Непристойное предложение (ИЛР 18+)

ой об этом вообще страшно думать
_________________

Пойду уже писать нашему редактору, чувствую, вам срочно нужна продка)
_________________

Так, девочки, спешу сообщить, что у меня пока временно нет редактора, так что буду выкладывать тексты, как есть, а в процессе ищу себе нового редактора. Если вдруг кто захочет помочь, буду очень признательна!
_________________

Коньяк хорошо, а ногти вредно)))
Но уже не придется впадать в такое отчаяние. Вуа-ля) Новая глава.

Приятного всем прочтения)
_________________

 » Глава 3

Глава 3

Охваченная невыносимой болью и гневом, Эвелин едва сдерживалась от того, чтобы не заплакать. Подумать только, но поход на тот злосчастный бал, на который она вовсе не желала пойти, обернулся для нее настоящей катастрофой. Она даже не думала, что такие люди вообще могут существовать.
Люди, подобные Генри Рашфорду.
Который купил ее! Купил, как если бы купил пару перчаток. Унизил, прировняв ее к обычной вещи, у которой была цена… Купил, чтобы воспользоваться ею самым примитивным и самым мерзким образом, а потом выбросить на улицу, даже не подумав о том, какой колоссальный след это оставит в ее душе. В ее жизни. Кем он возомнил себя? Кем считал? Наглый, бесчувственный, самоуверенный выскочка! Готовый пойти на всё, лишь бы добиться своего. Не осознавая при этом, что разрушает чужие жизни, чужие судьбы.
Как так можно играть людьми? Как можно быть таким бессердечным циником?
У Эвелин тряслись руки, но она была бессильна предотвратить катастрофу. Предотвратить беду, которая стала преследовать ее с того самого бала. Она ведь просто хотела узнать, где Томас, чтобы сообщить ему, что она собирается домой. Поэтому и подошла к тому, кто видел его в последний раз. Она даже помыслить не могла, чем обернется для нее невинное решение.
Эвелин всегда следила за собой, на людях держалась уверенно, ее присутствие духа ничто не могло поколебать. Приученная горьким опытом, она знала, что это единственное, чем она могла защитить свое достоинство. Всё, что у нее осталось.
Но к несчастью поскользнулась. Впервые в жизни поскользнулась прямо в бальной зале. Но ее вовремя поймали, предотвратив скандальное приземление на пол. А потом она и вовсе позабыла о падении, вглядываясь в мерцающие серые глаза человека, который до предела прижал ее к себе…
Она не могла перестать смотреть на него. Пару минут назад, когда она увидела его на расстоянии, беседующего с Томасом, он не произвел на нее никакого впечатления, но теперь… стоя к нему так невероятно близко. Эвелин не могла дышать, будто бы лишившись этой способности. Она продолжала смотреть на него, ощущая, как тревожно бьется сердце. Как дрожат колени. Она не могла твердо стоять на ногах. Потому что в ответ он так же пристально смотрел на нее. Смотрел так, будто видел то, что не видели другие. Будто в ней было то, на что ему хотелось смотреть неотрывно. В нем было нечто такое, что удержало ее рядом с ним. Она буквально не могла оторваться от него, ошеломленная тем, что испытывала…
Она не должна была принять его приглашение на танец, с какой-то умопомрачительной безответственностью соглашаясь на немыслимое! Она не должна была заговаривать с мужчиной, которому не была представлена. Но в голове был какой-то туман. А рука, которая крепко держала ее руку… От нее исходило странное тепло, которое проникло в нее, вызывая сильнейший трепет. Эвелин в какой-то момент испугалась того, что он отпустит ее, и она лишится этого странного тепла…
«Я хочу, чтобы эту ночь вы провели со мной».
Как мог мужчина с таким бархатным, пугающе нежным блеском в глазах сделать подобное предложение? Как мог человек, обнимающий ее с особенной мягкостью, решиться на столь низкий поступок? Ошеломленная его словами, Эвелин в какой-то момент поняла, что разочарована. Впервые в жизни кто-то заставил ее ощутить нечто необычное, нечто давно позабытое, а потом выяснилось, что он ничуть не лучше других. И возненавидела себя за то, что позволила себе испытать, находясь в его руках…
Благополучно вернувшись домой, Эвелин вздохнула с облегчением и решила раз и навсегда вычеркнуть из памяти образ непостижимого мужчины, который посмел сделать ей такое скандальное предложение.
В высшей степени непристойное.
Человек с холодными, серо-стальными глазами, взгляд которых внушал ей настоящий ужас. Человек, который затем заявился к ней домой и с обескураживающей любезностью сообщил, что купил у ее мужа право провести с ней целый месяц!
Как можно так поступать? Как можно обращаться с людьми как с вещами? Как мог ее муж позволить, чтобы ее купили?!Эвелин приходила в бешенство, вспоминая его убийственный слова, брошенные с полным безразличием и цинизмом. Едва сдержав стон отчаяния, Эвелин зажмурила глаза, желая отгородиться от этого мира. Мир, который бросил ее на растерзание злым хищникам. Мир, в котором слово женщины не имело никакого значения. Где один мужчина мог продать женщину другому, даже не заботясь о моральных устоях и не боясь божьего гнева! Когда стали допустимы подобные вещи? Какое право имел хоть кто-то так основательно разрушать ее жизнь!
Ей следовало выгнать его из дома. Или позвать констебля. Позвать на помощь! Кто-нибудь защитил бы ее. Кто-нибудь смог бы помочь ей. Уберег бы от того, что уготовил для нее самый подлый из людей. Он купил ее и собирался воспользоваться купленным товаром. Он не делал секрета из того, что хотел. Эвелин ненавидела его, презирала всеми фибрами души…
Она не знала, как бороться с сокрушительным напором человека, который уже всё решил. Она сопротивлялась изо всех сил…Но не была готова к тому, что он сделал перед своим уходом. Мужчина с невероятно красивыми чертами лица, блестящими каштановыми волосами и серебристыми глазами, правая бровь которого была прочерчена небольшим шрамом в виде молнии, подошел к ней, склонил голову, а потом поцеловал. Совсем не то, чего она ожидала от него, потому что он производил впечатление надменного, всемогущего диктатора, который добивался всего только жестокостью и силой.
Но то, как он коснулся ее… В его прикосновении было столько тепла, бережливости и осторожности. Столько нежности, что Эвелин оледенела от ужаса. Ужаса того, что совершенно не понимала, как в таком человеке могли ужиться жестокость и нежность! Ужас от того, что никто до него никогда…
Она должна была позвать на помощь, оттолкнуть его, сделать всё возможное, чтобы предотвратить это, но не стоять на месте и подчиниться воле того, кто собрался разрушить ее жизнь!
Когда же он ушел, заявив, что приедет за ней на следующий день, Эвелин направилась в гостиную в поисках своего мужа. Которого не оказалось там. Она нашла его в оранжерее. Томас стоял у небольшого стола и осторожно поглаживал полосатые лепестки кротона.
- Как ты мог? – выдохнула она с болью в сердце, глядя на человека, который продолжал насмехаться над ее душой. – Как ты мог сделать такое? Тебе мало…
Томас резко обернулся к ней. Лицо его было непроницаемым. Глаза опасно сузились. Он выглядел рассерженным, что не предвещало ей ничего хорошего. И это после того, как сам продал ее?
- Дело сделано, – равнодушно пожал он плечами и снова повернулся к своим листьям.
Эвелин похолодела от его безразличного тона.
- Почему ты это сделал?
- Он попросил меня об этом.
- Тебя попросили, и ты тут же продал жену? Ты хоть понимаешь, что надела?!
Томас снова обернулся к ней.
- Хватит кричать! – процедил он, отпустив лепестки. – Не драматизируй ситуацию.
Эвелин чуть не хватил удар.
- Я драматизирую? – Она подумала, что у нее сейчас от боли и возмущения остановится сердце. – Я драматизирую тогда, когда меня продают, как собаку на улице?!
Он опустил голову.
- Ты была не на улице.
Эвелин сжала руку в кулак, готовая на самом деле ударить его.
- Ты считаешь, что поступил правильно, продав жену?
- Мне предложили за это неплохие деньги.
Сделав глубокий вдох, чтобы не сойти с ума, она медленно проговорила:
- Но у тебя ведь есть деньги. И не малые.
Какое-то время он молча смотрел на лепесток с жёлтыми прожилками.
- Я – твой муж. Будет так, как решу я.
Ей казалось невероятным то, что Томас с таким жестоким безразличием говорит об этом. Это была черта, которую ему не следовало переступать. Чувствуя сильнейшее головокружение, она медленно подошла к нему.
- Что ты скажешь своей матери? Что ты скажешь нашим знакомым о том, где я?
Томас продолжал смотреть на лепестки кротона, когда ответил:
- Я скажу, что ты уехала в Шотландию навестить больную подругу.
Сердце Эвелин начинало холодеть в груди. Господи, он уже продумал даже это!
- А если меня кто… кто-нибудь заметит? Если кто-то узнает? – у нее дрожал голос. Ее стало колотить так сильно, что едва зуб попадался на зуб.
- Никто ничего не узнает.
Эвелин уговаривала себя сдержаться. Из последних сил сдержаться. Боже, ее мужу было абсолютно все равно, что с ней станется!
- А как же я? Как же то, что мне могут причинить боль? – надломленным голосом вымолвила она, пытаясь достучаться до него. – Почему ты поступаешь так со мной?
Томас поднял голову и посмотрел на нее. Спокойно. Без тени сожаления.
- Это всего лишь месяц, Эви. Что тебя стоит раздвинуть свои ноги перед кем-то другим?
Она ударила его. Впервые в жизни подняла руку на своего мужа и сделала то, что не делала даже в самые ужасные мгновения своего супружества. Она ударила его так резко, что горшок выпал из его руки и разбился.
- У тебя нет чести! – выдохнула она, чувствуя, как что-то неумолимо разрывается в груди. Как слезы отчаяния и безысходности набегают на глаза.
Томас вновь повернул к ней голову. По-прежнему спокойно смотрел на нее. Но глаза… Его холодные голубые глаза пылали настоящей яростью. Он всегда был так холодно сдержан, даже в своей ярости. Сделав глубокий вдох, он размахнулся и ударил ее с такой силы, что она отлетела в сторону, споткнулась и упала.
- Не смей никогда больше поднимать на меня руку, – процедил он, сжимая челюсть. – Это была и останется моей прерогативой, ясно?!
Ощущая жгучую боль в боку, резкую в лодыжке и глухую в спине, Эвелин кое-как повернулась и медленно встала, не желая, чтобы он смотрел на нее сверху внизу. Как бывало раньше. Она едва могла стоять на ногах, потрясенная тем, что происходило. У нее не было выбора. Не было даже возможности спасти последние крохи своей гордости. И чести. Ее предлагали на блюдце человеку, который собирался сделать с ней ужасные вещи. У нее леденела кровь, едва Эвелин представляла, как самым грязным образом будут ее использовать. Но даже это не волновало ее мужа. Как не волновало ничего до этого.
- Почему ты так сильно ненавидишь меня? – едва слышно молвила она, держась из последних сил. Все долгие, мучительные годы замужества, пытаясь понять своего замкнутого супруга, она так и не разгадала его странного отношения к себе.
Его голубые глаза потемнели еще больше. Она уже не понимала, от гнева, отвращения или другого чувства, но, кажется, он не был способен ни на что другое.
- Убирайся и начинай готовиться. Тебя будут ждать в полдень.
Эвелин ушла. Поднялась и заперлась в своей комнате, там, где могла еще быть собой. У нее пульсировала щека, из горла вырвался надрывный стон отчаяния. Она больше не могла. На самом деле уже не могла… У нее не было сил бороться со всем этим сразу. У нее никогда не было возможности отстоять то, что она хотела, что действительно было ей дорого.
У нее ничего не осталось. А последнее, что она могла бы еще сохранить в себе, предали забвению и сожгли на костре бессердечия и жестокости. Собирались растоптать ее человеческое достоинство. Сломить окончательно ее дух.
Она была беспомощна против того, что собиралось произойти с ней…
Ровно в полдень за ней приехала черная, лакированная дорогая карета. Невидящим взглядом она взобралась на сиденье, а слуга загрузил один единственный сундук ее пожитков. Только необходимое, самое простое и нужное. Ничего лишнего. Ни кружев, ни атласа, ни шелка. Разбитая и опустошенная, Эвелин пребывала в полном оцепенении, безразличная к тому, что с ней сделают. Что с ней будет. Прижавшись к дальнему углу кареты, она развязала ленты и сняла невзрачный капор, ожидая, когда же они тронутся в путь. Окинув последним взглядом знакомые места, она откинулась на мягкую спинку и закрыла глаза, отрезанная от мира. От морали и чести. От своей жизни. Без право на выбор.
Не сомкнув и глаз за всю ночь, Эвелин и дальше бы сидела неподвижно, если бы не увидела прогарцевавшую черную лошадь мимо кареты. На которой восседал Рашфорд. Ее покупатель.
Кровь отхлынула от лица. Эвелин выпрямилась, задрожав всем телом. У нее болела голова. Ей казалось, что виски вот-вот лопнут от постоянного в них стука. Но она не могла оторвать взгляд от человека, который с такой легкостью разрушил всю ее жизнь. Который ни на секунду не задумался над тем, что делает. Которому было в высшей степени наплевать на то, что с ней станется… Как можно было жить с таким черным сердцем в груди?
Они ехали уже больше часа, когда начался дождь. Сначала моросило, но потом изморось превратилась в настоящий ливень. Эвелин невидящим взглядом смотрела на размывающуюся дорогу, уверенная, что даже если бы начался настоящий потоп, и рядом оказался настоящий ковчег, она вряд ли приняла бы помощь. Ей уже ничего не хотелось. На нее навалилось оцепенение, которое держало ее на расстоянии от реальности. Отгородило ее от того кошмара и ужаса, которые ждали ее впереди.
Внезапно карета остановилась. Дверца распахнулась, и Рашфорд, оказавшись в проеме двери, быстро взобрался в карету, уселся напротив и хлопнул дверью. А потом они снова продолжили путь.
Эвелин застыла, перестав даже дышать. Медленно она отодвинулась в дальний угол кареты, мечтая оказаться как можно дальше от него. Потому что ощутила, как от страха леденеет всё внутри. Впервые с момента покупки они оказались по-настоящему наедине, и он имел полное право распорядиться ею, как только пожелает.
Боже, она могла сойти с ума еще до того, как они доберутся до назначенного места еще и потому, что даже не представляла, какую участь ей на самом деле уготовили!
Еще совсем недавно жизнь ее была более определенной, размеренной и понятной. Жизнь, в которой она обрела некое подобие покоя. Но теперь… Она даже не знала, где будет через десять минут.
Рашфорд стянул перчатки со своих длинных пальцев и положил рядом. Затем расстегнул две пуговицы темно-синего каррика и, стряхнув капельки воды с плеч, вытянул перед собой ноги в черных высоких сапогах. Он не носил шляпу, от чего волосы его стали влажными и волнистыми прядями падали ему на лоб, каким-то непостижимым образом смягчая суровость его облика.
Устроившись, он провел рукой по своим волосам и повернул к ней свою голову. У Эвелин почему-то замерло сердце от взгляда его серебристых глаз. И страх был не главной из причин.
Высокий, темноволосый, так хорошо сложенный. С невероятно красивыми чертами лица. Проницательными острыми глазами. Высеченным шрамом бровью. Напряженной челюстью. С первого взгляда он мог показаться сдержанным, уважаемым джентльменом, но Эвелин знала, что за этой внешностью скрывалось настоящее чудовище.
- Вам холодно? – раздался его голос. Такой спокойный. Немного даже мягкий, что еще больше напугало ее.
Эвелин выпрямилась на сиденье и отвернула свое лицо, не в состоянии долго смотреть на него. Не в силах унять дрожь в голосе. И во всем теле.
- Почему вы так решили?
- Вы дрожите.
Она прикладывала нечеловеческие усилия для того, чтобы он этого не заметил.
- Я не дрожу.
Он какое-то время молча смотрел на нее.
- Может, попросить затопить седельные печи?
Подумать только, ее покупатель беспокоился, замерзнет она на смерть или нет. Насмехательство над ее чувствами могло стать последней каплей.
- В этом нет необходимости, – почти с гневом произнесла она, сжав челюсти. Из последних сил сжимая руки так, чтобы успокоиться.
- Может тогда дать вам теплого…
- Хватит! – почти в ярости воскликнула она, повернувшись к нему. Боясь того, что нервы могут сдать, и тогда она расплачется перед своим палачом. – Хватит делать вид, будто ничего не происходит!
Застонав от отчаяния, она резко отвернулась от него. И не стала больше разговаривать с ним. Ей было тяжело находиться рядом с ним. Ей было неимоверно трудно смотреть на него. Спорить с ним. Что она могла сказать ему? Что он ожидал услышать от нее?
Следующий час они проехали в гробовой тишине. Были слышны лишь удары капелек дождя по лакированной крыше кареты. Стук копыт. И редкие громы, сопровождаемые неяркими вспышками молний. Странная тишина каким-то непостижимым образом успокоила Эвелин, но недостаточно, чтобы она ощутила себя в полной безопасности. Да и когда она ощущала это в последний раз? Когда была ребенком и засыпала, прижимаясь к дедушке? После смерти дедушки она осталась совершенно одна. В огромном мире, полном родных, сестер, братьев и близких она была еще больше одинока. Всегда одна. Даже когда у нее появился муж.
Особенно когда появился Томас.
- Скоро мы сделаем остановку, чтобы пообедать, – внезапно заговорил ее покупателя.
Эвелин напряглась от звука этого ненавистного голоса. От голоса, в котором вновь прозвучали мягкие нотки. Уже более заметно. Чего не должно было быть. Этот человек не должен был иметь представления о том, что такое мягкость.
- Приятного аппетита. Желаю вам подавиться первым же блюдом, – бросила она, даже не глядя на него.
Он мог бы разгневаться на нее, призвать к послушанию, ведь заплатил за нее целое состояние. Но Рашфорд снова удивил ее, спросив:
- Это значит, что вы не присоединитесь ко мне?
Он на самом деле полагал, что она решит пообедать вместе с ним?
- А вы можете быть понятливым. Если захотите.
Она не видела его, но краем глаза заметила, как он выпрямляется на своем месте. Заполняя собой все пространство широкими плечами. И длинными ногам. Эвелин съежилась в дальнем углу, боясь, что он может что-то сделать. С ней. Ей.
- Я не собираюсь морить вас голодом, – сказал он по-прежнему ровным голосом.
И снова в тихом баритоне прозвучали мягкие нотки. Которые пугали. Бесили. Сводили с ума, потому что он не должен быть вежлив с ней. Он ведь купил ее! Еще на балу его стальной взгляд после танца не сулил ей ничего хорошего. Вчера в кабинете он тоже был достаточно собранным и хладнокровным, когда объяснял ей, что она должна делать. Но сегодня…
Он действительно не имел права делать вид, будто ничего не происходит.
- Зато я могу это сделать.
- Я не позволю вам.
- И что же вы сделаете? Купите патент, дающий мне право кушать в любом заведении страны?
Она не видела его лица, но краем глаза заметила, как он покачал головой.
- Таких патентов не существует.
Эвелин разгневалась так сильно, что кровь прилила к щекам.
- Идите к дьяволу!
Он придвинулся к ней. Эвелин похолодела и приросла к сиденью, боясь того, что он может дотронуться до нее. Схватить ее. Наказать, как сделал бы самый нормальный мужчина. Как сделал бы Томас.
- Эвелин, пойдемте обедать.
Внезапно что-то ударило ей в голову. Сильнейший гнев, невозможность больше терпеть спокойствие и размеренность происходящего. Она резко повернулась к нему и почти в ярости процедила:
- Не смейте называть меня по имени! Я не давала вам такого права. И никогда не дам! Я…
И тут же замолчала, когда взгляд серых глаз остановился на ее щеке. На правой щеке, которую он до сих пор не видел. Глаза его потемнели и в них появился знакомый стальной блеск, которого она так опасалась. Эвелин подумала, что наконец разозлила его и что он непременно заставит ее пожалеть об этом, потому что он вдруг поднял руку и сжал ей подбородок. Она застыла, не смея даже дышать, когда ощутила на своей холодной коже прикосновение его теплых пальцев. Прикосновение, которое заставляло ее леденеть от ужаса. И чего-то еще.
Он медленно повернул к себе ее правую щеку, заметив даже под обильной пудрой красные отметины.
- Что это такое?
Его голос на этот раз прозвучал тихо, но Эвелин вдруг похолодела от этого еще больше. Его лицо было слишком близко от нее. Слишком хорошо она видела его длинные темные ресницы, мерцающие серебристые глаза. Тронутую загаром бронзовую кожу. Опасный шрам на брови, который с такого близкого расстояния показался ей по-настоящему жутковатым.
- Я… я упала, – произнесла она, наконец, опустив глаза.
Но он повернул ее лицо так, чтобы заглянуть ей в глаза. И заглянул. Смотрел на нее пристально. Долго. Так долго, что ей казалось, что от внезапно охватившего ее безумного волнения сердце сейчас выпрыгнет из груди. Почему он это делал? Смотрел на нее так, будто понял, что на самом деле произошло, будто понял, что она солгала. И будто бы это что-то значило для него. Ему ведь не должно быть дела до того, что с ее щекой… Совершенно посторонний, расчетливый, купивший ее холодный и жестокий мужчина, смотрел на нее так, что Эвелин вдруг захотелось заплакать. Будто бы могла найти у него утешение, какое не мог до него предложить ни один человек в мире. Абсолютно непостижимый порыв, если учесть тот факт, что ему должна быть безразлична ее судьба.
Он больше ничего не сказал. Лишь напряженная челюсть и внезапно забившийся на щеке желвак указали на мрачность его настроения. А потом он медленно отпустил ее и отвернулся. И слишком поспешно вышел из экипажа. Но не захлопнул дверцу, как ожидалось, а тихо прикрыл ее. Оставив изумленную Эвелин сидеть в карете.
Судорожно вздохнув, она отвернулась к окну и закрыла глаза, чувствуя себя полностью истощенной. Она сидела в тишине, зажмурившись так, будто готовилась бороться со всем миром. Сжав кулаки, Эвелин пыталась справиться со слезами и болью в сердце. И не заметила, как уснула, измотанная событиями, которые так внезапно обрушились на нее.
Когда она проснулась, на землю уже опустились сумерки. Она встрепенулась и выпрямилась, заметив напротив своего хмурого спутника, который смотрел на нее. Заглянув ему в глаза, Эвелин проснулась окончательно, вспомнив о том, где находится. И что с ней происходит. Что ее купили! Купил человек, который подумал укрыть ее теплым пледом. Ее укрыли во время сна! Поразительно, но она к тому же чувствовала тепло, исходившее из-под сидений. Неужели он всё же велел затопить сидельные печи? Разгневавшись, Эвелин выпрямилась и тут же сбросила с себя плед, не желая принимать от него ничего, гневаясь на себя за то, что заснула рядом со своим покупателем. И только хотела бросить плед в сторону, как увидела рядом на сиденье небольшую корзину. Корзину, наполненную едой. Ароматными румяными булочками, при виде которых у нее предательски заурчало в животе.
- Покушайте, – раздался его тихий голос.
Эвелин вздрогнула, начиная ненавидеть этот мягкий баритон. Который проходил острым лезвием по ее натянутым нервам. Она демонстративно отвернулась от корзины, от еды. От своего покупателя.
- Неужели вы всерьез полагаете, что я приму от вас пищу?
Он сидел совершенно расслабленно и производил впечатление человека, полностью владеющего ситуацией.
- Вам нужно поесть.
- Мне лучше знать, в чем я нуждаюсь.
- Вы не кушали с самого утра.
- Я не хочу кушать, – упрямо заявила Эвелин, скрестив руки на груди. – Вдруг еда отравлена?
И вновь его голос прозвучал спокойно.
- Я не собираюсь убивать вас.
- Я не верю вам.
Он вдруг устало вздохнул.
- Вы имеете на это право.
Почему он так сказал? Почему допускал мысль о том, что у нее могут быть свои суждения? Свои права? С каких пор, человек, покупающий другого человека, заботиться о переживаниях своего… товара? Может она не до конца проснулась? Эвелин медленно повернула к нему свою голову.
- Вы ведь понимаете, что я вас ненавижу?
Он поднял голову и посмотрел на нее. Устало, безмятежно. С каким-то пугающим смирением, чего Эвелин не ожидала увидеть. Что изумило ее до глубины души.
- Да.
Такой простой ответ, в котором заключалась такая мощная сила! Заключалось почти что признание своей вины! Но ведь это не могло быть правдой! Эвелин выпрямилась, пытаясь унять дрожь в груди. Пытаясь понять человека, который во время танца на балу смотрел на нее так, будто в ней было что-то особенное. Человек, который мог при этом пойти на сделку с дьяволом.
- Я буду ненавидеть вас до конца жизни. Потому что вас даже не мучает совесть за то, что вы разрушили мою жизнь и попрали все моральные устои. За то, что в ваших глазах я всего лишь вещь, которую вы смогли так легко купить.
- Эвелин… – вдруг тихо позвал он ее.
Легкий трепет прошелся по всему телу от того, как странно он произнес ее имя. Эвелин сжала руку в кулак, борясь с чувствами, которые накатывали на нее. Которых она не хотела, не понимала.
- Я ненавижу вас за то, что вы заставили сделать моего мужа. За то, что по вашей вине он показал мне ту часть самого себя, какую я не хотела бы видеть. Никогда… Вы толкнули его на поступок, за который я буду презирать его всю оставшуюся жизнь.
Он вздохнул. Очень тяжело. Так, будто бы ему было трудно дышать. Глаза его потемнели. И внезапно Эвелин поняла, что он действительно выглядит уставшим. Не таким самонадеянным, уверенным в себе и расчетливым, каким предстал перед ней на балу. И в кабинете Томаса.
- Я считаю, – вновь мягким голосом заговорил он, потирая рукой нахмуренный лоб, – что если у человека есть темная сторона, она должна проявить себя раньше, нежели позже.
Эвелин ненавидела его за эти слова, но он был прав!
Она отвернулась от него, закрыла глаза, и остаток пути провела в полном молчании.
_________________

Спасибки за главу! Уж очень надеюсь это не будет "Стогголмьский Синдром" ибо..
ну то что муж у нее олень это мы уже в курсе..причин по которой ГГ все так же настаивает на обладании "покупкой" мне так же не понятны до сих пор.. сам факт того что приходиться покупать чье то внимание..
Я б на месте Эвелин сбежала в монастырь.. (ну это я)
_________________

Чем же Эвелин так не угодила мужу? Богата? Знатна? Его вынудили жениться на ней? Почему он так унижает ее? И раньше, выходит, он ее тоже бил? Как же незавидна ее роль.
Автор! Накажите жестоко ее мужа!
Хотя, наверное, это трудно сделать - придумать адекватное наказание за такие поступки. Ведь такой человек не будет мучиться угрызениями совести, даже не поймет как ужасны его поступки. Но ведь как-то надо проучить гада!
Теперь о Генри. Вот же бизнесмен хренов! Купи-продай. Хорошо бы Эвелин ему смогла помочь понять всю низость его "сделки".
Непросто придется Эвелин. Волнуюсь за нее. Уже жду продолжения.
Автору- спасибо!

Марина, спасибо за главу!

Муж, конечно, полный урод моральный! Это однозначно! И похоже, что уже и раньше поднимал на жену руку. Ничтожный тип, не обремененный моральными принципами.
Генри поступил мерзко, купил себе красивую игрушку. Но, как мне кажется, есть там какое-то двойное дно.
Ужасно жаль Эвелин. Жду, что дальше будет!
___________________________________

Ну что ж, ваша реакция мне вполне понятна. Она - продолжение того, что было до этого.

Прости, не слышала о таком синдроме. Что это такое?

Не скоро, но всё же об этом конечно же я не смогу промолчать. Главы сами за себя расскажут.

Ну, монастыря там рядом нет , но зато есть многое другое)))

Это не мое наказание, не мне решать (образно говоря), что с ним будет. Жизнь покажет.


И это заметили.

Наверное, вопрос дня! Но ответ дня будет не скоро.

Сейчас главное не его наказание, а судьба Эвелин.


Оз как вы грозно про него-то, смотрю, он пока ни капельки не расположил вас к себе. Он молодец. Правильно пока идёт. Мой душка Генри


А вот она расположила вас к себе без лишних слов. Умничка моя!
Да, впереди самая важная глава!




Спасибо вам, мои дорогие! За то, что отписались, ибо как же мне важно ваше мнение. Вот благодаря вот таким высказываниям мне порой приходилось менять сюжет. За что я вам крайне признательна!
_________________

Начало заинтриговало! Буду читать с удовольствием!

Классный роман! С нетерпением жду продолжения!

а жаль...
_________________

Приветствую! Располагайтесь. Рада, что история понравилась. Всё самое интересное впереди!

Спасибо!

Вот не поверишь, но времени даже на это нет. В любом случае спасибо за помощь)
_________________

 » Глава 4

Глава 4

Генри всматривался в сгустившуюся темноту за окном, ощущая сильную головную боль. Он был в полном замешательстве и не представлял, что ему делать теперь.
Вернувшись после длительной остановки, он полагал, что Эвелин сменит гнев на милость и покушает, но с изумлением обнаружил, что она заснула. Он не думал, что Эвелин заснёт, находясь рядом с ним, ведь она держалась с ним с завидной осторожностью, стараясь не выпустить его из виду, будто бы боялась его. И при каждом удобно случае старалась выразить степень своего глубочайшего презрения к нему. Такие пикировки должны были бы позабавить его, но этого не произошло. От каждого ее слова в душе накапливалась еще большая горечь, заставляя его чувствовать себя так, будто он совершил преступление.
И все же она спала и при этом выглядела такой несчастной, бледной и такой хрупкой, что у него больно сжалось сердце. Он не должен был чувствовать боль, глядя на нее, но ее затравленный вид травил душу ему. Разгневавшись, он оставил в карете корзину, велел затопить седельные печи и проделал часть пути на Орионе. Набежавшие тучи вновь разразились дождем, и ему пришлось вернуться обратно в карету.
Эвелин по-прежнему спала, прижимаясь к дальнему углу кареты, будто бы боялась того, что ее могут тронуть. Немного расслабленная и невероятно уязвимая…
Почему она продолжает с таким рвением и упрямством играть в свою игру? Она выглядела по-настоящему напуганной, когда он появлялся радом. Она не захотела от него ничего, отшвырнув в сторону теплый плед, едва проснулась. Но всё же заснула рядом со своим покупателем. Это не должно было так сильно беспокоить его, но в этом было нечто такое, что не давало ему покоя.
Генри тяжело вздохнул и провел рукой по уставшему лицу. Странно, но он был измотан, хотя не сделал для этого абсолютно ничего. Взглянув мельком на сидящую, вернее сжавшуюся в углу кареты женщину, которая смотрела в окно, полностью отвернувшись от него, Генри ощутил неприятный укол в сердце. Снова.
Обычно женщины с большой охотой и воодушевлением шли с ним. Всегда. Никто никогда не возражал, а если и были разговоры, они быстро смолкали, когда он показывал им дорогую подвеску. Или изумрудный браслет. Благосклонность женщины можно было так легко купить. И он никогда не применял силу, если желание не было обоюдным. Это и сбивало с толку, потому что Эвелин сама подошла к нему и вызвала в нем определенные чувства. На ум не приходила ни одна, кто стала бы сопротивляться этому, чтобы что-то защитить. Что-то очень личное, то, что еще никто до этого не пытался защитить. Генри до самого последнего надеялся, что Эвелин сбросит наконец свою маску, и они вздохнут с облегчением, а он избавится от ее чар, которые продолжали властвовать над ним. На этот раз рядом не было никого, кому стоило бы показывать стойкость своего несгибаемого характера. И она доказала ему, если только это было ее стремлением, что невероятно талантливая актриса. Так что пора было со всем этим покончить…
Но она не сделала ничего подобного. И это обескураживало. Потому что в ее глазах таилась боль, которую невозможно было не заметить. Она была бледна так, что едва сидела на сиденье. И она так и не притронулась к еде. Генри надеялся, что хоть бы ароматный запах соблазнит ее, но она отказалась даже от этого. Генри начинал беспокоиться не на шутку, особенно потому, что она выглядела… На ней было темно-коричневое непримечательное платье из саржи, видневшееся из-под длинного черного спенсера, который довершал дорожный наряд, уродуя милый образ. Подумать только, но она надела почти что траурное платье. Которое еще больше бледнило ее. Великолепные черные волосы, от которых он был без ума, были жестко уложены на макушке так, что ни одна прядь не смогла бы выбиться, даже если бы подул сильнейший ветер.
Было такое ощущение, будто она заболела за одни сутки. Из цветущей и сияющей женщины превратилась в бледное, затравленное, с темными кругами под глазами создание, которое могло развалиться на части в любую секунду. Почему она не прекратит свою игру? Генри охватило такое отчаяние, что в какой-то момент он поверил в ее искренность. Черт побери, если она именно этого и добивалась, он верил ей! Поверил наконец, что ей действительно может быть больно, что она может быть до ужаса напугана. И если принять тот факт, что она на самом деле страдала от того, что он натворил, Генри должен был гореть в аду за то, к чему принудил эту женщину! В какой-то момент он действительно подумал, что совершил ужасную ошибку. Сделал то, за что его никто никогда не простит. Как не мог простить он сам поступок, перечеркнувший всю его жизнь. Поступок, который на самом деле мог разрушить чью-то жизнь. До основания.
От того ему было скверно на душе. Так нехорошо, что он не мог без боли смотреть на Эвелин. Но она ведь сама подошла к нему на балу и вызвала в нем желание. Чего она добивалась, если не этого? Он хотел переспать с ней. Зацеловать каждый дюйм этой бледной, такой нежной кожи, изучить каждый изгиб волнующего тела. Хотел доставить ей удовольствие, от которого у нее потемнеют глаза.
Но она дала четко понять, что ничего этого не позволит ему. И делала это с такой непреклонной решительностью, что он поверил и в это. Ему стало тяжело на душе от осознания одного очень важного факта: она действительно будет сопротивляться ему до самого конца и добровольно никогда не позволит, чтобы он коснулся ее. Почему? Почему не раствориться во временном наслаждении и не позабыть обо всем на свете? Почему не придать все забвению и не заполучить небольшую радость для себя? Жизнь была так отвратительна и так коротка, что стоило ухватиться за любую возможность заполучить что-то приятное для себя.
Он действительно был измотан стремлением понять эту женщину. И что самое удивительное, она собиралась хранить верность ничтожному мужу даже в ущерб себе. Рука непроизвольно сжалась в кулак, когда он снова взглянул на Эвелин, вспомнив красные отметины на ее щеке. Факт, который заставил его ощутить глухую ярость! Факт, который не ввязывался с образом заядлой интриганки…
- Мы скоро приедем, – сказал он, внезапно ставшим стальным, голосом.
Она вздрогнула, но даже не подумала обернуться, сидя к нему почти спиной.
- Куда вы меня везете? – тихо спросила она, глядя в окно, словно бы стараясь что-то разглядеть в ночной тьме.
Генри вздохнул.
- Название этого места вам ничего не скажет.
И снова она резко повернулась к нему. Глаза ее, восхитительные зеленые глаза, пылали неугасимым гневом и бесконечным презрением. Генри вдруг обрадовался тому, что в них вновь вспыхнула жизнь.
- Как вы можете? – голос ее дрожал от возмущения. – Неужели вы считаете, что я не имею право хоть бы знать, куда меня везут?
- Эвелин…
- Черт побери! – вдруг взорвалась она, сжав руку. – Я не давала вам разрешения называть себя по имени! И никогда не дам!
- Вы это уже говорили.
Кровь прилила к бледным щекам от едва сдерживаемой ярости. Генри понимал, что провоцирует ее, что она может ударить его. Внезапно перспектива получить пощечину показалась ему заманчивее ледяной сдержанности, которую ему приходилось лицезреть всё это время. Может хоть бы это собьет с нее маску?
Глаза ее сузились.
- По-вашему я не хочу знать, где меня будут казнить?
Генри заскрежетал зубами. Он мог бы сорваться. Если бы не увидел настоящую боль в ее глазах, от чего у него сдавило в груди. Черт бы всё побрал, но она была права! Она имела право знать, где будет находиться весь следующий месяц.
- Это Грин-чёрч, – проговорил он тихо, отвернувшись от нее.
Эвелин ахнула.
- Вы привезли меня в церковь?
Генри вновь посмотрел на нее.
- Нет, это… это мой дом.
- Но разве… для подобных дел не полагается иметь отдельное место?
Он сжал челюсти, затаив дыхание. Боже, как невероятно тяжело было достучаться до нее! Ему захотелось что-нибудь выпить. Что-то очень крепкое.
Карета, обогнув большой мраморный фонта, наконец, остановилась. Вздохнув с облегчением, Генри открыл дверь, вышел и повернулся, чтобы протянуть руку Эвелин. Но, разумеется, она не стала принимать его помощь, вместо этого открыла противоположную дверь и сама спустилась на землю. Непоколебимая решительность и неуступчивость графини могли бы восхитить Генри, если бы не неожиданно осознание того, что она вполне может сбежать, воровато поглядывая на дорогу.
Шагнув вперед по хрустящему гравию, Генри обогнул карету и тут же преградил Эвелин дорогу на случай, если она действительно вздумает сбежать. Она подняла голову и взглянула на него. Такая маленькая, такая худенькая, но почти несгибаемая. Ее макушка едва доходила до его подбородка. Внезапно Генри отметил, как удобно она могла бы уместиться в его объятиях и как бы хорошо он почувствовал при этом каждый изгиб ее стройного тела.
Она сузила глаза, окинула его леденяще презренным взглядом и отвернулась, заставив его ощутить себя полным ничтожеством. Черт бы ее побрал!
К ним вышли слуги. Одетый в темно-синюю ливрею, дворецкий подошел к ним, чтобы поприветствовать хозяина, но нахмурился, увидев, что он не один.
- Мистер Рашфорд, добро пожаловать домой. А это?..
- Это моя гостья, Филипс. – Его гостья заметно вздрогнула, а потом обняла себя за плечи и отвернулась от них. – Графиня Солсбери будет жить здесь весь следующий месяц.
Худенькие плечи снова вздрогнул. Глаза Филипса округлились.
- Графиня Солсбери? – изумленно прошептал он, получив от хозяина лишь скудные указания на то, что нужно приготовить к его приезду не только его комнаты, но и спальню напротив.
Генри начинал не на шутку злиться. На дворецкого, который имел наглость демонстрировать свое негодование в присутствии хозяина. На Эвелин, которая делала все возможное, чтобы он почувствовал себя еще большей скотиной.
- Да, Филипс! – грозно процедил он, шагнув вперед. – Ты что-то хотел сказать?
- Нет, сэр… Конечно, нет! Я только… – Филипс повернулся к графине. – Я только хотел сказать, что счастлив приветствовать миледи в Грин-чёрч.
Эвелин ничем не дала понять, что принимает его приветствия, стоя к обоим мужчинам спиной.
- Вы приготовили комнаты, которые я велел открыть?
- Конечно, сэр.
- Тогда, идемте в дом.
Генри терпеливо повернулся к Эвелин, ожидая, пока она соизволит подняться по широким ступеням, ведущим в большой светлый холл. Без слов, с опущенной головой она понуро вошла в дом и даже не огляделась. Генри быстро снял с себя каррик и передал дворецкому. В холле стояли все его слуги, которые внимательно наблюдали за ними. Посуровев, Генри вновь взглянул на Филипса.
- А что они здесь делают?
Филипс выпрямился.
- Хотели приветствовать вас, сэр. И вашу…
- В этом нет необходимости! Велите им убраться отсюда! – теряя терпение приказал он, повернувшись в сторону приоткрытых дверей гостиной. – Идемте, – бросил он Эвелин и направился туда.
Она последовала за ним и снова не подняла голову, оказавшись в просторной, красиво обставленной гостиной в золотисто-молочных тонах. Генри направился к буфету с намерением тут же налить себе самого крепкого бренди. Он добрался до графина, плеснул себе нужной порции, схватил стакан… А потом замер, услышав позади тихие шаги. Он не смог выпить бренди. У него было большое желание разбить чертовый стакан об стену. Потому что легкая интрижка собиралась превратиться в настоящий кошмар. В полный фарс.
Тяжело дыша, он повернулся и взглянул на Эвелин. Которая стояла посреди гостиной. При ярком свете свечей и пылающего камина. И теперь у него была возможность полностью разглядеть ее. И увидеть на ее бледном, искаженном болью лице громкий отпечаток того, что она не притворялась. Она выглядела так ужасно, что едва стояла на ногах. И при всем этом она старалась держаться с таким мужеством и достоинством, что Генри на секунду действительно ощутил себя скотиной.
Черт побери, почему эта женщина так сильно действовала на него?
- Вам приготовили восточные комнаты, – заговорил он на удивлении спокойным, даже мягким голосом, продолжая ощущать боль в груди, пока смотрел на нее. – Вам лучше подняться туда и отдохнуть.
У нее была сейчас возможность сбросить наконец свою маску, потому что должна была понимать, что если продолжит еще хоть бы секунду, он никогда не простит ее и сделает так, что весь следующий месяц она горько будет жалеть об этом. Но она снова ничего этого не сделала.
Стоявшая вокруг тишина давила на него с невероятной силой, заставляя почти задыхаться, но она продлилась недолго. Эвелин медленно подняла голову. И когда посмотрела прямо на Генри своими до безумия грустными бездонными глазами, у него чуть не остановилось сердце.
- Вы всерьез полагаете, что я буду отдыхать в этом месте?
Он не мог дышать, потрясенный страданиями, которые видел в ее глазах. Генри выпрямился, боясь уронить стакан, и сделал глубокий вдох, чтобы взять себя в руки.
- Вам действительно лучше отдохнуть.
- Небольшая передышка перед казнью не принесет пользы.
Генри сжал стакан.
- Вас никто не собирается казнить.
Она вдруг отвернула от него свое бледное лицо и горько молвила:
- Это уже сделали.
У него снова болезненно сжалось сердце. Так часто, как сегодня, его сердце еще никогда прежде не давало о себе знать. Черт бы побрал всё на свете! У него разболелась голова, причем так сильно, что ему показалось, что она вот-вот лопнет. Сделав еще один глубокий вдох, он попытался еще раз. Спокойно, мягко. Почти любезно.
- Вы устали с дороги, так что сегодня отдыхайте.
Она вздрогнула и в очередной раз с презрением посмотрела на него.
- Почему вы играете со мной?
Генри опешил от ее заявления о том, что это игра. Неужели, вот сейчас она могла признаться во всем? Господи, ничего как ее признания Генри так нетерпеливо не ждал в своей жизни.
- Игра? – с трудом проговорил он, до предела сжимая стакан. – Почему вы так говорите?
- Вам не нужно изображать из себя радушного хозяина, потому что мы оба знаем, что это не так.
И снова ее слова больно врезались ему в грудь, мешая дышать. Она так ни в чем и не призналась.
- Я ничего не изображаю, – проговорил он, вдруг подумав, что со стороны может показаться так, будто он пытается доказать ей, что ему можно верит.
Боже, во что еще могла обернуться эта игра?
- Вы ведь понимаете, что я сбегу отсюда?
Теперь он уже не сомневался в этом.
- Заявив сразу же о своих намерениях, вы рискуете проиграть, потому что это негативно отразиться на ваших дальнейших планах.
- Я не останусь ночевать в вашем доме, – совершенно спокойно заявила она так, будто это уже свершившийся факт.
- И подвергнете себя риску быть убитой посреди ночи?
- Смерть – лучшая участь в данный момент.
Из уст другой женщины это могло бы прозвучать драматично, с долей трагизма. Но не в случае с Эвелин. Которую он действительно должен был убедить во что бы то ни стало не покидать дом ночью.
- Здесь водятся волки. Предпочитаете быть растерзанной?
Она гордо вскинула подбородок.
- Последний волк, который водился в Британии, был обнаружен много лет назад в Шотландии и благополучно застрелен. Не пытайтесь ввести меня в заблуждение.
А она была, несомненно, умна. Очень умна. И невероятно наивна, если полагает, что он выпустит ее за дверь в такую глухую ночь. Да и любую другую тоже. Обернувшись, он быстро избавился от стакана, из которого так и не сделал ни одного глотка, и направился к ней.
- Пойдемте, я провожу вас.
К его удивлению она не стала возражать и покорно последовала за ним. Генри поднялся на второй этаж и свернул направо, где находились восточные комнаты. И его покои напротив. Он поселил ее рядом с собой, чтобы иметь к ней постоянный доступ, но теперь сомневался в том, что воспользуется этим шансом.
Он открыл двойные двери и отошел в сторону, пропуская ее вперед. Эвелин медленно вошла и остановилась недалеко, не поднимая головы. Словно бы даже так пыталась дать понять, что не собирается принимать от него ничего, не собирается разглядывать комнату, в которой ей предстояло жить.
Генри вдруг ощутил настоящее раздражение. И бесконечную усталость.
- Надеюсь, вам здесь будет удобно, – сказал он, обведя рукой всю большую гостиную и указав на приоткрытую дверь, которая вела в красивую спальню с огромной кроватью с балдахином. – Устраивайтесь. Вам нужно что-нибудь принести?
По сути, он выполнял роль дворецкого, но даже не замечал этого, боясь упустить из виду Эвелин. Ему казалось, что если оставит ее, он непременно потеряет ее. Эта мысль вновь заставила его похолодеть от страха. Неконтролируемого, но такого отчетливого страха, который невозможно было проигнорировать.
Плечи ее были опущены, но она медленно подняла голову и снова взглянула прямо на него. На этот раз с такой мольбой и грусть, что у него перехватило дыхание.
- Отправьте меня обратно.
Генри не мог дышать, при всем своем желании не мог сделать ни вдоха, ни выдоха, потрясенно глядя в глаза женщины, которая готова была заплакать. И внезапно ему захотелось помочь ей. Отпустить. Чтобы она не страдала. А она страдала, по-настоящему. Это действительно не было притворством. Впервые в жизни он видел женщину, которая могла умереть от боли перед перспективой разделить ложе с мужчиной. Мужчина, который мог бы боготворить ее в постели. И если единственным выходом было отправить ее домой…
Но внезапно лицо его застыло. Он посуровел, а взгляд стал стальным, когда он посмотрел на ее щеку. На правую щеку, на которой уже начинали бледнеть красные полоски. Следы от удара мужской руки! Ярость вдруг нахлынула на него так внезапно, что он мог бы запросто переломать чью-нибудь шею. Желательно ту самую, хозяин которого смог продать свою жену, а потом еще и ударить, когда та попыталась вразумить его…
И желание отпустить ее отпала сомой собой. Генри ни за что бы не отпустил ее. Ни за что бы не вернул Солсбери!
- Спокойной ночи! – сказал он и поспешно вышел.
Закрыв дверь, он привалился к ней и прикрыл веки. Боже, что он делает?! Что к черту творит? Что за бес в него вселился? Почему он с таким отчаянием добивался этой женщины? На свете было миллион женщин, с которыми он мог бы провести ночь. И, возможно, весь этот миллион с готовностью уступил бы ему. Было ведь столько доступных и сговорчивых особ. Почему он не нашел другую? Ведь прежде это не было проблемой.
Но беда была в том, что ни одна из тех женщин не смогла заставить его сердце ёкнуть. А Эвелин смогла, при этом не сделав ничего. И еще, она смотрела на него так, что ее взгляд причинял ему глухую боль.
С трудом открыв глаза, Генри медленно огляделся. В коридоре не было никого. Из комнаты, где он оставил Эвелин, не доносилось ни единого звука. Это стало беспокоить его так сильно, что он понял, что ни за что на свете не сможет оставить ее и уйти к себе. Она действительно могла сбежать. Она не скрывала этого. И Генри понял, что не позволит, чтобы она притворила свои планы в жизнь. Одна мысль о том, что она может исчезнуть из его жизни, в очередной раз вызвала в нем настоящую панику.
Заметив в углу большое кресло, Генри направился туда, расстегивая на ходу шейный платок. Он собирался караулить ее двери и убедиться в том, что она не сбежит и не подвергнет себя риску быть пойманной ночными грабителями. Обессилено рухнув в кресло, он сжал подлокотники, диву даваясь тому, что сумел пережить этот нескончаемый, долгий, такой невероятно тяжелый день. А возможно и не пережил, ведь всю ночь ему предстояло охранять двери, боясь того, что они могут открыться. Генри на самом деле боялся, что если она выйдет, ему придется вернуть ее обратно. И возможно силой. Он вдруг понял, что не хочет этого. Даже если она продолжит свое притворство.
Ночь предстояла ему действительно долгая. Генри думал о том, что следовало всё же взять с собой графин бренди, но потом отмел эту мысль. Ведь если он напьется, то как сумеет остановить Эвелин, если та решит сбежать? Он горько усмехнулся, потому что признал, наконец, что впервые в жизни цеплялся за женщину, а не наоборот. Впервые в жизни боится, что оставят его, а не наоборот. Как странно сложилась жизнь. Прежде он никогда не задерживался рядом с женщинами дольше двух часов, а сейчас собирался провести с одной единственной женщиной целый месяц. Может он заболел? Или стареет? Ведь тридцать два ему стукнуло три месяца назад… Не это ли признаки старения?
Выглянувшая из-за туч коварная луна, будто бы подмигивала ему, злорадствуя над его несчастьем. Генри вздохнул и снял с себя сюртук. Кресло было ужасно неудобное. Повернувшись в ней, он гадал, когда же умудрился купить эту безвкусную вещь? Нужно будет приказать Филипсу выбросить кресло при первых же лучах. Генри покачал головой, размышляя о том, что подумали бы его слуги, если бы увидели, как он караулит двери их новой гости. Слугам не полагалось делать каких бы то ни было выводов, но все же от их суждений никуда не деться. К утру все будут ненавидеть его, потому что причина по которой он привез сюда Эвелин, была более чем очевидна.
И словно бы насмехаясь над ним, судьба послала ему свидетеля. Им оказался такой же угрюмый как и при первой встречи Филипс. Увидев хозяина, сидящего в кресле у дверей графини, он застыл в немом изумлении. Генри попытался напустить на себя самый обычный вид и тихо спросил:
- Ты что-то забыл?
Филипс едва пришел в себя и откашлялся.
- Я… я гасил свечи, сэр. И полагал, что вы уже легли.
Генри нахмурился.
- Ты слишком часто думаешь, Филипс. Гаси свечи и иди спать.
Филипс развернулся, чтобы уйти, но остановился и снова взглянул на хозяина.
-А вы, сэр? Не будете ложиться? Вы… вам бы тоже следовало отдохнуть.
В голосе дворецкого была слышна явная забота, но Генри устало потер лоб и покачал головой.
- Иди уже. Я не нуждаюсь в отдыхе.
Дворецкий благополучно погасил свечи на настенных лампах и удалился, оставив невероятно уставшего Генри одного. Его окутала тишина и мрак. Была видна лишь полоска света от лунного сияния, которая пробивалась через окна. Генри сидел так неподвижно, не в состоянии думать ни о чем. И все время вспоминал зеленые, влажные глаза, наполненные болью. Самой настоящей, бесконечной болью. Боль, которую ощущал он сам…
Склонив голову к груди, он закрыл глаза, пытаясь дышать, пытаясь прогнать неприятные мысли, которые начинали сводить его с ума. И не заметил, как истощенный и уставший, заснул.
Он проснулся резко. Когда стало светать. Сердце стучало непривычно быстро, и Генри понял, что напуган. Взглянув на двойные двери, он тут же вскочил на ноги и помчался к ним, проклиная себя за то, что уснул в то время, как Эвелин может быть сейчас уже подъезжает к Лондону.
Распахнув двери, Генри ворвался в большую гостиную и устремил встревоженный взгляд на огромную кровать, которая виднелась через другие открытые двери. Кровать была не тронута. Абсолютно. Внезапно его сковал такой страх и такой холод, что он замер, не в состоянии сдвинуться с места.
Она ушла! Черт побери, выполнила свое обещание и сбежала. Будь все проклято! Ему нужно было быть более внимательным и не засыпать ни на секунду. Она, вероятно, именно этого и ждала. Проявила большую проворность и добилась своего! Черт бы побрал ее зеленые глаза и игру, которую она затеяла! Черт побрал и его стремление доказать себе, что она лгунья!
Черт побери, но он был по-настоящему в панике!
Сердце билось с таким отчаянием, что могло разорваться в груди. Генри пришел в себя и развернулся, чтобы уйти. На ее поиски, за ней. Догнать и вернуть любой ценой. Но взгляд прошелся по небольшому свертку в углу, выцепил что-то живое. И он снова замер.
Потому что она не ушла. Эвелин лежала на небольшой левосторонней козетке в дальнем углу просторной гостиной.
И спала.
Однако даже не этот невероятный факт потряс его. Она спала в своем темно-коричневом платье. И укрылась своим же длинным черным спенсером. Вновь доказав, что ей от него ничего не нужно. Даже одеяло на ночь.
Генри не мог дышать, ошеломленно глядя на эту картину. Ведь это не могло быть правдой. Она не могла остаться. И тем более заснуть в его доме по собственному желанию. Расчетливая женщина устроилась бы в роскошной кровати, накинув на плечи изысканный шёлк, и встретила бы его с торжествующей улыбкой, доказав ему, что он проиграл. А потом потребовала бы свою награду.
Немного придя в себя, Генри стал медленно приближаться к ней, чувствуя, как вновь болезненно сжимается сердце. Когда он остановился рядом с ней, у него сдавило в груди. Потому что впервые без помех, не сидя в трясущейся карете, смог спокойно разглядеть ее. Видеть то, как она спала. Какой ранимой, юной, невероятно красивой была во сне. Подложив руки под левую щеку, она свернулась калачиком, укрыла себя спенсером и уснула, открыв его взору покрасневшую от удара щеку. Явив ему всю свою беззащитность и хрупкость перед мужчинами, которые творили с ней всё, что хотели.
Он медленно опустился на колени, не спуская глаз с уже до боли знакомого лица. Внезапно к нему пришло полное, почти катастрофическое понимание того, что он натворил. Возможно ли, чтобы она не притворялась? Матерь Божья, может ли быть так, что Эвелин была искренна в каждом своем слове, в каждом своем жесте? Что во всех ее поступках не было ни капли фальши, даже в ее чарующей улыбке, когда она согласилась потанцевать с ним?
У Генри перехватило дыхание.
Господи, если это правда… если это могло быть правдой, тогда… Что он наделал?!Разрушил жизнь женщины, которая подарила ему самую искреннюю улыбку, которую он когда-либо видел. Он запугивал ее, угрожал, поцеловал против ее воли. Сделал всё возможное, чтобы она действительно презирала его. Эвелин же противостояла ему, как только могла, чтобы защитить себя. И в последней попытке сберечь остатки гордость, отказалась от его кровати и даже от подушки.
Такого поворота событий он никак не ожидал. Полностью веря в то, что она коварная интриганка, Генри лишил себя возможности здраво мыслить. Но даже стараясь придумать способ, чтобы разоблачить ее, он тем не менее не смог справиться с колоссальной властью, которую она имела над ним. И теперь, когда сомнения зародились в душе, эта власть стала еще более тревожащей. Опасной до такой степени, что невозможно было жить дальше, не избавившись от нее.
Это открытие заставило его ощутить тот ни с чем не сравнимый всепоглощающий ужас, который накрыл его, когда ему было всего семь лет. Ужас, который он пытался забыть, но который вновь вернулся в его жизнь!
«Господи, что мне теперь делать с ней?» – с трудом дыша, подумал он, резко вставая. Она не заслуживала этого. Как и не заслуживала иметь скотину мужа, решившего продать ее. Быстро укрыв ее одеялом и развернувшись, Генри поспешно вышел из ее комнату, бесшумно прикрыв дверь, дабы не разбудить ее, и обессилено привалился к двери, закрыв глаза.
Впервые в жизни он встретил женщину, которую совершенно не понимал. Женщина, которая была не похожа на других.
Женщина, которая, возможно, была столь бесхитростна в своих поступках, что напугала его до смерти своей честностью.
И впервые с тех пор, как встретил ее, он с ужасом подумал, во что на самом деле втянул себя. И ее.
_________________

Спасибо за главу! Пока что герой похож на клиента психиатрической клиники.. бредовые выводы.., гребет всех женщин под одну гребенку... вообщем не впечатлилась я им..
_________________