Попробую. Вдруг кому-то понравится

 » Попробую. Вдруг кому-то понравится  [ Сборник ]

- Слушай. Тебе надо бы прическу сменить. У тебя лицо от этой косы совсем как у деревенской бабы. Простит.
Алина- красивое имя. Редкое. Как песня. И сама она как песня. Высокая, статная, вся такая, как будто собралась взлететь, уже напрягла все силы, но передумала. И в глазах так и осталось этакое стремление ввысь. Хамка препорядочная. Прямая до немогу. Что то в ней было такое, особое понимание морали. Вроде бы как у всех, а вроде бы как и нет. И за эту свою правду она готова была броситься на любого.
И вот сейчас, кто ее спрашивал, эту незнакомую женщину на улице. Я растерялась на миг, а она засмеялась. Она прекрасно знала свою такую вот привычку- хамить. Потом, когда привыкнешь, вроде и не заметно. А сначала- как дверью по лицу.
- Пойдем. Я тебя со своим парикмахером познакомлю. Сделает из тебя конфетку. Ты же не спешишь?
Конфетку из меня делали часа два. Алина в общем то даже не спросила моего согласия. Привела и посадила. Мастер, конечно, постарался на славу. Из деревенской девчонки я вдруг в одночасье превратилась в леди. Было непривычно в новой роли, но надо было привыкать. Метровая коса толстой змеей свернулась на полу.
Потом пили с Алиной чай в китайском ресторанчике. Как- то незаметно ее хамство я стала воспринимать как честность. И открытость. И откровенность.
Алина была замужем. Глубоко и долго. И мужа вроде бы любила. Любовник одевал ее в меха. Чтобы муж не догадался, она прятала меха в шкафу, муж, наивный, верил в многонулевую зарплату жены. Не то чтобы он мало зарабатывал, ну скажем так, на одну шубу бы хватило, а вот на три уже нет. А хотелось три. Хотя, Алина сама не могла толком объяснить зачем ей три шубы.
- понимаешь, - смеялась она,- в деревне не было ни одной. Было мамино пальто. Тяжелое такое. Драповое. И воротник из облезлой лисы. Которую папа с перепугу, похоже, пристрелил, на охоте. Больше не ходил на охоту кстати. Я входила в бомонд нашей деревни с таким воротником. У других и того не было. А так. Ты представляешь я в магазин захожу и могу купить и эту шубу и эту. Потому что эта не подходит к моим сапогам. А эта подходит, но короткая. Значит будет холодно. И в юбке ее не оденешь уже.
Я пожимала плечами. У меня не было ни одной шубы. Был китайский пуховик. Розовый. Это меня не делало более красивой или более умной. В нем было удобно в автобусе. И не жалко. И на меня в нем не смотрели мужчины из проносящихся мимо иномарок. Зато запросто мог подклеиться какой- нибудь добродушно настроенный бомжик, предложить распить чикушку за красивую женщину.
- Ты такая дура, вот не обижайся, - Алина держала меня за руку, будто боялась что я убегу. – Ты такая красивая. Такая умница. И живешь на пару тысяч. Это ж уму не постижимо. Меня тут один спрашивал. Телефон твой. Видел нас в кафешке в прошлый раз.
Я испугалась. С нее станется дать.
- Не дрейфи. Не дала. А ты дура. Вышла бы замуж за нормального мужика и горя бы не знала. Чуть чуть бы похитрее была.
Я улыбнулась .
- Но я ж была замужем. Ты не помнишь?
- Это ты не замужем была. Это муж за тобой был. А ты с этим замужеством свой диплом в жопу. И себя туда же. И вообще все туда. У тебя там места много судя по всему. А с виду и не скажешь. – она демонстративно покосилась на мой зад. Я автоматически сделала то же самое. Ничего себе так зад, как орешек. - И из себя что сделала? Тебе тридцать лет, а ты?
- А я вот язык в школе преподаю. Детишкам. Знаешь, такие маленькие.
- Знаю, - машет рукой Алина. – Спиногрызы такие.
- Ты родить не хотела? Вроде бы время. И живете вы хорошо
- А от которого? - пытается пошутить Алина.- Нет. Не думала. Нас у мамы было шестеро. Как котят, блин. Я всех вынянчила. Нанянчилась до самой смерти. Мама иногда спрашивает. Внуков ей надо. Внуков этих уже целый садик. А ей все мало. Дети- это радость. А я как вспомню, так сразу хочется себе наглухо все зашить. Что б не дай бог.
Я ее не понимала. Я у родителей была одна. И очень хотела сестричку. Потом хотела дочку. Муж не хотел. А потом развелись. Не получилось. Так бывает.
- Ты подумай, - напоследок машет рукой Алина, - я дам если что ему. Нормальный мужик. С мужем работает. Был женат, сын есть. Ну не сложилось. Развелись тихо, мирно. По-человечески. По-честному. Никогда он ней плохого не сказал. Так что подумай.


Как я на это согласилась, до сих пор не понималю Вернее понимаю. Алина меня просто придавила своим весом. И своим мнением. И я не успела оказать достойное сопротивление. Когда она чего то хотела, танки бы ее не остановили. Я со своей хилой комплекцией не тянула даже на «Оку» против нее.
Я смотрела на зеркало в ванной Алины, а оттуда на меня смотрели полоумные глаза. Как блюдца. Хотелось забиться под ванну и не вылезать оттуда до конца вечера. А потом Алина прибила бы меня своей шикарной мухобойкой и дело с концом.
Он был дорогой. Вернее, не так. Качественный. Когда смотришь на человека и вроде одет он обычно, как простой смертный, вот типа меня, и пуховик вроде бы на нем. А понимаешь что человек с весом. И пуховик этот не с китайского рынка. Особенно если близко подойдешь. Но издалека тоже нормально. Не перепутаешь. Человек с достатком. На хлеб с икрой хватает. Ну на личный вертолет может и нет. Но ему достаточно и в себе он уверен.
Он смотрел на меня с улыбкой. Не оценивал. Не приценивался. А просто смотрел. Внимательно. На меня давно так не смотрели. Как будто я женщина. От этого было неловко. Я давно уже забыла что я женщина. Даже маникюр сделать забыла. Прятала руки под столом.
И глаза у него как две черешни. И морщинки вокруг них.
Принес цветы. Две белые розы. В хрустящем конвертике в снежок. Одну хозяйке, другую мне. Что- то еще принес, в пакетах. Я не заглядывала. Я смотрела на эту розу и не могла оторваться. Мне никогда не дарили цветов. Муж считал праздники буржуазными замашками, пил пиво и ложился спать. Новый год я отмечала в обнимку с телевизором. И эта роза, как будто из другого мира. И на ней застыла капелька воды.
Говорили как обычно на таких вечерах. Много и ни о чем. Он рассказывал о лыжных прогулках по зимнему лесу под городом. Как в сказке. И еще о сплавах. О том как чуть не утонули всей честной компанией. И как потом пили спирт из фляжки по кругу. Потому что утопили спички и греться было нечем. И о том как позавчера завел себе собаку. Щенка у ларька подобрал. Пожалел дурака. Улыбался над его лопоухостью и глупой мордой.
Алина хохотала и махала руками. И подливала мне шампанское.
Неловкость не исчезла. Потому что я никогда не верила в такие вот знакомства. Но глядя на человека напротив, понимала, что если бы мы познакомились в другом месте… где -нибудь, где не было бы Алины с мужем. И не было бы ее желания нас сблизить, отчетливо витающего в воздухе. И не было бы этой дурацкой предыстории с заказным знакомством. Потому что напротив меня сидел хороший человек. Рядом с которым хотелось быть.
Он вызвался меня проводить.
Уже стемнело. На улице пушисто кружился первый снег. Я смотрела на него сквозь свет фонарей и мне сразу вспоминалось детство. Точно такие же желтые фонари и такой же снег в их свете. Молчалось. Не знаю как по-другому назвать такое состояние. Когда не хочется ничего говорить. Молчится. Хорошо и спокойно И ничего уже не поделаешь. И пора уходить. потому что не вышло.
Он остановился. И взял мои пальцы в свои ладони.
- Маша. Давайте представим, что мы только сейчас встретились. Допустим, вы поскользнулись на первом гололеде. И я помог вам подняться. И вызвался проводить. А поскольку я человек приятный и вообще ваш спаситель, вы не смогли отказать. Сделаем вид, будто этого дурацкого вечера просто не было. Я ошибся, согласившись на подобное знакомство. Но вы мне понравились. Очень. Очень хотелось узнать вас. Простите, я действительно думал, что выйдет что то путное. Как то нелепо…
Я смотрела в черешневые глаза. Такие теплые и такие настоящие. И морщинки вокруг них.
Отняла свои пальцы и молча пошла прочь. И через десять шагов поскользнулась и ухнула на тротуар. Удачно так поскользнулась. Перестаралась, каблук сломала даже. И синяк заработала отменный. И оглянулась на него.
Он засмеялся и побежал ко мне.

  Содержание:

  Профиль автора

  Показать сообщения только автора темы (Anonymous)

  Подписаться на автора

  Открыть в онлайн-читалке

  Добавить тему в подборки

  Модераторы: yafor; Дата последней модерации: -

Люблю романтические истории. Хотелось бы узнать что же дальше.
_________________

Roza : если честно, то дальше ничего. к сожалению, на более длинные истории у меня не хватает ни сил ни воображения. но на форуме я не нашла куда можно заткнуть рассказы собственного сочинения. но если интересно- могу выложить еще парочку.

Так это был конец? Жалко конечно, хотелось бы чтобы эта история продолжалась. Но я не против почитать еще что-нибудь из твоих творений. Вылаживай.
_________________

 » 2

– ты, сволочь. Иди сюда.
Капустин вжал голову в плечи. Никита возвышался над ним на целую голову. Или даже две. Капустин прижал локти к бокам. «Будет бить», - подумал с какой то тоской и обреченностью. Никита любил драться. Особенно он любил бить. Жалкий Капустин уже не боялся. Это раньше, в классе шестом, выходя из квартиры, он пугливо озирался по сторонам, ожидая каждый раз, что из- за угла выскочит огромный толстый Никита и залепит ему сумкой по голове. Никита любил подобные шутки. Со временем Никита вытянулся еще больше, обзавелся горой мускулов, и полным отсутствием мозгов в бритой налысо голове. Капустин перестал бояться, он просто тупо принимал Никитину любовь к битью. Он не жаловался и не жалел себя. И не умел давать сдачи.
Девушка Никиты, высокая, тонкая как тросточка, иногда мелькала в его машине, домой никогда не поднималась, и вообще, никто из подъезда ее не знал. Капустин иногда видел ее во сне. Она ему улыбалась и махала рукой. Что бы это значило, Капустин не понимал, но ему было приятно.
В двадцать девять лет научного сотрудника Капустина вдруг озарила гениальная идея, за что он получил премию. Большую. Он смог купить на нее однокомнатную квартиру в центре и машину родителям. Никита перестал омрачать его жизнь, поскольку так и остался в старенькой хрущевке с сырыми потолками и совмещенным санузлом. О его жизни Капустин ничего не знал. До сегодняшнего дня
… Сегодня утром, Капустин вышел из дома раньше обычного. Он шел не спеша, наслаждаясь непривычной тишиной, умытые ночным ливнем улицы встречали его непривычной для летнего утра свежестью. На душе у Капустина было светло и безмятежно. Соседка Зиночка, круглая, маленькая и веселая, вчера пригласила его на чай. Что она, собственно, от него, Капустина, хотела, он не понимал. Но пришел. С коробкой самых дорогих конфет, которые нашлись в ларьке. Зиночка поахала, покраснела и поулыбалась, и соблазнила таки застенчивого соседа. Капустин сопротивляться не умел. Да не особо то и пытался. В связи с чем сегодня с утра твердо решил сделать предложение обесчещенной им женщине. Обесчещенная женщина тем временем названивала подруге, чтобы почирикать о последних новостях, в том числе и о том ,что мамонты таки ж не вымерли и один из них сегодня у нее ночевал. Потому что у всех нормальных людей совесть и чистота вроде бы как отвалились за ненадобностью, а у этого сохранились в первозданном виде да еще и гипертрофировались от одиночества и тепличных условий жизни. Никто никогда его не предавал, не изменял ему, женщины у него не было, родители- тихие седенькие старички молились на умницу сына, который был у них поздним ребенком, поэтому впитал с молоком матери все их допотопные, дореволюционные жизненные принципы. И самым большим несчастьем в его жизни был всего -то тупой Никита, который лупил его по гениальной башке из любви к процессу.
Капустин шел по улице и улыбался. Ему было тридцать. У него было все. что нужно человеку, включая любимую, хоть и не очень денежную работу, квартиру и женщину. Последнее его особенно радовало. Он катал на языке ее имя, как леденец.
За что кто -то свыше подсунул ему в это утро встречу с Никитой, он не знал. Но с этого момента все пошло наперекосяк. Никита стоял на обочине, изо всех сил стараясь удержать свое пьяное тело в состоянии стоя и держа за волосы худенькую девушку, бил ее по лицу. Девушка молчала и только вздрагивала. Впервые в жизни Капустин ощутил ярость. Ярость, которая выжгла все в его душе и голове. Вспомнилось и собственное унижение. И тяжесть Никитиного кулака. И эта девушка, у которой глаза были большими и лучистыми. С такими глазами кулака не заслуживают. Капустин схватил железный прут от сломанного забора. В голове у него звенело и было темно.
А когда звенеть перестало- Никита лежал на земле и из- под него вытекала страшная черная лужа. Последнее что помнил Капустин перед тем как грохнуться в обморок- огромные, как блюдца, глаза беленькой девушки…

Адвокат был молоденьким и нервным. Заметно волновался на процессах. Заикался и путал слова. Все время норовил назвать Капустина заключенным. Капустину все время хотелось встать и признать свою вину полностью и безоговорочно, только бы человек так не мучился. А еще ему все время хотелось спросить, почем мальчику родители купили такие серьезные корочки. А главное- зачем.
Капустин не любил когда люди так мучились из - за него. Мальчик намучился на шесть лет в колонии общего режима. Капустин помнил, как мама приподнялась и без сил снова упала на лавку. И как заплакал отец.
Через неделю ему пришло письмо от беленькой девушки. Он не решался его открыть. Что она могла ему написать… так и выкинул его непрочитанным.
Капустин выжил. Он стал жилистым и мрачным. И перестал склонять голову. Принцип «не тронь меня и я не трону» намертво въелся в его кожу. Он так до конца и не понял, почему его не убили в потасовке в первый же день. Когда начали объяснять ему кто и что. Он молчал и впервые в жизни дрался. До крови. До смерти. Дрался за единственное, что у него осталось. За человеческое достоинство. Казалось что тот самый железный прут, которым он убил Никиту, врос в его позвоночник. И согнуться уже не представляло возможности физически. Избили до реанимации. Но не убили. И больше не трогали.
Зиночка в душе рассосалась сама собой. Он так и не узнал что с ней стало. На суды она не ходила, писем не писала и ни разу его не посетила.
Часто приходили письма из дома. Мама писала круглым, ученическим почерком, как стало тяжело. Как не платят пенсию и болеет отец. Как некому помочь с огородом. Как машину пришлось продать, потому что не хватает денег. И как она его ждет.
Капустин черными глазами смотрел в потолок и молчал.

Капустину было тридцать восемь. После тюрьмы о прежней работе нечего было и мечтать. Да и вообще о какой либо достойной работе с достойной оплатой… Бывшие коллеги сторонились, друзья давно уже забыли, незнакомые люди на улице обходили стороной, как будто что то чувствовали. Он вернулся в пустую и холодную квартиру. Без денег, без работы, без здоровья, без будущего. Отец пил в черную. Капустин молча посидел на могилке матери, уставясь в одну точку. Мать не дождалась сына всего неделю. Денег на дорогие цветы не было, Капустин собрал по дороге осенние листья. Когда пьяненький отец плакал у него на плече, обхватив его руками, как маленький, говорил про мать, Капустин чернел на глазах. Заперся в ванной, отец всю ночь слышал оттуда стиснутый зубами вой. Боялся. Сына боялся. И за сына тоже боялся. Глушил тоску и безысходность бутылкой.
Через месяц после его возвращения, вдруг в доме нарисовался лучший друг из благополучного прошлого, однокашник Славка Снегирев. Влетел в его жизнь, как ураган, со своим оптимизмом, каким то нелепым доверием к людям и бешеной энергией, пошуршал связями, которыми он обзавелся с некоторых пор, и устроил его сторожем в какую то фирму. Долго извинялся, что ничего лучшего пока не подвернулось. Капустин, впрочем, был ему благодарен. Фирма была маленькая и совсем неизвестная, делала деньги из воздуха, но зарплату, пусть и небольшую, выплачивала исправно. Хватило на то чтобы положить отца в больницу.
Славка был уже пять лет женат фантастически красивой женщине, у него подрастала дочь. Его жена Капустина сначала сторонилась, побаивалась, незаметно прятала дочь за спину. Капустин усмехался, но не обижался, хотя на душе скребло. Потом привыкла и даже стала находить его очень приятным и интересным собеседником, когда он открывал рот. Это случалось редко и требовало больших усилий с его стороны, но отказать ей он не мог.
Славка всегда был человеком добрым, хоть и безалаберным, изо всех сил пытался вытянуть Капустина из его одиночества и отчужденности. Капустин его не поощрял, но и не сопротивлялся, исправно присутствуя на Славкиных «домашних посиделках» и честно пытаясь вжиться в нормальную жизнь. Вжиться получалось с трудом. Вернее никак не получалось. Но посещения Славкиного дома с неизменным чаем с травами, яблочным пирогом и Славкиными рассуждениями «за жизнь» стали необходимы как воздух. Отогревал душу. Потихоньку, чтоб никто не заметил, протягивал руки к чужому очагу. Чтоб хоть чуть -чуть стало теплее. Хоть издалека. Хоть рядом погреться. В этом доме казалось время течет медленно и сладко. Как теплый мед.

- Капустин, - весело орал в трубку Славка, стараясь перекричать гул голосов. – Сопроводи ты мою жену на эту вечеринку! Капустин, ты мне бутылку проспорил тут. Я тебе ее прощаю. Сопроводи, а! Ну будь человеком. Заказчик прижал, зараза, не получится вырваться. А она так ждала. Капустин, друг, ну выручи.
Славке жизнь казалась чередой забавных недоразумений, иногда приятных ,иногда не очень. Жил он легко и не особо задумывался.
Капустин покорно поплелся к шкафу. Бутылку он действительно проспорил. Да и просто, отказать Славке не мог. С него не убудет. Но на такие вечеринки в джинсах не ходят.
Славкина жена улыбнулась, увидев Капустина, быстренько стянула с него отвратительный рыжий галстук, повязала новый, Славкин, синий в серую с черным полоску. Она была красива до умопомрачения, Капустин даже боялся предложить ей руку. Она сама взяла его за локоть.
С непривычки он чувствовал себя неуютно и с трудом заставлял себя двигаться, ходить, здороваться с совершенно незнакомыми людьми. Славкина жена пила бокал за бокалом, он уже перестал удивляться, просто старался не терять ее из поля зрения. Она мелькала среди гостей, с кем -то болтала, смеялась, танцевала, была оживлена и довольна и Капустин неосознанно любовался ею.
А потом вдруг она оказалась рядом, крепко схватила его за руку, подпрыгивая на месте от возбуждения:
- Идемте танцевать. Идемте. Вы не можете отказать даме. Дама слегка пьяна, но все равно отказать не можете.
Капустин усмехнулся и послушно пошел за нею. Прошло уже столько лет с тех пор как он дотрагивался до женщины. Платье желтое, скользкое, обнимало ее талию как вторая кожа, тонкая и теплая, от нее пахло мартини и чем -то еще, дорогим и свежим. И глаза, черные, горячие, какие -то безумные глаза. Капустин беспомощно и неумело топтался в танце, чувствуя, как она все теснее прижимается к нему, жарко дыша ему в шею, бормотала что- то не останавливаясь и сбиваясь, чуть –чуть по обыкновению картавя, о ненужности, о том, какой он волшебный человек, что жизнь пустая, а тут он, что она готова на все за одно его слово... Капустин уже не особо прислушивался.
Только вдруг отчетливо накатило сознание того, что что- то сейчас закончится. Что -то дорогое и важное. Стало больно и горько в том месте, где обычно бывает сердце. Капустин почувствовал давно уже забытую резь в глазах.
Капустин глубоко вздохнул и отстранился. Она смотрела на него, не мигая, жалобно кривя губы, потрясающе красивая. И потрясающе запретная. Жена лучшего друга. Капустин прокашлялся.
- Нам пора. Уже далеко заполночь.
Он взял ее за руку, как маленькую и повел к выходу. Она шла за ним, опустив голову.
Капустин проводил ее до дверей Славкиного дома, засунул руки в карманы дешевого пуховика, чтобы спрятать, как они дрожат.
- Идите домой. Муж наверное уже вернулся, -сказал Капустин и быстро развернувшись, побежал по лестнице.
Он шел по ночному городу. Шел и думал. Думал, как теперь суметь осторожно и незаметно исчезнуть из Славкиной жизни, ничего не объясняя. Как больше не появляться в их доме, не искушать судьбу. Не посягать на святое.
Он смахнул неожиданные непривычные слезы и сжал зубы. Он поступил правильно и ни о чем не жалел. Он не имел права жалеть. Но от этого не становилось легче или радостнее. И вокруг казалось черно и безнадежно. Он устал терять. Абсолютное невыносимое одиночество наваливалось на него всей своей уже, как вдруг оказалось, успевшей позабыться тяжестью, под которой подгибались колени.
Около своего дома остановился, сел на покосившуюся лавочку. Обхватил голову руками. Надо пережить. Это тоже надо как- то пережить. Капустин сдавливал голову изо всех сил, будто надеялся выдавить из нее все мысли. Всю боль и обиду.
Тяжело вздохнул. Выбил из пачки сигарету. Закурил.
- Сережа, - вдруг окликнул его чей то голос.
Капустин вздрогнул и обернулся. И натолкнулся глазами прямо на серые лучистые глаза. Из далекого, и как будто забытого уже прошлого. Они смотрели на него и улыбались.

Немного грустная история.
_________________

Мне понравились оба рассказа. Они прочуствованые и какие то настоящие. Переживаешь за судьбу героев. Только рассказ о Капустине не закончен. Нужно дать ему что то хорошее, после целой горы плохого. Что то большее, чем маленький намек на глаза.

 » 3

спасибо
Маша была очень большая и очень восторженная. И этим порой раздражала. Но другого такого человека в моей жизни больше могло не встретиться, поэтому я предпочитала раздражаться где -нибудь на улице, а Машу любить. У нее были большие щеки, большие глаза и все остальное тоже было большое. И душа тоже. Такая большая душа просто не поместилась бы в худосочном теле. Она периодически плюхалась своим большим существом на какую нибудь диету, но суток обычно не выдерживала. Поэтому цикличность в нашем доме была возведена в ранг закона: каждую субботу я сползала на один день со своих салатных листьев ради Машиных мантов, которые она умела, надо сказать готовить, а Маша на один день каждый понедельник заползала в низкокалорийные дебри на моей полке холодильника.
У Маши была любовь. Безответная и тайная, что не мешало ей быть настоящей. Любовь жила в доме напротив и каждый вечер выходила погулять с годовалой дочкой. Дочка была кудрявая и забавная как, впрочем, все дети. Маша плющила нос об оконное стекло, казалось, ее большая душа должна была уже давно силой своего желания притянуть к себе хотя бы взгляд объекта. Но объект стойко держался за свою весьма миниатюрную половинку. Маша скорее вырвала бы себе глаз, чем хоть намеком на свою тень омрачила бы чью то жизнь, поэтому только я знала о такой вот ее печали. Маша дышала на стекло и как пушкинская Татьяна рисовала на стекле заветные вензеля. На этом ее сходство с Татьяной и заканчивалось.
Раз в месяц Маша собирала все деньги, которые удалось накопить, и выезжала на деревню к дедушке. Дедушка был ее единственным родственником. Маша души в нем не чаяла и каждый месяц волокла в деревню заморские деликатесы и дорогие сигареты. Водку дедушка принципиально не пил, чем вызывал мое безмерное уважение. Во всем остальном он вил из Маши километровые веревки толщиной с руку, деликатесы отдавал местным алкашам, которым все равно чем закусывать- кошачьим кормом или мидиями, а из сигарет зачем то вытряхивал табак и крутил из газет с ним самокрутки. Маша приезжала из деревни заряженная свежим воздухом и дедушкиной вредностью по самую маковку, казалось, звенела от какого- то нездорового возбуждения. Через пару дней она успокаивалась, согласно кивала на мое ворчание, что дедушка все -таки у нее старый вреднючий пень. Через месяц все повторялось.

Маша работала воспитателем в детском доме. Я не представляла ее на какой -то другой работе, казалось, что бог отвесил Маше такую долю душевной щедрости, что ни на какой другой работе она бы не смогла ее хоть частично выплеснуть и просто лопнула бы. Дети Машу обожали, мне иногда казалось, что будь у нее условия получше, она бы усыновила весь детский дом скопом.
Бездомной живности она перетаскала к нам в квартиру немеренно. Но, видимо, у Маши были счастливые руки, любой бродяжка, побывав в них, отмытый, накормленный и отогревшийся возле батареи, тут же находил своих хозяев. Будущие хозяева тоже появлялись как по волшебству в течение недели- внезапно соскучившиеся друзья, знакомые и коллеги, соседки, забегавшие за солью, или просто удачно ошибившиеся дверью, мгновенно влюблялись в выкатывающиеся к ним под ноги хвостатые комочки и выпрашивали их у Маши со слезами и ссылками на детей или одиночество, по обстоятельствам.
Мы снимали крошечную квартирку в хрущевке на самой окраине города, где вечно протекали краны и зимой было холодно и неуютно. Маша завешала окна шторами для детской, оранжевыми, со смешными рогатыми солнышками. Мы грели чай с медом с дедовской пасеки. Болтали о своем девичьем. И нам было тепло.

У меня случилась любовь. Он был глянцевым и стерильным, будто каждый день купался в стопроцентном спирте. Делал маникюр и прическа у него лежала волосок к волоску. Не знаю, с чего я так вляпалась. Я никогда не любила таких. Он дарил настолько потрясающие розы, что они казались неживыми, целовал на прощанье руку Я чувствовала себя восхитительно чужеродной в его вакуумном мире, потом эта восхитительность переросла в отчужденность. А потом и вовсе сошла на нет. Я изводила себя своей ненужной и уставшей любовью и его равнодушием к моему состоянию. Я приходила домой отравленная, погибающая под неподъемной ношей эмоций, которые убивали меня, но без которых, мне казалось, я не смогу прожить и дня.
Большая Маша каждый вечер ждала меня возле окна. В какое бы время я не пришла, она сидела на кухне и ждала, обнимала меня своими тяжелыми теплыми руками и будто выдавливала весь этот яд из моего хилого усталого организма. Она никогда ни о чем не спрашивала, терпеливо ждала когда я сама созрею и все расскажу. Я созревала. Она переживала со мной, за меня и даже вместо меня. И меня отпускало. До следующего дня. Иногда мне казалось, что я выживаю только благодаря тому, что знаю: я приду домой и Маша ждет меня со своим чаем и сочувствием.

Я знала о нем давно. Догадывалась что Маша со своей наивностью и неземной любовью к папаше кудрявой девочки, не рассмотрит у себя под носом его большого чувства. И боялась вмешиваться. Даже намекнуть боялась, Маша бы с негодованием отвергла подобное мое предположение.
Он был директором их детского дома. Смешной толстенький невысокий человек с уже наметившейся лысинкой, несмотря на то, что он был всего на два года старше нас, и чистыми пречистыми глазами. Маша рассказывала о нем каждый день, он каждый день творил свое дело спокойно и правильно, так, чтобы было не стыдно.
Однажды он забежал к нам на ее день рождения, очень смущался, потому что без приглашения, а Маша смущалась в ответ, что не пригласила, в общем, если бы не я, решительно затащившая его в комнату, они бы так и смущались час в коридоре. А потом бы он ушел, и я никогда бы не узнала, какими глазами может смотреть на Машу этот смешной человек. А он смотрел. И было ощущение что внутри него зажгли целую сотню свечей. Смотрел и не отрывался. И я, заразившись, смотрела в тот вечер на Машу его глазами и видела, какая она единственная.
На мои осторожные расспросы Маша сказала, что Алексей Витальевич ее очень уважает и ценит, а на мою робкую попытку пискнуть о чем- то большем, Маша манула на меня рукой и сказала что я ошибаюсь и на этом закончим. Я поняла, что тут все глухо, и закончила. И Маша продолжала рисовать свои вензеля, дышать на стекло и игнорировать мои намеки.

Маша рыдала. Она сидела на полу и рыдала так, как умела только она и еще маленькие дети. Из самой глубины души, от самых пяток, не чувствуя границ своего горя. Я никогда не видела, чтобы она плакала, поэтому испугалась, что случилось что- то страшное и непоправимое. Я с разбегу, бросив сумку у порога, упала на колени и обхватила ее руками
- В кино пригласил. Он пригласил в кино,- прорыдала она
- да кто пригласил то?
- Алексей Витальевич. Что делать то?
В этом месте я села рядом с ней и расхохоталась. Я смеялась до слез, до икоты, выпуская из себя весь ужас за ее слезы и всю наивность ситуации.
- Ты дурочка, дурочка ты Маша,- повторяла я между приступами хохота.- такой человек пропадает, а ты все в окно свое глядишь. Господи, ну какая же ты все- таки дурочка.

Мы гуляли свадьбу. Оказалось что у Маши много друзей, я половины и не знала. А они пришли, приятели, знакомые, коллеги с работы, соседи, просто случайные люди, когда- то, в очень нужную минуту, согретые Машиным теплом. Она уже и не помнила даже их фамилий, а потом со стыдом призналась мне, что и по именам их не всех помнила. И приносили цветы и салаты, а один дядечка, как потом оказалось, усыновивший двух Машиных воспитанников- близняшек, вместе с женой и своими уже детьми, организовали для всех шашлыки прямо во дворе нашего дома. Смеялись, радовались, поздравляли, обнимали Машу, пели песни.
Алексей Витальевич, теперь уже просто Лешенька, тихо улыбался, глядя на всю эту кутерьму и веселье. И в глазах у него будто зажгли целые сотни свечей.

Ой, Чилим, какие чудесные рассказы. Ты куда пропала? У тебя есть еще? Очень очень хочется почитать. Вот бы побольше такого, доброго и душевного.
Твоя Маша просто прелесть, пока читала, я ее тоже полюбила

Столько эмоций, я чуть не разрыдалась. Спасибо, получила удовольствие, как будто все это уже происходило со мной, но уже забылось, а теперь всплыло вновь (особенно первый рассказ).
Чилим! Дай им названия, а то как без домные какие-то.

 » 4

сейчас за окошком грустно. Грустные улицы, грустное небо. Деревья тоже грустные. На душе- грустно. Ну… скажем так… не весело. А все почему. Потому что вместо того чтобы подставлять солнцу носы и чихать от солнечной пыли, ты жмешь этот нос чуть ли не под мышку и на нем висит сосулька. Ну какая может быть любовь в таких вот условиях. Посему рождается несусветное.
Приехал. Шоколадный. От него веет солнцем и вечными сорока градусами в тени, дорогими гостиницами, духами по сто долларов капля и тремя университетами. Она стоит, приоткрыв рот, в первый раз видит негра живьем, где уж ей с ее Гадюкиным. Пятится задом за колонну. Дикарь. Кто его знает. На ней юбка в красный цветочек и зеленая бабушкина шаль. А еще светлая коса толщиной с руку и родниковые глаза двадцатилетней девчонки. Он таких глаз никогда не видел. Как два колодца. Она накручивает на палец кончик своей косы.
Подошел, поздоровался. Говорит без акцента, шершавый такой голос. Теплый. Окунул ее в черные, бархатные глаза. Пожал руку. На маленькой жесткой руке- цепочка колючих мозолей. В огороде копалась. Не соизволит ли госпожа поужинать с ним сегодня вечером? Только поужинать, если госпожа опасается, может пригласить кого -то для сопровождения. У нее в голове все мысли слиплись. Глянула на свою юбчонку. Он все понял. Сразу. Он мужчина, он сильный, он все должен понимать сразу. Вышла из примерочной и обомлела. Зеркало показало такое, дух захватывало. Как в тумане. Она и не знала что такая красота бывает. С плеч струилось и растекалось по телу, обволакивало колени. Он смотрел и улыбался. Забавная пушистая девочка в дорогом элегантном платье и синей лентой в косе. В салоне красоты ленту изъяли. Всем салоном ахали над ее волосами. Пропускали сквозь пальцы. Не решились красить. Того кто предложил такое- обозвали вандалом. Колдовали.
Она стыдится своей безграмотности. Ничего не видела ничего не знает. Золотая медалька в деревенской школе стыдливо бренчит в комоде. Он смотрит на нее, слушает ее простодушие, ее доверчивость. Ловит глазами линию трогательного детского подбородка. Расспрашивает его про его гарем. Он хохочет, сверкая ослепительными зубами, трогает ладонью ее пушистый затылок. Отдыхает.
Он смотрит на нее, вспоминает. Где -то видел, может и в России. Бывает так, сидит на крыше, на залитой солнцем крыше, малюхонький котенок, такой, вот недавно глазенки открылись только, еще никуда- никуда без мамки. Сидит на крыше, такой беспомощный, пушистый- пушистый, крошечный, круглый весь, вся его шерстка дыбом, потому что вот, потому что хорошо и каждой шерстинкой ловит солнце. И глаза такие, знаете, у всех маленьких такие глаза, не важно кто это- ребенок тебе, или котенок, детешка в общем чья- то, глаза такие, как будто из них бог на мир смотрит. Вот такие глаза. Чистые- пречистые. Сидит и жмурится. Греется. Может даже мурки тебе поет. Вот как бывает. И при виде его на лице шевельнется улыбка. Пощекочет губы. И в душе растет что то такое теплое - теплое. Светлое. Пушистое. И сердца для него становится мало. Вот что такое нежность. И не обидишь его ни за что на свете. Даже не дотронешься до него пальцем.
Довозит ее до подъезда, где она гостит у троюродной тетки. Тетка торчит в окошке, сейчас снова начнет упрекать ее в безнравственности. Прощается. Пожимает ее ладошки. Улыбается. Она понимает, что был вечер. Может быть, самый чудесный вечер в ее малюсенькой жизни. И что больше он не повторится. Она тихонько улыбается в ответ. В свои двадцать лет она умеет благодарить за то, что было, не оплакивая.
А вот такова жизнь

Вроде набор слов на первый взгляд, а вырисорывается четкая и ясная картина, даже лишних пояснений не надо!!! Молодец!!!

 » Лист в клеточку из школьной тетрадки.

спасибо девушки. очень приятно что кому то нравится

Лист в клеточку из школьной тетрадки.

Точечка, точечка, закорючка и такой совершенно неровный овал в который одна из точечек, символизирующая, очевидно, глаз, не попала. Это курносый мальчишка рисует портрет соседской девочки. Высунул от усердия кончик розового языка. Абстракционисты отдыхают.

«Миха любит Галю»
Вырванный из тетрадки листочек в клеточку. Первоклашки, с трудом еще царапающие в своих прописях закорючки и буковки вот так сложили. И кто сложил? Перехваченный комочек смятой бумаги и заливистый хохот. И еще такие всепонимающие глаза первой учительницы. Галка щурилась и на носу выступали такие забавные веснушки. И две косички с розовыми бантиками обиженно топорщились в ответ на детский смех. И книжкой по кудлатой башке недотепе Мишке.

«Доча, суп в холодильнике. Буду поздно. Люблю. Мама.»
Добрых глаз Галка в жизни мало видела. Отца она не знала. Мать осталась одна с годовалой дочкой на руках, а та, другая, которая пришла однажды и села посреди разоренного ею самою же гнезда, имела лицемерие пытаться подружиться, предлагала помощь, нравилась себе видимо, казалась жутко благородной. И мать сидела и глядела на свои двадцатилетние тонкие руки и не знала, что ответить на подобное. И как же Галка радовалась, когда у них появился дядя Женя, на руках мать носил. Красавицу. Руки целовал. И кто -то что- то не поделил в пьяной драке и зачем, зачем дядя Женя ночью мимо шел…к ним шел. С работы. Нес букет. И как мама почернела…

«Сизова из одиннадцатого «А»- шалава».
И Галка глядела такими весенними бирюзовыми глазами, а которых от обиды плескалось и от этого они казались еще прозрачнее и голубее. Наматывала на палец каштановую кудряшку. И этот самый листочек обошел весь класс. Перед выпускным. Все сидели и смеялись, оборачивались. У Галки от обиды спину выгибало так, будто она проглотила кол. И так осанка гимнастки жить не давала, еще и это. Ходила, ни на кого не глядя. Жестоко. А за что? За то что отвернулась от самого видного мальчишки в классе? Несмотря на всю его видность? Коробило. Не хотелось как все, которые млели от одного его взгляда. От черных цыганских глаз. Хотелось за руку, с таким обычным, домашним, с добрыми глазами. Сидеть плечом к плечу на озере. На закате. Тепло.

«Галка, зайди в деканат»
Учеба давалась сложно. Бессонные ночи, бесконечная зубрежка. Перед экзаменами дрожали ноги. Только бы не расстроить маму. Она и так из сил выбивается чтобы только дочь училась. Галка пела неправильные глаголы как гимны. Вырабатывала произношение. Синхронный перевод- семечки. В деканате предлагают по обмену за рубеж. Погружение в языковую среду. На год. Галка вышла из кабинета декана, села на ступеньку прямо в белых шелковых брюках и заплакала.

«Mr.****»
Он высокий и худой. В очках на серьезном английском носу. Ему нравилась эта маленькая забавная русская девочка с волшебными глазами. Рядом с ней мир кажется погруженным в небо. Он не ожидал от себя столь поэтического сравнения, оно кажется ему таким соответствующим действительности что он повторяет его про себя каждый раз как видит ее. Учится по обмену, подрабатывает переводами. Он таскает ее по презентациям и улыбается непривычной для него улыбкой. Служащие в недоумении. Но это приятно. Приятно держать при себе вот такое вот малюсенькое чудо в цветастом платьице. И ее переводы явно на порядок выше тех, что готовят его служащие. Он готов предложить ей работу. Готов уйти из семьи. Жена рядом с ней кажется неказистой и сухой. Как палка. Из нее не плещет жизнь. Галка смотрела и видела в его глазах то, чего недолжно было быть. И его жена плакала за колонной во время презентаций. Женщины понимают много больше, чем думают мужчины. Галка мучительно переживала, останавливала его взглядом каждый раз, когда он готов был что то сказать. Что- то, что могло разрушить столько жизней. Не знала что делать. Только и оставалось, что делать вид, будто ничего не видит.
Он провожал ее в аэропорту. Просил вернуться. Впервые заговорил о будущем. Предлагал все без остатка. От волнения снял очки и глаза казались беспомощными. Галка молча покачала головой. Нет. Это будет неправильно и не честно.

«Галочка, заходил Сашка. Хороший мальчик. Улетела в командировку. Люблю. Мама.»
Сашка смешной с большой лопоухой головой. Носит себя по жизни как недоразумение. Талантлив безумно. Его скрипка кажется продолжением его рук, его сердца. И сердце у него величиной с полмира. Галка смеется и закрывает ему руками глаза. Таких доверчивых глаз не может быть у серьезного взрослого человека. Настоящий друг. Таскает ей апельсины в больницу пока она лежит с аппендицитом. Рассказывает о своей самой настоящей любви. У Галки от жалости сжимается сердце. Угораздило же его так. Он страдает и от этого его скрипка плачет еще жалобнее. И зарубежные неэмоциональные слушатели рыдают не скрывая. И Галка рыдает, гладя его по лопоухой голове.

«Я люблю тебя, Галчонок. Спасибо тебе за дочь»
На груди сопит крошечный ежик, по особенному причмокивая губешками во сне. С трудом досталась. Галка теряет сознание от любви и нежности. И за окошком на четвертом этаже маячит взлохмаченная голова мужа с букетом роз и советской уродливой сеткой (где он только ее добыл), из которой выглядывают фантастические яблоки. Как он сюда забрался. Галка смеется. Он тоже не спал, синяки под глазами. И в глазах у него такое, от чего захватывает дух. А потом появляется грозная заведующая.
И Галка думает, а что было бы, если бы он не подошел к ней тем вечером. Когда у нее в сердце взрывался весь мир. Разрывался на сотни осколков. И как стояла на мосту. Смотрела в холодную воду. Одиночество охватывало цепко и холодно. И мамы не было больше рядом. И было страшно.
- Девушка. У меня сегодня было удачное судебное дело. Хочу отметить. Давайте я исполню любое ваше желание?
А она пожелала ни больше ни меньше, как счастья. Вдруг. Про себя. Случился Дед Мороз, ага. В ее несущейся под откос жизни. Когда ее оптимизм разлетелся в клочья.
Купил ей розу. Огромную белую розу. Выпросил у нее улыбку. И пошел рядом.
А на свадьбе все дрожал, как бы она не передумала. Держал за руку до синяков.
Галка водит пальцем по крошечной круглой щечке. И глаза у дочери папины, самые лучшие глаза в мире.

Ой Цилим какие хорошие рассказы, очень трогательные. Я даже рассплакалась в конце. Жалко, что они такие короткие

большое спасибо. очень очень приятно.
а то что короткие... я сама знаю. просто длинные не получаются фантазии на длинные не хватает