Тень ведьмы. часть 4 Видение Розы

 В Ла Чусмите годы шли, похожие один на другой. Николь попыталась учить Самурито, пригласила преподавателя, но непонятно было, хочет ли сам мальчик сидеть в комнате, слушая объяснения учителя, мечтает ли удрать в сад. В дальнем конце сада он облюбовал себе старое кряжистое дерево и устроил там гнездо. Николь попросила шофера Игнасио укрепить ветви несколькими прочными жердями, чтобы быть спокойной, когда мальчик ловко, как мартышка, карабкался к самой верхушке и проводил там часы, наблюдая окрестности. Улучшения в его состоянии не наблюдалось.

Время от времени Николь возила Самурито в клинику, но сама понимала, что это бесполезно. Однажды Бланка, замявшись, предложила свозить Самурито к целительнице в поселок неподалеку.

- Она колдунья, - шепотом добавила она.

- Бланка! – засмеялась Николь, - Мы живем в двадцатом веке.  Хотела бы я посмотреть  хоть на одну ведьму! – а сама уже чувствовала, как надежда закружила ее вихрем предчувствий, - Откуда ты знаешь, что она умеет колдовать?

- Это крестница моей бабушки. Ее зовут Эсперанса Ла Негра, и она действительно умеет колдовать. К ней приходят люди со всей округи, и она лечит любую болезнь. К ней приносят укушенных самыми ядовитыми змеями, от которых нет спасения, и она исцеляет их. Когда я была маленькой девочкой, я приезжала с матерью к Эсперансе. В ее доме мне бывало жутко, словно я слушаю самую страшную сказку. Вечерами я лежала в кровати в пустой комнате и чувствовала, что она полна людей и духов, они двигались, шептались, хихикали вокруг, и хотелось закричать от страха. Я лежала, шепча молитву, пока не засыпала, а ночью мне снились волшебные сны. Я путешествовала по джунглям и льяносам, поднималась на самые крутые утесы в горах и купалась в океане, который еще никогда не видела. Со мной были ласковы незнакомые люди, угощали неизвестными лакомствами, дарили подарки, - и все это было настолько реально, словно я по мановению волшебной палочки попадала в другой мир. Просыпалась я совершенно счастливой.

- Ты думаешь, это колдовство? Ты просто была ребенком. Мне в детстве тоже снились цветные сны.

- Нет, это не то. Я потом иногда узнавала места, которые видела тогда в сновидениях. Один раз на улице я узнала человека, которого видела во сне. Там он показывал мне птичек и бабочек. Мы сидели с ним в большом парке в кустах и ждали, когда стайка колибри опустится к цветам. Он фотографировал их. Тогда он был совсем молод, красивый парень с русыми волосами и ласковой улыбкой, словно ангел.

- Ангел с фотоаппаратом? Это действительно сон!

- Не смейтесь, донья! Оказалось, я видела парк в Каракасе. Позже, когда я приехала в Каракас учиться, я побывала там впервые и узнала место. А накануне того, как я стала работать у вас, я случайно видела в Каракасе, как полиция разгоняла демонстрацию студентов. И вдруг я увидела того самого «ангела» с фотоаппаратом. Прошло почти пятнадцать лет, но я сразу узнала его. Он возмужал, но остался таким же красивым мужчиной. Полицейские схватили его, разбили фотоаппарат. Святая Дева, как они его били! Я проплакала потом целый день. Что с ним сталось? Меня потрясло, что мой детский сон получил такое страшное продолжение.  Но то, что это тот самый человек, я уверена.

- Я знала одного фотографа с лицом ангела... - задумчиво сказала Николь, - Так ты веришь, что твоя Эсперанса Ла Негра может колдовать?

- Я верю, что она может помочь каждому, кому захочет. Давайте попробуем? Хуже не будет!

- Это верно, хуже уже не будет... Когда мы съездим к ней?

- Да хоть завтра. Это совсем недалеко.

На другой день Николь с Бланкой повезли Самурито к колдунье.  Большой дом стоял на окраине поселка. Служанка  в шуршащей накрахмаленной нижней юбке сделала знак Бланке остаться в холле и провела Николь с сыном в прохладную затененную комнату, выходящую окнами в патио. Женщина, сидевшая на стуле у стены, увидев их, резко встала и шагнула навстречу, протянув Николь руку. Та послушно сжала ее, не отводя глаз от лица колдуньи. Эта женщина ошеломила Николь. Ей показалось, что черные внимательные глаза рассматривают ее изнутри, от них ничего не скрыть, и теперь станет явным даже то, о чем не подозревала сама Николь. Слезы выступили у нее на глазах, и сердце сжалось от страха, какой испытывают те, кому обещают сообщить будущее. Она судорожно сглотнула и показала пальцем на сына, не в силах вымолвить ни слова. Ла Негра даже не повернула в его сторону голову. Она лишь почти неслышно щелкнула пальцами, и большой сине-зеленый попугай спустился с жердочки под потолком и уселся на спинку стула. Взмахнув для равновесия крыльями, попугай устроился поудобнее и начал разглядывать мальчика, замершего у двери. Какое-то время они смотрели друг на друга немигающими глазами, поворачивая голову то одним боком, то другим. Попугай захлопал крыльями и гортанно закричал: «Р-роза, Р-р-роза, кр-р-рошка!». Мальчик в точности повторил хлопанье крыльев и так же крикнул: «Р-р-роза!». Они еще раз внимательно посмотрели друг на друга и остались довольны. Попугай щелкнул клювом и принялся чистить перышки, а Самурито подошел поближе, чтобы рассмотреть птицу. Но тут в комнату вбежала девочка и замерла, задумчиво рассматривая незнакомого мальчика. Ей было лет пять, и Николь залюбовалась ее прелестным личиком. Румянец нежно окрашивал ее щеки, а цвет кожи напоминал цвет густых сливок. Черные локоны были тщательно причесаны и заколоты сзади в «конский хвост», лишь на лоб падали несколько шелковистых завитков. Девочка подошла к Самурито и посмотрела на него, улыбаясь.

- Ты был сейчас попугаем? – спросила она, словно это было само собой разумеющимся, - А зачем вы звали меня? Ты хочешь поиграть со мной? Так пошли. Можно, мама? – обернулась к Ла Негре девочка, улыбнувшись при этом Николь.

Обе женщины согласно кивнули. Девочка доверчиво протянула ладошку Самурито. Мальчик бережно сжал предложенную руку и послушно пошел следом за ней в патио.

- Это ваша дочь? – запоздало поинтересовалась Николь, сделав движение следовать за сыном.

- Да, это моя Мария дель Роза. Не бойся, пусть они поиграют. А пока ты расскажешь мне о своей боли все-все.

Николь вдруг с облегчением вздохнула, поняв, что ей давно хочется рассказать кому-нибудь все-все, что происходило с ней последние пятнадцать лет. Эта Эсперанса Ла Негра была тем самым человеком, перед которым можно раскрыть свою душу до дна.

Самурито послушно пошел за малышкой, тянущей его за руку. Попугай сине-зеленой тенью скользнул следом. Они уселись на закраину колодца, и Мария дель Роза достала из кармана коробочку из-под леденцов, в которой хранила свои сокровища. Она доставала по одному пестрое шоколадно-кремовое перо ястреба, змеиный череп, взятый потихоньку у матери, орех в колючей скорлупе, золотистый капроновый бант, подаренный крестной Пепой на рождество, необработанный мутный кристалл алмаза, зеленую стеклянную бусину. Самурито внимательно рассматривал каждый предмет. Он нежно погладил перо пальцем, потом зажал кристалл в кулаке и улыбнулся Марии. Попугай, устроившийся рядом, щелкнул клювом и сказал раскатисто: «Р-р-роза, кр-р-рошка!» «Р-роза» – повторил Самурито, имитируя интонацию  птицы. Мария весело засмеялась. Самурито потрогал ямочки на щеках и потерся носом о ее ладошку. Они сидели в тени жасминовых кустов, Мария взяла руки мальчика в свои и показывала, как нужно играть в считалочку, загибая пальцы. Ее ручки щекотали его ладони, и Самурито смешно морщил нос, но терпел. Наконец, он брызнул на девочку водой из колодца и она, прыснув, тоже начала хлопать по воде. Вскоре они оба были мокрыми, но с наслаждением продолжали брызгаться. Между ними не было сказано ни одного слова, но им и не нужно было говорить. Впервые Самурито обратил внимание на постороннее существо, находя удовольствие в общении. Мария же воспринимала его как лучшего товарища для развлечений. Она простодушно и восхищенно смотрела на мальчика, который был высоким и гибким, с внимательными черными глазами, глядевшими, не отрываясь, на нее. Своей медлительной грацией и немигающим взглядом он напоминал ей духа из сказок, которые рассказывала ей крестная перед сном.

- Мария, приведи мальчика сюда! – крикнула из комнаты мать, и девчушка, взяв его за руку, потащила за собой.

Эсперанса Ла Негра взяла  мальчика за руку и подвела к алтарю у стены. Она положила обе руки на его голову, охватив виски и затылок. Николь показалось, что прошла вечность. Ла Негра шептала что-то, иногда всхлипывая и вздрагивая всем телом. Наконец, она в полном изнеможении опустилась на пол к ногам мальчика. Служанка бросилась на помощь, но та отмахнулась и указала на мальчика.

- Посмотри сама, Пепа, я могу ошибаться, тень закрывает это от меня... - Эсперанса внимательно следила за Пепой, так же положившей руки на голову мальчика. – Это он, да?

- Да, донья Эсперанса. Это смерть нашей Розы. Я вижу: золотое перо. Но я могла бы...

- Нет, Пепа, изменить ничего нельзя. Дух колибри – над жизнью и смертью.

- Но мальчик... Можно ведь снять с него тень?

- Сам он не в тени. Он просто заблудился. Его душа блуждает по земле предков, но когда он найдет ее там, сила вернется к нему.

Николь слушала все это как в бреду, стараясь понять, о чем говорят женщины. То ее охватывал ужас, то надежда. Слезы струились по щекам, но Николь не замечала их. Ла Негра поднялась, наконец, с пола и, взяв руки мальчика, окунула их в чашу с розовой водой, а затем омыла его лицо и грудь в расстегнутой рубашке. Поцеловав лоб мальчика, Эсперанса перекрестила его и побрела к стулу, с трудом передвигая ноги, превратившись вдруг в древнюю старуху. Николь со страхом заметила, как согнулась ее спина под бременем неведомой печали, как постарело и осунулось лицо, невидящие глаза ввалились и словно подернулись болью. Она вопросительно посмотрела на Пепу, и та сделала знак уходить.

Девочка скользнула за ними и стояла в дверях, глядя, как Николь с Бланкой уговаривают Самурито сесть в машину. Мальчик упрямо отказывался, вцепившись в дверцу машины. Мария подошла и ласково разжала его руки. Он позволил усадить себя в машину, но не захотел выпустить ладошку Марии из своей. Бланка, которая еще не знала, что происходило в комнате целительницы, подошла к служанке Пепе и попросила разрешить  девочке прокатиться немного в машине.

- Пожалуйста, Пепа, я прослежу, чтобы Мария дель Роза была дома вовремя. Она просто заедет с нами в Ла Чусмиту, я угощу детей вкусненьким и отправлю крошку домой. Нашему шоферу можно доверять, он привезет ее в сохранности.

Пепа посмотрела на Бланку и пробормотала, перекрестившись:

- Ты уже сделала все, что могла, Бланка... Ты привезла ЕГО сюда! И если бы это зависело только от тебя, я убила бы тебя на месте. Своими руками убила, клянусь Девой Марией! – увидев испуганные глаза Бланки, она сжала ее плечо. - Ты не виновата. Это все Тень, будь она проклята! – Пепа безнадежно махнула рукой и ушла в дом, не оглянувшись на Марию.

 Всю дорогу Самурито держал Марию за руку. Девчушка радостно улыбалась, осматриваясь по сторонам. Она еще никогда не каталась на автомобиле. Когда машина подкатила к дому, Мария восторженно ахнула. Красивый дом с колоннами и террасами под яркими полосатыми тентами поразил ее воображение. На террасе Николь усадила детей за стол в тени цветущих кустов,и Бланка принесла им пирожки, сок и печенье. Мария болтала ножками от удовольствия. Самурито покосился на нее и тоже стал болтать ногами. Мария засмеялась и показала ему язык.

Находясь еще под впечатлением от Ла Негры, Николь была рассеяна, но все-таки заметила, что Самурито ведет себя более осмысленно, отвечая на проказы девчушки и давая понять, что ему очень нравится ее присутствие. Это было настолько необычно для мальчика, который, как правило, не обращал внимания на окружающее, что Николь с Бланкой переглянулись. Бланке было ужасно любопытно, что же произошло в доме Эсперансы Ла Негры, но она ждала, что Николь сама расскажет об этом.

Пока дети бегали по дорожкам сада, по очереди изображая птиц, и громко кричали, передразнивая попугая Эсперансы, Николь сходила в спальню и принесла подарок для Марии и ее матери. Это была золотая цепочка, скреплявшая пять крупных разноцветных жемчужин. Николь подержала их в руках, поглаживая пальцами. Эти жемчужины ей подарил молодой ловец жемчуга на Гаваях, где они с мужем провели медовую неделю во время свадебного путешествия из Парижа в Каракас. Николь вспомнила, как парень ходил за ней по пятам, оказывая всяческие знаки внимания. Он осыпал ее цветами и не ограничивался морскими сувенирами вроде акульих зубов, делая смущавшие ее подарки: чудные витые раковины, нежно сиявшие розовым перламутром, веточки красных, белых и черных кораллов, которые были особенно ценными, а на прощание принес эти жемчужины. Одна из них была белой, другие имели неуловимый желтый, голубой, розовый и зеленоватый оттенки. Энрике подсмеивался над ней, а Николь растерялась, не зная, чем сможет отблагодарить юношу. Он наотрез отказался от денег и сказал, что эти жемчужины принадлежали его матери, которая была кахуна вахини, женщиной-магом из тайного общества гавайских кахунов или Стражей Тайны. Его мать была такой же рыжеволосой, что встречается на Гаваях крайне редко и свидетельствует о древнем благородном происхождении.  Прошлой ночью ее у-га-не (душа, умеющая говорить) сообщила ему, что эти жемчужины должны уплыть в океан с рыжеволосой женщиной. Это дар Света для воинов, хранящих Мир. Николь заподозрила, что это какой-нибудь полинезийский миф, который послужил влюбленному поводом для подарка. Она попросила объяснить поподробнее, почему она должна взять жемчуг для каких-то воинов. Но юноша ничего больше не сказал ей. Он просто вложил ей в ладонь жемчужины и сообщил, что они сами знают дорогу и найдут того, кому предназначены. Увидев, как серьезно он относится к этому, Николь решила не обижать его отказом. Дома муж отдал жемчужины ювелиру и тот соединил их изящной цепочкой, напоминающей витой шнур. Николь редко надевала украшение, все время ощущая, что оно словно бы чужое и должно попасть к истинным владельцам, таинственным воинам, хранившим Мир. Сейчас она решила подарить его Ла Негре. Она и не задумалась, почему возникло такое желание, но могла бы объяснить это тем, что вещь, которая принадлежала женщине-магу, должна находиться у женщины, владеющей колдовской силой. В том, что Эсперанса Ла Негра – ведьма, Николь не сомневалась, хотя та и не сделала при ней ничего из ряда вон выходящего. Просто Николь всей кожей, всеми нервами почувствовала, что эта женщина обладает таинственной силой и эта сила охватила ее саму вместе с сыном неразрывным кольцом, охраняя от неведомой опасности. Николь подозвала Марию и надела цепочку с жемчужинами ей на шею. Потом она позвала Самурито к столу, обещая угостить медом, который он обожал. Бланка незаметно усадила девочку в машину и отправила с шофером Игнасио домой.

Мария дель Роза вприпрыжку вбежала в дом и бросилась к матери. Эсперанса усадила дочурку на колени и нежно пригладила непослушные завитки на лбу. Вдруг она заметила на шее девочки цепочку.

- Откуда это у тебя, Роза? Кто тебе это дал? Я ведь учила тебя, что ничего нельзя брать без моего разрешения, - она осторожно приподняла пальцем цепочку, рассматривая жемчужины.

- Это мне надела та донья, мама Самурито. Она велела принести это тебе. Она сказала, что ты должна знать, что с ними делать. Она сказала... сказала, что ты знаешь, чьи они! – обрадовалась Мария, вспомнив точно слова Николь, - А ты дашь мне поносить это? Мамочка, они такие красивые! Смотри, как они светятся, особенно эта, золотая! – Мария дотронулась до желтой жемчужины.

- А ты видишь, как она светится? – удивленно прошептала Эсперанса, - Может быть, это и спасет тебя, детка?! Беги к крестной, она даст тебе молока.

Когда Мария, выпив молоко, уснула, сраженная обилием впечатлений, Эсперанса наклонилась над ней, перекрестила, как делала каждый день, и застыла, вглядываясь в нежное детское личико. Оно потеряло во сне свой румянец, но живой теплый цвет кожи придавал щекам очарование цветочного лепестка с четкой тенью от густых ресниц.

- Тонито, твоя дочь красива, как роза! – шепнула Эсперанса, поправляя наполненную лепестками роз ладанку, висевшую в изголовье детской кроватки, -  Я всю жизнь буду тебе за нее благодарна! Сколько бы ей не было отпущено лет, пусть она проживет их счастливо. Ты ведь не обидишься, что я взяла для нее немного твоего счастья? Когда-нибудь ты получишь за это награду. Я скучаю без тебя, милый. Не забывай меня! Я с тобой.

Эсперанса осторожно, чтобы не разбудить, сняла с шеи девочки цепочку с жемчугом и отнесла ее к алтарю в своей комнате, чтобы ночью спокойно разобраться, что же это все-таки такое. Она чувствовала, что этот жемчуг тоже наполнен силой и как-то связан с ее Марией, иначе та не увидела бы сияние, исходившее от него. Хотя, девочка указала только на желтую жемчужину... То, что Мария совсем не имеет способностей ни к лекарству, ни к колдовству, мать уже знала. Положив ожерелье на алтарь у курильницы, Эсперанса пошла в патио собрать на ночь травы, которые сушила под навесом. Вернувшись, она взяла метелочку из птичьих перьев, чтобы смести пыль со статуй святых, и замерла, сделав рукою охраняющий знак: ожерелья на алтаре не было. Эсперанса не стала искать его, она знала, что жемчуг рано или поздно попадет в нужные руки. Они с Марией, как и Николь, лишь посредники, и выполнили волю того, кто наложил Тень на пять разноцветных жемчужин. И все-таки Мария дель Роза увидела золотое сияние силы, что исходило от желтой жемчужины! Вот что оставалось пока загадкой для Эсперансы Ла Негры, ведьмы из окрестностей Мериды.

Самурито обмакнул палец в мед и вылизал, причмокивая. Совсем как я в шабоно Коматери, - удивилась Николь тому, что сын часто обнаруживает повадки своих кровных родственников, индейцев гвахарибо. Она вспомнила, как ей не хватало сладкого, и мед диких пчел, который находили охотники, был для нее лакомством. Мед очень ценился индейцами, но с ней всегда делились, угощая медовой водой. Внезапно Николь вспомнила, как Шотева кормил ее медом, так же давая вылизать пальцы. Непонятная тоска подхватила ее легким вихрем, превращая в перышко, летящее с ветром туда, где она испытала самые сильные и незабываемые чувства. Перед глазами промелькнули картины жизни в шабоно, хижина в горах, тонкий профиль  Шотевы, его сильная рука, поддерживающая ее голову, глаза, пристально глядящие прямо в душу, резкий запах трав, тлеющих на углях, - и опять у нее закружилась голова и возникло ощущение, что не хватает небольшого усилия, чтобы очутиться под навесом из банановых листьев среди джунглей.

Резкий обиженный крик Самурито вернул ее к действительности. Мальчик тревожно озирался по сторонам, вскрикивая иногда резким скрипучим голосом: «Р-р-роза!» Ни Николь, ни Бланка не могли его отвлечь, и к вечеру беспокойство его возросло. С трудом уложили Самурито спать, а утром он упрямо отказался чистить зубы и завтракать, разбил стакан с соком и швырял одежду, не желая идти гулять в парк. Он становился неуправляемым, отказываясь слушать уговоры матери и Бланки, а попытка заставить подчиниться привела к вспышке буйного протеста. Наконец Николь решительно села в машину и поехала к Ла Негре.

Дверь открыла служанка Пепа. На просьбу провести ее к донье Эсперансе, она покачала головой.

- Скажите мне, что вы хотите, и я передам.

- Но это очень важно! Я хотела бы поговорить с ней о ее дочери, о Марии.

- Донья Эсперанса не выйдет к вам, - решительно прервала Пепа, - Что ей передать?

- Я хотела бы узнать, не согласится ли сеньора, чтобы ее дочь пожила у нас в Ла Чусмите? Понимаете, мой сын устроил сегодня настоящий бунт, потому что Мария вернулась домой. Они так чудесно вчера играли. И я подумала: если бы Мария пожила немного у нас. Вдруг это поможет? Может, мой мальчик поправится?! Девочке будет у нас хорошо, она получит все самое лучшее. Я верну ее, как только Самурито перестанет нервничать.

Пепа молча повернулась и вышла из комнаты. Николь ждала, устало прикрыв глаза. Ее начинало беспокоить состояние сына, после отъезда Марии Самурито впал в странное нервное возбуждение. Она не верила, что Ла Негра согласится отдать ей дочь. Николь плохо поняла, о чем разговаривали вчера женщины: при чем тут золотое перо, заблудшие души, какая-то тень и смерть? Она сказала вчера про Самурито: это смерть Розы, - вспомнила вдруг Николь, взволнованно вскочив, - она боится, что мой сын убьет малышку? Нет, это невозможно! Николь бросилась к вошедшей в комнату Пепе, уверяя, что Мария будет у них в полной безопасности и Самурито никогда не причинит крошке вреда. Она говорила горячо и бессвязно, не замечая, что Пепа терпеливо слушает ее, держа в руках дорожную сумку с детской одеждой и игрушками. Мария выглядывала из-за спины Пепы и улыбалась, прижимая в груди коробочку со своими детскими сокровищами

- Донья Эсперанса просит, чтобы девочку привозили к ней хотя бы раз в месяц и вернули, как только она будет в тягость.

Пепа хмуро посмотрела на Николь и наклонилась поцеловать свою любимицу. Слезы текли по ее щекам и девочка вытерла их пальчиком.

- Все равно я люблю тебя больше всех, крестная!

- О, Пресвятая Дева, если бы так было всегда! Забирайте ее, донья, не мучайте нас расставанием!

- Мне можно взять Марию в Ла Чусмиту? – поразилась Николь, настроенная на долгие уговоры, - Мать отпускает ее? О, спасибо! Спасибо вам! Передайте ей,  что она не пожалеет, Мария будет жить, как маленькая принцесса. Я найму ей учителей. Я буду беречь ее, как собственного ребенка. Клянусь, она не пострадает!

Николь еще сыпала клятвы и обещания, а Пепа с каменным лицом потрепала девочку по головке и вышла, оставив сумку у ног женщины. Николь подхватила одной рукой сумку, другой сжала маленькую детскую ручку, и поспешила к машине, словно боялась, что мать может передумать. Когда она устраивала малышку на переднем сидении, подгоняя ремни безопасности, на открытую дверцу машины сел сине-зеленый попугай, который накануне так понравился Самурито.

- Дон Милагро, - обрадовалась девочка, - ты хочешь поехать со мной? Тебя мама отпустила? – попугай величественно наклонил голову и слетел с дверцы на сидение рядом с Марией, - Правда, он умный? – гордо спросила она у Николь.

Попугай переступил лапками и сказал, грассируя: «Кр-р-рошка! Р-р-роза! Кр-рошку тор-ртильи!» Мария весело засмеялась и Николь наконец тоже с облегчением улыбнулась. Она поверила вдруг, что все образуется, и теперь с ее мальчиком все будет в порядке.

Самурито выбежал навстречу машине, словно чувствовал, что мать везет ему маленькую подружку. Она так нужна была замкнувшемуся в одиночестве детскому сердечку. Мария помахала над головой своей коробочкой и дети, взявшись за руки, пошли в парк, чтобы на свободе налюбоваться содержимым. Бланка посмотрела им вслед и вопросительно повернулась к Николь.

- Марию отпустили до вечера?

- Она будет теперь жить у нас.

- Как! Эсперанса отдала ее насовсем? Этого быть не может, она же души не чает в малышке! Поздний ребенок, сами понимаете...

- Бланка, а кто ее отец? – не удержалась от любопытства Николь.

- Я была в то время с пациентом в Сан-Франциско. Мама мне писала, что у Эсперансы жил тогда молодой и красивый мужчина, кажется, она лечила его от какой-то болезни. Возможно, отец Марии – он, но его не стало задолго до ее рождения. Эсперанса – загадочная женщина. Никто не знает про нее больше, чем она сама пожелает. Пепе, конечно, известно об этом больше других, она живет в доме больше пяти лет, но от нее тоже ничего не узнать. Но отдать Марию – это невероятно! – опять всплеснула руками Бланка, - Что-то же заставило ее это сделать? Я приготовлю ей комнату рядом с детской, хорошо? По-моему, Самурито доволен, что девочка снова здесь!

Самурито был доволен. Через несколько дней они с Марией были уже неразлучны. Когда девочка засыпала во время сиесты, Самурито неподвижно сидел возле гамака, ожидая, когда она снова побежит с ним в парк, и однажды Бланка видела, как он тихонько, чтобы не разбудить малышку, покачивает ее. Она удивилась и стала наблюдать за поведением мальчика. Только с Марией он бывал совершенно осмысленным, ничем не отличаясь от здоровых детей, но она и не требовала от него чего-то особенного. Она воспринимала  Самурито таким, как он есть, восхищаясь его выходками и странностями. Они часами наблюдали за птицами в парке, и Мария никогда не забывала взять с собой кусочки булки. Временами он надолго замирал в неподвижности и малышка терпеливо ждала, когда он снова захочет играть с ней. Она не приставала к нему, не теребила, пытаясь вывести из задумчивости. Чаще всего они бывали в самой непосредственной близости друг от друга. Иногда Самурито, которому шел уже двенадцатый год, носил Марию на руках и она крепко держалась за его плечи. Мальчик помогал ей забраться в свое гнездо на дереве и заботливо придерживал, чтобы она не упала. Они любили играть с «сокровищами» Марии, усевшись на коврик, который расстилала им Бланка в тени деревьев. Дети рассматривали камушки и перья, раскладывая их на коврике. Иногда Самурито добавлял к коллекции новое перо, найденное в парке. Еще он любил гладить и перебирать волосы девочки, и Николь подметила при этом на его лице выражение такого же удовольствия, как и тогда, когда он осторожно гладил по спинке попугая Марии, Дона Милагро.

Однажды Николь наблюдала такую сценку. Дети сидели друг против друга на траве. Попугай важно топтался между ними, поглядывая то на Марию, то на Самурито. Мария давала ему кусочки печенья и птица довольно бормотала: «Р-р-роза! Р-р-роза! Кр-р-рошку тор-р-ртильи!»

- Ты упрямый Дон Милагро, - выговаривала девочка попугаю, - Скажи: Самурито. Ну? Са-му-ри-то! Не капризничай!

Попугай задумчиво лез клювом под крыло и опять выкрикивал: «Р-р-роза». Мария терпеливо уговаривала, повторяя на все лады «Са-му-ри-то», но под конец рассердилась.

- Никакое ты не чудо*!   Ты глупая птица! Я отвезу тебя обратно к маме. Ну, скажи скорее: «Са-му-ри-то!»     (*Милагро (исп.) – чудо) 

Попугай искоса посмотрел на Марию и ответил скрипуче и нежно: «Р-роза.» Самурито погладил Дона Милагро по головке и он щелкнул клювом от удовольствия. Мария радостно засмеялась, а мальчик так же погладил ее по волосам.

Бывало, что наигравшись, сморенные жарой, они засыпали в тени, прямо на ковре, тесно прижавшись друг к другу. Застав детей спящими первый раз, Бланка подозвала Николь, и они полюбовались прелестной картинкой. У Самурито было спокойное лицо, и Николь показалось, что он чуть улыбается. Пятилетняя девчушка доверчиво обняла мальчика ручкой за шею, их одинаково черные волосы смешались. Во сне дети стали даже немного похожи друг на друга.

- Я каждый вечер благодарю Деву Марию за то, что сеньора Эсперанса позволила Марии жить с нами! – прошептала растроганная Николь.

Через год Николь пригласила для Марии учителя. Пока девочка занималась арифметикой и училась писать, Самурито тихо сидел рядом, не проявляя интереса к занятиям, но и не мешая Марии, которая с удовольствием слушала объяснения. Он вообще стал терпеливее и спокойней, и не возражал даже, когда Мария раз в неделю ездила к матери. Первые две-три недели он устраивал страшные скандалы, часами крича и сокрушая все, что попадалось под руку, но наконец понял, что Мария каждый раз возвращается. Самурито безропотно садился в автомобиль и сопровождал девочку к ее дому, а потом сидел часами в машине, ожидая, когда она выйдет. Он не проявлял радость открыто, но Николь замечала на его лице облегчение, когда открывалась дверь и Мария в припрыжку бежала к машине, а за ней синей тенью скользил попугай. Она забиралась на сидение к Самурито, весело улыбаясь и посылая воздушные поцелуи выходившей проводить ее Пепе, потом поворачивалась к мальчику и крепко целовала его, обхватив за шею.

Годы шли, а ритуал посещения материнского дома оставался неизменным. Из прелестной малышки с дырочками на месте выпавших молочных зубов Мария превратилась в нескладного подростка с тощими ногами и похудевшим лицом, утратившим детское очарование. Восемнадцатилетний Самурито так же терпеливо ждал Марию у ее дома, и она неизменно бросалась ему на шею, возвращаясь. Он не замечал перемены, все еще обращаясь с ней, как с ребенком. Потребность быть рядом с девочкой не исчезла. Самурито был спокоен, только когда прижимал Марию к себе и чувствовал ее руку в своей. Они везде ходили в обнимку и по-прежнему спали вместе в сиесту. После того, как в журнале были опубликованы фотографии ее сына, тайком сделанные настырным фотографом, да еще с таким едким комментарием, Николь возблагодарила бога, что Марии в этот момент не было рядом с ним. С этих наглецов сталось бы приплести двенадцатилетнюю девочку, сочинив грязную историйку.

Мария прилежно занималась с учителем, училась играть на фортепьяно, но заметно было, что ей это не нужно. Она любила посидеть в тени, слушая сказки, что читала им Бланка. Самурито садился у ее ног, уткнувшись головой в коленки. В задумчивости перебирая его  волосы, Мария мечтательно прикрывала глаза и словно грезила наяву. В такие моменты Николь поражалась, как она становится похожа на Самурито, казалось, что душа девочки улетает вдогонку за душой ее сына. Необъяснимая тревога охватывала Николь, и ей хотелось плакать от бессилия, как плачут на берегу, глядя вслед уплывающему кораблю, который уже не догнать.

Все чаще Николь и Бланка замечали, как быстро девочка устает, когда бегает с Самурито по парку или пробует поиграть с Николь в теннис, как тяжело дышит, запыхавшись. Николь возила Марию к врачам и они говорили в один голос: подростковая анемия, организм ослаблен быстрым ростом, это пройдет. Витамины, укрепляющие упражнения, больше спорта, нужно тренировать сердце. Но Мария предпочитала мечтать, устроившись на коврике рядом с Самурито. О чем она думала, куда уносила ее фантазия? Их не тяготило молчание, они понимали друг друга, и когда Самурито говорил иногда, глядя блестящими черными глазами: «Р-р-роза. Кр-р-рошка», она одна знала, что он хочет ей сказать. Девочка нежно гладила его щеку, и Самурито благодарно терся носом о ее ладошку.

Постепенно угловатость и худоба подростка уступала место изящной хрупкости. Лицо Марии засветилось новым очарованием. Ее кожа цвета сливок отличалась нежным матовым сиянием, как у блондинки, отчего брови и ресницы казались нарисованными тонкой кистью восточного каллиграфа. Черные волосы подчеркивали ее бледность. Николь иногда казалось, что Мария неуловимо кого-то напоминает ей, но так и не могла понять, кого. Это выражение ангельской кротости... Где она могла его видеть? Иногда Николь становилось жаль Марию. Ее готовность потакать желаниям Самурито, послушно выполняя все, что он от нее ожидал, казалась Николь слишком уж жертвенной. Мария стала незаменима для него. Николь не ревновала сына к этой девочке, она просто не знала, как может отблагодарить ее за то, что она целиком посвятила себя служению. Причем в остальном Мария не отличалась такой старательностью, предпочитая предаваться мечтам  в ущерб занятиям, иногда ленилась, бывало, – забывала что-нибудь  сделать. Но если это нужно было для Самурито, – все выполнялось без напоминаний, безропотно и безукоризненно. Только Мария давала ему лекарство вовремя, даже раньше, чем об этом вспоминала Бланка. Только Мария брила его, научившись ловко справляться с электробритвой, и с ней единственной Самурито терпел гул и прикосновения механизма к своей коже. Николь полюбила девочку, как свою дочь. Она брала ее с собой в магазины, покупая красивые мелочи, одежду, и чувствовала, что пытается отплатить деньгами за подаренную ее сыну душу. Иногда Николь становилось стыдно, что она купила сыну не собачку или птичку, а живую девочку, и держит ее в усадьбе, как в роскошной клетке, вынуждая общаться с больным. Может, девочка была бы счастливей, если бы росла с другими детьми...

- Мария, - спросила однажды Николь, понижая голос, чтобы не услышал Самурито, - Тебе не скучно жить здесь? Ты хотела бы учиться в школе, где много таких же, как ты, детей?

- Вместе с Самурито? – спросила девочка, серьезно глядя на Николь.

- Нет, дорогая, - Николь в растерянности старалась подобрать слова, - Самурито поздно учиться, он уже взрослый. И потом, он ведь болен, он не сможет учиться в школе.

- Он не болен! – укоризненно вскинула глаза Мария, - Зачем вы так говорите! Он такой же, как я, как вы... Просто ему не хочется много говорить. Да и зачем, и так ведь все понятно! А без него я не хочу ни в какую школу. Я ведь стараюсь учиться, разве учитель говорил, что недоволен мной?

- Девочка моя, не волнуйся так, я просто хотела узнать, не хочешь ли ты общаться с другими детьми. Может, тебе скучно быть целыми днями только с Самурито? Ведь он уже взрослый, а тебе хотелось бы познакомиться со своими ровесниками?

- Я хочу быть с Самурито. Не отправляйте меня в школу, пожалуйста! Мне больше никто не нужен, - Мария посмотрела умоляюще, щеки ее окрасил легкий румянец.

Николь впервые подумала, что она становится настоящей красавицей. Нужно отметить ее пятнадцатый день рождения чем-нибудь особенным: подарок, а может – пикник в горах? Стоит обсудить это с Бланкой.

- Р-роза? Где Р-роза? – раздался вдруг тревожный зов Самурито и Мария бросилась к нему. Она обняла его за шею, ласково и успокаивающе поглаживая по волосам, что-то зашептала на ухо, - и он сразу затих и повел девочку из комнаты в парк. Николь поразилась: неужели Самурито услышал и понял, о чем они говорили?

В день рождения Мария получила много подарков от Николь и Бланки. После завтрака все поехали провожать ее домой на свидание с Эсперансой. Мария вышла из дома сияющей. Усевшись в машину и, как всегда, чмокнув Самурито в щеку, она показала всем подарок матери. Золотые часы на цепочке были произведением искусства. Николь залюбовалась старинной вещичкой. На крышке, в вензеле, заключенном в причудливую виньетку, переплелись буквы С, А и М. Изысканность стиля модерн делала  вензель элегантным и вполне допускала, чтобы мужские часы носила молоденькая девушка. Цепочка как раз позволяла Марии надевать часы на шею, как медальон.

- Мама сказала, что это часы моего отца! – радостно сообщила Мария и нежно погладила подарок, - Правда, красивые?

- А мама не сказала, кто твой отец? – попыталась осторожно расспросить девочку Николь, - Ты его видела когда-нибудь?

- Нет, никогда. Но сегодня мне кажется, будто он со мной. Мама сказала мне, что он был замечательным человеком и они очень любили друг друга, вот!

Бланка и Николь, переглянувшись, похвалили подарок. Тут Самурито взял в руки вещицу и принялся вертеть и ощупывать. Внезапно часы с мелодичным звоном раскрылись. Он издал восхищенный звук и опять сжал пальцы. Откинулась задняя крышечка и оттуда выпал маленький бумажный пакетик. Николь подобрала его и подала Марии. Девочка с любопытством развернула пакетик. Там лежали три маленьких перышка: золотисто-желтое, изумрудно-зеленое и ярко-синее. Самурито восторженно вскрикнул и потрогал перышки пальцем. Дотронувшись до золотистого, он вздрогнул и отдернул руку. «Кр-рошка! Р-роза!» – сообщил попугай. Самурито погладил его и дотронулся до перьев еще раз, избегая, впрочем, золотистого. Николь проследила за его рукой и заметила, что зеленое и синее перышки словно взяты у Дона Милагро. Внезапный холодок пробежал у нее вдоль спины. Что-то особенное было в этих перышках, что-то привлекательное и наводящее ужас одновременно. Здесь не обошлось без колдовства – подумала Николь Она обратила внимание, что на бумажке что-то написано и машинально пробежала глазами текст молитвы, а затем помогла Марии завернуть перышки и положить обратно под заднюю крышку часов.

Заехали в Ла Чусмиту за корзинкой для пикника, куда кухарка уложила столько вкусных вещей, что хватило бы на десять человек, и поехали в горы. Лимузин, прошуршав колесами по гравийной дороге, остановился у скал, громоздившихся россыпью у подножия великих гор. Мария шла впереди, выбирая место для пикника, остальные за ней, шофер Игнасио нес корзину. Найдя подходящее место на краю склона, заросшего кустарником, расстелили скатерть в тени скалы. Бланка и Николь с помощью Игнасио красиво разложили еду. В честь Марии Бланка положила на скатерть несколько сорванных пунцовых цветков. Мария по случаю дня рождения одела новый сарафанчик, подаренный Николь, белый в голубую полосочку, обшитый кружевами, и подвязала волосы такой же лентой. Она была похожа на куклу с шелковистыми черными локонами и голубыми бантиками, сегодня даже щеки, обычно бледные, были покрыты легким румянцем. Все уселись вокруг и принялись за угощение. Дон Милагро расхаживал по скатерти, пристально рассматривая еду и время от времени топорща, словно в восхищении, хохолок. Мария кормила его лакомыми кусочками, следя и за тем, что ест Самурито. Она делала так всегда, но сегодня Николь впервые задумалась, насколько ее сын стал зависим от этой девочки. Она взяла на себя обязанность следить за тем, чтобы Самурито не просто был накормлен, аккуратно одет и не повредил себе. Мария очертила вокруг него  незримый круг самоотверженной и бескорыстной преданности, которая превращает заботу из обязанности в свидетельство любви. Вот и сейчас, взяв ломтик ананаса, она отрезала половину и протянула Самурито, а потом вытерла салфеткой его липкие от сока пальцы и губы. Он потянул ее за руку идти гулять, и они отправились осматривать окрестности.

Среди дикой природы Самурито преобразился. Его походка не казалась уже странной и неестественной. Гибкие движения создавали впечатление скользящей тени. Так, должно быть, подкрадываются охотники к добыче, так индейцы пробираются по незнакомым, опасным джунглям. Мария подвела Самурито к склону. Место было красиво. Внизу расстилалась долина с еле видными вдали домиками окраины Мериды. Позади начинались горы, поросшие буйной растительностью, среди которой выделялись скалы, словно гигантские обломки, разбросанные великанами. Восхищенный горным пейзажем, Самурито непременно хотел забраться на скалы, но Мария ловко отвлекла его, показав на парящих в небе орлов. Это была пара великолепных птиц, которые почти неподвижно висели над землей в восходящих потоках воздуха, лишь изредка взмахивая огромными крыльями. Самурито смотрел на их плавное кружение, крепко сжав руку Марии. Тело его напряглось в страстном желании взлететь туда, ввысь, и так же парить среди облаков, зорко оглядывая землю, раскинувшуюся далеко внизу.

Попугай, пролетев над их головой, сделал круг, подражая орлам. На краю склона Самурито раскинул руки и тоже рванулся в небо, теряя равновесие. Мария попыталась удержать его, вцепившись в плечо, но силенок ее не хватило, чтобы погасить ускорение. Они покатились по крутому склону, сминая кусты и обдирая кожу о колючки. Движение было так стремительно, что, влетев в густой кустарник, они ощутимо столкнулись с ветками, но все же прекратили падение. Некоторое время они неподвижно лежали, приходя в себя от шока. Мария почувствовала осторожное прикосновение к плечу и открыла глаза. Самурито языком слизывал кровь с глубокой царапины, так же, как животные зализывают свои раны. Она потрогала ссадину на его лбу и тоже потянулась к ней ртом. Они изрядно поцарапались и теперь старательно вылизывали друг друга. Марии не пришло в голову позвать на помощь взрослых, она уже не чувствовала боли от ушибов, целиком отдавшись новым для себя ощущениям. Все еще тяжело дыша от пережитого испуга, она вздрагивала от нежных и щекочущих прикосновений языка, сердце в груди колотилось, во рту она чувствовала вкус его крови, саднили царапины, и голова тихо кружилась от непонятного восторга. Как сквозь сон Мария слышала крики взрослых, но ей хотелось остаться вот так, вдвоем, в этих кустах, чтобы продолжать зализывать раны, потому что это было для них самым лучшим лекарством. Сверху послышался шум осыпающегося гравия под ногами Игнасио, и Мария последний раз провела языком по исцарапанному лицу Самурито, не осознавая, насколько чувственна эта ласка. Они столкнулись носами и Самурито вылизал ее губы так же нежно и старательно. Мария дернулась, как от удара током и отпрянула. Помогая встать, Самурито обнял ее за плечи, и Мария обвисла в его руках, почти теряя сознание от полноты захлестнувших ее чувств.

Игнасио пробрался к ним в заросли, помогая выбраться, женщины кричали сверху, испуганные происшедшим. Когда, подталкивая друг друга, они вскарабкались наверх, Мария представляла плачевное зрелище в разорванном и пыльном сарафане. Волосы выбились из-под ленточки, ноги и руки были покрыты ссадинами и царапинами. На щеке красовался длинный красный след от удара веткой. У Самурито, который был в одних шортах, царапины покрывали также спину и грудь. Бланка бросилась к машине за аптечкой, а Николь обмыла ранки оставшейся минеральной водой. Когда все было обработано антисептиком, Николь внимательно посмотрела на Марию.

- Ты странно выглядишь, детка, - она ласково провела по волосам девочки, - С тобой все в порядке?

- Я испугалась, - прошептала Мария дрожащими губами, - Мне показалось... - она попыталась подобрать слово: - Показалось, что я умираю...

- Ну что ты, дорогая! – утешила ее Николь, не поняв, о чем это она говорит, - Жаль, что испорчен день твоего рождения! А твои часы, где они? Ты их снимала?

Мария схватилась за шею: отцовских часов не было. Игнасио полез искать их, Бланка отправилась за ним, они обшарили весь путь вниз, хорошо заметный по примятой растительности, искали в кустах, но так и не нашли. Никто не знал, что Самурито, если бы хотел, мог бы рассказать, как снял часы с шеи Марии, когда первым очнулся от падения. Цепочка зацепилась за ветку и опасно натянулась, пережимая горло. Он осторожно снял часы с шеи девочки, сунул их в карман шорт и занялся более неотложным делом, зализывая ее раны. Когда они приехали домой, Самурито бережно опустил часы в свой тайник - древний керамический сосуд доколумбовой эпохи, стоявший у подножия лестницы в холле. Никто этого не видел. Мария страшно бы расстроилась потерей, но сейчас ей было не до того. Ее больше занимали воспоминания о происшествии на пикнике. Она никак не могла разобраться в чувствах, которые вспыхнули в ней в тот момент, когда Самурито слизывал с ее царапин кровь. Они были так сильны и необычны, что Марии действительно показалось, что она умирает в его руках. Впервые она почувствовала в привычных прикосновениях Самурито ласку, дающую удивительное блаженство. Марии ужасно хотелось выяснить, почувствует ли она то же самое, когда рука Самурито опять обнимет ее. Но уже сами мысли об этом бросали ее в жар. Все это было так незнакомо и непонятно. Самурито был рядом с ней всегда. Пятилетней крошкой она привязалась к этому мальчику всем сердцем и после матери он был самым главным человеком в ее жизни. Она не замечала, что он растет и взрослеет, становясь молодым мужчиной, как и она сама выросла из детских платьиц, превратившись в юную девушку. А Самурито скоро исполнится двадцать один год. Ночью ей впервые снились странные тревожащие сны, в которых повторялись ласки, пережитые наяву, но теперь это было еще восхитительней, ибо длилось бесконечно долго. Мария трепетала и таяла в нежных руках, и парила, взлетая в небо, и знала, что рядом с ней Самурито, и они вдвоем похожи на тех орлов, которые вчера кружили в вышине.

Ложась спать, Николь почему-то вспомнила молитву, которую обнаружила в часах Марии. «Радуйся, Мария, Благодати полная! Господь с тобою. Благословенна ты между женами. Благословен плод чрева твоего...»  Николь сначала в раскаянии подумала о том, что не больно-то она правоверная католичка: последний раз была в церкви так давно, а к исповеди и причастию ходила еще до болезни сына. Она дала себе слово съездить на другой день в церковь и, чтобы заснуть, все повторяла и повторяла молитву: «Причина радости нашей, Пресвятая Мария Благодати полная, Роза духовная, Крепость Света, Звезда Давида, звезда утренняя, молись о нас...». В сонном сознании слова молитвы сливались с действительностью, и Николь уже видела не Мадонну, а Марию с голубой ленточкой в волосах. Николь подумала, что недаром ее отец носил в часах на шее молитву, написанную на бумажке, молитву про свою дочь. «У Эсперансы жил ... молодой и красивый мужчина... она лечила его... отец Марии – он... его не стало задолго до ее рождения...» – всплыл давний разговор с Бланкой. Значит, он не знал, что у него родится дочь? «Эсперанса – загадочная женщина» – так сказала Бланка. Да, она – ведьма со своими загадками и тайными целями. А Мария дель Роза - ее дочь. И она отдала свою дочь, как Мадонна сына своего – во искупление наших грехов... На смерть?! Это было последней мыслью, мелькнувшей в сонном сознании Николь. Наутро она не помнила, о чем думала, засыпая.

Утром после завтрака Мария сама позвала Самурито в парк Они гуляли, держась за руки, смотрели на утку с утятами, которая поселилась в пруду, и Мария все время чего-то ждала. Наконец она слукавила. «Ах, Самурито, ты испачкал лицо!» - пробормотала, смущаясь, девочка и стала оттирать воображаемую грязь, нежно проводя ладонями по его лицу. Она даже не подумала, что с ним ей не надо придумывать предлог, он все воспринимает как должное. Наконец, она решилась сделать то, что ей снилось ночью, но все-таки побоялась открыто целовать Самурито: она лизнула его щеку и опять вытерла. Самурито тут же повторил за ней проделку. Сердце заколотилось в груди, Мария страшно смутилась, с испугом оттолкнула его голову и начала выговаривать за плохое поведение. Но ни разу не сказала она: «Ты не должен больше этого делать!»

В другой раз Мария притворилась, что ушибла руку, и когда Самурито поднес ее к губам, на глазах ее выступили слезы, но не от боли, а от странного чувства, вскружившего голову. «Кр-рошка. Р-роза.» – сказал он, словно утешая, и Мария в ответ погладила его по щеке.

Целыми днями девочка теперь была занята тем, что изобретала способы получить желанные ласки, но не чувствовать при этом себя преступницей. Она интуитивно понимала, что поступает нехорошо, сама провоцируя Самурито, но отказаться от этих маленьких удовольствий не могла. Ведь для нее они не были маленькими. Эти воровски полученные ласки стали вдруг самым важным в жизни. Мария не получила никакого сексуального воспитания, которое естественно получают дети, общаясь со сверстниками, тайком пробираясь на киносеансы для взрослых или просто наблюдая жизнь. Во второй половине двадцатого века подростки знают уже все и обо всем. Мария жила в поместье, как в монастыре, и эта сторона отношений мужчины и женщины была для нее окутана тайной. Николь не приходило в голову, что девочку пора уже как-то подготовить к взрослой жизни. Мария начала постигать тайны природы сама, решая загадку бытия, как Ева до грехопадения: отдаваясь на волю фантазии и инстинктов. Фантазия рисовала ей смутные картины нежности и мужской ласки, инстинкты толкали к тому, кто единственный мог воплотить ее  мечты и погасить жар в крови. Она не знала, что на самом-то деле подливает масла в огонь. Путем маленьких ухищрений она добилась того, что постоянная близость с Самурито, которая была у них с детства, превратилась в чувственную игру. Они жили среди зарослей парка, как в райском саду, такие же невинные и полные любви, истинные дети природы, совсем как у Блейка, стихи которого Мария учила по-английски с помощью Николь:

Устроившись в гнезде на дереве рядом с Самурито и рассказывая, что делала с утра, что прочитала и о чем думала, Мария брала его руки в свои и начинала машинально поглаживать, перебирая пальцы и рассматривая ладонь. Самурито замирал, глядя вдаль и, казалось, не замечал Марию, но она знала, что ему очень нравится слушать ее голосок, нравится ее близость и то, что она делает. Разморенные полуденном зноем, они тихо ложились, свернувшись клубочком, и Самурито устраивал ее голову на своем плече. Мария замолкала и в полудреме нежно ласкала руку, обнимавшую ее. Их не искали, зная, что с Марией Самурито ничто не грозит.

Но со временем Бланка стала обращать внимание на то, что Мария всячески старается уединиться с Самурито, ускользнув из-под надзора. Понаблюдав за ними, ничего плохого она не заметила, но все-таки решила поговорить с Николь. Та только рассмеялась.

- Бланка, что за глупости! Мария не может сделать ничего плохого! Она такая скромная и воспитанная девочка, - тут Николь запнулась и растерянно посмотрела на Бланку, -  Не хочешь же ты сказать, что Самурито может силой... Я никогда об этом не задумывалась! Пожалуй, стоит посоветоваться с врачом? Завтра же съездим в клинику, кстати, покажем и Марию кардиологу. Я волнуюсь за ее здоровье. Девочка по-прежнему слабенькая. Нужно еще заехать за покупками и в книжный магазин.

- Пора подстричь Самурито, с Марией он вытерпит парикмахерскую. Господи, как все-таки хорошо, что девочка живет с нами!

- Знаешь, Бланка, я теперь все время думаю об этом. Без Марии Самурито будет очень тяжело.

- Без Марии? Вы хотите...

- Не может же она жить у нас вечно!

- Ну, с матерью она тоже не будет жить всю жизнь. Окончив школу, она так и так должна устроится работать.

- А ведь верно! Ей скоро исполнится шестнадцать лет, и я буду платить ей за работу. Не может же она просто посвятить себя моему больному сыну.

На другой день Николь посоветовалась с психиатром и тот, поколебавшись, предположил, что Самурито в его состоянии не волнуют сексуальные проблемы, но посоветовал понаблюдать за ним. Кардиолог, много лет наблюдавший Марию, был более определенным в диагнозе. Состояние сердечной мышцы все еще вызывает опасения. Покой, неутомительные прогулки, легкие лекарственные стимуляторы, регулярное наблюдение.

Вскоре Николь забыла об опасениях Бланки: Самурито никогда не выказывал ни тени агрессивности и относился к Марии очень нежно. Когда девочке исполнилось шестнадцать лет, она отвезла Марию в банк и открыла счет. А через некоторое время Николь стала свидетелем зрелища, поразившего ее до глубины души.

Николь разыскивала в саду Марию, чтобы узнать, когда она хочет поехать навестить мать. Услышав голоса среди кустов дамасской розы, она опешила: кто мог разговаривать с Марией? Ей показалось, что разговор связный и осмысленный, Мария что-то спрашивала и объясняла, мужской голос отвечал ей, соглашаясь. Николь тихо выглянула из-за куста и обомлела. Ее сын стоял на коленях перед девушкой, поглаживая плечи и грудь в расстегнутой блузке, а она покрывала его лицо страстными поцелуями. «Тебе, правда, это нравиться? Тебе хорошо?» – спрашивала время от времени Мария и Самурито отвечал ей нежно и ликующе: «Роза! Роза!» Никогда не забыть Николь лица Марии, ее блаженной чувственной улыбки и нежных вздохов, похожих на воркование голубки, когда Самурито прижался лицом к ее груди. «Боже! Боже! Боже!» – шептала Николь, тихо отходя на безопасное расстояние, чтобы позвать Марию издали. Какое-то время она постояла, приходя в себя, а потом решительно крикнула:

- Мария, где ты, девочка? Я хочу с тобой посоветоваться!

Пока они  уточняли, когда Марии лучше поехать домой, стоит ли везти Самурито к парикмахеру и что приготовить на ужин, Николь невольно приглядывалась к ее лицу, ища в нем то совершенно взрослое выражение страсти, что поразило ее только что. Встречаясь с ясным взглядом карих глаз, она не знала уже, что и подумать. Не приснилась ли ей сцена среди розовых кустов? Могла ли Мария сама начать рискованную  игру, или это Самурито? Николь испугалась. Вся ответственность за девочку лежит на ней. Какая разница, кто начал первым!

- Мария, я хотела с тобой посоветоваться, - внезапно решилась Николь, - Врачи советуют отвезти Самурито в клинику в Европу. Там отличные специалисты, они помогут вылечить его. Что, если через неделю я полечу с ним в Швейцарию? А ты, наконец, поживешь с матерью, она так скучает по тебе!

- Вы не хотите брать меня с собой? – изменилась в лице Мария.

- Тебе незачем лететь с нами. Самурито будет жить в клинике, посторонних туда все равно не пускают. И тебе пока тоже стоит отдохнуть в санатории, я все устрою, - заметив, что девочка побледнела, Николь испугалась, - Мария, ты хорошо себя чувствуешь?

Но Мария ответила безмятежным взглядом и улыбнулась.

-Конечно, донья Николь. Я тоже соскучилась по маме. А долго вы будете в Европе?

- Не меньше полугода. Не скучай без нас! Может, ты хочешь учиться в колледже? Только скажи.

- Нет, я не хочу. Я поживу с мамой. Когда я должна ехать?

- Я позвоню еще в санаторий.

- Не хочу в санаторий, лучше к маме. Но пока вы здесь, мне можно остаться?

- Конечно, еще дня три.

Все три дня Мария не показывала вида, что у нее разрывается сердце. Она не могла понять, почему вдруг ее отправляют домой, ведь Самурито не сможет жить без нее. Ни в Швейцарии, ни здесь – нигде на целом свете, она была уверена. Сама она тоже не представляла жизнь вдали от него, как невозможно представить жизнь без воды, без воздуха... без ласки.  В день отъезда все были настороже, опасаясь, что Самурито устроит бунт. Так и получилось, но уже после отъезда Марии. Накануне Николь переговорила с Эсперансой. Она была очень расстроена и, объяснив ситуацию, долго убеждала мать, что с Марией ничего плохого не произошло. Уже возвращаясь домой, Николь поняла, что ее так поразило в поведении Эсперансы: та осталась совершенно спокойной, не выказав ни удивления, ни возмущения произошедшим между ее дочерью и Самурито. Равнодушно кивнув, Эсперанса произнесла только:

- Что ж, пусть возвращается. О ее здоровье не беспокойтесь. Я облегчу ей жизнь, хотя... Сердечко ее уже разбито.

И опять Николь испугала разительная перемена. На нее глянуло мгновенно состарившееся, искаженное страданием лицо – и снова стало таким, как всегда. Прощальные слова Николь упали в пустоту:

- Если мы и поедем в Европу, то не больше, чем на полгода. А если что-нибудь потребуется сделать для Марии – только скажите. Я сделаю все, что в моих силах. Может, не нужно, чтобы она встречала меня, но я буду узнавать, как у нее дела. Мне очень тяжело расставаться с ней... Она ведь и моя дочь!

На другой день для Николь и Бланки начался ад. Самурито бушевал несколько дней, ломая все, что попадалось под руку, разрывая в мелкие клочья одежду, и все это с непроницаемым лицом. Жалобные крики не смолкали ни днем, ни ночью: «Р-р-роза! Кр-р-рошка! Р-р-роза!» Николь сама была на грани нервного срыва и несколько раз садилась в машину, но за Марией все-таки не поехала. Через четыре дня Самурито отказался есть. Он часами стоял, не шевелясь, у пруда, или ложился на коврик и замирал, свернувшись в тугой клубок. Эта его поза, напоминающая нерожденного младенца, особенно пугала Николь. Ей казалось, что Самурито, возвращаясь в счастливое состояние покоя до своего рождения, протестует против мира, ставшего к нему таким безжалостным. Николь попыталась лаской вернуть доверие сына, но тот словно знал, кто отнял у него ту, что связывала его с миром. Мать поняла, что Розу ему никто не заменит, но что она могла сделать, кроме как продолжать любить его?

Полгода Мария прожила в доме матери, терпеливо ожидая, когда вернется Самурито. Она проводила долгие часы в патио с книжкой, которую почти не читала. Когда к ним приходила крестная Пепа, которая жила теперь отдельно и лечила людей, как ее научила Эсперанса, Мария выходила к ней поболтать. Пепа одна могла облегчить тихую, почти незаметную боль в сердце, которую Мария ощущала теперь постоянно. Она садилась на скамеечку у ног крестной и та долго и мерно расчесывала ее волосы, пока боль не отступала. Мария начинала чувствовать легкость в теле, ей казалось, что она взлетает в небо и парит в теплом воздухе, пронизанном солнечным светом. И там, в золотом сиянии, ее ждет Самурито, чтобы вечно кружить рука об руку. Волосы их развевал ветер, его черные глаза мерцали, как две звезды, и он нежно улыбался ей – впервые в жизни улыбался! Мария грезила с открытыми глазами и счастливая улыбка рождалась на губах.

- Ты еще выпьешь свое счастье, Роза! – обещала крестная, поглаживая лоб и виски девушки.

- Я еще увижу Самурито, крестная?

- Да, милая, - тяжело вздыхала Пепа, - От судьбы не уйдешь.

Но прошел год, другой, а известий от Николь или Бланки все не было. Мария не знала, вернулись ли они из Европы, или Самурито так и остался навсегда в швейцарской клинике. Один раз Мария приехала автобусом на противоположную окраину Мериды и пешком пошла по дороге к поместью Ла Чусмита. Парк за высокой оградой казался неухоженным и заросшим, ворота наглухо закрыты, ни души кругом. Непонятно было, жил ли теперь кто-нибудь в доме. Марии вспомнились веселые полосатые тенты на террасе, синий коврик, брошенный на траву... Слезы выступили на глазах и она смигнула их, стараясь не расплакаться. Обратный путь к автобусу по жаре был для Марии путем на Голгофу. Она почти теряла сознание, когда возле нее остановилась проезжавшая мимо машина. Мужчина лет сорока выскочил на дорогу и подхватил оседавшую на землю девушку. Бережно усадив в автомобиль, он довез ее до ближайшей аптеки. Ледяной компресс немного помог, и Мария смогла сказать, куда ее отвезти. Домой она приехала совсем слабой. Мужчина помог выйти из машины и довел до двери. Новая служанка засуетилась и позвала хозяйку.

- Отведи ее в патио, Рита, устрой в тени, я сейчас приду, - распорядилась Эсперанса.

- Я врач, донья, я могу помочь. Меня зовут Эрнесто Сандоваль. Это удача, что я ехал в это время из Ла Чусмиты и смог подвезти девушку. Вы разрешите осмотреть ее?

- Спасибо, не стоит, Марии сейчас станет лучше. Значит, вы подобрали ее недалеко от Ла Чусмиты... А что случилось в Ла Чусмите? К кому вас вызывали, к сыну доньи Николь?

- Нет, Пол Арельяно физически совершенно здоров. Больна его мать. Вы знаете семью Арельяно?

- Я видела мать и сына, когда он был маленьким. Благодарю вас за то, что не бросили мою Марию на дороге, доктор Сандоваль. Извините, я должна идти к ней.

- Вы мне разрешите заехать узнать, как дела у доньи Марии?

- Как хотите, доктор. До свидания.

Эрнесто Сандоваль заехал на другой день и стал приезжать почти ежедневно. Сначала предлогом была обеспокоенность здоровьем Марии. Потом он поближе познакомился с Эсперансой и начал наблюдать за ее методами лечения. Вскоре дон Эрнесто превратился в хорошего друга дома. Но все знали, что ездит он из-за Марии. Ему было около сорока и он никогда не был женат. Видно было, что Мария его очаровала. Эсперанса, непонятно уж, почему, была к нему благосклонна и иногда учила своим премудростям. Особенно он нравился Пепе. Когда она, приходя в гости, заставала дона Эрнесто, сидящего в уголке, чтобы не мешать Эсперансе и ее пациентам, она расплывалась в улыбке и начинала подшучивать над ним, уличая в тайной склонности к хозяйке дома. Он не лез за ответом в карман и их перепалки бывали очень забавны. На шум приходила Мария и улыбалась своей ангельской улыбкой, заставлявшей  сомневаться, что она принадлежит миру сему. Завороженный дон Эрнесто тут же замолкал, совершенно неприлично уставившись на девушку, и это служило поводом для новых шуток Пепы. Она по старой памяти отправлялась приготовить что-нибудь вкусненькое, и все перебирались за ней на кухню, привлеченные божественными ароматами. Потом, потягивая кофе, дон Эрнесто просил Пепу раскинуть на него карты, и она с удовольствием живописала ему прошлое и будущее, причем первое расцвечивала невероятными подробностями, а последнее окутывала туманом таинственности. Но о любви она никогда не упоминала.

-Ах, донья Пепита, жестокая, ну почему вы никогда не говорите мне приятное!

- Ничего себе! Что может быть приятнее дамочек с тугими кошельками, вообразивших, что без ваших услуг они умрут от гипертонии, гипотонии и диспепсии вместе взятых!

- Спору нет, это радужная картинка. Но я хотел бы узнать еще кое-какие перспективы. Нагадайте мне долгую жизнь в любви и счастье, например.

- Хорошенький «пример»! А кстати, это ведь тоже по вашей части, доктор: долгая жизнь в любви – это состояние, к которому стремятся все мужчины, у которых есть проблемы. У вас они есть?

Дон Эрнесто становился пунцовым и указывал глазами на Марию.

- Вы подбиваете меня нарушить врачебную тайну, коварная! Да и зачем вам такие сведения? Разве карты не сообщили обо мне все?

- Я не подсматриваю в замочную скважину, дон Эрнесто, даже в карточную! Я ведь не сообщала подробностей о вашем студенческом романе с маленькой пухлой блондинкой, приехавшей из Маракаибо! А они весьма интересны, не правда ли? Особенно история с прогулкой к океану.

- Откуда вы знаете!.. – испуганно вскинулся доктор и покраснел еще гуще.

- Я знаю все! –ткнула в него пальцем Пепа, - Ведь именно поэтому вы просите меня погадать? И я сказала все, что могу сказать, не затрагивая других людей.

- Вы ведьма, донья Пепита!

- Вы мне льстите, дон Эрнесто. В присутствии доньи Эсперансы я чувствую себя младшим помощником поваренка. Так расскажите же нам о ваших студенческих годах. – И дон Эрнесто начинал послушно рассказывать об учебе в университете и первых годах врачебной практики, когда он мечтал специализироваться в кардиохирургии, а кончил обычным врачом в Мериде. Он представлял все в шутливой форме, иронично высмеивая свои мечты, амбиции и леность. Когда к ним приходил Эрнесто Сандоваль, вечера на кухне проходили очень весело.

Мария чувствовала, что дон Эрнесто ухаживает за ней. Он приносил ей маленькие подарки, приглашал в кино, пытался даже подружиться с ее попугаем, но Дон Милагро гордо отвергал все заигрывания и на контакт не шел. Мария с удовольствием ходила в кино, обожала конфеты, которые ей приносил Эрнесто, и то, как она поначалу к нему относилась, можно было охарактеризовать как  спокойное дружелюбие, – но не больше. Мать наблюдала за ней с беспокойством, потому что одна догадывалась, что происходит в юной головке. Соприкоснувшись с настоящей жизнью, Мария жадно впитывала неизвестные сведения о чувствах и поступках мужчин и женщин, о том волшебном мире, до поры скрытом от нее и теперь раскрывшем радужные и манящие тайны. Но кино давало ей лишь теоретические сведения. Она стремительно взрослела и первым открытием было то, что ее чувства к Самурито и есть любовь. Жестокая в юном эгоцентризме, позволяющем думать только о своих проблемах, Мария бессознательно начала провоцировать Эрнесто Сандоваля, чтобы побольше узнать обо всех проявлениях любви на практике, не думая о том, что терзает его напрасными надеждами и сама может обжечь крылышки подобно мотыльку, летящему на пламя. Если бы  Сандоваль не был хорошо воспитанным и сдержанным человеком, Мария попала бы в беду, но он, к счастью, относился к ней благоговейно и не торопил события, находя удовольствие в нежностях и скромных ласках. Он радовался тому, что девушка, кажется, не равнодушна к нему, но если бы знал, что Мария воображает, принимая его ухаживания, был бы в шоке: закрыв глаза, она наслаждалась в это время любовью Самурито и отвечала ему ласками, какие позволяла себе в Ла Чусмите.

Интуитивно Мария прятала свои отношения с доном Эрнесто от матери и Пепы, дома она была такой же тихой и спокойной, но все чаще и чаще с удовольствием принимала приглашения провести вечер в танцевальном клубе или посмотреть кино. Там, в машине или темноте зала, под грохот американских боевиков, Мария уплывала в прошлое, млела, чувствуя прикосновение руки Самурито, и растворялась в его поцелуях. Этот самообман подтачивал ее изнутри, сжигая пламенем неутолимой страсти. Никто не знал, что за четыре года Мария не забыла свою детскую любовь, доведя чувства до грани безумия. Неизвестно, что бы она выкинула в погоне за миражом, ставшим для нее желанной реальностью. Скорее всего, разбито было бы не только сердце Эрнесто Сандоваля. Мария готова была пожертвовать собой, чтобы хоть в воображении испить вместе с Самурито из таинственного источника наслаждений. Даже Эсперанса не догадывалась о решимости Марии. Она часто останавливала взгляд на дочери, невольно любуясь ею. К двадцати годам фигура ее  была бы точной копией материнской, с тонкой талией и вполне развившейся грудью, но маленький рост и изящество, унаследованное от отца, делали ее почти хрупкой на вид. Глаза, наполненные скрытой печалью, придавали лицу одухотворенность и вызывали безотчетную тревогу.

Однажды в субботу дон Эрнесто повез Марию в магазины, и внезапно на улице в толпе прохожих она увидела Бланку, нагруженную свертками с покупками.

- Остановитесь! – закричала она так, что Сандоваль, испугавшись, со всего маха нажал на тормоза.

Мария выскочила и бросилась к Бланке, которая уже укладывала пакеты в подъехавшую машину. Она повисла у нее на руке и некоторое время не могла сказать ни слова, тяжело дыша, словно бежала от самого дома.

- Мария, здравствуй, девочка! Как ты похорошела и выросла! Как твои дела? Как мама?

- Что с ним? – обретя дар речи, выкрикнула девушка, не слушая, что ей говорят, - Что с Самурито? Где он?

- Он в Ла Чусмите, где же еще? – проговорилась от неожиданности Бланка и, безнадежно махнув рукой, добавила: - Ему хуже, Мария. С тех пор, как ты уехала домой, ему все хуже и хуже.

- Я хочу его увидеть! Бланка, я должна его увидеть! Бланка, помоги мне!

Прямо на улице, среди прохожих, Мария бессильно опустилась к ногам Бланки и монотонно повторяла одно и то же, все тише и тише, словно угасая: «Я должна увидеть Самурито! Самурито... Я должна...» Тут подоспел дон Эрнесто и подхватил ее с тротуара.

- Здравствуйте, доктор, - в растерянности Бланка не удивилась его появлению, - Помогите Розе, у нее слабое сердце. Ее нужно уложить в постель и дать микстуру, Эсперанса знает, какую. Вы отвезете ее домой? Мне нужно скорее вернуться, до свидания. – И она поспешно села в машину, подгоняемая безотчетным страхом, который почувствовала из-за странной встречи с Марией.

Эрнесто Сандоваль был испуган состоянием Марии не меньше Бланки. Он усадил девушку в машину, проверил ее пульс и погнал  к дому Эсперансы. Дон Эрнесто не мог понять, что произошло. Он подумал, что ничего не знает о Марии, кроме того, что она живет в этом странном доме, который шепотом называют Домом Ведьмы. Сандоваль не так давно узнал, кем она приходилась хозяйке, ведь по возрасту Мария скорее похожа на внучку Эсперансы. И еще он вспомнил, что первый раз подобрал Марию на дороге из Ла Чусмиты. А сиделка из поместья Арельяно знает ее. Так кто же она?

Мария молчала всю дорогу, в ужасе от услышанного: «С тех пор, как ты уехала домой, ему все хуже и хуже». Мария судорожно сжала руки. Господи, что с ней происходит? Немота наваливается, спазмами сжимая горло, в голове все мутится, и кажется, что душа заблудилась где-то далеко и не может найти обратной дороги... «С тех пор, как ты уехала домой, ему все хуже и хуже...» Мария начинает терять сознание от страшного одиночества, в котором заключен ее разум. «Ты уехала домой... все хуже и хуже...» Я умираю, - подумала Мария, - и мне снится, что я – Самурито. Так вот что значит: хуже и хуже...

Дон Эрнесто внес Марию в дом и помог уложить на кровать в ее комнате. Рита сбегала за доньей Эсперансой. Та стремительно вошла и остановилась у порога, рассматривая Марию. С девушкой происходила странная метаморфоза. Непроизвольные движения ее рук потеряли мягкость и стали напряженными, механическими. Взгляд, устремленный в одну точку, был пустым. Вдруг с губ ее сорвался крик, приведший дона Эрнесто в ужас: «К-р-рошка. Р-р-роза.» Он сразу понял, кого напоминает сейчас Мария. Так же выглядел больной аутизмом Пол Арельяно. Неужели и она?.. Дон Эрнесто встретился глазами с Эсперансой и удивился тому, что она не испугалась. Эсперанса подошла, наконец, к Марии и взяла ее голову в ладони, нежно поглаживая.

- Мария дель Роза! Вернись! Поступай, как захочешь, я не могу помешать тебе. Слышишь? Ты свободна делать что хочешь. Клянусь!

Тело девушки обмякло и она потеряла сознание. Доктор Сандоваль приложил ухо к ее груди, стараясь услышать слабые удары сердца.

- Ее нужно отвезти в клинику.

- С ней уже все хорошо. Скоро она придет в себя.

- Но ее нужно обследовать! Ее сердце вызывает тревогу. И этот странный припадок, - вы заметили? Мне это напомнило один случай психического заболевания.

- Так же ведет себя Пол Арельяно, да? – кивнула, соглашаясь, Эсперанса, - Она сейчас была рядом с ним.

- Но почему? Как это может быть!

- Мария росла вместе с мальчиком. Они очень привязаны друг к другу. А потом их разлучили. Самурито сразу же затосковал без нее. А Мария ничего не знала. Сегодня что-то случилось?

- Да, она встретила сиделку Пола Арельяно. Должно быть, та ей и рассказала о состоянии больного. Но что же теперь будет? – Сандоваль разгорячился, -  У Марии слабое сердце, ей нельзя находиться рядом с психически больным, она не выдержит нервного напряжения. Сеньора Арельяно сама на грани болезни. Но я не знал, что Пол раньше лучше себя чувствовал. Сейчас он безнадежен.

- Нет, он вообще здоровый и нормальный человек, это всего лишь протест. Душа его ушла искать место, где хотела бы жить, и заблудилась. Она возвращается иногда к Марии.

Эрнесто Сандоваль недоверчиво посмотрел на Эсперансу. Иногда он чувствовал, что та видит то, что не видят остальные, имеющие образование, совершенную научную аппаратуру и теории на все случаи жизни. Но предположение, что Пол Арельяно здоров, было слишком невероятным.

- Мама! – прошептала, открыв глаза, Мария, - Правда, я могу уйти туда?

- Можешь делать, что хочешь, Мария дель Роза. Но ты должна хорошенько подумать. И захочет ли донья Николь, чтобы ты опять жила там?

- Нет, - возразил, не удержавшись, дон Эрнесто, - Ей нельзя жить в Ла Чусмите: ей будет трудно вынести это, у Марии больное сердце!

- Там мне сразу станет лучше! – улыбнулась Мария, и он обратил внимание, что улыбка ее уже не кажется неземной и печальной: это была счастливая улыбка той, что получила все, что хотела в жизни.

На другой день дон Эрнесто отвез Марию в Ла Чусмиту.

Увидев Николь с чашкой кофе за столиком на террасе, Мария удивилась ее виду. Всегда подтянутая и моложавая, теперь она выглядела почти старухой. Взгляд ее потух, волосы уже не пламенели, а тускло золотились, собранные в небрежный пучок на затылке. Заслышав шаги, она нервно вздрогнула и пролила кофе. Николь не сразу узнала Марию и поздоровалась сначала с доктором Сандовалем.

- Где Самурито, донья Николь? Он в парке? – спросила Мария с порога.

- Мария! – прошептала Николь, присмотревшись, и не зная, радоваться или ждать новых неприятностей, - Самурито почти не бывает в парке, он не выходит из своей комнаты, если его не вывести уговорами или силой. Ты не узнаешь его, девочка.

Мария подошла к открытой двери и заглянула в комнату Самурито, а потом неуверенно оглянулась на Николь. Его вид настолько поразил девушку, что она  решила сначала, что это кто-то другой. Словно чужой мужчина сидел на полу в углу комнаты, подтянув колени к подбородку. Волосы его были неумело подстрижены и свисали вдоль лица неровными прядями. Загар, всегда покрывавший кожу, исчез. Глаза равнодушно уставились в одну точку. Николь ответила Марии печальным взглядом и чуть пожала плечами. Мария бросилась к Самурито и опустилась рядом с ним на пол.

- Самурито! Посмотри, я здесь! Я Роза. Р-р-роза, Самурито, Р-р-роза! – ее руки касались его лица, гладили волосы, убирая непослушные пряди со лба, но он все так же неподвижно сидел, глядя в одну точку. Мария положила его руку себе на плечо и обняла, чуть не плача, - Самурито, вернись ко мне! Я Роза. Я с тобой. Кр-р-рошка. Р-р-роза.

Эрнесто Сандоваль смотрел на происходящее, широко открыв глаза. Он вспомнил, что ему попадалась на глаза статья в медицинском журнале о некоторых специальных исследованиях психологов. Считалось доказанным, что физический контакт, прикосновения, могут вывести сознание из замкнутого пространства недуга. В Штатах разработали даже метод лечения находящихся в коме больных, используя для таких целей специально воспитанных кошек. Кошка живет на кровати больного, ласкаясь, вылизывая, мурлыча, и постепенно больной начинает реагировать на нее, возвращаясь к нормальным ощущениям. Да, но то кошка! Дон Эрнесто смотрел, как Мария прижимается к Самурито, как ее руки порхают, нежно поглаживая его лицо и плечи, и восхищение боролось в нем с сердечной болью. Он любил ее и видел в объятиях другого. Это было выше восхищения интуицией, позволившей найти правильный подход к больному, но доктор Сандоваль сделал над собой усилие.

- Мария поможет ему, она все делает правильно, - успокоил он Николь и добавил, вспомнив слова Эсперансы: - Душа его заблудилась, но возвращается к Марии.

- Доктор! Что вы говорите! – Николь посмотрела на него, как на сумасшедшего.

- Так сказала мать Марии, донья Эсперанса. И я почему-то поверил ей. Она вообще говорит невероятные вещи... Вы оставите Марию с Самурито?

- А донья Эсперанса знает, что она здесь?

- Да. Вчера у Марии был... м-м-м... припадок, и тогда мать сказала, что она вольна делать, что хочет.

- Припадок? – испугалась Николь, - Сердце? За ней с детства наблюдал кардиолог, но ничего определенного. Вы тоже ее лечили, доктор?

- Нет. Я... Да. Я наблюдал за ее здоровьем, - дон Эрнесто  постеснялся признаться, что ухаживал за Марией, - Я надеюсь, вы позволите мне навещать вас и следить за ее состоянием?

- Да-да, конечно, - рассеянно согласилась Николь, глядя в комнату сына и думая о том, изменилось ли хоть что-нибудь в поведении Самурито с того момента, когда приехала Мария. Она ожидала чуда, но чуда все не было: он не встал и не повел Марию в парк следить за птицами, как делал это четыре года назад.

Мария тоже ждала, что стоит им, как раньше, почувствовать близость друг друга, и все вернется на круги своя. Она так этого ждала, так желала. Четыре долгих года она тосковала по ласке этих рук,  что безвольно лежат сейчас на ее плечах. Она все гладила его лицо, ловя пустой взгляд, все шептала: «Самурито, я Роза! Посмотри. Я вернулась». В этот день так ничего и не изменилось. Мария осталась спать в комнате Самурито. Ей снились сны, похожие на те, что бывали в детстве. Она летала над горами, и тропический лес, покрывавший склоны, казался зеленым бархатом, а речки – голубыми атласными ленточками. Когда она снижалась, вокруг нее порхали стайки птичек, сине-зеленые попугаи хлопали крыльями и роняли перышки вниз, гортанно крича: «Кр-р-рошка. Р-р-роза.» Мария радостно засмеялась и проснулась. Руки Самурито крепко обнимали ее, и его спокойное сонной дыхание наполнило ее счастьем. Утром все было по-прежнему, но Марию это уже не печалило. Она поверила, что сможет достучаться до его сознания. У нее было такое ощущение, что она уже достучалась.

Весь день Самурито просидел на полу у стены, но иногда Николь с Бланкой замечали, что он следит за девушкой глазами. Мария все время была с ним. Утром она за руку повела его в ванную умыться, причесала волосы, потом попросила Бланку принести ножницы и попробовала подстричь его. Получилось не лучше, чем было, и она пообещала Николь через некоторое время уговорить Самурито подстричься у парикмахера. Мария все время разговаривала с ним, рассказывая, как она жила эти годы без него. Ее тихий голосок вырывал Самурито из замкнутого пространства, в которое он себя заключил. Когда она замолкала, он начинал беспокойно вздрагивать и расслаблялся, услышав снова. Наконец однажды он протянул руку и дотронулся пальцами до умолкнувшего рта. Мария радостно засмеялась. Оглянувшись, не видит ли кто-нибудь, она взяла лицо Самурито в ладони и несколько раз поцеловала. Заметив, как он внимательно смотрит на нее, Мария поцеловала еще и, поддавшись вдруг давнему страстному желанию, начала вылизывать языком щеки, нос, подбородок, губы, а когда почувствовала ответное движение его языка, прошептала:

- Самурито, ты ведь слышишь меня. Перестань прятаться, я найду тебя и во сне! Встань и пойдем в парк смотреть на птиц. Там я тебя еще поцелую.

Самурито оставался неподвижен, но все заметили, что он стал мягче, покорнее и не напоминал больше статую, вырезанную из дерева. На другой день утром, умыв его, Мария сразу повела  Самурито на террасу. Он давно уже не завтракал вместе со всеми, но позволил девушке усадить себя в кресло и послушно ел то, что она вкладывала в его руку. Доктор Сандоваль, вышедший на террасу, был поражен переменой. Он приехал от доньи Эсперансы и привез вещи Марии, а так же ее попугая. Дон Милагро, обычно не любивший Сандоваля, спокойно сидел на его плече, словно знал, что его везут к маленькой хозяйке. Увидев сидящих за столом, попугай радостно перелетел к ним и прошелся между тарелками, рассматривая всех живым черным глазом. «Кр-р-рошка. Р-р-роза» – заявил он, склонив голову и глядя на Самурито. «Р-р-роза.» - внезапно повторил тот, и Николь выбежала из-за стола, расплакавшись. Мария посадила попугая на колени к Самурито и водила его рукой, поглаживая птицу.

Так, шаг за шагом, она возвращала его к тому состоянию, в котором оставила четыре года назад. Наконец, в один прекрасный день, они вышли после завтрака в парк и у пруда в тени деревьев провели несколько часов. Самурито сидел в той же позе, подтянув колени к подбородку, но взгляд его стал вполне осмысленным: он следил за плавающими утками, или возвращался к Дону Милагро, чистившему перышки на подстилке. Мария устроилась рядом, облокотившись на его колени и  поглаживая руку. Когда Самурито становилось щекотно, он вздрагивал и сжимал ладонь, но руки не отнимал. Близость Марии медленно, но верно возвращала Самурито в этот мир. Права была Эсперанса, когда говорила, что душа его стремится к своей Розе.

Николь верила и не верила, что ее мальчику становится лучше. Но через неделю она уже снова была в состоянии улыбнуться, наблюдая за тем, как Мария уговаривает Самурито побриться или заставляет доесть обед, - а ведь ее губы давно разучились улыбаться. Боясь нарушить это хрупкое улучшение, она не задумывалась больше о том, что будет с Марией. Она видела, что девушка использует все возможности, в том числе и те, которые раньше так пугали Николь, но махнула на все рукой и перестала следить за Марией и сыном, полностью доверившись судьбе. Стоит ли думать, что будет дальше, пусть сейчас будет хорошо! Потом она позаботится о Марии. Бланка молча наблюдала за происходящим. Она понимала, что переживает Николь, и не ставила ей в вину неразборчивость в средствах. Но, кроме того, Бланка знала, что за всем этим стоит Эсперанса Ла Негра, пославшая свою дочь к Самурито, а ее действия и решения не подлежали обсуждению и тем более – осуждению. Единственным, кого происходящее ранило в самое сердце, был доктор Сандоваль. Приезжал он  в Ла Чусмиту очень часто, и каждый раз вид счастливой Марии, занятой только больным Полом Арельяно, возбуждал в нем мучительное чувство ревности. Странно, но он ревновал Марию к этому ненормальному, к пустой оболочке, за которой скрывается лишь мрак, не давая себе отчета, что ревнует все-таки к мужчине, завоевавшему сердце его любимой. В том, что Мария любит Самурито,  Эрнесто Сандоваль не сомневался теперь. Он, как и остальные,  не догадывался лишь о том, что любовь к Марии, к своей крошке Розе, – это единственное, что пятнадцать лет привязывало Самурито к этой реальности. Впрочем, об этом не знал никто, кроме Эсперансы.

Итак, Николь дала Марии свободу, полностью доверив ей Самурито. Быстрый прогресс в его состоянии стал заметен. Николь не надеялась на полное выздоровление, но воспрянула духом, наблюдая, как сын позволяет Марии руководить собой. Самурито безропотно разрешил приглашенному парикмахеру подстричь свои волосы. Мария ежедневно брила его и заставила вернуться к цивилизованной одежде. Когда после завтрака на террасе они уходили в парк, обняв друг друга за талию, в одинаковых белых шортах и майках, издали они ничем не отличались от молодых парочек, проводящих на природе уик-энд. Устроившись в тени цветущих кустов, они предавались приятному ничегонеделанию. Марии так же не нужны были лишние слова, она наслаждалась вновь обретенной близостью любимого существа. Иногда она читала вслух книгу, чаще всего – стихи и, конечно же, – про любовь:

 Марии казалось, что Самурито наслаждается вместе с ней вязью слов, журчанием звуков, смыслом, который раскрывал сокровенные тайны их чувств. Она нежно гладила его по щеке и подставляла свое лицо под его ладонь. Как в детстве, Мария учила Самурито ласкам, принятым у людей, но он по-прежнему не понимал, что такое поцелуй и вместо этого с наслаждением вылизывал ее лицо. Иногда это сердило Марию, ведь она представляла себе любовь по тем любовным сценам, которые видела в кино, и где поцелуй бывал кульминацией перед чем-то непонятным, что происходило дальше, оставаясь за кадром. Но Самурито с таким удовольствием ласкал, как умел, свою маленькую подружку, что она не имела ничего против. Если бы здесь был Стив Бриджмен, большой специалист в антропологии, он рассказал бы ей, что среди индейцев гвахарибо поцелуи во время любовной игры не приняты, да и поцелуя, как такового, у них нет. Когда они хотят выразить дружеские чувства или приласкать ребенка, они прижимают губы к щеке и резко выдыхают воздух со смешным фыркающим звуком. Но откуда об этом мог знать Самурито?

Иногда Мария болтала с Самурито, уверенная, что он все слышит и понимает. Усевшись к нему на колени, она мечтала о будущем, которое представляла как вечное настоящее.

- А еще мне хотелось бы поехать на пикник, как тогда, помнишь? В мой день рождения. Было так чудесно! В горах красиво, да? Мне кажется, тебе понравилось. Помнишь горных орлов-самуро, кружащих в небе над нами? Мне потом снилось, что мы так же летаем в вышине среди птиц. Мы с тобой. Здорово, правда? Это было так приятно – парить над землей и все видеть: и горы, и лес, и Ла Чусмиту... Может, кто-нибудь и сейчас летает над нами и видит парк, пруд и нас с тобой? Видит и думает – вот счастливая парочка, они, наверное, любят друг друга! Ведь я люблю тебя, Самурито, а ты? Мне кажется, что ты тоже, правда? Я-то тебя любила всегда: и когда мы были детьми, и когда я жила без тебя у мамы, и сейчас... Сейчас, может быть, сильнее всего. Я люблю тебя! -  она лепетала так, нежно заглядывая в его глаза, и улыбка блуждала по ее губам, когда Самурито поднимал ее волосы и ласкал губами шею и плечи, - Ах, Самурито, как приятно! Сделай так еще! А хочешь, я так же сделаю тебе?

Чем это могло кончиться? Только одним! Ни секунды не сожалея о случившемся, Мария лишь поразилась вспыхнувшей в ней истине: они не стали ближе в этот миг, потому что были единым целым всегда. Но все-таки что-то особенное произошло сейчас. Что-то, что было только у нее, Марии дель Розы, она отдала Самурито, и это было как раз то, чего ему не хватало. Она видела его счастливые глаза, и шепот: «Роза! Роза!» – наполнял ее ликованием. Всю силу, что была в ней, она щедро отдала ему. Она и не подозревала, сколько в ней было силы.

Николь и Бланка только переглядывались, но не осмеливались вслух обсудить то, что происходило и о чем они, возможно, сами уже догадывались. Но Самурито теперь меньше всего походил на психически больного. Он по-прежнему не разговаривал с ними. Но восторженный взгляд, который он не спускал с Марии, поспешность, с которой он уводил ее в парк подальше от посторонних глаз, - все это больше напоминало поведение влюбленного мужчины, поглощенного желанием остаться наедине со своей возлюбленной. В остальном он был совершенно нормален.

Николь воспрянула духом и начала даже понемногу интересоваться собой. Она съездила в косметический салон и привела себя в порядок, чего не делала больше четырех лет. Волосы ее опять засияли огненным золотом, скрыв под удачно подобранной окраской седину.

- Бланка, - спрашивала иногда шепотом Николь, словно боялась громким голосом спугнуть нежданное счастье, - Как ты думаешь, это надолго?

- Я думаю, что с Марией он будет таким всегда. Но будет ли с ним всегда Мария?

- Ты думаешь, когда-нибудь она может уйти сама? А ты заметила, как смотрит на нее доктор Сандоваль? Он же влюблен в нее!

- Мне его жалко. Мария-то влюблена в Самурито. Бедный доктор, в его-то возрасте!

- К твоему сведению, я встретилась с Энрике, когда мне не было двадцати, а ему – почти сорок. У нас была безумная любовь!

- Ну, и чем все это кончилось? – проворчала Бланка, - Даже церковный брак не спасает от судьбы!

- Ты права. А для Марии брак с Самурито просто невозможен, ведь он признан недееспособным.

- Но ведь это можно пересмотреть? Сейчас он чувствует себя превосходно, и его поведение не выходит за рамки маленьких чудачеств.

- Посмотрим, Бланка. Пока торопиться незачем. Но я предварительно поговорю с мужем, ведь опекуном является он, изменить гражданское состояние Самурито можно только по его ходатайству.

Ни Самурито, ни Мария о таких мелочах вообще не задумывались. Когда все в мире замирало в полуденной дреме, они находили укромные уголки в пальмовых рощах или зарослях жасмина на берегу пруда и предавались любви, не думая о грехе.  Расплата за грехи не заставила себя ждать, – а какова расплата? Об этом знают все: изгнание из рая!

Николь узнала заранее о приезде Энрике Арельяно, продолжавшем аккуратно два раза в год навещать их в Ла Чусмите. Отношения их за последние годы не претерпели изменений. Николь не особо интересовала личная жизнь мужа. Она слышала, что после первой любовницы, Ампары Варгас, которая давно и очень удачно вышла замуж за видного политика и превратилась в весьма респектабельную даму, у Арельяно было еще несколько увлечений, причем, чем ближе приближалась старость, тем моложе становились его подружки. Когда ему перевалило за пятьдесят, Арельяно вдруг задумался о наследнике и решил попробовать исправить положение. Он собирался признать нового сына, а потом развестись с Николь. Молоденькая секретарша родила ему дочь. Арельяно выделил на воспитание девочки деньги и вскоре перестал ею интересоваться. Через четыре года у него родилась еще одна дочь, уже от другой секретарши. Больше он не рисковал. Теперь ему было за семьдесят, и характер его разительно изменился. Он превратился в старого брюзгу, любившего читать нотации молодой прислуге, придираясь на каждом шагу и считая их всех вертихвостками. Его отношение к жене тоже претерпело изменения, лишившись остатков благородства. Он был уверен, что у Николь есть любовники, и бешено завидовал тому, что она еще так молода по сравнению с ним. Сын был ему совершенно безразличен. Отец считал его идиотом. Арельяно брезгливо осматривал единственного наследника и не сокращал свои и так короткие визиты только потому, что находил удовольствие в инспекторской проверке хозяйства и выговорах слугам. Он забывал, что давно уже не является хозяином Ла Чусмиты, подаренной Николь больше двадцати лет назад. Заранее предупрежденные хозяйкой, шофер Игнасио, старая кухарка и горничная Лаурита терпеливо выслушивали ворчливого старика, считая, что за деньги, которые им платили в усадьбе, можно два раза в году вытерпеть порцию нравоучений и придирок.

Вот и теперь он дотошно осмотрел в гараже машину, сделал замечание Игнасио, что она плохо вымыта, выговорил кухарке за слишком большие расходы при скудном меню, отчитал «вертихвостку» Лауриту и принялся шпынять Николь, язвительно интересуясь ее молодым любовником. Николь рассматривала мужа с равнодушным любопытством, отмечая, как он изменился за последние полгода и стал еще невыносимее. Больше всего ее удивляло, что в бизнесе он по-прежнему сохранял ясный ум и цепкую деловую хватку, сам продолжал управлять всеми делами и ради удачной сделки терпел любые недостатки партнеров.

- Оставь, Энрике, я хочу серьезно поговорить с тобой, - Николь прервала, наконец, язвительную тираду мужа.

- Ты хочешь уйти к своему любовнику? – подозрительно посмотрел на нее муж, - Развод ты никогда не получишь, я не дам вам смеяться надо мной!

- Бог с тобой! Я хочу поговорить о Самурито.

- Перестань, наконец, называть его этой дурацкой кличкой. Хотя, что с него возьмешь! Так что ты хочешь?

- Видишь ли, с тех пор, как ты был у нас последний раз, мальчику стало значительно лучше. Он нормален, Энрике. Пол выздоровел, ну, скажем, – почти выздоровел. Я хотела бы, чтобы ты, как опекун, назначил медицинское освидетельствование.

- Ты что, тоже рехнулась? Чтобы этот сумасшедший мог распоряжаться моими деньгами! Где он? Покажи мне этого «нормального» недоумка! Он что, научился не проносить ложку мимо рта? Или он, наконец, научился считать до десяти? В двадцать восемь лет самое время. А может, он декламирует теперь стихи Рубена Дарио? Покажи мне мой вечный позор! – и старик заглянул в комнату Самурито, - Где он?

- Пол в парке.

- А сиделка здесь? Вы все посходили с ума! Пошли ее, пусть немедленно приведет его сюда. Впрочем, я сам пойду к нему. Хочу полюбоваться сынком! Где наш «задумчивый Тарзан»? – Арельяно все никак не мог забыть, как его сына десять лет назад окрестили репортеры, и какой стыд он испытывал, выслушивая сочувственные замечания деловых партнеров и знакомых.

- Подожди, Энрике, Бланка приведет Пола, - Николь, внезапно сообразив, что Самурито в парке не один, умоляюще посмотрела на Бланку.

- Нет уж, я сам, - упрямо заявил Арельяно и зашагал  по дорожке.

Николь и Бланка растерянно переглянулись, а потом припустили за ним. Николь молила Бога, чтобы Самурито с Розой находились где-нибудь подальше. Маленькая процессия углубилась в парк, и Бланке все никак не удавалось обогнать старика. Он рыскал между кустов, как ищейка. Зная, в каком состоянии находился Пол последние годы, отец был уверен, что его насильно приводят на травку и сажают в тени, где он и сидит часами, не сдвигаясь с места.

Внезапно Энрике Арельяно стал, как вкопанный, и женщины чуть не налетели на него, выглядывая из-за спины. На ярко-синей подстилке в траве, среди кустов отцветающего жасмина, он увидел сына. Пол Арельяно спал, положив голову на грудь обнаженной девушки. Придя в себя от изумления, старик опытным глазом окинул девичье тело. Соблазнительная штучка! – было первой мыслью. В тени тело Марии приобрело теплый оттенок топленого молока и казалось, что оно светится. Тонкая талия угадывалась под обнимавшей ее мужской рукой, линия бедра была безукоризненной. Волосы с запутавшимися в них белыми лепестками разметались по подстилке, ресницы черным полукружьем подчеркивали нежную округлость щеки. Ее рука обвивала Самурито за шею. «Черт, грудь не видна! – с досадой подумал Арельяно, - Если грудь так же хороша...» И тут его обуял гнев. Он и не думал разбираться в его природе. Если бы сейчас ему сказали, что он позавидовал сыну, жалея об утраченной молодости и силе, он отмахнулся бы, приводя веские аргументы  против того безобразия, которому стал свидетелем. Он развернулся к жене и заорал, брызгая слюной и наливаясь яростью и багровым румянцем.

- Ты!.. Ты!.. Бордель!.. Эта шлюха!.. Вон! – и он понесся к дому.

Мария в испуге проснулась от громких криков и прижала Самурито, словно пытаясь прикрыть его собой от опасности. Бланка подтолкнула к ним одежду и велела немедленно одеваться, что делать дальше, она не знала.

- Бланка! – донесся гневный крик Арельяно, - Эту вертихвостку немедленно ко мне!

- Ну, попались! – воскликнула Бланка и в испуге посмотрела на Самурито: понял ли он, что происходит?

Сделав знак идти за собой, Бланка поплелась к дому. Она понимала, что так просто им не спустят. Когда они подошли к террасе, старик бушевал и тихий голос Николь, пытавшейся вставить слово, был почти не слышен. Бланка надеялась, что, пошумев, он успокоится, но не тут-то было. Увидев на террасе Марию, Арельяно разошелся еще больше.

- Чтоб духу твоего здесь не было, вертихвостка! – заорал он, краснея еще больше и задыхаясь, - Ишь, чего вздумала! Решила, что соблазнишь идиота и все деньги – твои! Ты и его мамашу охмурила уже, мошенница. Аферистка! Не выйдет! Я опекун! Чтоб духу твоего здесь не было, и той нахалки заодно! – Он ткнул пальцем в сторону Лауриты, - А молодой человек отправится в клинику, под надзор врачей. Я все сказал!

- Нет! – мгновенно приходя в себя и собрав новые силы, закричала так же громко Николь, - Я не позволю!

- Еще как позволишь! Завтра же я отвезу Пола в клинику, а этой девки чтоб сию минуту не было в моем доме.

- Это мой дом! – отчеканила Николь и посмотрела на мужа с такой яростью, что он на минуту опешил, - Пол останется здесь, иначе ты пожалеешь!

- Если ты скажешь еще хоть одно слово, вы оба пожалеете. Или ты уверена, что я не смогу доказать, от кого у тебя родился этот идиот? Теперь это просто делается. У меня-то есть еще дети и все они нормальные. Скажи спасибо, что я терплю в доме такую потаскушку, как ты, и содержу этого индейского ублюдка. Игнасио, выводи машину и отправляйся в Эль-Кубо, отвезешь эти документы в строительную контору комбината. Я остаюсь проследить за порядком.  А ты, - не глядя, приказал Арельяно жене, - собирай сына в клинику.

Бланка подхватила Николь за талию, чувствуя, что та сейчас упадет.

- Вызови доктора Сандоваля, - шепнула слабым голосом Николь.

Тем временем Мария скользнула в комнату, желая только одного: скрыться с глаз – как можно дальше, в темноту и покой, стать такой же безмолвной, как Самурито, не слышать оскорблений. Но ей не давала покоя одна мысль: как переживет все это Самурито. Она вспомнила, каким нашла его по приезде в Ла Чусмиту, и ей стало страшно, что он снова может вернуться к прежнему состоянию.

- Самурито! – шепотом позвала Мария и уткнулась в его грудь, еле сдерживая слезы, - Ты должен поехать с мамой в клинику. Я пока поживу дома и буду ждать тебя. Тебя обследуют врачи, и ты вернешься ко мне. Ты понял? Я никогда не брошу тебя, я тебя люблю. Я всю жизнь буду с тобой. Просто нужно немного потерпеть, пока ты будешь в клинике. Веди себя хорошо и помни меня! Ведь ты хочешь скорее вернуться ко мне? Самурито, я люблю тебя! – Мария старалась говорить спокойно и уверенно, внушая Самурито, что ничего плохого не случилось и дальше будет все по-прежнему. Сердечко ее колотилось в груди, беспокойство и обида заставляли кровь стучать в висках, и боль начинала заволакивать сознание, но она крепилась из последних сил.

- Эта вертихвостка еще здесь? – донеслось до Марии, и она поспешно чмокнула Самурито в щеку.

- Любовь моя, ты у меня один. Ты не забудешь меня. Обещай, что ты всегда будешь со мной! Хорошо? Обещай – и я дождусь тебя!

- Р-р-роза! Кр-р-рошка! – нежно ответил Самурито и первый раз поцеловал ее губы.

- Мария, дорогая, сейчас тебе придется уйти, пока муж не успокоится. Доктор Сандоваль отвезет тебя домой, - войдя в комнату, Николь потерла ладонями лицо, голос ее задрожал, - Завтра Самурито поедет в клинику. Я не могу спорить. Надеюсь, скоро все вернется в привычное русло. Только бы Самурито не стало хуже! Господи, ну зачем он приехал сегодня! Ты такая бледная, с тобой все в порядке? – Николь только теперь заметила, что Мария еле держится на ногах.

- Я боюсь за Самурито, - прошептала девушка, - Позовите, если ему будет хуже, хорошо?

- Да-да, - рассеяно пообещала Николь, думая о том, как Самурито перенесет поездку в клинику, - Мы с Бланкой постараемся, чтобы все было в порядке. Уезжай, девочка, иначе муж рассердится еще больше! Прощай, и спасибо тебе!

Николь вышла распорядиться насчет ужина для мужа. Мария поняла, что больше задерживаться здесь не может. Пробравшись коридором к кухне, чтобы никому не попасться на глаза, она выскользнула черным ходом из дома и медленно пошла к воротам. Выйдя к шоссе, Мария бессильно опустилась на землю. Ей было плохо, болело сердце, кружилась голова, и от волнения чуть поташнивало, словно тугой комок рыданий подступал к горлу. Но слезы не шли: слишком она устала. Мария безвольно смотрела на Дона Милагро, который подлетел к ней, что-то выкрикивая сердитым тоном, обижаясь, что его не взяли на прогулку, и пришлось самому искать хозяйку. Таким же пустым взглядом она посмотрела на подъехавшую машину, из которой выскочил Эрнесто Сандоваль. Он мало что понял из того, что ему сказала по телефону Бланка. Он только что вернулся от больного, и вскоре должен был ехать еще к одному пациенту. Почему Марию нужно срочно забрать из Ла Чусмиты, ему не сказали. И теперь, видя состояние девушки, доктор Сандоваль рассвирепел: почему ее не уложили в постель? Как можно было отпускать Марию из дома? И что же там произошло? Он подхватил Марию на руки и бережно устроил на заднем сидении.  Передав ее из рук в руки Эсперансе, Сандоваль рванул машину обратно, желая узнать, почему Николь допустила такое невнимание к здоровью Марии.

В Ла Чусмите царило уныние. Бланка шепотом рассказала ему о скандале в благородном семействе. Единственное, что она скрыла – это причину, по которой Энрике Арельяно так разъярился: она умолчала, что они застали Марию и Самурито в объятьях, не оставлявших сомнения в их близости. Конечно, Сандовалю было жалко Николь: она так самозабвенно посвятила себя сыну, и теперь все могло пойти прахом из-за самодурства старика. Но гнев на эту семью был сильнее. Как же это могло произойти, что девушку, отдавшую свое здоровье, молодость, - всю жизнь свою – их больному сыну, теперь выбросили на улицу за ненадобностью, по нелепому подозрению в корысти. Господи, Мария – интриганка! Как же Николь допустила такое, ей ли не знать девочку! Почему она не заступилась за нее? Эрнесто Сандоваль накручивал себя, распаляя гнев на всех и вся, кто обидел его Марию. Но в глубине души он был доволен, что  она, наконец, освободилась от этого Самурито, единолично владевшего ее душой и телом. Может быть, у него, Сандоваля, теперь появится шанс?

Пациент доктора мог бы сегодня пожаловаться на невнимание, с каким тот слушал его жалобы. Освободившись, Эрнесто Сандоваль уже через несколько минут был в доме Эсперансы. Мария спала в патио, время от времени всхлипывая во сне. Дон Эрнесто нащупал ее пульс и тихо, стараясь не разбудить, послушал сердце. Все было в порядке. Он оглянулся на подошедшую сзади Эсперансу.

- Она проспит до утра, я дала выпить сонного отвара. Теперь ей, прежде всего, нужен покой.

- Покой ей нужен был всегда. Зря вы отпустили Марию к Арельяно. Вы даже представить не можете, какой вред принесли ей!

- Бедный дон Эрнесто! – сочувственно дотронулась до его плеча Эсперанса, - Вы  очень любите Марию? Не нужно напрасных надежд, Мария дель Роза не для вас.

- А для кого же? – вскричал Сандоваль и испуганно прикрыл рот, покосившись на спящую, - Уж не для Пола Арельяно! Разве он сможет дать ей счастье и любить так, как я?

- Самурито уже дал ей все, что мог. Приходите завтра, дон Эрнесто. Приходите теперь почаще, Марии будет нужна поддержка и утешение.

Эрнесто Сандоваль, удивленный ее словами, лишь молча кивнул и до вечера думал, что же хотела сказать Эсперанса. Неужели она всерьез думала, что этот Самурито был способен по-настоящему любить? Что он мог дать Марии, кроме этого жестокого разочарования! Сандоваль приходил к Марии каждый день, пытался по-прежнему вывозить ее на прогулки и в кино, но Мария все слабела и бледнела, почти перестала есть, и тревога за нее не давала покоя. Он никак не мог понять, что подтачивает ее изнутри. Но постепенно лечение матери и их общие заботы сделали свое дело, и Мария стала заметно поправляться. Она начала с удовольствием ездить с доном Эрнесто на прогулки, а когда он приглашал ее в ресторан, проявляла интерес к еде.

Однажды, через два месяца после возвращения домой, они поехали на уик-энд к заливу Маракаибо. Сандоваль радовался, что они проведут два дня вместе на песчаных пляжах. Мария была спокойна, почти весела. Остановившись в отеле курортного поселка, они вышли к заливу и уселись в тени на берегу. Высоко в синеве неба шумели кронами пальмы. Две чайки плавно кружили над водой, время от времени резко крича. Белые барашки волн набегали на песок. Воздух дрожал от зноя. Яркое солнце придавало краскам сияющую чистоту. Дон Эрнесто принес два стакана с холодным соком, потом заботливо подал Марии шляпу и темные очки.

- Ты хочешь загорать? Лучше бы посидела в тени, я беспокоюсь о твоем сердце.

- О моем сердце уже не стоит беспокоиться, - тихо сказала Мария, кротко улыбнувшись, и Сандоваль не понял, имела ли она в виду, что оно раз и навсегда отдано другому, или что оно безнадежно разбито случившимся с ней.

- Мария, дорогая моя, - Сандоваль все не мог решиться сказать о своих чувствах, но потом заговорил, с трудом подбирая слова, - Я всегда буду беспокоиться о тебе. Я одинок, и ты – единственное, что у меня есть. Я имею в виду... Я очень люблю тебя! Твое сердечко с трудом пережило то, что произошло в Ла Чусмите. Я бы хотел, чтобы ты забыла обо всем неприятном, что там случилось. Ты такая молодая, - вся жизнь впереди! Ты очень красива и в тебя обязательно будут влюбляться молодые люди, но мне хотелось, чтобы ты знала: есть один... - Сандоваль уже готов был признаться, но Мария посмотрела на него серьезными глазами, в которых он все время чувствовал печаль.

- Но я уже не помню о скандале, дон Эрнесто. И мне не нужны молодые люди! Я люблю Самурито и жду, когда он вернется из клиники. Тогда мы опять будем вместе, и у нас родится ребенок. Мама сказала, что уже скоро, через пять месяцев.

- Вряд ли он выйдет из клиники через пять месяцев, Мария, - Сандоваль не вдумался в ее слова, ухватив лишь то, что касалось любви, - Вы не можете пожениться, ведь Самурито болен. Людям с неустойчивой психикой нельзя заводить детей и это правильно. Так что не мечтай о том, что невыполнимо. Тебе нужно отвлечься, заняться чем-нибудь приятным. Что бы ты хотела делать, что тебя интересует?

- Я не знаю. Я буду воспитывать малыша. Ведь когда-нибудь Самурито вернется?

- Мария, ты не хочешь меня слушать, - терпеливо повторил Сандоваль, - Не стоит забивать себе голову пустыми мечтами...

- Это не пустые мечты. Через пять месяцев родится ребенок, и мы вернемся к Самурито.

- Что? Какой ребенок! – Сандоваль подскочил на месте и схватил Марию за руку.

- Вы делаете мне больно!

- Прости меня, прости! Я ничего не понимаю, Мария, - жалобно воскликнул Сандоваль, а сам уже вспоминал множество примет, которые говорили сами за себя, и на которые он не обращал внимания, уверенный, что этого не может быть, потому что не может быть никогда,

- У тебя будет ребенок от Самурито? Ты уверена?

- А от кого же еще? Я люблю только его.

- Мария, Мария!.. Что ты наделала!

Сандоваль был настолько ошеломлен, что только повторял: «Что ты наделала!», пока Мария не положила ладонь ему на руку.

- Почему вы так огорчены, дон Эрнесто?

- Я... - Сандоваль хотел сказать, что он сомневается, что ребенок родится нормальным, но внезапно заговорил совсем о другом: - Мария, помнишь, как мы целовались в машине? До того, как ты переехала в Ла Чусмиту? Что ты чувствовала тогда? Я тебе совсем не нравился? Ведь я тебя люблю! А ты – ты играла мной? Сейчас ты должна понимать, что я испытываю... Мы теперь в одинаковом положении.

- Я тогда не знала, что для вас это может быть так... так... - Мария никак не могла подобрать слово, - Я не хотела тебя мучить. Прости меня!

Эрнесто Сандоваль шумно перевел дыхание. Он смотрел на эту девочку, которая и в двадцать лет выглядела, как маленький эльф: хрупкая, нежная, печальная. Сандоваль подумал, что видел ее смеющейся только в присутствии Пола Арельяно, для остальных достаточно простой улыбки. Теперь же эта улыбка обращена внутрь себя, к тому существу, что связало ее с Самурито. Сандоваль передернулся. Он не изменил мнения о Марии, узнав о ее близости с Полом Арельяно, но испытывал боль при мысли о том, что этот странный мужчина, живущий в собственном непостижимом мире, смог настолько очаровать ее. Сандоваль вообще не представлял Марию в любовных объятиях, хотя не один раз видел их в обнимку с Полом, - но это было совсем не то.  Сандоваль не ревновал, но почему все-таки не его выбрала Мария! Как это несправедливо! Больше о Самурито, о ребенке и о любви они не говорили. В сиесту Эрнесто настоял, чтобы Мария легла отдохнуть, а потом следил, чтобы она не переутомилась. За ужином озабоченно заставил ее съесть побольше рыбы, а потом повел гулять по берегу. Огромная луна засмотрелась на свое отражение, дробящееся осколками в воде.

- Как красиво! – вздохнула Мария, - А правда, что не рожденный ребенок видит красоту? Мама сказала, что я должна больше любоваться природой.

- И слушать музыку. Это правда: он, конечно же, не видит, но чувствует вместе с тобой. Я буду водить тебя на концерты.

- Я больше люблю читать стихи:

Эрнесто Сандоваль подхватил:

Дон Эрнесто, а вы верите в сны? Ну, что это происходит на самом деле?

- Мария, мне показалось, что ты стала говорить мне «ты». Называй меня просто Эрнесто, ладно? Мы ведь с тобой столько знакомы! Так что, ты думаешь, что видишь во сне реальность? Я не задумывался об этом, но я все-таки врач, и теория Фрейда о подсознании мне понятнее. Что ты видишь во сне?

- Мне снится, что я летаю над джунглями.

- Но, дорогая моя, всем снится, что они летают.

- Не знаю, может быть, и всем. Мне снится, что я встречаю во сне Самурито, и мы летим рядом над джунглями, над реками и горами. Леса похожи на зеленый бархат, а реки то сине-зеленые под синим небом, то цвета кофе. Я никогда не бывала в этих местах. Там так красиво! Вокруг кружат стайки птиц, по лесу пробираются животные, в реке плещется рыба... На поляне у реки стоят хижины. Играют голые детишки, женщины с перьями в волосах и телами, расписанными красной краской, жгут костры и пекут на камнях бананы. Я знаю, что это индейцы. В центре поляны танцует, подпрыгивая и кружась, индеец. Перья в его ушах синие и золотистые, тело покрыто красными и черными узорами. Волосы его почти седые, но он еще крепок и красив. Глаза его похожи на глаза Самурито, лицо такое же тонкое и благородное. И Самурито опускается на поляну и кружится в танце вместе с ним. А я не могу спуститься вниз и летаю кругами над поляной вместе со стайкой колибри.

- Ты видишь все время одно и то же?

- Нет, но мы всегда улетаем туда, в джунгли. Там Самурито поет мне песни на непонятном и странном языке и рассказывает, как после смерти мы попадем в Дом Грома, полный магии и красоты, где будем всегда вместе.

- Мария, тебе снится, что он разговаривает?

- Ну да, в джунглях Самурито всегда говорит со мной.

- А сейчас, дома, он тебе снится?

- Сейчас он каждую ночь со мной. Ему так тоскливо и страшно одному.

-Да, я понимаю. Так всегда бывает в разлуке:

вспомнив стихи Хименеса, Эрнесто подумал, что наверняка тоже сойдет с ума, если не будет видеть Марию каждый день хотя бы издали. Мария вдруг разрыдалась, и Эрнесто устыдился того, что забыл о ее чувствах. Бедная девочка переживает, что ее отсутствие может свести Пола Арельяно с ума окончательно. Осторожно и нежно Эрнесто привлек ее к себе и ласково похлопал по спине.

- Ну, будет, будет. Ты должна быть спокойной и веселой. Улыбнись же! Твой ребенок должен чувствовать, как ты любишь его и заботишься. Мы все тоже будем любить его вместе с тобой.

Ночью в своем номере Эрнесто Сандоваль долго не мог уснуть, ворочаясь с боку на бок. Вот он и зашел в тупик со своими чувствами. Сандоваль понимал, что Мария не полюбит его, пока будет уверена, что ее Самурито жив. Ведь вопроса о его здоровье для нее не существует, она любит его таким, каков он есть. А Сандовалю остается только заботиться о ней, как доброму папочке. Его возлюбленная беременна чужим ребенком, значит, ему выпало лишь следить за ее здоровьем, выгуливать, кормить, развлекать. Это немало, а там посмотрим. Засыпая, Сандоваль подумал, что стоит поговорить о женитьбе с Эсперансой. Ведь Мария никогда не сможет выйти замуж за больного Пола Арельяно. У ее ребенка должен быть отец, Марии необходимо выйти замуж за подходящего человека.

Вернувшись с Марией в Мериду, Эрнесто Сандоваль сразу же переговорил с Эсперансой. Но, к его удивлению, она не проявила никакой заинтересованности.

- Не думайте об этом, дон Эрнесто. Марии дель Розе это не нужно. Но я благодарна вам за любовь к моей девочке. Святая Дева Мария знает, как бы я хотела для вас другой судьбы. Чтобы вы любили друг друга и были счастливы, и у вас было много детишек... - она тяжело оперлась на его руку, провожая к двери, - Храни вас Господь, дон Эрнесто. Я полюбила вас сразу, как увидела, и вы не разочаровали меня. Не оставляйте нас своей дружбой, пока не придет срок Марии.

Эрнесто Сандоваль приезжал каждый день. Несколько раз он возил Марию в клинику советоваться с кардиологом. Беременность протекала нормально, но состояние самой матери вызывало некоторые опасения.

- Я советую положить ее накануне родов в клинику, - заявил кардиолог, - Мы наблюдаем за Марией дель Розой с детства. У нее нет клинического порока сердца, но любое напряжение может быть губительным. Я бы рекомендовал кесарево сечение. Это гарантирует хороший исход и для ребенка и для матери. Привозите ее за неделю до предполагаемого срока, доктор Сандоваль, и я сам прослежу, чтобы все было в порядке.

Сандоваль договорился заранее с лучшим акушером-гинекологом о кесаревом сечении и успокоился. Теперь он проводил все свободное время с Марией. Жара угнетала ее. Полулежа в гамаке, она вяло поддерживала разговор, предпочитая дремать, чуть покачиваясь. Живот ее был уже сильно заметен. Эрнесто приносил ей подушку, чтобы подложить под поясницу, и садился рядом с томиком стихов, тихим голосом читая вслух все подряд и не зная, слушает ли она, или спит.

Иногда он слышал легкий вздох и задумывался, вспоминает ли Мария Самурито и их любовь. Тоскует ли она сейчас по нежности и ласке любимого? Внешне Мария была спокойна и упоминала о Самурито с легкой грустью – и только. Каждый день Эсперанса приносила Марии выпить свои отвары, и однажды Сандоваль спросил, что за снадобье она составляет.

- Это дает покой и забвение, - то, что нужно сейчас Марии. Нельзя, чтобы сердечко ее погибло от любви раньше времени.

Сандоваль недоверчиво посмотрел на Эсперансу. Она всегда говорила загадками, и он не знал, правильно ли ее понимает. Вот и теперь он не мог решить, что его больше смущает: ее умение составлять магический напиток, стирающий память, или странный намек – и ведь не первый раз – на предвидение событий, еще не свершившихся. Страх закрадывался в душу, когда Эсперанса бесстрастно говорила о своей дочери, но Эрнесто чувствовал временами волны безысходной тоски и страдания, которые она тщательно скрывала ото всех. Только он каким-то шестым чувством любящего ощущал, что Эсперанса лишь усилием воли сдерживает душевную боль, и был настороже. Если бы он еще знал, чего нужно бояться и к чему быть готовым. Он решил поговорить с Пепой, зная, как она любит Марию. Но Пепа отвечала так же невразумительно, а под конец отчитала Эрнесто за то, что он сует нос не в свои дела. Он не ожидал такой суровости от старой знакомой.

- Я прошу прощения, донья Пепита, я не хотел никого обидеть. Просто в этом доме я чувствую напряжение, от которого вибрирует воздух. Мне кажется, это как-то связано с Марией. А она для меня слишком много значит, чтобы не попытаться выяснить, в чем тут дело.

Пепа кивнула, соглашаясь, но заговорила совсем о другом.

- Дон Эрнесто, вы слышали когда-нибудь о настоящей магии? Не о деревенских ведьмах и лекарях, а о подлинных мастерах.

- Да нет, только слухи и легенды.

- Правильно. Настоящий маг редко занимается практикой. Он может все, но он, в отличие от недоучек, знает цену, которая платится за это. Маг словно играет в шахматы, но вместо фигурок в руках у него людские судьбы. И каждая партия – это сложнейший расчет последствий. Подлинный маг не просто старается смягчить их, он берет расплату на себя. Пока выдерживает сердце... Вот так-то, дон Эрнесто. Чаще всего он отказывается от магии, чтобы уберечь мир от ее последствий. Донья Эсперанса обладает феноменальной силой, но я догадываюсь только об одной сыгранной ею партии в шахматы. И играла она ее сама с собой, а ставкой были люди, которых она любит. Хотя, любой камень создает круги на воде... Вот и вы ненароком попались в эту ловушку.

- Я не понимаю вас!

- Не думайте об этом, дон Эрнесто. Скоро все кончится, – и жизнь начнется сначала. Пойдемте к нашей малышке, нужно поддержать ее. Оттого, что вы рядом с Марией дель Розой, у меня спокойней на душе. Может, вам удастся... - Пепа запнулась и безнадежно махнула рукой, - А, ладно. Спасибо вам.

Увидев Пепу, Мария слегка оживилась и принялась расспрашивать о своем младенчестве. Ее интересовало, была ли она капризной, хорошо ли спала и ела. А потом, оглянувшись по сторонам, шепотом спросила, легко ли ее родила Эсперанса.

- Я не боюсь, Пепа, но все-таки, хорошо бы это уже было позади.

- Мария, я ведь обещал тебе, что в клинике ты заснешь, а проснешься, когда все уже кончится, - успокоил ее Эрнесто.

- Девочка моя, - засмеялась Пепа, но Сандоваль заметил, как дрожит ее рука, - я не слышала ни одного случая, чтобы ребенок остался в животе у матери до своего совершеннолетия! Ты появилась на свет легко и просто, Эсперанса не успела дочитать молитву. Я закончила за нее, обмывая тебя розовой водой. Будь спокойна. Твоя мать и доктор Сандоваль не допустят, чтобы ты мучилась в родах. Ну-ка, улыбнись мне! Вот так. Ну, а как там наш сорванец? Сильно толкается? Дай-ка мне послушать, -  и Пепа приложила руки к животу Марии, хмыкая, когда ощущала толчки.

Пепа искусно поднимала Марии настроение. Она приходила довольно часто, готовила на кухне любимые блюда крестницы, а потом развлекала смешными случаями из своей лекарской практики. Мария непроизвольно хихикала вместе со всеми, удобно устроившись у стола и поставив ноги на скамеечку, которую приносил ей Сандоваль. Так прошел восьмой месяц ее беременности и окружающие, каждый в тайне от других, замерли в тревожном ожидании.  Отсчет пошел на недели и дни. Но Мария вдруг потеряла вялое спокойствие, которое ей давали снадобья матери. Словно очнувшись от долгого сна, она опять обрела память о счастливых временах в Ла Чусмите. Снова мысли о Самурито приводили ее в лихорадочное состояние. Она все время говорила о нем. Он снился ей каждую ночь. По ее просьбе Эрнесто Сандоваль поехал в имение Арельяно, чтобы узнать что-нибудь о состоянии Самурито и выяснить, где он находится.

В Ла Чусмите стояла мертвая тишина. Присматривать за опустевшим домом оставлены были Игнасио и старая кухарка. Обрадовавшись приезду доктора, словоохотливая старуха рассказала, что хозяйка теперь живет недалеко от клиники, где содержится Самурито. Он опять в том же состоянии, что был два года назад, до приезда Марии дель Розы. Донья Николь тяжело переживает это, и сама часто болеет. Два месяца назад к ним в Ла Чусмиту приезжала Бланка и рассказала все, что знала о хозяйке и Самурито. Врачи считают, что он уже не поправится. Ведь когда его увозили, он устроил такой погром в доме, столько мебели переломал, разбил ценный кувшин, что стоял у лестницы, может, доктор помнит? Его с трудом удалось посадить в машину. Когда они с Игнасио делали уборку после отъезда хозяйки, они собрали вместе с черепками кучу мусора: перья всякие, камни, и там же лежали золотые часы. Игнасио сразу узнал их: это те, что потеряла Мария дель Роза на пикнике больше пяти лет назад. И как они туда попали? Ведь Игнасио искал их вместе с Бланкой, все кусты обшарил. Но раз часы  принадлежали Марии дель Розе, их нужно отдать ей. Игнасио слышал, что эти часы ей подарила на день рождения мать. Может, доктор Сандоваль отвезет их бедной девочке? Они часто вспоминают ее, особенно Игнасио, ведь они помнят ее совсем крошкой. И как их, бедненьких, выгнали вместе с Лауритой...

Наконец, Эрнесто Сандоваль смог остановить поток болтовни соскучившейся по слушателям кухарки, распрощался с ними и поехал  в дом Эсперансы. Он не знал, что сказать Марии, чтобы не волновать ее. Решив солгать, что ничего не узнал, он прошел сначала к Эсперансе посоветоваться. Когда Сандоваль достал часы, Эсперанса, побледнев, тяжело опустилась на стул и перекрестилась. «Пречистая Дева, сохрани нас!» – услышал он ее шепот.

- Дон Эрнесто, положите часы к статуе Девы Марии, я не хочу их брать в руки. Может быть, завтра вы отвезете Марию в клинику? Я думаю, пора!

Но до завтра ждать не пришлось. Роды начались внезапно, к вечеру, и протекали так стремительно, что доктор Сандоваль даже не успел съездить за инструментами. С собой у него были только сердечные препараты, которые он всегда возил на всякий случай из-за Марии. Она плакала и стонала, крепко сжав руку матери. Вскоре стоны перешли в крики, похоже было, что Мария уже не понимала, что с ней происходит, захваченная страхом и болью. Судорога сводила тело роженицы, когда схватки были особенно сильны, и она вскрикивала во весь голос так жалобно, что Сандоваль стонал вместе с ней, словно желая помочь. «Самурито! О, Боже! Самурито!» – кричала она, стискивая пальцами руки матери и Сандоваля, когда накатывала очередная волна невыносимой боли. Служанка, посланная за Пепой, вернулась одна: еще утром ту позвали  к тяжелобольному ребенку в соседний поселок. Сандоваль дал Рите денег и велел на такси искать Пепу, пока не найдет. Эсперанса смачивала виски Марии розовой водой и массировала ей затылок. Губы ее постоянно шептали молитву:

- Радуйся, Мария, благодати полная, Господь с тобою. Благословен плод чрева твоего. Молись о нас, грешных, ныне и в час нашей смерти!   

Доктор Сандоваль время от времени выслушивал сердце Марии, зная уже, что не сможет ничем помочь. Откуда у него была такая уверенность, он не задумывался, но он чувствовал, что Мария не переживет этот кошмар.

- Донья Эсперанса, нужно везти Марию в клинику, там я смогу поддержать ее сердце. Нужно, в конце концов, сделать кесарево сечение. Она не выдержит долго, я умоляю вас!

- Роза не выдержит в любом случае. Если везти ее в клинику, мы потеряем ребенка. Помогите мне, подержите ее голову и надавливайте вот сюда в ритме сердца. Я должна приготовить отвар, чтобы расслабить мышцы.

- Что вы говорите! – схватился за голову Сандоваль, - Она не может не выдержать! Она не может умереть! К черту ребенка! Мария должна жить!

- Я прошу тебя, замолчи! Иди сюда и делай, что тебе говорят! – в сердцах закричала на него Эсперанса и отошла в угол, где хранила в старинном шкафу свои снадобья.

Доктор Сандоваль послушно выполнил приказание Эсперансы, но руки у него дрожали. Наконец Эсперанса дала дочери выпить темный и пахучий травяной отвар. Мария немного расслабилась, но вскоре опять закричала. Волны дрожи проходили по ее телу, глаза, затуманенные болью, не видели искаженного страхом лица Эрнесто Сандоваля. Наблюдать мучения Марии было для него невыносимо. Он ввел кардиостимулирующее лекарство, уже чувствуя, что все тщетно. Потом Мария опять начала кричать. Лицо ее исказилось, тело изогнулось дугой в напряжении, резкий стон вырвался из закушенных от боли губ: «Са...» - и внезапно прервался. Черты Марии разгладились в мертвенной бледности, все напряжение, вся боль ушли из тела, и оно застыло в вечном покое. Доктор Сандоваль схватил руку, стараясь нащупать пульс, и со звуком, похожим на рычание раненого зверя, рухнул головой ей на грудь. Отчаяние на мгновение лишило разума, поэтому дрожь и толчки в мертвом теле ошеломили своей таинственностью. Он уставился на живот Марии, колыхавшийся сам по себе, как в фильмах ужасов.

- Доктор, помогите же мне! – выкрикнула Эсперанса и Сандоваль непонимающе посмотрел на ее руку, зажавшую остро отточенный нож, - Надо спасать ребенка!

Там ребенок! –сообразил, наконец, Сандоваль, и к нему сразу вернулась уверенность. Он отстранил Эсперансу и отбросил простыню, открывая живот, по которому волнами проходило движение. Попробовав лезвие, Сандоваль вспомнил все, чему его учили в университете, и уверенно рассек то, что совсем недавно было его живой, горячо любимой Марией. Передав ребенка Эсперансе, он отошел в угол и, содрогаясь в рыданиях, рухнул на стул. Эсперанса сама обрезала пуповину и обмыла ребенка розовой водой. Затем она завернула его в кусок сине-зеленой ткани.

Когда в комнату влетела Пепа, которую разыскала, наконец, служанка, Эсперанса сидела на своем стуле у алтаря, застыв почти в бесчувствии, сжимая в руках попискивающий сверточек. В углу тихо, не вытирая слез, плакал Эрнесто Сандоваль. Пепа метнулась к кровати и вскрикнула в испуге, закрывая руками рот. С усилием вернув присутствие духа, она принялась выполнять подобающий случаю ритуал. Были зажжены на алтаре новые свечи, и Пепа начала обмывать тело любимицы, всхлипываниями прерывая молитвы. Она накрыла тело Марии покрывалом с вытканными павлиньими перьями, сходила на кухню и принесла корзину, в которой принялась устраивать гнездышко для новорожденного.

- Как вы ее назовете, донья Эсперанса? – подал голос постепенно приходивший в себя Эрнесто Сандоваль, - Мария или Роза?

- Она получит имя в честь деда, я назову ее Антонией.

- Нужно позаботиться о питании новорожденной. Я возьму на себя все формальности, донья Эсперанса, и устрою похороны. Сейчас я вызову карету скорой помощи и отвезу... - Эрнесто Сандоваль никак не мог выговорить: тело, Мария была еще жива для него, - Отвезу Марию в морг.

- Нет, с ней должен попрощаться ее отец, - остановила его Эсперанса, - Теперь уйдите все, я буду молиться.

- Какой отец? – в недоумении посмотрел на нее  Сандоваль, но Пепа подхватила его под руку и потащила к двери.

- Пойдемте, дон Эрнесто, не будем мешать встрече с прошлым, которому больше двадцати лет. Вы еще успеете проститься с Розой.

Доктор Эрнесто Сандоваль пошел за ней, все оглядываясь на кровать, где лежала под сине-зеленым павлиньим покрывалом Мария дель Роза. Волосы ее разметались черной волной, несколько влажных прядок прилипли ко лбу, ресницы ровным полукругом лежали на щеке. Казалось, лицо цвета густых сливок было по-прежнему наполнено теплом и жизнью: смерть не успела еще бросить на него свою последнюю страшную тень. Это видение будет преследовать Эрнесто Сандоваля всю жизнь.

 *     *     *

Инга взяла бабушку Пилар под руку и повела к ожидавшим у вокзала такси. Они не знали адреса, по которому нужно искать Эсперансу в Мериде, они даже не знали, сохранила ли она фамилию Гарсия. Шофер методически объезжал кварталы, где мог стоять старинный дом с патио, окруженный высокими и такими же старыми деревьями. Инга видела этот дом во сне, но те улицы, которые они проезжали, были застроены аккуратными домиками, которым не было и сорока лет. Инга точно знала, что нужный им дом в Мериде. Они с Пилар решили, что будут искать столько, сколько понадобится. «Цапля!» – внезапно пробормотала Инга и повернулась к шоферу.

- Вы не знаете, есть тут поблизости дом, который называется Ла Чусмита?

- Это не дом, сеньорита, это гасиенда, которая двести лет принадлежала семье Лусардо, - сообщил словоохотливый таксист, - Последним владельцем был дон Энрике Арельяно Лусардо, он уже умер. Но он подарил имение своей жене, она и жила тут много лет. Говорили, что у нее больной сын. То ли парализованный, то ли сумасшедший. Его никто не видел, да и сама сеньора Арельяно появлялась в городе очень редко. Так что, скорей всего, люди правы: что-то в этой семье было не так. Что-то, что нужно было скрывать. Потом, лет пятнадцать-шестнадцать назад, они уехали из Ла Чусмиты.

- А в доме кто-нибудь живет?

- Нет, управляющий имением живет ближе к плантациям. Его можно разыскать. Вы хотите посмотреть дом?

- Н-н-нет, не знаю, - неуверенно произнесла Инга, - но мне кажется, что этот дом связан с тем, который мы разыскиваем. Видите ли, мы знаем только имя хозяйки: Эсперанса, и то, что она должна быть очень старая, а дом еще старше ее.

- В центре таких старых домов очень мало, я все уже показал. А вот окраины, которые раньше были загородными поселками, могли и сохранить такую развалюху.

- Но это не развалюха, это просторный красивый дом, окруженный деревьями. Я видела его э-э-э...  на фотографии.

- Тогда давайте объезжать все пригороды.

Через час Инга закричала водителю: «Стойте!» и попросила вернуться к перекрестку. В глубине улицы стоял дом, увиденный ею во сне. Мгновенно все в ней напряглось и расслабилось, Инге показалось, что она спит и видит сон. Прекрасный сон про дом, в котором живут несколько поколений могущественных женщин. Женщин, умеющих колдовать. Казалось, дом накрыт невидимым колпаком, и там, внутри, время течет совсем по другим законам, то растягиваясь, то ускоряясь по желанию хозяек. Чувствовалось, что дом был наполнен духами и снами. Инга встряхнула головой, освобождаясь от наваждения.

- Что же вы сразу не сказали, что вам нужен дом Ла Негры! – проворчал шофер, - Все называют его Домом Ведьмы. А то сбили с толку Ла Чусмитой, она же на другом конце города!

- Все равно, спасибо вам! – Инга протянула таксисту деньги.

- Вы, наверное, лечиться приехали? – с любопытством спросил шофер и поспешил сообщить в надежде на то, что его попросят отвезти обратно к вокзалу или в отель, - Так Ла Негра уже не лечит. Говорят, правда, что ее внучка умеет не хуже, но чего не знаю, того не знаю.

Инга помогла Пилар выйти из машины, и они встали перед входом в Дом Ведьмы, как перед дверью в прошлое.

Продолжение: часть 5 "Антония, бросающая тень"