Разоблаченная Олимпия

Он готовился с пяти утра. Сейчас же пробило десять, и дневной свет проникал сквозь ажурную занавесь. Бархатные портьеры убраны в сторону. Место для натурщицы осталось неизменным – мастер не разрешал слугам и близко подходить к нему. Работая не покладая рук уже больше двух месяцев, он все больше чувствовал, как его охватывает восхищение, волнение и вдохновение. Он писал, а значит дышал.

Имя натурщицы тщательно скрывалось. Всем слугам приказано не появляться в комнате художника после десяти утра, в это время они выполняли работу во второй половине дома. Сам он спал мало, больше готовясь к ее появлению.

И вот скрипнула дверь. Она, уже обнаженная, но прикрытая плащом, вошла в мастерскую. Он выделили ей место в тени мастерской, чтобы не смущать, а мольберт установил у окна, чтобы ловить дневные лучи света. Плащ мягко упал к ее ногам, и она осталась нагая, прекрасная молодым телом. Он просил ее позировать оголенной и только оставить одну деталь гардероба – мюли, домашние туфли. Их подбирал самолично у лучших мастеров страны. Это домашняя обувь, поэтому без задников. Нежный бежевый цвет, а окантовка – голубая ленточка с нанизанным жемчугом.

Натурщица повернулась боком к нему и осторожно прошла к своему месту, к ложу со смятыми простынями. Быть постоянно на виду, под пристальным взглядом мастера, стесняло ее. Слегка приподнявшись на локте, девушка потянулась к орхидее и ловко заправила ее за ухо. Так и оставшись в чуть приподнятом положении, она соединила молочно-белые ножки и слегка приподняла одно колено, отчего одна туфля осталась лежать на постели. Так было задумано им самим.

Потекли минуты напряженного труда. Внимательный напряженный взгляд в ее сторону, еще более напряженный на холст. Резкие взмахи руками, быстрая работа кистью, иногда нетерпеливое поскрипывание мастихина и снова быстрые движения. И так до пяти вечера.

А потом их соединяла страсть. Его возбуждал ее мягкий живот, нежные, женственные формы. Юные упругие груди уютно ложились ему в ладони, перепачканные красками. Срывая черную ленту с шеи, он давал себе разрешение на запретное, на обладание чужим, и это будоражило. Он любил, когда она оставляла туфли, так он знал, что жадно пьет ее невинность.

А она стала женщиной в его руках, в его жестких и безжалостных мужских объятиях. Не слишком лелея, мастер черпал ее силы, выпивая до дна, насыщал ненасытное вдохновение. Она взлетала с ним на вершины, ранее не известные. Подъем начинался со жгучей боли, а заканчивался сладостной дрожью. Все это время, пока писалась картина, она не была собой, она превратилась в другую женщину. Эта новая женщина была распутной, бесстыдной и ненасытной. Пришло понимание того, как вокруг одного мужчины и одной женщины может вращаться мироздание, Вселенная. Как священно женское лоно, принимаемое по любви мужское естество. Изведать, что такое страсть, как она разгорается и приводит к удовлетворению – наивысшее наслаждение. Его руки волшебны, он исследовал каждый сантиметр ее тела. Он умеет обращаться с ним, как с самым дорогим инструментом, задевая струны, звуки которых отдаются эхом в душе и сердце.

Ее тело он также творил на холсте, он нес ее через столетия, останавливая время, показывая, что такое самое суть жизни, самое суть существования.

Время – быстрая река, никому не суждено его обойти. Она не хотела задумываться о будущем, как сложится ее судьба, и наслаждалась дарованным временем любви, временем вечности.