1

 — Красавица, дай я тебе погадаю, — услышала я протяжный призыв цыганки, но продолжила идти. — Разве ты не хочешь узнать, что тебя ждет в будущем?

Разумом я понимала, что нужно ускорить шаг и оторваться от преследующей меня цыганки, но двигалась все медленнее и медленнее, словно к ногам привязали стокилограммовые гири. А может, это груз несбыточных желаний заставил меня прислушиваться к словам цыганки.

Какова бы ни была причина, но результат не заставил себя ждать.

Цыганка — худая, как палка, с заострившимися чертами лица, длинными черными космами, потемневшей от палящего солнца кожей — все-таки догнала меня. За ее цветастую юбку цеплялась маленькая девочка, а в коричневом слинге, прижавшись щекой к материнскому плечу, дремал младенец. В отличие от своей матери дети не выглядели ни изможденными, ни уставшими — они были милыми, невинными, хотя и с чумазыми личиками. И у меня предательски сжалось сердце.

Я снова посмотрела на цыганку, не перестававшую уговаривать меня на гадание. Та, казалось, видела меня насквозь — со всем моими тайными мечтами и невольными мыслями.

Опустив сумку с плеча, я достала кошелек. Нет, я нисколько не поддалась цыганскому гипнозу, просто мне стало жалко деток, которые вынуждены были бродить по улицам вместе с ищущей пропитание матерью. Я достала купюру, мысленно поморщившись (это было больше, чем я могла себе позволить выбросить на ветер), но было уже поздно идти на попятный: цыганка выхватила купюру и спрятала ее в декольте (похоже, этот способ прятать ценные вещи еще не утратил своей привлекательности).

— Давай руку, красавица, и Аза расскажет тебе всю правду.

От этих слов меня едва не передернуло. И дело не в том, что цыганка называла себя в третьем лице. Мне претила лесть. Ну не была я красавицей! Я выглядела так обычно, как и тысячи других женщин. Если меня принарядить и умело наложить макияж — то я могла бы считаться весьма привлекательной.

— Давай, давай! — поторопила Аза, заметив мои колебания.

И я, поддавшись какому-то наваждению, протянула руку.

Цыганка вцепилась в мою ладонь, потянула к себе с такой силой, что я едва устояла на каблуках. Я редко носила каблуки. Мне, штатному журналисту местной газеты, порой приходилось много ходить, так что я предпочитала обувь на удобной и устойчивой плоской подошве. Но сегодня был особый случай, мне предстояло взять интервью у городской знаменитости, Сергея Ивлева. Он создал благотворительный фонд и сагитировал других бизнесменов поучаствовать в этом предприятии. Первым, кому они оказали помощь, стал интернат для детей-сирот.

Я буквально десять метров не дошла до здания, в котором размещался офис этого новоявленного мецената, а также благотворительный фонд.

Мысли о предстоящей работе промелькнули в моей голове подобно легкому ветерку: то они есть, а вот их уже нет.

А цыганка меж тем пристально разглядывала линии, пересекавшиеся на моей ладони.

— Как удачно складывается твоя жизнь. Интересная работа. Любящий муж. Счастливый брак, — бормотала хиромантка. — У тебя всего в достатке. Ты ни в чем не нуждаешься.

Я уже хотела вырвать руку, но Аза удержала меня. И не только ее сильная хватка не позволила мне освободиться, но последовавший далее поток слов вызвал непонятное оцепенение в моем теле:

— Нет, подожди. Кое-чего тебе определенно не хватает. — Большим пальцем она потерла запутанные линии моей судьбы на моей ладони, вгляделась в них и провозгласила: — Есть одна вещь, которой ты жаждешь всем сердцем, но никак не можешь получить.

— И что это за вещь? — дрожащим голосом поинтересовалась я.

Мой взгляд невольно скользнул по ребенку, попытавшемуся сменить позу на более удобную.

Цыганка выпустила мою руку, покрепче перехватила малыша второй рукой и сказала:

— Материнство.

Это была самая больная тема для меня. Я испытывала грусть, глядя на мамаш, прогуливающихся со своими чадами. Мне хотелось выть, когда кто-то из родных и знакомых — в шутку или всерьез — спрашивал, когда же мы с Антоном задумаемся над исправлением демографической ситуации в стране. Я плакала каждый раз, когда приходили месячные — ведь это значило, что наши с мужем старания так и не увенчались успехом. Мне хотелось вытрясти душу из своего врача, но получить-таки ответ, почему я вот уже пять лет не могу забеременеть? Ведь я совершенно здорова, как и Антон! Но даже искусственное оплодотворение не дало положительного результата.

Я молчала, пытаясь усмирить боль, разрывавшую мое сердце.

— Есть способ заполучить то, что ты хочешь.

— Неужели? — вдруг с сарказмом спросила я. — И что же это за способ? Может, на меня навели порчу, а вы способны выкатать ее яйцом? Или это семейное проклятье, и его нужно вычитать старинной молитвой? Или меня просто сглазили?

Я недавно написала статью, в которой разгромила так называемую гадалку, практиковавшую в нашем городе, что и объясняло мое отличное знание терминологии.

Аза никак не прореагировала на мой нелепый взрыв: она просто смотрела на меня своими черными глазами и улыбалась. Улыбалась? Я вдруг почувствовала себя глупо. Что еще больше разозлило меня:

— Может, вы достанете волшебную палочку, взмахнете раз-другой, и я сразу забеременею? Не думаю, что я согласна стать второй женщиной, прошедшей через непорочное зачатие.

В принципе, я и непорочной-то не была. Антон успел развратить меня, привить вкус к любовным играм. И даже после шести лет брака между нами вспыхивали такие искры страсти, что впору стать объектом зависти даже у молодоженов в их медовый месяц.

А цыганка продолжала улыбаться. И улыбка ее была загадочнее, чем у Моны Лизы. Это раздражало — обычные люди так не улыбаются — и вместе с тем завораживало.

— Ты действительно хочешь ребенка? — только и спросила Аза.

Мне бы возмутиться, раздраженно фыркнуть, сказать что-то едкое. Но пять лет неудач и разочарований заставили меня лишь тихо проронить:

— Да.

«Безумно! Страстно! Неистово!» — могла бы добавить я, но почему-то сдержалась. Однако цыганка все прочитала по моей руке. А может, она что-то увидела в моих глазах. Или просто хотела получить еще одну хрустящую бумажку от меня. Или даже не одну!

— Я могу тебе помочь, — сказала Аза.

Так доверительно, так располагающе, что мне сразу захотелось ей поверить. Я приказала себе развернуться и уйти, а в следующее мгновение с удивлением услышала свой голос, произнесший краткое:

— Да.

«Что ты творишь, дура доверчивая?!» — хотелось спросить саму себя, но отчего-то не спросила. Взамен, я поинтересовалась:

— А как?

Видимо, услышав надежду в моих словах, цыганка решила поиграть со мной.

— Встретимся завтра, и я все расскажу.

Завтра?! Я не хотела ждать до завтра!

О чем я и поспешила сообщить. На что Аза спокойно возразила:

— Лично я ничего исправить не могу. А вот моя бабушка, настоящая шувани*, знает древние заклинания. Так что она сможет приготовить тебе талисман, заряженный мощной магической энергией. Несколько недель — и ты забеременеешь. Если, конечно, придешь на встречу. Придешь? — спросила цыганка.

Я сама не знала, приду или нет. А когда заглянула ей в глаза, поняла, что обязательно приду.

Мне хотелось язвительно поинтересоваться, сколько же будет стоить этот волшебный талисман, вот только когда я спросила, в моем голосе не было ни капли сарказма.

— Сколько дашь, — склонив голову на бок, ответила Аза. И объяснив, где можно будет ее встретить завтра, ушла прочь, качая вдруг заплакавшего ребенка. Другой рукой она нежно погладила свою дочь по голове.

А я стояла и смотрела ей вслед. Даже тогда, когда цыганки и след простыл. Я сморгнула набежавшие слезы. Мне тоже хотелось когда-нибудь покачать на руках собственного ребенка. Хотелось приласкать свою повзрослевшую дочь. Я хотела этого — до боли, до изнеможения. И я знала, что пойду на эту встречу завтра.

Еще мгновение я стояла и таращилась в неизвестность, а потом попыталась стряхнуть с себя наваждение. Что далось мне с трудом.

Я скосила глаза на свои миниатюрные часики, подаренные Антоном на мой предыдущий день рождения... О Боже! Я опаздывала на встречу с Сергеем Ивлевым! Я снова двинулась в путь. Мои каблучки отбивали только им известный ритм, а мне почему-то слышалось: «Завтра, завтра, завтра...».

2

Я едва дождалась, пока наступит «завтра». И как я не пыталась скрыть свои переживания, видимо, мне это не удавалось. Еще вчера Антон спросил, что случилось. Я отделалась ничего не значащими фразами.

А на работе все косились на меня с удивлением и подозрением. Хотя, может, причиной столь пристального внимания был шикарный букет из роз — две дюжины, я пересчитала! — доставленный утром от Сергея Ивлева.

Записка, приложенная к букету, гласила, что господин Ивлев был рад пообщаться со мной и желает, чтобы статья получилась безукоризненной. Подобный жест должен был успокоить меня, да только мое журналистское чутье подсказывало, что где-то припрятаны неизвестные мне факты. И я захотела выяснить, что же от меня утаивают.

Значит, нужно ехать в интернат. Все мое существо восстало против этой поездки, ведь мне придется столкнуться с детьми, множеством детей. Пришлось закрыть глаза и силой мысли подавить начавшую зарождаться в сердце боль. Однозначно, лучше отложить поездку.

У меня было несколько незаконченных статей, и я с головой погрузилась в работу. Хотя мне пришлось приложить усилия, ведь мысли были заняты предстоящей встречей с цыганкой. Но я справилась.

Час спустя я откинулась на спинку стула и блаженно вздохнула. Статья о краеведческом музее получилась идеальной: в меру познавательной, но без занудства, в меру интересной.

После парочки несложных манипуляций статья была отправлена на электронную почту главного редактора. Теперь он на время отстанет от меня с требованием закончить статью об Ивлеве.

Часики в правом нижнем углу монитора подсказали мне, что если я не потороплюсь, то могу опоздать на встречу с цыганкой.

Я надела вельветовый пиджак, схватила сумку и поспешила из общего зала — увы, персонального кабинета у меня не было.

Тридцать минут спустя я стояла на перекресте, который назвала Аза. До назначенной встречи еще три минуты, а я уже с нетерпением начала поглядывать по сторонам. Хотя для меня оставалось загадкой, как цыганка, не имея часов, собирается прийти к назначенному времени.

И тут я заметила ее — с малышом на руках, но уже без сопровождавшей ее вчера девочки. Что-то странное было в позе женщины: она казалась напряженной и даже чем-то напуганной; шла медленно и постоянно озиралась по сторонам. Но мне было все равно, я хотела получить обещанный талисман, способный исполнить мое самое заветное желание.

Цыганка заметила меня и, казалось, пошла быстрее. Я тоже устремилась ей навстречу. Вдруг Аза остановилась. Она смотрела куда-то в сторону, черты ее лица исказились — страхом, гневом, из-за расстояния между нами я не могла разобрать, какие эмоции овладели цыганкой.

А в следующий момент она резко развернулась и побежала в противоположную от меня сторону.

— Нет! Подожди, — крикнула я вдогонку цыганке.

Да только она не остановилась. Широкая юбка путалась у нее в ногах, но Аза лишь ускорила шаг.

Я не стала разбираться, что же так напугало цыганку, а бездумно бросилась вслед за ней. К счастью, на мне сегодня были джинсы и кроссовки, так что я бежала быстро. Но, по-видимому, недостаточно быстро, поскольку Аза юркнула сначала в одну подворотню, потом в другую и пропала. Словно и не было ее.

Я еще некоторое время бегала, громко призывая Азу. Чуточку безумная, чуточку взъерошенная. Но мне было все равно, как я выглядела в тот момент, ведь, похоже, мои надежды на материнство в который раз разбились вдребезги.

«Все! Достаточно!» — приказала я себе.

Прижимаясь спиной к стене, я пыталась отдышаться. Ноги дрожали, а сердце колотилось с неистовой силой. И дело было даже не в том, что мне пришлось основательно побегать, просто крушение надежд стало для меня последней каплей.

Я все пыталась понять, что же могло напугать цыганку. Но так и не могла придумать ни одного достойного варианта. Вдруг в моей памяти всплыл полицейский автомобиль. Наверное, Аза смотрела именно на него. Но почему они напугали ее? Нет, я никак не могла понять этого. Но факт оставался фактом: цыганка сбежала, забрав с собой мою надежду на счастливое исцеление. Или что там мешало мне забеременеть?

Отдышавшись и взяв-таки разбушевавшиеся эмоции под контроль, я поймала такси и поехала в офис. Трудиться не было ни сил, ни желания — но все же на работе, в окружении людей, я еще могла держать себя в руках. Тогда как дома я обязательно бы расклеилась.

Едва только стрелка часов отсчитала последние секунды рабочего дня, я схватила сумку и одной из первых помчалась к выходу. Едва я вошла в трехкомнатную квартиру, где жили лишь мы с Антоном, как мой мобильник легким перезвоном объявил о пришедшей СМС-ке.

Я достала мобильник и вгляделась в экран. «Буду поздно». Антон, как всегда, был краток, но я и без лишних слов поняла то, что не вошло в сообщение. Видимо, уголовное дело очень запутанное и противоречивое, так что муж вернется домой измученным и уставшим.

С тех пор, как вот уже два года назад Антон сменил успешную практику уголовного адвоката на работу в прокуратуре, подобные сообщения стали неотъемлемой частью нашей семейной жизни. Но кто я такая, чтобы попрекать мужа за желание сменить работу, если та не приносила ему никакого морального удовлетворения? Так что я всеми силами старалась поддерживать Антона, когда у него появлялись тяжелые дела.

И чтобы скоротать время, я решила приготовить на ужин любимое блюдо мужа: жареную картошку с румяной корочкой, но такую мягкую внутри, что впору давать ее малышу. Я шмыгнула носом, так некстати вспомнив о детях.

Включив радио, я нашла канал, где передавали классическую музыку, и приступила к делу.

Ужин был готов, а муж все еще не появился, так что я принялась за уборку...

Уставшая, но все же держащаяся из последних сил, я с удовольствием взирала на образцовый порядок. Вот бы пришла свекровь, но нет, она явится, когда у меня все будет вверх дном.

К счастью, мне не пришлось долго думать о матери Антона, поскольку муж — ура! — пришел домой, так что мне пришлось в срочном порядке готовить салат. Так, ничего необычного: помидоры и лук, приправленные растительным маслом — но оттого салат не становился менее вкусным или полезным.

Я как раз перемешивала салат, когда Антон появился на кухне. Одетый в джинсы и домашнюю рубашку, в шлепанцах на босу ногу он не являл собой образец стиля, но отчего-то мой взор задержался на густых волосах, на широких плечах, на узких бедрах...

— И что у нас на ужин? — принюхавшись, поинтересовался Антон, прервав мое любование его персоной.

— Садись и узнаешь.

Я раскутала сковороду, похвалив себя за предусмотрительность, ведь картошка оставалась вполне горячей.

— О, жареная картошка! — воскликнул Антон. — То, что нужно.

Он довольно улыбнулся: угрюмые складочки вокруг его рта исчезли. И я обрадовалась, что сделала правильный выбор.

Муж быстро справился со своей порцией картошки и даже попросил добавки, а мне кусок не лез в горло. Антон бросал на меня подозрительные взгляды, и я, чтобы не расстраивать мужа, заставила себя съесть немного картошки. Но это не успокоило его. Я чувствовала, что сейчас посыплются вопросы. Желая избежать допроса, я поинтересовалась:

— Новое дело?

— Да, — только и сказал Антон.

Я удивилась, обычно муж был более разговорчивым. Отчего же сейчас он решил проявить сдержанность? Он ведь знал, что наши разговоры никогда не станут достоянием гласности.

— И что за дело? — не унималась я.

— Убийство, — нехотя выдавил из себя Антон. Я лишь вопросительно вздернула брови, и он продолжил: — Ладно, ты все равно вскоре узнаешь. Думаю, ваша газета будет освещать процесс.

— Ну, — поторопила я.

— Мать обвиняют в убийстве своего новорожденного ребенка.

Я не смогла сдержать судорожного вздоха. Эта история накрепко засела у меня в памяти, хотя само преступление и было совершено уже больше месяца назад.

— Но я думаю, что женщина здесь не причем, — заявил Антон. — Это все ее сожитель. Вот только не знаю, как он убедил ее взять на себя его вину.

— Наверное, она все еще любит его, — прохрипела я.

Я уже жалела, что вызвала мужа на откровенность. Встав, я начала убирать со стола.

Антон взял свою тарелку и понес к мойке.

Может, он что-то увидел. Может, он что-то почувствовал. Замерев в шаге от меня, Антон сказал:

— Милая, я не хотел...

Что он не хотел, я так и не узнала, потому что его трогательная нежность всколыхнула во мне такую волну боли, что я всхлипнула. Тело скрутило от сильнейшей боли, и я опустилась на пол. Прижав ладони к лицу, я пыталась сдержать слезы, но они рвались наружу быстрым потоком. И даже заслон из плотно зажмуренных век не мог остановить их.

Муж присел рядом. Погладил меня по голове.

— Катюша, прошу тебя, не плачь. Ты разрываешь мне сердце. Хочешь, — он дотронулся до моей руки, — хочешь, я откажусь от этого дела?

Я отняла ладони от лица. Всхлипнула. Лишь мокрые соленые дорожки на моих щеках напоминали о недавних слезах.

— Причина не в этом, — простонала я.

— А в чем?

И тогда я рассказала о вчерашней встрече с цыганкой. О надежде, которую она мне подарила. О том, что снова все закончилось ничем.

— Глупышка моя, — муж притянул меня к себе, крепко держа в своих объятиях, хотя я и не вырывалась. — Ну почему, почему ты не поделилась со мной этим еще вчера? Я бы убедил тебя, что на эту встречу вообще ходить не стоит.

— Но так хотела... — спазм сжал горло, и я не смогла закончить фразу.

— Ах, я все понимаю.

Еще какое-то время Антон просто обнимал меня. Я ощущала его сочувствие, его сопереживание. Но все это не могло длиться вечно, и я сказала:

— Ладно, нужно вымыть посуду.

Муж отпустил меня, ловко поднялся на ноги и предложил мне руку. Я вложила пальчики в его ладонь и в следующий миг уже стояла рядом с ним.

— Хочешь, я...

— Нет, я сама справлюсь, — отказалась я от его помощи в домашних делах.

Мытье посуды не заняло у меня много времени, так же как и ежевечерние водные процедуры. Хотелось понежиться в ванне, но я, ощущая невероятный упадок сил, решила ограничиться душем.

Когда я зашла в спальню, муж ждал меня в постели. Комната была освещена лишь бра, телевизор не работал, Антон же пристально следил за каждым моим движением. Я сняла халат, бросила его на пуфик. Муж улыбнулся, откинул край одеяла, приглашая меня в постель.

Я осторожно скользнула под одеяло, а в следующий миг ощутила руку Антона на своей груди, его язык неторопливо обвел раковинку моего ушка. Где-то внизу живота шевельнулась искра желания, я понимала, еще немного подобных ласк и она превратится в пожар, но сейчас мне не хотелось заниматься любовью.

— Прости, я не могу, — прошептала я.

Антон приподнялся и посмотрел на меня.

— Но ведь сегодня самый благоприятный период.

Да, это было действительно так, но я не хотела обрести надежду лишь для того, чтобы потерять ее через каких-то пятнадцать дней.

— Пожалуйста, — попросила я.

— Хорошо.

Антон выключил бра и снова устроился под одеялом: его мускулистое тело вытянулось рядом с моим, его рука устроилась на моей талии, его дыхание заставляло трепетать тонкие волоски у меня на затылке.

— Я люблю тебя, малыш, — сказал Антон. И я знала, что это не просто слова, он действительно это чувствовал.

В этих словах не было нужды, я ощущала его любовь в его поступках, я видела ее в его глазах, я чувствовала его любовь в его объятиях, и все же я рада была их слышать.

— Я тоже люблю тебя, — тихо прошелестел мой ответ.

3

На следующий день я решила, что бурная деятельность позволит мне отрешиться от других проблем. Тем более что меня весьма заинтриговала эта неожиданная благотворительная миссия Сергея Ивлева.

Одна из моих подружек, Тася, была на «ты» с компьютерами. И я попросила ее проверить денежные потоки между благотворительным фондом и интернатом. Ну, а для себя я избрала более сложную задачу. Мне предстояло «проникнуть» в интернат и выведать там все, что возможно. Сложность заключалась в том, что люди, в отличие от цифр, предпочитают скрывать свои тайны. Но я недаром была журналистом с более чем восьмилетним стажем.

Я поговорила с директрисой интерната, но так ничего вразумительного не добилась. Так что опыт ничем не может помочь, если люди не желают раскрывать свои секреты или же их попросту нет.

Но мне удалось раскрутить директрису на экскурсию по интернату, умаслив ее обещанием написать о нелегких буднях социальных работников, и ее в том числе.

Всюду были детки: большие, маленькие и совсем крохотульки. Но я стиснула зубы, не желая покидать это заведение без хоть какой-либо информации. Я подсматривала, расспрашивала, выведывала. И мне таки повезло. Одна из нянечек, которая работала в интернате еще с Бог знает каких времен, проболталась, что Сергей Ивлев, носивший ранее фамилию Петров, в юности несколько лет провел в интернате. В этом самом интернате!

Неужели он просто решил облагодетельствовать место, которое ранее служило ему домом? Может, я слишком цинична, но мне почему-то не верилось в подобное благородство.

Нужно копать дальше.

Я неторопливо спускалась по ступенькам, радуясь возможности покинуть это мрачное заведение, как вдруг мое внимание привлекла девочка, одиноко сидевшая на скамеечке. Другие дети играли на примитивной площадке, которую, благодаря усилиям местного филантропа, ожидало кардинальное преображение.

Лишь минув девчушку, я осознала, кто сидел на той скамейке! Нет, таких совпадений просто не бывает!

Я обернулась, надеясь, что это просто разыгравшееся воображение сыграло со мной злую шутку. Да, одежда малышки была иной. И цвет волос изменился: вместо черных теперь ее голову венчали удивительно красивые волосы русого цвета, заплетенные в косу. Но лицо! Лицо девочки было идентичным лицу дочери цыганки, повстречавшейся мне вчера.

Я, опасаясь напугать ребенка, остановилась в нескольких шагах от нее и негромко сказала:

— Привет.

Малышка посмотрела на меня. В ее глазах блеснуло узнавание.

— Привет.

— Ты меня помнишь? — мне хотелось удостовериться, что это не игра возбужденного воображения.

— Да. Аза вам гадала.

Значит, я не ошиблась.

— А твоя мама знает, что ты здесь?

— Моя мама умерла.

Я удивленно раскрыла рот. Еще вчера цыганка была жива и здорова.

— А твой братик тоже здесь?

— У меня нет братика, — покачала головой малышка.

— Значит, это была сестричка, — решила я.

— И сестрички у меня тоже нет, — печально улыбнулась девочка.

— Но как же так, — растерянно произнесла я. И учитывая мое состояние, я не нашла ничего лучшего, чем спросить у малышки: — Но почему ты здесь? Разве родственники твоей мамы не взяли тебя к себе?

— У меня нет родственников, — шмыгнула носом девчушка.

Теперь уже я ничего не понимала.

— Но другие цыгане...

— Я не цыганка.

— Значит, Аза не твоя мама?

— Нет.

— А как ты попала к цыганам?

— Когда мама умерла, отчим отвел меня к цыганам. Он сказал, что теперь я буду жить с ними. А потом пришла тетя в такой красивой одежде со звездочками на плечах и забрала меня. Она сказала, что я буду жить здесь, — девочка умолкла. Но я поняла, что осталось невысказанным. Ей определенно не хотелось оставаться в интернате. Да и я бы на ее месте не пылала желанием задержаться здесь даже на день, а не то что на годы.

Вдруг я поняла, что не знаю, как малышку зовут. И мне отчаянно захотелось узнать ее имя.

— Меня зовут Катя. А тебя?

— Маша.

«Маша. Машенька. Машутка», — промелькнуло у меня в голове.

— Маша, а ты смогла бы рассказать, где найти Азу? — с надеждой поинтересовалась я.

— Я не знаю.

Надежда мгновенно угасла.

Я попрощалась с девочкой, но вместо того, чтобы уйти, вернулась в интернат, разыскала директрису и расспросила ее о своей юной знакомой.

Девочку действительно звали Маша, Мария Волкова. Ее мать умерла три недели назад, а через день после похорон отчим продал малышку цыганам. К счастью, благодаря реакции небезразличных соседей и быстрым действиям милиции, девочку вернули. «Вот только никто не знает, насколько велика психологическая травма у ребенка», — закончила директриса.

Я не стала делиться своими предположениями о том, что у Маши нет никакой травмы.

Попрощавшись с директрисой, я покинула интернат.

Вернувшись на работу, я принялась писать статью о супермаркете, с завидным постоянством обманывавшем своих покупателей. Но только время от времени перед моими глазами возникало печальное лицо Маши.

А ночью, нежась в теплых объятиях мужа, я вдруг пробормотала:

— Давай усыновим ребенка.

Я почувствовала, как напрягся Антон. Через мгновение он расслабился и переспросил:

— Ты действительно этого хочешь?

— Да! — запальчиво воскликнула я, вдруг осознав, что это именно то, в чем я нуждаюсь. — Я сегодня по работе заглянула в интернат для детей-сирот. Там есть девочка, Маша, у нее никого не осталось из родных. Она такая милая. Такая беззащитная, — тараторила я.

— Катя, успокойся.

— Так что ты скажешь? — поторопила я мужа.

— Усыновление ребенка — это не то решение, которое принимается второпях.

— Да, я понимаю, — сникла я. Мне хотелось привести с десяток аргументов в пользу моего предложения, но я молчала. Антон прав. Прав, как всегда. Нужно все обдумать, взвесить, нужно...

— Но ничто не мешает нам завтра съездить, чтобы я мог познакомиться с этой твоей Машей, — вдруг сказал Антон.

Я понимала, что это не капитуляция, но уж очень близко к ней.

Испытывая буйный восторг, я повалила мужа на спину и впилась в его губы. Конечно, в первый раз я промахнулась, но разве это имеет значение, если в конце концов я их отыскала.

Антон еще несколько минут позволял мне руководить ситуацией, а потом взял дело в свои руки. О! Эти божественные руки! И не менее умелые губы. Что они творили со мной!

Я никогда не устану благодарить Господа за то, что он подарил мне такого замечательного, страстного и любящего мужа.

4

Следующие восемь месяцев пролетели для меня словно в каком-то причудливом сне.

Проверка денежных потоков между благотворительным фондом Ивлева и интернатом не дала никаких негативных результатов. Деньги были перечислены в полном объеме, и как мне стало потом известно, представитель фонда исправно контролировал траты.

Так что, похоже, Ивлев действительно решил облагодетельствовать свой родной интернат. Но мне уже было все равно. Статью я написала вполне приличную, не став упоминать о личной заинтересованности Ивлева, а представив на суд общества лишь благородный факт меценатства. Если Ивлев не хотел, чтобы о его личной заинтересованности узнали другие, то я не видела причины, почему не выполнить его желание. Не настолько я гналась за известностью, чтобы выставлять на всеобщее обозрение человеческие тайны, подобные этой.

И в принципе, я могла бы забыть об Ивлеве, о самом интернате, если бы не одно обстоятельство. Одно очень приятное моему сердцу, очень радостное обстоятельство! Мы с Антоном пошли-таки в интернат для сирот, и я, с разрешения директрисы, познакомила мужа с Машей.

Когда мы покинули интернат, Антон уже полностью и бесповоротно подпал под очарование этой девчушки, которая взирала на мир серыми, чуточку грустными глазами.

А потом началась долгая процедура сбора документов для удочерения.

Мы с Антоном часто навещали Машу. Через какое-то время нам даже разрешили забирать ее на выходные.

Вскоре Маша официально стала нашей дочерью.

Как оказалось, наличие ребенка заставляет кардинально изменить жизнь. Но это были такие приятные изменения. Лишь одно огорчало меня: пусть Маша не возражала против того, чтобы жить с нами, но она не спешила называть нас «мамой» и «папой».

Конечно, мне хотелось всего и сразу, так что я в разговоре с Машей старалась как можно чаще называть ее «доченькой», но, видимо, она все еще боялась, что мы вернем ее обратно.

Ситуация стала почти критической, когда я вдруг поняла, что беременна. Как только закрутился весь этот процесс удочерения, мы с Антоном перестали подсчитывать дни, а просто наслаждались обществом друг друга. По-видимому, именно наше пламенное стремление зачать ребенка блокировало нашу ментальную энергию (я недавно писала статью о парапсихологии!). А когда препятствие исчезло, все получилось само собой — не без нашего активного участия, конечно.

Так вот, когда Маша узнала о прибавлении в нашей семье, она замкнулась, ушла в себя. Я видела страх в ее глазах, и это просто убивало меня. Мы с Антоном серьезно поговорили с Машей, объяснили, что она — наша дочь, мы любим ее и никогда ее не бросим. Казалось, она немного успокоилась, но улыбка была нечастым гостем на ее губах.

Я говорила себе, что нужно просто подождать. Нужно набраться терпения. Я рассказывала Маше о будущем братике или сестричке, о том, как он или она нуждаются в заботе старшей сестрички, о том, как мне нужна будет помощь Маши, ведь я не смогу многое делать сама. Я хотела, чтобы в голове моей старшей дочурки отложилась мысль о постоянстве.

Время шло, а ситуация не особо изменялась. Но я не теряла надежды...

И вот однажды, когда я уже походила размерами на огромный дирижабль, малыш внутри меня (мы узнали, что у нас будет мальчик) ощутимо толкнулся — не в первый раз, но от того не менее неожиданно — а потом еще раз и еще. Я не сдержала тихого стона.

Маша, рисовавшая за столом, вскинула глаза на меня.

— Ничего страшного, Машенька. Просто твой братик немного разбушевался.

Малышка соскользнула со стула и подошла ко мне.

— Можно его потрогать?

Это был первый раз, когда она проявила интерес.

— Да, — неуверенно ответила я.

Детская ладошка осторожно прикоснулась к моему животу. Но, видимо, Маше этого оказалось мало: она отодвинула вверх край трикотажной футболки и кончиками пальцев провела по коже. Потом прижала ладошку и, когда ощутила толчок, ее рот широко открылся от удивления.

— Он делает тебе больно? — дрожащим голоском спросила Маша.

— Нет, все хорошо.

Я объяснила, что малышу у меня в животике просто скучно, вот и вертится.

Маша склонила голову на бок, задумчиво разглядывая меня, а потом прикоснулась губами к моему животу и прошептала:

— Братик, ты должен вести себя потише, ты не должен делать нашей маме больно. Она у нас самая замечательная мама на свете.

Маша впервые назвала меня «мамой», пусть обращаясь не ко мне, но ведь назвала! Я моргнула, прогоняя набежавшие слезы.

А потом Маша прижалась ухом к животу, словно пытаясь услышать ответ на свое обращение.

Я вдруг вспомнила свою давнюю встречу с цыганкой, ее обещание с помощью магии исполнить мое самое заветное желание. Дальнейшие события вплоть до настоящего момента тоже промелькнули перед моими глазами.

И тогда я поняла: магия — это иллюзия. Она словно песок просеивается сквозь пальцы, остается лишь реальность, в которой мы сами творим свое счастье.

* Шувани — цыганская ведьма.