Петров пост и ведьмин мост, или Чудо русских богов

 » Петров пост и ведьмин мост, или Чудо русских богов  [ Завершено ]

ПЕТРОВ ПОСТ И ВЕДЬМИН МОСТ, ИЛИ ЧУДО РУССКИХ БОГОВ

Внимание! Истинно верующим
православным христианам читать
не рекомендуется, чтобы зря не
расстраиваться


Ромка снова посмотрел на часы.
- Ну и где она, твоя блаженная? – нахмурил он соболиные брови. – Смотри, электричка уйдет.
- Ром, ну не дергайся ты так, она сейчас подойдет, - я похлопала его по крепкой загорелой руке.
По правде сказать, я сама уже нервничала. У подруги не было привычки опаздывать, а, кроме того, я очень не люблю, когда Ромка сердится.
Мы с Ромкой не просто большие друзья, а друзья, так сказать, потомственные. Наши родители дружат еще с института, а, кроме того, мы живем на одной лестничной клетке и знаем друг друга с рождения. Точнее, с моего рождения. Ромка старше меня на пять лет, ему уже восемнадцать.
Как-то мне попался дамский романчик, где рассказывалось про какую-то еврейскую семью. Так вот, в этом самом романчике одна героиня спрашивала у другой:
- Ляля, а как ты со своим мужем познакомилась?
На что та ответила:
- А мы не знакомились. Просто я родилась, а он – уже был. Мы же двоюродные.
Вот так и мы с Ромкой – не знакомились, хотя и не двоюродные. Зато, когда я родилась, пятилетний Ромка вместе со своими родителями и моим папой забирал нас с мамой из роддома. У нас в альбоме есть фотография: в центре мой сияющий отец с розовым атласным конвертом в объятиях, рядом – столь же счастливая мама с букетом розовых и белых пионов, по бокам – улыбающиеся дядя Леша и тетя Оля, а впереди всех – светловолосый крепыш, очень серьезный и важный.
Потом Ромка катал мою коляску, поил меня молоком из бутылочки, а позднее читал мне книжки вслух – правда, все больше те, которые любил сам. Так что вместо «Теремка», «Репки» и «Курочки-рябы» я слушала «Приключения капитана Врунгеля», «Остров сокровищ», «Собаку Баскервилей» и «Кентервильское привидение».
- Рома, ты что ей читаешь? – возмущалась тетя Оля. – Она же ничего не понимает!
- Да ну, мам! – отмахивался Ромка. – Настюха – не даун, все она понимает!
И был, как оказалось, совершенно прав. Меня в итоге даже грамоте учить не пришлось. Мне еще не было четырех лет, когда выяснилось, что я уже умею читать. А было так: Ромка читал мне вслух «Хоббита». Он еще не успел дочитать страницу, когда я потянулась пальцами, чтобы ее перевернуть.
- Ты что? – удивился Ромка.
- Дайсе! – требовательно закричала я.
- Дальше? – не понял Ромка. – Мы же еще здесь не дочитали.
- Дайсе! – снова завопила я.
Наконец, он догадался, в чем дело.
- Ты что, Настюха, читать умеешь? Ну, ты даешь!
Так, благодаря ему, читать я научилась даже раньше, чем правильно говорить.
Потом он вел меня за руку в первый класс, помогал мне делать уроки и чинил замок на моем ранце. А потом закончил школу и теперь уже год как учился на геофаке. У меня не было чувства утраты: в стенах школы мы все равно мало общались, даже классы наши помещались на разных этажах. А дома все и так оставалось по-прежнему.
Сейчас мы собирались ехать к ним на дачу. Наши родители и еще одна семейная пара отправились туда накануне, а Ромку задержали в городе какие-то серьезные и, несомненно, важные дела. Что касается меня, то я решила взять с собой подругу, которая тоже смогла освободиться только сегодня. Решила, на свою голову!
- Может, хоть на лавочку пойдем? – предложил Ромка. – А то сумка у меня еще…
На плече у него и в самом деле висела довольно-таки увесистая сумка, набитая фруктами.
- Ты хоть застегни ее, чтобы Христя не видела, а не то обрадуется раньше времени!
Христя – это та самая моя подруга, которую мы ждали на платформе, и которая безбожно опаздывала. То есть, по метрике-то она, конечно, Кристина, а Христей или Христиной ее зовет мать – причем, не с рождения, а с недавних пор, когда впала в оголтелое православие, да еще и Кристинку в него вовлекла. Теперь она просит называть ее Христиной или хотя бы Христей, потому как благочестивая мама ей объяснила, что нет такого православного имени – Кристина, а есть только Христина. И это при том, что благочестивая мама в свое время сама дала ей это имя – в честь какой-то американской топ-модели. А впрочем, в ту пору она еще не была столь благочестива.
Других родственников, кроме матери, у Христинки нет; во всяком случае, мне о них ничего не известно. Когда-то, в незапамятные времена, был у нее отец, но он бесследно исчез в туманной дали задолго до того, как мы с ней познакомились, а знакомы мы с первого класса. И, конечно, тетю Веру, Христинкину маму, я знаю с тех же времен.
До недавнего времени это была, быть может, чуточку непутевая, но все же вполне нормальная женщина – обычная разведенка, считавшая крохи до зарплаты и отчаянно мечтавшая устроить свою личную жизнь. И, кстати говоря, лучше бы и дальше мечтала.
Время от времени возникали в ее непутевой жизни какие-то ухажеры, но Кристинку они не обижали, жить ей не мешали, а случалось, даже угощали конфетами и дарили игрушки. Она ведь очень хорошенькая, моя Кристинка. Настоящая Дюймовочка – светлые пушистые локоны, тонкое нежное личико и огромные доверчивые глаза. К тому же, девочка она тихая и очень воспитанная: никогда не забывает сказать «спасибо» и «пожалуйста», никогда не перебивает старших, без возражений выходит из комнаты по первому слову и ни за что не войдет обратно, пока ее не позовут. Так что маминых кавалеров она совсем не обременяла, а погладить такую прелесть по головке и угостить конфеткой – одно удовольствие. А всерьез заниматься ее воспитанием они и не собирались, поскольку в их планы изначально не входило надолго задерживаться в их с мамой жизни.
Все беды начались после того, как тетю Веру бросил очередной возлюбленный. Вернее, это для нас с Кристинкой он был «очередным», а тетя Вера не на шутку влюбилась, и расставание с ним стало для нее настоящей драмой. За считанные дни она так похудела и почернела, что знакомые даже перестали ее узнавать на улицах. И вот какая-то соседка посоветовала ей съездить в Покровский монастырь, что на Таганке, к мощам блаженной Матроны. Она, говорят, любое желание может исполнить: и любимого вернуть, и мужа блудного на истинный путь наставить, и денег подбросить. И вот бедная тетя Вера, окрыленная новой надеждой, помчалась в тот монастырь. Купила цветов (без цветов туда не ездят), наставила свечек, отстояла чуть ли не километровую очередь, чтобы приложиться к заветным мощам.
Домой вернулась умиленная и просветленная, но что-то уже тогда мне подсказывало, что проблемы еще только начинаются.
Любимый к ней, естественно, не вернулся, и денег в семье тоже не прибавилось. Напротив, с деньгами у них стало даже труднее, чем прежде: слишком много их теперь уходило на свечи и молебны. Но тетя Вера все равно была счастлива; теперь она говорила, что деньги – это прах и тлен, а главное – спасение души. Про любимого она теперь даже не вспоминала. То есть, может, и вспоминала, но вслух об этом не говорила, а говорила лишь о том, что есть у нее теперь иной жених, небесный, перед коим любой земной – ничто. Это ей в том монастыре батюшка объяснил. А еще он ей объяснил, что браки заключаются для деторождения, а у нее дитя уже есть, и теперь ее задача – воспитать это дитя в благочестии и страхе Божьем.
Чем тетя Вера немедленно и занялась. Теперь она каждое воскресенье таскалась в церковь и таскала туда Кристину (пардон, теперь уже Христину) – то к службе, то у исповеди, то для душеспасительной беседы с батюшкой. Очень скоро эти беседы принесли свои плоды – к нашему с Ромкой ужасу. Но что мы могли сделать?
В считанные дни наша прелестная Дюймовочка превратилась в перепуганную мышку-норушку. И прежде не очень-то бойкая, теперь она стала совсем безответной. Все норовила куда-то спрятаться, схорониться, а рот открывала лишь для того, чтобы шептать свои молитвы и тихим голосом читать нам проповеди.
Раньше, до того, как ее мамаша окончательно православнулась, Кристинка одевалась, как любая нормальная девчонка: джинсы, майки, топики, короткие юбочки. Теперь же она стала носить какие-то жуткие старушечьи платья длиной чуть ли не до щиколоток. Свои пушистые локоны она теперь аккуратно заплетала в две косички, а голову наглухо заматывала платком, который, похоже, снимала только в школе, благо там не разрешали сидеть на уроках в головных уборах. Кстати говоря, тетя Вера уже заговаривала о переводе Христинки в особую, православную школу, но что-то у нее пока не получалось: то ли места в той школе не было, то ли брали туда не всех.
Как-то я не выдержала: спросила у Христи, о чем она думает, когда надевает на себя такое безобразие.
- Посмотри, на кого ты похожа! У тебя фигурка – залюбуешься, а в этом твоем балахоне ее и не разглядишь!
- Отец Илья говорит: нельзя короткие юбки носить – грех. Ты же, говорит, не будешь посреди улицы юбку задирать – постыдишься. А совсем юбку на ту же длину обрезать – это ведь то же самое… И облегающее носить – грех, тело напоказ выставлять. Тело только муж видеть может…
- Ерунда какая-то! – воскликнула я.
- Греха ты, Настя, не боишься, о спасении души не думаешь, - укорила меня подружка. – Тебе кажется, все впереди, жизнь долгая, а ведь оглянуться не успеешь – а уже время перед Богом ответ держать.
- Да за что держать-то, Кристинка? – аж застонала я. – Ну чего такого мы с тобой нагрешить успели?
- А как же? – удивилась она. – Старших не слушались, сердились, обижались, книжки нескромные читали. (Это она про любовные романы вспомнила). В церковь не ходили, во грехах не каялись, в постные дни скоромное ели… Ты вот в джинсах сидишь, нашему полу не подобающих, а твой ангел-хранитель огорчается…
- Да ничего подобного! – перебила я. – Мой ангел умный, из-за такой фигни огорчаться не станет.
И тут же я пожалела о сказанном, поскольку бедная Христя от такого кощунства потеряла дар речи, и только из глаз ее медленно выкатились две огромные слезищи.
Дома у них теперь постоянно горели свечи и пахло воском; перед завтраком, обедом и ужином исправно читались молитвы. На обед и ужин у них теперь обычно бывала гречка без масла и постные супчики на воде. Но это бы еще ладно: деликатесами их стол и прежде не изобилировал. Тревожило меня другое: когда я однажды на перемене угостила подругу творожным сырком, она тяжело вздохнула и покачала головой:
- Как можно? Среда ведь сегодня, день постный. Сегодня Иуда Христа предал…
При этом я видела, с каким сожалением она смотрит на этот сырок, как хочет она его съесть, да вот нельзя… И не только одно сожаление было у нее во взгляде, но еще и вина, тоска, и, главное, какой-то необоримый страх, которого прежде и в помине не было.
Да и это еще пустяки. Вскоре выяснилось, что посты одними сырками не ограничиваются. В тот же день я спросила подружку, будет ли она читать книжку про Гарри Поттера. Что с ней было! Бедная Христя побелела, как тетрадный лист, и мелко-мелко закрестилась, приговаривая:
- Господи, помилуй, Господи, помилуй…
- Да что с тобой сегодня? – растерялась я.
- Это ведь бесовская книга, колдовская… - прошептала Христинка. – Батюшка ее проклял… А ты… еще и в постный день…
Тут и выяснилось, что в постные дни нельзя не только вкушать скоромное, но и читать художественные книги, смотреть телевизор, ходить в гости и вести суетные разговоры – только молиться, учить уроки, а читать лишь Евангелие, молитвослов и жития святых.
К тому же, бедным «Гарри Поттером» дело не ограничилось. Кроме него, под запретом оказались «Властелин колец», «Волшебник Земноморья», «Мастер и Маргарита» и даже… «Вечера на хуторе близ Диканьки». Когда бедная Христя узнала, что мы в сочельник всей семьей читали вслух «Ночь перед Рождеством», ей чуть плохо не сделалось.
- Как можно… в сочельник… читать т а к о е ?
- Что ты имеешь против Гоголя? – спросила я.
- Гоголь… он же православный был, верующий… И он потом так жалел, что он это написал… - выпалила Христинка.
- Ну и пусть жалел, - ответила я. – Зато мы не жалеем, что он это написал.
- Он тогда молодой еще был, глупый, - не сдавалась Христинка. – А потом воистину уверовал и покаялся…
- И ничего приличного больше не написал, - закончила я. – Второй том «Мертвых душ» - и то спалить пришлось.
В ответ Христинка лишь меленько закрестилась и забормотала: «Свят, свят, свят…»
Зато в их доме появились книги и брошюры иных, благочестивых авторов. Я как-то сунула в них нос – так просто, любопытно стало. «Таинство исповеди», «Семь смертных грехов», «Светоч любви», «О девах неразумных». Во всех этих опусах речь шла, в общем, об одном и том же: о смирении, покаянии, милосердии и целомудрии. А еще о том, что каждый человек перед Богом – грешен, что гордыня – величайший из грехов, что сердце должно быть полно любви к ближнему, независимо от того, хороший человек этот ближний или плохой. Одним словом, скука, тоска и полная неправда!
Между прочим, раскрыв брошюрку о неразумных девах, я поняла, откуда у Христинки взялись мысли о том, что носить короткие юбки столь же непристойно, как публично задирать подол. Из этой вот книжонки! Там даже картинка была: девушка в короткой юбке, девушка в длинной юбке, а между ними – девушка, эту самую длинную юбку приподнявшая, чуть-чуть обнажив колени. Понятное дело, либо Христинкин отец Илья этой книжонкой вместо конспектов пользовался, либо он сам все это и настрочил.
Я на всякий случай поглядела на обложку. Так и есть: автор – некий Илья Шумахин. Ну-ну!
А тут еще Ромка повадился ее дразнить: то расскажет при ней неприличный анекдот про монашек, то частушку заведет:

Оторвали, оторвали, оторвали у попа –
Не подумайте плохого – от жилетки рукава.

Христинку это, конечно, очень обижало, она крестилась и плакала, и я уже не раз просила Ромку этого не делать, но он никак не мог удержаться, поскольку его Христинкино благочестие раздражало еще сильнее, чем меня.
Сам он к этому времени успел вступить в клуб толкиенистов, а потом увлекся язычеством: сначала кельтским – через тот же клуб, а после и нашим, славянским.
От него я, в частности, узнала, что Хеллоуин – или, правильно, Самхейн – это не просто беганье по улицам в костюмах вампиров, мертвецов и привидений, с факелами из сушеных тыкв, в которых предварительно вырезаются страшные глаза и кривые щербатые рты. В это день, как утверждали древние жрецы-друиды, граница между мирами становится тонкой, и злые духи могут проникнуть в мир живых. Именно поэтому в ночь Самхейна жгут костры: злые духи боятся живого огня – и ставят на окна тыквы-обереги с зажженными внутри свечами. Это попы выдумали, будто Хеллоуин – сатанинский праздник, на котором якобы приносятся человеческие жертвы. Ничего подобного!
И о нашем, русском язычестве Ромка мне тоже много рассказывал: и о грозном Перуне, покровителе воинов и защитнике неправедно обиженных; и о косматом Велесе - вдохновителе поэтов, дарителе удачи торговым людям; и о заботливой Макоши, чье древнее имя Лайма у нас позабылось, но осталось в памяти литовцев и латышей. Также я узнала, что домовые – вовсе не злокозненные бесы, а добрые и благожелательные хранители дома.
Пока Христинка соблюдала посты и клала в церкви поклоны вместе с мамашей, я читала книги Прозорова, Истархова, Чудинова, Бориса Рыбакова, Юрия Петухова и узнавала все больше о древней забытой вере наших далеких предков. И чем больше узнавала, тем больше она мне нравилась, честное слово. А больше всего мне нравилось то, что мы, оказывается, не «рабы» вовсе, а внуки божьи. Знали бы вы, какое это счастье – чувствовать, что ты не раб, а внук, что у тебя за спиной – твои боги-предки, которые всегда помогут, наставят, не дадут в обиду всяким чужакам.

- Ну и где она, спрашивается? – продолжал сердиться Ромка. – Смотри, я ее ждать не буду, пусть сама, как хочет, добирается.
- Сумку застегни, - напомнила я.
Про сумку я не случайно вспомнила. Дело в том, что я сказала Христинке, что мы едем не дачу, чтобы помочь Ромкиной маме собрать смородину, а то ей одной не управиться. На самом деле же планировался классический уик-энд с баней и шашлыками, а Христинку мы решили взять с собой, чтобы она немного проветрилась и отдохнула от поповских проповедей. Смородина – только предлог.
Ромка же накупил фруктов, как на Маланьину свадьбу: тут тебе и груши, и персики, и черешня… какая там смородина! Вот я и беспокоилась, что наша Христя, увидев такое изобилие, заподозрит неладное и, чего доброго, вовсе никуда не поедет.
Но вот в конце перрона показалась наконец знакомая фигурка. Не узнать ее было невозможно: на всем вокзале не нашлось бы девчонки, столь нелепо одетой: голова наглухо замотана платком - причем, даже не шелковым, а хлопчатобумажным, белым в мелкий горошек, какие носят разве что совсем древние бабки. Мешковатое платье длиной до щиколоток с длиннющими рукавами, с воротом чуть ли не под горло. Хорошо, хоть платье не черное – какое-то линяло-сиреневое, но все равно безобразное.
- Явилась-таки! – сердито проворчал Ромка. – Ну и где тебя носило, скажи на милость?
-Я тут… по дороге в церковь зашла, - чуть слышно прошелестела Христинка. – Свечки поставила за здравие… За тебя, за маму, за папу…
- За папу-то с какой радости? – удивилась я. – Он же бросил тебя совсем маленькую, даже не вспомнил о тебе ни разу за все эти годы.
- Обиды прощать надо, - прошептала Христинка. – И молиться… за тех, кто обидел.
-Тьфу ты, мать твою! – не выдержал Ромка. – Ты еще за Толика убогого помолись, который лупит тебя чуть не каждый день! Я уж устал ему морду бить за это…
Толик – это один олигофрен из Христинкиного подъезда, угрюмый и злобный тип, невзлюбивший мою бедную подружку непонятно за что. А впрочем, как сказал один мудрец: «Если вы похожи на еду – вас съедят».
- Я и за него… тоже… свечку поставила…
На Ромку я уже боялась смотреть, чувствуя, что он того гляди начнет метать молнии, подобно громовержцу Перуну.
- Купальник взяла? – спросила я у Христинки – просто для того, чтобы уйти с этой опасной темы.
Купальник у нее тот еще – под стать платью. Допотопного покроя, ханжески закрытый, да притом еще такого отвратно-грязно-серого цвета, что и глядеть не хочется. Интересно, где еще шьют такое уродство?
Христя в ответ робко кивнула. Роман подхватил сумку, и мы все отправились занимать места в только что поданной электричке.
В вагоне нашлась свободная лавка, на которой мы все и разместились: Христя – у окошка, я – посредине, а Ромка – ближе к проходу, чтобы нам не пришлось вставать, если вдруг войдет какая-нибудь старушка. Сумку пристроили на багажную полку – от греха подальше. Мы с Ромкой тут же принялись гадать кроссворд, а Христя, конечно, достала молитвенник. Сидит, губами шевелит.
Ромка слегка поморщился, но, поскольку она ему особо не мешала, вскоре забыл о ней и занялся кроссвордом.
- Хищник из семейства кошачьих, пять букв, - прочитала я.
- А кто его знает, - пожал плечами Ромка. – Что угодно может быть: хоть манул, хоть ягуар. Что там еще?
- Сульфидный минерал, восемь букв, третья - «л».
- Пиши: колчедан, - уверенно заявил будущий геолог.
- Тогда у хищника последняя буква – «а». Ром, а ведь это кошка! Надо же, как просто!
- А ведь точно! – хмыкнул Ромка. – Хищник из семейства кошачьих, действительно…
- Да еще какой хищник! – воскликнула я. – Вот наша соседка тетя Надя – она вообще всю живность жалеет – подобрала на улице подбитого голубя и принесла домой, а у нее дома три кошки, прикинь! Чуть не сожрали бедного голубя!
- А какого… в общем, зачем она притащила раненого голубя в дом, где полно кошек? – справедливо осудил тетю Надю Роман. – Оказала птице услугу, ничего не скажешь!
- Но она же его в свой дом принесла! – вдруг вмешалась Христинка. – Все-таки лучше, чем не улице пропадать…
- Кристин, ну ты представь, - возразил Ромка. – Если ты, скажем, оказалась в уссурийской тайге, где один тигр на сто километров, или если тебя с этим тигром в одной комнате заперли – где выше вероятность, что он тебя съест?
- Все равно… нельзя осуждать. Господь наш сказал: «Не судите, да не судимы будете». А сейчас еще и пост… грех…
- Опять пост? – раздраженно хмыкнул Ромка. – Да ты, милая, из своих постов просто не вылезаешь, как рекламные тетки из критических дней!
Христинка обиженно замолчала и отвернулась к окну.
А ведь и в самом деле: сейчас ведь этот трижды неладный Петров пост, как же я про него забыла? А мы ведь шашлыков намариновали полную кастрюлю, я для них полдня лук резала. И дядя Гриша наверняка гитару привез… Нет, сама Христинка, может, конечно, шашлыки не есть; другое дело, что своими постными нравоучениями она непременно отравит людям вечер. Или же, что вернее, мою благочестивую подружку очень жестко поставят на место: дядя Леша и дядя Гриша за словом в карман не полезут, да и тетя Лиза от них не отстанет.
Но долго размышлять об этом мне не пришлось: в вагон вошли двое парней с гитарами и под негромкие переборы струг запели всеми любимую песню:

Besame, besame mucho,
Como si fuera tsta noche la ultima vez…

Хорошо пели ребята; весь вагон умолк, заслушавшись. Только вот наша Христинка почему-то опять задрожала и меленько закрестилась, приговаривая:
- Свят, свят, свят…
- Что с тобой опять? - спросила я шепотом.
- Ты только послушай, что они поют! – прошептала в ответ Христинка.
- Ну и что же они такого поют?
- Сказать даже страшно… Ты сама разве не слышишь? «Бесами, бесами мучим…» Да еще и в пост…
- Ты, Кристин, я гляжу, совсем умом тронулась! – не выдержал Ромка. – Всюду тебе бесы мерещатся.
Христинка вскочила, как ошпаренная, и бросилась было прочь по проходу к дверям вагона. Ромка едва успел сцапать ее за шиворот.
- Куда? – рявкнул он. – Сидеть, я сказал!
Она снова забилась к окошку, где, обиженно нахохлившись, продолжала шепотом бормотать свои молитвы. Хорошо, хоть больше голос не подавала.
Наконец, поезд затормозил на маленькой безлюдной станции. Мы подхватили наши вещи, сумку и один за другим выкатились на платформу.
- Кристин, иди чуть вперед, чтобы я тебя видел, - вполне миролюбиво попросил Ромка, словно ничего и не случилось. – А то еще отстанешь, заблудишься, где тебя потом искать?
Не зря он, кстати, беспокоился. Христя давно знает и Ромку, и его родителей, но вышло так, что к ним на дачу она сегодня поехала впервые. Прежде как-то не складывалось, а с тех пор, как тетя Вера обратилась к Богу, Христинка и вовсе нигде не бывала, кроме школы, церкви да ближайшего продуктового магазина.
Мы гуськом двинулись через поле, затем миновали перелесок и, наконец, выбрались к речке Бездонке. Речка эта с виду неширока и кажется вполне безобидной, но в действительности весьма коварна. Течение в ней быстрое, мощное, оглянуться не успеешь – снесет и в водоворот затянет.
В этом месте река делает крутой поворот, являя взору свой истинный нрав. Когда-то здесь был мост, но теперь он давно разрушен, уцелело лишь несколько свай, и вдоль них с бешеным ревом несется вода, вздуваясь и пенясь, словно колдовское зелье в каком-то адском котле.
- Вот он, Ведьмин мост, - сказал Ромка. – Уже недалеко, скоро на месте будем.
Вот, казалось бы, что он такого сказал? Однако бедная Христя вся побледнела и мелко-мелко затряслась, словно заячий хвост.
- Чей… мост? – еле выговорила она побелевшими губами. – Чей, ты сказал?
- Ведьмин, а что? – удивился Ромка.
- На этом месте святой Авраамий силой своей молитвы одолел злую ведьму, - с ходу сочинила я. – И с тех пор тут святая вода течет.
- А у моста от той молитвы крышу сорвало, - съязвил Ромка. – Вон, одни сваи остались!
- Ой, святая вода! – ахнула Христинка, не обратив внимания на Ромкины ехидные слова. – А можно мне…
- Нельзя! – оборвал Ромка, увидев, что она уже направилась в сторону разрушенного моста. – Некогда.
- Завтра сюда придем, тогда и наберешь своей святой воды, - заверила я Христинку.
Та нехотя двинулась следом за нами, испустив глубокий вздох сожаления.
На даче все уже были в сборе. Тетя Оля, Ромкина мама, встретила нас у калитки.
- Ну, наконец-то! – воскликнула она. – А то мы уже беспокоиться начали. Ну, а теперь – мыть руки и за стол! – распорядилась она. – Шашлык будет к вечеру, а сейчас – картошка и салат.
- Шашлык? – ахнула Христя.
Я сердито толкнула ее локтем в бок, чтобы молчала.
- А как же смородина? – вспомнила она.
- Успеешь, времени достаточно, - ответила тетя Оля. – Никуда она не денется, твоя смородина.
Между тем, тетя Оля проворно накрыла на стол; была подана рассыпчатая горячая картошка с чесноком и укропом, а также салат из помидоров и огурцов. Христя скромно положила себе пару картошин, взяла кусок черного хлеба.
- А салатик, Кристиночка? – спросила заботливая тетя Оля.
- Со сметаной же, - ответила Христинка.
- Ну и что?
- Так ведь пост…
Ромка испустил глубокий раздраженный вздох, но промолчал. В конце концов, не хочешь – не ешь. Твое дело. Сам он с удовольствием наворачивал и салат, и картошку, и черный хлеб, намазанный маслом, стараясь не смотреть, какими осуждающими глазами провожает Христя каждый съедаемый им кусок.
Но это были еще цветочки. Потом, как я и опасалась, все пошло еще хуже.
После обеда мы с ней вышли в сад. Там сидела на скамейке с книгой тетя Лиза, молодая жена дяди Гриши, еще одного папиного друга. Увидев, как демоностративно перекрестилась моя подружка, я сразу поняла: дело плохо.
- Здравствуйте, Лизавета Павловна, - чопорно поздоровалась Христя.
- И вам доброго здоровья, Кристина Витальевна, - чуть насмешливо откликнулась та.
А надо сказать, что тетя Лиза – особа весьма неординарная и на язык довольно острая. Дядя Гриша женился на ней не так давно, и в компанию наших друзей она вошла только этой весной, но мы с ней моментально нашли общий язык и даже, можно сказать, подружились.
Тетя Лиза – человек необычайно интересный; она знает все обо всем на свете: от причин гибели экспедиции Скотта к Южному полюсу до приемов вышивания объемной гладью. Ну от кого бы еще, скажите, я могла бы узнать, как звали четвертую жену Ивана Грозного, или что такое похутакава, и с чем ее едят?
Между прочим, она сама меня попросила называть ее просто Лизой, без всяких «теть». Однако, мои родители упорно стараются мне внушить, что я не должна этого делать. Мама как-то призналась, что она считает дурным тоном, когда взрослый человек начинает «заигрывать» с подростками. Сильно подозреваю, что она и наше общение с Ромкой тоже бы не поощряла, если бы не многолетняя родительская дружба. Но мы с Лизой все равно общаемся и довольно часто перезваниваемся – тайком от моих родителей.
А похутакаву, кстати, ни с чем не едят, она вообще несъедобная. Во всем мире она больше известна как железное дерево, а на ее родине, в Новой Зеландии, ее называют рождественским деревом. Перед самым Рождеством она сплошь покрывается алыми цветами, состоящими из одних тычинок. Вот так.
Однако, моя Христя невзлюбила Лизу с первого дня. Очень долго я не могла понять – почему. Ничего плохого Лиза ей как будто не сделала, ничем ее не обидела. Да и не только я – сама Лиза не могла взять в толк, почему при каждой встрече моя подружка начинает пугливо креститься, как будто увидела, по меньшей мере, незваного гостя из преисподней. А впрочем, она этим вопросом особо и не заморачивалась.
А дело, оказывается, в том, что Лиза – вторая жена дяди Гриши. Казалось бы, ну что в этом такого? Тем более, что с первой женой дядя Гриша развелся по обоюдному согласию и без каких-либо драм, а с Лизой познакомился уже после своего развода. Но Христинка, совершенно сбитая с толку отцом Ильей, твердо усвоила из его проповедей, что лишь первая жена дана Богом, и, какой бы она ни была, а жить с ней ты обязан до гробовой доски, пока смерть не разлучит. Так что она считала Лизу бессовестной разлучницей, занявшей чужое место, и вавилонской блудницей, живущей во грехе, а потому и смотрела на нее, как на врага Родины.
Как-то раз она даже решилась высказать Лизе все, что думает о ее недостойном и распутном поведении. Лиза сперва немного опешила, но быстро взяла себя в руки и тоже за словом в карман не полезла.
- Ты, девочка, на сей счет лучше маму свою воспитывай, - ответила она, давая понять собеседнице, что целиком и полностью в курсе ее семейных проблем и, в частности, маминого развода. – А я дурную жизнь не вела и ни с кем не разводилась.
Христинка расплакалась и убежала прочь. Я, чтобы сгладить неловкость, рассказала Лизе про тетю Веру, про отца Илью и религиозный психоз, в который они обе впали. Лиза сначала покрутила пальцем у виска, а потом глубоко задумалась и вздохнула:
- Бедная девочка! Трудно ей придется.
- А ей и так нелегко, - ответила я.
С тех пор между Лизой и Христей установился этакий вооруженный нейтралитет. Христина была с ней безупречно вежлива, а Лиза вела себя как ни в чем не бывало, будто бы и не было между ними никаких размолвок. Однако, стоило им оказаться в одной комнате дольше, чем на три минуты, как воздух между ними накалялся до такой степени, что, казалось, вот-вот искры полетят.
Вот и сейчас Христинка вела себя безупречно, но в то же время с величайшим осуждением косилась на Лизины распущенные волосы, на ее чересчур открытый сарафан, а главное – на обложку книги, которую та читала. На глянцевой обложке этой книги была нарисована рыжеволосая красавица в бальном наряде, страстно обнимающая широкоплечего смуглого кавалера.
Лизу эти взгляды, конечно же, несколько раздражали. Какое-то время она еще крепилась, а потом решила пойти ва-банк. Оторвавшись от своей книжки, она вдруг посмотрела на меня, после чего звонко и – что греха таить! – вызывающе рассмеялась.
- Насть, ты только послушай, что тут пишут! «Ладонь Саймона властно сжала мою нежную грудь, в то время, как другая его рука опустилась на мое бедро. Не выпуская меня из объятий, он резко притянул к себе мою голову и впился в губы неистовым поцелуем».
- Свят-свят-свят! – испуганно закрестилась моя подружка.
- А теперь посчитай: сколько рук у этого Саймона? – продолжала Лиза. – Вот сама посчитай: одной рукой он властно сжимает чью-то нежную грудь, другую опускает на бедро, а третьей еще и притягивает к себе ее голову, чтобы впиться в губы неистовым поцелуем. Так сколько у него рук?
- Ну, мало ли, - пожала я плечами. – Может, он мутант. Многорукий такой Саймон – как Шива.
- Господи, помилуй, господи, помилуй, - с новой силой закрестилась бедная Христя.
- Ты что это там бормочешь? – ехидно поинтересовалась Лиза.
- Души вы свои губите, - в ужасе прошептала Христина. – Да еще и в пост…
- Лизок, ты что же замолчала? – вынырнула из гамака растрепанная голова дяди Гриши, Лизиного мужа. – Читай дальше, интересно же!
- «Его напряженное мужское естество уперлось мне в грудь…»
- Куда? – вытаращив глаза, воскликнул дядя Гриша.
- Хорошо, не в лоб, - прокомментировала Лизавета, после чего продолжила: - Мои глаза вспыхнули диким зеленым пламенем...»
- А это она, интересно, откуда знает? – поинтересовался дядя Гриша.
- Что она знает? – не поняла я.
- Как она может видеть, каким именно пламенем вспыхнули ее глаза: зеленым или синим? Может, вообще оранжевым?
- Ну, мало ли… - ответила Лиза. – Может, у нее глаза на стебельках, как у краба. Вот, представь, два стебелька вытянулись, изогнулись и друг на друга уставились.
- Свят-свят-свят, - снова зашептала Христинка и опрометью бросилась в дом.
- Что это с ней? – удивился дядя Гриша.
- Полагаю, ей не подошла наша компания, - усмехнулась Лиза. – Боюсь, мы для нее недостаточно благочестивы.
-Ее проблемы, - хмыкнул Григорий.

Продолжение следует.

  Содержание:

  Профиль автора

  Показать сообщения только автора темы (Anonymous)

  Подписаться на автора

  Открыть в онлайн-читалке

  Добавить тему в подборки

  Модераторы: yafor; Дата последней модерации: -

Мария привет и с новой темкой)
Принимай в читатели, начало потрясающее)
Легкого пера и послушного Музика)
___________________________________

Здравствуйте, Нина! Большое спасибо за внимание!

Странно звучит, когда взрослая женщина зачитывает тринадцатилетней девочке про мужскую руку на женской груди и про напряженное мужское естество. Понимаю, имело целью постебаться, но вот то, что девочка морщит лоб, подсчитывая количество рук, ни капельки не стесняясь услышанного... печально, что ли. Показатель это, да, раскрепощенности подростков. Не, ну, я уверена, что и моя дочь знает предостаточно о видах жезлов и о сексе в свои 14 лет, не впустую ведь в Инете торчит, но вот чтобы я зачитывала её подружкам цитаты из любовных романов с анатомическими подробностями, пусть и с целью поржать... всё ж дистанция она и есть дистанция, которая между взрослыми и детьми.
А в целом, начало хорошее, только религиозность Кристины показана уж чересчур.

Когда я училась в школе, у нас там была одна уборщица. Она, по собственному признанию, выросла в деревне, и при этом рассказывала нам сказки, какие чистые и невинные были девочки в ее время, к семнадцати годам даже не знали, откуда дети берутся, не то что нынешние. Никого обмануть ей, естественно, не удавалось. Это я к тому говорю, что современные девочки читают все эти любовные романы, и взрослые об этом прекрасно знают. Так что у героини нет причин "стесняться услышанного", ничего ужасного она в этом не видит.



Ну, конечно, чересчур. Есть в литературе такой прием, гротеск называется.

Понятно.
Второй момент. Там, где эта же самая Лиза, по ее мнению, остроумно и едко высмеивает 13-летнюю девочку:

Правильно сказано, но, опять же, весовая категория не та. Взрослая женщина тыкает девочке, недавнему ребенку, на неподобающее поведение её матери, хотя в том, что та пыталась устроить свою жизнь, и использовала для этого разные способы, нет ничего, чтобы уж совсем ах. И сказанное Лизой не делает её умнее и остроумнее, потому что, по сути, она воюет с ребенком, и преимущество на ее стороне. Хотя Кристина и действовала из лучших побуждений.

Ну, во-первых, Кристина сама полезла на рожон, Лиза ее не трогала. Лиза, по сути дела, только защищается. И она, по ее мнению, действует Кристине во благо: девочка должна усвоить, что живет она в суровом мире, и что не стоит вот так нарываться на ровном месте, можно и по носу получить. На месте Лизы вполне мог оказаться куда как более жесткий человек, и Кристине могло по-настоящему не поздоровиться. И потом: из каких таких лучших побуждений действовала Кристина? Что в этой ситуации можно улучшить или исправить? Дело уже сделано, человек развелся, Лиза вышла за него замуж. Причем, развелся он очень давно, и никто, кроме Кристины, никаких претензий к нему не имеет. Так в чем же "лучшие побуждения"?

Ясно. Вопросов больше нет

 » Продолжение

До смородины в тот день руки у нас так и не дошли. Вернее, это тетя Оля нам сказала:
- Да не волнуйтесь вы так, завтра утречком соберете, успеете. Что ей зря ночь стоять?
Одна беда: Христинке совершенно нечем было заняться. Читать в пост нельзя, телевизор смотреть – нельзя, песни под гитару петь – тоже нельзя. Душеспасительных книг на даче нет, икон тоже нет, и, как назло, на десять километров вокруг – ни единого верующего. Рукоделия она с собой никакого не взяла, да, по правде сказать, ни вышивать, ни вязать она никогда особо не любила. Нет, она охотно помогла тете Оле и моей маме мыть овощи и чистить картошку. Но вот картошка почищена – и что ей дальше делать? Только и остается: сидеть с похоронным видом на лавочке и смотреть, как в углу сада мужики раздувают мангал. К счастью, сидела она тихо и воспитывать никого не лезла. А быть может, после Лизиных любовных романов какие-то там шашлыки казались ей сущим пустяком.
- Тетя Вера хоть знает, что она здесь? – обеспокоенно спросила моя мама.
- Тетя Вера сама куда-то на богомолье уехала, до послезавтра не вернется, - ответила я. – Не знаю, почему она Кристинку с собой не взяла. А была бы дома – ни за что бы ее с нами не отпустила: пост ведь сейчас.
- А при чем тут пост? – поинтересовалась Лиза.
- Во время поста нельзя в гости ездить: грех, - объяснила я.
Мама лишь покачала головой. Она ничего не говорила, но ее тоже тревожили происходящие с Кристиной метаморфозы.
- Между прочим, нет никакого Петрова поста, и не было никогда, - вклинился в разговор Ромка. – Это наши попы его выдумали, чтобы купальские праздники накрыть. А у католиков его и сейчас нет.
- Кристине смотри не скажи, - предупредила я. – А то она опять начнет, что католики, мол, заблудшие души, и лишь наша православная вера – единственно правильная.
- Не наша, - возразил Ромка. – Чужая вера. Нам силой ее навязали, огнем и мечом. Сколько крови из-за этого пролилось…
- Умоляю, не продолжай, - остановил его дядя Леша. – Все мы это знаем, не такая уж тайна мадридского двора.
- Просто мне Кристинку жалко, и мать ее тоже, - объяснил Ромка. – Задурили им попы головы… Вроде бы на праведный путь ступили, а много ли им от этого радости? То, что они последние деньги на свечки тратят, а сами даже кашу без масла едят – ладно, в конце концов, не в деньгах счастье. Но вы на нее посмотрите: похожа она на счастливую? Вы в глаза ей давно смотрели? Много в них счастья видели? Один страх да тоска смертная. Она ведь жить боится, от каждой тени шарахается! На каждом шагу ей то бесы мерещатся, то геенна огненная…
- Тише, - снова остановил Ромку отец. – Мы с тобой все равно ничего не можем сделать. В конце концов, не мы Кристину воспитываем, не мы за нее отвечаем, и не наше дело судить, правильно мать ее воспитывает или неправильно.
Ромке ничего не оставалось, как замолчать, а я вдруг поняла, почему он так настойчиво задирался к бедной Христе со своими неприличными анекдотами про попов и монашек. Он, оказывается, хотел раскрыть ей глаза на поповское лицемерие, хотел, чтобы она взглянула на них другими глазами и поняла наконец, что не все, что они вбивают ей в голову, надо безоговорочно принимать на веру.
Вот ведь он какой, мой друг! Выходит, он хотел ей помочь, а мы думали – просто дразнится.

Тем временем, поспели шашлыки, и мы накрыли стол в саду. Христинка держалась тихо, помогала ставить тарелки и нравоучений никому не читала. За столом она, правда, просидела недолго и вскоре, извинившись, начала выбираться.
- Ты куда? – спросила моя мама.
- На кухню, за картошкой пригляжу, - кротко ответила та. – А то скоро ее сливать пора.
- Вот спасибо! – обрадовалась тетя Оля. – А то мне не хочется самой бегать…
Никто не обратил на это особого внимания: все были заняты поеданием шашлыков, которые и впрямь удались. Потом вдруг кто-то вспомнил, что забыли подать соль, и я отправилась за ней на кухню.
Там в задумчивости стояла Христина, глядя на разделочный столик и озадаченно хлопая ресницами.
- Что ты здесь ищешь? – спросила я.
- Ты мою бутылку со святой водой не видела?
- Нет. А где ты ее оставила?
- Здесь, на тумбочке.
Теперь уже я озадаченно заморгала. На разделочном столике стояли лишь бутылки с постным маслом, кетчупом, яблочным уксусом – и ничего похожего на воду.
- Наверное, кто-то выпил, - сказала я наконец. – День жаркий был, все пить хотели.
Сказать, что на ее лице отразилось безмерное горе – значит, ничего не сказать. Глядя на нее, можно было подумать, что от этой бутылочки со святой водой зависела по меньшей мере ее жизнь и спасение души.
- Да успокойся ты, - сказала я. – Вернешься домой, зайдешь в свою церковь и наберешь там своей воды.
- А сегодня, сегодня-то как мне быть? – прошептала она.
- А что – сегодня? – не поняла я.
- Согрешила ведь я… Пост ведь… а я…
- Ну, знаешь ли, - не выдержала я. – Боюсь, чтобы тебе все сегодняшние грехи смыть, одной бутылочки мало будет. Тебе для этого в святой воде искупаться надо!
Христинка на миг задумалась.
- Наверное, ты права, - произнесла она наконец.
Каюсь, но я не обратила внимания, какой странной решимостью вдруг озарилось ее лицо. Но за столом в это время как раз запели мою любимую песню, и я поспешила обратно, чтобы подтянуть:

Куда бежишь, тропинка милая?
Куда зовешь, куда ведешь?
Кого ждала, кого любила я –
Уж не догонишь, не вернешь.

Никто не заметил, когда Христинка исчезла. Не заметили бы и дольше, если бы тете Оле вдруг не понадобилось зачем-то отлучиться на кухню. Вернулась она, вконец озадаченная.
- Где Кристина?
- Только что на кухне была, - ответила я.
- На кухне ее нет. Картошка давно сварилась, а ее нет…
Мы все дружно бросились искать. Христинки не было ни в доме, ни в саду, ни в гамаке, ни на лавочке - нигде.
- Домой, что ли поехала? – предположил дядя Леша.
- Какое – домой, ближайшая электричка только завтра, - возразила тетя Оля. – Не на платформе же ей ночевать.
- С нее станется! – хмыкнул Ромка. – Она ведь у нас святая мученица!
Я наморщила лоб, стараясь что-то припомнить.
К чему-то вдруг вспомнилось, как она стояла перед разделочным столиком, ища свою пропавшую бутылочку со святой водой.
- А ведь точно! – вдруг озарило меня. – Она небось к Ведьмину мосту побежала, грехи смывать.
- Какие грехи? – не поняла тетя Оля.
- Свои… А заодно и наши, которых она здесь на себя нацепляла. Она ведь и песни слушала, и романы любовные, и шашлыки нюхала – оскоромилась, бедная… Вот и побежала к Ведьмину мосту – святой водой омываться.
- Постой, постой, - перебил дядя Леша. – А при чем тут Ведьмин мост? Когда это там святая вода текла?
- Да это я ей сегодня сказала, когда мы мимо шли, - повинилась я. – Она слова «ведьмин» испугалась. Вот я и наплела, что там святой Авраамий одолел злую ведьму, и теперь там святая вода течет. Глупо, конечно, но ничего умнее не придумалось…
- Да вы что! – спохватился вдруг Ромка. – Она же утонет! Там такие водовороты, что даже я еле выплыл, а она и плавать-то толком не умеет.
Я виновато повесила голову. Что правда, то правда: плавает Христинка и в самом деле немногим лучше чугунной наковальни.
- Да что вы стоите? – крикнул Ромка. – Бежим скорее: может, еще успеем!
Мы с ним, как самые молодые и резвые, помчались впереди; за нами бросились Григорий и Лиза; следом поспешали остальные.
Не помню, как мы пробежали эти полтора километра до речки. Помню только, что у меня немилосердно кололо в боку, а в голове билась отчаянная мысль, что все бесполезно, не успеем, уже поздно… Страшно было подумать, что, быть может, я никогда больше не увижу мою Христинку, а виной всему – наша черствость…
Но вот перед нами в сумерках замаячили темные сваи Ведьмина моста, донесся шум ревущей воды. На берегу валялась груда одежды: знакомое линяло-сиреневое платье и белый хлопчатобумажный платок в мелкий горошек. А чуть подальше, почти неразличимая на фоне ракитовых кустов, прямо на земле сидела Христинка в своем жутком купальнике. С ее мокрых волос ручьями бежала вода, худенькие острые плечи, покрытые гусиной кожей, казались синими до прозрачности, но глаза ее странно светились, а на лице застыла почти блаженная улыбка.
- Кристин, ты в своем уме? – с ходу накинулся на нее Ромка. – Разве можно здесь купаться?
- Господи, синяя вся! – всплеснула руками догнавшая нас Лиза. – На, хоть закутайся, ты же заболеешь! – с этими словами она сдернула с плеч вязанную крючком шаль, которую накинула от вечерней прохлады.
- Это ничего, - благоговейно прошептала Христинка. – Главное – конца света не будет.
- Ну, конечно, не будет! – воскликнул Ромка. – А я тебе о чем все время твержу?
- Отец Илья говорит: чаша терпения Господнего вот-вот переполнится, и тогда миру конец придет…
- А отец Илья, он что – не человек? – спросила Лиза. – Ошибиться не может?
- Или если я скажу про твоего отца Илью, что он – форменный козел? – окончательно потерял терпение Ромка. – У него что от этого – рога вырастут?
Когда подтянулись наши родители, их взорам предстала совершенно ошеломляющая картина: Христинка рыдала в объятиях Лизы, а та растерянно гладила ее по голове, приговаривая:
- Тише, тише… Все хорошо… Успокойся…
- Вы… Вы не понимаете… - еле выговорила сквозь слезы моя подружка. – Я же видела ее, эту чашу… Она мне во сне снилась – золотая, как сердце Господне, а внутри, у самых краев, черный яд плещется, и этот яд – грехи наши… А грехов в мире все больше, вот-вот через край польются… Вот я и хотела, чтобы их хоть поменьше было, чтобы чаша помедленнее наполнялась…
- Так ты что же, выходит, мир спасала? Вот это да! – восхитился дядя Леша.
- Кристин, да не надо его спасать, все с ним в порядке, - мягко произнесла Лиза.
- Я и сама теперь знаю, что в порядке… - всхлипнула Христинка. – Они мне сказали…
- Кто – они?
- Боги наши: Перун и Велес.
- Ничего не понимаю! – вконец растерялся дядя Леша.
Дома Христинку уложили в кровать, закутали тремя одеялами и дали ей горячего молока с медом, после чего она заснула спокойным сном.
А мы все собрались на кухне.
- Бедная девочка, как же ей, наверное, было страшно! – вздохнула Лиза.
- Ну, задам я теперь этой Вере-холере! – никак не могла успокоиться тетя Оля. – Подумать только, до чего ребенка довели!
- А как она в тебя вцепилась! – повторял дядя Гриша. – Оторвать не могли!
- Сама удивляюсь, - призналась Лиза. – Она же меня терпеть не может.
- Ты знаешь, - вступила я. – Мне кажется, ты ей на самом деле очень нравишься. Просто она боялась с тобой общаться…
- Ну да, чтобы не оскоромиться, - фыркнула Лиза. – Потому что я грешница, блудница и разлучница.
- Разлучница? – удивился Гриша. – Первый раз слышу! Лизавета, а ну признавайся: кого ты с кем разлучила?
- Тебя с твоей первой женой, - ответила Лиза.
- Но мы же с ней развелись, когда ты еще в школу ходила, - еще больше удивился Григорий. – Я тебя еще и не знал тогда. Так в чем же дело?
- Видимо, в том, что я бессовестно вышла за тебя замуж, вместо того, чтобы направить тебя на путь истинный и вернуть в семью.
- Так ведь некуда возвращать. У Татьяны давно уже другая семья и новый муж.
Лиза в ответ лишь пожала плечами.
- Ну, я еще мог бы понять, если бы она невзлюбила меня, - не унимался Григорий. – В конце концов, это я развелся с женой. Но при чем же тут Лиза?
- Я думаю, тут дело в том, что ты уже взрослый, - снова вступила я. – Кристинке с детства внушали, что старших надо уважать, слушаться и ни в коем случае не критиковать. А Лиза – молодая, не намного старше нас, поэтому Лизу ей осудить легче, чем тебя.
Лиза улыбнулась, а дядя Гриша обиженно хмыкнул. К слову сказать, ему тридцать три года, а Лиза моложе его всего-то лет на десять.
- Ну, хорошо, - сдался наконец Григорий. – Про разлучницу я понял. Ну а блудница-то она почему? Вроде бы живем, как положено, в законном браке.
- Так вы же не венчались, - ответила я.
- Ну, знаете ли, - возмутилась тетя Оля. – Тогда получается, что и я – блудница. Мы с Алексеем тоже не венчались.
- И мы, - призналась моя мама.
- А мы с Настюхой во грехе рождены, - добавил Ромка. – Бедная Кристинка, в какой вертеп она попала!
- А вы знаете, мы ведь хотели обвенчаться, - вдруг признался Григорий. - Да только батюшка нам попался вроде того отца Ильи. Заглянул ко мне в паспорт, увидел штамп о разводе – и давай нас честить последними словами: такие, мол, мы и сякие, грешники и распутники, ради своей похоти Божьи законы попрали… Лизу до слез довел! Ну, мы плюнули и решили: ну его к лешему, это венчание! Хватит с нас и загса.
- Ты что, не понимаешь? – усмехнулся дядя Леша. – Это же он взятку вымогал. Дали бы ему на лапу – обвенчал бы, как миленький.
- Нет уж, спасибо! После той проповеди у нас всякая охота пропала с попами дело иметь.
- Вот так из-за поповской гордыни православная церковь лишилась сразу двух прихожан, - закончил Ромка.
- Да ладно тебе – прихожан! – засмеялась тетя Оля. – Григорий уж не помню, когда в церкви и бывал, а Лиза и раньше от силы раз в год туда заглядывала.
- Ну а теперь и вовсе ноги моей там не будет! – заявила Лизавета.

Утром моя подружка проснулась здоровой, бодрой и совершенно преображенной. Она была на удивление спокойна, держалась со всеми весело и дружелюбно. Ни разу за все утро она не перекрестилась и не прошептала своего обычного «свят-свят-свят» или «Господи, помилуй». Про свой молитвенник она тоже забыла напрочь, зато с большим интересом полистала оставленный на столе Лизин любовный роман.
За завтраком она с аппетитом уминала все, что ей подкладывали на тарелку: и яичницу, и творог со сметаной, и сдобную булку с маслом. Мы просто диву давались! А главное, куда-то исчез ее ставший привычным страх; глаза ее сияли, а на лице читалось такое облегчение, словно с души у нее свалился даже не камень, а целый горный хребет.
Одним словом, перед нами снова сидела прежняя Кристинка, какой она была до того, как они с матерью впали в оголтелое православие.
После завтрака мы дружно собирали смородину сразу в шесть рук: к нам охотно присоединилась Лиза. Оказалось, что они с Кристинкой могут совершенно нормально общаться; вооруженный нейтралитет и летящие искры, видимо, остались в прошлом.
Под конец Кристинка все же рассказала, что с ней произошло.
Оказалось, она действительно чуть не утонула. Прибежав вчера к Ведьмину мосту, она долго с ужасом глядела, как бурлит и клокочет вода вокруг свай, после чего все же собралась с духом и решилась-таки окунуться. Никому из нас, конечно, в голову не могло прийти, что ее понесет купаться в таком месте, а потому никто ее и не предупредил о мощных водоворотах и коварных ямах, таящихся у самого берега. В такую-то яму и угодила моя подружка. Когда ее нога, не найдя опоры, провалилась в пустоту, Кристинка от неожиданности потеряла равновесие и, беспомощно взмахнув руками, всем телом обрушилась в реку. Коварный водоворот тут же потянул ее на дно; легкие ее наполнились горькой водой, она беспомощно закашлялась, в глазах у нее потемнело.
«Помоги мне, о Боже», - подумала она в отчаянии.
То, что произошло дальше, невозможно назвать иначе, как чудом, ибо не поддается оно никакому сколько-нибудь логическому осмыслению.
Кристинка помнит, будто бы она лежала на дне реки, глядя вверх, и видела над собой не толщу мутной воды, а высокое светлое небо, в котором неожиданно возникли четко очерченные силуэты двух наклонившихся над ней мужчин. Просто непостижимо, как им удалось дотянуться, но подружка клянется, что именно так все и было: они взяли ее за обе руки и с легкостью вытянули из воды на вольный воздух. Она толком не поняла, как это произошло: просто очнулась она, уже сидя на берегу, а ее нежданные спасители сидели по бокам.
С виду это были обычные молодые мужчины, вроде дяди Гриши; но что-то в их облике неуловимо давало понять, что это никак не простые смертные: то ли несвойственная обычным людям благородная лаконичность движений, то ли непостижимая мудрость в глазах. Да и сами их лица, на первый взгляд, довольно обычные, а стоит чуть присмотреться – и невозможно отвести глаз, потому что не бывает у обычных людей таких лиц.
У того, что сидел слева, густая копна темно-рыжих волос спадала до самых черных, с изломом бровей, из-под которых смотрели насмешливые глаза цвета темной грозовой тучи; сейчас они смеялись, но не было сомнений, что в иные минуты способны эти глаза метать грозные молнии, наводя ужас на все живое. У того, что справа, длинные темные волосы были зачесаны назад и забраны в хвост, а в ясных серых глазах таились глубокая мудрость и сила знания.
А потом он вдруг снял с себя плащ и набросил его Кристинке на плечи. А она вдруг поняла, что откуда-то знает их имена: Перун и Велес.
- Почему вы меня спасли? – спросила она.
- Ты же звала на помощь, - ответил темноволосый. – Я услышал.
- И я услышал, - отозвался рыжий.
А Кристинка постеснялась сказать, что вовсе не их она звала в ту роковую минуту. Но какое это имело значение, если тот, на чью помощь она уповала, не посчитал нужным откликнуться на ее отчаянный зов?
Вместо этого она спросила совсем другое:
- Но как же так? Ведь вы же враги? – это ей вспомнились древние предания, которые она слышала от Ромки.
- Да ну, какие мы враги? – улыбнулся темноволосый.
- Помирились давно, - добавил рыжий Перун. – А вот скажи на милость: зачем ты в омут полезла?
- Да известно, зачем: грехи смывать, - ответил темноволосый Велес. – Нашлась тоже грешница великая!
- Как можно смеяться? – возмутилась Кристина. – Чаша терпения Его вот-вот переполнится…
- Ну и пускай к лешему переполняется, - пожал плечами Перун.
- Но как же… Ведь тогда конец света настанет…
- Не настанет, - убежденно заявил Велес. – Мы не позволим. Мало ли, кому что не нравится? Это еще не причина, чтобы мир в хаос ввергать.
- Пусть в своей Синайской пустыне концы света устраивает, - поддержал Перун. – А здесь не его вотчина. Явился, понимаешь ли, на чужую землю – свои порядки заводить!
- И геенны огненной не бойся, - мягко произнес Велес. – Мы хороших людей не сдаем.
- Вы считаете, я хорошая? – спросила Кристинка.
- А что с тобой не так? Чем ты так уж нагрешить-то успела? Маму разок не послушалась? Про Толика убогого плохо подумала, который тебя ногами бьет? Сырок творожный не в тот день съела? Ну так на, съешь еще, - Велес протянул ей творожный сырок в серебряной обертке.
- А Толику передай: еще раз к тебе полезет – я ему самолично ноги переломаю! – пообещал Перун.
Кристинка на миг задумалась, потом вдруг подняла свои ясные глаза и тихо спросила:
- Скажите, а как вам молиться?
- А зачем нам молиться? – Велес, казалось, был немного удивлен. – Ты просто позови – и мы откликнемся. А главное, живи спокойно и больше не бойся!
Она даже не заметила, как и когда боги исчезли; наверное, их ожидали другие важные дела. Просто в какой-то момент она обнаружила, что сидит на берегу совсем одна, в своем страшном и мокром купальнике, покрытая гусиной кожей, а с ее волос сбегает речная вода.
- В самом деле – чудеса! – растерянно произнес Ромка, едва она закончила свой рассказ. – Вот уж действительно: чудо русских богов!

Досказать осталось немного.
Ромкина мама действительно серьезно поговорила с тетей Верой и, пусть не до конца, но все же вправила ей мозги. Теперь у них дома по-прежнему стоят иконы и горят свечи, по-прежнему тетя Вера по воскресеньям ходит в церковь, но хоть Кристину больше с собой туда не таскает. По средам и пятницам у них по-прежнему постные супчики и каша без масла, но Кристинка больше не бормочет застольных молитв перед каждым обедом и ужином. И даже когда тетя Вера застала однажды Кристину за чтением пресловутого «Гарри Поттера», она лишь посмотрела на дочку с печальным осуждением, но ничего не сказала. Кристинка же, на одном дыхании прочитав все семь томов этого самого «Гарри Поттера», искренне удивилась:
- И что батюшке здесь не понравилось? Хорошая ведь книжка!
Кстати, душеспасительные книжонки о смертных грехах и неразумных девах мы с ней собственноручно выкинули в мусоропровод: чтобы кто-нибудь излишне внушаемый случайно не нашел и не впечатлился.
Вот с одеждой что делать – пока не знаем. Оказалось, что из прежних своих вещей Кристинка безнадежно выросла, а купить новые – где деньги взять? Так что приходится ей пока что носить все те же унылые мешковатые платья. Хорошо, хоть платок свой сняла и косички заплетать перестала. Купальник я, правда, отдала ей свой, благо он стал мне маловат.
Но все это, по большому счету, сущие пустяки. Самое главное – Кристинка перестала бояться. Перепуганная мышка-норушка осталась в прошлом; вместо нее вернулась прежняя милая спокойная девочка. Да и стоит ли бояться жизни, если за спиной у тебя стоят столь могучие и добрые боги, как Перун и Велес?
Отец Илья, к слову сказать, пытался опять заморочить ей голову: дескать, Бог един, а вовсе ей никакие не боги, а бесы явились. На что Кристина спокойно ответила:
- Я тонула – они меня спасли. Мне было страшно – они меня успокоили. А Ваш единый Бог даже пальцем не шевельнул. Так кто же, получается, в мир добро несет?
Батюшка сразу не нашел, что и ответить. Потом, правда, проворчал, что, возможно, лучше ей было бы утонуть, чем быть обязанной жизнью столь богомерзким сущностям. Спорить с ним дальше Кристинка не стала: и так все было понятно.
Кстати, злобный олигофрен Толик от Кристинки и впрямь отстал. Однажды столкнулся он с ней во дворе и хотел было, как всегда, ударить ногой в живот, но вдруг случайно заглянул ей в глаза – и в ужасе отшатнулся прочь. Потом его мать рассказывала, будто бы сынок ей жаловался, что стоит ему взглянуть на ту окаянную Кристину, как перед глазами встает здоровенный рыжий мужик и сурово грозит ему пальцем.
Страшно, да? А вот не обижай девочек!

Апрель 1916 г.