Она сжимала телефон побелевшими пальцами и силилась сделать непроницаемое лицо – в коридоре, по которому шла, было полно народу. Возмущенный женский голос в трубке что-то вещал, она уже не разбирала, что именно – слух отказывался ей служить. Все окружающее, напротив, виделось четко и ясно, но как будто отстраненно, словно она смотрела кино на большом экране. Закрыв, наконец, за собой дверь кабинета, она плавно, держа ровно спину, опустилась на стул.

– Так что Вы от меня хотите? – проговорила в трубку. Это были первые ее слова после приветственного «Алло» и «Да» в ответ на «Вы такая-то?». Первые, потому что дальше она только выслушивала долгий монолог о том, где, с кем и сколько раз спал ее муж, и какой он нехороший человек, хоть и отец двоих детей, и как он подло поступил с дамой на том конце линии...

Неизвестно, какова была ее реакция, если бы она ничего не знала. Но она знала, давно все знала, и потому смогла «держать лицо», шагая сквозь толпу. Только внутри дрожало все мелкой дрожью от чувства какой-то гадливости – то ли к мужу, то ли к этой неизвестной «доброжелательнице», изливающей на нее сейчас свою боль и обиду.

– Что Вы хотите? – снова повторила она.

– Я... – растерялась собеседница. – Чтоб Вы все знали...

– Я знаю. Что дальше? Мне отшлепать мужа? Поставить в угол? Или что?

– А пусть он ведет себя как взрослый человек и отец двоих детей! А то позволяет себе... – снова завелась собеседница.

– Я поняла. Передам ему, что Вы звонили! – она нажала «отбой» и медленно положила трубку на стол перед собой.

Не было сил что-то делать, объяснять, говорить... И с мужем беседовать было бесполезно, он на все ее вопросы и упреки отмалчивался и делал вид, что все хорошо. О разводе даже слышать не хотел...

Она пошла было в суд сама, написала заявление. А потом увидела бегающие глаза судьи, ее фальшивую улыбку... городок маленький, дети учатся в соседних классах... Сил продолжать не было...

Хуже всего было слышать, как младшая дочка чуть что, сразу кричала «папа», ждала и бежала к отцу навстречу, как бы поздно тот не являлся. Невозможно было, глядя в глаза ребенка, сказать, что им надо уехать от папы и жить отдельно...

Телефон все еще лежал на столе, и из динамика раздавался длинный гудок – она нечаянно нажала на клавишу приема. Выключив аппарат и поставив трубку на подставку, она вздохнула и поднялась. Работа отвлекала и позволяла обрести хотя бы видимость душевного равновесия.

Но несколько часов спустя, уже дома, она вернулась мыслями к неожиданному звонку, заново переживая унижение и боль. Она уже почти свыклась с этой болью, терпела ради детей, и еще потому, что идти было некуда. Не было никаких перспектив на лучшее. Куда она могла податься в ее почти сорок, с двумя детьми на руках?  К кому? А муж уходить вовсе и не собирался, его все устраивало и так.

Она бродила по дому, глядя на разбросанные детские вещи, на немытую посуду в раковине, на скопившуюся в углу пыль, и не имела сил начать что-то делать. Мужа не было – как обычно в последнее время, а дети гостили у бабушки с дедушкой.

Открыв кухонный шкаф, она наткнулась глазами на аптечку. В прозрачной пластиковой коробке лежали бинты, лейкопластырь, йод, упаковка парацетамола, какие-то антибиотики и забытое бабушкой в ее последний приезд снотворное...

«Может, это выход?»

Мысль обожгла, заставила замереть и задержалась, пульсируя в голове. Не видеть и не слышать ничего... Ни отрешенного лица мужа, когда он заполночь приходит домой, ни шепотка за спиной, ни осторожных взглядов – то сочувствующих, то оценивающих, или просто любопытных... Больше не плакать тихо в подушку – чтоб дети не слышали, не уговаривать его, ничего не слышащего или притворяющегося, что не понимает... Не делать на людях вид, что все хорошо, каждое утро наряжаясь и надевая на лицо дежурную приветливую улыбку... Не отмалчиваться под вопросительными взглядами родителей... Как хорошо было бы не видеть, не знать ничего этого. Просто уснуть...

Руки ломали блистер, выталкивая таблетки одну за другой на стол... Еще одна... еще... Уснуть... Больше не слышать, не двигаться, не переживать... Еще одна таблетка выпала из упаковки...

Дверь хлопнула, и она резко вскинула голову.

– Мама! – яркий вихрь из пальто и косичек влетел на кухню. – Мама! Мы с бабушкой ходили на выставку! И там была обезьянка! И меня с ней сфотографировали! А что это у тебя, мам? Ты заболела, да? Тебя ведь не положат в больницу, как дедушку? Не положат?

Дочка прижалась к ней, обняв за шею, и она обхватила в ответ маленькое теплое тельце.

– Нет, малышка, я не больна.

Дочка прижалась еще крепче, напряженно сопя.

Острое чувство вины заполнило ее. Как можно было не думать о своем ребенке, утопая лишь в собственных сомнениях и боли? Кто же позаботится о детях, если не станет ее? И разве ее проблемы стоят горя и слез ее детей?

Рука, державшая упаковку с остатками таблеток, разжалась, и блестящая фольга с тихим шуршанием опустилась на пол.

– Мама с тобой!