Et si tu n’existais pas (современный ЛР, городское фэнтези)

 » Глава 5

Сева явился полчаса спустя в сопровождении незнакомой медсестры. Миниатюрная шатенка с косой до пояса, она походила на беспокойную тропическую птичку.
– Так вы и есть новые интерны? – дикцию «птички» слегка портила жевательная резинка. – Добро пожаловать, будьте как дома и тэ дэ. Севыч у нас человек занятой, так что показывать хоромы буду я.
– Только рассказывать об этом никому не надо, – подмигнул Сева. – У меня больной с жуткой аллергией, не до вас как-то. Без обид?
– Беги уже, спасатель, – поморщилась девушка, – дорогу сами как-нибудь найдем. А вы чего застыли? С левой ноги шагом марш! С поворотом налево в одну колонну!
– Как зовут тебя, прелестное создание? – мартовским котиком промурлыкал Денис, когда мы спускались вниз по лестнице. – И что ты делаешь сегодня вечером?
– Ужин мужу готовлю, – фыркнула медсестра. – Хочешь клеиться – приходи в гости, с ремонтом поможешь. Обоев пять рулонов, как раз хватит.
– Подтип ежикус противотанковус, мужу повезло, – Гайдарев не полез за словом в карман. – Тогда скажи хоть, как тебя называть?
– Жанна, для любителей ежиков – Жанна Вадимовна. Тэк-с, куда сначала, в хирургию или гинекологию?
– Думаешь, надо? – расхохотался Толян.
Жанна одарила его понимающим взглядом. Так психиатр со стажем глядит на больного, возомнившего себя бабочкой. «Бабочка – это прекрасно, друг мой! Бабочка – это, если хотите знать, состояние души! А теперь слезайте со шкафа, иначе помнете ваши чудные крылышки!»
– У меня установка: показать вам больницу, – терпеливо пояснила она. – Особых распоряжений не поступало, не хочешь в гинекологию – твои проблемы.
Медсестра быстро шагала по коридорам, то и дело с кем-то здоровалась, перебрасывалась парой слов, иногда заглядывала в палаты.
– Роддом и ЖК в первом корпусе, детское отделение во втором, – тараторила она. – Таблички на каждом углу, не заблудитесь. Нет, ежидзе, я передумала, к гинекологам не пойдем. Им там и без тебя весело.
– А стоматология где? – вспомнила я о недавнем знакомом.
– Третий этаж, левое крыло. Хочешь зайти?
– А можно?
– Нельзя, – отрезала Жанна, – там такая толпа, ни пройти, ни проехать. Дурдом «Козюлька». Как Родионович из отпуска вернулся, так у всех пломбы повыпадали.
В терапию возвращались ближе к двенадцати, еле живые от усталости. Лифтов Жанна Вадимовна не признавала (из солидарности с Севой, наверное) и взбегала по лестницам со скоростью молодого гепарда.
– Какие вы дохлые, тихий ужас! – поразилась медсестра, свежая как огурчик. Даже коса не растрепалась. – Я каждый день столько ношусь, из одного корпуса в другой.
– Рады за тебя, – хрипнул Гайдарев, который успел растерять весь свой охотничий запал. – Может, передохнем?
– Терпи, казак, атаманом будешь! Вы еще не видели святую святых.
– Морг?
– Хуже: кабинет главврача. Вот куда действительно ходят по крайней нужде. Заглянем? Ну, дело ваше, не хотите как хотите. Чем позже встретишься с Кровавой Мэри, тем дольше проживешь и меньше валерьянки выпьешь. Лишний раз с ней лучше не связываться.
– Кровавая Мэри? – переспросила я. Любит местный персонал свою начальницу.
– Мария Васильевна – женщина редких душевных качеств. В смысле, проявляются они редко. Прикиньте, – пожаловалась медсестра, – поймала она Натку с Кириллом, тутошних лаборантов, и потащила их к Воропаеву. Типа что за разврат в вашем отделении? Влияйте! Исправляйте! Можно подумать, он за ними следит! Воропаев сделал строгие глаза, поругал для видимости и дальше работать отправил. Ну, целовались люди, не умирать же теперь? Так нет, Мэри им по выговору влепила и удержала с зарплаты. Довольная ходила, гадюка!
Воображение послушно нарисовало сухопарую даму преклонного возраста, сидящую в засаде с армейским биноклем. Вместо камуфляжа деловой костюм и очки в черной роговой оправе, а рядом приготовлена рыбацкая сеть – отлавливать нерадивых влюбленных.
– Это было небольшое лирическое отступление, а теперь пошла суровая проза жизни. Запомнили, что где?
Закивали очень дружно. Вдруг заставят повторить экскурсию, а мы жить хотим.
– Супер, миссия выполнена. Топайте в ординаторскую и до обеда сидите там.
Жанна махнула рукой на прощание и впорхнула в сестринскую. Оттуда послышались вопли: кто-то кричал на нее, она отвечала на повышенных тонах. Суть конфликта сводилась к одному: «Ты куда, вобла крашеная, дела шприцы на пять кубов?!» – «Глаза разуй, носорожина! Вон они, на шкафу! Коробку открыть не додумалась?» – «А кто, интересно, их туда засунул?!» Слышимость в сестринской была замечательная.
– Кто-нибудь знает, во сколько обед? – спросила я, едва мы дошли до конца коридора.
– Еще целый час, – промычал в ответ Толян. – Быылин, а жрать прям щас охота!
– В чем проблема? Сходи в буфет.
– «Буфе-э-эт»! – передразнили меня. – Чем можно наесться в буфете, чем? Мой организм требует привычной пищи.
– Что ты предлагаешь, Толясик? Устроить митинг, объявить голодовку? Готовить персонально тебе никто не станет, – справедливо рассудил Денис.
– Мож кто-нить в магазинчик сгоняет, по бырику? – забросил удочку Малышев.
Взгляды парней третий раз за сегодня остановились на мне, задумчивые такие взгляды.
– Э-э-э, нетушки! Вам надо – вы и идите, я спокойно в буфете поем. Нашли дурочку!
– Тянем жребий, – решил молчавший до этого Ярослав. – Так будет справедливо.
Он достал из кармана клочок бумаги, разорвал на четыре части и поставил на одном из обрывков жирный плюс. Скомкав бумажки, Сологуб сунул их в кепку Дениса, перемешал.
– Кто вытягивает плюс, тот идет, – объяснил генератор безумных идей.
– Детский сад какой-то, – проворчала я, разворачивая доставшуюся бумажку.
Можете называть это волей провидения, капризом судьбы, хронической невезучестью – как угодно, но на желтоватом обрывке гордо сиял плюс.
– Это нечестно! Я здесь единственная девушка, мне льготы положены.
– Да хоть испанский летчик, – Толян щелкнул меня по носу. – Все по чесноку, поэтому шуруй!
Так и подмывало спросить: «А то что?», но в целях экономии времени и нервов пошла на попятную. Ничего-ничего, я вам еще припомню. И Золушку, и испанского летчика, и… к тому времени найдется, что припомнить!
– Чего желают милостивые повелители?
«Милостивые повелители», не страдая избытком скромности, сообразили целый список в десяток пунктов. Спонсировать гастрономические оргии вызвался Гайдарев, а на халяву, как известно, и уксус сладкий.
– Если поймают, сдам с потрохами, – предупредила я и, не дожидаясь ответа, прошмыгнула к лестнице.
Операция «Голодные игры» началась.
Непрерывно оглядываясь, спустилась на первый этаж. Люди, с которыми я сталкивалась, проходили мимо и остановить не пытались. Теперь требовалось уверенно, с чувством собственного достоинства подобраться к двери и вдохнуть воздух свободы. Продуктовый в минуте ходьбы, никто и не заметит моего отсутствия. О том, как буду красться назад с полными пакетами, старалась не думать.
Дверь была до обидного близко, я даже успела коснуться металлической ручки, когда из-за спины донеслось насмешливое «кхе-кхе». Я застыла, как таракан под карающим тапком, и медленно обернулась. У белой стены, скрестив на груди руки, стоял неизвестно откуда взявшийся Воропаев.
– Куда-то собрались, Вера Сергеевна?
– Никуда, Артемий Петрович, – предельно вежливо ответила я, – осматриваюсь, привыкаю и готовлюсь к худшему.
Зав терапией ответ оценил, но уходить не торопился.
– Похвальное стремление! А четыре купюры достоинством в тысячу рублей каждая, которые так призывно выглядывают из вашего кармана, и список покупок, начинающийся с «какого-нибудь бухла», наверное, очень помогают в борьбе? – заботливо уточнил он.
Моя рука метнулась к карману. Так и есть, выглядывают!
Я улыбнулась самой наивной из своих улыбок. Извиняйте, мальчики, Минздрав в моем лице предупреждал: каждый сам за себя, родная шкура дороже.
– Меня послали в магазин за едой, – выпалила я, нацепив умильную гримаску сироты казанской. Девочек ведь не бьют?
Воропаев понимающе хмыкнул.
– Соболева, Соболева, склероз в вашем возрасте – это очень печально.
– Склероз?
– А как иначе обозвать способность забывать информацию трехчасовой давности?
Я притихла, вцепившись в спасительную дверную ручку.
– Молчание – знак согласия. С вашего позволения напомню. До тех пор, пока вы и ваши товарищи находитесь под моим присмотром, вы не имеете права покидать стены этого заведения, предварительно не поставив меня в известность. Подобная инициатива грозит вам увольнением.
– Кто это придумал, вы? – вырвалось у меня.
Зав терапией картинно выгнул бровь.
– Да куда мне, убогому? – он откровенно издевался. – Про самовольный уход в рабочее время слыхали? Вы даже представить не можете, сколько всего интересного, а порой и непоправимого может произойти за пять минут вашего отсутствия. Обеденный перерыв начнется, – он посмотрел на часы, – через сорок девять минут. На голодающую Поволжья вы не похожи, значит, крайней необходимости сбегать не было. Аргументы?
Я опустила глаза, признавая его правоту. Распоряжение начальства есть распоряжение начальства, каким бы абсурдным оно не показалось на первый взгляд.
– Чтобы впредь этого не повторялось, остаетесь на дежурство.
– Но…
– Обойдемся без «но». Позвольте узнать, Соболева, инициатива турпохода – ваша?
– Мы тянули жребий… и…
Воропаев перестал напускать на себя праведное негодование и расхохотался.
– Все с вами ясно. Спорю на зарплату, инициатива принадлежит рыжему… как бишь его? А, Сологубу!
– Вы угадали.
Он перестал смеяться и посерьезнел.
– Вот что, Вера Сергеевна, отменять наказание я не буду, но помочь слегка разнообразить жизнь вашим коллегам могу. Согласны?
Я заинтересованно прищурилась. Именно в эту минуту велась разработка плана по отмщению, но ничего путного в голову не шло.
– Восстановим, так сказать, баланс мировой справедливости, – продолжил Воропаев с каменным лицом. – Небывалая щедрость господ интернов нам только на руку. Не струсите? По головке вас не погладят.
– Переживу, – беспечно ответила я, желая поскорее узнать замысел «Великого и Ужасного». Взгляд Воропаева предрекал господам интернам долгие муки.
– Тогда пойдемте, объясню по дороге, – он в предвкушении потер руки. – У меня как раз один мент гостит…
План оказался из раздела «не рой яму другому – сам в нее попадешь», простенько и со вкусом. Приболевший майор полиции Милославский и заглянувший навестить его боевой товарищ Вилкин, выслушав необычную просьбу, с радостью согласились помочь.
– С вашей стороны, Соболева, требуется только возмущенно пищать – это у вас замечательно выходит, – и не булькнуть на самом интересном месте, – напутствовал Артемий Петрович по дороге в ординаторскую.
За нами при полном параде шествовали менты.

--------
Минут через двадцать после моего ухода голодные интерны начали нервничать, еще через столько же – всерьез злиться.
– За смертью послали, – плюнул Толян, – в следующий раз я сам пой…
Дверь ординаторской предательски скрипнула, а затем с грохотом ударилась о стену. В помещение влетели вооруженные Милославский и Вилкин.
– Руки за голову, лицом к стене! – заорал ближайший к интернам страж порядка. – Быстро!
Парни подчинились.
– За что-о? – сдавленно пискнул Сологуб.
– За все хорошее, – мрачным голосом ответил вошедший следом Артемий Петрович. – Дожили, первый день – и уже такое!
– Да в чем дело-то? – в таком со всех сторон невыгодном положении Гайдарев пытался сохранить лицо. Он слегка повернул голову, но мент неласково ткнул его дулом пистолета в спину, и Денис спешно отвернулся.
– А где Вера?
Правильно, скорость стука выше скорости звука. Я на цыпочках прокралась в ординаторскую.
– Какая еще Вера? Ах, Вера! Да ради этой девицы пришлось наряд ОМОНа вызывать! Заводи ее, ребята!
Порция истошных воплей а-ля «пустите, я ни в чем не виновата! меня подставили! я буду жаловаться! к маме хочу!» Смех булькал где-то в горле. Не переигрываем ли?
– Да что случилось-то?! – грозно рыкнул Малышев.
– Вашу Веру сцапали, когда она пыталась пронести… – пауза, шебуршание заранее подготовленной бумажки, – коньяк «Пять звезд» элитных сортов – одна бутылка, ром «Ямайский» – одна бутылка, водка «Пшеничная» – пять бутылок. К изъятому прилагаются триста пятьдесят три рубля пятьдесят копеек и пластиковый пакет с неустановленным содержимым. Взгляни-ка, Вилкин, это именно то, о чем я думаю?
Не удержавшись, я хрюкнула. Воропаев молча погрозил мне кулаком. Зашелестел пакет, и в игру включился Вилкин.
– Так точно, тащ майор! Вчера у местных нариков точь такой изъяли. Оформлять на месте будем?
– Зови понятых. Знатный наркопритон накрыли! А вы, гражданин, какое отношение ко всему этому имеете?
– Никакого, – отозвался Воропаев, – я этих личностей меньше четырех часов знаю.
– Значит, пойдете как свидетель. Эх, гаврики, – обратился Милославский к интернам, – девка вас с потрохами сдала, поэтому сядете, дорогие мои, по полной программе!
Повисла гробовая тишина, нарушаемая лишь тиканьем настенных часов и испуганным пыхтением Ярослава. Я принялась кусать костяшки пальцев, сдерживая рвущийся наружу хохот. Попутно издаваемые всхлипы казались донельзя натуральными.
– А ну-ка цыц! – рявкнул Вилкин. – Без тебя тяжело.
Ага, у самого зубы сжаты, но держится.
– А до-до-доказательства где? Пы-пы-предъявите, п-пожалуйста, – пробормотал Сологуб, заикаясь от ужаса. В глубине души он все еще уповал на ошибку.
– Да вот же они, родимые!
Что-то семь раз звякнуло и один раз глухо шлепнулось на стол.
– Спасибо товарищу Воропаеву за бдительность и оперативность. А вы, голубчики, посидите, подумаете и не будете больше непроверенных девиц в магазины посылать.
То, что обвиняемые были в полном шоке, доказывало красноречивое молчание Дениса. Гремучая смесь сотрудников правоохранительных органов, пистолетов, бутылок и эффекта неожиданности дала именно тот результат, на который рассчитывал коварный товарищ Воропаев.
Гробовую тишину прорезал необычайно заискивающий голос Толяна:
– Слышь, начальник, раз нам все равно сидеть, давайте по сто грамм, а? А то я коньяка элитного ни разу в жизни не пробовал!
Не в силах больше терпеть, я громко всхлипнула, а потом и вовсе рассмеялась в голос. Нет, ну кем нужно быть, чтобы... Как по команде начали ржать менты, и только Артемий Петрович остался невозмутимым. На лицах практикантов, которым позволили повернуться, проступало понимание.
– Вы нас разыграли?! Зачем?
– По доброте душевной, Сологуб. Видели бы вы свои рожи – картина Репина «Приплыли!»
Воропаев пожал руки доблестным стражам порядка.
– Спасибо за понимание, господа начальники! Они осознали и больше так не будут.
– Не вопрос, Артемий Петрович, – сверкнул белыми зубами Милославский, – будем считать, на вип-палату в вашем отделении я заработал!
На столе гордо высились семь стеклянных бутылок с минеральной водой «Ессентуки» и непрозрачный пакет «Благодарим за покупку!

--------
Когда баланс мировой справедливости восстановлен, даже не вполне заслуженное наказание уже не кажется таким страшным.
– Ну и что мне с вами делать, Соболева? – вздохнул Воропаев.
Пожала плечами. Мой удел – слушать и повиноваться, выполнять любые прихоти.
Артемий Петрович прошелся по пустующей ординаторской, открыл второй от двери шкаф и с умным видом зарылся в документы. Я устроилась на диване в ожидании приговора.
– Терпеть не могу, когда сидят без толку, – не оборачиваясь, буркнул Воропаев. – Принесите пользу родине, чайник поставьте.
– Чайник?
– У вас проблемы со слухом? Чайник, электроприбор для нагревания воды и прочих гидро-бытовых нужд. Чуковский, Ахматова…
– Я поняла, – пробормотала, запинаясь, – просто не знаю, где его можно найти.
Артемий Петрович почему-то не удивился.
– Так я и думал. Тумбочку откройте.
В тумбочке помимо серебристого электрочайника нашлись: черный чай в пакетиках, банка растворимого кофе, сахар-рафинад и тарелка с шоколадными конфетами «Мишка косолапый». Попутно пришлось уточнять у Воропаева, есть ли поблизости свободная розетка: все, что находились в пределах досягаемости, уже занимали различные «вилки».
– Проявите врачебную смекалку, – ворчливо посоветовали мне и сунули в руки две увесистые папки. – Это на стол.
Отправив папки по назначению, я заглянула за шкаф, за второй, за кресло. Розеток не было. Артемий Петрович насмешливо фыркнул и вынул «вилку» из первой попавшейся розетки. Его желание покрутить пальцем у виска читалось слишком явно.
– Надеюсь, ваших профессиональных умений хватит хотя бы на включение чайника.
Спокойно, Вера, немцы близко. Он ведь специально тебя доводит, проверяет на новенького. Коллеги проверке уже подвергались, одна ты осталась, не подвергнутая.
– Вам чай или кофе? – смиренно спросила я.
– Кофе, без сахара.
К папкам добавили тонкую стопку бумаги, несколько потрепанных историй, цветные бланки-наклейки и дырокол. Пока чайник клокотал и плевался паром, Воропаев успел ввести меня в курс дела.
– При всем богатстве воображения я и представить не мог, что кто-нибудь из вашей банды так отличится в свой первый день. Пихать вас в список дежурных смысла нет, так что займетесь делами скучными, но насущными. Здесь ответы на сегодняшние запросы по отделению. Перепишете начисто, желательно грамотно, исправите то, что зачеркнуто, и утром занесете секретарю главврача, – он черкнул пару строк на бланке. – Дальше – истории. У Тимошенко исправите анамнез, вот образец; к Шибанову прикрепите результаты анализов, вот они; у Лизуновой все в порядке, надо только стереть пометки. Остальные: подчеркните везде, где не подчеркнуто. Без отклонений, не увеличено, кожные покровы чистые и так далее. Эти документы подошьете в папку за прошлый год, эти – за нынешний, посмотрите по номерам…
Вскоре я перестала считать бланки с указаниями. Это сколько надо успеть за одну ночь! Чайник давно вскипел, а я все пыталась переварить сказанное и понять, где «эти» документы, а где «те».
– …на подпись Крамоловой, передать завтра до пятиминутки. Письма вручить секретарше, она отправит в Москву. Скажете, что ответ мне нужен не позднее девятого… Спасибо, – Воропаев принял из моих рук чашку кофе и выпил практически залпом, не обжигаясь. – Запомнили?
Согласно кивнула. Разберусь, не маленькая, а бумажной волокитой врача любого профиля не удивишь. Разве что масштабы писательской деятельности слегка пугают.
– Вот и славно. Что, много? Знаю, что много, а как по-другому? – он прищурился. – Умели отличиться – принимайте поздравления. Тяжело в учении – легко в бою. Приступайте. Со стола убрать не забудьте.
– Хорошо, Артемий Петрович.
От тщетных попыток «сохранить лицо» начало сводить скулы. Выражение спокойное, по возможности доброжелательное так и норовило сбежать потихоньку, оставив взамен затравленное и донельзя несчастное. Еще чуть-чуть, и у меня начнется нервный тик. Воропаев же смотрел бесстрастно, как смотрит на стройные ряды трупов бывалый сотрудник морга. Не верится, что всего несколько часов назад мы разрабатывали план по поимке «нариков».
Стоит над душой, не уходит. Чего он ждет?
– После восьми должна заглянуть дежурная медсестра. Сегодня вторник, получается, это будет либо Стриженова, либо Тайчук. Возникнут проблемы – смело обращайтесь, наш девиз: «Один за всех».
В дверь постучали. Один раз, второй, третий…
– Не заперто, – крикнул Воропаев.
В проеме замаячила лопоухая девчоночья голова с горящими глазами.
– Здрасьте! А заведующего терапией где найти?.. – выпалила она. – Ой, блин!
Раздался звучный «плюх». Часть внушительной кипы документов, удерживаемых девчонкой, теперь украшала порог ординаторской, остальные порхнули в коридор.
– Блин-блин-блин… – она спешно собирала бумаги, складывала их стопкой, снова роняла, сопела и снова складывала.
Я хотела помочь, но Артемий Петрович удержал на месте движением руки. Ни жалости к незадачливой визитерше, ни раздражения – все та же сдержанно-безразличная холодность. «Один за всех», значит? Проигнорировав запрет, я встала и пришла на выручку. Пусть думает что хочет.
Девчонка, даже не поблагодарив, сграбастала свою ношу и начала по новой:
– Вы не подскажете?..
– Подскажу. Я заведующий. Что вы хотели?
– Ааа…эээ… тут вам велели передать, – она шлепнула перед ним кипу, за малым не смахнув со стола чашки и сахар. – Усе, я пошла. Всего доб…
– Задержитесь-ка. Это вы замещаете Соне… Софью Геннадьевну?
– Ну да, – Чебурашка почесала в затылке, сверля жадным взглядом «Мишку косолапого».
Воропаев глянул на первый сверху документ, и безразличное выражение сменилось скептическим. Наивная девчонка смотрела совсем в другую сторону.
– Как вас зовут?
– Меня?
– Свое имя я, представьте себе, помню.
– Ааа… Инга меня зовут. А вас?
Толковая девочка, далеко пойдет. В ней чувствуется деловая хватка.
– Инга, прекрасное слово «счет-фактура» вам о чем-нибудь говорит? – доброжелательно поинтересовался мой начальник.
Судя по округлившимся глазенкам, ровным счетом ничего. И «счет», и «фактура» говорят, а «счет-фактура» молчит.
– Жаль, очень жаль, – он проворно просмотрел оставшуюся стопку, отобрав, в лучшем случае, листов пять. – Вот это я оставляю, остальное несите обратно.
– П-почему? Главврач сказала, что вам…
– Инга, во избежание дальнейших недоразумений, документы полезно просматривать, хоть изредка. С вами инструктаж проводили?
– Агась, – Чебурашка просияла, – учили, как включать факс, на ксероксе печать и куда печати шлепать. И что туалет на первом, рядом с аптекой, а обед с двенадцати до часу.
Издевается? Не похоже: взгляд пустой и абсолютно честный. Не такие уж мы и суслики, оказывается, среди своих встречаются грызуны и похуже. Я знаю, что злорадство человека не красит, но сдержать это чувство было выше моих оставшихся сил.
Думаете, Воропаев отчитал бестолковую секретаршу, наорал на нее и обозвал инфузорией? Или, быть может, позвонил главврачу или отсутствующей на данный момент Софье Геннадьевне? Вынуждена разочаровать: ни первое, ни второе, ни третье. Документы были рассортированы по стопкам и снабжены поясняющими бланками, что и куда отдать. Бухгалтерия, поликлиника, отдел кадров, юрист, экономист, начмед, «скорая помощь» и прочее, и прочее, и прочее.
Наглые девчачьи глаза аж на лоб полезли. Вроде моего «это ж сколько придется?!..», только не сделать, а бегать. Вместо одного заведующего ей предстояло посетить десяток.
– А это вернете Крамоловой, – припечатал Артемий Петрович, – она на семнадцатом листе не расписалась. Вот вам номер, раз Софья дать не удосужилась, в случае чего звоните…
– Ваш номер? – удивилась юная служащая.
Его номер?!
– Конечно, нет, – кисло улыбнулся Воропаев. – Валеры, электрика нашего. В поликлинику, бухгалтерию и юристу можно с ним передавать. Все понятно?
Инга убито кивнула, попрощалась с нами и с «Мишкой косолапым» и печально направилась исполнять. Не поняла, наверное, какой жуткой судьбы избежала.
На мой невысказанный вопрос зав терапией ответил кратко:
– Глупость, Соболева, не лечится, а безнадежные больные достойны, по крайней мере, сострадания. Доброй ночи!

 » Межглавье второе

 » Глава 6

– Ну что, орлы, готовы к труду и обороне? – весело спросил Артемий Петрович.
Ярослав согласно шмыгнул носом, Толян загадочно передернул плечами, я, вареная после вчерашнего дежурства, кивнула. Только Денис запустил пальцы в спутанные каштановые кудри и обреченно вздохнул. Под глазами любителя грамматики залегли тени, а внешний вид колебался в пределах от заспанного до «держите меня, я падаю!»
– Вы во сколько спать ложитесь, доктор Гайдарев?
Вопрос был риторическим, что позволило Денису ограничиться мычанием.
– Оно и видно. Но перейдем к делу. Ваша задача: осмотреть пациента, поставить правильный диагноз, назначить лечение и внимательно следить за развитием событий. Те, чей подопытный доживет до конца недели, получают «зачет», иначе говоря, возможность калечить дальше.
– Разве бывало, что… – Сологуб замялся.
– Что именно?
– Что пациенты… не доживали?
По лицу Воропаева было невозможно определить, серьезен он или шутит.
– Все бывало, доктор Сологуб. И сбегали, и в окна прыгали… с первого этажа на клумбы. Один дедок даже ходил в партизаны вербоваться, от всякого лечения подальше.
– Врете вы все, – прогундосил Толян. Отходя от происшествия с минералкой, он умудрился подраться с санитаром «скорой», и теперь нос коллеги напоминал переспевшую сливу.
– Вскрытие покажет, доктор Малышев. Есть также хорошая новость: вы будете работать в парах, ибо в противном случае нам с пациентами грозит смерть от смеха до конца рабочего дня. Дуэт «Сологуб–Малышев», отдаю вам Самборскую Альбину Эммануиловну, палата номер десять. Гайдареву и Соболевой достается Петрук Станислав Львович из двадцать второй. Истории болезней вам торжественно вручит наша старшая медсестра. Тупые вопросы есть? Тупых вопросов нет. Свободны!
Артемий Петрович, целыми днями крутившийся как белка в колесе, покинул ординаторскую. Сегодня в одиннадцать у него назначена встреча со спонсором, а в три прибудет плановая проверка из райцентра. Кто, где и почему любезно сообщила Карина Тайчук, мы познакомились на вчерашнем дежурстве. Кара (она представилась именно так) ухитрялась знать все, что не предназначалось для ее ушей.
– Пойдем людей лечить? – от одного взгляда интерна Малышева становилось страшно, а слово «лечить» он произнес с особым смаком.
Я от души посочувствовала этим несчастным.

--------
Петрук Станислав Львович оказался веселым парнем. Устроившись с ноутбуком на коленях, он искоса поглядывал на двух врачей-дилетантов, то бишь на нас с Гайдаревым.
– Так вы и есть дохтыри?
Дэн отмалчивался, пришлось спешно брать дело в свои хрупкие женские руки.
– Совершенно верно. Я ваш лечащий врач, Вера Сергеевна, а это мой коллега, Денис…
– Матвеевич, – бросил «коллега», раскачиваясь на стуле.
– Денис Матвеевич, прекратите качаться! Вы стул сломаете.
– Блин, Соболева, стул казенный! Ты лучше молчи в тряпочку и ставь диагноз, – нагло посоветовали мне, – не препятствуй моему физкультурному развитию.
– Какому еще развитию?! – задохнулась я. – Мы в паре работаем или нет?
Петрук отложил компьютер в сторону. Развернувшаяся в палате драма была поинтересней «стрелялки».
– На что жалуетесь, Станислав? – я решила следовать намеченному плану.
Жаловался Станислав на сильный кашель, насморк, температуру, головные боли и саднящее горло. Пока я слушала больного и диагностировала ангину вкупе с бронхитом, Денис Матвеевич свалился-таки со стула.
– В ближайшее время сдадите общий анализ крови и сделаете рентген грудной клетки, дабы исключить пневмонию, – сообщила я Петруку, заполняя карту. – Результаты покажете, тогда и будем лечение назначать. Антибиотики как переносите?
– Нормально вроде, – протянул парень, – кололи с год назад.
– Уже проще. Все, что могу сказать сейчас: отдыхайте, пейте больше жидкости и не увлекайтесь парацетамолом. От ангины пропьете вот это, – подчеркнула и расписалась.
Гайдарев заглянул через плечо.
– Ангина, и только? Я думал…
– Поздравляю, значит, твое физкультурное развитие не заглушило умственное. Сомневаешься – проводи осмотр сам. Потерпите, Станислав Львович?
– Не-не-не, – отказался Дэн, подписываясь под диагнозом, – я тебе верю.
– Спасибо, ребят, – Петрук крепко пожал наши руки. – Как понимаю, Вера Сергеевна, Денис Матвеич у вас что-то вроде антидепрессантов?
– Что-то вроде того, нужно только соблюдать дозировку, – улыбнулась я. – Всего доброго.
Когда мы выходили из палаты, Гайдарев в сердцах ругнулся.
– Ты и впрямь ученая! Я б так не смог, – вынужден был признать он.
Чем же ты, родной, в институте занимался в таком случае?
– В следующий раз катайся поменьше, глядишь, и то сможешь.
Честно говоря, от Воропаева я ожидала большего. В его духе было бы послать нас на Кудыкины горы, диагностировать тропическую лихорадку или «кошмар верхних дыхательных путей», но, видимо, он предпочел отделаться малой кровью.
Проходя мимо десятой, остановились на минуту. Прислушались.
– Как думаешь, наши Даунти уже справились?
Из палаты как ошпаренный вылетел Сологуб, а за ним и Малышев. Рты открыты, глаза аки блюдца, в блюдцах паника.
– Что случилось?
– Толик, ты… ты идиот! – взвизгнул Ярослав. – Ты з-зачем... про аллергию с астматическим уклоном?! Где только т-такой диагноз вычитал, во дворе на заборе?!
– Пациентка хотя бы жива? – едва слышно спросила я.
Не слыша никого и ничего, Малышев и Сологуб вдохновенно орали друг на друга. Дэн стоял у стеночки и хихикал.
– Она в обморок хлопнулась, – запоздало ответил Ярослав, – не подает признаков жизни…
В итоге, когда Артемий Петрович закончил приводить в чувство не в меру впечатлительную пациентку и приносить ей извинения, он был зол, как тысяча чертей.
– Кр-р-ретины! – рычал зав терапией, расхаживая по кабинету. – Какая астма?! Банальный бронхит! Проще не придумаешь! Да она с вами чуть инфаркт не отхватила!
– А ведь я говорил ему... – тяжелый взгляд Воропаева заставил Сологуба умолкнуть.
– Правило первое: прежде чем озвучить диагноз, подумай! Правило второе: лучше разика три подумай, для перестраховки! Но к вам это, похоже, не относится!
Терапевт глубоко вдохнул, выдохнул и продолжил уже гораздо спокойней:
– Значит так, астматики хреновы, чтобы заслужить мое прощение, будете драить туалеты с первого этажа по третий.
– Вы опять издеваетесь? – выдавил сжавшийся в комок Ярослав. – Мы первый день работаем, один раз ошиблись и должны мыть туалеты?
– Совершенно верно, Сологуб, язык не поворачивается назвать вас доктором! Сейчас начнете, до утра управитесь. А теперь брысь с глаз моих!
Я собиралась незаметно сбежать с остальными, но Воропаев окликнул:
– Соболева, задержитесь на минутку, – он хрустнул пальцами, постепенно успокаиваясь. – С Гайдарева взятки гладки, поэтому спрашиваю с вас. Что там с Петруком?
– Ангина, бронхит на ранней стадии. Неприятно, но не смертельно, проколется – как новенький будет.
– Верно, бронхит, – голос Воропаева потеплел на полградуса. – У Самборской все один-в-один, а они – «аллергия с астматическим уклоном»! Где только такой диагноз вычитали?.. Дайте-ка взглянуть, что вы там прописали.
Я смело протянула ему копию диагноза, выписанную на отдельном листе. Уверена, что ни в чем не ошиблась.
– Хм, все правильно, кроме бромгексина: он здесь как мертвому припарки. Брохномунал – может быть… Господи, Соболева, а витамины-то ему зачем?
– Для укрепления здоровья, – пробормотала я.
– А отправлю-ка я вас сейчас помогать «астматикам», укреплять здоровье! Мозги включите: человеку колоть антибиотики, принимать кучу побочных препаратов, а вы ему – витамины в таблетках! Хорошо, что не в уколах. Если учесть предрасположенность и что витамины вот с этим товарищем, – он ткнул в предпоследнюю строчку, – не смешивают, добавили б Петруку аллергию ко всем прочим радостям. Вы его карточку-то открывали?
Стало грустно. Сесть в лужу по невнимательности? Могу, умею, практикую. Повезло еще, что у Станислава ничего смертельного.
– Так и быть, ставлю тройку с плюсом за старания, но по бедности и то хорошо. Идите. Ах да, передайте Гайдареву пламенный привет и растолкуйте в доступной для амеб форме, что в следующий раз ставит диагноз он. Ошибется хоть в одной букве – будете вылизывать всю больницу. Улавливаете мою мысль?
Убито кивнув, я вышла из кабинета и не могла видеть, что Воропаев улыбается.

--------
Не так давно он стал замечать невеселую тенденцию: день прошел, а ты ничего толком не сделал, и таких пустых дней становится все больше. Сегодняшний же день, помимо дефицита полезных дел, поставил перед фактом. Досадным таким фактом, о котором предпочитаешь забыть и не вспоминать, пока он сам о себе не напомнит.
– Homo sum, humani nihil a me alienum puto [1], – прошептал маг, задерживая кончики пальцев на веках. Глаза побаливали от недосыпа, но даже в закрытом виде продолжали транслировать печатные и рукописные тексты. – Я сошел с ума, – поделился он погасшим монитором, – какая досада...
Ева позвонила сегодня утром и сообщила полным трагизма шепотом, что сваливает на две недели. В этот была вся Омельченко: она вечно «сваливала» к черту на кулички и вечно не вовремя.
– Счастливого пути, – рассеянно пожелал он. – Привезешь мне магнитик.
– Ты даже не спросишь куда? – шепот перестал быть трагическим. – Хотя чему я удивляюсь? – добавила акула пера своим обычным голосом.
– Куда? – послушно спросил он.
Не то что бы было интересно – не хотелось обижать Еву.
– В Кисловодск, пить нарзаны и есть канапе, ну а вообще кропать хвалебные отзывы в обмен на халявную жрачку, – она вздохнула и зазвенела посудой. Где-то в квартире журналистки булькала вода, а за стеной скрежетал перфоратор. – Все приходится делать самой! Лелька обещала, будет весело, всего-то задом перед Царьковой покрутить и на коленях умолять поведать мне о ее тайной беременности. Неизвестно еще, кто кого умолять будет: Царькову хлебом не корми, дай попиариться. Маньячка, – Ева шумно отхлебнула кофе. – Зато все нарзаны мои.
Иногда в Еве просыпалась восьмушка, как она сама говорила, нимфячьей крови и начинала цитировать Шиллера, читать Гомера в оригинале и сражать обаянием всех подряд, но оставшиеся семь восьмых, где кого только не затесалось, любили эксперименты.
– Значит, две недели...
– Двенадцать дней, если быть совсем точной, – виновато сказала Ева. – Ты на меня не сердишься?
Интуиция мага посетовала, что контракт расторгают досрочно. И это после всего, что между ними было...
Омельченко, наконец, встретила свою судьбу и теперь думает, как помягче сказать об этом. Вот глупая, он же сам настаивал на «до востребования и без взаимных претензий».
– Когда свадьба?
Что-то жалобно звякнуло, будто разбился хрусталь. Омельченко – закоренелая цезаристка: пьет кофе, вещает в трубку и кроит очередную сенсацию одновременно с мытьем посуды.
– Откуда?.. Ну, конечно, ты знаешь, – пробормотала она с заметным облегчением. – Прости. Все вышло случайно, я и понять толком не успела. Думала, ерунда, но, оказалось, настоящее. Время идет, моложе мы не становимся, а ждать еще лет десять, пока ты созреешь... Ничего личного. Я хочу замуж.
– Поздравляю, Евс, – сказал он абсолютно искренне. – Рад за тебя.
– Да поздравлять-то, в сущности, не с чем, о свадьбе пока речи не идет.
– Зная тебя, не сомневаюсь.
– Ну да, – протянула она. – Знаешь, я не хотела вот так, по телефону. Встретиться надо было, как нормальные люди, а теперь...
– Омельченко, – строго произнес маг, – выйди из образа. Желаю тебе счастья в личной жизни, ты этого достойна, так что иди, готовь бутылки под нарзаны и забудь, что обещала мне утку в яблоках. Мы ничего друг другу не должны.
– Все равно, не по-людски как-то, – промямлила женщина. – И утка эта в яблоках...
– Господи, Женька, да пошутил я, пошутил! Иди, собирайся!
По паспорту Ева была Евгения Захаровна Омельченко, однако терпеть не могла свое полное имя. Даже хотела сменить паспорт, пока скандальные статьи Ев. Омельченко не водрузили автора на пьедестал почета. Имя «Ева» стало ее визитной карточкой, а отчасти мистическое происхождение открыло прямую дорогу к звездам и со временем - креслу главреда.
Знакомство было спонтанным: она пришла за печатью для водительской справки, ему в тот день тоже что-то потребовалось от главврача. Столкнулись, поругались из-за ерунды, по очереди поприветствовали плинтус, но быстро нашли общий язык. За два года они узнали друг о друге больше, чем некоторые узнают за десять лет, а тесной дружбе помешали только узкие временные рамки. Оба жили по расписанию: вторник, пятница и каждая четная среда месяца, очень редко четверг, если удавалось вырваться.
И вот все закончилось, finita la commedia.
Стрелка настенных часов, так и не добравшись до цифры десять, застыла в миллиметре от нее. Давно пора сменить батарейку. А впрочем, ну их, пускай стоят, будет законный повод задержаться.
Он зевнул в кулак, отгоняя лирические мысли. Как не оттягивай, возвращаться домой придется. Книги в шкафу расставлены в алфавитном порядке, документы собраны в аккуратные стопки в зависимости от даты, на столе идеальный порядок – делать здесь больше нечего.
Батарейку маг все же заменил, продлив агонию гальванического элемента сухим щелчком пальцев. Дождавшись знакомого тиканья, он вышел из кабинета и запер за собой дверь.
Тихие коридоры, безлюдные в поздний час, только изредка кто-нибудь вскрикнет, рассмеется или выразится. Сегодня футбол, прямая трансляция, а телевизор только один.
– Дааа!
– Красава!
И плевать им, что люди спят. Честь державы важнее.
– Уходите? – сонно поинтересовалась старшая медсестра отделения.
– Ухожу, Авдотья Игоревна. Спокойной ночи.
– Дай-то бог спокойной! Лазорева из семнадцатой опять бредила, у Борисенко из тридцать пятой жар, – вздохнула Дуняша. – Оксанка домой умчалась, а мне отдувайся!
– Дочка у нее температурит, Авдотья Игоревна.
– Да знаю я, знаю, – отмахнулась женщина, поправляя сползшие на кончик носа очки. – Давайте сюда ключи, а то опять с собой утащите! – велела она.
Он безропотно протянул ключи, попрощался и вошел в лифт. Уже на выходе в кармане ожил мобильник. «Мы вас вылечим, алкоголики – это наш профиль… ДАВАЙ НАЛИВАЙ! ПОГОВОРИМ!..» На экране мигал номер Печорина.
– Грушницкий, друг, мне без тебя не спится, – невнятным голосом поведал аппарат. – Приходи, будем спиваться вместе!
Он молча бросил трубку. Знакомые заплетающиеся интонации – уже готовенький, – заставили поторопиться. Опять нализался, скотина!
Обитель Печорина дышала алкогольными парами. Сам хозяин обретался на полу в обнимку с бутылкой, десяток пустых валялся по разным углам. Столешница и часть бумаг были живописно забрызганы томатным соком.
– О, Грушницкий! Явился-таки, собака! – пророкотал вампир. – Не отказываешься от своей клеветы, не просишь у меня прощения? Ик!
– Вставай! Ты пьян в доску.
– Значит, не просишь? – уточнил Печорин, икая. – Тогда дуэль! «Грушницкий долго целил в лоб, пуля оцарапала колено». Ик! Косой! И к-как я только с тобой общался? Мэри, где ты, Мэри?! Ик! Полюбуйся на своего героя!
Он неуклюже поднялся на ноги и, шатаясь, побрел к двери. Быстрая подсечка, и незадачливый дуэлянт кулем шлепнулся на пол.
– За что, Мэри?!
– Физраствор тратить не буду, так протрезвеешь. Смотри в глаза, алкашня ты бесстыжая!
С минуту Печорин послушно таращился на друга, не прекращая икать, но вскоре затих. Мутный взгляд стал более-менее осмысленным.
– Прочухался?
– Аг-га, – он стиснул пальцами виски. – Жестоко ты со мной…
– Так не впервые! Что на этот раз? – маг устало прислонился к стене. Сон как рукой сняло, только разбитость никуда не делась. Почерневшие, было, глаза стали серыми, но болели по-прежнему. – Кто нас... гадил в твою ранимую душу?
– Жизнь фигня, все мы в ней – пешки, – с улыбкой поведал Печорин. Алкогольный туман выветривался не сразу. – Не хочу быть пешкой! Даешь революцию! Эх, ты же сам прекрасно все знаешь, зачем спрашиваешь?
Знает, еще как знает. К сожалению, периодические тотальные попойки в случае Печорина были единственным методом борьбы с вампирской жаждой. Однако всему есть предел!
– С каких это пор ты записался в мои мамы?
– С тех самых, когда ты чуть не обратил Антоныча. А если б я в тот день пораньше отпросился?
Печорин сконфузился. Вампирам не чужды угрызения совести.
– Да-а, опасная профессия, завхоз. У меня тогда крышу сорвало, Антоныч просто под руку попался. Клянусь, больше не повторится! Сегодня без происшествий? – с надеждой спросил он. – А то я что-то не очень сегодня помню...
– Печорин, не обижайся, но ты инфантильный козел-алкоголик без тормозов! Алкашня вампирская. Уже мозоль на языке: дома делай что хочешь, но здесь будь добр держать себя в руках!
– Я понял, мама, больше не буду. А козла я тебе все-таки припомню, – пообещал вампир, соглашаясь с остальными эпитетами.
Они привели кабинет в подобие порядка. Собрали бутылки и разбросанные инструменты, протерли стол и открыли окно, чтобы впустить свежий воздух. Душная ночь никак не желала забрать перегар, Печорину пришлось достать заныканный от проверок вентилятор.
– По домам?
– Пожалуй. Поздно уже.
– Не хочется? – понимающе ухмыльнулся вампир.
– Не хочется. Мать в Рязань уехала, Пашку с собой взяла.
– А Ева?
– А Ева больше не с нами. Теперь я снова целиком и полностью семейный человек.
– Ясно. Галка пользуется моментом?
– А то. Ругаемся два раза в день, утром и вечером. Встали – поругались, легли – поругались. Романтика! – грустно рассмеялся он. – На нас старухи во дворе косятся больше, чем на Филипповну. Книга рекордов дома тридцать три.
– Купи ей собаку. В смысле, Галке, а не Филипповне, – не преминул дать совет Печорин, – Хорошего такого сенбернарчика. Негатив съедает только так. Или заведите второго, – брякнул он, не подумав, – одного Пашки ей явно маловато.
В ответ ему посоветовали заткнуться и пригрозили вышвырнуть из машины. Вампир не обиделся, дорожа целостностью костей.
Оттоптал любимую мозоль – молчи и радуйся, что отделался так легко.

--------
Древний лифт мелодично скрипел, жаловался на судьбу, но поднимался на пятый этаж. По лестнице в десять раз быстрее, однако он не искал легких путей, за что и получил от коллеги-ведьмы прозвище армянский комсомолец.
«Люська – дура!!! Выходи за меня!»
«Костя – … !!! Пошел ты … со своим замужем!!!»
«Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ!!!»
«А ТЫ МЕНЯ БЕСИШЬ!!!!!!! ХОРОШ ПАЧКАТЬ КАБИНУ!»
С недавних пор он увлекся наскальным творчеством. Помимо русского непечатного надписи на стенах заборах и в кабине лифта несли массу полезной информации и делились житейскими историями. Вот, например, мудрая Люся Сорокина с восьмого этажа не понаслышке знает, что соглашаться на предложение руки и сердца, сделанное таким дикарским образом – только душу травить. Дальше амурных посланий и пачканья кабины дело обычно не заходит.
Знакомая лестничная площадка с колючими ковриками и следами кошачьих когтей на соседской двери. Он повернул в замке ключ, стараясь производить как можно меньше шума, и вошел в квартиру.
Словно по волшебству, в прихожей вспыхнул свет. Хотя почему «словно»?
– Явился, не запылился! Ты вообще в курсе, который час?!
Маг моргнул, отгоняя черно-желтые пятна. У зеркала, прислонившись бедром к комоду, стояла Галина в домашнем халате в крупную ромашку и сверлила мужа далеким от обожания взглядом желтых, как у кошки, глаз.
– И тебе доброй ночи, любовь моя.
– Вот именно, ночи, – ядовито подтвердила она. – Это сколько же платят за «ненормированный рабочий день», раз ты возвращаешься в полпервого? Нормальные люди спят давно…
– Так в чем проблема? Ложись и спи. Или тебе тоже без меня «не спится»?
Он вымыл руки, отметив про себя, что в ванной барахлит смеситель, а лампочка ни сегодня-завтра перегорит. Бытовые банальности замечались стихийно, только на них и реагировал замыленный работой глаз. Завтра починит, сейчас сил нет.
Было слышно, как Галина грохочет посудой и в сердцах плюхает сковородку на плиту.
– Что стоим, кого ждем? Кофе в банке, вода в чайнике, наша семья живет по принципу «Угощайся!» – сердито буркнула ведьма, разбивая над сковородой три яйца и равномерно распределяя их по картошке.
– Help yourself, что ли? – уточнил блудный муж.
– Угум, вроде как «помоги себе сам». А еще говорят, что англичане вежливые.
Он взглянул на видавшую виды тефлоновую сковороду с длинной ручкой, будто только сейчас ее заметил.
– Погоди-ка, там же вроде макароны оставались…
Галина призналась, что на ужин действительно были макароны по-флотски. Были, да сплыли. День с самого утра не задался: на работе шеф психует, а вместе с шефом психует весь отдел. Поминая шефа добрым словом, ведьма в одиночку доела макароны по-флотски, а, волнуясь за мужа (где он там, бедный? с кем он там?) – еще и солидную часть свежежареной картошки.
– Не смотри так на меня, я не железная! – огрызнулась она.
– Да ешь, мне не жалко.
– Спасибо за одолжение! Тебе плевать, что я, как, зачем. Ты бездушная оглобля! Хренов альтруист! Тебе бинты и утки дороже собственной семьи! – вместо восклицательных знаков она резко встряхивала сковородку.
– Не глупи, Галка, у меня дороже вас с Пашкой никого нет, – он отпил кофе, поставил кружку на столешницу. В голове розовые слоники в балетных пачках танцевали собачий вальс. – Успокойся, пожалуйста.
– Не успокоюсь! Я истеричка! – сковородка лязгнула о плиту. Галина вывалила ее содержимое в тарелку, нашла относительно чистую вилку. – Кушать подано, идите жрать, пожалуйста!
– Посидишь со мной?
От удивления она уронила вилку и поднимала по старинке, наклоняясь.
– К гостям, чтоб их… Ты серьезно?
– Нет, блин, шучу. Садись.
Они молча сели за стол, и каждый занялся своим делом: он ковырял вилкой в тарелке, выбирая кусочки яичницы, она с подчеркнутым интересом рассматривала въевшееся в клеенку пятно. Первой не выдержала Галина:
– Как дела на работе?
– Как обычно, – он передернул плечами. – Дурдом.
– Аналогично. Кругом уроды моральные: Лопатина, например…
Он кивал, согласно мычал и поддакивал, давая жене выпустить пар. Фонтан красноречия иссяк еще во время разговора с Печориным. Зайчик-энерджайзер припрыгает завтра утром, деваться зайчику некуда.
– …так и так, в общем, – Галина подперла голову рукой, запустив пальцы в медно-рыжие кудри. – Миром правят идиоты.
– Угу.
– Что «угу»? Я прозябаю в этой дыре и морально упрощаюсь, у меня нет цели в жизни!
– Так обзаведись, – он отложил вилку, уже жалея, что попросил жену остаться.
– Ну и какая, по-твоему, может быть цель у бабы сильно за тридцать, с ребенком на руках и котом-мутантом в придачу?
«Ребенку на руках» минуло шесть, а кот-мутант… тут да, не поспоришь. В мире не так-то много говорящих котов, а говорящих котов, защитивших диссертацию, и того меньше.
– Смени работу, запишись на курсы, – загибал пальцы маг, – найди себе фитнес-тренера, любовника или совмести приятное с полезным. Иди на борьбу, в конце концов, в жизни все пригодится…
– Фитнес-тренера? – ужасным голосом переспросила она. Кофе в кружке покрылся хрустящей ледяной корочкой. – По-твоему, я толстая?!
– Ты спросила о цели в жизни – я ответил. Напиши книгу, научись вязать, освой компьютер – вариантов масса. Цель в жизни складывается из целей сиюминутных, так хотя бы минутную себе найди.
– Ты биологический примитив, – зудела Галина. – От работы – к машине, от машины – к работе, а связующий звено – Печорин, это хамское быдло, одни пьянки да шлюхи на уме. И как ты с такими дружками не запил?
– Завтра же начну, – пробормотал он, особо не вслушиваясь.
– …считаешь, что добился всего, чего можно? Урвал у государства квартиру, купил гроб на колесах, сына в садик отвел – управился? Тебе же ничего не надо! Ни-че-го! Не надо и не хочется…
– Хочется.
– И чего же тебе хочется?!
– Спать хочется, – признался маг.
– Ну, так иди! Спи!
– Спасибо за ужин.
Вместо того чтобы пойти спать, он ретировался на лоджию и закурил, прислушиваясь к квартирным звукам. Галина убрала со стола, бурча сквозь стиснутые зубы, погасила свет и улеглась в постель. Тогда он прокрался в гостиную, разложил диван и, не застилая, лег. Одинокая подушка пропахла кошатиной: Профессор вспомнил, что когда-то был человеком.
Часы мигали в темноте: 01-47... 01-53... 02-12... 02-32... Цифры сменяли друг друга, а сон все не шел. В соседней комнате ворочалась страдающая бессонницей жена. От ворот поворот длился уже пятый год, но его по-прежнему к ней тянуло. А тут еще это, как снег на голову! Вот именно, это... Черт возьми, накрыло так накрыло! И за что только, за какие прегрешения?!
В мозгу вспыхнула навязчивая картинка, и кровь ударила по уязвимым фронтам. Он вдохнул поглубже, повернулся на бок – стало только хуже. Черти конопатые! Тихая, какая-то скулящая ругань в подушку не принесла облегчения, а липкая испарина на лбу разъярила еще больше.
Он рывком сел, откинулся на крякнувшую диванную спинку. Подушка шлепнулась на пол. Вот же угораздило родиться таким... условным! Если это действительно оно, то где оно было восемь лет назад? Хотя понятно где, считать-то он умеет... Почему сейчас, когда все и так хуже некуда?! Из горла вырвался то ли рык, то ли стон. Ежики пушистые!
Не зажигая свет, он прокрался в ванную и долго стоял под душем, бодая зеленый крапчатый кафель. Немного полегчало. К чертям все, никуда он завтра не пойдет. Надо пересидеть, переждать, залечь на дно. С ним ведь уже случалось подобное: раз в полгода нахлынет и через неделю-полторы отпустит. Теперь все понятно. Не понятно только, что со всем этим делать...
Жена вздрогнула всем телом, когда он лег к ней. Провел рукой по плечу безо всякой крамолы, просто почувствовать человеческое тепло. Тепло человека, который должен быть самым родным.
– Уйди, – сонно сказала Галина. – Уйди. Ты же знаешь, что я не могу. И не хочу. Найди себе любовницу или фитнес-тренершу, только чтобы мы с Пашкой не знали.
Злое «любовница» напомнило о несвоевременно влюбившейся Еве. Искать ей замену проблематично, да и противно, честно говоря. И жена не виновата ни в чем, это он один такой неправильный...
Крылья сами принесли к знакомой многоэтажке. Здесь, на крыше, над пятнадцатью этажами и целым городом, он встретил рассвет. Не сказать, что впервые – всякое бывало, а ближе к небу думается легко. Рожденный летать от ползанья тупеет.
Небо меняло цвета, становясь из мутно-синего то кокетливым розовым, то лимонно-оранжевым со светящейся ниткой горизонта, то загадочно-полосатым, как старый матрас. Из темноты проступали смутные силуэты домов, рекламных щитов, линий электропередач – всего того, чем щедро напичкан любой город, а растительность, которой так не хватало, сверху напоминала кустистый лишайник. В окнах верхних этажей отражалось изломанное золотистое солнце.
К реальности вернул голос рабочего в заляпанной синей спецовке. Рабочего звали дядя Гена, он души не чаял в рыжих лесных красавицах с длинными хвостами и кисточками на ушах, приходящих и уходящих вместе с зарплатой, поэтому ничему не удивлялся.
– Я од-д-дного понять не м-м-могу: ты дебил или ж-жулик? – промычал дядя Гена, чуть покачиваясь. На его плече сидела очередная рыжая красавица.
– Дебил, – ответил маг и спрыгнул с крыши.

[1] Я человек, и ни что человеческое мне не чуждо - лат.

 » Глава 7

Мое утро началось с «вз-вз-взззз, вз-вз-взззз». Не пытаясь открыть глаза, нашарила в темноте источник шума. Совсем не модный кнопочный телефон ездил по тумбочке на виброзвонке и попался не сразу.
– Не говори мне, что все еще спишь! – до неприличия бодрый Элькин голос вгрызался в мою сонную голову. – На пробежку шагом марш!
Кое-как оторвав мобильник от уха, прищурила правый глаз и взглянула на время. Без трех минут шесть. На пробежку? В такую рань я способна только убивать!
– Может, не надо? – я плотнее закуталась в одеяло.
– Надо, Федя, надо! Жду во дворе через двадцать минут. Да, и куртку набрось. Дождь идет.
Нажала «отбой» и со стоном отчаяния рухнула лицом в подушку. Дружбу сов с жаворонками надо запретить, ибо чревато. До восьми я на автопилоте, а Элька уже в пять утра на ногах, бежать вон куда-то собралась. Так пусть бежит, я-то тут при чем? Наобещала ей сдуру, что составлю компанию, и забыла. Теперь вспомнила.
За окном стучал упомянутый дождь, в унисон с ним завывал ветер – погода испортилась удивительно быстро. Приготовленная с вечера олимпийка висела на стуле, раскинув рукава, как лебедь крылья, и напоминала об обещании. Пришлось в спешном порядке впихивать себя в спортивный костюм, чтобы бежать навстречу новому дню и Элькиной будущей стройности.
Кумачева нетерпеливо приплясывала у подъезда. С ее бирюзовой ветровки-скафандра сползали крупные капли. Капюшон был откинут, намокшие пряди липли к лицу, но глаза горели нездоровым энтузиазмом.
– Не прошло и полгода! – поздоровалась она в своей обычной манере.
Дождь холодными скользкими пальцами касался кожи, заставляя ежиться. Я поправила капюшон, предчувствуя, что непременно расчихаюсь к вечеру. Элька же гордо тряхнула рыжей гривой и нарочно подставила лицо мороси.
– Элка, ты заболеешь.
– Да не парься, зараза к заразе не клеится… А-а-апчхи! Это не я, это микробы проверяют катапульты. Погнали?
Хлюпать кроссовками по лужам – удовольствие на любителя. Я мерзла, ловила сползающий капюшон и мысленно плевалась, а Кумачева активно работала легкими да еще и беззаботно щебетала при этом.
– Ты, Верка, у нас типичная трудоголка… трудоголичка… короче, трудоголик женского пола! Все трудишься, трудишься, карьеру строишь, а для женщины главное что?
– Семья и дети?
– Красота, здоровье и регулярный секс! – авторитетно заявила Элла. – Вот, например, в твоем учреждении мужчины вменяемые есть? – слово «мужчины» она выговаривала как «мушшыны».
Тот факт, что я практически замужем, не учитывался вовсе. По мнению Кумачевой, надеть обручальное кольцо – все равно, что добровольно нацепить на палец чеку от гранаты: полюбовалась, и бабах! Мужик может любить, страдать, но как женится – все, ушла любовь, завяли помидоры. Любви в браке нет и быть не может, убеждена Элка, и вообще хорошее дело браком не назовут.
– Да я еще… никого… толком… не знаю, – бежали мы довольно долго, и мой непривыкший к спортивным нагрузкам организм бунтовал. Легкие, казалось, вот-вот выпрыгнут наружу и шлепнутся на асфальт. – Эл, давай постоим… хоть минутку?
– Ладно уж, – буркнула подруга, созерцая пытавшуюся отдышаться меня. – Что, ни одного нормального нет?
– Уф! Есть, конечно.
– Красивые?
– Не присматривалась, – тут я покривила душой.
– Умные?
– Не прислушивалась.
– Богатые? – танком напирала она.
– В кошельках не шарила.
– Ну и дура! В понедельник ведешь меня на экскурсию. Классифицировать будем!
Горбатого могила исправит, а Эльку – замужество, чем раньше, тем лучше. Засиделась девка в девках, скоро на людей начнет кидаться, а хороший муж быстро мозги на место вставит и правильные ценности определит. Красота и здоровье, конечно, тоже ценность, но, скорее, необходимое условие.
Мы потрусили дальше, распугивая мокрых голубей и кошек. Кошки почему-то были сухие. Ранние прохожие цеплялись в свои зонты, как утопающий в соломинку, но все равно умудрялись оборачиваться и смотреть вслед. Юные спортсменки в этом районе редкость, а юные спортсменки в такую погоду – вымирающий вид, включающий двух бестолковых представительниц.
– Счастливая ты, Верка, – вдруг сказала Элла.
– В каком смысле?
– Посмотри на себя!
Я зацепила взглядом отражение в витрине. Сырые волосы – капюшон не помог, – схвачены в хвост, косметики ни грамма. Серость! Водостойкий макияж Кумачевой выглядел почти идеально, она будто сошла с обложки.
– И что, по-твоему, я должна там увидеть?
– То, что ты красива в любом виде, а я, хоть три слоя штукатурки наложи, жаба жабой останусь, – спокойно ответила подруга. – В чем секрет?
Призналась ей, что никакого секрета нет. Руки-ноги-голова на месте – и порядок.
– Да ну? – не поверила Элла. – Тогда ты не женщина, ты – межгалактический робот! Вся в себе сидишь, чем попало лицо мазюкаешь, людей пугаешь. Не надо так!
– Не деньга, чтоб всем нравиться, – отрезала я и прибавила ходу, на бегу затягивая шнурок олимпийки. – Кому не нравится, тот пусть не смотрит!
Элька нагнала у остановки.
– Тпру! Ты чего, обиделась? С дубу рухнула, на меня дуться? Ну, да, глупость сказала, но я ж любя, – она развела руками. – Ну, Вер…
– Проехали, Эл.
– Точно?
– Честное пионерское. Проехали.
Возвращались мы на маршрутке, замерзнув и вымокнув до нитки. Подруга бодрилась, а у самой зуб на зуб не попадал. Говоришь, не бывает холодных дождей в сентябре? Пожилой водитель, похожий на режиссера Михалкова, искоса глянул в нашу сторону и включил печку.
– Верк, а Верк, ты Сашку любишь? – спросила вдруг Элла.
– Люблю.
– Сильно любишь? – допытывалась она.
– А тебе зачем?
– Раз спрашиваю, значит, надо. Кстати, по зодиаку он кто?
– Стрелец.
– Плохо.
– Почему?
– Измены, ссоры, разочарования, – трагическим голосом поведали мне и подмигнули. – Тельцам больше с Рыбами везет. Или с Девами. Знакомые Девы есть?
– Элка, придушу! Какие Девы?! Я в астрологию не верю!
– Да шучу я, шучу, – она пихнула меня локтем, – про Деву так, наугад ляпнула. Не при чем тут гороскопы, просто вы с Сашкой… как это сказать?.. о, одноименные заряды!
– Отталкиваемся? – криво усмехнулась я.
– И ничего смешного! Тут плакать надо. Если вяжешь себя брачными узами, то вяжи не с кем попало! Он ведь приезжал в прошлом году, с дядь Сережей и теть Светой знакомиться? Помню вас вместе: ходют такие два чучундрика, тихие, правильные, улыбаются синхронно и друг за другом договаривают. Однояйцевые близнецы! Даже смеетесь одинаково, прикрыв рот ладошкой.
– Сама такая! Чем тебе Сашка не угодил?
– Всем угодил: и хороший он, и добрый, и порядочный, просто не твой.
Маршрутка притормозила у остановки, и разговор продолжился уже в подъезде.
– Глупости все это. Мы любим друг друга.
– Так кто ж спорит? – развела руками Кумачева. – Любовь до гроба, костыли до старости. Только тебе нужен кто-то… побойчее. Кто-то способный на неожиданные, а, главное, оригинальные поступки. Думаешь, почему баскетболисты все как один женятся на толстушках, а художники в красных беретках – на Фрекен Боках с пылесосами? Потому что двум хозяйкам на одной кухне не ужиться. Сашка – отличный парень, но больно уж вялый. Ни «бе», ни «ме», ни «кукареку». Вечно будет ждать, что ты все решишь, ты все уладишь. Типичный «мужчина-сын», которому нужна, как говорят у нас на курсах, «женщина-мать». Она станет руководить, он – выполнять приказы, и в итоге родится очередная благополучная ячейка общества.
Я не видела Эллу такой серьезной класса, наверное, с восьмого, когда она плакалась мне, что жизнь кончена и по физике выходит «трояк».
– А ты у нас – типичная слабая женщина, – развивала тему Кумачева, – в том смысле, что скорее туфлю свою съешь, чем сделаешь первый шаг...
– Дай угадаю: я «женщина-дочь», и мне просто жизненно необходим свой собственный «мужчина-отец»?
С головой погрузившись в этику и психологию семейной жизни, она не распознала сарказма. С Элкой всегда так.
– Вот видишь, ты сама это осознаешь! – палец вверх, брови вверх. – Твой мужчина сам все выгрызет и уладит, от тебя только и требуется, что быть рядом и поддерживать. Совьешь гнездо, наладишь быт, а он будет на руках носить и пылинки сдувать. Родишь ему троих детей...
– Идеальная жизнь, – пошутила я. – Теперь спать нормально не смогу, пока не найду своего идеального.
– Тебе все хихоньки-хаханьки, а молодость уходит, – философски заметила подруга.
– Эл, по-моему, ты передождилась. Заходи, чаю попьем.
– Не, я лучше домой. Мерси за пробежку. Ищи идеального, а то потом поздно будет, – приказала Элла на прощание. – Печенкой чую, он где-то рядом, но, зараза, хорошо прячется!
– Как найдется – обязательно позвоню, – пообещала я, закрывая за собой дверь.
В прихожей сбросила грязные кроссовки, повесила куртку сушиться. Раритетные ходики с кукушкой показывали семь утра, ровно через час я должна быть в ординаторской. При мысли о ежедневных моральных пытках в который раз захотелось прикинуться больной и никуда не идти, пришлось давить это желание в зародыше. Сколько от проблем не бегай, все равно догонят, а при поддержке Воропаева еще и расплодятся. Оно мне надо?
Прокравшись на кухню, включила чайник. «Электроприбор для нагревания воды и прочих гидро-бытовых нужд» – некстати вспомнилось первое дежурство. Есть не хотелось совершенно, не вдохновляла и ритуальная овсянка. Словно издеваясь, под столом смачно чавкал Наполеон Бонапарт. Вот у кого не бывает проблем с аппетитом! Мясо, рыба, майонез, пшенка, гречка, геркулес – Боне без разницы, все подчистую сметет и добавки попросит.
«Наш дедуля совсем долбанутый», – вздыхала Анютка, пока кот терпеливо жевал нарезанную для эксперимента сырую морковь.
Я взяла из вазочки твердокаменное печенье-галету, надкусила. Кумачевские тезисы сбивали с толку, мешая сосредоточиться. Завидую Скарлетт О’Хара! Эта целеустремленная книжная дама с легкостью выбрасывала из головы мелкие и не очень неприятности, а я думаю-думаю-думаю, сомневаюсь безо всякого толку, и тщательно перемолотая проблема нередко остается без решения. Ладно, поднапряжем сонные извилины и все-таки попробуем разобраться.
Что-что, а обижаться на Элку не стоит – факт. Неизвестно еще, кто для кого находка, болтун для шпиона или наоборот, однако вся эта демагогия здорово растравила душу, заставив усомниться: а вдруг Кумачева немного, совсем капельку, но права? Или нет?
Я не врала Родионовичу, когда говорила, что слава мне не нужна. Это на первом курсе мечтаешь поскорее окончить университет, основать частную клинику имени себя и зажить припеваючи. Перед этим желательно бы избавить человечество от болезней, а после – удачно выйти замуж, купить дом на берегу моря и «Лексус» любимому мужу, родить двоих детей – девочку и мальчика, завести лабрадора, которого непременно будут звать Арчибальд, и с чувством выполненного долга состариться.
Жизнь любит вносить коррективы в любой, даже самый продуманный план, и со временем от моего успешного великолепия остались разве что любящий муж в лице Сашки Погодина, работа, дети и спокойная старость. Не так уж мало, если подумать.
Хорошо ли мне с Сашкой? Конечно! Мы понимаем друг друга не с полуслова – с полувзгляда. Он знает меня как облупленную, я знаю его, между нами нет и не может быть недомолвок. Вместе нам спокойно, безопасно и... комфортно. Да-да, именно комфортно! Ни особых потрясений, ни сюрпризов из ряда вон. Меня такое положение вещей полностью устраивает.
Люблю ли я Сашку? Люблю. Тихо, стабильно, без истерик, по-другому не умею. Какая еще любовь нужна в браке? Пылкая и страстная, когда от переизбытка гормонов подбрасывает до потолка? Бросьте! То, что теперь принято громко называть любовью – не больше чем инстинкт, временное широкомасштабное помешательство. Болезнь, которую не вылечить, только терпеть, пока сама не пройдет.
«Ромео, как жаль, что ты Ромео!» Все превозносят самоотверженных юных влюбленных, но разве они хорошо кончили? Не самый подходящий пример для подражания, да и не бывает так в наши дни. Мыльные пузыри лопаются, самое большее, через полгода совместной жизни, их место раз и навсегда занимают рутина и неоплаченные счета за свет. Ромео вечерами дрейфует от холодильника к телевизору, попивает пивцо и ловит момент, чтобы удрать на рыбалку. Вконец же затюканная, постаревшая Джульетта доживает свой век у плиты, ставя на ноги орущих отпрысков, а потом и отпрысков их отпрысков. Фонтан страстей с предсказуемым финалом... Нет, никто не говорит, что меня ждет нечто особенное, просто замуж выхожу морально готовой. Если заранее не ждать фонтана, то и плиту, и пивцо, и холодильник воспримешь куда спокойнее.
Так не лучше ли оставить небу его далекого пылкого журавля и довольствоваться не такой пылкой, зато стабильной синицей? Выбирать головой, а не какими угодно местами; любить той тихой, не сразу заметной любовью, когда супруги – прежде всего близкие люди, а потом уже любовники. Так живут мои родители, так хочу жить и я.
Что из этого следует? Со спокойной совестью выбросить из головы ерунду, глотнуть чаю, собраться и бегом на практику, иначе до счастливого соединения с моей синицей можно и не дожить.

--------
Канареечно-желтая «Газель» под номером два свернула на перекрестке, не давая ни единого шанса себя догнать. Я скрипнула зубами. Придется идти пешком и в конце пути краснеть за опоздание. Можно, конечно, пошиковать и вызвать такси (шутка ли – через полгорода пешком), но горький опыт напомнил, что всегда быстрее добраться до места на своих двоих, чем дождаться заказанной машины.
Накрапывающий еле-еле дождь плавно переходил в ливень, а мой зонтик отправился в школу вместе с сестрой. Твердя, как заклинание, что все, что ни делается – к лучшему, прибывала шагу. Заодно воспользуюсь случаем и проверю Элькину теорию насчет «заразы к заразе».
Апофеозом доброго утра стали новые туфли. Понадеялась на маршрутку, думала, пройдусь немного и сниму, а в ординаторской всегда наготове пакет с балетками. Индюк тоже думал, и где он теперь? Если первые пять минут ходьбы были терпимыми, то уже у супермаркета пришлось остановиться: в мою удобную, но не разношенную толком обувку точно битого стекла напихали. Сама виновата. К любым туфлям надо привыкать медленно и со вкусом, дефилируя по квартире и задирая ноги перед зеркалом, а не мчаться куда-то по сырости до ломоты в икрах. Окажись у меня сейчас лишнее царство, я бы, не торгуясь, отдала половину за возможность доехать до больницы, а вторую – за возможность доехать вовремя.
Ливень стих так же быстро, как и начался, но было уже все равно. Словно сомнамбула, я двигалась к своей цели. Тихонько ругалась, стискивала зубы, но шла дальше.
Только раз позволила себе отдохнуть и упала на влажную после дождя скамейку. Каплей больше, каплей меньше – особой разницы нет, и так вся мокрая... курица. Подперев ладонью щеку, я бездумно смотрела на плывущий по луже кленовый лист. Спешить теперь некуда, хотя бы дух переведу.
От бестолкового созерцания меня отвлекло карканье. На ветке клена напротив моей скамейки сидел большой ворон. Поймав вопросительный взгляд, птица прыгнула на соседнюю ветку и каркнула снова.
– И тебе привет, птичка, – пробормотала я, убедившись, что поблизости никого нет.
Ворон склонил голову набок. Он никуда не торопился.
– Карррр?
Не знаю, с чего вдруг, но мне стало неловко. Потянуло сказать что-нибудь уместное... или просто что-нибудь сказать. Порыв, разумеется, глупый, но почему бы не поболтать без свидетелей с умным вороном?
– А я тут… сижу. Меня на работе давно ждут, а сижу. Стыдно.
Птиц качнулся на своей ветке и спустился ниже. Моргнув блестящим черным глазом-бусиной, каркнул во все воронье горло. Либо у меня галлюники, либо очередной его «кар» и впрямь был неодобрительным. Тоже мне, страж нравов, поборник тунеядства!
– А вот ругаться не надо! Я ноги натерла, понятно? И ни тебе меня осуждать!
– Кррра! – ехидно откликнулся ворон.
– Сам такой! – обиделась я.
– Кыррр! Кра!
– Я сказала, сам такой. Прихлебатель!
– Карр?
– Британский, – пояснила я, морщась. – В Тауэре вас любят, особенно таких наглых как ты. Кормят забесплатно, холят и лелеют, как бройлеров, лишь бы к врагам не улетели, так что это твой шанс. Дерзай, птичка.
– Крух, – с неприязнью сказал ворон, одним коротким «крухом» выразив все, что он думает о Туманном Альбионе в общем и обо мне в частности.
– Не хочешь в Британию? Ну и кто из нас после этого дурак? Дожили, пререкаюсь с птицей! Молодец, Вера, нашла себе брата по разуму, - проворчала я.
Попробовала встать и взвыла дурным голосом. Ноги не только щипали, но и гудели от быстрой ходьбы. Хоть такси вызывай к лавочке напротив третьего клена от «Союзпечати».
Пернатый собеседник спикировал на землю, брезгливо отряхнул лапы и принялся ходить туда-сюда, время от времени косясь на меня. Давил на совесть. Дрессированный, наверное. Крупный, лоснящийся, перо к перу – эта пташка не жаловалась на жизнь.
– Мне все равно, что ты думаешь, Кар Карыч, – вздохнула, жалея, что нельзя сбросить туфли прямо тут. Обратно их под страхом смерти не надену. – Меня нотации ждут – вам и снилось. Радуйся, что родился птицем, и что у тебя нет начальника, которого хлебом не корми, дай только поиздеваться. И, что самое обидное, это он только с нами такой! С больными вежливый, на пятиминутках ни разу голос не повысил.
– Кыр?
– Угу, кто нас пустит? Подслушивали, конечно. Хочешь верь, хочешь проверь, Воропаев со всеми нормально общается, а с нами – как с собаками какими-то! Вот что ему мешает отнестись по-человечески, а? Чем мы хуже?
Черный наглец расправил крылья, точно плечами пожал. С ума все по-своему сходят: кого-то черти навещают, кого-то – гномики, а кого-то – вот, зверюшки, сверх меры разумные.
– Кыш! – я махнула рукой.
Птиц отпрыгнул на метр, демонстрируя могучий размах крыльев. Каркнул возмущенно:
– Кырррра!!!
Усовестилась. Плохое настроение еще не повод портить его другим.
– Прости, Кар-Карыч. Я, на самом деле, добрая. И не опаздываю, просто так вышло. Послушаю тебя, пойду за нагоняем... вот только встану... Ох!
Боль в ногах будто бы уменьшилась, и с десяток шагов я прошла довольно легко. Обернулась. По пустынной еще секунду назад улочке-стометровке сновали люди, а ворон исчез, словно его и не было. Ни шума крыльев, ни сварливого «кара» на прощание. Уж не примерещился ли он мне?

--------
До места назначения я с горем пополам добралась в начале девятого, чувствуя себя одновременно марафонским гонцом и покорителем Джомолунгмы. Хорошо, что выглянувшее после дождя солнце успело высушить куртку и брюки. В туалете я быстро подправила марафет, провела расческой по волосам, зализала их в хвост, нацепила на нос очки. Как любит повторять Анютка, красотой мир вы не спасете. А мы и не планируем.
Из ординаторской доносились знакомые голоса. Рискнула здоровьем и постучала.
– Не заперто!
Интерны примостились на диванчике, как три девицы под окном. Гайдарев украдкой сунул Толяну купюру. Спорили, что не приду? Надо стребовать свою долю.
Воропаев сидел за столом и что-то писал.
– Явление Христа народу, – проворчал он, не поднимая головы. – Почему опоздали?
– Извините, пожалуйста. Честное пионерское, я не нарочно, просто…
– Просто, Соболева, ничего не бывает, только внебрачные дети и смерть на войне. По правде говоря, причина меня мало интересует, а вот следствие…
– Отдежурю, – спешно сказала я, – отчет составлю. Объяснительную могу написать.
– Уж будьте так любезны, – он поставил точку и отложил писанину, – и постарайтесь, чтобы это не стало привычкой. Доктор Сологуб, введите напарника в курс дела!
– В общем, дело такое, – зашептал Ярослав. – Полдня сидим на амбулаторном, полдня помогаем Игоревне. Куда вначале? Им, – кивок на Дэна с Толяном, – без разницы.
– Мне тоже.
– Тогда давай к Игоревне, а после обеда, когда народу поменьше, можно и на прием. Артемий Петрович, – уже громче добавил он, – мы с напарником к Игоревне.
– Да мне плевать, Сологуб, мое дело маленькое: поставить задачу, принять результат. Главное, действуйте в рамках УК РФ да про отчеты не забудьте.
Амбулаторный прием – своего рода проверка на новенького. Очереди, бесконечные по утрам и соизмеримые лишь после обеда, и то, как повезет. Больные, кашляющие в самую жестокую жару и упорно твердящие, что «болит в кишках, но отдает в печенку» – это вам не Петрук с ангиной.
– Ты идешь? – спросил Гайдарев. Ординаторская как-то незаметно опустела.
– Иду. Уй! - было бы легче, если мои несчастные ноги просто бы отрубили!
– Ты чего?
– Натерла, – выдохнула я и сбросила, наконец, эти испанские сапоги.
– Фига се! – присвистнул Дэн.
Впервые я была с ним полностью согласна. Мозоли полопались, две из них даже кровили. От одной мысли, что придется совать ноги в балетки, становилось плохо.
– Дэн, – позвала я, – у тебя, случайно, нигде пластыря не завалялось?
– Щас вернусь. Сиди здесь и никуда не уходи, – приказал он.
Заверив, что не сойду с этого места, достала из шкафа сменку, намочила в раковине чистую тряпицу и обмотала ступню. Хорошо-то как! Век бы сидела.
Гайдарев вернулся с коробочкой бактерицидных пластырей, ватными дисками и перекисью. Все это богатство сгрузили мне на колени.
– На вот, обработай, чтоб заражения не было.
– Спасибо, Дэн. Ты мой спаситель!
Закусив губу, обработала пострадавшие места. Перекись шипела, пуская белые пузыри, и щипала, как зараза.
– Какие у тебя, Соболева, ноги маленькие, – хмыкнул Гайдарев, – реальная Золушка.
– Зато с обувью не заморачиваюсь, в детской могу ходить. Аньке вон на свою ногу кроссовки выбирала.
– Кто это, Анька?
– Сестра поэта. Спасибо тебе, добрый молодец, от смерти долгой да мучительной меня спас. Пойдем, что ли, над Змеем Горынычем поглумимся?
– Не в курсе насчет Горыныча, красна девица, – включился в игру Денис, – а вот одного Кощея я точно приметил и даже догадываюсь, где может быть спрятана его смерть…

--------
Они столкнулись у лифта. Ведьма испуганно шарахнулась, однако быстро пришла в себя и натянула фирменную снисходительную усмешку.
– Доброе утро, – процедила она.
– И вам не хворать.
«Тьфу, напугал! Зачем так выскакивать?» – перешла она на мысле-речь.
«Что-нибудь случилось? Ты какая-то пришибленная».
«Зайдешь ко мне… Стоп, ко мне нельзя! Жду на стоянке через десять минут».
«Это терпит?»
«Нет! – отрезала женщина. – Не терпит. Это приказ!»
«Хорошо, хорошо, зачем так орать? – маг ободряюще ей улыбнулся. – Правда, у нас слегка не те отношения для прогулок по стоянке. Люди не поймут».
«Чихать мне на людей! Пожалуйста, хотя бы раз в жизни обойдись без шуточек!»
«Успокойся, вон уже кнопки рыдают. Жалко спонсорское имущество... Да приду я, приду, не шипи. С одной подлодки, как говорится, не выпрыгнуть».
Проводив спутницу взглядом, маг свернул к приемному отделению. И, хлопнув себя по лбу, поспешил слиться со стеной и накинуть морок. Светить в этом вертепе своей настоящей мордой было не просто глупо – опасно, а неприметным санитарам, имен которых никто толком не помнит, открыты все дороги.
Очередь двигалась медленно, мужики меж собой ругались, старушки обсуждали чужие и собственные болячки. Подросток-неформал тыкал пальцем в плакат «Профилактика ОРЗ», барышня с обмотанным вокруг цыплячьей шеи лиловым шарфиком уткнулась в электронную книгу. Все заняты своим делом, и слава небу.
Скромный, чуть прыщеватый санитар проскочил бы незамеченным, если бы не одно «но» в цветастом платке и с клюкой.
– Молодой человек! – наперерез ему кинулась бабуля из тех, что бросают на борьбу с произволом все потаенные резервы своих тщедушных телес. – Куда это годится?! Тыщу лет одну девку смотрят! Сколько нам ждать прикажете?
Очередь согласно загудела, народное возмущение достигло своего пика. «Санитар» мысленно матюгнулся и скорбно развел руками.
– Граждане болеющие, вопросы не ко мне. Обратитесь к начальству. Третий этаж, по коридору направо.
Он без зазрения совести прошел бы мимо, не вцепись в него бабуля-активистка.
– Сыночек, ну помоги! – взмолилась она. – С шести утра под дверями сижу. Начальства твоего днем с огнем не сыщешь, а ты тут все-таки свой.
Маг тяжко вздохнул. Клятву Гиппократа он давал наравне со всеми, хотя прекрасно понимал, что своей помощью может нарушить главную ее заповедь: «не навреди».
– Эх, что с вами делать? Попробую. Кто хоть принимает?
– Дык Анатолий Геннадьевич. Шут его знает, кто такой, первый раз слышу!
Знаком испросив тишины – тишина воцарилась мгновенная и мертвая, – он забарабанил в дверь. Долго ждать не пришлось.
- Блин, вы чо, по-русски не понимаете?! – рявкнул бас с той стороны. – Заняты мы, говорю! Ждите!!!
– Анатоль Геннадьич, бабку пусти без очереди!!! – гаркнул «санитар» и едва удержался, чтобы не зажать рот ладонью, потому что дурацкое заклинание морока в очередной раз дало помехи.
Поток матов из-за двери иссяк, будто кто-то повернул невидимый вентиль. Из кабинета козочкой выпрыгнула девка, молодая и вполне симпатичная, а вслед за ней, испуганно озираясь, показался Анатолий Геннадьевич собственной персоной. Очередь кровожадно оскалилась, нарушитель же спокойствия успел удалиться под шумок.
– З-заходите по порядку. Слышь, Дэн, по ходу, показалось…

--------
Она дожидалась в машине и нервно курила, алые ногти левой руки постукивали по приборной панели. «Дворники» гоняли по лобовому стеклу крупные дождевые капли. Не пойми, что творилось нынче с погодой. Дождь начинался и тут же заканчивался, вновь начинался и опять заканчивался, и так по десять раз на дню.
– Почему так долго?
Он весело фыркнул. Долго? Смотря с чем сравнивать. Три минуты – ничто для седого мироздания и целая вечность для комара, которому суждено появиться на свет только затем, чтобы поесть, размножиться и сдохнуть спустя двадцать четыре часа.
– Я как материнский капитал, не одной тебе нужен. Рассказывай, что за тайны мадридского двора.
Вместо ответа ведьма достала из сумочки конверт.
– Нашла сегодня на столе, как оно туда попало – черт его знает. Кабинет вверх тормашками, документы в дерьме (да не кривись, не в том, что ты подумал), весь мусор на полу, но сейф цел. Уборщица клянется и божится, что еще утром ничего не было.
Бедная тетя Маруся, провинилась уже дважды.
– Чудеса на постном масле, – маг взял конверт, однако вскрывать не спешил.
– Не трясись, бомбы там нет, сибирской язвы тоже. Я ведь не вчера родилась, сразу все проверила. Откуда он только взялся на мою голову?
Белый конверт, где на месте адресата стояла их обычная прямоугольная печать, но не было адреса отправителя, содержал в себе листок. Печатные буквы стандартного шрифта гласили:

Раз, два, три, четыре, пять – мы идем тебя искать! Кто не спрятался, мы не виноваты.

– Как низко и пошло! Кто-то из архаровцев резвился, – констатировал он, – печать-то своя, родная. В прошлом году к тебе писал один псих. Поймать и наказать, в чем проблема? Посоветовать пытку?
– Посмотри на него, – без улыбки попросила женщина.
– Уже смотрю.
– Хорошо посмотри!
Зрение послушно сделало кульбит и перестроилось на магическое. Мир вокруг полыхал радугой аур и эмоций, но маг сосредоточился на письме.
– Ничего необычного, простая бумажка…
– В том-то и дело, что ничего! Совсем! Ни ауры, ни оттиска личности – пустое место! Думаешь, пришла бы плакаться, сумей найти их сама? Впервые надо мстить, а мстить некому!
Маг прищурился. А ведь действительно, конверт был никаким, ни плохим, ни хорошим. Аккуратно заштопанная черная дырочка. Он-то искал следы мелких пакостей, а ларчик просто открывался.
– Что ты на это скажешь?
– Печать настоящая. Наши гаврики тут никоим боком, это я тебе могу гарантировать, а в остальном, а в остальном... – он перечитал послание. – Тебя ищет компания маньяков-инфантилов, имеющих доступ в наш храм здоровья. Было бы смешно, не будь оно так грустно.
– Можешь вычислить, кто это?
Он отрицательно качнул головой.
– Исключено, разве что методом Холмса.
– Почему? Ты же мастер, а как следы не затирай…
– Вспомни-ка мой первый день и твою фирменную проверку на вшивость.
Она хохотнула с хрипотцой. Зачем вспоминать? Тот день четырехлетней давности и на смертном одре не забудешь!
– Ты о фантоме?
– О нем, родимом. Так вот, то была шуточка из младшей группы.
– Что же мне делать? – до фильтра скурив предыдущую сигарету, ведьма вытянула из пачки новую.
– Хотел бы я знать, – пробормотал он, откинувшись на спинку сиденья. – Печорин что-то мудрит со своим вампирятником, дома раздрай, а теперь еще твои маньяки. Этот город слишком тесен для нас троих... пятерых... нет, уже семерых.
– О чем это ты?
– Мысли вслух. Главное, не показывай, что испугалась. Веди себя естественно, но будь начеку и следи за контактами, любыми. Конверт лучше сожги, не мотай себе нервы. Все равно проку от него...
– Узнаю, кто это – отравлю, – прошипела ведьма. – Утоплю в кислоте, оживлю и снова утоплю! В жертву принесу! Возьму большие ножницы и...
Маг напрягся. На горизонте замаячил подходящий фрагмент головоломки.
– Сколько тебе лет?
Бессмысленность и несвоевременность вопроса заставили ее ответить честно:
– Сорок один и три месяца. Зачем тебе?
– Нет, ерунда получается, – он прикрыл глаза, вспоминая, – это было бы слишком просто.
– Объясни толком, – потребовала она, – все равно ведь узнаю.
– Есть одна идейка на уровне общего бреда. Тебя хотели найти? Поздравляю, уже нашли!

 » Глава 8

С тех пор, как наша непутевая команда впервые переступила больничный порог, прошло чуть больше трех месяцев. Рабочие дни сменяли друг друга, их разбавляли плановые или не совсем плановые дежурства. Чехарда больных и диагнозов стала более-менее привычной, заковыристые задания – решаемыми.
Появлялись друзья, но не обходилось и без неприятелей. Меня, например, сразу и навсегда невзлюбила Вероника Антоновна Ермакова, бывшая воропаевская подопытная, а вместе с ней и «летучий отряд» местных сплетниц. Удивительно, какого слона может раздуть из скромной мухи случайная сплетня, попади она в умелые ручки! Но я, сама того не ожидая, поставила отряду шах и мат, подружившись с их некоронованной королевой Кариной. Сплетницы отстали, а вот Ермакова по сей день цепляется. И чего, спрашивается? Я ее бюсту четвертого размера и ногам от ушных раковин не конкурент.
Отношения с тремя товарищами балансировали между вооруженным нейтралитетом и «холодной войной». Проще всего оказалось с Дэном: если отбросить заскоки, он толковый парень. По крайней мере, с ним можно договориться.
Договариваться с Толиком всегда непросто, а иногда и опасно: чуть что – морду кирпичом и на таран. Число потасовок, где он был замешан, растет в геометрической прогрессии. После очередной стычки Воропаев отправляет его облагораживать территорию, разгружать медикаменты, помогать с покраской-побелкой-обработкой – в общем, всячески направляет поток энергии в мирное русло. Приносит ли метод плоды? Трудно сказать. Облагораживаться-то больница облагораживается, но разрушительная энергия в Толяне не иссякает.
Что касается Сологуба, то эта темная лошадка любит показать зубки. Он рвется применять новейшие методики, которые чаще всего идут вразрез с реальностью, составляет опросные листы длиной в километр и под благовидным предлогом подсовывает их больным. Обожает качать права, ратует за демократию и свободу слова. Воропаев же, не приемля ни того, ни другого, пресекает бунты на корню и лечит активиста старым дедовским методом – муштрой да дежурствами почем зря. Авторитет руководителя нареканий не вызывает, поэтому Сологубу не остается ничего другого, как закусывать удила и выполнять приказы. Реваншистских настроений он, правда, не оставляет, все надеется переплюнуть верблюда. А с виду робкий такой, на суслика похож. Верно говорят: не суди о книге по обложке.
Артемий Петрович – отдельная тема для диссертации. Слабая надежда поладить с ним вспыхнула и погасла еще до конца сентября. Словно поставив перед собой цель создать для нас филиал преисподней, он заваливает работой по самый нос, цепляется к каждой мелочи, язвит по поводу и без, причем, так, что за ушами печет. Готова поспорить, ему доставляет особое удовольствие довести до точки, понять, насколько нас хватит. Но, что самое интересное, до прямых оскорблений Воропаев не опускается. Остальные ругают, на чем свет стоит, чтобы через пару часов забыть, а он нет. Если и оскорбляет, то не выходя за рамки приличий, что, впрочем, не мешает гуманному руководителю проявлять фантазию. Я посмотрела все сезоны «Интернов» с Иваном Охлобыстиным в надежде обрести хоть какую-то защиту от приколов (зная, чего ждать, восстанавливаться легче), и что бы вы думали? Не защитило! Видимо, Артемий Петрович не желает быть последователем – он основал собственное учение.
– Сволочь! Сволочь! Сволочь! – рычал Дэн, отжимая тряпку. Наша четверка драила процедурный кабинет, расплачиваясь за ошибочные диагнозы. – Как... так... можно?!
Тряпка жалобно хлюпала, Гайдарев бесился и выкручивал бедняжку сильнее. Со стороны это выглядело так, будто бы он играет в Отелло, который за неимением дивана и подушки решил утопить Дездемону в пруду.
– Говорила же, что гипотония, – я принесла еще одно ведро и швабру. – Чем вы слушали?
– Блин, да какая разница?! – Толян чихнул, подсыпая порошка. – Какая разни?.. А-А-АПЧХИ!!!
Тут он споткнулся, налетел на ведро и устроил в процедурном мини-чемпионат по плаванию. Гайдарев взревел, как раненый буйвол. Будто не мыли ничего, вся грязь с водой вытекла.
– Твою ж мать!!!
Что тут скажешь? И смех, и грех.
Но больше всего от заведующего терапией доставалось вовсе не нобелевскому лауреату, Отелло нашего времени или тому же Малышеву, а мне. Кто-то оставил карточку в ординаторской – почему не проследила? Отчет за сентябрь первого октября не сдала – ишачьей пасхи будем дожидаться? Ткачев в палату водку протащил – мечтала о принце на белом тракторе и не заметила? Чихнула без медицинской маски – в нос хлорки насыпать? И так до бесконечности…
Причина подобной несправедливости выяснилась позже, когда я поменяла местами два слова в диагнозе на четыре с лишком строки. Случайно, конечно, но попробуй, докажи! Видя, что еще чуть-чуть, и меня вновь опустят ниже плинтуса, первой ринулась в атаку:
– Артемий Петрович, ну почему?
– По кочану, Вера Сергеевна, – бросил он, – единственный возможный ответ на «почему». Мой вариант на «что делать» вам вряд ли понравится.
– Почему вы придираетесь именно ко мне? Сильнее грузите, издеваетесь постоянно? Ошибись так Гайдарев или Малышев, вы бы им слова не сказали, а мне... кажется... – остаток фразы услышал разве что мой нос, и то не ручаюсь.
– А не кажется ли вам, доктор Соболева, что у вас зашкаливает самооценка? – его звонкий голос был непривычно вкрадчивым. – Не говоря уже о том, что, когда человеку кажется, его обычно приглашают к нам в соседний корпус.
Захотелось забрать свои слова назад и подавиться ими на месте. Где вы, о саркастические заготовки, ставящие противника в тупик? В любой мало-мальски известной книжке героиня играючи отошьет оппонента, доказывая собственную крутость, и чихать ей, что оппонент куда старше, крупнее и опытнее. У нас помимо всего прочего добавлялось еще «умнее, наглее и опаснее», но, сказав «а», говори «б». Промолчи я сейчас, и все оставшиеся месяцы буду плясать под его дудку.
– Нет, не кажется! Вы относитесь ко мне предвзято.
– Вы так считаете? – почти дружелюбно спросил Воропаев.
– Я в этом уверена.
Спичка подожгла последний мост и потухла. Отступать некуда, позади Москва, вот только досталась мне отнюдь не роль Кутузова. Кутузов стоял напротив, крутя в пальцах сточенный карандаш и щуря два абсолютно целых зеленых глаза.
Где-то с полминуты мы играли в «гляделки». Победила дружба. Пол и стены, вступив в сговор с хозяином кабинета, молили взглянуть на них повнимательнее, однако я не вняла мольбам, за что была удостоена одобрительного хмыка. Одно короткое «хм» из уст Воропаев могло выражать десятки различных эмоций, от гнева до восхищения. Как часто мне доводилось слышать от него первый и как редко – второе!
– Надо же, как все запущено, – притворно вздохнул зав терапией. – Что ж, давайте поговорим откровенно.
Отбросив карандаш, он оказался рядом. Теперь я поняла, что Воропаев действительно высокий, и здорово испугалась, когда он навис надо мной.
– Признаюсь, с вас я требовал немного больше, чем с остальных псевдо-униполярных. Не догадываетесь, почему?
Испуганно мотнула головой. Понимая мое замешательство, он позволил себе полуулыбку: уголки губ чуть приподнялись, а в глазах мелькнул огонек. Он вообще когда-нибудь чувствует не по команде, а потому, что чувствуется?
– Чтобы там не утверждали местные язычники, я не бог и не хочу им стать, но пока вы – да-да, именно вы, доктор Соболева,– не прекратите деградировать, буду чинить подлянки, невзирая на угрызения совести. Обеспечу вам, так сказать, здоровый приток гормона адреналина, – заявил Артемий Петрович.
Деградировать? Именно я? Да как он смеет?!
В течение всей сознательной жизни я только и делала, что работала над собой – понимала, что с неба ничего не падает, а тому, что само плывет к тебе в руки, просто не суждено было потонуть. Училась, как каторжная, посещала курсы иностранных языков, входила во все какие только можно молодежные организации нашего города. Школу заканчивала с медалью... правда, с серебряной. В престижный медицинский вуз поступила сама, училась на бюджете... правда, до поры до времени. Все зачеты и экзамены сдавала своими силами, кроме тех, где предлагалась нехитрая альтернатива: либо плати, либо беги домой за паяльником и лопатой. Писала, оккупируя библиотеку, все курсовые и диплом. В универе была одной из самых активных активисток, а начиная с третьего курса еще и подрабатывать в больнице успевала. Не ради денег – ради практики, но все же...
Я никогда не стояла на месте: читала только качественную, одобренную поколениями художественную и научную литературу, следила за новшествами в медицине, развивала память и логическое мышление. И сейчас не стою – читаю, слежу и развиваю. На работе провожу столько, сколько действительно нужно, а не гипнотизирую часы, как некоторые. Да меня даже в социальных сетях нет – не до того, а этот... этот н-нехороший человек поет о деградации!
– Да как вы?.. – я умолкла, озаренная внезапной догадкой. Он же все заранее просчитал, включая этот ничтожный писк, и теперь нарочно меня провоцирует! – Нет, раз уж мы договорились быть честными, спрошу иначе: чего вы добиваетесь?
Не у вас одного есть маска, Артемий Петрович.
Понял, улыбаться перестал.
– Так уж и быть, поясню широту своей мысли. Вы можете намного больше, чем думаете, когда не прячетесь в кустах и не изображаете попранную невинность. Иногда я кричу без повода, просто потому, что захотелось. И что же, – он скрестил руки на груди, – будете вспоминать, где ошиблись? Ну, разумеется, будете. Даже зная, что нигде не накосячили, все равно станете копаться. А знаете, почему?
– Почему?
– Потому что вы, моя дражайшая Вера Сергеевна, еще большая подхалимка, чем Ярослав Витальевич, но у него хотя бы свои взгляды есть, и он им верен. Вы же хотите быть хорошей для всех, никого не оставив в накладе. Так не бывает, Соболева, невозможно угодить сразу всем. Раневскую уважаете? Так вот, лучше быть дельным человеком и ругаться матом, чем тихой интеллигентной тварью. Улавливаете?
Я жалела, что вообще затеяла этот разговор, но в глубине души вскипала самая настоящая ярость. Страх перед мужчиной-начальником и старый детский страх быть осмеянной отчаянно боролись с этой яростью... и проиграли.
– Добились своего? – спросила я, повторяя его жест – руки на груди. – Хотели разозлить, задеть, оскорбить или все сразу? Поздравляю, у вас получилось. Дальше-то что, желаете знать мое мнение? Уверяю, оно вам не понравится, ибо ничего лестного по этому поводу я сказать не смогу.
– А вы попробуйте, – совсем другим тоном предложил Артемий Петрович и сделал два шага назад. Вернулась способность нормально дышать, словно я весь день пролежала под завалами, а теперь меня, наконец, оттуда выковыряли. – Не стесняйтесь.
Будем считать, что разрешение на бунт получено. Беззвучно вздохнула, успокаивая нервы. Вдох-выдох, вдох-выдох. Скажу, и будь что будет.
– Я не тварь, не тихая и не громкая, Артемий Петрович, просто не люблю лезть под поезда. Представьте, что я ругаюсь с вами изо дня в день, спорю, держу... дерзю... веду себя дерзко – хорошо? Навряд ли, вы меня стопроцентно уволите или того хуже, а я работать хочу, понимаете? Просто работать! Говорите, Сологуб верен взглядам?.. – тут я невольно запнулась. Не обсуждай человека за его спиной, Вера, оставь желчь для пищеварения. Будь выше. – Хотя речь не о нем. Все мы успели отличиться, и я себя не оправдываю. Дело в вас, не так ли? В вас и вашей поведенческой линии. По-моему, вы слишком много на себя берете...
– Ну вот, а так все славно начиналось, – посетовал Воропаев, вклиниваясь самым беспардонным образом. – Аплодирую вам стоя. Особенно сильно прозвучало это «просто работать». Песню испортил переход на личности и, пожалуй, намек на дальнейшее хамство, но, в общем и целом, вы молодец. Можете быть свободны.
– Я... что?
Зав терапией рассмеялся. С неудовольствием отметила, что у него приятный смех: не вымученное хихиканье, не заразительный, как вирус гриппа, хохот начальника, не гусиный гогот Толи Малышева и не конское ржание. Многие выглядят комично, когда смеются, Воропаев же комичным не выглядел. Каким угодно, только не комичным.
– Мне глубоко безразлично, в чем заключается ваше мнение, Вера Сергеевна, я лишь хотел убедиться в его наличии. Считайте, что шалость удалась, вы победили. Ни слова больше не скажу, если оно не будет относиться к делу, можете так и передать сусликам. До осени доживем и распрощаемся, больше нервов сохраним. Не смею задерживать.
Он по-прежнему стоял от меня в двух шагах, не делая попыток отойти к столу или приблизиться. Стоял и наблюдал, расслабленный, расчетливый – настоящая тихая тварь. Кому и, главное, что мы сейчас пытались доказать? Каждый остался при своем.
– Если так, – я растянула губы в улыбке, – то не смею задерживаться. Все правильно, надо знать свое место, а на мое вы только что более чем корректно указали. Спасибо, что уделили мне время. Наверное, это безумно сложно – смешивать с грязью, и очень опасно, ведь все, что вы скажете, незамедлительно будет использовано против вас. Сколько выдержки нужно иметь, сколько силы, сколько, не побоюсь этого слова, храбрости...
– Достаточно, Вера Сергеевна. Хамство не украшает женщину, а вы, несмотря на более чем универсальный стиль, все-таки женщина.
Похоже, я покраснела. От злости. Универсальная, говоришь? А вот это уже не твое собачье дело! Сволочь, сволочь, хамская сволочь! Ощутимо задрожали губы, в уголках глаз набухли будущие слезы. А вот возьму и не заплачу, не доставлю ему такой радости! Марафет, опять же, поплывет. Не хватало еще размазывать тушь вперемешку с соплями при этом ценителе женской красоты.
– Хамство не украшает никого, а указывать человеку на его недостатки, никак не связанные с профессиональной деятельностью, – мой голос срывался на окончаниях, – если этот человек находится у тебя в подчинении – не только низко, но и подло, потому что... потому что он... даже возразить тебе толком... не сможет... Что ж это за авторитет такой сталинский? Да с вами просто никто связываться не хочет! Или боятся, как я, или времени жалко. Вы не ответили: чего добиваетесь?! – я сорвалась-таки на визг. – Хотели хамства? Будет вам хамство! Избавиться мечтаете? Так увольте меня, как-нибудь переживу! В Хацапетовку поеду, в Африку, на Марс улечу – все лучше, чем здесь, с вами! Объясните недо-женщине, в чем она провинилась, и я уйду. Прямо здесь заявление напишу, сама его у Крамоловой заверю, только скажите...
– Отставить истерику, – он сунул мне чашку с водой, которую я поначалу оттолкнула. Тактику сменил, строит из себя заботливого. – Пейте, иначе взорветесь. Пейте-пейте!
Я взяла чашку и осушила ее тремя быстрыми глотками, продолжая гипнотизировать Воропаева. Надеялась, что отразившиеся во взгляде чувства отобьют его желание издеваться. Зря надеялась.
– Вера Сергеевна, я прошу прощения за грубые слова. О, бриллиант души моей! Признаю, что был сотню раз неправ...
Чашка выскользнула из внезапно онемевших пальцев и, конечно же, раскололась, но Артемий Петрович будто бы не заметил этого, продолжая нести чушь:
– ...и готов своею презренною кровью смыть это оскорбление. Что мне сделать, о прекраснейшая из прекраснейших? Хотите, встану на колени? Или пробегу вокруг гинекологии, выкрикивая ваше имя?..
Не знаю, как так получилось. Правда, не знаю, и знать не хочу. Видимо, клоунада в исполнении Воропаева стала контрольным выстрелом по моему терпению, потому что я размахнулась и, как в дешевых мелодрамах, влепила ему пощечину. Вот только героини мелодрам обычно замирают с гордым видом, любуясь делом рук своих, или дышат, аки загнанные лошади, я же взвыла и схватилась за ладонь. Больно-то как!
– Отличный удар, – похвалил Артемий Петрович, потирая щеку. Заморгал: ему тоже было больно. – Жаль, что вся сила в замах ушла.
Ярость как ветром сдуло. Боже, что я наделала? Это уже не оскорбление, это... это... избиение! Сопротивление начальнику, в армии за такое под суд отдают... Что я несу, какая армия?! Я только что ударила Воропаева. Воропаева! Взяла и вот так запросто дала по мордасам! Уж пощечины-то он мне точно не простит. Зачем только рот открыла?
Из этого самого рта вырвался сухой всхлип.
– Артемий Петрович, я не хотела... я не хотела, простите! Пожалуйста, не увольняйте меня, – сдавленный шепот откуда-то из кишок. Не до конца понимая, что творю, я бухнулась на колени, чудом не зацепив остатки чашки. – Умоляю...
– Вставайте. Немедленно. Я сказал, поднимайтесь! – он ловким движением сгреб остатки чашки и отправил две практически равные половинки в мусорное ведро. Заговорил быстро: – Идите работать и постарайтесь забыть то, что мы тут друг другу наплели. Постараетесь?
Я подавилась очередным всхлипом. Господи, пошли мудрости, терпения, понимания и, главное, крепкого здоровья той самоотверженной женщине, которая свяжет или уже связала свою судьбу с Воропаевым, потому что ей эти нехитрые блага нужны как никому!
– Я вас не увольняю, – очень тихо сказал Артемий Петрович, помогая подняться. Пострадавшая щека его алела, как советский флаг, а невозмутимое прежде лицо было... странным, – только никогда – слышите? – никогда больше не становитесь на колени.

--------
«Электроприбор для нагревания воды и прочих гидро-бытовых нужд» вышел из строя нежданно-негаданно. Сколько ни щелкали кнопкой включения, сколько ни вынимали его из розетки – чайник умер, и не в наших силах было его воскресить.
– Печаль-беда, – вздохнула Жанна, похлопав страдальца по пластмассовому боку. – Сестринский Тузик сдох еще летом, все на этого товарища надеялись. Надо Антонычу отнести, вдруг сообразит, что тут можно сделать.
Доставить покойного к завхозу вызвался Сологуб, все остальные направили стопы в буфет, прихватив с собой банку кофе и сахар. Ту растворимую бурду, которой потчевали в нашем буфете, не соглашался потреблять даже всеядный Сева, а он, как уже довелось убедиться, ел все, что плохо лежало и теоретически годилось в пищу. Мадам Романова готовила супругу сиротские бутербродики в полпальца толщиной, наша старшая медсестра пекла для него пирожки, однако парень все равно не наедался, оставаясь таким же худым и нескладным.
«Не в коня корм, – сокрушалась Игоревна, вручая Жанне очередной промасленный пакет. – На, корми своего обормота».
– Ребя, да чо мы фигней страдаем? – удивился практичный Толян. – Раз нужен только кипяток, пошли к Воропаеву, у него свой.
– А давай сразу к Крамоловой, – лучезарно улыбнулась медсестра, – чего уж мелочиться? Нас много, чайник один – на всех не хватит. Как вам идея?
– Жанна хочет сказать, что идти к Петровичу всем скопом себе дороже. Если по отдельности – вопросов нет, поделится, но нашу банду пошлет куда подальше и будет прав, – объяснил Сева. – Можем, конечно, рискнуть…
– Не, народ, вы как хотите, а я к Воропаеву не пойду, – заупрямился Дэн. – У нас с ним друг на друга аллергия… а-апчхи!.. и кариес во всех местах.
Путем голосования решили, что для здоровья куда полезнее будет сходить в буфет. Из двух зол нормальный человек всегда выберет меньшее, а не наоборот.
– Верк, ты идешь?
Я изобразила вдумчивое изучение истории болезни Милютина В.В., которого мне предстояло навестить после обеденного перерыва.
– А? Ой, ребят, я, наверное, не пойду. Не голодная что-то, да и дел по горло. Вы идите, обедайте, за меня не переживайте.
– Да мы не переживаем, – Толян во всем предпочитал честность.
Карина с Жанной уговаривали не сажать желудок и выпить хотя бы чаю. Я заверила подруг, что мой желудок крепко стоит на ногах и садиться не собирается. Ему не впервой, он закаленный в боях солдат.
Когда все, наконец, ушли, унося прочь сахар, я достала из тумбочки свою чашку, наспех сполоснула в раковине и отправилась клянчить кипяток у Артемия Петровича. Не признаваться же ребятам, что в карманах ни копейки: кошелек где-то посеяла, Маша-растеряша. Денег там было рублей сто двадцать от силы, плюс несколько визиток, дисконтная карта салона обуви и маленький набросок на тетрадном листе, но все равно обидно. Хорошо помню, как, расплатившись за проезд в маршрутке, убрала его в сумочку и хватилась только после обхода. Занять у кого-нибудь было совестно (люди от зарплаты до зарплаты, да и не люблю я без особой нужды в долг просить), а стойкий оловянный желудок урчал все требовательнее. Как назло, сегодня я проспала и не успела позавтракать, так что если у ребят был выбор из двух зол, то у нас с гастритом его не было.
Со дня злополучного инцидента с пощечиной прошло всего ничего, и все это время я только и делала, что бегала от Воропаева. Не в прямом смысле, конечно – встречи были неизбежны, однако мы больше не оставались наедине. В ординаторскую входила последней и убегала первой, отчеты передавала через Гайдарева, благо, у Артемия Петровича редко находилась минута для беседы с каждым по отдельности. Мне банально везло: месяц выдался напряженным, и Воропаева вечно не было на рабочем месте – либо бегай, ищи по всему отделению, либо признай, что твое дело не такое уж важное, и работай дальше. Второй вариант был морально проще.
Но теперь я добровольно, в здравом уме и трезвой памяти, направляюсь к нему за горячей водой, убеждая себя, что только идущий осилит дорогу. Ему от моих маневров ни холодно, ни жарко, а меня бессмысленные прятки уже порядком утомили. Это всего лишь кипяток, возьму, скажу спасибо и уйду. Кипяток ни к чему не обязывает, верно?
Постучав в знакомую до последней царапинки дверь, дождалась привычного «не заперто» и заглянула. Немало тягостных минут провел у этой двери каждый участник нашего квартета, ожидая, пока руководитель закончит с делами и снизойдет до тебя.
– Чем обязан, Вера Сергеевна? – полюбопытствовал зав терапией. – Предпочли мои нотации перерыву? Рвение, конечно, похвальное, но малость идиотское.
– Артемий Петрович, можно у вас кипятку одолжить? Пожалуйста, – попросила я, краснея.
– Что, с зарплаты вернете? – усмехнулся он. – Разве в Багдаде кончилась горячая вода?
«Багдадом» в терапии звали ординаторскую. Если кому-то из медперсонала требовалось узнать у Игоревны, чихвостит Воропаев своих интернов или уже распустил, задавался условный вопрос: «в Багдаде все спокойно?». Неизвестно, кто начал спрашивать первым, и почему именно так, но присказка прижилась, а вместе с ней и прозвище.
– Да вот, чайник сломался, – я как можно беспечнее пожала плечами. – Ребята сказали, можно в случае чего у вас попросить. Можно?
– Интересно девки пляшут! Значит, ныне и присно я спасительный оазис для жаждущих интернов? – Воропаев прикинул что-то в уме и сдался. – Ну, заходите, раз пришли.
Он впустил меня и запер дверь на ключ. Сказать, что сердце провалилось в желудок, анатомически неверно, но ощущение было именно таким.
– А…
– Бэ-двенадцать – тоже витамин. Чтобы закипятить чайник, нужно время, а не успеете вы уйти, как обязательно кто-нибудь припрется, – ворчливо пояснил Артемий Петрович. – Так что, не обижайтесь, до часу я вас не выпущу. Хотите идти – идите, человек без воды почти месяц живет.
Не слишком заманчивая перспектива, однако желудок болел, и я согласилась. Пошарила глазами в поисках спасительного чайника.
– Крайний нижний шкафчик. Ставьте, не стесняйтесь.
В кабинете Воропаева имелась отдельная раковина. Я набирала воду, краем глаза наблюдая, как зав терапией, освободив стол, режет в тарелку огурцы, помидоры и копченый сыр.
– Конфеты употребляете?
Я вздрогнула. Уровень воды в чайнике превысил последнюю отметку, пришлось отливать лишнее. Какие конфеты? При чем здесь конфеты?
– Что, простите? – испуганно пролепетала я.
– Конфеты, говорю, любите? Могу предложить шоколадные. Утром принесли, и что-то мне подсказывает, что яда там нет. Появился шанс проверить.
Видимо, у меня отвисла челюсть, потому что Воропаев моргнул и рассмеялся.
– В прошлом году в Доме Культуры проводилась какая-то выставка, то ли авангардистов, то ли абстракционистов, но там проскакивал и реализм. Не видели?
– Не довелось, – осторожно ответила я.
– Много потеряли. Там была одна картина... фамилию автора не припомню, врать не буду. Эта картина называлась «Испуганная казачка». Так вот, у вас сейчас лицо аккурат как у той казачки. Вопрос о конфетах не содержал в себе никакого сакрального смысла, уверяю. Не хотите – как хотите, – он закончил с помидорами и достал из шкафа-стенки кулек булочек. – Чайник неплохо бы вскипятить, но это так, к слову.
Поймав себя на том, что стою в ступоре, как последняя дура, и изумленно пялюсь на руководителя интернатуры, вспыхнула до корней волос и вернула электроприбор на подставку.
– Садитесь, – то ли пригласил, то ли приказал Артемий Петрович.
Я послушно подвинула к столу второй стул. Чайник вскипел быстро, уведомляя нас мелодией Бетховена, которую обычно играют музыкальные открытки.
– Чай? Кофе?
Так и хотелось добавить «потанцуем?»
– Чай.
– Тогда откройте второй ящик, заодно и мне кофе достанете. Сахар найдете там же, а чашки, ложки и тарелки, если нужны, ящиком ниже.
Я сдержала смешок, замаскировав его чихом. Никто и не ожидал, что он нальет мне чаю и заботливо размешает сахарочек. Галантность галантностью, а Воропаев – это Воропаев.
– Угощайтесь, – кивнул он на съестные богатства, когда с сервировкой было покончено.
Но я смущенно купала в кипятке пакетик заварки, дожидаясь определенного оттенка. Не могу я! Все равно, что обедать в компании высших чинов: что-нибудь, может, и проглотишь, но кусок обязательно встанет в горле.
– Вера Сергеевна, если вы думали, что я спокойно съем все это на ваших глазах, то ошибались лишь отчасти: я хотел так поступить, но передумал. Ешьте, а то у вас вид голодающей Поволжья.
– Вы бы определились, кто я, испуганная казачка или голодающая, – буркнула, не отпуская своей чашки. Пальцы вцепились в нагретую керамику.
– Вы испуганная голодающая казачка. Ешьте.
Голод не тетка, гастрит не дедушка. Попробовав выпечку, я и не заметила, как в одиночку одолела половину пакета. Таких потрясающе вкусных булочек даже моя мама не печет, а ведь она когда-то трудилась на хлебозаводе и пекла на заказ. Спросить рецепт будет очень нелепо, да? Хотя вряд ли он в курсе, мужчинам такие вещи не интересны.
Пока я поглощала провизию, Артемий Петрович невозмутимо пил кофе, но сам практически ничего не ел. Если волчий аппетит подчиненной его и удивил, виду Воропаев не подал и деликатно намекнуть не попытался.
– Ну и как? – спросил он, имея в виду выпечку.
– Потрясающе! – сообразив, что вышло чересчур восторженно, я умерила пыл и добавила гораздо тише: – Очень вкусно.
– Я передам.
Тестировать конфеты мы не стали: я вежливо отказалась – и так смела все подчистую, точно саранча, – а Воропаев признался, что терпеть не может шоколад и раздаривает эти изъявления благодарности знакомым.
Светской беседы не вышло, все силы уходили на то, чтобы сидеть не горбясь, следить за манерами и за тем, чтобы не сказать лишнего. Глаза блуждали по кабинету, от стола к окну, по стенам и возвращались к чашке. Уверена, что мои маневры не укрылись от Артемия Петровича, однако все мысли он держал при себе, был непривычно тих и задумчив. Ни о чем не спрашивал, не отпускал замечаний. Тут инопланетяне, часом, мимо не пролетали?
До сегодняшнего дня Воропаев соблюдал тот неписаный договор: ни слова на посторонние темы, все строго по делу. Друзья-интерны радовались, но ждали подвоха – я так им ничего и не рассказала. Не только им – никому, слишком стыдно было. Интересно, как воспринял все это он? Попробуй, пойми. Вроде бы радоваться надо, справедливость восстановлена, но какой ценой?..
Я убрала со стола, вымыла посуду и посмотрела на часы. Минутная стрелка только-только подползла к цифре восемь. Чем заняться еще двадцать минут?
Зав терапией проследил за моим взглядом. Ничего от него не скроешь.
– Торопитесь? Если надо, идите, я не держу. Ради вас, так уж и быть, рискну отпереть двери.
– Да нет, не тороплюсь.
Эти слова вырвались прежде, чем я успела подумать. По-хорошему, надо бы вернуться в ординаторскую, почитать карточку Милютина, да и нечего мне здесь делать, вот только слово не воробей, воробей – птица.
– Тогда не стойте над душой, присаживайтесь.
Я села на краешек дивана, что стоял вплотную к стене и походил, скорее, на длинное кресло. Прикинула: Воропаеву с его ростом здесь не улечься, зачем тогда диван?
Внимание привлекла картина в простой деревянной раме, солнечный и легкий, как воздух, пейзаж – одуванчиковая поляна. Художник явно не самоучка, мазки кладет со знанием дела и умеет, как любил повторять мой учитель живописи и композиции, найти бриллиант среди груды стекляшек.
– Не похожа на репродукцию, – заметила я вслух. – Картина. Она настоящая?
– Вполне, – равнодушно отозвался Воропаев. – Сестра подарила.
– Ваша сестра – художница?
– Нет, – ответил Артемий Петрович, не отрываясь от заполнения бланка. – У теперешнего мужа моей сестры есть знакомый художник, которого они упорно продвигают. Говорят, талантливый парень, далеко пойдет. Пейзажи пишет как с конвейера.
Теперешнего мужа? Значит, супруг был не один, или планируется новый? Мое воображение нарисовало женский аналог Воропаева с ежедневником в руках, составляющий планы текущего супружества и прайс на произведения искусства. Вдоль полок тянутся стройные ряды фотографий бывших мужей, а в углу, прикрытые от выцветания, сырости и пыли, громоздятся высокие стопки холстов.
– Интересуетесь искусством?
– Немного. Окончила художественную школу.
– И вам нравится рисовать? – он так и не поднял головы, словно ему абсолютно все равно, рисую я, танцую самбу или вяжу салфетки крючком. Вопрос был задан из вежливости, сугубо для поддержания разговора.
– Когда-то нравилось, но я разочаровалась.
– Даже так? – хмыкнул Артемий Петрович, ставя уверенную подпись и принимаясь за новый бланк. – Душа интерна познаваема, но не познана, и процесс познания бесконечен. Что же случилось, Вера Сергеевна? Ваша муза вас покинула?
– Моя муза всегда со мной, – пробормотала себе под нос. – Нет, просто я вдруг поняла, что посредственна, а посредственность хуже бездарности.
– Было бы любопытно взглянуть на ваши работы.
В кармане зажужжал телефон. По старой институтской привычке я держала его на «беззвучном». Звонил Сашка.
– Извините.
– Извиняю, – также равнодушно откликнулся зав терапией.
– Привет, Саш.
Погодин что-то оживленно говорил, но слышно было из рук вон плохо. Мобильный оператор вечно мудрил с сигналами, и сеть ловила не везде. Порой, чтобы расслышать звонящего, приходилось чуть ли не в окно высовываться.
Едва я подошла к окну, как связь сразу стала четче.
– Алло! Алло! – надрывался телефон. – Ты меня слышишь?!
– Алло. Теперь слышу.
– Как ты, солнце?
– Все нормально. А ты как?
– Да тоже пойдет, – что-то лязгнуло, будто Сашка открыл окно. – Я в туалете сижу, отпросился выйти. Чунга-Чанга опять нудит, а я по тебе соскучился.
– Так, прогульщик, а ну-ка марш на лекции!
Он расхохотался, чуть повизгивая от восторга.
– Какие лекции, Вер? Новый год через две недели, никто уже толком не учится. Думаешь, Чунга бы меня отпустила? Она сама спит, просто за очками не видно. Не переживай, все нормалек будет, прорвемся. Плохо только, что зима опять без снега.
– Да, жаль, – я посмотрела на темный асфальт, омываемый дождем.
Тоскливо. Деревья стояли черные и голые, небо атаковали серые «капустные» тучи. Дворничиха в дождевике гнала воду из лужи в лужу, шкрябая о землю кудлатой, как баба Яга, метлой. Сегодня шестнадцатое декабря, но погода нас совсем не балует.
– У вас тоже дождь?
– Угу, и судя по всему, «капустный», – я вывела на запотевшем стекле букву «А».
– Я тебя не отвлекаю, Вер? – спохватился жених. – Что-то ты какая-то молчаливая…
– Не отвлекаешь, обед у нас. Но, Саш, ты лучше не зли Чунгу-Чангу, иди на лекцию. Давай вечером поговорим?
– Вечером так вечером. Точно все нормально?
– Точно, точно. Иди, Погодин, не отрывайся от коллектива, – шутливо приказала я.
– Слушаю и повинуюсь... А, кстати, я билет на тридцатое взял, так что жди.
– Жду.
– Точно?
– Точно.
– Очень точно?
– Очень точно.
– Честно-честно?
– Сашка, отстань!
– Ну вот, – огорчился тот, – чуть что, так сразу «Сашка, отстань!». Но я все равно люблю тебя, Верка.
– И я тебя.
На стекле появился мужской профиль, и я быстро смахнула его ладонью. Теперь напротив аккуратной буквы «А» красовалось расплывчатое пятно, сквозь которое проглядывали двор и небо.
– Нет, скажи нормально!
Оглянулась на Артемия Петровича. Тот с головой окунулся в работу, ручка вдохновенно порхала над бумагой. Ему не было никакого дела до бестолкового щебета недо-женщины интерна Соболевой. Для него я нечто среднее, промежуточное звено эволюции. Универсальное существо. Унисекс. И никто кроме меня в этом не виноват, все идет именно так, как я хотела...
Сашка, да. Ждет ответа.
– Я люблю тебя, Саш, – еле слышно шепнула я в трубку. – Приезжай скорее.
Настенные часы чмокнули один раз. Время обеда кончилось, но я, не отрываясь, смотрела в окно. Все также мокла под дождем дворничиха, рябили тревожимые каплями и метлой лужи. Ветка осины прогнулась под тяжестью черного ворона, мокрая птица встрепенулась и раскрыла клюв.
Что-то изменилось…
– Снег, – пораженно выдохнула я. – Снег пошел!
Снежинки кружились в воздухе и таяли, едва соприкоснувшись с асфальтом, однако их было много, и они не прекращали падать.
– Действительно, снег, – Воропаев поднялся из-за стола и тоже подошел. Он всегда двигался бесшумно и ловко, точно кот. – Если к вечеру подморозит, завтра будет гололед.
Я вдруг перестала его шугаться, спокойно стояла и смотрела, как планируют на стекло снежинки. Сначала мелкие, чахлые, а потом все более упитанные и наглые, белые мухи съеживались в капельки и сползали вниз. Совсем как некоторые люди.
– Спасибо.
– За что? – рассеянно спросил Артемий Петрович.
За то, что не послали куда подальше. За то, что накормили обедом, оставшись голодным. За то, что не напомнили. За то, что вы есть. Вы хороший, я знаю, но вам удобнее быть вот таким, требовательным и саркастичным. Хотя, наверное, это правильно, ведь привязанность подрывает дисциплину. Если одному «тепло и уютно», не факт, что другому повезло также.
– За все, – просто ответила я.
– Вы, как всегда, оригинальны, Вера Сергеевна, – рядом с буквой «А», успевшей растечься по краям, появился значок «В12». – Не стоит благодарности, спасать от истощения голодающих Поволжья – моя святая обязанность.

--------
К вечеру-таки подморозило, неожиданно начавшийся снег валил всю ночь, и на следующее утро наш город напоминал зимнюю сказку. Укутанные пушистой белой шубой улицы, сугробы тут и там, кривоватые снеговики во дворе наводили на мысль о предстоящих праздниках. Ели и сосны, продаваемые на каждом углу, стали вдруг удивительно уместны. В воздухе витал аромат Нового года: Оксана принесла полный кулек мандаринов и угощала всех подряд.
– Народ, айда в снежки! – предложил Сева во время обеденного перерыва.
– С ума сошел, служивый? – урезонила его Жанна. – Какие снежки? Проблем потом не оберешься.
– Не хочешь в снежки – можно снеговика слепить, – не сдавался Романов. – У меня и морковка есть, для салата берег…
Безумную идею поддержали многие, в том числе и наша команда. Только Сологуб, сославшись на неотложные дела, остался торчать на своем месте.
– Боишься, что в сугробе изваляем? – поддела Славку Карина.
– Из насморка не вылезаю, – несолидно оправдывался тот, – мне мерзнуть нельзя.
С дюжину энтузиастов высыпали на улицу и разбежались кто куда. Дэн вместе с Севой занялся укреплениями, а Толян с Оксаной – заготовкой боеприпасов. Сразу видно людей с полноценным детством. Остальные помогали по мере сил, но больше мешались. Битва предстояла нешуточная, поэтому я на всякий случай наметила пути к отступлению.
– Артиллерия, пли!!!
Увернувшись от трех снежков и поймав спиной четвертый, я нырнула за укрепление и отстреливалась уже оттуда. Девчонки дружно визжали, парни бросались друг в друга немаленькими «снарядами». Кирилл споткнулся и рухнул в сугроб, за ним с хохотом последовала Натка. Дуэль между Оксаной и Жанной завершилась ничьей, обе насквозь промокли, но сражались до конца. Малышев, не оставляя попыток выволочь меня из крепости, пропустил снежок от Гайдарева и теперь отплевывал набившийся в рот снег.
За нашей баталией наблюдали из окон, некоторые не выдерживали и присоединялись. К концу перерыва армии насчитывали уже по пятнадцать человек каждая. Победила дружба, только Сева с Толяном хором требовали реванша. До снеговиков дело так и не дошло, морковку вернули расстроенному Романову.
Усталые, продрогшие, облепленные снегом, но безумно счастливые, мы разбрелись по своим постам. Мокрые пальто и куртки оставили сушиться в сестринской. Девчата толпились у зеркал, приводя себя в порядок.
– Ну, Дэн, ну монстр! – восхищался Толян, потирая горящую огнем щеку. – Ловко подшиб, до сих пор больно!
Гайдарев скромно потупил глазки. Из нашей толпы любителей он и вправду был самым метким.
– Зато Верка осталась в первозданном виде, – усмехнулся он, – даже помада не размазалась.
– Дык она за стенкой отсиживалась, пока я кидаться не начал…
В запасе было около трех минут, и мы не спеша шли по коридору, делясь впечатлениями.
– А Жанну, Жанну помните? – хохотал Сева. – Как она Оксанку в сугроб пихала с воплями: «Я мстю, и мстя моя страшна!»
– Да, а Оксанка…
Толян хрюкнул и умолк на полуслове: у ординаторской нас поджидал целый отряд во главе с Марией Васильевной Крамоловой.
– Явились, работнички? – прошипела она. – В мой кабинет, живо! Я вам устрою кузькину мать!

--------
12:44, конференц-зал городской клинической больницы.

– Таким образом, результаты плановой проверки оставляют желать лучшего, – главврач сверилась с лежащим перед ней документом. – Педиатрия: нехватка мест. Елена Юрьевна, у вас голова имеется? Тогда какой, не побоюсь этого слова, гений догадался укладывать восьмерых в шестиместную палату? Мне любезно на это указали!
– Инфекция ведь, Мария Васильевна, – оправдывалась заведующая педиатрией, чьи пушистые белые волосы и тоненькая шея придавали хозяйке сходство с одуванчиком. – Каждый день новых деток привозят, класть некуда…
– У вас инфекция, – перебила Крамолова, – а у меня потом разборки. Думаете, они с нами шутки шутят? Поругали и простили? В общем, ничего не знаю! Делайте что хотите, но извольте соблюсти санитарные нормы. В противном случае, ваша должность, уважаемая Елена Юрьевна, окажется вакантной.
Серебристо-стальные глаза главврача просверлили пожилую женщину, после чего Мария Васильевна вновь обратилась к бумагам.
– Идем дальше, по пути наибольшего сопротивления. Хирургия, к вам претензии посерьезней. Скажите, Дмитрий Олегович, с каких это пор… Воропаев, куда вы смотрите?!
Гневный окрик приковал к нему взгляды всех собравшихся, но Артемий Петрович и бровью не повел. Чтобы смутить его, нужно было очень постараться.
– Я смотрю на задний двор, – любезно пояснил он. – Любопытнейшее зрелище.
Радостные вопли, до этого заглушаемые Крамоловой, ворвались в конференц-зал сквозь заклеенные на зиму окна.
– Что там происходит? – главврач одним прыжком подскочила к окну.
Заведующие по молчаливому сигналу начали занимать удобные места. Снежная битва приближалась к своей кульминации, но исход был практически предрешен.
– Артемий Петрович, ваши интерны в самой гуще, – поделилась Татьяна Федоровна из женского отделения, – особенно шустренький старается. Ай-яй-яй, прямо в лоб! Бедный Романов!
– Ставлю на Романова, – не согласился зав хирургией, – ваш шустренький просто не знает, с кем связался.
– Ну, может и…
– ПРЕКРАТИТЕ!!! – трубный глас Крамоловой заставил их подскочить. – Собрание окончено. Марш работать! Всех – всех! – из этой шайки отловить и доставить ко мне! Если хоть кто-нибудь удерет – выговор, каждому!
– Предлагаете бежать сейчас и получить снежком по макушке? – безмятежно отозвался Воропаев. – Тогда вы первая, Мария Васильевна. Вы ловите, мы связываем; тех, кто успевает удрать, вычисляем по красным ушам и очумелому виду. Не лучше ли дождаться конца перерыва, а то по морозу бегать как-то несподручно.
– Марш работать, – уже спокойнее повторила Крамолова. – А вас, Штирлиц, я попрошу остаться.
Пряча сочувственные улыбки, заведующие разошлись. На Марию Васильевну было жутко смотреть.
– Ты что себе позволяеш-шь, а? Совсем страх потерял?
– Успокойся, тетя Маша. Съешь конфетку. Ты и впрямь собралась их ловить?
– Разумеется, – мрачно подтвердила главврач, развернула карамельку и вновь подошла к окну. – Честное слово, как дети малые! Одно слово, что врачи.
– Теоретически, перерыв на обед можно использовать как угодно. Что вешать им будешь, гражданин начальник?
Крамолова махнула рукой. Было бы на кого вешать, а причину она придумает.
– Недопустимое поведение – раз, неподобающий вид – два… Чего ты ржешь?! Между прочим, твой выговор с лишением премии я уже сочинила, осталось только его оформить.
– С какой это радости? В народных забавах я не участвовал, покрывать никого не стану, – он фыркнул, вспомнив недавний курьез с Соболевой. – Вы относитесь ко мне предвзято, Мария Васильевна.
Главврач его почти не слушала, хрустя конфетой и пристально вглядываясь в облепленную снегом компанию.
– Без шести час, – она перевела взгляд на часы, – пора идти.
– Мое присутствие обязательно? Предупреждаю, я слабонервный.
– Обязательно, обязательно. Впрочем, – женщина улыбнулась и царапнула ногтем полировку стола, – в моей власти освободить тебя от участия в инквизиции и даже выговора. Премию, не обессудь, выдать не смогу.
– Чего же ты хочешь взамен, Фемида?
– Честного ответа на вопрос из разряда нескромных.
– Боюсь предположить, какой вопрос ты считаешь нескромным, – признался зав терапией.
– Так я спрашиваю?
– Ну, рискни здоровьем.
– Когда ты «смотрел на задний двор», то любовался кем-то конкретным, – главврач не спрашивала, а утверждала. – Слишком сосредоточенным выглядел, на серую массу смотрят иначе. Кем именно любовался, если не секрет? А то есть у меня предположеньице, – она задорно подмигнула ему и замурлыкала: – «Кардинал был влюблен в госпожу д’Эгильон, повезло и ему... откопать шампиньон». Ли-лон-ли-ла, Воропаев? Могу дальше спеть, там, кажется, было что-то про бульон.
Холодный пот не прошиб, но на миг Воропаев испугался. Впрочем, от Машки, которая блефует в покер с видом полной невинности в степени святой наивности, можно ожидать чего угодно.
– Твоя самоотверженная любовь к советскому кинематографу и конкретно к этому шедевру достойна восхищения, но с категорией вопроса ты ошиблась. Готовь костры, инквизиция, через пять минут подойду.
– Я и не сомневалась, – мурлыкнула Крамолова, обращаясь к закрывшейся двери. – «Что хранит медальон госпожи д’Эгильон? В нем не то кардинал, а не то скорпион...»

--------
– Что могу сказать? – Дэн вымученно улыбнулся. – Могло быть и хуже.
Я согласилась с ним, а вот у Толяна, Севы и остальных имелось другое мнение. Главврач мочалила нас минут сорок, кричала, давила на психику, сюсюкала... К концу любезного приема я чувствовала себя лимоном, из которого высосали все соки, а потом раздавили. Может, бесчисленные теории об энерговампирах не так уж и ошибочны?
– Ведьма, – Натка была готова расплакаться, – настоящая ведьма! Что мы ей сделали? Зарплата-то тут при чем?
– Ладно, Натаха, не реви, – ободряюще прогудел Малышев. – Никуда не денется твоя зарплата. Поорала, и хрен с ней. Завтра уже забудет.
– А как она смотрела! – поддержала подругу Кара. – Впору найти дерево и удавиться!
– Ну не удавились же? А больничку украсить – фигня, до Нового года времени...
– Допрыгались, суслики? – осведомился подошедший Воропаев. – Один крикнул, все поддержали. И не стыдно, Романов? Детский сад, младшая группа.
– Артемий Петрович, хоть вы не давите, – жалобно попросила Натка. – Мы все поняли и осознали.
– Отвернитесь, Логвинова, а то я сам расплачусь. Будете знать, как под крамоловскими окнами выплясывать. Скажите спасибо, что она морально подготовилась, по вдохновению вас бы закопали.
– Утешили, – вздохнула я. – Плакаты самим рисовать или магазинные сгодятся?