Однажды в Шато де Гесдьер

Венсан не успел ничего ответить графине, т.к. заметил что жена беспокойно зашевелилась. Она открыла глаза и не смогла спрятать в них слабость и боль, но даже в таком состоянии продолжала держаться стойко. Венсан мог поклясться, что в жизни не встречал столь отважного человека, как свою хрупкую Марию!




- Мария!Это безумие! - он подошел к кровати и сжал руку девушки максимально осторожно, - Ты ведь серьезно пострадала! Лучше ответь, как себя чувствуешь? Приди в себя немного! А потом мы уже подумаем о побеге. Разгоряченные мятежники заняты грабежами, вряд ли они сюда сунутся в ближайшее время. На наше спасение, у вас слишком большой и богатый замок!

- Венсан, пойми, лучше потом у меня будет болеть голова, чем мы все подвергнемся опасности из-за меня. Я этого себе никогда не прощу. Прошу вас, - Мария посмотрела на родных умоляющими глазами, - поспешим.

Мария закусила губу и осмотрелась. Мысли роились в голове, суматошно перемещаясь. Что взять из того, что могло пригодиться больше всего? Куда отправиться дальше? Не попадут ли они в очередную засаду или в руки революционеров? Она посмотрела на сосредоточенного Венсана, перевела взгляд на взволнованную мать, а потом обратно и спросила:

- Какие у нас есть варианты?

-Душа моя, ты все верно говоришь.


- Мария, нет у нас других вариантов. Чем быстрее мы покинем Шато, тем лучше. Нас ждет Париж. Там мы будем в относительной безопасности. Тем более мы не можем подвергать опасности Тьери. - Граф нежно погладил руку дочери. - Венсан, медлить нельзя. Давайте выбираться отсюда.

- Девочка моя... - Жанна склонилась над кроватью, осторожно обнимая дочь. Она казалась такой хрупкой сейчас и как будто стала старше всего за день, или же это отложившаяся на лице усталость сделала её такой. Но даже затаенная в глазах боль не смогла угасить решительности, столь свойственной Марии и столь важной для них теперь. Девушка была готова двигаться дальше, невзирая на свое состояние.

– Конечно, ты справишься, – сердце Жанны переполняла гордость за дочь. Ей самой было страшно, и тревога не позволяла расслабиться, но то мужество, с которым Мария вела себя, восхищало. – Иначе и быть не может. Мы все справимся, а потом будем вспоминать случившееся, как дурной сон.

В другое время Жанна порадовалась бы заботливости графа и его стремлению уберечь молодую жену от лишних потрясений. Но отмеренного им для спасения времени почти не осталось: она не разделяла уверенности Венсана в том, что мятежники настигнут их нескоро. Увиденного количества смертей оказалось достаточно, дабы понять: эти безумцы не остановятся ни перед чем, стремясь уничтожить тех, кого они считают врагами.
- Нет, Венсан, – позволила себе обратиться именно так к графу де Леграну. Он стал мужем ее дочери, а случившаяся беда сблизила их быстрее, чем родственные узы. – Мы не можем ждать и надеяться, что богатства поместья задержат восставших. У нас нет оружия, Мария ранена, и если они доберутся сюда, выбраться уже не удастся. Надо сделать всё, что в наших силах, чтобы уехать как можно скорее.
Поддержка Антуана сейчас была необходима, как никогда. Муж выглядел более спокойным, чем в замке. Ее по-прежнему терзал страх, и грозящая всем им опасность никуда не делась. Хотелось передышки, чтобы могла утихнуть боль после всего пережитого, хотелось ощутить такой привычный покой и зализать нанесенные судьбою раны, но где взять сил для всего этого, Жанна не знала. Она только что произнесла слова поддержки для дочери – и отчаянно желала и сама поверить в них. Потому так необходимым для нее оказалось сказанное Антуаном.

После его слов стало чуточку легче, будто чья-то прохладная рука коснулась сердца, успокаивая его учащенное биение. Она подумала о Париже, об их городском поместье, которое сейчас казалось спасительной гаванью для измученного штормом корабля. И будто воочию увидела приветливо просвечивающий сквозь густую зеленую листву белый дом, ощутила царящую там тишину, благодатью нисходящую на нее.
Эта картина добавила сил, и, обернувшись к мужу, Жанна кивнула, соглашаясь с его словами.

А потом обратилась к дочери.
– Отец прав, дорогая. Пусть Тьери проверит лошадей, готовы ли они к дальней дороге, а я пока поищу, во что нам можно переодеться. Мари, постарайся встать и собраться с силами. Нужно ехать прямо сейчас. Это наш единственный шанс добраться до Парижа живыми.

Бешеная гонка обратно в Париж прошла почти незаметно, пока я покачивала дочь на руках, рассказывая ей фантастические истории об острове Мона. Я обещала, что она обязательно увидит необычных попугаев. И разных рыб. А ещё медузу.
Я говорила и говорила, чувствуя, что ребенок постепенно успокаивается, но тем сильнее дрожать начинала сама. И прежде, чем своими трясущимися руками разбудила бы Хлою, я уложила её на противоположное сиденье, подоткнув подушками со всех сторон. Сама же уставилась на проносящийся за окном пейзаж. Луны не было, и только вдалеке мелькали точки огней городков и селений. Я надеялась, что это свет в окнах, а не зарево пожара, что сотворили одичавшие и потерявшие всякий моральный облик недочеловеки, которые оказались настолько ослеплены своей идеей свергнуть аристократов, что убивали без разбора всех, от мала до велика. Карета сделала поворот на дороге и въехала в кованые ворота, и только тогда я смогла выдохнуть.
Однако, как показали события в Шато де Гесдьер, озверевшую толпу не остановят ни гвардейцы, ни высокие заборы. В их глазах явственно читалась жажда. Крови. Наживы. Любыми путями растерзать и уничтожить то, что никогда не могло достаться им.
Теперь стало окончательно ясно, что пришла пора покинуть страну. И, слава Всевышнему, нам было куда поехать.
Экипаж качнулся и остановился, затем дверь отворилась, и появился мой супруг. Моя любовь и защитник. В окровавленной рубашке. Я не успела спросить, чья кровь, как оказалась в его объятиях, слушая встревоженный голос любимого.


- Уснула. И мне совсем не хочется ее будить. Она, - горло перехватило от одного только взгляда на нашу маленькую дочь в прожженном платье с испачканным сажей милым личиком, - столько натерпелась. И Мэри… - Крис не дал мне договорить, прижав свои губы к моим. Это было как дыхание свежего воздуха, который помог ощутить жизнь.


Любимый подхватил малышку с сиденья и понес в детскую. Я же старалась не отставать, поднимаясь по лестнице и входя в детскую следом за Кристофом с Хлоей на руках. Пока муж укладывал дочь в кровать, я отошла к столику у окна, намочила там мягкую ткань и вернулась к кроватке. Аккуратно вытерла щеки дочери, покрытые разводами сажи и пыли, стараясь не разбудить Хлою, потом расстегнула пуговицы на платье малышки и стащила с неё эту прожженную тряпку.
- Мама… мама… - захныкала дочка, так и не проснувшись до конца.
- Всё хорошо, моя маленькая, всё хорошо, - я накрыла её одеялом и прижалась губами к пропахшим гарью мягким волосам. - Мама любит тебя, малышка, и папа любит тебя, - ещё один поцелуй и выдох, когда дыхание дочери выровнялось.
“Такая маленькая и уже столько пережила всего за один вечер.”
От голоса мужа я вздрогнула, так глубоко ушла в свои мысли.


Я обернулась и шагнула в единственное место, которое дарило мне спокойствие. Объятия мужа, как нерушимый бастион, оставались рядом, и только в них я могла почувствовать безопасность.
- Мы чуть ее не потеряли, - эхом повторила я, утыкаясь ему в шею. Страх и полнейшая беспомощность смешались со злостью на ложу, которая позволила свершиться этой грязной революции, на корону и всех иже с ними за то, что допустили подобное. Здесь нас больше ничего не держит. И муж, словно прочитав мои мысли, ответил на них.


- Да, любимый, уедем в Англию, там ещё остались цивилизованные люди. Или на остров, но это очень далеко, к тому же, пока мы сможем отправиться, пройдет много времени, а потом станет опасно путешествовать через океан.
Снова поцелуй, на этот раз голодный, и оторвавшись от его губ:
- Пойду распоряжусь, чтоб слуги собирали вещи. Я хочу как можно скорее покинуть эту страну, - ещё один поцелуй, и мы вышли из детской комнаты. - Франция уже никогда не будет прежней.
Муж только кивнул, и мы разошлись в разные концы дома, чтобы распорядиться о сборах. Наши слуги всегда себя хорошо чувствовали и вряд ли заразились этим революционным недугом. Но, на всякий случай, надо взять самых проверенных с собой.
Через полчаса мы встретились уже в нашей спальне и, не говоря ни слова, улеглись в постель. Я смотрела в потолок и, судя по сжатым кулакам мужа, он тоже не спал.
- Как думаешь, мы сможем вернуться когда-нибудь домой?
Сильная ладонь накрыла мою руку и сжала пальцы.
- Париж не единственный наш дом, любимая, - я придвинулась ближе, и Крис обнял меня, укутывая своей силой и уверенностью со всех сторон.
- Знаю, но именно здесь родилась наша малышка, и для неё Франция точно является домом.
Кристоф согласился и сильнее прижал меня к себе, согревая и успокаивая своими объятиями. Я же продолжала размышлять о новой жизни вдали от привычного круга.
Лондон, конечно, не сильно отличался от Парижа, и знакомых у нас там было предостаточно, но расставаться с привычной жизнью тяжело. Мы не могли забрать всё с собой, а, значит, мебель, картины и прочее останется здесь. Конечно, можно найти управляющего, но где гарантии, что он не продаст с молотка нашу историю? Однако жизнь, а тем более жизнь ребенка, не стоила никаких нажитых богатств.
С этой мыслью я и уснула, прислушиваясь к ровному дыханию супруга.

Мы покинули дом, ещё только рассвет занимался, фиолетовыми красками освещая небо, с кучерами, лакеями и десятком слуг, включая личную горничную, камердинера и няню Хлои, которая, на своё счастье, осталась в Париже, когда мы уехали в Шато. Всего четыре экипажа, которые, словно конвой, выехали из кованых ворот и направились на север. В Кале.
Сидя рядом с Крисом, я смотрела в окно на исчезающий за холмами замок и понимала, что больше никогда его не увижу. Откуда пришла эта уверенность непонятно, но я всё время, пока шпили острых башен были видны, прощалась с домом, который принес мне слезы и боль. А так же самое великое счастье, какое только можно пожелать - рождение Хлои.
Один из кораблей компании Криса ждал нас уже в порту. Пока слуги грузили экипажи и багаж, я спустилась в каюту. Муж назвал корабль именем дочери. Как символично. Я только надеялась, что когда малышка подрастет и начнет задавать вопросы, она оценит всю иронию сегодняшнего дня.
Каюта дочери располагалась рядом с нашей, поэтому, как только я услышала шаги, тут же вышла и направилась к Хлое и нянюшке.
- Мама, мама! - малышка тут же кинулась в объятия. - Я не знала, где ты и папа, и мне снова было страшно.
Я почувствовала укол вины за это опрометчивое решение - ехать раздельно. Но в тот момент мне казалось, что с нянюшкой ей будет веселее, чем с молчащими и пребывающими в глубоких раздумьях родителями.
- Ну, милая, теперь мы рядом. Наша каюта вот здесь, - и указала на открытую дверь.
- Мама, а можно я теперь всегда буду спать с тобой?
- Конечно, моя радость, - хотя я знала, что это пока мы не ступим на твердую землю, и пока дочь не заведет себе друзей. Но сейчас её необходимо было успокоить, и пусть оставлять её на ночь никто не собирался, но уснет она со мной, а потом Кристоф отнесет её к себе.
После моих уверений ребенок немного повеселел, и Хлоя начала раскладывать игрушки по каюте.
- А завтра мы уже будем в нашем новом доме, где у тебя будут новые игрушки и целая куча друзей.
Я говорила и сама пыталась поверить своим словам. Дети намного легче принимают изменение обстановки, чем взрослые.
- Маме нужно переодеться, милая, ты поиграешь сейчас с Амелией?
Дочка кивнула, продолжая заниматься своим серьёзным делом, а именно - заплетать косы любимой кукле.
Я улыбнулась и вернулась к себе в каюту, позвала горничную и с её помощью освободилась от платья и корсета. Накинув легкий пеньюар, я подошла к небольшой тумбочке, на которой стоял тазик и кувшин с водой, налила немного воды и стала умываться, обтирая влажной фланелью шею и грудь.
_________________

Эпилог
- Полетт…
- Да, мадам.
- Мне нужно тебе что-то сказать, - Розали с трудом приподнялась на подушках. Тело, терзаемое болью, отказывалось слушаться. – Это важно.
Полетт подошла ближе, стараясь не смотреть на свою хозяйку. Лицо Розали опухло, под глазами залегли синяки.
- Полетт, как только я поправлюсь, ты сможешь уехать, куда пожелаешь…
- Вы увольняете меня, мадам? – испуганно воскликнула горничная.
- Тебе опасно оставаться со мной, - Розали пришлось повысить голос, - после всего, что случилось. Я заплачу за месяц вперед, чтобы ты могла найти себе работу.
- А вы, мадам?.. Что будет с вами?
Розали горько усмехнулась. У нее не было ответа на этот вопрос, но возврата к прежней жизни не могло быть. Многие из ее бывших клиентов закончили жизнь на гильотине, другие ожидали казни в тюрьме. Для новой власти она была всего лишь шлюхой аристократов, и ее вполне могла ожидать та же участь. Она уже испытала на себе гнев народа, когда беснующаяся толпа ворвалась в ее парижский дом и разграбила его. Ее насиловали всю ночь, до бесчувствия. Они смеялись ей в лицо, разрывая одежду и вонзаясь в ее плоть.
- Почему они сделали это с вами, мадам? – тихо спросила Полетт. – Если бы я в тот вечер была с вами, меня постигла бы та же участь…
Розали кивнула, не в силах произнести ни слова. Она тысячу раз задавала себе этот вопрос. Розали сама оказалась среди заговорщиков еще более полугода назад. Она подумала об Анри, и взгляд ее потеплел. Его редкие письма она хранила в потайном месте: слишком опасно оставлять их на виду.
- Ничего уже не исправишь, Полетт. Я не могу больше принимать клиентов, мне следует поискать себе другое занятие.
- Но вы не сможете прислуживать, мадам! У вас такие нежные руки!
- Ничего, - Розали сглотнула ком в горле, - главное - я жива. Принеси мне перо, бумагу и чернила.
Розали решила, что сейчас самое время написать Анри де Розье. С момента последнего письма прошло время и ей следовало ответить, чтобы Анри не волновался.
«Месье Анри, - рука дрогнула, образовав кляксу на бумаге, - ваши письма – источник моей радости. Прошу великодушно простить меня за то, что не ответила сразу. На то были свои причины, о которых предпочту умолчать».
Розали вновь макнула перо в чернильницу и принялась писать дальше: «Чем больше проходит времени с момента нашего прощания, тем дороже становятся воспоминания. Я намерена изменить свою жизнь, Анри, и если вы питаете ко мне хотя бы чуточку привязанности, я могла бы стать вашим личным секретарем. Однажды это почти получилось у меня, вы помните?»
Розали еще долго писала, стараясь преодолеть дрожь в руке. Она вдруг призналась себе в том, что Анри де Розье - тот самый человек, рядом с которым она могла бы провести остаток своей жизни. Умный, мужественный и смелый.
_________________

Антуан слушал жену и соглашался с каждым ее словом:
- Дети, сейчас не время медлить. Каждая минута на счету. Мы поедем не по центральной дороге. Будем держаться троп в лесу. Мария, ты их все знаешь. Все же охотимся мы достаточно часто. Надеюсь, это нам поможет избежать ненужных встреч. Сейчас я попрошу Тьери подготовить лошадей, а вы собирайтесь в дорогу.

Полин всегда любила власть, начиная с того момента, когда поняла, что оказалась пешкой в мужской игре. Любимый оказался вовсе не любимым, забрав самое дорогое и оставив, продолжая развлекаться с такими же глупыми дурочками, как сама она когда-то. Граф де ля Флёр не позволил даже дождаться, так поспешно выдал замуж за де ла Мотта, чтобы избежать позора. Знал бы отец, что спустя неделю не останется ничего, что опозорило бы честь семьи, может, и не торопился со свадьбой. Вот только Полин уже лишилась нормальной жизни, будучи замужем за извращенцем-садомитом. Радовало только то, что муж никогда не прикасался к ней и не требовал исполнения супружеского долга. Некоторые аристократы в свете знали о специфических пристрастиях графа, но никто не рискнул бы сказать в лицо графине об этом. И совсем единицы были в курсе, что графиня осведомлена об интрижках супруга на стороне с самого начала и её это вполне устраивало.
Очень долго Полин решалась завести любовника, не подпуская к себе мужчин. Но когда увидела его под руку с совсем молоденькой дочкой барона де Тервиля, в ту же ночь из мелочной мести отдалась долго ухаживающему за ней герцогу Бофору. За ним последовал маркиз де Монсо, но и он не задержался. Полин словно испытывала жажду, которую не мог утолить ни один из мужчин. Даже не смотря на то, что они были неплохими любовниками, связь быстро наскучивала графине, и она, словно стрекоза, летом перелетала на новый цветок.
И только теперь она поняла причину своих метаний. Всех своих любовников графиня подсознательно сравнивала с ним. Похожие внешне, похожие титулами, богатствами, но они так и не смогли вытеснить прообраз в её голове.
А Полин, между тем, научилась использовать женские прелести и уловки для достижения своих целей. Ожерелье было в надежном месте, и теперь королева не сможет даже сказать, что она его не получала. Ведь Полин, представившись личной фрейлиной Её Величества, забрала у ювелира те самые шестьсот бриллиантов и подставила королеву и мужчину. Мужчину, что сейчас жадно вглядывался в лицо графини. И она чувствовала свою власть над ним. Именно в этот момент, когда держала его за самую чувствительную часть тела. Уже давно женщина поняла, что ощущение власти легко могло сравниться с наивысшим наслаждением во время секса. Особенно та власть, которую графиня сейчас приобрела над этим несгибаемым и надменным мужчиной, всего лишь лаская его член.


Она прижалась губами к его рту, наслаждаясь его неровными выдохами. И даже такое ненавистное обращение не раздражало в этот момент её. Дамиен выдал себя, позволяя и ей теперь властвовать над его телом. Телом, которое столько раз снилось ей в эротических снах, заставляя просыпаться от наслаждения и рыдать в подушку, понимая, что это только сон. Она продолжала гладить член, пока терпение не закончилось у де Гиза, и он не потянул ее за волосы, вынудив Полин откинуть голову назад и открыть ему шею для ласк.


- А что же тебе нужно… м-м-м… - он сжал сосок губами, поцарапав самый кончик зубами, так, что на секунду Полин запнулась, просто наслаждаясь его грубыми ласками. - Нужно, Ваша… - Дамиен прекрасно запомнил, что ей больше всего нравилось, хоть это и было всего пару раз в далеком прошлом. Неуместная мысль о том, на скольких женщинах после неё он испробовал свои мастерские приемы, вновь всколыхнула в душе бурю негодования.
“Как я могла снова поддаться на его подначки? Растаять в руках, словно масло на солнце?!”
Но Полин ничего не успела высказать, его простой и лаконичный ответ, словно лишил её легкие кислорода.


Женщина ничего не ответила, да и не хотела больше разговоров. Всё равно они ничего не поменяют. А вот ощутить его в себе, почувствовать эти жадные поцелуи, которые она когда-то так любила, и его руки, что стискивали до боли, ей хотелось до безумия. Дамиен, словно зная все ее тайные мысли, ещё теснее притиснул Полин к себе, так, что она низом живота ощутила его горячий и твердый ствол. Дрожь сотрясла всё тело, концентрируясь уже болезненной пульсацией между бедер, пока мужчина дразнил губами и языком чувствительные соски, вынуждая ерзать на его коленях.
- Хочу… тебя… - Полин зарылась пальцами в его шевелюру, притягивая мужскую голову ближе к себе, изгибаясь и теснее прижимая свою влажную промежность к нему.
Дамиен оторвался от груди графини и, сжав её бедра, сначала приподнял, а потом опустил на свой твердый член, растягивая влагалище, распирая изнутри и даря просто неземное наслаждение. Да, это совсем не пальцы, которыми он довел ее до оргазма не так давно. Теперь Полин хотелось смеяться и плакать одновременно, чувствуя, как он снова приподнял, чтобы в следующий миг войти ещё глубже, срывая с губ громкий стон:
- Да! - и движение навстречу, опускаясь и встречая на полпути новый толчок, не сводя взгляда с потемневшего лица герцога. - Да! - её ногти впились в мужские плечи, оставляя отметины, но уже не ярости, а страсти. - Ещё! - она стискивала его член внутренними мышцами, стараясь продлить наслаждение, удерживая его в себе.
Полин была близка к острейшему наслаждению. Наконец её тело получило то, по чему скучало все эти долгие десять лет. Ни один мужчина так и не смог, не то что превзойти де Гиза, но даже поравняться с ним в умении доставить удовольствие.
Женщина даже не сразу поняла, что произошло. Она сидела на его коленях, изгибаясь, и вот уже мужчина покинул жадное лоно, заставляя задыхаться и всхлипывать, а в следующий момент - упереться руками в сиденье.
“И, черт возьми, молить его вернуться!”
- Дамиен, пожалуйста…

“Любимая?”
Но графиня не успела понять и осознать весь смысл возвращения старого ласкового обращения, как он вошел снова, заставляя закричать от наслаждения. Тут уже не было нежных покачиваний и медленных проникновений. Он покрывал и накрывал собой, врываясь так, что удары тела о тело едва были не громче криков графини и его хриплого дыхания.
Дамиен наклонился, сместив руки с бедер на грудь, и сжал и без того ноющую плоть, пощипывая пальцами напряженные соски. Это стало последней каплей в сдерживании Полин. Вцепившись в бархатную обивку, графиня прогнулась в пояснице, выше приподнимая попу, и громко застонала, чувствуя, как от последнего толчка огонь оргазма опалил бедра. Женщина уперлась коленями в сиденье в надежде, что сильные руки мужчины удержат, и он не позволит ей свалиться на пол кареты. Дамиен ещё крепче сжал её в объятиях, на мгновение лишая дыхания, а после сделал то, что не сразу дошло до затуманенного экстазом мозга графини.
Она не вынесет повторения прошлого. Просто сломается, если придется пережить очередную потерю. То, что Клермонт исчезнет из её жизни или же она сама растворится, как утренний туман, было ясно с самого начала встречи. Они слишком разные, слишком много времени упустили, чтобы начинать что-то сначала. К тому же, если Дамиен поймет, что это она убила солдат де Гиза и подставила его, он никогда не простит. А закончить свою жизнь на виселице или гильотине Полин не собиралась. Вот только проблема оставалась.
“Как теперь мстить и смотреть в глаза мужчине, который всего пару минут назад так страстно любил и отдавал всего себя… - додумать она не успела, как другая мысль вытеснила эту. - Он снова это сделал! Он кончил, оставляя часть себя внутри!”
Полин развернулась, готовая голыми руками задушить негодяя. Ещё больше злости ей придало то, что герцог прикрыл глаза.
- Как посмел ты, мерзавец, кончать в меня?! - он даже не пошевелился, ещё больше подливая масла в огонь её бешенства. - Дамиен де Клермонт! Ты, негодяй, решил так отомстить мне снова?!
Графиня вырвалась из его рук и пересела на соседнее сиденье, чтобы хоть так контролировать свои чувства.
“Дура! Наивная дура! И жизнь ничему не научила!”
- Не прикидывайся, Клермонт, - она закуталась в одну накидку, не утруждая себя шнуровкой на корсете. - Поздравляю, Ваша светлость, вы, как всегда, бьете наверняка. А мне так и надо, чтобы и не думала расслабляться рядом с таким хищником… - графиня замолчала, понимая, что хотя мужчина и застонал на соседнем сиденье, но к наслаждению это не имело никакого отношения.
- Дамиен? - она взяла фонарь и, подняв его выше, заметила, что мужчина побледнел. - Очнись, Клермонт! - она стукнула его в плечо. - Ты не смеешь оставлять меня снова с ребенком во чреве! Второй раз у тебя этот финт не пройдет! Очнись, говорю!
И, не найдя никакого более действенного способа привести герцога де Гиза в чувство, ударила его по щеке, заодно выплескивая в этой пощечине всю свою злость и обиду на этого красивого мужчину.
_________________

Решение принято. Уехать. Не сбежать, но ретироваться. Ради своей семьи.


Я кивнул, соглашаясь, что Англия пока самый лучший вариант. Но лишь слово “опасно” скользнуло из уст супруги, в моей голове будто отщелкнуло что-то. Не только дочь. Мог потерять все. За одну проклятую ночь лишиться не жизни - смысла существования.

В голове, как дежавю, начали крутиться картинки. Одна за одной. Бушующего огня в крыле замка, где была комната дочери. Ослепительных вспышек фейерверка совсем рядом с подолом светло-серого платья любимой. Разрушений внутри здания, когда каждое мгновение промедления грозило вероятностью остаться навсегда погребенными под грудой камней и горящих бревен. Под какофонию криков и предсмертных хрипов тех, кому не повезло спастись, я снова видел самодовольные ухмылки алчных тварей, направивших ружья в сторону кареты, в которой укрывались мои девочки.

“Если бы…” - обрывок страшной мысли и судорожный вдох носом. Животный страх обуял меня в одну минуту. Подверженный неконтролируемому порыву, я стянул талию Мелисы живым кольцом рук и впился в ее губы поцелуем. Отчаянным и жадным. Казалось в тот момент, что, если не притиснуть любимую к себе максимально близко и не почувствовать немедленно мягкие губы, что с легкостью раскроются под моим напором, то сойду с ума.


Мелиса отстранилась, разрывая контакт губ. Ее слова с трудом пробились сквозь глухой вой моих страхов, но ощущение теплого дыхания любимой на лице заставило их замолкнуть и спрятаться в глубинах сознания. Я прижался лбом к ее лбу, давая себе пару мгновений передышки и приходя в себя.

До отъезда необходимо было оставить указания по пересылке писем в графство Суррей, а также назначить поверенного на время моего отсутствия. И заплатить. Хорошо осыпать слуг золотом, чтоб и не помышляли примкнуть к революционерам и разграбить дом. Мне понадобятся люди, которым можно доверять. Деньги, как никогда, сближали, но их количество являлось мерой верности. Сытый и хорошо одетый слуга на баррикады не пойдет, особенно против того, кто дает надежный кров его семье и детям. Вот и вся истина.

Не сказав ни слова, я снова накрыл губы Мелисы своими, целуя и пытаясь урвать больше между двумя ударами сердца, а после медленно отпустил. Шаг назад, и, не выпуская из объятий любимую, отворил дверь в коридор.


Я кивнул, соглашаясь с ее словами, но добавил мысленно: “Как и мы”.

Придерживая за талию супругу, пропустил ее вперед, но перед уходом, не сумев сдержаться, бросил взгляд на кровать, где спала наша дочь, раскинув каштановый шелк волос по подушке. Ужас от мысли, что человеческая жизнь, жизнь ни в чем неповинного ребенка, могла оборваться в момент, когда кучке недоносков захотелось переломать основы государства и силой вырвать то, что никогда им не принадлежало, до сих пор сковывал мышцы и не давал расслабиться.

- Жерома ко мне в кабинет, - четкий приказ первому попавшемуся в коридоре лакею, и я направился в правое крыло, чеканя шаг.

Не было радости от того, что все дела во Франции мне придется оставить на рискового типа, который любил блеск золота больше, чем мать родную, да и кормилицу тоже. Но выгоду от моего предложения внебрачный отпрыск почившего графа де Сен-Жермен упустить не сможет, а потому в том, что все будет сделано в наилучшем виде, я не сомневался.

На протяжении последних десяти лет именно Шарль Патель был моей правой рукой и, хватаясь за, казалось бы, гиблые дела, от которых отказались другие судоходные компании, всегда выходил победителем, еще и принося немалую прибыль вместо кучи издержек. Даже любопытно, что Шарль, сам того не желая, пошел по стопам отца, который всю жизнь провел в задымленной лаборатории в поисках новых способов получения золота. И пусть не взрывая различные комбинации веществ, но золото в виде звонких монет всегда водилось в карманах месье Пателя.

Только скрип пера раздавался в кабинете, пока я выводил на пергаменте слово за словом, тем самым, назначая своим доверенным лицом удачливого Пателя и приказывая ему завершить погрузку продовольствия и товара, как можно быстрее, да отплыть с дорогостоящим грузом в открытый океан. Фрегат же “Хлоя” подготовить в первую очередь, точнее - к шести часам пополудни завтрашнего дня.

Большая капля воска капнула на край пергамента, и, свернув трубочкой письмо, я скрепил его своей личной печатью. И только отодвинул в сторону чернильницу, как раздался тихий стук.

- Ваше сиятельство, - после моего положительного кивка высокий мужчина преклонного возраста, но все еще полный сил, вошел в кабинет и, прикрыв бесшумно дверь, стал напротив стола.
- Жером, завтра на рассвете я вместе с маркизой Дампьер и мадемуазель Хлоей отбываем в графство Суррей. Все должно быть готово к отъезду.

Я говорил, кому передать письмо и насколько важно сделать это немедленно, не откладывая до утра и гарантируя гонцу награду. Сообщал о том, сколько людей поедут с нами, и называл поименно тех, кто не одно поколение служил семье Дампьер. В каждом из выбранных слуг был уверен насколько, насколько вообще можно было доверять простолюдинам. Я отдавал распоряжения, и мой голос звучал негромко, но сильно и ровно. Словно ничего не случилось. Словно и не вспахал мою душу страх за близких.

Короткий вдох - вынужденная пауза, после чего я продолжил:

- Что было в моей утренней корреспонденции? - кивнул на стопку писем, старательно перевязанных серой лентой.
- Ваше сиятельство, - мажордом почтительно склонил голову и с заискивающими нотками в голосе начал свой отчет, - граф де Монрев прислал приглашение на ближайший пятничный вечер, собираясь отметить в кругу близких друзей свой день рождения...
- Кроме приглашений? - тратить время впустую я не видел смысла, потому дальше не стал слушать, резко перебив. Хотелось побыстрей расквитаться с необходимыми делами, сократить расстояние, прижать любимую к себе и, только ощутив тепло ее дыхания на губах и мягкость тела в объятиях, подавить поднимающуюся тревогу. Прошло не более получаса, как я оставил спящую дочь в своей комнате и выпустил из хватки рук супругу, но уже снова ощущал дыру в сердце.
- Кроме приглашений, ничего, месье, - отрицательно покачал головой Жером. Он всегда исправно выполнял свои обязанности, следуя правилу, что каждая вещь должна быть четко на своем месте, и потому сейчас, не получив возможности высказаться, пытался спрятать за почтительной вежливостью обиду. Безуспешно.
- Жером, - я понизил голос, продолжая уже более доверительно, - мне нужно, чтоб ты остался присматривать за домом и стал моими глазами и ушами. Каждые две недели я буду ожидать от тебя вестей. Любую мало-мальски важную информацию, новости, даже слухи о происходящем вокруг - хочу знать всё. - Щелчок открывающегося потайного ящика, и я достал солидный кошель луидоров. - Твоей благоверной нездоровится, как мне известно. Этого должно хватить, чтоб заплатить городскому лекарю. Да и на первое время будет.

Глаза Жерома заблестели, и он, отчаянно кивая и прижимая монеты к груди, начал сбивчиво благодарить и обещать сделать все, что только пожелаю. Мне оставалось лишь сказать:

- Можешь идти, Жером. Рассчитываю на тебя, - после чего я встал и направился в спальню, где, как подсказывало сердце, уже ждала супруга.

Спустя какое-то время я лежал на боку и обнимал любимую, но не мог сомкнуть глаз. Стоило лишь прикрыть веки, перед внутренним взором разгоралось красное пламя, как напоминание о произошедшем в Шато. И руки тут же сжимались в кулаки. Чтоб защищать. До последнего вздоха.


Тихий шепот Мелисы, и я прижал губы к ее виску, накрыв ладонью дрожащие женские пальцы.

- Париж не единственный наш дом, любимая, - я укутал ее собой, каждой клеткой тела вжимая в себя и окружая со всех сторон. - Наш дом там, где есть мы. Там, где захотим остановиться.


- Да, любовь к родине и теплые воспоминания останутся у Хлои навсегда. Ее беззаботное детство. Громкий смех, эхом отражающийся от сводов галереи второго этажа. Но, - я вдохнул пряный запах волос любимой, - когда-нибудь она поймет, что дом это там, где любят и защищают, а не бездушные каменные стены и россыпь серой земли.

Постепенно биение моего сердца возвращало свой размеренный ритм. С мародерами я знал, как бороться - всадить стальной клинок поглубже и пронзить черное сердце мерзавца, но огонь… Огонь давал лишь немного времени для позорного бегства. И потому я, незаметно для себя, погружался в сон, где снова и снова, в последний момент перед обрушением перекрытий, вырывал у жаркого пламени жизни любимых.

Ночь прошла быстро. Мне казалось, что я только на минуту прикрыл глаза, и вот уже шепот слуги, которому велели разбудить господ до рассвета, пробивался, вырывая из чуткого сна. Каждая мышца болела, будто вместо сна мне пришлось преодолевать десятки лье верхом. И на душе было тяжело. Гнет воспоминаний да невеселых мыслей не отпустил даже в ночи. Но скорые сборы, сопровождающиеся суетой нерасторопных слуг, не дали погрузиться в раздумья. И, когда солнце оторвалось от горизонта и теплыми лучами начало согревать землю, мы покинули Париж, проводив взглядом знакомые места, где провели самые яркие моменты своей жизни. Счастливые до слез. И страшные до боли.

- Ваше сиятельство, - молоденький юноша в потрепанной бело-синей форме юнги, легко перепрыгивая через крутые ступеньки, поднялся на верхнюю палубу и, с трудом переводя дыхание, проговорил: - Весь груз на судне. Капитан Роджерс велел передать, что “Хлоя” готова к отплытию.

Я ждал этих слов, не отводя взгляда от многолюдного порта, готовый в любой момент приказать отдать якорь, лишь только будничная суета сменится на рев обезумевшей толпы революционеров. Даже наплевав на незавершенную погрузку личных вещей, ведь самое важное в моей жизни уже на борту. Я обернулся в сторону кают, где, как показалось, услышал смех дочери и где оставил супругу, чтоб лично проконтролировать отплытие судна из порта. Изысканная мебель, дорогие отрезы ткани, картины и многое другое, приготовленное для отправки в новые земли, наполняло трюмы корабля. Лакомая приманка для жаждущих легкой наживы, и было бы верхом неблагоразумия это отрицать.

- Отплываем, - одно слово с губ, и уже десять минут спустя я провожал взглядом удаляющееся побережье. Не было сожалений, горечи или желания вернуть былое. Не было. Только угрюмая решимость. И стремление. Быть там, где безопасно.

Последняя кромка суши исчезла с горизонта. Вдохнув полной грудью освежающий морской воздух, я направился в свою каюту. И увидел супругу сразу, лишь только отворил дверь.

Она стояла ко мне боком. Намочив в тазу кусок ткани и прикрыв глаза, Мелиса медленно водила им по своему лицу, изящному изгибу шеи и груди, что соблазнительно выглядывала в глубоком вырезе пеньюара. Я с едва слышным щелчком прикрыл дверь и направился к любимой, не отводя взгляда от тряпицы, что касалась нежной кожи, оставляя влажный след.

- Любовь моя, - мой голос был тихим, но Мелиса услышала и, казалось, подалась всем естеством навстречу, хотя так и не сделала ни шагу, замерев с фланелевой тряпицей, прижатой к груди.
- Моя любовь, - едва уловимый вздох в ответ, и я прижался к супруге сзади, обхватив ее тонкий стан руками. Она была такая теплая, трепетно-нежная и мягкая в моих объятиях, что я не заметил сам, как прикрыл глаза, спрятав лицо в густом шелке ее волос. Вдыхая их цветочный аромат. И овевая своим дыханием. Ничего не было на свете значимей, чем быть близко. Соприкасаясь телами. И чувствуя друг друга на клеточном уровне.

- Мелли, - хриплый шепот на ухо, - я помогу тебе, любимая. - И накрыл ладонью подрагивающие женские пальцы, продолжая легонько прикасаться губами к виску супруги. Затем, не забирая влажную ткань, начал водить по белоснежным полушариям груди, все ниже и ниже атлас пеньюара сдвигая, пока не коснулся тугой горошины обнажившегося соска.

Едва слышный стон сорвался с женских губ, но мне его было мало. Я вынул мягкую ткань из ослабевших рук любимой, окунул в воду, не собираясь даже отжимать ее хоть сколько-нибудь, и поднес к округлой груди, наблюдая, как капли стекали в ложбинку и скрывались под одеждой.

- Сними, - снова шепот и поцелуй, что розовым следом заалел на нежной коже шеи. - Сними-и-и… - И, не дожидаясь, когда любимая сделает это сама, распахнул пеньюар и стянул его с женских плеч. Теперь лишь просвечивающийся шелк мокрой сорочки скрывал от меня совершенную красоту возбужденного женского тела.

Торчащие острыми пиками соски. Дрожь плоского живота. И раздвинутые бедра для интимной ласки. Я не упустил ничего, касаясь мокрой тканью, а после горячей ладонью поглаживая и согревая. Так, что мокрый шелк прилипал к телу любимой, становясь второй кожей, и сладкие стоны один за другим слетали с женских губ.

Член пульсировал и натягивал ткань гульфика. Я прижался бедрами к ее ягодицам, начиная покачиваться, толкая скованную одеждой эрекцию между округлых половинок. Танец любви, в котором слои ткани между нами были лишними.

Мои ладони сначала легли на ее грудь. Невесомо. До дрожи. Чтоб после сжать, позволяя ощутить всю силу моего желания. Касания губ к чувствительной коже пониже уха. К теплому бархату щеки. И дразнящая ласка языка в уголке ее приоткрытого в тихом стоне рта. Обхватив сладкие губы своими, я поглаживал их языком, толкаясь глубже и мягко раскрывая.

На грани восприятия послышался шорох падающего на пол аби. Сжимающего грудную клетку жакета. И тонкой батистовой рубашки, нетерпеливо снятой мной через голову.

- Ты… для меня… - резкий поворот к себе, и я крепко сжал супругу кольцом рук, впиваясь пальцами в нежное тело и начиная терзать ее губы в жадном поцелуе. Не дышать. Или дышать. Но ею.

Было чувство, что страх настолько сильно сжал все мои чувства в тиски, что сейчас, отпустив заслоны, я ощутил дикий голод. Мне было мало прикосновений, и я мял нежную грудь, пощипывая пальцами соски и в каждом касании стараясь взять больше. Было мало поцелуев, и губы не отрывал, даже не пытаясь вдохнуть - не воздух был нужен. Мало единения, и, приподняв любимую под ягодицы, прижимал к себе, вынуждая обхватить мои бедра ногами и открыться, горячей промежностью прикоснувшись к пульсирующему от налившейся крови пенису. И принимая его по самое основание.

В качестве личного рая на земле - тесная каюта вышедшего в море корабля. В качестве необходимой опоры - стена. И сила стремления каждой клетки тела соприкоснуться с любимой заставляла снова и снова толкать бедра вперед, лишь на мгновение назад отступая.

Сильные удары. Глубокие проникновения. И заглушенные отчаянными поцелуями хриплые стоны. Мои. Ее. Общие.

“Ты - моя жизнь”, - мысли, озвучить которые я не мог, содрогаясь и наполняя любимую своим семенем.
_________________

Эпилог

Первое время побег из Шато де Гесдьер казался Венсану вполне удачным. Они ушли незамеченными, добрались до Парижа без приключений и Мария, пусть и с трудом, но всё-таки перенесла тяготы пути без опасных последствий.
Но судьбу было рано благодарить. Не успели они с женой оправится от потрясения, как грянул гром среди ясного неба – революционная гидра выбралась из гнезда и начала кровавую охоту.
Его отец – герцог Орлеанский не просто сбежал в тот роковой день, а пропал без вести. Потому, тяготы титула легли на плечи Венсана ненужным бременем, одновременно сделав его привлекательной мишенью для мятежников.
Мария оставалась в его парижском доме, пока он улаживал дела отца и присутствовал на тайных собраниях знати в Версале. Половина аристократов считали, что справятся с революцией, лишь немногие выразили желание бежать из страны. Как бы это не выглядело трусливо, Венсан склонялся ко второму варианту. Слишком болезненный урок маячил перед глазами.
- Мария, - сказал он однажды, входя в спальню жену, - Нам надо уехать. Не просто из Парижа. Из Франции. Навсегда…
Его понимающая супруга, лишь кивнула в ответ.

***

Золото вполне окупит расходы на несколько десятков лет. Для внуков же припасены драгоценности.
Венсан де Рошфор наблюдал из окна мастерской, как Мария тренирует своего сокола. Чудо или нет, но ему удалось отыскать её птицу живой и невредимой. Правда, пришлось выкупить сокола через третьих лиц у одного проходимца, участвовавшего в разграблении замка. Зато счастье в глазах Марии было ни с чем ни сравнимой наградой!
Они подались в Испанию, преобретя у одного вельможи небольшое поместье у берегов Средиземного моря. И как показало время - уехали из страны они как раз накануне кровавых репрессий против знати, в момент, когда еще можно было без особых усилий пересечь границу.
Здесь, в краю зелени и морских волн, они с женой пытались создать свой собственный мир, далекий от предрассудков.
Венсан трудился в мастерской, создавая различные полезные механизмы, которые потом тестировал в поместье или в деревне. Марии он дозволял всё – и охоту, и езду на лошадях и организацию приемов с балами. Он обожал свою жену, особенно её ум и способность поддержать любые его планы.
Еще Венсан мечтал о детях.
Проводя ночи в жарких объятиях жены, он неустанно шептал ей на ушко о любви, о том, какая она красивая и как он счастлив быть рядом с нею. Оставалось набраться терпения и дождаться радостного известия…

Эпилог

Всё же тем же утром они бежали из Шато де Гесдьер, из родного гнезда, в котором рождались и росли, жили и умирали поколения семьи де Сент-Моринье. Оставлять имение было страшно и странно, но необходимо. Спасение жизни сейчас стояло на первом месте, оттесняя тоску по детским воспоминаниям и тайным лазейкам.

По прибытию в Париж Мария осталась с Венсаном, но вскоре он занялся делами отца, и она тосковала по нему днями, с тревогой вслушиваясь в разговоры слуг. А ночами теснее прижималась, понимая, что жизнь их никогда не станет прежней. Что-то изменилось в мире, и это что-то навсегда перекроит историю и жизни тысяч людей.

Венсан ходил молчаливый и хмурый, подолгу пропадал, иногда приходил под утро и заваливался спать прямо в одежде. С каждым днём в Марии росло понимание того, что им придётся оставить родные края, пусть об этом Венсан и не говорил вслух. Потому к решению покинуть Францию Мария была готова.

Перед отъездом в один из выходов в город Мария обратила внимание на продававшего птиц пройдоху и тронула Венсана за плечо.

– Венсан, мне кажется, это мой Сай, – и с мольбой посмотрела в глаза мужа.

Благодаря усилим мужа и звонкой монете сокол вернулся к Марии. Он ткнулся головой в ладонь и закрыл глаза, а Мария едва сдержала слёзы счастья и облегчения. Ведь верный друг не только выжил в том страшном переполохе, но и вернулся к ней.

Испания встретила их жарким воздухом, напоенным ароматами моря и душистых трав. Во Франции начались кровавые расправы со знатью, привычный мир трещал по швам, и Испания стала укромным местечком с привычным укладом жизни. Море манило Марию, а Венсан во многом потакал ей, так у них появился небольшой корабль, на котором с малочисленной командой можно было выходить в море на прогулки.

Вопреки пересудам, Мария мечтала научиться плавать, и вскоре плескалась в зелёных волнах, отдыхая душой и сердцем. Она помогала мужу во всём, он разрешал ей многое, не ограничивая. Так в один из дней у неё родилась идея применить один из многочисленных механизмов для ловли рыбы, что значительно облегчило работу их слугам.
Венсан постоянно трудился в мастерской, проектируя всё новые и новые механизмы, испытывая их на практике. Он показывал и рассказывал Марии всё, а она впитывала как губка и радовалась, когда ей удалось собрать один из механизмов. Что бы сказали пышные дамы из её прошлого? Фыркнули бы и назвали убожеством, если не ересью.

Мария скучала по дому, в котором выросла, но теперь их с Венсаном дом был здесь. Иногда она замечала с какой тоской Венсан смотрит на стайки босоногих детишек и кусала губы.Но однажды, когда уставший и довольный Венсан пришёл к ужину, она хитро на него посмотрела и с трудом усидела до конца, чтобы прошептать на ухо: «Венсан, у нас будет прибавление».

Эпилог
Слава Богу все обошлось и наш побег окончился удачно. Мы пробирались тайными тропами, старались не попадаться ни кому на глазу. И вот уже ночью мы были в Париже. Наша жизнь уже не будет прежней. Родовое поместье разграблено и стерто с лица земли. Восстанавливать его нет смысла. Многих наших друзей нет в живых. Отец Венсана тоже пропал. И на плечи моего зятя свалилось слишком много. Было видно, что он не готов к такому повороту. Но стойко все выдержал. Мы с ним регулярно посещали собрания знати в Версале и встречи нашего тайного братства, но с каждым разом становилось понятно, что толку от этого сейчас мало. Многие наши знакомы, да и не очень знакомые покидали страну. Кто - то навсегда, кто - то на время, надеясь еще вернуться. Вот и наши дети тоже решили уехать. Сначала мы с Жанной не были в восторге от такого решения, но все же противиться не стали. Понятно, что сейчас в Париже было не безопасно. Через некоторое время Мария и Венсан покинули Францию и обосновались в Испании, в чудесном месте. Мария регулярно присылала письма, рассказывала о их жизнь и нахваливала свой новый дом. Как бы хорошо там не было, мы пока с женой не собирались покидать насиженное место. Но все же решили после известия, что в скором времени станем дедушкой и бабушкой. Это известие не стало для нас неожиданностью, мы его ждали давно. И это подтолкнуло нас переехать поближе к детям. Купили не большое поместье, пусть не такое шикарное, как наш дом в Париже и Шато, но тихое и уютное. После всех наших потрясений тишина и спокойствие для нас были самыми главными. Неспешные прогулки вдоль берега моря, уютный кабинет, родные рядом... Больше ничего мне было не надо.

Эпилог

С трудом верилось в то, что прошло уже больше года. Иногда, в такой же тихий, уютный вечер достаточно было прикрыть глаза, и казалось, что время оборачивалось вспять. Жанна снова оказывалась в своем поместье с его великолепным садом, вдыхала запах любимых цветов и наслаждалась миром, наполняющим сердце. Но только в мечтах.
Графиня сидела у себя в комнате и смотрела на засыпающий окружающий мир. Она размышляла о прожитом дне, о будущем дочери и ее мужа, о чудесном событии, которое должно было состояться совсем скоро. Перспектива стать бабушкой не только не огорчала – наполняла сердце радостью и каким-то умилительным трепетом и благоговением перед Судьбой, преподнесшей такой чудесный дар.
Хотя теперь они с Антуаном жили совсем недалеко от семейства де Легран, Жанна не могла не скучать и не грустить без своей девочки. Но то была светлая грусть, а возможность часто видеться и наблюдать счастье и устройство молодой семьи помогали утишить волнение материнского сердца.
Балконная дверь была открыта, и сумрак, окутывающий двор, казался живым. Проникая в дом, он расползался по углам, стирая с предметов краски и усиливая ощущение тишины и неподвижности.
Солнце давно уже село, но луна и звезды еще не появились, а вечерняя земля будто застыла, ожидая неизвестность. Красноватая пелена закатного света плыла над горизонтом, легкий ветерок шевелил листву, а в окна проникал дивный аромат роз, посаженных возле дома.
Эти же розы стояли и в спальне, и в гостиной, вазы смутно белели в полумраке, словно нарисованные в воздухе нежными прозрачными красками.
Все было почти так же как тогда, там – в ее родном Шато де Гесдьер.
Тогда им действительно повезло. Путь из разрушенного поместья был опасным, но Жанна почти не испытывала страха: ее сердце заполонила тревога за Марию и ни о чем другом женщина не могла думать. Но судьба оказалась благосклонной: они благополучно доехали до Парижа, не встретив на пути никого из мятежников: ночной лес надежно скрыл усталых всадников от чужих глаз, а кони оказались достаточно сильны, чтобы добраться до города, не тратя драгоценное время на привалы.

Решение покинуть страну и отправиться в Испанию вслед за дочерью далось непросто. Но как бы ни было тяжело покидать родные места, сомнений в правильности такого шага не возникало.
Они с Антуаном захватили с собой лишь самые ценные, дорогие сердцу вещи и драгоценности, стараясь не обременять себя лишним грузом и не чинить препятствия самим себе: город наводнили слухи о грабежах и разбое на дорогах.
Всю дорогу были настороже, и даже проезжая одинокие фермы или спящие деревушки, не хотели останавливаться без крайней на то нужды, чтобы поскорее добраться до до Испании, где недалеко от побережья их ждал новый дом.
А приходящие из родной страны вести были далеко не радостными.
Летом 1790 года было упразднено наследственное дворянство и титулы, а после принятия Конституции 1791 года использование знаков дворянского отличия признавалось преступлением против государства. Множество церквей подлежало национализации, а всех священников обязали принести гражданскую присягу.
На Марсовом поле соорудили знаменитый «алтарь отечества», и на устах людей зазвучали позднее ставшие печально известными всему миру имена: Дантон, Марат, Робеспьер…
Старый мир пока еще не умер, а новый не успел родиться, никто толком не осознал своей цели, не провел границы, с одной стороны которой остались враги, а по другую были друзья. Но хорошо знакомый и дорогой сердцу город изменился, примерив на долгие годы вперед присущую военному времени печать суровости. Все вместе трепыхались в силках неопределенности, каждый постепенно начинал понимать, что время сжигает мосты в прошлое, меняя прежний образ мыслей, и потому важно найти в себе силы жить по-новому. Вот только как – пока было неизвестно.
И хотя Жанна не уставала благодарить Провидение за право и счастье остаться в живых, сберечь своих близких и большую часть состояния, не думать о прошлом она не могла. Там, теперь уже в далекой Франции осталась часть ее души, словно сгорев в кровавом огне пожарища, унесшего множество жизней и разрушив привычный и дорогой мир.
И графиня знала: понадобится немало времени, чтобы это ощущение прошло. Они живы и вместе, но предстоит пройти и пережить еще немало. И кто знает, может быть, когда-нибудь что-то переменится, и им удастся вернуться. Кто знает…

Дамиену казалось, что он падал в глубокую черную яму. И некогда яркий луч света, что кутал мягким коконом и дарил тепло, стремительно угасал, пока не превратился в едва заметную красную точку и не пропал совсем. Слышались постепенно затихающие удары сердца о грудную клетку, и, словно предсмертная, дрожь по телу прокатилась, острыми иглами кожу протыкая. Боль обжигала, но тело было расслаблено. Ведь падать - так естественно. Просто перестав сопротивляться. В пустоту.


Почти неразличимый, на грани восприятия, голос. Дежавю. Но не важно было, почему подсознание именно сейчас подкинуло эти слова. Правдой воспринимались. И были ей.
Самодовольная усмешка могла бы появиться на губах герцога де Гиза, но у него сил не доставало даже шепнуть: “Да, таков я. И что с того?” Потому выдох, смешанный с протяжным стоном, был вместо ответа.
Дамиен покачивался на мягких волнах бессознательности, погружаясь все глубже в холод и сон. И не задумывался о том, чтобы проснуться. Но толчок в плечо, словно резкий рывок, поднял наверх, к свету. Теперь сквозь шум крови в ушах слышался обеспокоенный женский голос. Далекий, но родной. Забытый, но вновь поднятый из глубин памяти. И слова начали сплетаться в предложения.


“Очнуться? А разве я сплю?” - недоумение и попытка открыть глаза, чтоб успокоить ее. Его солнышко. Дамиену важно сделать это, но глаза, словно свинцом налитые, так и остались закрытыми, а мысли снова начали блуждать где-то рядом. Беспорядочно. И словно отдельно от тела. Де Гиз хотел еще пару минут, минуту, мгновение побыть в вате топкого сна. Набраться сил. И вдохнуть полной грудью. Но следующие слова ударили по-хлеще кнута, и воздух застрял комом в горле, не достигнув легких.


Пощечина обожгла щеку болью, и голова герцога качнулась в сторону. Он снова приложился затылком к стенке кареты так, что искры посыпались из глаз. Но это встряхнуло. Прочистило сознание. И запустило лавину мыслей, что с каждой секундой набирала скорость, грозя похоронить под грудой предположений и домыслов.
- Оставлять тебя? Снова? - голос герцога хриплый и едва слышный. Информация дозировано поступала в его мозг, иначе он просто не смог бы осознать сказанного. - Я обещал и вернулся… - Он попытался откашляться и убрать ком в горле. Дышать было тяжело, в затылке пульсировало, но глаза Дамиена не отрывались от сидящей напротив женщины. - Ре… - судорожный вдох носом, и еще одна попытка спросить: - Ребенок?
Полин что-то говорила, и картинки воспоминаний десятилетней давности замелькали перед глазами. Минуты расставания. Ее любящий взгляд. Тепло женской руки в его ладони и льнущее тело в крепких мужских объятиях.
- Солнышко мое, - шептал Дамиен с улыбкой влюбленного безумца и, сжимая в кольце рук любимую, коснулся губами ее аккуратного носа, вызвав, тем самым, у нее тихий смешок. - Мне нужно уйти сейчас. Отец хотел поговорить со мной перед фейерверком. Видимо, снова будет настаивать на службе у генерал-лейтенанта Во. - Дамиен вздохнул, но снова улыбнулся, наблюдая, как Полин откинулась на подушки. - Но ты отдохни пока. Я найду тебя позже.
- Дами-и-и… - Полин выгнулась, потягиваясь и выставляя на обозрение соблазнительную грудь. - Я буду ждать тебя. - Она продолжила водить ладонями по своему животу, завлекая обнаженным телом. - Сколько понадобится, буду.
Потом перед глазами застыла развернутая на столе грамота с изящными завитками приговора. Размашистую подпись и личную печать Его Величества не спутать ни с чем. Нет права на последнее слово. Последующий затяжной и безрезультатный спор с отцом. Его раздраженный окрик “Ты сделаешь, как должен, так или иначе!” и громкий хлопок дверью. Как по живому. Наотмашь.
Дамиен помнил, как наскоро писал о назначении лагерным маршалом и немедленном отъезде в Сен-Мало. Как просил дождаться его возвращения. Выводил буква за буквой слова “я люблю”, понимая, что будет вырван из светской жизни на долгие недели. Будет далеко от нее.
- Второй раз… - в голове набатом билась мысль: “Ребенок. У меня есть ребенок. Ребенок. Мой.”
Снова ощутив податливую нежность женского тела и обжигающий жар ее страсти, герцог понял, что вырвать чувства за годы разлуки ему не удалось. Они вросли вглубь сердца, пустив корни, хоть на поверхности не осталось ничего. Даже помня и зная о Полин худшее - Дамиен любил. И уже где-то в глубине души решил не отпускать.
Она. Необходима. Ему. А если ей нужны золото, драгоценности и дорогие наряды - получит. И будет рядом. Независимо от того, что решит сама.
Но осознать информацию о том, что у него есть ребенок, де Гизу было тяжело. Не укладывалось в голове. Наследник-сын. А, может, красавица-дочь. Его сын. Или дочь. Родная кровь. Где-то. Скрытая от него на многие годы.
Взгляд герцога потемнел и озлобился в тот момент, когда он осознал, кто воспитывает его ребенка. Кто из года в год, на протяжении десяти лет, был рядом. Смотрел маслянистым взглядом на первые шаги малютки. Не дай Бог, прикасался своими грязными лапами, будто пытаясь помочь. А если…
Воздух с трудом просачивался в легкие, что горели огнем. Пусть она сама ушла, схватилась за выпавший шанс обогатиться, но… В глазах де Гиза потемнело от бешенства. Отдать. Приблизить к извращенцу-графу де ла Мотт беззащитное дитя…
- Убью, - неразборчивый зубной скрежет. Руки Дамиена сжались в кулаки, и глухое рычание родилось в груди. Сердце билось, как ошалелое. “Забрать, как можно, быстрее. Забрать.” В голове прокручивалось множество вариантов кровавой расправы. Забить, как скотину, кнутом. Связать руки и, закрепив конец веревки на луке седла, скакать на коне во весь опор по лесу. Или скормить голодным псам, чтоб только кости остались от гнусного типа, что забрал у Дамиена все.
Жажда немедленной расправы кипела внутри. Чем больше сознание подкидывало картинки извращенных развлечений графа с молоденькими мальчиками, почти детьми, тем чаще затылок герцога прошивала боль. Думать прежде, чем что-либо делать - это правило помогало ему жить. Но сейчас де Гиз с трудом взял себя в руки и, не отрывая взгляда от Полин, пытался понять. Как можно было наплевать на все, все, что между ними было, ради денежной выгоды. Как?
На ее лице был легкий румянец. Губы приоткрыты. А волосы, раскинувшиеся по плечам, совсем не прикрывали красоту обнаженной груди. Совершенная. Чувственная. Но корыстная.
- Не оставлю, солнышко, - в глазах периодически темнело и, пытаясь оставаться в сознании, де Гиз говорил. И пусть его голос был пропитан приглушенной злостью и разочарованием, выбор сделан. - Не оставлю. Уже никогда.
Герцог хотел притянуть Полин к себе и сжать, хотя бы сжать руками до хруста, наказывая за совершенное, но только и смог, что привести в порядок кюлоты и снова поднять на нее взгляд.
- Ненавижу фейерверки, знаешь? - де Гиз скривил губы в усмешке. Шутка судьбы, что в день их далекого расставания, как и сегодняшней встречи, гремели разноцветные залпы, ударяя если не морально, так физически, по голове. - Ненавижу напоминание о моей юношеской наивности. - Герцог сузил глаза, будто пытаясь прожечь насквозь взглядом. -Я хотел дать тебе все. Имя. Богатство. Позже высокий титул. Любовь и заботу. В военном лагере между Сен-Мало и Гавром я, недоумок, мечтал о том, как снова смогу прижать тебя к груди и, подарив фамильные украшения, официально назвать своей. Но, благодаря тебе, теперь я знаю, что “люблю” легко покупается гарнитуром с россыпью рубинов, а за горсть золотых монет многие будут униженно целовать башмаки, продавая себя.
Голос затихал, сил оставалось все меньше, но Дамиен знал, что должен во что бы то ни стало быть в сознании. Приложило его не так легко, как казалось вначале. Постоянный гул в ушах и явный привкус металла во рту говорили о том, что лекарь ему бы не помешал. Но пока они не достигли Парижа и мерзкое отродье еще ходило по земле, де Гиз не мог расслабиться.
- Поли, Поли, неужели три месяца это слишком долго, чтоб подождать любимого - как ты называла меня тогда? Любимого, ребенка которого носила под сердцем? Или не любила? А, может, прибрать к рукам золото де ла Мотта было важнее?
_________________

Воспоминания из далекого прошлого ворвались в сознание, словно в калейдоскопе, сменяя одну картинку за другой.

Бесконечное ожидание, напрасные надежды, которые, в итоге, сменились горьким разочарованием. Но и на этом испытания для Полин не закончились. Единственный раз, который она провела в постели с Дамиеном, изменил её жизнь. Ребенок. Его частичка, что навсегда останется с ней. И будет напоминать, что были в жизни Поли счастливые моменты. Моменты, когда её так страстно любили и она любила. А то, что для де Гиза всё оказалось игрой, она и не собиралась вспоминать. Гораздо проще было представить, что он, и правда, любил, но покинул её не по своей воле. Вот только, что делать с родителями, которые рано или поздно узнают о её положении?


- Кто он?! - дверь с грохотом распахнулась, едва не слетев с петель, заставляя Полин резко вскинуть голову и оторваться от вышивания маленьких букв на распашонке будущего малыша. - Отвечай немедленно, негодяйка, кто обрюхатил тебя?!
Быстро спрятав маленькую рубашку в ящик комода, она развернулась к отцу с совершенно невинными глазами.
- Я не понимаю, о чем ты, папа, - но, оказалось, её ровный тон только сильнее взбесил графа де ля Флёра.
- Я говорю об ублюдке, что ты носишь в своём чреве и об его папаше! Отвечай, кто тебе сделал ребенка?! Я его убью, а потом заставлю жениться на тебе! Или наоборот.
От его нападок и резких слов Полин, которая и без того уже склонялась к мысли, что Дамиен не вернется, едва сдержала слезы.
Начиная с того праздника, от него не было ни весточки, ни слова, и сам он не нашел ее, как обещал, после фейерверка. И всё чаще она стала думать, что оказалась очередным трофеем в его богатой коллекции. Только маленькая жизнь, что зародилась на празднике в честь дня рождения герцога Орлеанского, и осталась напоминанием о лживых уверениях в любви. Но сознаваться в собственной глупости отцу и называть имя того, кто так легко обманул, она не собиралась. Это её ребенок, и он останется с ней.
- Не скажешь? - граф улыбнулся так холодно, что по спине девушки поползли мурашки нехорошего предчувствия.
- Нет. - Упрямства ей было не занимать, возможно, именно потому, что были похожи, они с отцом так часто ругались.
- Тогда через неделю ты выйдешь замуж за моего делового партнера - графа де ла Мотт.
- Но, папа! - попыталась возразить Полин.
- Он возьмет тебя и с балластом, потому что Рене давно мечтает породниться. К тому же, ему нужен наследник, а зная его пристрастия, такой расклад устроит всех.
- Но не меня! - вскричала Поли, вскакивая с пуфика.
- Ты теперь ничего не решаешь. Надо было думать прежде, чем раздвигать ноги перед первым попавшимся кобелём. Пойду напишу графу, чтобы уже завтра приехал свататься.
- Отец… - в глазах Полин стояли слезы, но граф де ля Флёр был неумолим.
- К середине этого месяца ты уже станешь замужней дамой, а я избавлюсь от позора, который ты принесла в мой дом.
- Прошу тебя… я… я согласна уйти в монастырь.
- Кому ты нужна с ребенком, Полин?! Всё, я сказал!
Он вышел, даже не закрыв дверь, а Поли бросилась на кровать и прорыдала почти до самого рассвета, проклиная себя, Дамиена, отца и графа де ла Мотт.

День свадьбы выдался таким же пасмурным, как и вся неделя. Дождь, что не прекращался со вчерашнего дня, как нельзя лучше соответствовал настроению Полин. Матушка хлопотала над нарядом невесты, а девушка ничего не чувствовала, словно онемев изнутри. Она позволяла вертеть себя на постаменте, поправляя все оборки и рюши. Полин думала о том, что день, который должен был стать самым счастливым в её жизни, не предай её Клермонт, стал теперь самым ужасным. Но он не появился. Ни во время фейерверков, ни после, ни на следующий день, и так прошло уже два с половиной месяца. А теперь, зная, что беременна, в девушке взыграли остатки растоптанной гордости. И, даже если он появится, она не за что не кинется к нему на шею.
Свадьба прошла, как в тумане. Быстрые клятвы, которые впоследствии никто не исполнял, и лицемерные поздравления аристократов, которые прекрасно были осведомлены о необычных сексуальных предпочтениях графа. И, надо признать, Полин была благодарна супругу, что он не домогался её, требуя выполнения супружеского долга. А его деньги обеспечили ей роскошную жизнь, не ограниченную присмотром отца.
Вот только сдержать данное отцом обещание она не смогла. На шестой после венчания день Рене уехал в Кале договариваться о каких-то там своих делах и, возможно, навестить своего драгоценного художника. А Полин почувствовала тошноту, которая с каждым часом только усиливалась. К вечеру у графини уже началось кровотечение, и через сутки ей сказали, что она потеряла ребенка. Как потеряла и последнюю ниточку, что связывала её ещё с любовью всей жизни.


Голос герцога вернул графиню в настоящее, напоминая, что её очередная слабость может обернуться трагедией. И снова по его вине.

- Ты лжешь, Клермонт! Я ждала тебя. Ждала хоть какой-то весточки от тебя! Но ничего не получила.
Она злилась, пытаясь за злостью спрятать боль, которую он воскресил своими словами о прошлом и уверениями, такими же лживыми, какой он сам.

Его удивление и растерянность рассмешили бы Полин, будь ситуация иная. И сейчас, глядя в его потерянные глаза, она решила не говорить, что де Гиз может не волноваться о том, что она навяжет ему ребенка.

- Ты думаешь, твои слова убедят меня? - она устало прикрыла глаза. - Слова ничего не значат, Дамиен, а твои - и подавно. Ты уже говорил мне однажды, что вернешься, но так и не вернулся. Что изменилось сейчас?

Она только хмыкнула на это, продолжая смотреть, как он поправляет на себе одежду, но даже не пошевелившись, чтобы поправить своё платье. Она давно избавилась от стыдливости, давно перестала стесняться своего тела, понимая, какую власть имеет с его помощью над мужчинами.

- Твоей юношеской наивности? - Полин горько рассмеялась. - Ты, де Гиз, никогда не был наивным, в отличии от семнадцатилетней девчонки, которую в два счета охмурил.

- Опять громкие слова, за которыми ничего нет. Хотел, но не дал. Любил, но не вернулся. Обещал заботиться, а, в итоге, бросил с ребенком.
Полин почувствовала, что этот разговор дастся нелегко. Но раз он говорит, пусть уже заканчивает свою ложь, а она будет только слушать.

Грустный смешок сорвался с её губ при этих возвышенных заверениях. Назвать своей. Лагерь военный. Опять ложь. Или он думает, что она поверит, будто единственный наследник герцога де Гиза будет участвовать в военных действиях?
“Да за кого он меня принимает?! Или действительно считает, что побрякушками и луидорами можно купить?”
И следующие слова герцога подтвердили её догадку.

- Всегда к вашим услугам, месье, - сладко улыбнулась графиня, но лишь губами, вот только вряд ли Дамиен заметил это. - Рада, что на мне вы так удачно поставили свой научный эксперимент.
Она прекрасно знала, что играла с огнем, но остановиться уже не могла. И только его тяжелое дыхание свидетельствовало о том, что рана Дамиена не такая легкая, как он пытался изобразить.

- Будь я такой, как ты говоришь, я бы выбрала титул по-громче, чем граф. Например, герцогский титул или маркиза… - она специально била его его же словами в попытке причинить боль. - Мой брак с Рене устроил отец после того, как я отказалась назвать твоё имя. Так что можешь быть спокоен, никто так и не узнал, от кого именно я была беременна. И была ли вообще.
От злости, полыхнувшей в голубых глазах де Гиза, можно было отшатнуться, но Полин потеряла всякие тормоза, продолжая изливать на него всё, что копила десять долгих лет.
- Ты очень быстро забыл свои обещания, Дамиен, утешившись в объятиях таких же невинных пташек, какой была я до нашей первой встречи. Поэтому не строй из себя оскорбленную сторону. Это ты оставил меня на два с лишним месяца, Клермонт. Оставил, обещая вернуться, но так и не появился!
Она зло запахнула накидку, кутаясь в неё и чувствуя, как по спине прошел озноб от осознания, что с ними обоими кто-то сыграл злую шутку.
Какое-то время Полин молчала, переваривая свои предположения, и спустя несколько минут спросила:
- Так где же ты пропадал, Дамиен? Почему не оставил даже ниточки, чтобы у меня была надежда ждать?! Почему исчез, не сказав ни слова?!
- Я написал тебе! - зло огрызнулся герцог.
- Вот только я ничего не получила. Два месяца ждала от тебя хоть какой-то весточки. И ничего.
- Я писал, - упрямо повторил он.
- И где же твоё письмо? Записка? Хоть какой-то клочок бумаги?
Полин начала одеваться, чувствуя, что совершенно неуместно сидеть обнаженной напротив уже полностью одетого Клермонта. Поэтому она кое-как натянула на грудь корсет, совершенно не затягивая шнуровку, которую Дамиен так мастерски распустил ранее, и поправила юбку, устраиваясь свободнее на широком сиденье.
Всё это она проделывала молча, а потому едва не подпрыгнула от ругательства, что, словно меч, разрезало тишину.
- Вот сукин сын! - графиня распахнутыми глазами уставилась на мужчину, но Дамиен смотрел в окно, сжимая кулаки.
На востоке небо уже окрасилось в светло-серые тона, знаменуя новый день. Солнце только-только появлялось, освещая первыми лучами горизонт. Ещё час, может чуть больше, и покажутся городские ворота Парижа. А это означало скорое окончание пути. Для него, но не для неё. Здесь Полин ничего не держало более. Если король примет условия санкюлотов, на все её богатства наложат запрет, если же не примет - вся аристократия во главе с королевскими особами грозила исчезнуть с лица французской земли. Полин любила жизнь и любила золото. Почти так же сильно, как она любила мужчину, сейчас хмурого и погруженного в свои мысли. Она молчала и продолжала размышлять о своей судьбе. Как бы ей не хотелось, Полин понимала, что теперь, десять лет спустя, они с Дамиеном оказались по разные стороны. И, если он ещё не догадался, что именно она убила Буше, его гвардейцев и несчастного графа де Тужура, то в скором времени поймет. А ещё поймет, что именно она одурачила его и всю королевскую семью, выкрав ожерелье. И этого он никогда не сможет простить. Поэтому несмотря на все его слова, Полин реально смотрела на вещи. Да, такое удовольствие доставить ей никто не смог и не сможет, в этом она убедилась окончательно. Да, так злить и бесить её никто не сможет больше. И ни к кому она не будет испытывать таких сильных чувств. Вновь очутившись с ним в тесном пространстве, пусть это и не была шикарная гостевая спальня, Полин де Винтер окончательно убедилась, что забыть его никогда не получится. А если окажется, что она вновь забеременела от де Гиза, то в этот раз она всеми силами постарается сохранить ребенка.
Резкий толчок и ругательства кучера заставили вернуться в реальность. А потом дверь кареты распахнулась, являя путникам вооруженных гвардейцев герцога де Гиза.
_________________