В квартире Парышевых с самого утра царила суматоха. С антресолей снимались саквояжи и чемоданы, из платяных шкафов извлекались дорожные костюмы и платья. Из комнаты в комнату с ворохом вещей туда-сюда сновала прислуга, а в воздухе витал стойкий запах счастья. Пахло так, что голова кружилась. Пролистывая утреннюю газету, Михаил Мефодьевич Парышев, почтово-телеграфный чиновник 5 разряда, со снисходительной улыбкой наблюдал за всей этой мельтешней, виновником коей он и являлся. Накануне вечером он сообщил супруге наиприятнейшее известие: ему удалось испросить у начальства пятидневный отпуск «по семейным обстоятельствам»!
Ольга Феофилактовна, хорошенькая молодая особа с вздернутым носиком и ямочкой на подбородке, взглянула на мужа и неприлично громко воскликнула: «Ах! Наконец-то!» Глаза её при этом заблестели, а в голове вихрем пронеслись картинки предстоящей поездки, которая во втором классе обходилась пассажирам железной дороги в полтора раза дороже, чем в третьем. Вот супруги садятся в вагон, выкрашенный в синий цвет, занимают своё купе и под стук колёс погружаются в особый мир путешественников. За окном проносится однообразный среднерусский пейзаж, навевающий дремоту, мелькают похожие друг на друга станции и полустанки, пока, наконец, под паровозные гудки поезд не прибывает на Николаевский вокзал. Ольга всего лишь год назад стала госпожой Парышевой, но уже страстно мечтала, как они с «милым Мишенькой» отправятся в Петербург повидать дальнюю родню и прогуляться по Невскому проспекту.
– Ну-с, душа моя, можешь паковать чемоданы, – торжественно произнёс Михаил Мефодьевич и, довольный произведенным эффектом, вручил супруге заветные «картонки». – Едем в столицу!
Ночь прошла беспокойно. То Оленьке снилось, что она не взяла с собой дорожный несессер, в разных отделениях которого хранились зеркало, гребень, пудреница, духи, носовые платки и лекарства, а ещё принадлежности для шитья, словом все те мелочи, что могли понадобиться любой женщине в пути, и обойтись без которых не было никакой возможности! То просыпалась оттого, что Миша ворочался во сне и что-то неразборчиво бормотал себе под нос, и досадовала на него за это.
Проснувшись, сразу после завтрака Ольга занялась сборами, предоставив мужу роль стороннего наблюдателя. В его слегка потертый дорожный саквояж она сама уложила самые необходимые вещи, в том числе смену белья. И вздохнула, понимая, что ей понадобится гораздо больше времени собрать свой чемодан. Не может же она прогуливаться по Петербургу в одном и том же наряде! Это неприлично. Одних платьев потребуется несколько. Их следует уложить в чемодан так, чтобы они не измялись. А вместе с ними бельё, чулки, перчатки...
Взяв в помощницы бойкую горничную Лизу, Ольга до самого обеда провозилась с вещами. Взглянув на собранный чемодан, Михаил Мефодьевич шутливо заметил, что он выглядит так, словно Оленька опустошила весь свой шкаф и уезжает на всё лето.
– Глупости! – улыбнулась супруга и протянула мужу обе руки, кои он с удовольствием облобызал.
– В каком платье изволите ехать, барыня? – спросила вдруг горничная.
– В дорожном костюме, разумеется, – обернувшись, ответила Ольга Феофилактовна и пояснила: – Из тёмно- синей шерсти с позументной отделкой. К нему подойдет мой черный бархатный ридикюль. А, кстати, где он, Лиза?
– Почем я знаю, барыня, – ответила горничная и пожала плечами. – Мне он ни к чему!
– Но ты всё-таки поищи, – настаивала Ольга Феофилактовна. – Вещица приметная, опять же подарок!
– Так, может, вы потеряли? – не отступала Лиза. – Ей-богу, в шкафу его нет, и в комоде тоже...
– Право, Лиза, ты заставляешь меня нервничать! Если бы я потеряла ридикюль, я бы помнила о том.
– Оленька, душа моя, - встрял в женский разговор Парышев, – ты переживаешь из-за пустяка!
Ольга Феофилактовна вспыхнула, и лицо её сделалось пунцовым от возмущения.
– И вовсе не пустяк! Видишь ли, Мишенька, – попыталась втолковать она мужу, – ридикюль чудесно дополняет мой дорожный костюм. Черный позумент и черный бархат! И потом, это подарок твоей матушки, Веры Николаевны. На мои прошлогодние именины. Ты разве забыл?
– Ах, вот оно что! Действительно, забыл, – признался Парышев со вздохом. – И где он может быть?
Он с тоской подумал, как было бы замечательно, если бы Ольгин ридикюль вдруг нашелся.
– Может, Аглая стащила? – предположила Лиза. – Вы ж изволили уволить её, барыня, вот она и ...
Некоторое время Ольга Феофилактовна молча размышляла, то соглашаясь с Лизой, то опровергая её слова, но затем оживилась. Аглая была дерзкая и ленивая девица, к тому же жадная до денег.
– Точно! Это Глашка – больше некому! Вот мерзавка... Плачет по ней тюрьма...
– А, может, и не она вовсе, - зевнув, произнесла горничная. – Зачем ей ридикюль? Вот умора!
– Значит, ты его взяла, Лизавета, признайся!
Лиза в ужасе взглянула на Ольгу Феофилактовну и принялась пятиться назад и креститься.
– Я?! Да что вы такое говорите, барыня! Я – честная девушка, мне ваше барахло ни к чему! Клянусь святым крестом!
– Ну, полно, полно, Лиза, - вмешался Парышев, – может, ты взяла починить его и запамятовала?
Лиза бросила на барина испуганный взгляд. И вдруг радостно вскрикнула:
– Вспомнила! Барыня, Ольга Феофилактовна, вы сами мне велели выкинуть ридикюль: он изорвался по шву, и починить его не было никакой возможности! Так и сказали, мол, отнеси этот хлам куда подальше, видеть его не желаю!
Ольга в полной растерянности села на стул и, махнув рукой, драматично произнесла:
– Иди, Лиза, видеть тебя не желаю...Как я теперь поеду в Петербург?!
Она всхлипнула. Вслед за ней зарыдала Лиза, решившая что барыня её увольняет.
Парышев схватился за голову и выскочил из комнаты, чтобы не слышать дальнейшего.
Странные всё-таки существа, эти женщины!