Девочка на трассе

Спасибо большое за продолжение
Очень интересный поворот. Как обычно Церковь вносит свои коррективы в жизнь простых смертных
_________________

Bubenchik

Спасибки за внимание)) Будем постараться.
_________________

Спасибо за продолжение Все истории читаю, но комментами у меня проблема

Это не страшно. Страшно, если бы не читали.

Спасибо.

Продолжение будет на днях.
_________________

Добрый день, Нина. Хочу спросить вас про сборник Девочка на трассе. Почему вы объединили несколько повестей в сборник и 55 глав? В этой теме вроде как можно только 1 отзыв оставить, а произведений несколько. Может стоит разбить эту тему на несколько и тогда можно будет к каждой повести отзыв оставить. Смотрите сами как вам удобнее. И творческих вам успехов!
_________________

 » История одной мести

Дорогие мои читатели... Приношу извинения за то, что последняя моя повесть "По образу и подобию" забуксовала. Попытаюсь объяснить, почему. Моя больная тема - тема поруганного детства. Я очень надеялась на то, что отошла от нее окончательно, уж слишком тяжело она давалась. Но... На одном крупном ресурсе я прочитала очень откровенную историю одного молодого человека. Меня подкупила та внутренняя сила, с которой он вышел в Интернет. Пусть даже анонимно, но мы все равно все переживаем любой негативный комментарий в наш адрес, согласитесь. Стойкость, с которой он отвечал на комментарии. Чувство собственного достоинства, в конце концов.
Я списалась с этим парнем. И ОБЕЩАЛА ему, что напишу его историю. Не про него, а именно его историю. Последнее его сообщение мне было:

спасибо Вам большое!

Знаете, у меня сейчас растет дочь. Ей 1.5 годика. Я ее очень люблю.
каждый день с ней - это новый открытый мир. И я очень бы хотел, чтобы наши дети такого не испытывали.

Еще раз, спасибо!

Поэтому, вот... Встречайте мою новую повесть. Дорогой Эрнер, она посвящается вам.

Почему так случается? Почему, когда кажется, что все в этой жизни уже наладилось, встало на рельсы и паровоз твоей судьбы бодро чешет до следующей станции, происходит то, что происходит? И все! И вот ты уже не спишь ночью, куришь до тошноты и вытираешь со лба нервный пот.

А потом резко вскакиваешь, теряя ощущение времени и пространства, и очухиваешься только тогда, когда твой кулак уже готов разбить стекло.

Эта была всего лишь случайная встреча на рынке. Ничего примечательного. Я – покупатель и он покупатель. Я покупаю, а он просто приценивается. Один мой нечаянный взгляд в его сторону и выбранные на ужин овощи раскатились по грязному полу рынка. Добротная продавщица округлила глаза, набрала воздуха и уже приготовилась завыть пароходной сиреной. Но тот, который приценивался… Тот, который не зная того, вывернул меня сейчас наизнанку, вдруг заговорил:

- Маша, Маша, не надо так кричать. Молодой человек сейчас за собой приберет. Правда?

Я отряхиваюсь от мыслей, понимая, что этот вопрос задан мне. Тупо киваю и бросаюсь собирать помидоры. И только сейчас замечаю, что он сидит в инвалидной коляске.

Но это ничего не меняет. Не может изменить, не имеет права. Потому что с той самой секунды, как я бросил на него взгляд, его жизнь начинает отмерять последние мгновения.

Возможно, эти мгновения превратятся в годы. Возможно. Я этого не исключаю. Но это не имеет ровным счетом никакого значения для меня.

Потому что уже произошло то, что произошло.


***

- Сережа, в школу!

Мама распахнула дверь в детскую комнату, увидела, что семилетний сын уже сидит в кровати, и улыбнулась. Так как умеют улыбаться только мамы и только в детстве.
- Вот и умница, - похвалила его и ушла на кухню.

А оттуда уже доносились аппетитные запахи его любимой яичницы с помидорами и гренок с шоколадной пастой. Мама устроила праздник!.

Мальчик резво спрыгнул на пол, бодрыми движениям заправил постель и с восхищением посмотрел на собранный ранец. Аккуратный школьный рюкзачок уютно примостился в углу между кроватью и столиком. Яркая наклейка с человеком-пауком, казалось, подмигивала первокласснику и звала поскорее накинуть на плечи мягкие лямки и двинуться в путь.

Вчерашний детсадовец щелкнул замком, проверяя, все ли положил накануне вечером для первого учебного дня. От усердия, с которым парнишка проверял тетрадки, на лбу выступили прозрачные бисеринки пота. Розовый язык облизал губы, шустрые пальцы перебрали поочередно пенал, линейку и новенький дневник.

Сергей достал тетрадь с прописями, раскрыл первую страницу и вздрогнул, услышав:

- Сережа, иди завтракать.

От волнения и ожидания у мальчика громко забурлил живот. Паренек почувствовал, что жутко проголодался. Торопливо засунул тетрадь в ранец и выбежал из комнаты.

В залитой утренним солнцем кухне его ждала мама. Она сидела за накрытым столом, скрестив ладони под подбородком. Она была самая красивая – его мама. И самая добрая, и самая умная. Она кивнула ему на стул и пододвинула тарелку с яичницей. И усмехнулась, когда у него с вилки упал на стол кусок помидора.

- Не торопись,- посоветовала мама, - до линейки еще целый час, успеешь.

А город за стеклами жил своей жизнью. Город не знал, что именно здесь и сейчас происходит то, что происходит. Город видел многое. И маленьких мальчиков, собирающихся на первую в жизни школьную линейку, он повидал несметное количество. И городу, и домам на его улицах, и людям, что сейчас спешили по своим делам, было совершенно плевать на то, что где-то на школьную линейку собирается еще один человек.

***

- Первый «А» класс! – прозвучал чей-то зычный голос и мама встрепенулась.
- Это нас, - сказала она, склонившись к сыну.

Ей пришлось почти прокричать, потому что в окружающем гомоне ничего не было слышно. Из динамиков звучала «Маленькая страна», первоклашки сбились в стайки, оглядываясь вокруг с любопытством и легким испугом.

Мама подвела Сергея к учительнице, та рассеянно погладила его по макушке и продолжила собирать учеников:
- Первый «А» класс, все подходим ко мне.

Вокруг этой энергичной женщины собрались первоклассники. Они заглядывали ей в лицо и старались понять, о чем идет речь, пока она что-то обсуждала с родителями.

- Так, - учительница обернулась к детям, - строимся в колонну по парам: мальчик-девочка. Кому пары не хватит, пойдет замыкающим. Родители, справа от вас – связка воздушных шаров. Раздайте своим детишкам. Мальчикам – голубые, девочкам – розовые. Сами родители встают по бокам от детей. Наш класс первый на линейке, не подведите меня.

Взрослые расхватали детей, строя их в колонны. Сергею в пару досталась хорошенькая девчушка с огромными бантами в черных, как ночь, волосах. Она улыбнулась ему щербатым ртом и доверчиво всунула ладошку в руку.

Мальчик отчего-то засмущался, но крепко сжал ее пальцы и повел свою первую партнершу в колонне класса.

И когда рослый десятиклассник посадил себе на плечо миниатюрную, как кукла, первоклассницу с серебряным колокольчиком в руке… И когда затихшую площадь перед школой разорвал переливчатый звук первого школьного звонка… И когда гомон аплодисментов перекрыл голос директора, а мама смахнула с глаз слезинку, к школьной ограде подошел невысокий коренастый мужчина. Он приложил ладонь ко лбу и внимательно всмотрелся в детские ряды. Казалось, он кого-то ищет. Кого-то знакомого и родного.

***

И ведь казалось бы – все в этой жизни уже наладилось. И ты живешь, как живешь. У тебя стандартная судьба – школа, институт, офис, забитый компьютерами.

Первая девочка-любовь, с которой у тебя ничего не получилось. Следующая женщина, что была намного старше тебя.

***

- Сережа…

Самая красивая мама на свете присела на корточки и заглянула сыну в глаза.

- Я не могу проводить тебя в школу. У меня работа. А ты уже большой мальчик, сам дойдешь. Договорились?

Сергей кивнул и натянул на плечи лямки школьного ранца. Он уже большой мальчик, он сам дойдет.

Он не сказал маме, что в кустах по дороге в школу прячется чудовище. Это было несерьезно, потому что чудовище придумал Витька из соседнего подъезда. А Витька не такой взрослый, чтобы ходить в школу одному.

Ну, не мог же Сергей признаться маме, что он до ужаса боится чудовища, которое прячется в кустах.


***


И я сейчас вспоминаю… Это как щелкнул курок. Нет, будто догнали патрон и последний паззл мозаики занял свое место.

И я упорно вспоминаю. Липкий от пота. До такой степени, что даже пальцы прилипают к фильтру сигареты, я все равно насилую память. Почему? Да потому, что то, что я собираюсь сделать, требует оправдания!

Да, именно так. Я собираюсь кое-кого убить и мне нужно оправдать самого себя. И поэтому я вспоминаю.


***


Мальчик шел по дороге в школу. Блестящий сентябрь покрыл грунтовку красным ковром. Сергей шел не торопясь, подпинывая носками новеньких кроссовок невесомые, яркие, будто нарисованные, листья.
Как было бы хорошо, думал Сергей, если бы его соседка по парте, та самая, с бантами в черных волосах, разрешила бы ему донести до дома портфель.

Сергей приложил руку козырьком ко лбу и вгляделся в яркое осеннее солнце. Зажмурился от теплых лучей, губы непроизвольно разошлись в улыбке, открыв щербины от вывалившихся молочных зубов.

И как было бы хорошо, думал мальчик дальше, если бы здоровяк на задней парте перестал пинать его стул ногами.

Соседку по парте звали Настя, и это оказалась самая красивая девочка в мире. Она напоминала Сергею принцессу из сказки. Особенно, когда приходила в школу с ярко-розовыми бантами.

А еще у него лучше всех в классе получаются прописи. И учительница Мария Алексеевна уже дважды хвалила его перед всеми. Не потому ли здоровяк-Петька на задней парте постоянно пинает его стул ногами? Точно, завидует. Сам-то пишет- клякса на кляксе.

Прямо над головой мальчика пролетела яркая красивая птичка. Она, словно подслушав детские мысли, что-то чирикнула в ответ и взлетела на ветку ближайшего дерева.

Сергей сложил пальцы обеих рук «подзорной трубой»; приложил к правому глазу; повертел в разные стороны, якобы настраивая окуляры, и взглянул в образовавшийся туннель на пернатую нахалку.

- Прямо по курсу неизвестный организм,- деловитым тоном сообщил он невидимому собеседнику – штурману межзвездного корабля, - приготовить приборы для исследования.
- Да, сэр, - ответил «штурман» мальчишеским басом, - разрешите приступить к работе?
- Разрешаю, - сказал «капитан».

Сергей поднял с земли небольшой камень и несильно метнул им в птицу. Он не хотел ее пугать, он хотел всего лишь посмотреть, как она взлетит, размахивая разноцветными, переливающимися под солнцем, перьями.

Когда обиженная птичка вспорхнула с тонкой ветки дерева, Сергею послышался какой-то шум из кустов. Тут же вспомнились рассказы о чудовищах, которые так любил сосед-Витька и мальчик беспомощно оглянулся вокруг.

Он стоял посреди гаражей, чьи хозяева были на работах до самого вечера. Маленькая детская душа сползла в новенькие серые кроссовки, а сердце гулко застучало.

- Мама, - прошептал мальчик, - мамочка.

В эту самую минуту он твердо решил, что больше никогда и ни за что не пойдет в школу один. Ну и пусть он будет не таким взрослым, как казался сам себе еще этим утром, зато и бояться больше не станет.

Из пожухлых кустов, покрытых зацементировавшейся коркой пыли, выглянула усатая кошачья морда. Зверек уставился на Сергея круглыми зелеными глазами и протяжно мяукнул, раскрывая пасть, полную острых зубов.

У мальчика разом отлегло от сердца. Он даже негромко рассмеялся над своими недавними страхами.

- Кис-кис-кис, - позвал Сергей кота.

Животное внимательно пригляделось к ребенку, неожиданно зашипело и скрылось в кустах.
А мальчик пошел дальше, едва не подпрыгивая, отчего веселый ранец на плечах болтался из стороны в сторону.

Хлипкий замок ранца расстегнулся, и на пыльную дорогу упал новенький блестящий пенал. Будь мальчик повзрослее и посерьезнее, он бы обязательно остановился и поднял потерянную вещь. Но Сергею было семь лет, и он только что испугался чудовища, которого не было. До пенала ли тут? Но серебристый прямоугольник упал, подняв в воздух струйки осенней пыли.
И мальчик не увидел, что из тех же пожухлых кустов на дорогу ступил невысокий коренастый мужчина. Он бережно поднял оброненную мальчиком вещицу, поднес ее к лицу, вдохнул запах и запрятал за пазуху.
На смуглом его лице проявилась улыбка. Мужчина погладил рукой карман, куда спрятал мальчишеский пенал, улыбнулся странной улыбкой и двинулся прочь очень быстрой порывистой походкой.


***

Странно. Пенал я помню очень хорошо. Думаю сейчас: а если бы он тогда не упал? Что изменилось бы в моей жизни?
_________________

примите в читатели.

примите в читатели
___________________________________

ЛушоваIrinaRad

Вы уверены? Точно? Тогда принимаю. Очень приятно.
_________________

Нина, привет!
Рада тебя видеть.

Как раз в этом году моя первоклашка звонила в колокольчик.



Нина, жду продолжения истории про Сережу. Хоть и страшно немного.
_________________

 » Белая

Привет, девчата! На манеже всё те же. Давненько меня здесь не было. Простите, много вам побросала, да так и не закончила. Напряг по всем фронтам пошёл. Муж у меня с инсультом свалился. А потом ещё и онкологию ставили. Слава те, Господи, не подтвердилось, но тем не менее...

Однако эту вещицу я закончила))))

Белая. Баба Белая.

- Стало быть, случилась энта дивная история аккурат о прошлом годе. Ну, када затмение солнечное было. Помнишь, нет?

Михеич приложился к стакану с самогоном, сделал затяжной глоток и отер губы рукавом старого замасленного ватника. Меня слегка передернуло, но кто я такой, чтобы вот так вот запросто со своим уставом, да в чужую деревню лезть. Здесь меня никто не поймет, а если и поймут, то разговаривать всё равно не станут. «Ясно-поня-я-я-тно, городская птица». Пошепчутся между собой и уйдут прочь. И коту под хвост вся моя будущая книга.

- Значица, - продолжал Михеич, - аккурат в том годе случилась между Ванькой Рыжим и Светкой, что старику Тимьяну внучкой приходится, случилась между ними, значица, свадьба. Ну, любовь там, все дела. Так во-о-о-т…

То ли загорелая дочерна, то ли грязная до невозможности его ладонь ловко цапнула со стола ополовиненную бутыль с мутным содержимым и опытно набулькала в стакан до самых краев.
Глыть-глыть-глыть, кадык старика двигался в унисон падающей в желудок местной отравы, выгнанной бабой Маней на одном ей известном сырье одним ей известным способом. Михеич проворно схватил со стола малосольный огурец и смачно захрустел.

- Свадьба случилась, - рискнул напомнить о себе я.
- А, ну да, - очнулся старикан, - надо сказать, Ванька Рыжий – шалапут еще тот. Многих девок в округе перепортил. Как моргнет глазом своим синим, да как затянет на гармошке полюбовную, так у девчонок молодых последние мозги набекрень отбивает. А Светка не-е-е-е, Светка – деваха строгая, воспитана по всем правилам.

Пауза в разговоре предсказала мне дальнейшие действия Михеича. Я аккуратно убрал со стола остатки самогона и пододвинул деревенскому пастуху тарелку с солениями. Михеич разочарованно вздохнул и тоскливо захрустел очередным огурцом. Ну его, сейчас набулькается до самых глаз, и придется ждать окончания истории до конца недели. А это было не в моих интересах. Потому как я начал с тревогой замечать, что щеки местных девиц на выданье становятся все алее и алее, а наряды все откровеннее.
Судя по затуманенным глазам Михеича, о Светке, Тимьяновой внучке, он мог рассказывать долго и с упоением. Это тоже не входило в мои планы. Поэтому, я осторожно перевел разговор в нужное мне русло:

- Затмение в том году случилось.
- А, ну да, - в очередной раз очнулся Михеич, - затмение, значица. Ух, как потемнело все вокруг, ух, как похолодало. А тут как раз невесту, Светку то есть, дружки Ванькины умыкнуть решили. Ну, обычай такой, сам знаешь.

Несмотря на умоляющий взгляд старика, я бутылку ему не отдал. Твердо пообещав купить еще одну за свои деньги, если он сегодня же закончит рассказ. Обещание мое подействовало на Михеича как катализатор на химическую реакцию. Он невероятно оживился, быстро заморгал и начал рассказывать, помогая себе руками. Надо сказать, руки его существовали отдельно от самого Михеича. Они беспрестанно то поправляли картуз, то дергали за пуговицы ватника, то почесывали за ухом, а то и вовсе – крутили мне едва ли не фиги.

***

Дело о том годе было, на свадьбе. Умыкнули, значица, Ванькины дружки Светку, да и попрятали её то ли в стогу, то ли в хлеву. Темно было, кто куда и зачем побёг – никто не понял. Ванька Рыжий спервоначалу-то не дюже печалился об невесте своей, Богом данной. Пару стопок в себя опрокинул, да и затянул на гармошке знаменитую свою песню об любви неразделенной к соседской барыне.
Дык, а чего… Во-первых темень такая настала, что хоть глаз всем выколи, а во-вторых… Во-вторых, батя Ванькин не дюже рад был этой свадебке. Разные слухи про Тимьяна ходили, ох какие разные. Шушукались кумушки наши местные, что навроде он как колдун. Коли обидится на кого, так у того в обязаловку корова сдохнет. Али еще чего с живностью приключится. Лет пятнадцать назад крепко Тимьян со старостой поругался. Аж чубы у обоих трещали. Чего-то там с землей не поделили. Так и что ты думаешь? Да буквально наутро у старосты овца петухом закукарекала, а опосля вытянулась вся в струнку, да и издохла тут же. Молодая овца-то была, еще некрытая. Чего сдохла, спрашивается?
Так вот и думал батя Ванькин, что вроде как приворожили его сынка-то. Светка-то она не гулёная была, не, не гулёная. На посиделки девичьи редко выходила, да и то, если уж сильно зазовут. А так возится по двору у себя, ни с кем не заговаривает. Родители-то её уж давно преставились оба. Померли стало быть, да. От невнятной болезни. Какой? Да Бог ее душу знает, померли и всё. Энто давно случилось, в городе ещё. Тимьян-то после смерти Анисьи своей в город подался с сынком своим малолетним. А через двадцать лет возвернулся уже со Светкой.

А сам Тимьян давно бобылём живёт. Как Анисья его от кашля изошла вся на черноту внутреннюю, так он уж в обратку и не женился. Вот внучку свою один и воспитывал.
Ох, красивая Светка у него была! Такой красы невиданной, что и слов не найти.

Так вот зашел к ним тот Ванька как-то раз воды испить, а Светка ему ковш-то и вынесла. Ну, и все, как подменили шалапута. Тока о Светке своей речи и вёл. Мол, не успокоюсь, пока красу эту под венец не отведу.

Ну, батя его отговаривал-отговаривал, да не смог отговорить. Ну, и делать нечего, отправился самолично к Тимьяну сватом. А Тимьян сразу как-то и согласился. Как-то вот так неожиданно – раз, и согласился. Но с одним условием. Мол, чтобы на свадьбу кумовья Светлане его платье справили. Белое-пребелое, да всё жемчугами изукрашенное. И чтобы, мол, ни одного цветного пятнышка на платье не было. Небесной, мол, чистоты то платье должно быть, как невинность невесты.
И фата должна быть до пола. Да густая, словно молоко. Чтобы, мол, ни одного взгляда глазливого на Светланку его не попало. И жить молодым у Тимьяна в доме до самой его, Тимьяна, смерти
А за это даёт он за Светланой двух коров дойных, свиноматку на сносях и сундук с приданым, что сама невеста и вышивала, когда ввечеру у окошка сидела.

Ну, батя Ванькин плечами пожал, да и отправился восвояси. Условия своей благоверной обсказывать. Ну, а та, как полагается, сразу в крик. Да где ж мы, кричит, жемчуга-то возьмем? Да нешто на том Тимьяне креста-то нет? Совсем сдурел на старости лет, а уж таких Светок по миру поискать – так и тринадцать на дюжину наберется, не иначе.

Так и голосила, пока Ванька ейный по столу кулаком не бабахнул. Я, грит, маманя, сам на те жемчуга заработаю. Вы тока швею путную найдите. Чтобы платье сшила, да без огрехов. Чтобы нигде моей Светочке не тянуло, да не кололо.

Закинул гармонь на спину, да и пошел, куда глаза глядят. А куда? Главно дело, никто ничего про это не ведает. Грибники вроде как баяли, что видели его на тракте, что в город ведет. А что он там делал? Знать никто не знает.

Однако ж через пару недель вернулся Ванька с целым мешочком речного жемчуга. Чистого, как детская слезинка. И камушки – один к одному все. Ровно кто напильником от души поработал. Где взял, кто дал – молчит, слова из него не вытянешь.

Ну, а батя его за то время, что Ванька пропадал, раздобыл у торговца ткань шелковую. Нежности неописуемой. Сама промежду пальцев облаком вьётся, но крепкая такая, что ножом не взять.

Ну, а матушка, как отголосила, так к соседке Зинке побежала за шитьем. Зинка-то знатная белошвейка. Старостихе, бывало, наряды шила. По журналам заграничным. Уж сколько Зинка за свою работу запросила, так то тоже никому не ведомо. Заметно стало только, что маманя зубами скрипеть начала. Вот выйдет на огород, да так заскрипит, что в округе петухи просыпаются и орать начинают. Не вовремя совсем. А в магазине так и вовсе стоять рядом с ней невозможно. Мало того, что соль заместо сахара привезут, так еще она скрипит. Как только зубы не стерла – не понять.

Ну, да ладно, энто всё дело прошлое. Зинка платье смастерила, жемчугами его изукрасила. Все, грит, пальцы до костей исколола. И фату сшила, как заказывали. От макушки до пола. Густая такая, что с огнём ничё не разглядишь. Бабы-то наши как об том проведали, так по всей деревне сплетни свои бабьи и понесли. Мол, не Светку Тимьян под венец спроваживает А каку другую то ли внучку, то ли дочку. А иначе, казалось бы, для чего такая фата? Нешто ту Светлану в глаза никто не видал?

В общем, сладили они кое-как энто дело. Обженили их, стало быть. Не, ну свадебку закатили на диво. Тимьян не поскупился. Кабанчика зарезал, пяток гусей, овечку не пожалел. Баба Маня самогона еще загодя нагнала. Всего полно было, грех жаловаться.

Ну, дык… запрятали они, стало быть, ту Светку. А Ванька –то как на гармони отыгрался, так и пошел невесту свою искать. До-о-о-лго их не было, ох и долго. Я уж, грешным делом, и заснул, почитай, прямо за столом. Не, ну а чего? Темень вокруг, невесты нет, даже «Горько» крикнуть некому.

А тута – раз, и Ванька выходит к столу. И невестушку свою за руку ведёт. Невеста-то как и была – в белом платье и фате до самых пяток. А вот Ванька… С Ванькой чё-то не то сталось. С лица парень как-то спал и голосом осип. Ну, посчитали, что либо самогон у бабы Мани был не тот, либо от счастья парень совсем охрип.

Однако ж, Светка до конца свадьбы ни слова не сказала. Хотя, на «Горько» целовалась исправно. Но мы тогда уже все пьяные были, эт я тока щас припоминаю.

Ну, а потом – всё. Тимьян сгинул через месяц после свадьбы, оставив свои хоромы молодым. Как пошел на болото незнамо зачем, так обратно и не вернулся. А Ванька? А Ванька совсем пропал. С лица схуднул, волосы его огненные поблёкли, на гармони играть перестал. Да и сам кончился аккурат через полгода. А Светка? Светка так и живёт одна. Вдовая да бездетная. Ходоков к ней, сам понимаешь, особо нет. Ну её, двоих мужиков за год извела, шутка ли. От греха подальше…


***

Какая-то незавершённость сквозила в рассказе Михеича. Чего-то в нём не хватало. Не было финала. Завершения.
И, подумав, я отправился в гости к Светлане.

Описаниям Михеича я, откровенно говоря, не доверял. Для местного пропойцы все девицы были красы невиданной, прелести неописанной. Ожидал я увидеть обычную крепкую молодку с румяными щеками и длинной косой. Однако, во дворе Тимьянового дома меня встретила настоящая красавица. Высокая и хрупкая, она ловко управлялась с колодезным колесом, черпая воду и наливая ее домашней скотине.
Признаться, зрелище это меня просто восхитило. Под белым сарафаном было заметно, как напрягались крепкие мышцы. Несмотря на внешнюю грациозность, я бы этой вдовушке под горячую руку попадать побоялся бы.
- Светлана…, - и тут до меня дошло, что я не знаю её отчества, ведь Тимьяну она приходилась внучкой.

Хозяйка развернулась ко мне и я, подобно Ваньке Рыжему, пропал. Утонул в серых, словно тяжелое свинцовое небо, глазах. Я давно собираю местный фольклор для своей будущей книги. Так вот, взглянув на Светлану, сразу вспомнил легенду о лесной Маре, что заводила путников в чащу и там высасывала из них жизненную силу. Вдова напомнила мне ту Мару.

- Заходите, коли пришли, - голос её был с легкой хрипотцой, словно она недавно перенесла простуду, - нечасто ко мне кто является. Да уж чем угостить нежданного гостя, найду.

Светлана открыла калитку и отправилась в дом. Что-то непривычное было во всём её облике. Что-то, что встревожило меня сразу и никак не давало покоя. И лишь в доме, глядя на то, как сноровисто Светлана управляется с самоваром, я понял, в чём дело. На ней был абсолютно белый сарафан. Не просто белый, а белоснежный. Ни единой цветной нити не проходило даже по подолу. Но и это не казалось таким странным, как то, что на сарафане не было ни капли грязи. А ведь Светлана возилась со скотиной, когда я пришел.
Во всей горнице царила какая-то нереальная чистота. Пока хозяйка отвлеклась на убранство стола, я провел рукой по внутренней стороне лавки, на которой сидел. Украдкой взглянул на пальцы – ни пылинки, ни паутинки. Неужели она в одиночку управляется и с домом и со своим хозяйством?

Светлана ловко расставила посуду. Пока закипал самовар, на столе появились варенье и мед. Крепкие руки нарезали хлеб. Ни крошки не попало на её сарафан. Складывалось ощущение, будто никакая грязь не могла испачкать эту фантастическую белизну.

А потом она села напротив и налила мне в чашку дымящийся чай.

- На травах настоен, - с полуулыбкой произнесла хозяйка, - сама собирала.
Чай оказался очень вкусным. Горячим и ароматным. Беседа никак не завязывалась. Признаться, мне было тяжко смотреть в грозовые глаза Светланы. Боюсь, она посчитала меня полным идиотом.

- Я знаю о вас, - начала она сама разговор, - вы писатель. Я хоть и одиноко живу, но всё-ж таки не в лесу. А у кумушек наших языки без костей. Что на одном конце деревни аукнется, то на другом громом откликнется. Не был мой дед колдуном, наговоры это всё на нас. И мужа своего я не изводила, я его любила, хоть и не по своей воле за него пошла. Однако ж любила, как умела. А что за хворь его взяла, про то не знаю. Дед бы сказал, если бы к тому времени сам не сгинул.

Вот так бездарно я и провел у Светланы в гостях два часа, пока не начало темнеть. Мне очень хотелось спросить, как же она управляется в одиночку с хозяйством, но врожденная интеллигентность не позволяла задать хозяйке такой нескромный вопрос. Мало ли… Она вдова, свободная красивая женщина. Пусть из местной деревни до нее охотников нет, но уж из соседней-то ухажер мог и появиться.

Мне не оставалось ничего, как только поблагодарить Светлану за гостеприимство и уйти ни с чем из дома. Но финала не было. Не было завершения. Точки. А оставался один знак вопроса. И тогда я сделал то, чего при других обстоятельствах, не сделал бы, наверное, никогда. Я остался следить за её домом. Самому мне было противно от осознания собственной низости: следить за незнакомой, ничем мне не обязанной женщиной, но проклятое любопытство оказалось сильнее. Да и стоило сказать хотя бы самому себе – Светлана оказалась потрясающе красива. Настолько же прекрасна, насколько и загадочна. Эти тяжелые серые глаза, напоминающие тучи, готовые вот-вот пролиться дождем…И белый сарафан. Почему он белый? Разве она не в трауре по мужу?


***

К полуночи я мало того, что слегка замерз, я проклял всё на свете. И пропойцу-Михеича, и себя самого, и громадных, словно радиоактивных, комаров. И плюнуть бы мне на эту дурацкую затею, да отправиться к тому же Михеичу, у которого я остановился на постой, вот только в горнице Светланы загорелась свеча. Огонек приблизился к окну, и движения тонкой женской руки нарисовали на стекле крест. Это был знак, она кому-то подавала знак.
И верно! Через несколько минут к калитке подошел очень высокий мужчина. Светлана вышла во двор и споро отворила ворота.
И тут в голове моей что-то щелкнуло. Будто затвор ружья. Откуда-то изнутри поднялось неясное ощущение того, что этот ночной гость пришел неспроста. Это не просто кавалер, что решил скрасить вечер одинокой вдовушки. Это был кто-то…
Стараясь не шуметь, я, пригнувшись, подобрался к забору. И услышал…
- Долго тебе сегодня ждать пришлось, родной мой. Это всё из-за писателя, что о тебе книгу написать хочет. Ты ж у местных дурачков за колдуна числишься. Вот он и хотел побольше о тебе выведать. В дом пойдем, Тимьян, прохладно на улице.

Вот так раз! Это ж пропавший дед! Знак вопроса в моей голове вначале раздвоился, а потом превратился в один большой громадный вопросище. Ну что ж, Михеич, повезло тебе. Поскольку я пока уезжать не собираюсь. Пока не узнаю, почему дед сначала пропал, а потом появился. Да еще и тайно. И какая хворь свела со света молодого и здорового Ваньку Рыжего.

***


Надо возвращаться. Михеич после обещанной мною бутылки спит, конечно, без задних ног. Его и пушкой не поднимешь, хоть в самое ухо кричи. Придется ждать до рассвета.
Я не знаю, на что надеялся, когда утром рассказал Михеичу о ночном визите Тимьяна к Светлане. Может, на то, что пастух прольет свет на мои вопросы. Однако такой реакции я не ожидал даже от прожженного алкоголика. Михеича натурально затрясло. Он дрожал весь: руки, губы, даже уши мелко подрагивали.
- Михеич, ты чего? – ошарашенно спросил я. – Чего ты?
Первой моей мыслью было – вот она какая, белочка. Но старикан бросил на меня непонятный взгляд и рванул из дома на всех попутных. Куда и зачем, я не понял. Ну, да ладно, мало ли что ему в голову с утра взбредет.
Позавтракать толком не удалось. На улице послышался гомон возбужденных голосов. Кое-где раздавались возгласы:
- Сжечь ведьму!
- И колдуна вместе с ней!
Я выскочил из дома за калитку, натягивая на ходу пиджак. Стихийным деревенским митингом руководил мой Михеич. Он влез на крепкий чурбан и возбужденно махал руками.
- Я вас всех предупреждал, - выкрикивал он, - что Белая не ушла. А мне не верили. И вот нате, получите оглоблей по сусалам.
Озабоченные крестьяне поддакивали ему, разгоряченно вторя:
- Прав Михеич, ой как прав.
Толстая бабища в необъятном сарафане совершенно немыслимой расцветки уперла руки в бока и заголосила:
- Дык, братья-селяне, спалить усю это кодлу неприличную и делов-то. Айда за мной!
Митингующие, словно по команде, слаженно направились за спонтанной командиршей. Пользуясь затишьем, я подергал Михеича за край ватника.
- Слышь, дружище, а что происходит-то? Куда все пошли?
- Белую жечь, - не раздумывая, ответил Михеич, - а куды ее, паршивку, девать прикажешь? Щас как разойдется, так от деревни через полгода один погост останется. Всех за собой утащит, не сумневайся.
Я потряс головой, отгоняя дурман безумия, которое лилось из Михеича, словно брага из бочки. На дворе стоял XX-й век, время победившего разума и образования. И всё происходило на полном серьезе! Они шли жечь!
Недолго думая, я отпихнул Михеича с дороги. Он шлепнулся прямо в лужу, но продолжал говорить, всё что-то объясняя и оправдывая. Я же рванул со всех ног за толпой, которую вела за собой одержимая баба в цветастом сарафане.
Толпа подбирала по дороге сухие ветки, кто-то выбрасывал из-за забора поленья для розжига. Вот-вот и они затянут строевую. Происходящее казалось каким-то диким, средневековым помешательством. Я обогнал всю эту безумную толпу и встал впереди, раскинув руки в стороны.
- Стойте! Что вы творите?!
Баба в сарафане едва не впечаталась прямо в меня, когда задние ряды по инерции налетели на передние.
- Уйди с дороги, писака паршивая! – заорала она. – Мы сами разберемся, без городских.
Взмахнула толстенной ручищей, и я отлетел с её пути, словно шарик от пинг-понга. Ещё немного, и меня растоптали бы словно жука, не откатись я в траву, покрытую пылью.
«Староста, - мелькнуло у меня в голове, - нужно срочно найти старосту».
То, что в одиночку мне этот крестный ход не остановить, становилось понятным. Оставалась одна надежда – на власть, уважение к которой неистребимо сидит в каждом простом человеке. Мимо меня, прихрамывая, проковылял Михеич, продолжая разговор сам с собой:
- А ведь ужо я им говорил. Давно ведь говорил. Белая – она о-о-о-о, Белая никада просто так с пастбища своего не уйдет.

***

Дом старосты встретил меня тяжелым кованым забором, за которым раздавался глухой рык крупной, судя по голосу, собаки.
Я отчаянно замолотил в ворота, стараясь разозлить пса. Мне это удалось. Рык перешел в лай. Пес находился в крайне раздраженном состоянии.
На мой непрекращающийся стук вышел староста – крепкий мужик возрастом около полтинника.
- Петр Егорович, - торопливо заговорил я, - там такое творят, что помочь можете только вы. Быстрее, пожалуйста, можем не успеть.
Петр Егорович глубоко вздохнул и отворил ворота полностью, пропуская меня.
- Сидеть, Пират! – прикрикнул он на громадного, ростом с полмедведя, цепного пса.
Пират послушно замолчал и отправился в будку, зыркая на меня недоверчивым взглядом.
- Пойдем в дом, писатель, поговорим.
Какой «поговорим»?! Куда пойдем, если вот-вот и вдовий дом на окраине вспыхнет как спичка? Я набычился и упрямо взглянул на старосту.
- Пойдем, - твердо повторил он, - либо сам отправишься толпу разгонять.
Мы еще попрожигали друг друга яростными взглядами, но Петр Егорович оказался тверже. Я сдался и направился за ним.
- Садись, писатель, - махнул он на табурет у стола, - послушай сказочку. Такую сказочку, что мамы своим детям на ночь не читают.

***

Светлана ее звали. От слова «Свет», «Светлая». И то правда, что имя как нельзя ей подходило. Не было в нашей деревне девицы светлее. Матушка ее все на свою дочурку нарадоваться не могла. Уж и красива та была без меры, и добра и угодлива. Батюшка их на строительстве железной дороги сгинул без следа. Тогда много деревенского народа полегло. Костьми нашими та дорога щедро выстлана.

И случилось так, что на Светлану положил глаз молодой барчук. Павел его звали. По батюшке – Александрович. Ох, и хитрая бестия была. Светлане то стихи в букете цветов пришлет, то на коляске с двумя рысаками к ее воротам подъедет.
А много ли бедной сиротине надо? Как матушка ее не образумливала, однако ж не устояло сердечко девичье перед таким напором. Дрогнуло.
И однажды утром мать Светлану в спальне не обнаружила. Ну, а дальше все как обычно, мне ли тебе рассказывать. Погулял барчук от души, да и уехал на курорт нервы водами лечить. Да, перед отъездом он Светлане платье белое подарил. На свадьбу, якобы. Сказал – жди меня, мол, любимая. Как приеду, так сразу и обвенчаемся.
Она и ждала, пока живот чуть ли не нос полез. Ну, а там ей дорога одна: в омут с головой. В белом платье. Затравили ее всей деревней.
***

Я насмешливо фыркнул.
- Да таких историй в каждом селе по сотне наберется. И что? Любую девушку в белом платье жечь? Дров столько не найдется.
Староста взглянул на меня, как на неумного щенка.
- Молод ты еще, да зелен. Наша деревня только двадцать лет как мирно да тихо живет. Тишь да гладь, как говорится. А до этого все двести лет то тиф, то холера, то голод такой, что люди собственных детей резали, словно поросят.
- Так и время сейчас другое, - разгорячился я, - прошло то время, когда болезни города выкашивали. И голод кончился.
- Двадцать лет, - чеканно повторил староста, - всего двадцать лет назад по нам прокатилась оспа. Оспа, понимаешь? Докатилась до околицы и заглохла. Светила медицинские из самой столицы приезжали, да только руками развели. Ты выйди за околицу, увидишь погост на сотни и сотни километров.

И всё, на этом мы разговор закончили. Петр Егорович еще пытался мне объяснить, что подозревали Тимьяна в колдовстве давно, но деревня жила мирно. А Светлана всё равно в белом платье и словно не от мира сего. И хворь неясная Ваньку сгубила. Словом, тут сам Бог велел сжечь. И ведьму, и колдуна.
Но я уже не слушал. Я рванул к двери с низкого старта и даже Пират не смог остановить меня, хрипя и натягивая цепь.
Я бежал по пустой деревенской улице и чувствовал, как горячий летний воздух обжигает мне легкие. В голове было смертельно холодно и стерильно чисто. В висках тупыми ударами билась одна мысль : «Успеть». Успеть до того, как случится страшное. До того, пока кто-то из местных ротозеев не возьмет полено и не поднесет к нему огонь. Успеть, потому что хрупкая красавица во дворе должна продолжать черпать воду колодезным колесом. Потому что к белому ее сарафану не липнет никакая грязь. Потому что глаза… потому что нет в деревне женщины светлее…

Подбегая к окраине, на которой стоял дом вдовы, я уже падал от усталости и проклинал все на свете, а особенно старосту с его идиотской сказочкой. Потому что понимал: я не успеваю. Но все равно бежал, судорожно выталкивая из себя воздух короткими порциями.
И я не успел! Прямо на моих глазах в прозрачное небо взметнулись алые всполохи. Огненный язык лизнул облака, и само Солнце, казалось, зажмурилось от дыхания адского пекла.
Из дома протяжно закричал женский голос. Крик перешел в вой, и вой этот поплыл над обезумевшей толпой, перекрывая крики и гомон. Я рванулся к дому из последних сил, пока там не рухнула крыша, но кто-то сбил меня с ног. Кто-то прижал мое тело к земле и зашептал прямо в лицо:
- Никшни, писатель. А то и ты сгоришь там тоже.

Слаженно ахнула толпа. Тот, кто прижимал меня к земле, рывком поднялся с места. Они все обернулись к опушке леса. Я приподнялся на локте, протер глаза от пыли и сажи и вгляделся вдаль. На кромке, где зеленая травяная полоса переходила в чернеющий лес, стояла высокая сутулая фигура.
- Тимьян, - ахнула какая-то женщина, - так он не в доме был.
- Твари, - раздался громкий голос, словно из рупора.
Голос был подобен трубе. Он докатился до толпы от самой опушки и каждый услышал его, падая на колени и зажимая уши.
- Я берег вас от ее гнева все двадцать лет. Я дал вам мир и счастье. Я подарил вам свою дочь в обмен на покой. А вы? Что сделали вы? Отныне на этом месте будет вечный погост. От края и до края.
Это оказалось уже слишком. Очнувшаяся толпа начала разбегаться. Меня пинали, пихали, стукали. На меня наступали. Что было дальше, я уже не помню, потому что ушел в обморок.
Очнулся после всего я уже в больнице областного центра. Переломы, ушибы, обгоревшие легкие – это все казалось мелочью. Важно было другое: мне никто не поверил. Ну, то есть, как говорили представители власти, пожар в деревне произошел, но это обычное дело для летнего времени.
Ну, а поскольку, на улице стояла сухая и теплая погода, огонь махом перекинулся на соседние дома, и в результате выгорела половина деревни. Оставшиеся жители почему-то решили покинуть свои дома и массово подались в город.
Всеобщего психоза обнаружено не было. Жители бывшей деревни растворились в бетонных проспектах и их ищут до сих пор. Хотя по правде, как сказал мне усталый капитан милиции, никому это не надо. Уехали, и уехали.

***

В ту деревню я вернулся через два года. Не знаю, что я ожидал там увидеть, но мне хотелось взглянуть на дом, где жила женщина с глазами цвета грозы.
Она стояла на пепелище. В неизменном белом сарафане, на котором не было ни единого пятна грязи или сажи. Почему-то я этому совершенно не удивился. Вылез из машины и пошел к ней, разбивая пыль из-под ног мелкими фонтанчиками.
- Светлана, - сказал я ей в спину.
И осекся, когда она обернулась ко мне. На меня взглянуло лицо двухсотлетней старухи.
- Я – мать, - произнесла она и опять уставилась на пепелище.
- Света была мне дочерью. Не внучкой, - проговорил за моей спиной глухой мужской голос.
Я резко обернулся и увидел постаревшего Тимьяна…

***
Это случилось двадцать лет назад. Тимьян возвращался домой. Он покидал негостеприимный, мрачный город, который перемолол в своих стенах и его сына, и молодую невестку. Забрал навечно, оставив Тимьяну тоску и одиночество.
Широкий тракт уходил за горизонт, а жаркое августовское солнце слепило глаза. Тимьян шел пешком. Так случилось, что подался он по молодости с сыном в город, чтобы заработать там денег и вылечить мальца от болезни лёгких, что передала тому в наследство мать. Да только город оказался жесток и безразличен. Сына Тимьян вырастил, здоровье, как мог, поправил, а вот заработать не получилось. И то сказать – кому нужен работник, у которого больной ребенок.
Однако ж как-то они в городе пятнадцать лет прожили, пока не женился сын. А потом болезнь вернулась. Словно медведь, проспавший все эти годы в берлоге, она вылезла наружу и убила всех, до кого смогла дотянуться. И сына, и его жену.
Больше Тимьяна в городе ничего не держало. Отплакав потерю, он развернулся и отправился пешком домой.

День уходил долго и нехотя, словно назойливый гость. Тимьян устроился под кустом у дороги. Постелил на пыльную землю видавшую виды кожаную куртку, натянул на самые брови кепку, спрятал ладони подмышками и закрыл глаза. Это была его последняя ночёвка в пути. Завтра к обеду он собирался быть уже дома и навестить старосту.
Разбудил его негромкий женский голос.
- Здравствуй, Паша, долго же ты ко мне шёл.
Тимьян поднялся на ноги одним рывком. В свете полной Луны увидел неясную женскую фигуру в длинном белом платье и густой фате.
В голове сразу всплыли рассказы деревенских кумушек о Белой, что встречаясь на дороге одиноким мужчинам, предвещала скорую смерть.
- Я не Паша, - ответил Тимьян, - отпусти меня, Белая. Я тебе зла не делал.
- Ну как же, - проговорила гостья, - как же не Паша? Можно подумать, я могла забыть твои глаза.
Белая протянула руку и коснулась лба Тимьяна. Здоровый сорокалетний мужчина от этого легкого прикосновения упал на колени. В глазах его потемнело, голову заполнил алый туман. Словно на кинопленке, которую прокручивал сумасшедший оператор, он увидел прошлое. В котором сероглазая красавица горько плакала над роскошным подвенечным платьем. А потом надела его, разорвав швы там, где выпирал наружу огромный живот, уже опустившийся в предродовом ожидании. Закрыла заплаканное лицо густой фатой и отправилась к озеру, чтобы забыть свою боль навсегда. Чтобы не родился тот, которого будут кликать ублюдком и безотцовщиной. Чтобы успокоиться и упокоиться навеки, оставив здесь, на Земле, все свои горести и страхи.
А потом Тимьян увидел, как вернулся из-за границы счастливый молодой барчук Павел Александрович и привез с собой закутанную в меха и шелка невесту.
И была свадьба, и родился ребенок. И была революция, разбросавшая судьбы людей. И голод, что унес с собой тысячи тысяч жизней. А за всем этим пристально наблюдала Белая, которая всё видела и ждала. Ждала и мстила. Болезнями и мором. Смертями и погостами. За всё мстила невенчанная невеста. За людскую злобу и своё унижение. За то, что ей самой пришлось убить того, кто когда-то не родился.
Пока после войны в деревню не прибыла на восстановление бригада комсомольцев со своим вожатым – веселым и красивым Антоном. Далеким правнуком Павла Александровича.
Белая тогда впервые испугалась. За сто с лишним лет, что она кормила чужими жизнями свою месть, ей стало страшно и одиноко. Захотелось убить потомка того, из-за которого ей сейчас не суждено упокоиться, но… рядом с Антоном оказалась Наташа. Беременная Тимьяном Наташа.
И Белая по-бабски пожалела её. Так, как умеют жалеть только русские женщины.
Она видела, как рос Тимьян, которого обходили стороной все болезни, ушибы и травмы. Как мужал мальчик с такими знакомыми ей глазами. Как он женился, как родился очередной правнук Павла. Как умерла та, которая стала Белой соперницей.
Она отпустила Тимьяна в город, зная, что он обязательно вернется. Ведь она сама поселила болезнь в его сыне Тимьян должен был вернуться к ней. Одинокий и свободный, прошедший через горе и смерти. Обновленный и готовый.
- Чего ты от меня хочешь? – спросил Тимьян, когда увидел всё, что ему показала мертвая.
- Ребенка от тебя, Паша, - прошептала, казалось, сама Смерть. – Своего я потеряла, пока тонула. Он родился уже в воде.

***
- Я дал ей, что она просила, - проговорил Тимьян, - в обмен на то, что она оставит деревню. Хватит уже смертей!
Я невольно потряс головой. Эта история разительно отличалась от множества других, в которых тонули обманутые невесты. Это была история любви и горя, как бы пафосно это ни звучало.
А Белая так и стояла лицом к пепелищу. В своем ослепительном подвенечном платье.
- Это я виновата, что умер Иван, - глухо произнесла она, - но я не хотела. Я хотела лишь поздравить дочь со свадьбой. И пришла. А он… он испугался.
Да уж. Не каждый выдержит новость о том, что тёща у него ходячий двухсотлетний труп. Видимо, парня это и подкосило.
- Сердце не выдержало, - пояснил Тимьян, - в этой деревне здоровых, кроме меня и Светланы, никого нет. Потому меня и колдуном считали.
А после свадьбы Тимьян вернулся к матери Светланы, согласно их уговора. За это Белая отступила от мести и оставила деревню в покое.

***
Вот такая со мной однажды случилась история. Я пробовал написать о ней книгу, но у меня ничего не получилось. Почему-то сразу путались мысли, едва я брался за печатную машинку. И я оставил эту затею.
Прошу только об одном: опубликуйте мои записи, чтобы те, кто хочет построить на месте этой деревни город, задумались. Ведь последние слова Тимьяна мне были:
- Пока я жив, то смогу удержать её от мести. Но вот что будет после, не знаю. Ведь Светлана наследников не оставила. Род Павла Александровича закончился.

Главный редактор районной газеты отер пот со лба. Эти записки они получили утром по почте. Написал их довольно известный писатель, скончавшийся неделю назад.
- Вот это да! – произнес редактор и набрал номер заместителя, - Максим, ты читал утреннюю почту?
- Читал, - ответил Максим, - и даже попытался кое-что выяснить. Действительно, на месте той деревни уже тридцать лет как пустырь. И только недавно там решили построить небольшой город. Кто-то из геологов что-то там обнаружил в земле. И кстати, там на самом деле огромное кладбище.
- Так что будем делать? Печатаем?
На другом конце трубки раздался смешок.
- Да ладно. Вить, ты чего? Нас все на смех поднимут. Как говорится, положим под сукно.

А за всем этим пристально наблюдала Белая. Она налилась жаждой мести за те десять лет, что прошли со смерти Тимьяна. Она ждала и копила ненависть. Смотрела, как бульдозеры раскапывали могилы, выворачивая наружу затаившиеся в них смерти. И ждала, ждала, когда можно будет собрать свою жатву и успокоиться... упокоиться...
_________________

 » Адамовы дети

– Димон, это будет бомба!

Серега суетился. Он всегда суетился, такой уж уродился на свет.

Наш совместный блог о путешествиях по непонятным причинам упрямо скатывался в унылое ничто. Посещения падали с каждым днем, подписчики массово отписывались, а рекламщики перестали баловать задорными клипами.

Вот-вот, и нам с Серегой придется идти продавать сотовые телефоны в ближайший магазин. А этого никому из нас крайне не хотелось.

– И что будет? – подозрительно спросил я. – Мне куда прикажешь лететь в этот раз? На Луну верхом на ядре?

Серега скорчил мину – типа, ты чего, бро, это всё мелочи жизни: Луна какая-то пошлая, да еще и на ведре, ой, ядре.

– Поедешь в Смоленскую губернию. Брать интервью у детей Адама.

Я поперхнулся чаем и на всякий случай решил уточнить:

– У кого, кого? Ты чего задумал, творческий ты наш?

Серый поморщился так, словно я при всех испортил воздух. После его пронзительной речи в духе «вы все дураки, один я красивый», мне стало понятно, что задумал наш креативный директор. Мне предлагалось ехать в настоящую смоленскую тьмутаракань, где даже танки зимой буксуют, искать в непролазных лесах не пойми что и пытаться взять у всего этого настоящее интервью. Типа, он, Серый, все придумал, поднял архивы, прошерстил Интернет и ныне твердо уверен в том, что стародавняя легенда – не вымысел. Дети Адама, действительно, существуют и счастливо живут среди нас. Видеть их дано не каждому, но на то и есть сам Серёга.

– Димон, не бзди, – продолжал Серый, – я всё придумал. Поедешь в самую гущу леса жить отшельником. Через пару недель они точно появятся, зуб даю.

Я подавился бутербродом и закашлялся.

– А на острова с мулатками никак нельзя? – у меня в голосе прорезались просящие нотки.
Ну, типа там куда-нибудь на Гавайи, что ли. Приехать на пляж, попить кальвадоса, потискать смуглых прелестниц – и вуа ля, репортаж готов.

Не, ну вот реально, ехать в глушь глухую, чтобы жить там в землянке, мне никак не улыбалось. Без душа, Интернета, холодильника и чипсов.

– Не, Димон, личность ты несуразная и непонятливая. Теми мулатками весь порнохаб забит. Кому они интересны? А вот социальный эксперимент по выживанию в лесу – это нечто новенькое. А если еще и интервью возьмешь… Аншлаг нам обеспечен, ручаюсь.

Мне пришлось признать, что он прав. Если стоит задача обновить блог, то нужны, действительно, нетривиальные идеи. И вправду, даже если эти самые адамовы дети – все сплошь выдумка, то проживание дикарем в лесу, на грани цивилизации, оживит интерес к нашему умирающему каналу.

– Эх, – выдохнул я, – чёрт с тобой. Согласен.

Серый тут же обрадовался, потер ладони и радостно воскликнул:

– Чудно! Значит, тянуть кота за яйца мы не будем, завтра собирайся, а билет на самолет я тебе уже купил.

Знать бы мне тогда, к чему приведет мое опрометчивое согласие! Однако в тот момент, я об этом даже не догадывался.





***



– Н-но, пошла, ласточка моя крутобедрая!

Селянин несильно хлестнул лошадь по тощему крупу. Уморенная вусмерть кобыла, недостача мясокомбината, вздрогнула и неспешно поплюхала по разбитой дороге.

Этот селянин оказался Серегиной находкой. Он должен был доставить меня до места отшельничества и захаживать периодически, проверяя – не съели ли меня, часом, волки. А до этой встречи я три часа летел в самолете, ехал автобусом, а под конец пути трясся в разбитом УАЗике, слушая из допотопного радио навязчивый тюремный шансон.
Золотозубый водила буквально выбросил меня из кабины на окраине пустующей деревни, где я и встретил вот этого вот дядю Пашу. Местного жителя, чуть ли не единственного, оставшегося в разоренной и разбитой смоленской деревне.

Зрелище, которое я увидел, выкатившись из дверей УАЗа, напомнило мне Припять в игре «Сталкер». Прямо по курсу разбитыми окнами светило здание сельской администрации. О том, что власть в этим забытом всеми месте существует, говорил древний кондиционер, который присосался к едва ли не единственному целому стеклу, словно клещ.

Рядом с администрацией притулился ветхий барак на две квартиры. Стекла в нем были заткнуты подушками, но на бельевой веревке гордо реяли застиранные простыни. Значит, люди здесь как-то живут. Хотя, точнее сказать, выживают.

Во всем остальном, насколько хватало взгляда, живыми не пахло. Дом Культуры зарос бурьяном, видимо, еще в прошлом веке. О том, что здание справа когда-то было школой, говорила ободранная вывеска ультра-синего цвета, которую даже вездесущая крапива не смогла переварить.

Я невольно поежился. Не люблю наблюдать разрушение, не в моем это стиле. Я для этого слишком жизнелюбив.

– Ну что, паря, – весело произнес дядя Паша, – тронемся помаленьку. Ехать неблизко, как бы ночь в дороге не настигла.

Дважды меня уговаривать не пришлось. Я тут же взгромоздился на телегу, развалился на куче свежей, ароматной травы и уставился в прозрачное небо. Дядя Паша обернулся через плечо, посмотрел на меня и усмехнулся в густую бороду. Еще там, в деревне, я подумал, что спроси меня о возрасте моего попутчика, мне не нашлось бы что ответить. Дяде Паше можно было дать и сорок лет, и восемьдесят, и все сто. К последнему я лично склонялся больше всего.

– Н-но, девочка, не тормози, – ласково сказал селянин.

– Дядь Паша, – с интересом проговорил я,- а вы чего эту клячу так бережете? Дали бы вожжами по спине, она и побежала бы.

Лошадь враз остановилась. Мне показалось, что потемнело даже небо. Селянин оборачивался ко мне медленно. И в ранее синих глазах я увидел, как расцветает буря. На мгновение мне стало страшно. Я автоматически подгрёб под себя объёмный рюкзак со стратегическими запасами.

– Пошто скотинку обижать?

Дядя Паша успокоился. Успокоилась и буря в его глазах. И лошадь, всхрапнув с обидой, двинулась дальше.

– Скотинка, – продолжал селянин, – она ведь как мы, людишки, тока не говорит. Живая ведь тварина. А всё живое что любит? Прально, ласку.

Так мы и ехали. Вернее, тряслись по ухабам – я, глазея в небо, и дядя Паша, разговаривая со своей кобылой. В рюкзаке находилось всё, что могло мне понабиться на эти две недели. Упаковка спичек, количеством две сотни коробков; десять банок тушёнки; пять килограммов макарон; три килограмма пшенной крупы; батарейки для видеокамеры и прочие необходимые мелочи.
- А что, дядя Паша, - от скуки завел я разговор, - водятся ли тут у вас хищники?
- Дык, смотря какие, - тут же отозвался селянин, и кобыла поддержала его согласным ржанием.
- Ну, волки там, медведи всякие.
Дядя Паша остановил лошадь и обернулся ко мне. Загорелая до черноты кожа на его лице собралась мелкими морщинками в уголках глаз.
- Не, паря, волков не водится. И медведей тоже. Лихомань тут у нас полная.
Посчитав свой ответ исчерпывающим, селянин тронул вожжами лошадиную спину, и кобылка потрусила дальше.
Признаться, я не совсем понял, что имел в виду мой попутчик, но неожиданно заметил, что вокруг нас, действительно, нет живности. Нет, не той, что водится в глухих чащобах, а вообще никакой. Меня ведь даже ни один комар не укусил, хотя пора для них стоит самая сенокосная. И птицы вокруг не поют, а в высоком небе не мелькают ни ласточки, ни стрижи.
«Странно, - подумал я, - действительно, лихомань»
Но природа вокруг радовала взгляд зеленым буйством и какой-то своей первозданностью. С каждым шагом деревенского мустанга я чуть ли не физически ощущал, как внутри меня поднимают головы первобытные инстинкты. Мне всерьез захотелось оказаться в той самой чаще леса, на берегу озера, где по уверениям Серёги обитают всякие барабашки.

То ли это заговорила родовая память пещерного самца, когда и на мамонта с каменным топором, и саблезубого тигра голыми руками, то ли в присутствии дяди Паши рафинированному городскому жителю стало стыдно, и он уснул, но эта поездка привлекала меня все больше и больше. Тем более, как объяснил попутчик, жить в палатке мне не придется. На берегу находился охотничий домик, оставшийся еще со стародавних времен, когда лес вокруг жил своей полноценной лесной жизнью. А в домике том была печка, лежанка и керосиновая лампа. А сам дядя Паша еще загодя приволок туда старое одеяло, запас дров и канистру керосина. Красота просто!
Мысли мои успокоились и безмятежно задремали под размеренную поступь невзрачной, но выносливой кобылки.

***
- Приехали, паря.
Дядя Паша потрогал меня за плечо и я враз открыл глаза. Вокруг смеркалось, но пока не настолько, чтобы ничего не увидеть. Так… деревья размылись очертаниями в предзакатном туманном мареве, да колдобины на дорогах стали более ощутимы под ногами.
А вот и домик. Он встречал меня темными окнами и отвалившимися ставнями. Дядя Паша прошел первый и распахнул дверь.
- Заходи, не боись, - позвал он меня уже изнутри, - нету тут никого

- Н-да, условия, конечно, спартанские, - протянул я, оглядывая временные хоромы, - однако ж, дядя Паша, где не пропадала наша, верно?
Спутник мой лукаво ухмыльнулся, бросил на меня непонятный взгляд и подошел к окну.
- Ставни на ночь закрыть бы надо, - загадочно произнес он,- не ровён час кого нелёгкая принесет.
- Ты же говорил, что здесь нет волков, - искренне удивился я.
- Дык, то волков, - так же загадочно ответил дядя Паша, - их-то и нет вовсе. Окромя волков много кто шныряет вокруг. Закрыть бы ставни, да рассохлись они.

От всей этой ситуации, недосказанности, рассохшихся ставен и загадочности дяди Паши мне стало очень неуютно. А от осознания того, что селянин сейчас уйдет, мне стало еще тоскливее. Вся эта поездка вдруг показалась глупой, а Серегина креативная идея – так и вовсе идиотской задумкой.
Но дядя Паша зажег керосиновую лампу. Та залила домик приятным живым светом, и ползучее чувство тревожности начало меня покидать. В конце концов, мы тоже не лыком шиты. Во мне роста под два метра и вес под сотку. И звание баскетбольного форварда – тоже за мной, так что и бегать умею получше многих.
Самоуспокоение – великая штука!

И пока я сам себя уговаривал ничего не опасаться, дядя Паша уже намылился к выходу.
- Ты это, паря… - дал он мне последнее напутствие, - коли прибьется кто к огоньку, так ты не прикармливай. Прикормишь если, так потом ввек не отвяжешься. А я через пару деньков загляну к тебе с проверочкой.

Я стоял на крыльце и провожал взглядом тающую в сумраке спину селянина. И когда в лиловом вечере растаяли дребезжащие звуки телеги, стало понятно, что вокруг никого. Это было настолько непривычное чувство полного, тотального одиночества без связи с внешним миром, что я быстро заскочил обратно в избушку и накрепко закрыл за собой засов.
«Нет, ну а чего, - рассуждал я, растапливая небольшую печурку, чтобы сварить макароны на ужин, - если уж на то пошло, то тропа тут до села одна. Добегу и пешком, если что».
Действительно, эка невидаль – ночь простоять, да день продержаться. Сейчас вот поужинаю макаронами с тушенкой, заряжу видеокамеру, да накатаю для потомков подробный отчет о своем единении с дикой природой. Аккумуляторами для камеры Серый снабдил вдоволь. Хватить должно было на все две недели с запасом.

По избушке разливался аппетитный запах хорошей говяжьей консервы. У меня непроизвольно потекли слюни, пока я накладывал в тарелку, стоящую на дощатом, изрезанном столе, добрую порцию ужина.
Уже приготовив ложку, я вдруг заметил боковым зрением, как к стеклу с обратной стороны прижалось чье-то бледное лицо. Ложка выпала из рук, я резко повернул голову, но сумел увидеть лишь как небо прочертила далекая падающая звезда.

- Так-с, это что за новости такие? Это что, от одиночества крыша уже едет? Нету тут никого, - повторил я громко дяди Пашины слова.
Ложку с пола поднял, салфеткой обтер, да и уселся, наконец, ужинать. Меня и дома, в спокойной обстановке, от еды было не оторвать. Я вот реально, когда ем, то глохну и немею. А тут еще и после перелета, переезда и тряски на кобыле, разыгрался просто зверский аппетит. Еще пару раз мне казалось, что в окно кто-то пытается заглянуть, но все подозрения списал на тяжелый день.
Когда же, наевшись, я выполз из-за стола, то понял, что никакого отчета записать уже не в состоянии.
Да, черт с ней, этой камерой. Завтра отпишусь. Тем более, что видосиков в такой темнотище не поснимаешь. И вообще не понятно, возьмет ли камера при керосиновом свете.

А всё потому, что лежанка, накрытая веселым цветастым одеялом, ласково манила и обещала крепкий сон на свежем воздухе.
Помню, что кроссовки я снять успел, а вот все остальное – точно нет, так и рухнул прямо на это самое одеяло.
Отменно мерзкий кошмар ворвался в сон совершенно неожиданно. Как давешняя звезда, что прочертила ночное небо, так кто-то темным крылом прочертил мой сон и вытащил меня словно в другую реальность. Где я ехал в железнодорожном вагоне. Ехал и точно знал, что в кабине нет машиниста, а впереди завал из деревьев и некому нажать «Стоп-кран» . А с обратной стороны вагонного стекла на меня пристально смотрело чье-то лицо. Одно лицо, без ничего. Просто лицо с развевающимися вокруг седыми космами.

Меня подбросило на постели, словно по тревоге. Я вскочил так, будто у меня штаны на заднице загорелись. Потряс головой и тяжело опустился на стул.
- Тьфу ты, пропасть, приснится же такое.

А за окном разгорался рассвет. И прошедшая ночь уже не казалась ни страшной, ни странной. Она осталась просто ночью, которую я провел в непривычном для себя месте. Это и стало причиной моего кошмара. Делов на три копейки. Всё проще простого. Как семейные трусы в горошек.

А справа от крыльца обнаружился небольшой колодец с ведром, привязанным веревкой. И это было как нельзя кстати, потому как, невзирая на все уговоры Сереги, я наотрез отказался пить окружающую воду из природных источников. Хотя, Серый и запихал мне в карманы таблетки и от поноса, и от запора и от головной боли. А по карманам рюкзака распихал бинты с зеленкой и йодом.
Поэтому я, чувствуя себя натуральным Робинзоном, набрал ведро воды, перелил в чайник и отправился готовить полноценный завтрак из кофе и бутербродов с остатками вчерашней тушенки.

Очень неприятный сюрприз ожидал меня сразу после того, как я поставил чайник на печку. Камера отказывалась работать. Совсем. Даже после долгих уговоров. Она исправно показывала полностью заряженный аккумулятор, честно моргала вспышкой, но заводиться для того, чтобы начать съемку, не хотела.
Меня ошарашило понимание того, что моя поездка оказалась зряшной. Без видосиков никто не поверит.
Ну, Серый, ты мне за это ответишь.


И только я, в полностью расстроенных чувствах, сел пить кофе, и собирался откусить первый кусок белого хлеба, на котором аппетитными пластинками лежали куски тушеной говядины, как во входную дверь робко поскреблись. От неожиданности я тот бутерброд и выронил. И упал он, конечно же, мясом вниз.
Ну, черт побери!
Еще не отойдя от горечи утраты половины завтрака, я автоматически спросил:
- Кто там?
А вот, чтобы подумать – кого в этой лихомани могло ко мне занести, так ведь нет. Говорю же, меня от еды нельзя отвлекать.
Из-за двери раздался негромкий старушечий голос:
- Внучок, пусти погреться.

Упс. Во мне заговорила природная осторожность.
- Бабуль, ты кто? Откуда здесь?

Было слышно, как она за дверью переминается с ноги на ногу. Как негромко о доски крыльца стучит ее клюка. Как она вздыхает жалостливо и горько.
- Соседка я твоя, с другой стороны леса. Отшельницей живу. Вчерась огонек твой сквозь стеклышко узрела, да пришла посмотреть – кто тут поселился через долгое время. Тебя увидала, так ввечеру побоялась встренуться. Дюже ты большой. А как плохого чего захочешь?

Так вот чьё лицо я увидел ночью в стекле. Признаться, от сердца-то и отлегло. Не волки страшные, не разбойники лесные, не силы потусторонние приходили ко мне, а всего лишь старушка. Божий, можно сказать, одуванчик.
- А чего сегодня от меня хочешь, бабуля?

Опять она вздохнула за дверью. Да так горько, что вздрогнула даже моя блоггерская душа.
- Соскучилась я по лику человечьему, внучок. Раньше тут охотники частенько проживали, подкармливали меня, горемыку. А сейчас, почитай, уж пару лет никого нет. Пусти, внучок. Я и на порожке постою, тебе никак не помешаю.

Так-с… Камера у меня не работает, дядя Паша приедет только через пару дней, делать мне в этой глуши, как оказалось, абсолютно нечего. Как бы, реально, крышей не поехать от одиночества. А тут старушка-старожил. Может, если и не видеоотчет, так по старинке попробуем – запишем. Потому как дальновидный наш тетрадку с ручкой мне тоже впихнул. На всякий, говорит, случай. Может, вот он, этот самый случай и настал, кто знает.
- Заходи, бабуля, - весело крикнул я, - открыто.

И она зашла. Уже когда это древнее создание переступало порог, я понял – если дяде Паше можно было дать сто лет, то этому одуванчику я бы смело дал все триста. Первой зашла клюка. Невообразимо странное сооружение, явно рукотворное. Ростом выше своей обладательницы, эта кочерга закручивалась вверху в совершенно немыслимый узел из корней дерева.
Следом за клюкой вошло тряпье. Иначе этот балахон, который стирали еще при Николае-Кровавом, назвать никак нельзя было.
А уж потом, из-под вороха тряпок показалась моя гостья. Она отчаянно смущалась и отчего-то старательно закрывала правую сторону лица. То рукой там прижмет, то седыми волосами прикроет, то к плечу склонит.
- Ты уж прости меня, дуру бестолковую, - завела старуха свою шарманку, - я вот тут, на чурбачке, посижу, на тебя, молодого, посмотрю. Уж такой красивый ты, прям как мой покойный Демьян.

Ну, смотри. Мне чего, жалко что ли. И тут я вспомнил, что кофе у меня так и остался недопитым. И пусть первый бутерброд безжалостно испачкался на полу, второй –то до сих пор ждет, когда я его съем.

Только я поднес к губам кружку с остывшим кофе и открыл рот, чтобы откусить кусок хлеба, как старушка подала голос:
- А чёй-то там у тебя? Мясо, что ль? Ох, мяса я уж пару цельных лет не ела. Как крайние охотники побывали, да кабанчика завалили, так мне, помню, от заднички кабаньей богатый кусок отрезали.

Ну и? Я бросил взгляд на открытую еще вчера банку тушенки. Там оставалось мяса еще на хороший бутерброд. Старушка ест как птичка, мне хватит позавтракать. В конце концов, она мой потенциальный материал для репортажа.
- Проходи, бабуля, поделюсь.

Это ископаемое подорвалось с чурбачка так шустро, что я даже моргнуть не успел. Бабуля резво подскакала к столу и уселась напротив, лупая голодными глазами. Вернее, одним глазом. Потому что правого у нее не было. Бабуля оказалась одноглазая.

Как всякий молодой и здоровый человек, я с трудом переношу вид физических уродств. Вот и сейчас – невольно отшатнулся, увидев страшную, выжженную, словно огнем, рану вместо глаза. Старушка заметила мои метания и опустила голову, коснувшись седыми волосами стола.
- Наказали меня. Согрешила я.

И как всякий молодой и здоровый человек, я испытал чувство вины за то, что я – молодой и здоровый.
- Кушай, бабуля.
Я пододвинул к ней тарелку с последним бутербродом.
- Тебе кофе подогреть?
Я бросился к печке и поставил на нее чайник, чтобы налить горячего кофе.
А старушка вцепилась в бутерброд так, словно не ела месяц. Она поглощала пищу, не жуя.
И тут, словно вчерашняя звезда, которую я, наверное, уже никогда не забуду, сквозь мой мозг просвистела последняя фраза дяди Паши: «не прикармливай».

Я оборачивался от печки к столу, как в замедленной съемке: поэтапно, как робот, держа
за ручку горячий чайник.

- Положь бутерброд, - приказал я, - иначе кипятком окачу.

Ага, щас! Старуха жрала, глядя на меня взглядом единственного глаза, горящего поистине дьявольским огнем. Клянусь, не вру. Жрала и смеялась, а изо рта у нее валились куски хлеба.

***

Чайник отлетел в сторону, я рванул к столу с низкого старта. Мне хотелось вырвать у страхолюдины бутерброд и ткнуть ее в стол пару раз носом. Невежливо, скажете? Пожилых людей обижать нельзя, скажете? Поверьте, если бы вы видели эту ведьму, вам тоже захотелось бы ее сжечь. Сразу и навсегда.
Я недооценил старушку-поскакушку. Ну, либо переоценил свои силы. Бабуля вскочила с табуретки, крутанулась вокруг себя, развевая тряпьем так, что полы этой хламиды смели со стола мой завтрак начисто, и выпрыгнула в открытое окно, заливаясь счастливым хохотом.

Я смотрел ей вслед и бессильно матерился на самого себя. Это ж надо так глупо опростоволоситься! Ведь предупреждали же! Вот ведь бездарь.
Ну, ладно, подумал я, что такого ужасного может мне грозить? Ну, будет старуха эта вредная приходить столоваться. Не помру же от голода. Тем более, дядя Паша завтра приедет, попрошу его закупить в райцентре продуктов. Протянем как-нибудь. Хотя, конечно, бабуля – уродина редкостная.

Молодому, полному нереализованных сил организму не свойственно долго рефлексировать. Силушка богатырская так и прет, так и прет наружу. Вот и я прям физически ощутил, как зачесались руки что-нибудь потаскать, порубить, приколотить.
- Эх, - вскричал я, набирая полную грудь воздуха, - раззудись рука, размахнись плечо!
За входной дверью в коридоре обнаружился старый топор, а за стеной дома – небольшая кучка срубленных деревьев.

Я перетащил один ствол на солнечное место, скинул футболку и размахнулся топором, с удовольствием вгоняя его в высохшее дерево.
Казалось, что от солнечных лучей в меня вливается невероятная энергия и проходит электрическим разрядом через все тело. Потрясающее ощущение собственной силы. Силы какой-то животной, почти дикой.

Монотонные удары топора, откалывающего от ствола дерева крупные куски, разносились по окружающему лесу гулким эхом.
Я вспотел и остановился. Поднял взгляд в небо и прищурился, глядя на солнце, чьи жаркие лучи не обжигали, как в городе, а ласково трогали разгоряченную кожу.
- Ух ты, колодец же есть.

Ведро ледяной воды мгновенно остудило жар, разыгравшийся после рубки дерева. Я встряхнулся, словно мокрая собака, схватил футболку и принялся обтираться. Кайф!
И тут краем глаза я заметил, как в тени ближайшего дерева (кажется, это дуб) мелькнула чья-то маленькая фигурка. Кто-то очень небольшой и юркий прятался среди развесистой листвы и тихо подглядывал за мной.
Бабуля что ли? Неужто она и по деревьям лазать мастерица? Хотя, от этой резвушки всего можно ожидать.
- Выходи, не прячься, - предложил я, - всё равно уже заметил.
Из кроны деревьев раздался тихий смешок. Так могла смеяться либо совсем молодая девчушка, либо маленький ребенок. На прошлую старушку совсем было непохоже.
- Ну, кто там прячется?
На всякий случай я решил попробовать разозлиться и придать своему голосу угрожающий тон.
Смешок раздался чуть ближе, но потом начал затихать. Видать, хозяин уходил по дереву, и голос его утекал за ним, словно след из выхлопной трубы.

Обтеревшись полностью, я неожиданно понял, как голоден. Сначала вредная бабка доколумбовой эпохи сожрала почти весь мой завтрак, потом захотелось помахать топором, а затем еще и облиться ледяной водой. В результате, посреди двора я оказался в таком голодном состоянии, что буквально ощущал, что живот прилип к позвоночнику.
Ой, а обед-то и не приготовлен.
Я совсем забыл, что нахожусь не в городе, где открой холодильник и на тебя оттуда вывалятся всякие съестные припасы. Будь то котлеты в упаковке, пельмени в морозилке, на худой конец замороженная пицца. А если даже греть лень, то уж стратегический запас орешков и чипсов у меня имелся всегда. А сейчас мне предстояло растопить печку и сварганить себе хоть те же макароны.

Я бросился к дому со всех ног. Желудок выкручивало голодными спазмами так, что я чуть не треснулся лбом о притолок. В кухне тут же подбежал к рюкзаку совершенно космических размеров и принялся тормошить содержимое со страстью неандертальца.
Слава Даркнету, Серый всунул мне в рюкзак пакетик чипсов и плитку горького шоколада. Всё это богатство из прошлой жизни я смолотил практически не жуя.
Ф-фух, вот сейчас можно и печь растопить и даже супчик сварганить из рыбной консервы, которая обнаружилась на самом дне.

Но как только я развернулся, чтобы принести порубленные дрова, как меня скрутило в жгут. Судороги шли волнами от пяток, через живот и бились в голову, вызывая приступы алой боли. Все, что я только что съел, хлынуло из меня фонтаном.
Боль из алой стала пурпурной, застлав весь окружающий мир занавеской цвета венозной крови. Я едва успел набрать воздуха, чтобы банально не задохнуться, как полностью потерял контроль над телом и рухнул на грязный пол.

***

Сколько времени я провел в бреду, полном выматывающим душу кошмаром, не знаю. Помню только, как все тело словно цепенело, когда надо мной склонялось жуткое старушечья морда с развевающимися космами. Эта тварь хохотала мне прямо в лицо, показывая пеньки сгнивших зубов, а волосы змеями закручивались вокруг головы.

Я периодически приходил в себя, закашливался до боли в груди и цветных всполохов в глазах и опять падал в обморок, чтобы снова слушать, как хохочет надо мной моя персональная смерть.
Во время редких приходов бодрствования, я вроде видел, как кто-то смотрит на меня огромными испуганными глазами; вроде чувствовал, как кто-то кладет мне на горящий лоб маленькую прохладную ладонь; вроде слышал, как кто-то предлагает позвать на помощь то ли навку, то ли мавку, то ли павку. Но потом опять падал ослабевшей головой на горячее, мокрое от пота, одеяло и снова слышал жуткий, замогильный хохот самого зла.
Я начал задыхаться окончательно, когда в моем кошмаре старуха забралась мне на грудь, свернулась липким холодным клубком, а ее волосы обвили мне шею, сдавливая мышцы.
Последнее, что я услышал, проваливаясь в обморок, как кто-то прошлепал по полу босыми и, вроде бы, мокрыми ногами. А потом я уплыл совсем, стремительно теряя воздух и силы.

Из забытья почти на самой границе жизни меня вытащили чьи-то крепкие, жилистые руки, похожие на ветки старого дуба. Пальцы крепко вцепились мне в волосы и тащили вверх, отрывая от старухи и выдергивая мое тело из клубка волос.
Старая тварь заверещала и ухватила меня за руки, подтягивая к себе. Седые пряди поползли по моим ногам, как живые, пытаясь добраться до лица и залезть в рот, чтобы задушить мой крик, полный надежды.

Но кто-то там, наверху, кто-то с руками, похожими на дубовые ветки, упрямо тащил меня вверх. Помню, что я точно был без сознания, но каким-то непостижимым образом всё чувствовал и понимал. Собрав в комок последние силы, я пнул эту старую дрянь, попал точно в лицо, и она отвалилась, падая в черную пустоту и не переставая верещать.
А потом я открыл глаза. Прямо передо мной сидел дядя Паша и смотрел мне в лицо тяжелым неприветливым взглядом. Сам воздух в избушке, казалось, налился свинцом и стал таким густым, что хоть режь ножом – фиг разрежешь.
- Ну, паря, - сказал дядя Паша глухим голосом, - напугал ты нас.

После бесплодной попытки подняться, ослабевшее тело рухнуло на постель.
- Дядь Паша, - попросил я, - у меня в кармане рюкзака таблетки лежат. Подай, пожалуйста.
- Зачем тебе эта гадость? – поморщился он.
Честно сказать, я был полностью уверен в том, что просто отравился водой из колодца. Изнеженный хлорированной водой из водопровода желудок не принял природное богатство деревенского колодца. Надо было быть осторожнее и кипятить воду лучше.

В дверь тихо постучали. Рефлекторно я вздрогнул и попытался натянуть на себя угол покрывала. В последний раз в эту дверь скреблась старуха, чьи волосы едва не задушили меня недавно.
Дядя Паша подошел к двери, приоткрыл ровно настолько, чтобы я ничего не смог там разглядеть, и что-то у кого-то взял.
- Пей, - приказным тоном произнес он и всунул мне в руки вырезанную из дерева чашу с каким-то темным варевом.
От слабости и неожиданности я слегка опешил, машинально взял чашу и сделал глубокий глоток. Питьё отдавало древесиной старого дуба, солнцем, ягодами и высушенными травами. С первым же глотком в меня начала вливаться сила самого леса. Головная боль отступила, сознание прояснилось, но вместе с этим я в мельчайших подробностях вспомнил свой обморочный кошмар.
И это оказалось так жутко, что кровь отхлынула у меня от лица. Всё еще отказываясь верить, я поставил чашу на табурет рядом с кроватью. Приподнял штанины джинсов и увидел их: бледно-розовые следы, что тянулись сплошными зигзагами от лодыжек до коленей. Словно по моим ногам ползали змеи, или… или чьи-то седые волосы хотели добраться до лица.
Я бросил на дядю Пашу непонимающий взгляд и краем глаза увидел, что на столе, который до этого был в полном порядке, творился сущий бедлам. Упаковки с макаронами были взрезаны словно когтями, банки с тушенкой – смяты и кто-то пытался их прокусить, сушек к чаю не осталось вовсе, а сахар оказался рассыпан белой дорожкой от стола до входной двери.
Эта дрянь уничтожила почти все мои запасы! Почему-то у меня не возникло ни тени сомнения в том, что кавардак натворила именно безумная уродливая старуха.

- Так ты же ее прикормил, - пояснил дядя Паша в ответ на мое возмущение, написанное на лице,- сейчас ей здесь и стол, и кров. Она может прийти в любое время.
- Да кто она такая?! – в сердцах вскричал я.
Дядя Паша взглянул на меня, и мне стало неуютно. На миг показалось, что там, в глубине его глаз, живет кто-то другой. Тот, другой, он не просто намного старше меня, он древнее всех, кого я знаю, он старше самого леса и времени вокруг. Он очень мудрый и… бесконечно уставший.
- Лихо, - ответил селянин.
- Кто-кто?
- Лихо Одноглазое. Говорил же я тебе – лихомань тут у нас, её безраздельное царство. А нас мало осталось, мы уже не можем ей сопротивляться. Вот-вот и последние из нас либо умрут, либо к Лиху уйдут.
- Кто «мы»? – спросил я непослушными губами.
- Мы – Адамовы дети. Самые настоящие, первые люди на Земле. Нам нужна твоя помощь.

***

Я затряс головой, отгоняя смысл последних услышанных слов. Это безумие. Рядом со мной сидит селянин и на полном серьезе рассказывает мне о каком-то Одноглазом Лихе. Это в середине XXI-го-то века! Да ладно!
Я хмыкнул, показывая свое отношение к сказанному дядей Пашей.
- Эт-то, дядь Паша, хорош дурить. Я про детей Адама в Инете читал. Это просто секта чмошников, повернутых на натуралистичности. Они не признают одежду и отрицают все моральные установки в обществе.
Я практически цитировал статью, прочитанную в самолете. Адамиты проповедовали возвращение к невинности и святости первых людей: Адама и Евы в ту самую, дояблочную эпоху. Типа, так можно выпросить прощение у Господа и наклянчиться обратно в Эдемский сад, где цветут лютики и никому не надо работать.

Это вот всё я и выложил своему собеседнику, который сначала молчал, потом стал ухмыляться, а потом и вовсе захохотал в голос.
- Ну, мамочка, ловко она своим любимчикам головы задурила, что те родных братьев с сестрами знать не хотят.
Дядя Паша встал, все еще продолжая посмеиваться, и открыл входную дверь.

Сначала ничего не произошло, а через пару секунд я услышал в коридоре негромкое шебуршание. Будто мыши нашли кактус и грызут его.
- Заходи, - от души предложил дядя Паша.
В дверь, отчаянно смущаясь, просочился маленький старичок. Он встал на пороге, заложил руки за спину и принялся ковырять порог пальцами босой ноги. Одет пришелец был в просторную рубаху, подпоясанную сплетенной из веток бечевкой, а на голове у него красовалась широкополая шляпа. Учитывая рост, шляпу и длинную седую бороду, старичок неопровержимо напоминал белый гриб.
- Грибич, - так представил его дядя Паша, - отвечает за грибы в лесу. Коли придет кто, да попусту целый день потратит, так надо на пенек положить кусочек сахара, тогда Грибич самые грибные места и покажет.
Потешный гость на пороге радостно закивал и тут же покраснел, когда увидел, что я понял, кто перетаскал мой сахар.
Старичок перестал стесняться и запрыгнул на чурбачок возле печки.

- Моховой, - церемонно продолжал дядя Паша.
В дверь запрыгнул зеленый комок мха. Словно теннисный мячик он подпрыгал к столу, заскочил наверх и уселся верхом на алюминиевой миске. Из зеленого мха на меня смотрели два лукавых глаза, само собой, зеленого цвета.
- Отвечает за мох, - машинально произнес я.
- Молодец, догадался, - похвалил меня селянин.

А вот следующим в дверь вошел… я сам. Именно так. Высокий, широкоплечий, бывший форвард институтской команды. Я (!) вошел, едва не стукнувшись лбом о притолоку, прошел на середину кухни и встал там, уткнувшись взглядом в пол.
«Это что, - подумал я, - так сутулюсь, что ли? Как старик какой-то, ё-маё. Надо срочно поработать над осанкой»
Видимо, последствия моего ночного кошмара еще давали о себе знать, потому как будь я в здравом уме, то никогда не взялся бы обсуждать с самим собой свою собственную внешность, надетую на непонятно кого.
- Свидун, - представил гостя дядя Паша, явно наслаждаясь ситуацией, - ты не бойся, паря, он просто такой с…виду.
Посетитель тут же уменьшился в размерах и превратился в веник. Проскакал через всю кухню и встал в угол рядом с настоящим веником. А через пару секунд посреди кухни стоял третий табурет, которого до этого там не было, а еще погодя пришелец превратился в самого дядю Пашу.
Нет, я всё-таки еще либо сплю, либо брежу. Потому как это представление меня ничуть не испугало, а крайне развеселило. И мне вдруг подумалось – а что если этот проказник умеет мысли читать. Я напряг мозговые извилины, стараясь передать посетителю максимально точный образ Дженифер Лопес. Без одежды.
- Не, паря, так не получится. Свидун превращается только в то, что видит прямо перед собой, а своего облика не имеет. Чаще всего висит листиком на дереве.

В кухню просочился громадный котяра дымчатого окраса. Он уселся на пороге и принялся чистить морду полуметровой клешней. Время от времени он выпускал когти, похожие на заточенные кинжалы, и внимательно рассматривал , явно красуясь.
- Чомор, - с уважение произнес дядя Паша, - мой первый помощник.
На спинку кровати запрыгнул неопределенного возраста мужичок ростом с небольшую собачку. Он склонился над моим плечом и заглянул в глаза с искренним участием.
- Домовой, - ухмыльнулся дядя Паша, - куда же без него. Он-то тебя и обнаружил почти при смерти, всех собрал и мохового за мной послал.
Зеленый клубок на столе довольно заухал и принялся невысоко подпрыгивать, словно показывая, каким образом он смог так шустро сбегать в деревню.

И тут до меня начала доходить абсурдность ситуации. Я сидел на кровати в компании сказочных существ и на полном серьезе собирался вызвать в комнату голую ДжейЛо.
- Это все? – с мнимым спокойствием спросил я
- Ну что ты, - тут же откликнулся селянин, - в озере еще водяной живет с русалками, но они прийти не могут, сам понимаешь. У них днем кожа сохнет. Ночью старик тебя навещал, повязку из целебной травы, что русалки на дне озера собрали, на голову тебе принес. В чаще глухой дубинник живет, но он в двери не поместится. Есть еще хуха, он, вообще, самый странный, даже я его иногда не понимаю. А еще есть…
- Хватит! – попросил я.

Мне казалось, что еще немного, и голова расколется пополам от обилия информации. Моховой с домовым переглянулись, и мужичок в красной рубахе положил мне на лоб маленькую прохладную ладонь. Так вот, чью успокоительное прикосновение я ощущал во время горячечного кошмара, который оказался и не кошмаром вовсе, а жуткой явью.
Я посмотрел на домового с непроизвольной благодарностью и увидел, как тот улыбнулся мне так светло, словно бабушка, которую и не помню толком, лишь свои ощущения от родных и теплых рук.

***

В общем, я остался в избушке, пока окончательно не встану на ноги. Хотя, первым моим желанием было бежать куда подальше от этого заколдованного места, где проживают такие странные существа.

Но едва я решил подняться с постели, чтобы дойти до телеги, как голова опять закружилась. Сил не было совсем, ноги отказывались идти.
- Не, паря, рано тебе пока вставать, полежи тут пока. А за провизию не боись, мои ребята тебя голодным не оставят.
Все посетители тут же начали поддакивать, подмигивать, кивать и ухать, показывая, что ни в коем случае они меня голодом не уморят.
Один Чомор никак не разделял всеобщего ликования. Он сидел неподвижно, словно статуя, и смотрел на меня, не мигая. Нечеловеческий взгляд янтарных, без зрачков, глаз, заставил меня поежиться.
- А ты-то сам кто такой? – спросил я дядю Пашу.
- Паря, только не говори, что не понял, - ухмыльнулся селянин в густую бороду, чем окончательно подтвердил мою догадку.
- Ты Леший?
- Он самый, - довольно произнес тот, - приятно познакомиться.
Так вот кто смотрел на меня из глубины стариковских глаз. Сама мудрость вековых дубов, которая хранится в сердце дерева среди тысяч возрастных колец; гордая стать корабельных сосен, что взмывают в небо, доставая верхушками до самых звезд; нежность тонких берез, к чьим стволам так и хочется прижаться щекой; упрямство и твердость лиственницы, которую даже бензопилой не всегда возьмешь.

Как-то незаметно вокруг стемнело, в небольшое окно вопросительно заглянула полная Луна, словно не понимая – почему никто не ложится спать, если Солнце уже ушло с горизонта.
Чомор моргнул, и избушку осветили два ярких желтых прожектора, в свете которых я увидел, что почти все мои гости ушли, а в дверях мнется неуклюжий толстый старик, с одежды которого капает вода.
- Водяной, - тут же догадался я.
Старик прошлепал к столу мокрыми босыми ногами с огромными ступнями, похожими на ласты, и молча положил передо мной огромную, еще живую рыбину. Недовольно буркнул «Душно тут у вас» и прошлепал обратно к выходу, оставляя за собой лужицы озерной воды.

Домовой весело хрюкнул, помчался к печке и принялся сноровисто закладывать в нее дрова. Через пару минут по избушке разлился уютный запах горящего дерева. Маленький хозяин подскочил к столу, схватил лежащий нож и начал сосредоточенно чистить еще бьющую хвостом рыбу.
Дядя Паша зажег керосинку, и кот сразу потушил свои желтые гляделки.
- Ну что ж, паря, - произнес селянин, - мне пора уходить. Есть у меня кое-какие дела снаружи. Чомор останется с тобой, чтобы Лихо не пришло, а коли вдруг придет, чтобы не слишком буянило. Я, да этот хвостатый – единственные пока, кого она опасается. А ты держись, я завтра приду, поговорить надо.

Умопомрачительный запах жареной рыбы щекотал ноздри. Даже невозмутимый серый страж начал прядать ушами и ронять на пол капли голодной, тягучей слюны.
Домовой лихо подхватил с печки старую чугунную сковороду, ловко пронес ее по кухне, как заправский официант, и бахнул в середине стола. А сам взгромоздился на второй табурет и ожидающе уставился на меня. Видя мое полное непонимание, он аккуратно подтолкнул ко мне охотничий нож, которым до этого разделывал ужин. Разделить рыбу на всех должен был именно я. Статус мой в этом доме был мне совершенно непонятен, но нож я взял.
С сомнением посмотрел на Чомора и отрезал ему внушительный кусок от хвоста. Немного поколебавшись, взял тарелку и положил на нее угощение вместо того, чтобы просто бросить на пол, как обычному домашнему коту.

Дымчатый зверь оценил мой жест и уважительно потрогал руку громадной лапой. Я зажмурился, с испугом ожидая, что в кожу воткнутся громадные когти, раздирая до самых костей и начисто разрывая сухожилия. Но кот всего лишь обозначил свое отношение ко мне, выпустив когти на миллиметр.
Я ему не нравился, он в меня не верил. Он видел так много зла, что не верил уже никому. И ныне просто смирился со своим неизбежным концом, поклявшись на собственной крови, охранять лес до последнего кустика.
Трассирующая очередь мини-картинок попала мне в голову прямиком из кошачьих глаз.


Следующую порцию получил домовой. Он и так уже ерзал по табурету в полнейшем нетерпении. И то сказать, хозяин-малыш и печь топил, и рыбу жарил. Так что заслужил хороший вкусный кусок от жирной рыбьей спинки.
Ели мы в полном молчании. Чомор ждал, пока рыба остынет, домовой ел руками, обжигаясь и дуя на пальцы.
Когда с рыбиной было покончено, и на тарелке осталась одна голова в окружении костей, домовой сыто отвалился от стола и юркнул в щель между кроватью и стенкой, где, видимо, у него было жилище.
Я тоже чувствовал себя полностью наевшимся и жутко уставшим. Сон пришел ко мне просто, словно старый друг приходит с бутылочкой коньяка в день, когда за окном хлещет холодный ливень, а последняя подружка сказала, что мы не пара. Сон пришел ко мне бесшумно, как мать, которая заглядывает в комнату к спящему ребенку, чтобы поправить одеяло
Я просто закрыл глаза и поплыл в его теплых объятиях на край Земли, где шумят деревья и текут бескрайние реки.

***

Меня выволокли из сна какие-то жуткие звуки, словно железо скребло по стеклу. Открыв глаза, я увидел два знакомых ярких пятна света вместо кошачьих глаз. Чомор выпустил когти на всю длину и скреб ими пол, оставляя глубокие царапины.
Шерсть на загривке вздыбилась, уши полностью прижались к голове. А звуки, которые меня разбудили, оказались протяжным мяуканьем.
Зверь, не отрываясь, смотрел в окно диким, горящим в прямом смысле, взглядом. Там, во дворе, похабно ухмыляясь, маячило знакомое мне старушечье лицо.
- Пусти, - требовательно сказала одноглазая, - есть хочу.
- Уходи, - твердо произнес я, - больше не приходи, не пущу.

Мне хотелось вскочить, чтобы напугать уродливую гостью ножом, но тело враз отказало, а следы от ее волос на ногах болезненно заныли, словно почуяв хозяйку.
Старуха мерзко захохотала и принялась барабанить по стеклу скрюченным когтями, выдавливая створку внутрь. Небольшая форточка поддалась, из темноты просунулась длинная, гораздо длинней человеческой, рука в отвратительных лохмотьях и схватила со стола рыбью голову.
Все действие заняло пару мгновений, во время которых я в полном ступоре смотрел перед собой.
Чомор вспрыгнул в центр стола и прижался мордой к окну. Увидев его, Лихо на миг испугалась и отпрянула в ночь.
- Пришел-таки, - злобно проскрежетала она, - крайний раз тебя из леса было не выманить. Ну, ничего, ничего, время – оно на моей стороне.
Протяжно и гулко ухнув, старуха пропала во тьме, забрав с собой ноющую боль в ногах. Кот еще несколько секунд злобно шипел, потом потушил свои прожекторы и тяжело прыгнул ко мне на постель.
Из своей каморки выполз заспанный домовой. И мы втроем просидели до самого утра, глядя, как жуткая ночь уступает место торжественно встающему на горизонте Солнцу.


Дядя Паша прибыл, едва солнечные лучи пробились сквозь завесу листвы. Домовой уже успел смотаться во двор и схватить на крыльце берестяное лукошко, полное свежих грибов –подарок от Грибича.
Селянин вошел в избу, огляделся по сторонам и разом все понял. Чомор подошел к нему, дядя Паша взял в руки тяжелую кошачью голову и они оба молча уставились друг другу в глаза.
Притихший домовой жарил нам завтрак, стараясь не шуметь лишний раз. Когда на пол упала ложка, он испуганно вжал голову в плечи и обернулся к дяде Паше, ожидая от того то ли упрека, то ли какого наказания. Видимо, то, что сейчас происходило между хозяином леса и его помощником, было очень и очень важно. И почему-то мне казалось, что не только для них. А в первую очередь для меня.

- Дядя Паша, увези меня отсюда, пожалуйста. Я уже совсем-совсем здоровый. Честное слово.
Селянин посмотрел на меня с большим сомнением, бросил взгляд на суетливого домового и вздохнул:
- Попробую, паря, но на чудо не рассчитывай. Собирайся.

Дважды повторять не пришлось. Я подорвался так быстро, как мог. Покидал в рюкзак только камеру с батарейками, и рванул к двери, как олимпийский спринтер. Уже на пороге обернулся и наткнулся на жалкий взгляд домовенка, который так и продолжал мешать в сковороде никому ненужный завтрак. На мгновение мне стало его жаль. Пусть знаком с этими существами я был не так давно, но искренняя радость домового от моего присутствия была заметна и очень приятна.
- Не грусти, малыш, приедет еще кто-нибудь сюда. Порадуешь его своими грибочками.

Знакомая кобылка, увидев меня, радостно заржала и махнула куцым хвостом. Я же, увидев ее, не смог сдержать нахлынувших чувств и обнял за костлявую шею.
- Привет, иноходец, - шепнул ей в прядающее ухо и с удовольствие увидел, как в фиолетовых глазах появились две крохотные слезинки.
Листик на ближайшем дереве внезапно задрожал, словно от ветра, хотя стоял полнейший штиль, вытянулся и превратился в каплю воды. Та отпружинила от травинки, подпрыгнула в воздух и вот уже передо мной махала крыльями красивая разноцветная бабочка.
Из-под камня на меня печально глядели два зеленых глаза.

- Н-но, царица моя Шемаханская, - произнес дядя Паша и тронул вожжами лошадиную спину.
Кобылка всхрапнула и потрусила по дороге домой. Я, как в прошлый раз, развалился на куче ароматной травы, всунул в рот какой-то стебелек и закинул руки за голову.
Хвала всем богам Интернета, возвращаюсь! Ужасы двух последних ночей отступали медленно и нехотя перед этой жизнеутверждающей мыслью. Возвращаюсь, и больше ничто не могло испортить мне праздник. Возвращаюсь, и глупые рассказы селянина остались позади. Возвращаюсь в мир, где нет места домовым, лешим и живым клубкам изо мха.
Мысль приятно грела изнутри, и я задремал под размеренную поступь кобылки, нагоняя кусок сна, которого меня лишила сумасшедшая одноглазая бабка.
Никакое это, конечно же, не Лихо, а обычная полудурочная старуха. Все кошмары и чудеса, что со мной происходили, я списал на бред, разыгравшийся после отравления несвежей колодезной водой.
Природа дикая надоела хуже горькой редьки. Хотелось пиццы, пива и в душ. Потом позвонить Сереге, обложить его матом от души и вытребовать обещание, что следующая поездка будет точно на острова к мулаткам.

- Н-но, девочка, н-но, хорошая моя, - расслышал я сквозь сон.
Нет, будь я на месте дяди Паши, точно уже прописал бы этой упрямой кляче поперек спины. Пускай знает свое место. А то ишь, разбаловалась, слушать никого не желает.
Внутри меня поднималось глухое, необъяснимое раздражение. Я начинал злиться на всех: Серегу, дядю Пашу, эту тощую кобылу и даже на сам воздух, что обволакивал меня словно ватой, не давая вздохнуть полной грудью.


Стоп! Мне же, действительно, было трудно дышать. Я поднялся и сел. От резкого движения закружилась голова, а грудь будто сдавили тиски.
- Дядя Паша, что происходит? – спросил и ужаснулся собственному голосу.
Он звучал как из-под воды. Слова давались с трудом. Опухший язык не помещался во рту и ворочался еле-еле.
Селянин медленно обернулся ко мне, его взгляд был ужасен. Глаза , казалось, вот-вот вывалятся из орбит, все лицо перекосила жутка гримаса сильнейшей муки.
- Она. Нас. Не выпустит,– тщательно разделяя слова, произнес Леший. – Не. Выпустит.

Несчастная кобылка пыталась прорвать тощей грудью невидимую завесу. Животное хрипело на последнем издыхании, но отважно шло вперед. Миллиметр за миллиметром, шажок за шажком.
- Н-но, милая, - уже даже не говорил, а шептал дядя Паша.
А вслед за ним и я, проникшись уважением к нашей верной лошадке, заворочал непослушным языком:
- Давай, красавица, давай, ласточка.
В какой-то момент показалось, что мы прорвемся сквозь пелену дурмана и вырвемся из этого кошмара наружу. Но нет, не сбылось. Кобылка захрипела и пала, потянув за собой оглобли и возничье место.

- Надо возвращаться, - произнес дядя Паша, глядя с грустью на свою подругу, - на своих двоих мы не пройдем тем более.
Мне отчаянно не хотелось в это верить. Я подхватил полегчавший рюкзак и упрямо двинулся вперед наудачу.
Удача оказалась не на моей стороне. Не прошел я и трех шагов, как уткнулся носом в мягкую, но совершенно неподатливую стену. С каждым последующим шагом становилось труднее дышать, и вся затея кончилась тем, что я упал на колени, задыхаясь, как рыба, выброшенная на берег.
Дядя Паша тяжело подошел и с трудом поднял меня на ноги. Без сил я повис у него на плече, и он буквально поволок меня обратно.
По мере того, как мы уходили от проклятого места, становилось легче дышать.
Ноги уже не заплетались, а грудь не болела от нехватки воздуха. Через несколько шагов я и вовсе пошел самостоятельно, да и дядя Паша тоже выпрямился и зашагал рядом, сосредоточенно глядя прямо перед собой. На его обветренном лице играли злые желваки.

- Как же так, дядь Паша? – спросил я. – Ты же проходишь свободно.
- Я-да, - ответил селянин, - с тобой – нет.
- Леший, ну ты же здесь хозяин всего живого. Тебя любая блоха слушаться должна. Неужели ты не можешь одну-единственную бабку приструнить?
Я не мог этого никак понять. А когда я чего-то не понимаю, то становлюсь раздраженным и упертым.
Вот и сейчас я остановился, как вкопанный, давая понять, что не сдвинусь с места, пока не получу полные объяснения происходящей вокруг меня чертовщине.
- Она – неживая, - вздохнув, сказал Леший.
- А кто тогда? – продолжал допытываться я.
- Вернее сказать не «кто», а «что», - горько усмехнувшись, ответил дядя Паша, - она – порождение.
- Чего?
- Абсолютного Зла. Пойдем, покажу.
И дядя Паша двинулся вперед, заставив меня пойти следом

***

Место, куда привел меня Леший, находилось прямо посреди леса. Пятак голой земли в форме почти правильного круга, окруженный невысокими песчаными холмами, он выглядел чужеродным среди буйства изумрудных красок.
Когда на склоны холмов падали солнечные лучи, их поверхность начинала играть всеми оттенками красного. Зрелище можно было бы назвать даже красивым, однако красота эта была зловещей.
Казалось, это чувствовали даже кустарники, которые робко жались друг к дружке по самым краям мертвой, словно испепеленной, земли.
- Покинутый ртутный рудник, - пояснил дядя Паша, - схрон смерти.

Мы с ним стояли на вершине холма и смотрели на заброшенную шахту, у входа в которую валялась перевернутая вагонетка. Было видно, что люди покидали это место так спешно, как могли.
Добыча киновари, из которой производят ртуть, на руднике началась почти двести лет назад. Почти сразу хозяевам стало понятно, что дело это очень тяжелое и опасное. Что добытые минералы смертельны для незащищенного человека. И тогда сюда согнали кучу каторжан. Их бросили в самое пекло, где киноварь разливала гибельный яд.
Люди, надышавшись парами «ядовитой крови», падали замертво прямо в шахте, выплевывая на отравленную землю собственные легкие. Их смерти были поистине кошмарны. Умирая в муках, они проклинали своих мучителей, которые, чтобы не тратиться зря, просто закапывали трупы на границах рудника.
- Я покажу тебе, - добавил дядя Паша и провел ладонью у меня перед глазами.
И когда мне открылось скрытое в земле, я потерял дар речи. Повсюду, от самых границ рудника, до самого центра, где зловещим символом находился вход в шахту, лежали мертвецы. Их тела, скукоженные болью, словно вопили о мести за свою смерть. Тысячи и тысячи тел, брошенных в вырытые наспех ямы и засыпанные ядовитыми отходами.

- Это были первые ростки зла, которые упали на эту проклятую землю, - пояснил дядя Паша.
После Революции добыча не остановилась, и работали здесь те же каторжане. Местные жители всегда старались обходить это место стороной. Следующие смерти дали Злу необходимые силы для роста. Оно буйно расцвело, словно удобренное птичьим пометом, и рост этот уже нельзя было остановить.

- А потом случилось самое страшное, - после небольшой паузы продолжил Леший, - сюда пришло абсолютное, совершенное, чистое Зло.
В июле 1941-го года пришли фашисты. Рудник они обнаружили сразу и с радостью согнали на добычу жителей с окрестных деревень. И тогда началась самая настоящая вакханалия смерти. К гибели от ядовитых паров фашисты прибавили показательные казни.
- Сколько здесь захоронено людей, не берется подсчитать ни один историк, - рассказывал дядя Паша, - мы сначала еще пытались как-то смягчить вред от Зла, но потом сдались. Слишком велик выброс предсмертной энергии. А мы к такому очень чувствительны.
- Так Лихо – оно… - пробормотал я, все еще находясь под впечатлением от рассказа.
- Да, - ответил Леший, - порождение этого места. В какой-то момент количество инферно перешло все допустимые границы, и тогда сама Земля исторгла из себя Лихо. Породив его для отмщения.

Сейчас дядя Паша ничем не напоминал того селянина, которого я встретил в деревне несколько дней назад. Пропала деревенская речь и неуклюжие движения человека, привыкшего к грубой, физической работе. Он превратился в того, кем и был на самом деле – очень старого и очень мудрого… мужчину.

- Вон там она и обитает, - сказал Леший, указывая на вход в шахту, - там ее логово, там она царит безраздельно. Некоторые из нас ушли к ней уже давно, когда смирились с тем, что Зло не остановить.
Зияющий провал шахты словно манил к себе, обещая все наслаждения земные, если я спущусь по холму и зайду внутрь.
Дядя Паша тронул меня за плечо:
- Пойдем, здесь нельзя долго находиться без защиты.

До избушки мы дошли в полном молчании. Я еще переваривал полученную информацию, а Леший думал о чем-то своем.
В кухне меня встретил радостный Домовой. Запрыгнув на табурет, он схватил ложку и принялся танцевать вприсядку от счастья, что снова не один в пустом и темном доме. Оттанцевавшись вволю, маленький жилец бросился к печке, где в сковороде под крышкой томились жареные белые грибы.
В самый раз! Война войной, а обед по расписанию.
И пока я ел, а домовой, подперев подбородок кулаками, умильно глядел на меня, Леший продолжал рассказывать.

Добычу киновари закрыли в пятидесятых годах прошлого века, рудник оказался небогатым, и затраты на его разработку превысили ожидаемую прибыль. Но закрытие рудника уже ничего не могло исправить, Лихо родилось и было очень голодным.
Сначала потусторонняя тварь питалась местными жителями, насылая на них болезни и беды. То коровы в селе передохнут все, как одна, то урожай на полях сгниет на корню.
Деревня начала пустеть, пока в девяностых не опустела полностью, оставив от себя лишь название на карте, да избирательный участок в здании администрации, где дядя Паша числился единственным жителем и главой района.
Тогда старуха принялась за зверье. У животных тоже есть душа, маленькая и нестойкая, но она есть. И им тоже бывает больно и страшно. А именно это и надо было Лиху, чтобы продолжать существовать.
В начале двухтысячных на рудник приехали трое геологов. Проведенная ими разведка показала, что добыча киновари современными методами может стать довольно прибыльным делом, если подойти к нему с умом.
Через несколько дней дядя Паша обнаружил в избушке три трупа. Геологи поубивали друг друга.

Охотники из соседнего района приезжали два года назад. Вечером, после охоты и открытой под мясо последнего кабана бутылочки, оба схватились за ружья.
После этого сюда не приезжал никто, поэтому Лихо и взбесилось.

- Старая мразь укусила саму себя за хвост, - говорил Леший, - она хочет выбраться отсюда, для этого ей нужна чистая, беззлобная душа. Она бы уже и выбралась во внешний мир, но уж очень ненасытной оказалась. К количеству прошлых смертей она прибавила свои, и сейчас груз Зла оказался слишком тяжел даже для нее. Вот и тянет он Лихо обратно, приковывая к земле, как магнитом. А выбраться она может только верхом на ком-то, уцепившись за спину, как котомка.

День неторопливо клонился к закату, и я внезапно обнаружил, что кухня наполнилась гостями. Здесь были и вчерашние мои посетители – Свидун с Моховиком, и новые персонажи, вроде кряжистого пня с глазами, что передвигался на вывернутых корнях.
А вот в дверях, прислонившись к косяку, стояла потрясающая рыжая красотка. Я потряс головой, думая, что у меня очередные глюки, но нет, красавица не исчезла. Она лишь задорно улыбнулась и тряхнула огненной шевелюрой.
- Гаёвка, - проговорил Леший, проследив мой взгляд, - моя внучка.

- Ну, насчет Лиха я понял, дядя Паша. А вот что насчет вас всех? Вы кто такие? Только не говорите, что люди, я в это не поверю.
И тут они рассмеялись. Моховик заухал по своему обыкновению, домовой захрюкал, как маленький поросенок, Свидун (сегодня он опять выглядел как я) заливисто расхохотался, закинув голову, Гаёвка рассыпала по кухне серебряные колокольчики смеха, а пень затопал корнями, показывая свое веселье. Даже Чомор широко улыбнулся и стал похож на Чеширского кота.
И только Леший остался абсолютно серьезен.
- Зря, паря, ты мне не веришь, - с укоризной сказал он, - мы и есть самые первые люди на Земле. Ты Ветхий Завет читал?
- Ну так… в усеченном виде.

В общем, выслушав Лешего в очередной раз, я очень пожалел, что моя камера не работает. Они, действительно, оказались людьми. Все они: и кусок зеленого мха, и желтоглазый Чомор и даже тот старый пень с глазами.
Когда прародительница наша Ева (мир праху ее) скушала злосчастное яблоко, то разгневанный Бог проклял ее тяжелыми, мучительными родами, а непутевого Адама – тяжелой работой ради хлеба насущного. В глубине души Бог надеялся, что первые же испытания, которые Он наслал на человека, заставят Его неразумных детей покаяться и вернуться обратно, в дом любящего Отца.
Однако Бог недооценил свое собственное творение (и то сказать – по образу и подобию же), и человеки оказались донельзя упертыми созданиями. И хлеб добывали в поте лица, и рожали в муках, а каяться не спешили.

Ну, через некоторое время Бог оттаял и решил глянуть на то, к чему же всё это привело. Да и потребовал от Адама представить перед Свои очи всех детей, чтобы Бог сам смог решить – кому какая участь на свете белом будет положена.
И вот тут начинается самое интересное!

- Слышал, небось, такое выражение «первый блин комом»? – спросил Леший.
Да кто ж его не слышал! Это уж совсем слепым, глухим и немым надо быть.
- Так вот мы и есть те самые «первые блины», - припечатал дядя Паша.
Что? Как? Когда? Я хоть Ветхий Завет и читал в книжке для первоклассников, но точно помню, что первыми были два брата. Там еще один замочил второго насмерть.
- Нет, - опроверг Леший, - они как раз последние. Когда родители уже рожать научились. А до этого мы получались. Ну, опыта у наших папы и мамы не было никакого. Ни как делать детей, ни как рожать, никто не объяснял.
Вот и выходили дети – кривые да косые. Но самое главное не в этом, а в том, что искра Божья, которую в первых людей надул Бог, она никуда сразу не делась, потому как дана была человеку с чистой совестью. Она только со временем потухла, когда братья-близнецы родились. А чудотворная частица Бога так и передавалась по наследству от Адама к его детям. Поэтому, умеют эти люди-человеки мало-мальски обращаться с чудесами.
Когда Адам услышал приказание Бога, ему стыдно стало за своих детей, предложил он жене своей, Еве, спрятать их от глаз Божьих, чтобы Тот не рассердился и не поубивал всех без разбора.
Ева поморщилась и выдвинула другой вариант: уничтожить всех безобразных детишек и оставить только красивеньких близнецов, чтобы задобрить дедушку на Небесах.
- Мама нас не слишком жаловала, - посетовал Леший, - и то сказать, кому же хочется на таких страшненьких смотреть. То ли дело наши братья - Каин с Авелем. Вот где красавцы были.

Беззлобный Адам ужаснулся кровожадности своей женушки и тайком, ночью, пока домочадцы спали, схватил в охапку неказистых первенцев и попрятал кого куда, чтобы ни Бог на Небе, ни Ева на Земле не смогли их отыскать. Кого в лесу под корягу запрятал, кого в водяном гроте укрыл, а кого в угол за печку затолкал.
Всех утаил, да так крепко, что сколько Ева не искала, найти не смогла. Так и поверила мужу, когда тот сказал, что все дети ушли ночью куда глаза глядят.

Ну а Бог… Чуть погодя, когда Его восхищение двумя великолепными братьями улеглось, он посмотрел на Адама и сказал:
- Всё знаю, сын Мой. И куда ты своих детишек запрятал, тоже ведаю. Не за детей твоих накажу Я тебя, а за скрытность и тайну от Меня. Делаю так, чтобы дети твои на веки вечные оставались в тех местах, куда ты их упрятал. И жили бы там, размножаясь, подобно людям.
- Вот так и получились Водяные, Домовые и Моховые. А Чомора папа спрятал среди котят, которых их домашняя кошка принесла. Поэтому и зовемся мы Адамовыми детьми.

Мое искреннее восхищение этой историей еще не улеглось, когда за окном поднялся ветер и засверкала молния. В свете очередного электрического зигзага я опять увидел ее – неживую тварь из самой Преисподней.
Она бродила вокруг дома, развевая одеждами и седыми, нечесанными патлами. Подходить ближе старуха явно опасалась, нас внутри было слишком много. Да и Чомор опять запрыгнул на стол, включил желтые фары и выставил наружу внушительные когти.
Моховик запрыгал на подоконнике и угрожающе заухал. Свидун неторопливо взял в руки кочергу, попробовал ее на крепость и сделал пару замахов.
«Хорош, мерзавец», - восхитился я сам собой.
Пень растопырил корни в разные стороны и стал похож на жутковатого деревянного паука. В один миг я понял, что ни за что на свете не хотел бы оказаться рядом с этим пеньком, который с легкостью задушит меня в своих объятиях.
Даже мирный домовой схватил нож, подскочил к окну и принялся размахивать оружием, показывая, что его терпение закончилось, и он будет защищать свой дом-свою крепость даже ценой собственной жизни.

Мне сразу стало как-то спокойно, уютно, тепло и решительно всё равно. Я вдруг понял, что никакая старуха, даже самая мертвая, меня не возьмет, пока со мной эти люди.
Вот только Лихо сегодня пришла не одна. Уже на излете сознания я увидел, как вокруг нее вьются какие-то неясные тени и силуэты.
А потом мне вдруг очень захотелось спать. Так сильно, что не успев ничего сказать, я просто бахнулся носом в стол.
Последнее, что я услышал, уходя в нирвану, были слова Лешего:
- Мара. Она привела Мару. Ну, спаси нас всех, Господь…




***

Меня разбудил слепящий яркий свет. Я открыл глаза, удивляясь тому, как хорошо выспался за такое короткое время. Попытался поднять голову, но не смог, попробовал пошевелить руками и ногами, и тут облом. Повел вокруг взглядом и понял, что не в избушке.
Я лежал, привязанный, на операционном столе под медицинскими софитами. Надо мной стояла врачиха в маске. В лицо мне смотрели совершенно черные, без всяких оттенков, глаза с обведенной красным радужкой.
- Пациент очнулся, - бодро произнесла докторица. – Сестра, готовьте инструменты.
К столу подошла медсестра, чей единственный глаз злобно смотрел на меня.
- Вы чё? – попытался я возмутиться. – С дуба рухнули? Вы че делаете, придурки?
Им было плевать. Лихо подала врачихе прямо в руки инструмент для вскрытия черепной коробки, я такие в фильмах ужасов видел.
Мара включила жуткую пилу и поднесла к моему лбу. По глазам я увидел, что под маской она улыбается.
- Не дергайся, мальчик, - произнесло это чудовище, - иначе будет очень бо-бо.
- Отойди от меня, дура! – заорал я. – Выключи эту штуковину, иначе я тебя на куски порву.
Мара нахмурилась.
- Так, ненужные эмоции могут испортить клиническую картину. Сестра, дайте этому буяну дозу препарата.
Лихо подскочила ко мне и воткнула в предплечье громадную иглу.
- С-сука, - только и успел сказать я, уплывая в наркотический дурман.
Это был не наркоз. Они меня просто обездвижили, чтобы я не бился на столе. Но я все чувствовал, слышал и понимал.
Я ощущал, как резцы пилы рассекли кожу на лбу, как горячая кровь залила мне глаза и как подались кости черепа под нажимом садистского инструмента. Боль была адская. Она раздирала мне все внутренности, но ни закричать, ни пошевелиться я не мог. Я просто лежал и молчал.
- Ну-с, приступим, - бодрым тоном проговорила Мара, - посмотрим, что внутри этого мешка с дерьмом. Сейчас, сестра, мы с вами начнем снимать с этого недозрелого мозга слой за слоем, чтобы увидеть все, чем живет конкретный примитивный организм. Главная задача - добраться до глубинных слоев памяти данного экземпляра и понять, насколько он подходит для наших целей.
«Суки, суки, суки, - я мог только бессильно ругаться между всполохами боли, - урою тварин. Дайте только очухаться. Всех на клочки порву».
И по мере того, как эти маньячки рылись в моих мозгах, перед глазами у меня протекала вся моя жизнь в обратном порядке, словно кинопленка, пущенная наоборот.
- Так-с, невозмутимо комментировала Мара увиденные кадры, - пока ничего интересного, кроме еды, питья и гулянок. Говорю же – примитив. А это что тут у нас? Фу, какая гадость!
Это был мой первый и последний опыт «тройника» МЖМ. На удивление, боль начала стихать, кровь остановилась, заклеив мне ресницы напрочь.
- Сестра, вы уверены, что именно этот экземпляр подойдет для нашего выхода в свет? Пока я не вижу в нем ничего примечательного. Обычные низменные развлечения. Без особых негативных проявлений, правда.
Мне было уже пятнадцать, когда Мара произнесла эти слова. То самое время, которое мне самому так отчаянно хотелось забыть.
Сжав зубы, я внутренне просил только об одном: не надо, не лезьте туда.
- Так, так, так, - с интересом проговорила врачиха, - а это что такое? О-о, как мило.

Ее звали Лена, она была моей одноклассницей. Не просто одноклассницей, а самой центровой девчонкой девятых классов. Та, глядя на которую, у нас, подростков, начисто отшибало мозги.
А я и тогда уже был выше ста восьмидесяти и играл в школьной баскетбольной команде. Девчата крутились вокруг нас стайками, и эта самая Лена не была исключением. Как-то само собой сложилось так, что нас все принимали за пару, а мы и не отказывались. С удовольствием гуляли по вечерам и ходили в кинотеатры.
И черт меня побери, как я мог повестись на идиотские подколы тех, кого я тогда считал друзьями!
- Димон, - обратился ко мне Стас, - а ты у Ленки под юбкой уже побывал?
Не дождавшись моего ответа, оглушительно расхохотался.
- Ну и дурак, у нее там уже все побывали.
Я почувствовал себя обманутым идиотом.
И в тот же вечер, когда мои родители уехали на выходные, я пригласил Ленку к себе. Она, конечно, пришла…
В общем, я ее изнасиловал. Когда подростковые мозги, накачанные дурацкими сомнениями и жаждой превосходства, совершенно сдурели, я рванул на блузку и повалил Ленку на кровать. Никого до меня у первой красавицы школы не было.
А через неделю родители ее уехали в другой город, куда отослали служить отца-военного. Я даже не успел толком извиниться, не считая моего сбивчивого «прости», когда Лена мо
_________________

 » Адамовы дети

Я даже не успел толком извиниться, не считая моего сбивчивого «прости», когда Лена молча натягивала порванную блузку.

- Да, - с удовольствием сказала Мара, - я так и думала – обычный человек, полный дерьма. А я уж, было, заинтересовалась, думала – вот оно, настоящее добро, о котором в книжках пишут. А на самом деле… Грабить, насиловать и убивать – вот и все человеческие развлечения. Хотя, должна признать, этот еще ничего, достаточно безвредный. Оставим его здесь, когда закончится действие препарата, он сам помрет. Очередную одиночную смерть представим тепловым ударом.
Хлопнула дверь, операционная опустела, я остался лежать на столе, медленно отходя от дозы.
Я им не подошел, потому что в глубинах моего мозга таился мерзкий поступок. Мне оставалось только одно – медленно умирать.

***

- Дима, проснись, - донеслось, словно издалека, - очнись, это всё сон. Это морок, они наслали на тебя наваждение.
Я узнал голос дяди Паши. Как он мог пробиться ко мне через порубленный на куски мозг, ума не приложу. Действие препарата начало проходить, я уже мог пошевелить руками и ногами. Но смысла в этом никакого не было, привязан я оказался очень крепко.
- Дима, - продолжал Леший, - ты ни в чем не виноват с этой Леной. Она потом сама писала в дневнике, что этот первый секс не забудет никогда. Ей потому и не нравились одноклассники, что они были слишком робкие. Дима, очнись, ты нам нужен.

И когда я врубился полностью в то, что мне через толщу воспоминаний говорил дядя Паша, тело налилось неожиданной силой. Я словно играючи разорвал ремни на руках и ногах, освободил голову от зажимов и вскочил со стола.
Дверь операционной приоткрылась и внутрь втёк Чомор. Он мотнул башкой, показывая – иди за мной, выведу.
С радостью! Я бросился за ним в открытую дверь.
Я бежал, чувствуя, как меня наполняет ощущение свободы и избавления от груза прошлого. Черт, не имел никакого представления, насколько на меня давил тот поступок.
В конце коридора путь нам преградила Лихо. Она заверещала, как в давешнем сне и попыталась вцепиться мне в одежду. Из процедурной вышла сама Мара, и я на мгновение оторопел, настолько она оказалась красива. Какой-то неземной, нездешней красотой. Нечеловеческой.
- Не ошиблись, - довольно воскликнула она и всплеснула руками, - как я рада!
Чомор бросился ей на грудь, стараясь вцепиться в горло, но Мара схватила его за хвост и легко отбросила в стену, словно надувную игрушку. Дымчатый кот ударился об угол и, кажется, сломал позвоночник.
- Сука! – взревел я, увидев, как котяра безвольно лежит на полу. – Пришибу тварюгу!
- Все ко мне! – вскричала Мара.
На ее крик открылись двери палат, откуда повалил разномастный сброд. Это был легион Зла. Те, которые разочаровались в добре; те, которые подались на сладкие уговоры и посулы Лиха; те, которые хотели вырваться из своих мест, куда их когда-то спрятал Адам, а Бог наказал оставаться во веки веков.
Меня окружала толпа калек. Они все чего-то лишились, это была плата за обещанную им свободу. Они тянули ко мне руки и ноги, они пытались уцепиться за меня и повиснуть на мне, словно утопающие, чтобы я смог вытащить их из этого места. Лихо подходила ко мне, сверкая единственным глазом. Вот-вот, и эта гнида запрыгнет мне на спину, откуда ее уже не стряхнуть. И мне придется тащить ее с собой, чтобы выпустить в мир ненасытное злобное существо.
Я начал паниковать, что не справлюсь, но очнулся Чомор, у которого было девять жизней. Он встал на лапы, отряхнулся, как собака, и бросился вперед, лавируя между инвалидами.
Прямо по курсу на больничном окне загорелось слово «Выход».
Собрав последние силы, стряхнув с себя безногого уродца, я рванул за кошачьим хвостом и влетел головой прямо в стекло.

***

Очнулся я уже в избушке, которая больше походила на бункер. Мои ребята укрепили ее изнутри как могли.
Леший мерял кухню крупными шагами.
- Очухался? – нервно спросил он. – Давай, поднимайся, времени нет. Сейчас они соберутся с силами и ударят снова. Уже физически. А здесь нам не сдюжить, нужны все ресурсы.
Очухался? Да я готов к бою, как никогда. Эти твари копались у меня в мозгах, они заставили меня едва не умирать от презрения к себе, они… Блин, они же сломали котейке позвоночник. Да за одно это их всех надо сжечь, расстрелять и повесить одновременно.
Я выпалил свою звездную речь на одном дыхании, и Свидун сдержанно зааплодировал.
- Вперед, - вскричал я, и домовой радостно взвизгнул.
Маленький мужичонка, ростом с собачку, одетый в красную рубашку, вооружился охотничьим ножом и сейчас стоял у меня по левую руку, готовый идти за мной хоть в пекло, хоть на Северный Полюс.
Свидун с Лешим в четыре руки разобрали баррикаду у входной двери и наша маленькая, но победоносная армия, отправилась творить добро. И очень не повезет тому, кто откажется быть задобренными нами по самую маковку. Слева от меня шагал серьезный Леший, справа – Свидун, и это было необычное, фантастическое ощущение, когда ты идешь плечом к плечу с самим собой.
Мы направлялись к самому средоточию Зла: к заброшенной шахте посреди отравленной земли.
Пока мы шли, отряд обрастал все новыми персонажами. Из дупла дуба выглянуло чье-то лицо, а сам дуб помахал мне огромной кроной. Там жил Дубинник, мне Леший рассказывал. Дубинник был огромный и умел двигать деревья. Из зарослей черники выглянула забавная мордочка Ягоднича, вся измазюканная ягодным соком. В кустарниках шевелились листвянки, а в озере слышался плеск воды, когда дядька Водяной выныривал наружу.

И мы пришли, отважные и полные решимости закончить мировую битву между добром и злом.
Лихо стояла посреди смертоносной пустыни, окруженная верными вассалами. Их было много, гораздо больше, чем нас.
- Надо же, - протянул дядя Паша, - значит, Хуха, всё-таки, к ней переметнулся. То-то я его давно в лесу не видел. Жаль, он был мне как брат.
И вот тут я слегка потерялся. Привести команду я сюда привел, а дальше-то что делать, ума не приложу. Я ведь как бы не полководец.
Но ведь и армия у меня тоже не настоящая. Поэтому, без лишних разговоров:
- Вперё-ё-ё-д! На абордаж!
Мы покатились по склону всей гурьбой. Позади меня гулко ухал Моховик, на котором ехал отважный домовенок, размахивающий настоящим ножом. Свидун сбежал с холма с завидной грациозностью и в мгновение ока перелатался в саму Лихо. Чем ошарашил ее на несколько мгновений.
Леший крякнул и начал превращаться в… Лешего. Ну, то есть, то, что я видел до этого, было личиной, чтобы никого не пугать и жить среди людей. А на самом деле он оказался очень высоким, гораздо выше меня ростом. Вместо рук - крепкие дубовые корни, вместо ног – настоящие копыта, а все тело покрывали зеленые листья.
Чомор запрыгнул ему на плечо и уставился вперед, не мигая. Когда у входа шахты показалась фигура Мары, он громогласно мяукнул, спрыгнул на землю и помчался к той, что лишила его одной из жизней.

Эта была эпическая битва! Мы дрались, как черти, без оглядки назад, нам некуда было отступать. Если мы уйдем, то отрава этого места распространится вокруг, заливая своим ядом Землю.
Мы были форпостом, последней заставой между людьми, в которых осталось так мало добра, и самым настоящим Злом.
Упругий моховик подскочил вверх и Кузя (так я прозвал домового) пролетел по воздуху изящной дугой и приземлился аккурат на лысину какого-то одноухого урода. Не теряя времени даром, он вцепился тому в последнее ухо, набрал воздуха в легкие и заверещал так, что вражина мигом оглох и хлопнулся в отруб. Я показал домовому поднятый большой палец, и Кузя надулся, словно индюк.
Дубинник подтащил к границе карьера несколько крепких дубов, и сейчас те сплетались кронами над нашими головами. Деревья встали вмертвую, давая понять, что с поля битвы не выйдет ни одна сущность.
Глазастый пень застыл почти в самом центре рудника, у входа в шахту, развернул корни на всю длину и сноровисто подставлял вылезающим наружу подлые подножки. Запутавшихся придурков, тут же обхватывал сучьями, душил поодиночке и складывал по правую сторону.
Лешего было не остановить и не свалить, он просто сгребал своими лапищами-ветками по несколько уродов сразу и ломал им хребты.
Но кто восхитил меня больше всего – так это огненноголовая Гаёвка. Едва мы спустились с холма, она встала на цыпочки, вытянулась в струнку и моментально оделась в лебединые перья. И так и осталась стоять, улыбаясь как Мадонна. Она улыбалась, а вокруг нее ровно, будто по ниточке, ложились прислужники Лиха. А ведь деваха даже рукой не повела. При подходе врага она просто слегка встряхивалась, и из ее доспехов вылетали заостренные на концах хвостовые перья. Они вонзались этим нелюдям прямо в глазницы, и… пишите письма.
Свидун защищал меня. Это и дало мне возможность хоть как-то разглядеть то, что происходило в карьере. Оборотень бился молча и яростно, изредка перевоплощаясь в своих противников, что сбивало тех с толка.
А вот листвянки полегли почти все. Они оказались слишком нежны и слабы для такой бойни. Жаль девчонок, задорные были. Это ж они за мной подглядывали, когда я дрова рубил. Я их по смеху узнал.

Внезапно, Лихо взвилась вверх, а Мара раскинула руки, открывая исцарапанную грудь. Работа Чомора. Это оказалось сигналом, через несколько мгновений наши враги скрылись в шахте. Я чухнул, было, за ними, но меня остановила лапа Лешего.
- Нельзя туда, - проговорил он, превращаясь на глазах в дядю Пашу, - там самые испарения. Никто из нас и пяти минут не проживет, слишком велика отрава.
- А что же делать-то? – спросил я.- Сейчас они отсидятся и начнут снова. И так до бесконечности. А люди будут погибать и погибать.
- Водяного бы сюда, - задумчиво сказал Леший, - они его боятся. Вода – это же символ чистоты, символ крещения Господнего.
- Водяного? – встрепенулся я. – Ща придумаем.
- Но он сюда даже не дойдет, - возразил дядя Паша, - а сами они не дураки, озеро стороной обходят.
Я прижал ладони к вискам. Где-то в глубине вертелась мысль, которую мне никак не удавалось поймать. Так-так-так… Оно!
- Котейка, иди сюда, - позвал я помощника Лешего, словно собачку.
Дымчатый зверь удивился, но все-таки подошел, мягко пружиня лапы.
- Сажай Кузю на спину, и дуйте в избушку, - попросил я котика, - там, в кармане джинсовой жилетки, сотовый телефон. Тащите его сюда.
- Ты чего задумал, паря? – подозрительно спросил Леший.
Я успокоил его движением руки. Все будет путём, не боитесь. Будет вам и Водяной, и душ-шарко, и какава с шампанским.

У нас было мало времени, потому что мы уже слышали, как внутри шахты началось шевеление. Они собирались опять выходить. Даже не хочу думать о том, сколько их там, в темноте и ядовитой ртутной отраве, расплодилось за эти годы. Если хоть чуть-чуть подумаю, то меня точно вырвет.
Пень заплел корнями вход в шахту, но изнутри вылетела самодельная бомбочка из пирита. Она взорвалась, дав искру, и деревянный дядька отдернул корень, когда по нему побежала струйка огня, которую мы тут же затушили.
Тогда у входа встала Гаёвка. Рыжеволосая протянула руки к шахте, и с кончиков пальцев внутрь полетели заточенные лебединые перья. Несмотря на всю продуктивность процесса, перья оказались не безграничным ресурсом.

Но Чомор не подвел. Я уже слышал восхищенный визг Кузи, которому понравилась езда верхом на коте.
Они подскакали ко мне запыхавшиеся, но счастливые. Кузя завернул телефон в чистую тряпочку, для верности перевязал бечевкой и повесил себе на шею. На всякий случай. Хозяйственный мужичок, жаль будет расставаться с таким.
Я схватил сотик и начал лихорадочно рыться в галерее, молясь всем святым, чтобы фотки оказались на месте и не затерлись.
Повезло! По-моему, мне так повезло первый раз в жизни. С телефоном в руках я направился к оборотню. Тот сидел на камне и баюкал правую руку, которую Лихо сильно ушибла клюкой.
Я присел перед ним на корточки и протянул к его глазам экран телефона.
- Видишь? – спросил его, не торопясь пролистывая снимки.
Оборотень кивнул.
- Понял? – спросил опять.
Свидун снова кивнул.
- Сможешь сотворить?
Оборотень показал мне знак «ОК». Типа, как два пальца. Черт, надо было ему в избе ДжейЛо показать, у меня там есть ее фотка в купальнике.
И вот уже вместо меня самого, сидящего на камне, посреди карьера протянулась водопроводная труба ПВХ, один конец которой лег в озеро, а второй мы с дядей Пашей подтащили ко входу в шахту.
- Ну, паря, ты даешь, - восхитился Леший.
А то! Мы с Серегой хотели начать видео-канал про строительство, но у Серого не хватило мозгов, хоть он и закончил три курса инженерного факультета. Собрание фоток – вот и все, что осталось от нашей задумки. А среди лубочных домиков и дизайнерских ремонтов затесалось несколько снимков водопроводных труб. В самых разных видах. И в сборе, и в разрезе и в укладке.
- Включай.

Я махнул рукой, и дядя Паша торжественно отвинтил крантик.
Ох, и орали они там, когда из трубы в шахту хлынула чистейшая озерная вода, в которой еще наши предки крестили младенцев.
Через полчаса все было кончено, вода подошла к самому уступу, а из нутра шахты никто не горланил.
Свидун превратился обратно и принялся отряхиваться от воды.




***

Я уезжал. Сейчас уже надолго. Сердечно попрощался с домовым и остальными, пообещал заглядывать в гости и пришел к озеру.
Водяной сидел на коряге, опустив в воду ластообразные ноги.
- Привет, старик, - поздоровался я, - спасибо за помощь.
Водяной только кивнул, не отводя взгляда от середины озера.
- Я тут с просьбой, - мне стало неловко, - можно я слегка намусорю тут у тебя. Понимаешь, мне это очень надо.
Водяной оторвался от созерцания водной глади и бросил на меня недовольный взгляд.
- Много вас тут, мусорщиков, развелось. А у меня потом русалки болеют. Аллергия у них, понимаешь ли.
- Ну, я чуть-чуть.
Старик вздохнул, прямо с коряги нырнул «рыбкой» в озеро и уже из воды, высунув голову, крикнул:
- Чуть-чуть.
Спасибо, старик!
Я достал из рюкзака видеокамеру, раскрутил ее за ремень и бросил в самую середину.
На ум пришли строчки из песни, которая была хитом в прошлом сезоне:
«Это мой нулевой километр! Пожирает сентябрьский полдень,
По колесам играет оркестр – камень за камнем, камень за камнем.
Это мой нулевой километр! Начинаю отсчет от Казани,
Мы построим Китайскую стену здесь! Камень за камнем...»

***

- Скажи, дядь Паша, - начал я приставать к Лешему, когда мы возвращались в село на новой телеге и с новой кобылкой, такой же уморенной, что и предыдущая, - а почему с прошлыми людьми ничего не получилось? Почему вот именно я?
- Да кто ж вам виноват, паря, - отозвался селянин, - что в вас так много злобы накопилось. Что для того, чтобы жить, вам надо убивать и грабить. Вот и прошлые, когда Мара их вскрывать начала, оказались с гнильцой все. А уж наслать смерть на человека, этим существам – раз плюнуть.
- А Ленка? – тихо спросил я. – Ты мне тогда, в больнице, правду сказал?
Леший вздохнул.
- Конечно. Я тебя когда сюда привез, то потом у себя в кабинете, всю твою историю раскопал. Мы тут тоже не лаптем щи хлебаем, у меня даже Интернет есть. Слабенький, правда, но есть. Да и знакомствами полезными за долгое время разжился. Так что, никакой вины твоей нет, Лена потом даже спасибо тебе говорила. В своем дневнике.
При въезде в деревню ожил мой сотовый, и это оказалось так неожиданно, что я вздрогнул. Совсем забыл, что в мире существует технический прогресс.

- Димон! – заорал в трубку Серый. – Это будет бомба! Я знаю, куда тебе надо ехать в следующий раз.
- Иди в пень, Серега, - лениво ответил я, - мне это уже неинтересно. Я собираюсь стать писателем.

Но тот меня не слушал. Запинаясь и проглатывая окончания, Серега выложил мне свои последние находки. По всему миру, точечно, начались непонятные волнения. То в Ирландии, на месте битвы с римлянами, баньши закричала так громко и протяжно, что ее крик смогли записать на пленку. То в Китае, на месте где во времена Второй Мировой располагался дьявольский корпус отряда «731», в небо взвилась Гуйшу – мать всех бесов, женщина с головой дракона и лапами тигра.

- Армагеддон, - пробормотал Леший, - начинается.
_________________