих до предела, чтобы потом сорваться вместе в то безумие, которое ждало их впереди. Сдерживаться было нелегко. Его женщина избавилась от одежды удивительно легко и ступила в переливающую от света звёзд воду. Он больше не видел чувственные изгибы тела и, лишённый этого удовольствия, поспешил к другим. Резкими движениями сорвав с себя одежду, дрожа от возбуждения, он вошёл в воду, размашистыми шагами догоняя свою морскую нимфу. Его кожа была поразительно горячей. Кажется, ещё немного, и от неё пойдёт пар. Прохладная морская вода слегка остудила его. Нырнув под воду, Дорнан проплыл короткое расстояние до Татьяны, вынырнув возле неё всего лишь в нескольких миллиметрах. Ощущения перемешивались в нём, бурлили и просились наружу.
Прошло каких-то несколько часов, а он уже изголодался по её телу, по их поцелуям, по этой нереальной близости и сумасшедшему экстазу. Он хотел испытать это снова, накопить как можно больше воспоминаний, которые будут окрашивать серые деловые будни и давать продержаться до вечера.
Татьяна раскрыла ему свои объятия с жаром, с готовностью встречая натиск губ, с коротким всхлипом вжимаясь в него всем своим гладким, скользким от воды телом. Они дрожали вместе, крепче сжимали друг друга в объятиях, останавливаясь лишь на время коротких вздохов.
Ночь надёжно скрывала их, даря ощущение полной уединённости, оторванности от всего мира. То самое "здесь и сейчас", о котором просил Дорнан. Ещё один из тысячи способов удержать с собой рядом эту женщину. Ещё одно интимное воспоминание, которое сделает невозможным оставаться отдельно друг от друга, сотрёт все возможные барьеры. По крайней мере, Дорнан надеялся на это.
Он мог сколько угодно убеждать себя, что методично уничтожает эти барьеры, показывая Татьяне весь спектр своих умений в ублажении женщины, но правда заключалась в том, что о расчёте он забыл напрочь, увлечённый буйством своих эмоций. Он просто не мог быть другим с этой женщиной. Всё, что он делал, было направлено сейчас на то, чтобы просто выплыть на поверхность из того безумия, в которое он погружался. Он пылал, и даже вода не могла больше остудить его.
Он водил руками по гладкой нежной коже, вдоль совершенного тела, гладил все те сокровенные места, от прикосновения к которым женщина в его руках изгибалась, вскрикивала и стонала. Его пальцы снова оказались во влажности её рта. Скользнув по полной нижней губе, он лёгко ввёл их внутрь, обещая себе и ей, что скоро там окажется что-то другое.
Они целовались, кажется, вечность, вырывая друг у друга инициативу, наслаждаясь то нарочитой медлительностью, когда губы скользят, едва касаясь, то сумасшедшим ритмом, когда язык вторит пульсации члена, оказавшегося в глубине влажной женской плоти.
Когда поцелуев стало мало, и ждать стало уже невозможно, Дорнан перекинул бедро Татьяны через своё, настойчиво скользнув внутрь её тела членом. Первое соприкосновение ощутилось им так остро, будто бы они впервые овладевали друг другом. А дальше были только стоны и крики, улетающие к звёздам, влажные тела, сталкивающиеся друг с другом, слившиеся в одно целое, хаос из поцелуев, ласк и бессвязного шёпота.
Он не уставал поражаться, насколько невероятной была близость с этой женщиной. Он понял и без сожаления смирился с тем, что она станет последней, к кому он прикоснётся. Вот так просто и бесповоротно свихнуться на одной женщине и признать это перед собой. Это было удивительно, чертовски неожиданно, но истинно и только так. Дорнан понимал, что пугающая правда может оттолкнуть от него Татьяну с её претензиями на эмансипацию и, запрещая себе заявлять устно права на неё, показывал своими ласками, тем, как он берёт её, владеет ей, что так у нее уже не может быть ни с кем. Он хотел, чтобы она даже думать забыла о других мужчинах и сузила свой мир до него, только для него одного. Он собирался посвятить часы вбиванию в неё этой истины. Медленно и быстро. Жарко и дико. Везде, где только сможет. Каждый раз, когда предоставится возможность. Слово "навсегда" возникло где-то на периферии сознания, смытое волной ослепляющего экстаза, на грани потери себя и мироощущения. Но на короткий миг, когда в нём мелькали какие-то остатки мыслей, Дорнан поклялся себе, что это "навсегда" станет истиной.