Поцелуй луны. часть 3

Рассвет лишь наступал, и небо светлело с востока, становясь желтым, постепенно розовея и приобретая прозрачность. Шеба отбросила легкое покрывало и встала с мягкого ложа, которое теперь было чуть лучше, чем у других девочек. Тонкий, обтянутый выделанной кожей ягнят тюфяк набит высушенными весенними травами, издающими терпкий степной запах. У остальных тюфяки наполнены клочковатой свалявшейся овечьей шерстью. Вчера Шебе исполнилось три года, и ее перевели в отдельную комнату. Из всех девочек, живущих сейчас при храме Атарате, которую под римским влиянием все чаще называют Атаргатис, лишь Шеба знала день своего рождения, потому что единственная родилась в храме. Остальных принесли в разное время родители, давшие обет Божественной Львице. Девочки, рожденные в храме жрицами – участницами великих мистерий – всегда пользовались особым вниманием лукур, старшей жрицы. Из них вырастали со временем такие же истовые служительницы Великой богини. Уже сейчас Шебу обучали пению и танцам и позволяли присутствовать при некоторых обрядах. Помещение для девочек было как бы посередине между жилищем жриц и нижними каморками храмовых рабов и охранников. Там они были предоставлены заботам старой Фатхи. Но теперь Шеба удостоилась отдельной маленькой спальни наверху, в боковом крыле храма, рядом с комнатами жриц. Она немного побаивалась спать одна и вечером всплакнула, но никто не пришел успокоить ее и приласкать. Утром она уже забыла ночные страхи и вскочила, чтобы успеть выполнить каждодневные обязанности. За этим неукоснительно следили жрицы.

Главной обязанностью Шебы была забота о львятах, недавно родившихся у храмовой львицы Аты. По утрам девочка отправлялась к поварам, орудовавшим у печи, помешивая в котлах с булькающей бараниной. Огромный темнокожий храмовый раб по кличке Черный Ахми, сын рабыни гречанки и чернокожего нубийца, уже отложил для нее обрезки мяса и бараньи косточки. Шеба присела на земляной порожек кухни и улыбнулась ему. Ахми сверкнул в ответ белоснежными зубами и протянул ей кусок вяленой дыни. Он любил девочку и всегда угощал каким-нибудь лакомством. Шеба принялась жевать дыню, болтая от удовольствия ножками и рассказывая с набитым ртом о своих львятах. Ахми плохо понимал невнятный лепет, но продолжал улыбаться. Расправившись с дыней, Шеба с натугой подняла глиняное блюдо с мясом, но Ахми перехватил его и легко понес в одной руке, прихватив в другую кувшин воды. Шеба в припрыжку побежала за ним. 

Львы содержались в храмовом саду. Воспитанная людьми Ата спокойно посмотрела на раба и девочку и опять улеглась под деревом переваривать обильный завтрак. Львята деловито рычали, отбирая друг у друга вчерашнюю кость. Ахми поставил блюдо и кувшин на каменный выступ ограды и ушел, покосившись с опаской на спящую львицу. Та проводила его равнодушным взглядом. Львята, заметив Шебу, бросились к ней, по дороге огрызаясь друг на дружку, словно спорили, кто прибежит первым. Их было трое. Две маленькие львицы были проказливы и смелы, затевали шумные игры и часто оставляли на руках Шебы знаки своей любви. Львенок был толстеньким и неповоротливым. Трудно было представить, что он вырастет в грозного царственного зверя. Шеба любила его больше всех, и он отвечал ей нежной привязанностью. Вот и теперь львенок тихо подобрался к ее ногам и оказался рядом значительно раньше сестриц. Шеба наклонилась погладить его. В ту же минуту остальные протиснулись поближе, подставляя под руку лобастые головы и отпихивая друг друга. Шеба засмеялась.

- Косточки, косточки! – запела она, почесав львиные спинки, - будем кушать косточки!

Но сначала девочка выложила каждому по порции мясных обрезков. Мисками служили большие глиняные черепки. Сначала у львят были настоящие миски, которые она выпросила у Черного Ахми. Но быстро подрастающие львята вскоре расправились с ними, таская в зубах и наступая во время игры своими не по возрасту крупными лапами. Тогда Ахми, поворчав, подобрал им крупные обломки кувшина из-под оливкового масла. Когда львята насытились, Шеба дала им по косточке. Маленькие львицы тут же устроили свалку, пытаясь завладеть чужой игрушкой, но быстро угомонились и вскоре сонно тыкались мордочками в свои косточки, пока не заснули окончательно. Львенок же сосредоточенно грыз свою добычу, издавая горловое ворчание, которое пока лишь отдаленно напоминало львиный рык. Шеба сидела на садовой каменной тумбе и поглаживала спящих львят по раздувшимся животикам. Алая полоска на востоке уже золотилась первыми солнечными лучами.  Скоро ее позовут на утреннее жертвоприношение Великой богине.

В процессии жриц Шеба несла зеркало Атарате. Плавно перебирая ножками, она старалась не отставать и не сбиться с ритма, который задавали две флейтистки и раб, мерно ударяющий в бубен. Вереница жриц в черных и белых одеждах обходила платформу и поднималась по широким ступеням к центральным дверям храма. Два могучих раба-нубийца ударили в гонг, и глубокий низкий звук далеко разнесся в утренней тишине. Массивные двери из ливанского кедра, покрытые рядами гвоздей с серебряными шляпками в форме священного треугольника Великой богини и коваными медными пластинами с выпуклыми львиными головами, плавно раскрылись перед верховной жрицей, и процессия жриц-дароносиц прошла под своды храма Великой Сирийской богини.

В центре, в алтаре, освещенная первыми лучами восходящего солнца, проникающего сквозь узкое восточное окно, стояла древняя статуя Атарате. Два огромных льва из желтого песчаника бессменно охраняли ее, стоя по бокам. Верховная жрица, шедшая впереди процессии, встала по ее левую руку и подала знак. Тотчас девочка лет семи выступила вперед, ласково похлопывая по загривку молодую львицу, послушно шедшую рядом. Трехлетняя красавица львица, которая ростом была уже почти по плечо девочке, привычно улеглась у ног жрицы, окинув всех равнодушным сытым взглядом, и принялась вылизывать лапу. Шеба засмотрелась на львицу, думая о том, что через год-другой и ей придется вот так выводить одну из своих питомиц, и чуть не пропустила момент, когда следовало выйти к статуе, чтобы положить к ее ногам серебряное зеркало в богатой оправе, украшенной бирюзой и черными камнями с металлическим зеркальным отблеском. Она сделала все как надо, ничего не напутав, и с радостной улыбкой посмотрела на верховную жрицу. Та сделала вид, что не заметила этого, но взгляд ее на миг потеплел.

Сегодня на церемонии присутствовала сама царица Басзаббат, выполняющая в таких случаях роль верховной жрицы. Голову ее охватывала толстая витая черная веревка, завязанная на правом виске священным узлом служения. На груди на таком же черном шнурке посверкивал в солнечных лучах серебряный диск со знаком Великой богини. В простом белом одеянии, сняв украшения и знаки царской власти, она все равно отличалась от остальных величественной осанкой и холодным взглядом необычных для жителей сирийских пустынь светлых золотисто-зеленых глаз. Шеба видела царицу лишь несколько раз. И каждый раз замечала на себе ее внимательный взгляд.

Рабыня, растившая девочек до трех лет, проговорилась как-то, что Шеба – дочь царицы Басзаббат. Шеба с любопытством посмотрела на болтливую старушку, но вскоре забыла об услышанном. Это никак не могло отразиться на ее жизни. Зачем была нужна мать, никто из живущих с Шебой девочек не знал. Все они воспитывались в храме. Кормила и следила за ними старая Фатха. С младенчества девочки приучались к строгому подчинению старшим жрицам. Материнская любовь и ласка не входили в методы воспитания и были выше их понимания. Маленькая Шеба не задумывалась о той женщине, что вынашивала ее девять лун в своем чреве, родила и положила на алтарь Матери богов, Яростной Львицы Атарате, не знала также, кто ее выкормил своей грудью. Может, эта женщина испытывала при том какую-то нежность к крохотной девочке? О своем рождении Шебе было известно лишь то, что это произошло в полнолуние, на двадцатый день знойного месяца абу илани, рождающего богов, на древнем шумерском языке носившего название ни-ни-гав, что значит разжигатель, потому и зажигают с закатом солнца священные костры божественной Луне, символу ночной Богини. День этот соответствовал тринадцатому дню римского месяца августа, дню Дианы. Поэтому и получила она имя Шеба, которое греки, живущие в Пальмире, произносили как Феба. Потому-то во время ритуалов в храме девочка одевала черные одежды и стояла в ряду ночных служительниц Атарате.

Вот и сейчас, возложив священное зеркало, символ власти Атарате над двумя мирами и над временем, связывающим жизнь и смерть, Шеба церемониальным шагом в такт стуку бубна прошла, как самая маленькая, в конец ряда черных жриц. Больше всего она любила священные танцы. По утрам их начинали жрицы в черных одеждах, выступая шеренгой, поворачиваясь и двигаясь противосолонь по кругу одна за другой, выписывая вереницей танцующих священные знаки Великой богини. Нарастающий ритм флейт и бубнов отдавался в теле биением крови, пляска захватывала целиком, превращая черных жриц в неистово несущихся ночных духов. Затем в танец вступали белые жрицы, плавно скользя посолонь навстречу черным, повторяя их движения в обратном порядке, пересекаясь с черной вереницей. Постепенно ночь уступала нарождающемуся дню, и на середине храма оставались только белые жрицы, завершая танец неистовым вращением.

Когда закончилось утреннее жертвоприношение богине, Шеба пошла проведать своих львят. Она любила играть с ними, когда малыши отоспятся после обильного завтрака и вернут себе обычную живость. Но сегодня они не выбежали, как всегда, навстречу. Шеба обежала сад, заглядывая под кусты, за каменную ограду и во все укромные местечки, где львята обычно устраивались поспать в тенечке или прятались, чтобы внезапно выскочить с рычанием на проходивших мимо людей. Львята как сквозь землю провалились. Шеба поискала их мать, львицу Ату, но и той нигде не было. Взволнованная девочка бросилась к смотрителю садов. За садом следил человек, привезенный специально из Вавилона. Она не любила этого заносчивого и злобного полного мужчину с подстриженной черной бородой, словно прилепленной к лицу. Он имел неприятную привычку каждый раз больно щипать ее за ляжку, и обычно Шеба старалась держаться от него подальше. Садовник сделал вид, что удивлен, но при этом глаза его бегали, а на толстых губах играла гадкая ухмылка. Он так и не сказал ничего вразумительного, и девочка уже готова была расплакаться.

С самыми дурными предчувствиями Шеба отправилась к старшей жрице. Жилище ее примыкало к святилищу, но имело отдельный вход. Девочка была там всего один раз и мало что разглядела тогда. К старшей жрице не положено было входить без приглашения, но сейчас Шеба даже не подумала об этом. Вбежав в просторную прохладную комнату, стены которой были украшены причудливой орнаментальной росписью из пальмовых листьев, а по стенам стояли красивые резные деревянные лари, Шеба выкрикнула с ходу:

- Госпожа, Ата пропала! И мои львята тоже! Вели их отыскать! Во имя Яростной Львицы, верни их!

- Не шуми, дитя, - обернулась  к ней лукур и поманила пальцем, - Подойди и не забудь склониться перед своей царицей.

Только тут Шеба разглядела вторую женщину, сидевшую в кресле в глубине комнаты. На низеньком столике перед ней стоял поднос с фруктами и серебряная пиала с розовым шербетом. Оробевшая Шеба мелкими шажками подошла поближе и низко поклонилась.

Царица Басзаббат была одета на греческий манер в пеплос сочного зеленого цвета, отороченный серебряной каймой. Тяжелые браслеты с разбросанными по серебряному полю рубинами, бирюзой и изумрудами охватывали запястья и предплечья тонких рук. Вместо веревки волосы теперь перехватил обруч, поддерживающий надо лбом массивную львиную голову в угрожающем оскале. Тончайшее головное покрывало небрежно сброшено на плечи. В нарушение обычаев лицо царицы не было накрашено, светясь нежным румянцем волнения. Старшая жрица, повинуясь неуловимому знаку, выскользнула из комнаты. Царица поманила девочку к себе.

- Тебе нравится жизнь в храме, детка? – спросила Басзаббат, внимательно ее рассматривая.

- Да, госпожа, - застенчиво прошептала Шеба, украдкой сквозь ресницы поглядывая на нее, но не решаясь посмотреть прямо в лицо.

- Тебе говорили, что ты моя дочь? – мягко спросила царица, приподняв детское личико за подбородок своими тонкими пальцами, унизанными перстнями. Она преобразилась, став на время обычной женщиной, занимающейся своим ребенком.

- Я слышала, госпожа, - Шеба наконец подняла на нее глаза и встретилась с удивительными светлыми, словно светящимися кошачьим зеленоватым светом, глазами царицы.

- Ты должна знать, что я люблю тебя, детка. Ты только моя в этом мире, больше никого у тебя нет, - Басзаббат обняла удивленную Шебу и задумчиво улыбнулась, погружаясь в воспоминания. - Твой отец пришел ко мне оттуда, где живут тени, и ушел, выполнив обряд Великой Матери богов. Может, ты – ее подарок? А может, ты – такая же тень и скоро уйдешь вслед за тем, кто дал тебе жизнь? На все воля богов. Но я распорядилась, чтобы тебя на время отправили в Баал Бек, в храм Атаргатис, который римляне прозвали храмом Венеры. Мне будет спокойней. Ты, должно быть, слыхала, наши войска под Антиохией потерпели поражение, но не все еще потеряно, - глаза царицы запылали гневом, а рука непроизвольно сжалась в кулак, -  Следующая встреча с проклятыми римлянами, вероломными шакалами, убивающими исподтишка, когда не могут одолеть в честном бою, будет на месте их преступления, в Эмесе. Вот там и посмотрим, кто – кого! – она воодушевилась и говорила, словно перед своими военачальниками.

Шеба не все поняла. Она была слишком мала, чтобы знать о подробностях убийства царя Пальмиры Одената, произошедшего еще до ее рождения. Это была история мудрого правителя, умевшего балансировать на острие ножа, пока этот нож не прервал его жизнь.

Покоренная Римской империей Сирия давно уже стала восточной провинцией. Самой богатой. Из нее везли в Рим зерно, оливковое масло, финики, фрукты и вино. Умные и хитрые римские императоры умели управлять покоренными народами. Главное – не сильно сжимать горло, чтобы тем можно было дышать и думать, что жизнь продолжается. Римляне оставляли в завоеванных царствах наместника-кесаря, но при этом сохраняли царскую власть. По-прежнему молились на Востоке своим богам, так же шумны были базары, строились новые храмы, трудились ремесленники, торговали купцы. Рим был далеко, а жизнь, - вот она, - била ключом. Особенно важны были для империи пограничные мелкие царства и княжества, буфер между сирийской провинцией и Персией, столь огромной, что оказалась не по зубам даже Риму. Таким крепким орешком оказалась Хатра. Ее безуспешно пытался завоевать император Траян. Попытку повторил император Северий – и опять неудача. Иная судьба оказалась у Пальмиры. Как и Хатра, Пальмира стояла на пересечении караванных путей еще тогда, когда носила прежнее название Тадмор, а на месте похожего на мираж в пустыне города тысячи колонн, прекрасного как сон, были две-три сотни глинобитных и каменных домов, несколько караван-сараев и базар. Сотни лет оазис Тадмор был местом в песках, где караваны могли наконец отдохнуть в зеленой тени после многодневных переходов по пустыне, напиться чистой воды, которой там было в достатке, найти покупателей на свои товары. В оазис по великому торговому пути привозили восточные богатства. Из Индии везли слоновую кость, драгоценные камни и пряности, из Аравии – благовония, из далеких стран за неприступными горами Крыши Мира – шелк, фарфор, редкости, достойные удивления. Тадморские купцы выступали посредниками, заключали выгодные торговые сделки, город богател и разрастался. Это был лакомый кусочек для империи. Но даже его не удалось проглотить сразу. Уже признали власть Рима Коммагена и розовая неприступная Петра, столица страны набатеев, вырубленная в отвесных скалах вокруг маленькой долины среди Синайских гор. Раньше Тадмор всегда охраняла пустыня. Легионы Помпея не добрались до него, лишь через четверть века Марк Антоний подошел к оазису, но и ему пришлось уйти от стен Тадмора. Через двадцать лет город сдался, мудро признав главенство Римской империи. За это ему позволили жить и богатеть дальше под новым именем Адриана Пальмира.

Статус имперской колонии давал свои преимущества. Пальмира умело лавировала между двумя великими гигантами античного мира, сохраняя нейтралитет и с Римом и с парфянами. Рим жестоко сражался с парфянами, слали угрожающие письма правители, а Пальмира поставляла парфянским вельможам римские товары, римским же патрициям нужны были восточные шелка, благовония, пряности. На пальмирских базарах шла выгодная торговля с обоими соперниками. Богатый город продолжал хорошеть и строиться, приглашая для этого греческих зодчих. Возводились храмы, театры, ристалища, бани, дворцы. С приходом римлян город расцвел. На всем пути от Дамаска до Пальмиры  были построены бассейны и каменные цистерны с водой. Прорытые каналы и акведуки орошали пустыню. Пальмира манила жаждущих журчанием воды.

Греки и римляне в коротких хитонах и туниках деловито распоряжались занятыми на строительстве рабами. Караван-сараи пестрели иноземными одеждами купцов. Аравийские погонщики верблюдов, закутанные с головы до ног в белые ткани, сверкали глазами на прелестных пальмирских женщин. Большой базар был самым примечательным местом в Пальмире. Он был окружен величественной колоннадой, а его лавки были похожи на маленькие дворцы. Базары были подобны рогу изобилия. Горы экзотических фруктов и овощей сменялись посудными лавками, где можно было купить все: и простой глиняный горшок, и искусно украшенную  серебряную чашу, и прихотливой формы кубок знаменитого сидонского стекла, и восточный диковинный фарфор, расписанный синими и золотыми драконами. Разнообразное оружие с тончайшей отделкой, резьбой, инкрустацией сменяли ткани, способные свести с ума модниц Империи. Шелка и индийский тончайший хлопковый газ висели здесь рядом с парчой, сверкавшей серебряными и золотыми нитями, и мягкими, как волосы ребенка, пурпурными шерстяными тканями из Тира. Дальше шли ряды пряностей и благовоний. Воздух был настоян на шафране и корице. В ноздрях свербило от перца. Все вокруг благоухало аравийской миррой, нардом, розовым маслом и алоэ.

Каждый погонщик верблюдов, купец, караванщик считал своим долгом зайти в храм отблагодарить за выгодную торговлю, испросить милостивое покровительство на обратный путь. К храмам вела колоннада, поражавшая приезжих. Тысяча пятьсот многометровых колонн взмывали в синее небо, рождая священный восторг у подходивших к храму Того, Чье Имя Благословенно в Вечности, Бела, Владыки мира. Его изображения в виде быка несли городу свою плодоносящую силу. Не менее прекрасен был храм покровительницы города Атарате, известной во всем подлунном мире под именем Атаргатис, Великой Сирийской богини, дарующей счастливую судьбу. В центральном зале храма она восседала со львами, зорко следя, чтобы всем воздавалось по заслугам.

Вот таким городом правил царь Оденат, прилагая все силы к тому, чтобы со всеми жить в мире, ибо мирная торговля являлась основой благосостояния. Пальмира славилась своими лучниками, но пальмирцы не были воинами и не имели многочисленного войска. Все изменилось в одно мгновение, когда персидское царство решилось на неслыханный шаг, увенчавшийся успехом. Видать, боги, хранящие Римскую империю, отвернулись на минутку. А может, это было испытание, напоминание, что все непрочно в этом мире, даже величие и власть. Одним словом, Персия взяла реванш, разгромив римские легионы и оккупировав большую часть сирийской провинции. Царь Шаппур I взял в плен императора Валериана. Персидские войска подходили уже к пальмирскому оазису, и просьбы римлян о помощи совпали с решимостью пальмирцев сохранить свой город от разграбления. Оденат поднял войска, разбил персов и гнал до ворот их столицы Ктесифона. Богатая добыча была им наградой. Римляне же быстро поняли, что без помощи пальмирской армии им Сирию не удержать. Следовало соблазнить Одената, задобрить милостью. Царь Пальмиры становится вторым человеком в Римской империи с титулом «устроителя всего Востока» и командующим всеми римскими легионами в Азии. Новый император Галлиен пошел еще дальше, милостиво даровав Оденату титул императора и сделав равным себе. Вся Сирия, Аравия и даже Армения были теперь в его полной власти. Красавица Пальмира стала столицей Ближнего Востока. Ну что ж, она была достойна этого.

Но римские императоры не любили лишних проблем. Кто ж их любит? Могущественный соперник, которому подвластны территории, почти равные всей остальной Римской империи – это была не просто соринка в глазу, это была головная боль, мучившая императора Рима. От головной боли, естественно, есть лучшее средство. Оно устраивало императора уже тем, что расставаться пришлось бы не со своей головой. Но для начала следовало найти хороший предлог для радикального лечения. За Оденатом следили, но ничего предосудительного найти не могли: он был лоялен к Риму и никогда не высказывал недовольства тем, что над ним все-таки есть далекий, но могущественный властитель. Рим прибегнул к своему излюбленному способу устранения опасного соперника: наемному убийце. Естественно, убийца должен был быть из местных. Император Оденат и его старший сын были приглашены в Эмесу и там предательски убиты. Казалось, римский император мог спать спокойно: в живых остался лишь Вабаллат, малолетний сын второй жены Одената. А женщины ведь в расчет не принимаются, - не так ли? На Востоке и подавно. Можно спокойно почивать на лаврах, Сирийская провинция вновь слаба и покорна. Вот тут-то император и просчитался! Он не мог знать, что более чем через тысячу лет жители его галльской провинции будут говорить про создавшуюся ситуацию: «Шерше ля фамм», «Ищите женщину!» В Пальмире долго искать не пришлось. Зенобия Септима, как ее называли римляне, царица Басзаббат на языке сирийцев, у которой было и арабское имя Зубайдат, была не только молода и красива, но и дьявольски умна. Недаром она была взята Оденатом в жены из храма Атарате. Великая покровительница города уступила царю самую лучшую свою жрицу – во славу Тадмора, ставшего прекрасной Пальмирой. Могущество Рима не могло остановить ее в жажде мщения. Зенобия была не только храбра, как львица, но и полна священного желания вернуть Востоку независимость. Римлян она презирала как вероломных трусов, чуждых благодарности. Раз они поступили так с тем, кто выиграл им войну с персами, они не достойны ее покорности. Зенобия объявила царем Пальмиры своего сына Вабаллата и сама стала править от его имени. Армия, признавшая ее власть, прошла по Сирии и Аравии как освободительница, и везде царицу Зенобию Септиму, которую вскоре стали называть и титулом Августа, признавали за повелительницу Востока. Ошеломленный Рим не сразу пришел в себя. Правление Зенобии было достойно восхищения. Пальмира продолжала процветать. В столицу прекрасной царицы потянулись не только торговцы, но и цвет средиземноморской культуры: артисты, архитекторы, художники. Это при ней храмовая колоннада украсилась скульптурой, а в театре давались регулярные представления. Народ ее любил.

Никто не подозревал о том знании, что сидело в ее сердце отравленной стрелой. Нередко жрицы высшего посвящения умели проникать в незримое, избранным открывалось порой непостижимое знание будущего. Так, царица Басзаббат узнала о грядущей судьбе города и сознавала тщету своих усилий. Поэтому-то она безрассудно предалась мести, и многие думали потом, что она утратила мудрость супруга своего Одената, умевшего ладить с сильными мира сего. На самом деле царица знала невозможность сохранить огромные пространства Малой Азии в одних руках. Попробовал и не удержал Александр Македонский. Не удалась попытка создать вечно могущественное Персидское царство. Рим, и то с трудом удерживал власть, время от времени роняя из рук поводья. Не могла сделать это и умнейшая из женщин. Римские войска отступали до поры до времени под натиском пальмирской армии, показавшей свою силу еще в боях с персами. Сдались на милость Пальмиры Палестина и Египет, но трудно, ох, как трудно было их удержать. В Пальмире не хватало сокровищ, чтобы накормить огромную империю. А Рим накапливал силы, хладнокровно планируя реванш. Союзники, которые радостно приветствовали Зенобию, как освободительницу от римлян, были порой ненадежны. Многие из них воевали между собой, других римляне подкупили, третьих припугнули. 

И вот под Антиохией он пришел, день первого поражения. Царице доложили об этом утром. Лицо ее осталось бесстрастным, лишь подрагивали узкие брови, да пальцы терзали тонкий газ покрывала. Она подала всем знак удалиться и долго мерила шагами тронный зал. Вот он, роковой жребий великолепного города. Ее любимого детища, бывшего отрадой сердца. Сколько осталось ему жить, - год, день, одну ночь? Сколько бы ни отпущено богами, у нее есть выбор: она сама назначит место своей гибели. И пусть это будет Эмеса, где римляне вероломно расправились с царем Оденатом. А может, Яростная львица Атаргатис все же подарит ей последнюю победу? А потом да свершится предначертанное! Приняв решение, царица спокойно занялась неотложными делами управления.

Наконец, представился случай. Царица возблагодарила богов: ее войска подходили к Эмесе, той самой. У нее оставалось лишь одно дело, которое необходимо закончить до решающей битвы. Нужно побеспокоиться о безопасности Шебы. О ней никто не знал, кроме жриц Атарате. В храме она была зачата, в храме рождена и оставлена Великой Матери. Для Басзаббат до сих пор оставалась загадкой цель ее появления, но она верила, что цель эта была великой. Даже сейчас при воспоминании о пережитом почти четыре года назад по спине ее пробегал холодок.

Она пришла тогда в храм в первое новолуние после осеннего равноденствия, когда Луна находится в знаке Скорпиона. Самое подходящее время для магии. Опасное время! Но Басзаббат не боялась опасности, если ее превышала необходимость. Она хотела узнать судьбу города, ибо тогда уже смутно ощущала над Пальмирой незримые тучи, а из памяти не шли зловещие предсказания.  После вечерней жертвы Великой Матери, когда закрылись все ворота храма Атарате кроме обращенных в сторону храма Луны, Басзаббат совершила положенные ритуалы. В сопровождении служителя, который единственный имел право вступать в пределы сокровенного святилища Луны, она прошла в круглую ротонду, окруженную колоннами полированного черного камня, которые поддерживали купол из посеребренной меди. Старый служитель зажег пять факелов вокруг опирающейся на спины трех медных львов гигантской священной лунной чаши, выточенной из цельной глыбы белоснежного мрамора. Вода в ней в слабом свете факелов казалась черной. Царица, держа перед собой священное зеркало Той, что царит в ночи, встала в нужное место, обозначенное на темном полу серебряным полумесяцем, и застыла, подняв лицо к куполу. Служитель подбросил в пламя факелов крупинки ладана и мирры, принял из рук Басзаббат зеркало и, пронеся его над ароматно клубившимся дымком, вставил в специальное углубление на краю бассейна. Затем он осторожно расстегнул золотые шпильки, скреплявшие одеяние жрицы, снял его и с поклоном удалился, избегая смотреть в сторону чаши.

Царица в ожидании мысленно взывала к ночной ипостаси Матери Богов, ощущая, как возрастает напряжение, отдаваясь дрожью во всем теле. От резкого запаха благовоний кружилась голова, и блики от факелов мерцали в черной бездонной воде, с гипнотической силой притягивая взгляд. Над храмом пронесся звенящий звук серебряного гонга, отметивший час появления нарождающейся луны, и тут же ее первый луч скользнул в прорезь купола и упал в белоснежную чашу, заполненную черной водой. Отразившись от поверхности, он заставил засиять белым огнем священное зеркало. Первый зеркальный коридор был открыт. Басзаббат беззвучно считала, сколько раз луч отражался от воды, создавая в зеркале цепочку лунного света, ожидая, когда откроется восьмой коридор, который приведет ее в будущее Пальмиры.

Она не думала, что на седьмом переходе произойдет непредвиденное. Сегодня все, что с ней случилось, кажется нереальным, но тогда Басзаббат отчаянно пыталась вырваться из пут времени, засасывающего ее в бездонный мерцающий коридор, и этот ужас длился и длился без конца. Она была на грани сознания, не зная, верить ли своим ощущениям. Басзаббат словно раздвоилась, стоя у священной чаши и одновременно борясь в зазеркалье с демонами, окружившими ее глумливым хороводом. В памяти всплывали мерзкие рожи, виденные там. И отвратительное лицо того, кто с безжалостной ухмылкой показал ей все, что она стремилась узнать. То, что произошло дальше, было похоже на волшебный сон. Басзаббат помнила детские сны, когда среди кошмара всегда приходил герой и крепко брал маленькую девочку за руку, а чудовища не могли уже навредить. Теперь спасение также не замедлило прийти, и самым фантастическим образом.

Стена мрака за спиной мерзкого демона  вдруг зарябила, как черная вода, и обычная человеческая рука протянулась из нее к женщине. Басзаббат даже не успела удивиться. Не колеблясь, она схватила ее, и вслед за рукой появился  из тьмы ее хозяин, а за ним еще один. За секунду она охватила взглядом, но даже не удивилась их виду. А было чему удивляться: первый был молод и высок, с коротко подстриженными волосами и гладким, как у римлян, лицом, одетый странно и непривычно, не похоже ни на одного торгового гостя Пальмиры, в синие одежды, плотно облегавшие тело, поблескивая медными заклепками. Второй был благообразный седой старик, похожий на ее детского наставника. Быстро толкнув к ней молодого, старик дерзко заступил дорогу демонам. Басзаббат, теряя сознание от облегчения, почувствовала, как ее подхватили крепкие руки. Странными они показались: были теплыми и реальными, в то же время ощущение такое, словно паришь в воздухе и ничто тебя не держит. Открыв глаза, она увидела над собой в свете факелов восхищенное мужское лицо, и не могла понять, снятся ли ей те благоговейные и смелые ласки, что отличались от дозволенных во время обрядов Атарате. Его восхищение не похоже было на обычное преклонение перед жрицей и великой царицей: прекраснейшая женщина Востока была перед ним. И она протянула призывно руки, без колебаний отдаваясь священному порыву.

Служитель, вошедший с первой зарей, нашел царицу без памяти на полу. Обрызгав ее водой, освященной первым лунным лучом, он подобрал лежавший рядом серебряный диск на черном шнурке и подал с поклоном пришедшей в себя Басзаббат. Долго еще снилась царице та ночь магии и любви, а днем посещали раздумья об увиденном. Через девять лунных месяцев, в сакги, дни особого почитания Великой богини, в знойную ночь, светлую от лунного света, Басзаббат, закутавшись в черный  плащ, пришла в храм. Только огромный лунный диск, серебром истекающий на дворцы и колоннады, на пальмы и пустыню вокруг, видел, как она родила девочку. Старшая храмовая жрица, завернув малютку в черную ткань, передала ее матери. Басзаббат не колебалась ни минуты. Запечатлев на лбу крошечной девочки поцелуй, она положила ее на возвышение у трона Великой Богини, между львами, вечно сопровождавшими Атарате на небе и на земле. «Имя ей будет Шеба» – звонко выкрикнула она, коснувшись рукой серебряного диска, висевшего на груди.

И вот теперь, накануне решающей битвы, владычица Пальмирского царства Зенобия Септима Августа пришла в храм Атаргатис, чтобы позаботиться о девочке. Она знала, что в случае поражения дочь непокорной царицы может стать козырной картой в руках врагов. Страшная судьба должна миновать ее.

Басзаббат перевела взгляд на девочку, доверчиво смотревшую ей в лицо, и улыбнулась.

- Так что там произошло с твоими львятами, Шеба? Говоришь, с ними случилась беда? – царица протянула ей руку и та не раздумывая вложила свою ладошку и потянула за собой.

- Госпожа, прикажи позвать садовника, пусть все расскажет! Он знает, но только смеется надо мной, - затараторила Шеба, вновь думая только о львятах, - Это он виноват! Вдруг он убил их? – это предположение заставило девочку рвануться к лестнице в сад, но Басзаббат остановила ее.

- Погоди, детка, не стоит идти самой, - она ударила в гонг и тут же вошла старшая жрица, ожидавшая за дверью.

Узнав, что Ату с львятами отправили в Хатру как подарок тамошнему храму Атарате, Шеба чуть не заплакала, но царица ласково пригладила ее черные волосы с огненным отливом и спросила:

- Может, ты теперь не захочешь принять участие в путешествии? Старшая жрица должна ехать по делам в Баал Бек и ей нужны сопровождающие. Мы подумали, что может быть ты

- Я поеду, поеду, госпожа! – радостно вскричала Шеба, тут же забыв про свое горе и умоляюще сложив руки, - Ну пожалуйста, возьмите меня!

Басзаббат засмеялась серебристым смешком и поцеловала девочку в лоб.

- Меня ждут дела. Прощай, моя детка! Да хранит тебя Грозная и Милостивая Львица Атарате. Вот, носи это в память о нашем прекрасном городе и его великой покровительнице. И обо мне, - добавила тихо Басзаббат, сняла со своей груди серебряный Лунный диск на черном шнурке и повесила на шею глядящей во все глаза Шебе.

Последний раз ласково сжав детские плечики, царица кивнула жрице и стремительно удалилась. Восхищенно посмотрев ей вслед, жрица сделала знак Шебе, с любопытством вертящей в руках серебряный диск с изображением молодой, полной и убывающей Луны и надписью, которую девочка еще не сумела прочесть.

- Мы отправляемся с караваном через несколько дней. Будь готова. Иди.

Шеба вприпрыжку побежала через сад к кухне. Черный Ахми на пороге чистил песком котел. Он радостно улыбнулся девочке и предложил подождать, он сейчас закончит и приготовит мяса для львят.

- Львят уже нет, Ахми, они едут в Хатру, а я скоро тоже поеду в Баал Бек, вот, - радостно выпалила свою новость Шеба, но тут же добавила: - Мне их так жалко, так жалко, Ахми. Кто их будет кормить? И я никогда не увижу, как они вырастут.  И еще мне не хочется уезжать из храма. А может, ты поедешь с нами? И Фатха? – оживилась Шеба, - Я попрошу. Поедем!

- Нет уж, ты поезжай, а я останусь, - добродушно усмехнулся Ахми, - Кто тут будет готовить на всех еду, если я уеду?

- Да, - рассудительно согласилась девочка, вздыхая, - Без тебя все будут голодными. Оставайся, Ахми. Но кто же мне будет давать дыню? – еще тяжелее вздохнула она, лукаво глядя на пригорюнившегося Ахми, - Ни львят, ни дыни

- Эй, малышка, - подозрительно заглянул он в ее опущенное личико, - Никак, плакать собралась? Будет тебе дыня, сейчас руки вымою, и будет! А вместо львят, - может, вот эта подойдет?

Ахми ткнул пальцем в сторону старой оливы и Шеба удивленно вскрикнула. На развилке ствола примостилась кошка замечательного песочного цвета, - ну точно, как у львят! – с треугольной мордочкой, и остро торчащими большими ушами. Яркие зеленые глаза внимательно рассматривали девочку. Словно понимая, что говорят о ней, кошка шевельнула свисающим вниз хвостом и вдруг зевнула так, что в широко раскрытой пасти стал виден розовый острый язычок, изящно свернувшийся цветочным лепестком. Шеба восхищенно хлопнула в ладоши. Кошка, только что лениво расслабившаяся на развилке, молниеносно собралась и мягко прыгнула вниз.

- Мне можно взять ее? – спросила Шеба, дергая Ахми за край одежды.

- А дыню уже не хочешь? – поддразнил он, ополаскивая вычищенный котел и обтирая руки о край подоткнутой рубахи.

- Ой, Ахми! – всплеснула руками Шеба, - Ну конечно – хочу! Дай мне скорее дыни, и я возьму кошку, ладно? Как ты думаешь, мне разрешат ее увезти с собой в Баал Бек?

- Да ты не спрашивай, - посоветовал Ахми, - Сунь ее куда-нибудь потихоньку, да вот хоть в корзину. На вот эту, она небольшая. Я дам тебе кусок козьего сыру для нее, да воды не забудь давать. Прикроешь тряпкой, никто и не заметит. Такие кошки привычные к пустыне, не бойся.

- А откуда она у тебя? – спросила Шеба, впиваясь зубами в длинный кусок вяленой дыни, похожий на коричневый кожаный ремень, сочащийся медом, и болтая от удовольствия ногами.

- Да прибилась откуда-то. Думаю, что она издалека. Может, явилась с караваном из пустыни. Голодная была, пришла и села на пороге. Глазищами сверкает и хрипло так мяукает, ну я и дал ей попить, да мяском угостил. А она поела, забралась на дерево и ждет, - Ахми покачал задумчиво головой, - Видать, тебя. Может, Атарате послала ее тебе вместо львят?

Шеба вытаращила на него глаза: было непохоже, что Ахми говорит это в шутку. Девочка с опаской приблизилась к кошке и осторожно взяла поперек туловища. Та повисла в ее руках, но похоже, не возражала против такой бесцеремонности. Шебе  даже показалось, что кошка начала тихо мурлыкать. Когда девочка принесла ее в свою комнату и плюхнула прямо на постель, кошка начала издавать такие громкие звуки, похожие на мерный скрип, что Шеба засмеялась и уже смелее погладила свернувшегося кольцом зверька. Только тут она разглядела, что на палевой спинке чуть заметны были серые полоски, словно гребни песчаных барханов. Два дня кошка спала на постели у Шебы и скрипуче мурлыкала, благосклонно принимая ее восторженные ласки. Ночами она бесшумно исчезала, отправляясь по своим кошачьим делам. Утром она являлась и долго занималась своим туалетом, вылизывая палевую шкурку розовым язычком и принимая при этом грациозные позы. Шеба приносила ей лакомые кусочки от Ахми, но после ночной охоты кошка сыто отворачивалась от приношений. Похоже, ей по вкусу пришлись грызуны, жиреющие на зерне, что доставляли в город караваны. Шеба назвала ее именем египетской богини Баст. Однажды она видела у зашедшего в храм путника статуэтку – ну точь-в-точь ее новая кошка, - и тот объяснил, что богиня Баст принимает облик кошки, так же, как Атаргатис – это Яростная львица. Разглядывая свою кошку, Шеба раздумывала, а вдруг это сама богиня Баст явилась к ней под видом кошки. На всякий случай девочка стала обращаться с ней почтительно.

Наконец пришла пора отправляться в путь. Были оседланы лошади, навьючены дорожные запасы, особо тщательно упакованы дары для храма. Знаменитые пальмирские лучники, охрана старшей жрицы, гарцевали на специально подобранных, привычных к пустыне лошадях. Мимо базара повернули к караван-сараю, где их ждал готовый в путь караван, идущий в Бейрут. Базар, несмотря на ранний час, был уже полон жизни. Торговцы выставляли товары, сновали водоносы, предлагая приезжим, истомленным зноем песков, свежую воду. Зазывалы завели свою песню, расхваливая товар. Шныряли мальчишки, выглядывая, нет ли какой работы за мелкую монету или за кусок сочащегося соком жареного мяса на тонкой лепешке. Шеба никогда не упускала случая побывать на базаре с Черным Ахми, когда он отправлялся пополнить запасы пряностей и фруктов. Она любила этот шум и блеск, суматоху и пестроту, диковинки, на которые они  глазели вместе с Ахми, сушеные фрукты, которые давали попробовать торговцы, угадав в ней по одежде служительницу храма Атаргатис и надеясь привлечь через нее милость богини. И сейчас Шебе захотелось остановиться, чтобы поглазеть на товары и получить от закутанного в белое купца горсть янтарного и сладкого как мед изюма. Но всадники проехали мимо, и вот уже влились в цепочку верблюдов и лошадей, направляясь к городским воротам.

До Бейрута путь не близкий, но не такой рискованный, как в аравийских песках, где караван идет от оазиса к оазису помногу дней. Дневной переход всегда заканчивался у цистерны с водой. Поили лошадей и верблюдов, пили сами, устраивались спать прямо под открытым небом, подкладывая войлочные подстилки, защищавшие от ядовитых насекомых пустынь. Караванщики посоветовали пересадить девочку на верблюда, и дальше Шеба ехала, удобно устроившись на войлочном сидении и привязав рядом корзинку с кошкой Баст. Сидеть, конечно было удобнее, но качало с непривычки немилосердно. Потом она привыкла, научилась покачиваться, расслабленно подчиняясь ритму движения. От  нещадного солнца все они закутывались в белую ткань, накручивая на голову тюрбан и концом прикрывая рот от пыли. На ночь Шеба выпускала кошку, и та бесшумно бродила вокруг лагеря. Однажды утром, проснувшись, девочка увидела прямо у своего носа тушку песчаного тушканчика. Баст сидела рядом и довольно вылизывала заднюю лапу.

- Это мне? – удивилась Шеба, - Я не могу есть сырых зверей. Съешь сама! – она пододвинула тушканчика к кошке.

Баст фыркнула, прихватила зубами тушку и неторопливо удалилась. Девочка испугалась: вдруг обидится! Но когда пора было отправляться в путь, кошка появилась как ни в чем небывало и сама залезла в корзинку. Переходы по пустыне были похожи один на другой: все та же песчаная равнина и выцветшее от зноя небо. Но постепенно пейзаж стал более оживленным. Попадались широкие полосы зелени и кустарника вдоль мутных речек, пробивающих русло по  лёссовым отложениям. В предгорьях Антиливана Шеба впервые увидела ливанский кедр. Могучий ствол уходил ввысь, рождая благоговейный восторг и излучая бальзамические ароматы смолы. А где-то там вверху, в солнечном сиянии и синеве, крона раскинулась сизо-зеленым шатром, давая благословенную тень. Царственный великан-кедр стоял один, однако выглядел не одиноким, но величественным. Караван рядом с ним был подобен букашкам. Они уже проехали мимо, а Шеба все оглядывалась, любуясь им.

Еще больше поразили девочку хребты Ливанских гор. Она думала, что земля везде такая же плоская и ровная, как вокруг Пальмиры. Эти горы на горизонте скорее всего были краем земли и специально подняты вверх, чтобы драгоценная вода не пропадала, возвращаясь обратно в жаждущую пустыню. Но караван все углублялся в горы, преодолевая перевал, и вот уже начал медленный спуск к долинам Ливана.

Здесь, на фоне рыжих и фиолетовых скал Антиливана, на плодородной земле, богатой дарами Цереры, лежит Гелиополис, город, открывающий путь к финикийскому побережью. Это древний Баал Бек, город Баала, названный Солнечным еще греками Александра Македонского. Два главных храма римляне прозвали храмами Венеры и Юпитера Гелиополитануса, но задолго до них здесь стояли эти святилища Великой Матери богов и Баала-Хаддада, властителя земли и небес, дарующего процветание и плодородие. Теперь же на месте древних святилищ были выстроены циклопические сооружения, поражавшие приезжих пышностью и размерами. Даже прибывшие из Пальмиры, привыкшие к красоте и размаху архитектуры, почтительно рассматривали сотню ступеней, ведущих к пятнадцатиметровой арке храмовых ворот. 

Старшая жрица Атаргатис гостила  в храме Матери богов две недели, но обратный караван на Пальмиру задерживался, и прошло еще десять дней. Шеба не знала, что старшая жрица ожидает вестей из Эмесы. Наконец из Бейрута прискакал посыльный с почтой. Вечером Шебу позвали на террасу, открытую на запад. Заходящее солнце освещало мраморные плитки пола, окрашивая светлый мрамор огненным золотом. Шеба разглядывала причудливый рисунок из священных знаков и зверей, выгравированный на полированных плитах, ставший рельефным в тенях и словно ожившим. Старшая жрица Атаргатис сидела в кресле рядом с Верховной жрицей храма Матери богов.

- Мы едем домой, госпожа? – радостно спросила Шеба, не дожидаясь разрешения говорить, и тут же испуганно прикрыла ладошкой рот, но к своему удивлению, не получила замечания о непозволительной вольности. Жрица оставалась в раздумьях, но наконец подняла печальный взгляд на девочку.

- Пришло известие о судьбе пальмирской армии. Войска разбиты под Эмесой. Ты останешься здесь, пока не развеется мрак над Пальмирой. Я отправляюсь с караваном завтра. Пришла пора молить Великую богиню вернуть свою милость городу.

- Но госпожа, - попыталась возразить Шеба, - Я тоже хочу

- Так приказала царица Зенобия, - пресекла возражения старшая и отпустила девочку движением руки. Уходя, Шеба поймала пристальный взгляд верховной жрицы Матери богов.

Так маленькая Шеба осталась в Гелиополисе ожидать решения своей судьбы. Для девочки жизнь при храме Матери богов почти ничем не отличалась от прежней, но была не такой вольготной, как в пальмирском храме, где у нее были друзья. Шеба часто вспоминала Черного Ахми, который единственный был с ней ласков и непременно угощал вкусненьким. Здесь никто не подсовывал ей кусочки вяленой дыни, никто не брал на базар, не покупал там горсть-другую сладкого изюма. Единственным существом, скрасившим жизнь Шебы, была кошка Баст. Как и в Пальмире, она уходила ночами охотиться, а днем лежала иногда на ее постели или выходила на террасу, погреться на солнышке. Но обычно кошка находилась неподалеку и бесшумной тенью сопровождала девочку, всем своим видом давая понять, что независима и случайно оказалась неподалеку. На закате, после вечерних храмовых ритуалов, в которых Шеба так же, как прежде в пальмирском храме Атаргатис, принимала участие, они сидели на террасе у своего жилья. Шеба рассматривала звезды, загорающиеся на быстро потемневшем небе, а Баст сидела рядом, чутко прислушиваясь к ночным звукам, и время от времени встряхивала ушами. Потом Шеба сладко зевала и шла спать, а кошка растворялась в ночи, отправляясь по своим делам.

Маленькие дети не воспринимают время как нечто определенное, оно ничего не значит для них, потому что они живут в настоящем, отодвинув прошлое в дальний уголок памяти, а будущее еще не завладело их мыслями. Шеба не считала дни, что прожила в храме Великой Матери в Гелиополисе. Кроме храмовых обязанностей у девочки было еще одно занятие, доставлявшее удовольствие. По приказанию верховной жрицы ее стали обучать игре на флейте. Флейтисты Гелиополиса славились своим умением во всем мире. Для Шебы обучение превратилось в игру, почти такую же интересную, как игры с кошкой Баст. Те дни, что были решающими для судьбы Пальмиры и ее царицы Зенобии, для Шебы были похожими на все остальные. Между тем римские войска отправились в Пальмиру за мятежной царицей и обнаружили, что она исчезла, не дожидаясь покорно пленения и позора. Началась многодневная игра в кошки-мышки. Пустыня велика и возможности спрятаться в ней есть, но напрасно надеяться на ее милость. Равнодушно она простирает свои пески, развлекаясь миражами, но идти по ней можно лишь там, где есть вода. Беглянка не могла прятаться в безводных песках вечно. Рано или поздно запас воды иссякнет, и придется выйти к оазису. Нужно лишь знать места, где есть вода, и набраться терпения. Царицу настигли, и она последовала за победителями, так как была слишком горда, чтобы малодушно избежать позорной чаши. Император Аврелиан возблагодарил богов, заполучив эту удивительную пленницу, мудростью и отвагой сравнимую лишь с царственной львицей. Он предвкушал ликование Рима, когда покажет им укрощенную Зенобию. Рим был падок на такие зрелища. Наблюдать за схваткой гладиатора с хищным зверем было особо утонченной забавой, особенно если попадался сильный и отважный лев. А тут была львица, и стоила она десятка львов. На пути к Бейруту, где ждал флот, Аврелиана догнало известие, слегка испортившее триумф победы. Пальмирский оазис восстал и сторонники царицы снова захватили власть. Император был раздосадован задержкой, потому вернулся и безжалостно расправился с мятежным городом. На этот раз римляне не пощадили никого. Римская армия вышла из Пальмиры, оставив за собой разрушенные стены, разграбленные храмы и смерть. Вереница новых рабов несла за римлянами священные сокровища храмов Бела и Атаргатис.

Свершилось то, что в ночь таинств в храме Луны было открыто последней царице Пальмиры. Сказочный город превратился в прекрасный сон пустыни, соперничая с ее миражами. И через полторы тысячи лет, как и тогда, так же неожиданно перед караваном возникают вдруг среди песков сотни колонн и арок, которые римлянам не под силу оказалось разрушить, сравняв с землей. Театры и площади опустели, и только призраки населяют некогда шумные и полные жизни базары. Теперь лишь песчаные смерчи гуляют по ним.

Шеба узнала о гибели Пальмиры, когда в Гелиополис пришел караван с сокровищами. По велению императора им надлежало отправиться к Бейруту и дальше за море, в Рим. Туда уже проследовал, минуя Баал Бек, император Аврелиан со своей августейшей пленницей. Среди прибывших рабов, бывших совсем недавно благополучными горожанами, на особом положении были жрецы, добровольно вызвавшиеся сопровождать святыни. Римляне не посмели этому препятствовать, так же, как прежде сохранили им жизнь и даже проявили почтение, что впрочем не повлияло на судьбу храмов. Шеба узнала вдруг в толпе жрицу Атаргатис, одну из самых высоких, и подобралась поближе к ней. Ей хотелось узнать о судьбе старой Фатхи, Черного Ахми и других, с кем провела детство в храме Атарате. Жрица узнала девочку и живо схватила за плечики, прижимая к себе, ибо после всех ужасов устроенного римским войском побоища дорога была каждая сохраненная жизнь, и встреча с уцелевшими приносила последнюю радость. Жрица рассказала, что Ахми, жестоко израненный, остался в храме при верховной жрице. Про Фатху она ничего не знала. Шеба удивилась, что верховная жрица не поехала со всеми, на что получила достойный ответ: даже ограбленное и оскверненное, священное место поклонения  Великой матери богов останется вечным храмом Атарате и после того, как каменные стены падут под ветрами пустыни, разрушенные неумолимым временем. Верховная жрица осталась со своей богиней.

- А я? – спросила Шеба, дотронувшись до руки жрицы, - Я останусь здесь навсегда?

- Тебя приказано взять в Рим. Верховная жрица позаботилась о том, чтобы ты сопровождала священное зеркало Атарате.

Вечером, сидя перед сном на террасе, Шеба делилась с кошкой новостями. Баст делала вид, что ее это не интересует, и старательно вылизывала левую заднюю лапу. Но уши ее чутко реагировали на голосок девочки. Время от времени кошка встряхивала ими и чихала в длинные усы, которые веерами топорщились от маленького розового носика. Закончив вылизывать лапу, Баст села, аккуратно уложив хвост вокруг собранных в одну точку лап. Шеба протянула руку и погладила ее, прижимая уши к головке, но они тут же встали торчком. Девочка хихикнула и снова пригладила их. Кошка досадливо передернулась и встала, выгнув спину, а потом сладко потянулась и мягко скользнула проч. Девочка обратила внимание, что удалилась она не к саду, а в сторону храмовых ворот. Заинтригованная Шеба тихонько пошла за ней и увидела, как кошка пробует открыть двери, ловко просовывая лапку в расширяющуюся щель. Это стоило посмотреть, и девочка затаилась, наблюдая за действиями Баст.

Кошка скользнула в приоткрытую дверь и Шеба протиснулась следом, не думая о том, что не стоило бы идти в храм ночью. Но очутившись в огромном помещении, темноту которого почти не рассеивал лунный свет, она оробела и не решилась даже оглядеться по сторонам. Шеба вспомнила все истории о происходящих в храме по ночам таинственных явлениях. Старая Фатха вечером перед сном шепотом рассказывала, что однажды в лунную ночь любопытный раб подсмотрел, как статуя богини ожила с первым лунным лучом, а вместе с ней стали настоящими и живыми каменные львы, что стояли рядом с ней. Львы бурно радовались обретенной свободе и бросились ласкаться к богине. Их тайные игры и забавы настолько поразили сердце раба своей неистовой силой, что глаза его сами отказались видеть что-нибудь, кроме  Яростной львицы и ее львов-стражников. Он ослеп и мог лишь вспоминать увиденное в храме. А вдруг и ей привидится что-нибудь запретное, и она ослепнет? Шеба попятилась в страхе, но все-таки позвала дрожащим голоском кошку. Эхо подхватило зов и ей показалось, что со всех сторон кричат на разные голоса: «Баст. Баст. Баст.» Она зажмурилась, но потом все же огляделась в поисках кошки и заметила ее песочное тело, мелькнувшее вблизи алтаря. Шеба отчаянно бросилась за ней, умоляя Великую мать пощадить ее и не лишать зрения: она просто возьмет кошку и уйдет. Вот она вступила в круг лунного света, падавшего сквозь прорези купола, и зажмурилась, ослепленная серебряным лучом, бившим прямо в глаза. Вот он, божественный свет, лишающий зрения!

Шеба сжалась в комок с гулко колотящимся в груди сердечком, не забыв при этом выставить вперед левую руку с пальцами, сложенными в жесте, отвращающем несчастье. Осторожно приоткрыв один глаз, она ожидала увидеть все, что угодно, но это просто был лунный блик, отраженный зеркалом. Узнав серебряную оправу священного зеркала Атарате, украшенную черными и бирюзовыми камнями, Шеба сразу успокоилась. Это зеркало она ежедневно держала в руках во время церемоний в храме Пальмиры. Девочка на цыпочках приблизилась, заинтересованная пульсирующим ярким свечением зеркала, и хотела уже протянуть руку и потрогать его, но тут под ноги ей бросилась песочная тень. Довольно ощутимо ткнувшись всем телом, Баст чуть не свалила Шебу и продолжала подталкивать ее прочь. Скрипуче мурлыча, она вилась вокруг, отбегала и возвращалась, словно приглашая уйти. Девочка растерялась и не сразу поняла, что от нее хочет Баст. Замешкавшись, Шеба увидела кошачий силуэт, мелькнувший на фоне зеркала, и оно вдруг погасло и потемнело, словно луна закрылась облаком и перестала светить в окно. Однако серебряный круг лунного света остался на каменном полу, освещая маленькую фигурку в огромном и пустом храме. Решив, что Баст бежит впереди, девочка поспешно отступила к дверям и прикрыла их за собой.

На террасе кошки видно не было, но наступало время охоты, и скорее всего она просто отправилась ловить мышей. Шеба не собиралась искать ее и мешать ночному пиру. Улегшись на постель и свернувшись под покрывалом, она сонным взглядом следила некоторое время за лунным лучом, продвигающимся по постели, но заснула, не дождавшись, когда он доберется до ее лица. Сны ее были странными и тревожными. Ей снилось зеркало Атарате, сиявшее так же загадочно, как накануне. Баст подошла к нему, хлеща себя по бокам хвостом и вздыбливая на загривке шерсть. Шеба отчетливо видела, как поверхность зеркала постепенно становилась черной, словно открытое в ночь окно. Баст, вся подобравшись, припала к земле, мягким движением прыгнула в зеркало и исчезала, хрипло мяукнув. Последнее, что видела Шеба – это ее раскрытую пасть с розовым лепестком языка. Зеркало оставалось черным, непроницаемым и пустым. Шебе захотелось потрогать его и она протянула руку, во сне совершенно не испытывая страха. Но когда рука начала исчезать в зеркале, легко проходя сквозь полированное серебро, девочка перестала ее чувствовать, словно ее и не было. И снова раздалось резкое хриплое мяуканье Баст. Шеба вдруг почувствовала неописуемый ужас и рванула назад. Рука ее появилась из зеркала, как из черной воды. Этот сон в ту ночь повторялся несколько раз. Не просыпаясь, Шеба металась по постели, тихо поскуливая, словно щенок, потерявший мать. Наконец лунный луч передвинулся  с подушки на стену и вскоре погас.

Баст утром не пришла. Шеба собралась было искать ее, но девочке велели помочь на кухне паковать в дорогу припасы. Караван должен был отправиться в Бейрут до полуденной жары. В суете сборов Шеба еще два раза забегала в свою комнату, но кошка так и не появилась. Очень не хотелось ехать без нее, самая тяжелая дорога по пескам была веселее с бывалой пустынницей. Но   пришлось смириться: Баст сама пришла к Шебе в Пальмире, так же загадочно и исчезла. И вот уже  все сидят на лошадях, тюки навьючены на верблюдов и караван медленно выходит из ворот Гелиополиса, чтобы двинуться к Бейруту. Император велел поторапливаться и доставить святыни Сирийской богини в Рим к триумфальному шествию в честь победы над мятежной Пальмирой.

Переход к побережью был значительно легче, чем по пустыне от Пальмиры. Один из охранников посадил Шебу на свою лошадь. Сначала ей было странно видеть этих воинов с бритыми лицами, голоногих, одетых в короткие туники, не защищавшие от зноя. Солдатский плащ сагум едва прикрывал от палящего солнца, а голову они и не думали прятать под тюрбаном, делая вид, что совсем не страдают от жары. Шеба, закутанная в белые ткани с головы до ног, жалела римлян. Тот, что вез ее, был угрюмым воином с суровыми складками у губ и между бровей. Шебе он казался совсем старым, хоть и не похож был на стариков с пальмирских базаров, с бородами такими же белыми, как одежды. Девочка с любопытством смотрела на все, что попадалось по дороге, крутя головой и без конца спрашивая, что это такое. Наконец, воину надоела непоседливая спутница и он слегка встряхнул ее, свирепо что-то проворчав. Шеба испуганно затихла и сидела дальше, не шелохнувшись. Утомленная тряской рысью и жарой, она задремала и чуть не сползла с лошади. Воин обхватил девочку рукой и положил ее голову на грудь, подсунув край плаща, чтобы не поранить случайно металлическими нашивками. Шеба сладко спала. Края белой дорожной одежды разошлись на груди, приоткрыв черную жреческую тунику. Воин осторожно, чтобы не разбудить, приподнял серебряный диск, висевший на шее девочки, и внимательно осмотрел его, пощупав двумя пальцами черный шнурок. Так же тихо он опустил его на грудь и поправил белую ткань.

Караван медленно спускался с Ливанских гор к морю. На ночевку остановились в бедном пыльном городишке, в котором из-за нехватки воды никто не задерживался надолго. Разбили лагерь на окраине, напоили верблюдов и лошадей. Римляне спешили и им было наплевать, что они опустошают недельные запасы воды для полива, уничтожив тем надежду на скудный урожай. Воин, с которым ехала Шеба, раскатал войлочные подстилки, принес ей напиться и поесть, а потом молча сунул горсть вяленых фиников.

Устало растянувшись на подстилке, римский воин наблюдал, как она сидит, поджав ноги, любуясь выходящей из-за гор луной. Когда огромный сияющий молочно-белым светом серп появился на потемневшем небе, Шеба протянула к нему сведенные вместе ладошки, словно ждала, что они наполнятся лунным молоком. «Великая Богиня, могущественная в ночи и воздающая по заслугам, даруй нам милость свою и освети пути наши» - старательно произнесла она формулу короткой вечерней молитвы, проведя ладонями по лицу, как будто умылась лунным светом, и низко склонилась, коснувшись лбом подстилки. Воин, приподнявшись на локте, внимательно слушал чужую речь, а потом вопросительно дотронулся до диска на груди Шебы и указал на луну. Девочка радостно улыбнулась и кивнула. Поглядев еще немного на звездные россыпи в черных небесах, Шеба улеглась спать. Воин проследил, как она устроилась, и заботливо укрыл своим плащом.

Весь путь до Бейрута он оставался таким же угрюмым и молчаливым, но следил, чтобы Шебе удобно было ехать, поил ее свежей водой, приносил еду и всегда подсовывал какое-нибудь лакомство. Осмелевшая девочка разговаривала со своим спутником, делясь впечатлениями и пытаясь расспросить о незнакомых местах, он не понимал ее, пожимал плечами и продолжал отмалчиваться, но уже не одергивал. Иногда он указывал пальцем на какой-нибудь предмет и называл на своем латинском языке. Шеба шепотом повторяла слово и говорила в свою очередь, как это будет по-арамейски. Вряд ли воин запоминал все, что произносила Шеба, но она сама могла уже без запинки повторить десятки слов на новом языке. Местность, по которой они ехали, менялась на глазах, из каменистой пустыни превращаясь постепенно в холмистую цветущую степь. Шеба жалела, что здесь не встречаются больше поразившие ее воображение ливанские кедры. Она не знала, что на побережье все деревья были вырублены еще финикийцами, построившими из них несколько веков назад самый могущественный флот на Средиземном море. Все чаще попадались зеленые тенистые чащи деревьев, каких Шеба никогда еще не видала. Фруктовые сады вызывали восторг доступностью разнообразных фруктов и орехов. На последнем привале перед Бейрутом  воин принес Шебе пригоршню спелых абрикосов и она впервые попробовала то, из чего делают любимый ею урюк.

И вот наконец они вышли к морю. Для Шебы это было потрясением. Не верилось, что перед ней столько воды. Сначала показалось, будто берег - это край земли, и небо синей гладью простерлось от него далеко вперед и вверх. Но вдруг она заметила вдали белый парус и с криками удивления показала на него своему спутнику, забыв про сдержанность и теребя его за руку. Он совсем не рассердился и тоже улыбался. Должно быть он понял состояние Шебы, прожившей всю жизнь в пустыне, где каменная цистерна с водой – это уже изобилие. То ли для того, чтобы доставить удовольствие девочке, то ли самому захотелось свежести и прохлады после утомительного пути по пустыне, но воин повернул вдруг коня и они въехали в воду. Лошадь понеслась вскачь по мелководью, брызги радужными веерами летели по сторонам. Шеба болтала ногами и радостно взвизгивала, когда на нее попадали теплые капли. Еще несколько всадников присоединились к ним и с гиканьем понеслись наперегонки, обдавая друг друга брызгами. Шеба услышала вдруг странные хриплые звуки и догадалась, что это смеется ее воин. Она тут же расхохоталась вместе с ним, заливаясь колокольчиком.

Колония Юлия Августа феликс Бейрутус ( счастливая колония Бейрут) была городом, напоминавшим скорее военный лагерь, хотя и носила имя императорской дочери Юлии Августы. Когда-то македонские и галльские легионы Августа основали его в удобной гавани, где устроили стоянку военных судов. Отправляясь покорять Сирию, они предпочли иметь за спиной не завоеванный и потому опасный финикийский порт Тир, а надежную военную колонию. Со временем военное поселение разрослось, превратившись в город, через который проходила та огромная масса товаров, что предназначалась для Рима. Средоточием жизни была набережная, куда подходили караваны с продовольствием. Караван из Пальмиры уже ждали две военные триремы, готовые выйти в море. Пока грузились корабли, храмовые жрецы устроились в военных казармах на набережной.

Шеба с радостью отправилась сопровождать старшую жрицу, которая должна была проследить за погрузкой храмовых святынь. Море и корабли привлекали девочку как всякая новинка. Она сидела на перевернутой корзине у самой кромки воды и приоткрыв рот смотрела, как мелкие волны плещутся о корабельные борта, стараясь развернуть триремы носом к берегу. Рабы таскали на борт тюки по тонким досточкам-сходням. Старшая жрица махнула рукой Шебе и стала подниматься на корабль, балансируя при каждом ударе волны. С борта ее подхватил римский воин из охраны. Шеба с опаской последовала за ней. Было забавно удерживать равновесие на шатких сходнях. Но в какой-то момент корабль качнуло на большой волне, доска ударила снизу по пяткам и Шеба, не удержавшись, полетела вниз.

Вода с плеском сомкнулась над головой. Девочка отчаянно загребала руками и ногами, стремясь стряхнуть с себя эту мокрую и плотную воду, не дающую как следует вздохнуть. Лицо ее показалось из моря и сладкие глотки воздуха обрадовали, как самое желанное лакомство. Шеба еще сильнее заколотила руками, пытаясь удержаться на поверхности. С берега уже плыли к ней на помощь, но один из воинов бросился с борта и шумный всплеск воды снова накрыл ее с головой. Ужас охватил девочку, она даже не почувствовала, как крепкие руки вытолкнули ее из воды и поддержали, возвращая возможность дышать. Не выпуская Шебу из рук, воин выбрался на берег и быстро перебежал по сходням на корабль. Жрица, с тревогой наблюдавшая за этим, перегнувшись за борт,  подошла поблагодарить воина. Это оказался старый знакомый Шебы, ее спутник в путешествии. Он бережно поставил ее на скамью, дотронулся до диска на груди и почтительно поклонился, сказав одно только слово: Бриджентис. Жрица поинтересовалась, что это значит, и тот пояснил, что так называют у него на родине в Кельтике, западной Галлии, лунную богиню, которая в Риме зовется Дианой. Жрица согласно кивнула.

Плавание обернулось для Шебы кошмаром. Ее укачивало и приступы дурноты накатывали один за другим. Старшая жрица тоже едва крепилась, но находила все же силы для утренних и вечерних ритуалов Великой богине. Спас положение воин, которого Шеба стала называть Галл. Он принес им несколько золотисто-желтых плодов, таких кислых, что они передергивались, когда сосали дольки. Но это облегчило им жизнь, успокоив спазмы в животе, и позволяло хоть немного поесть. Через несколько дней плавания, миновав Кипр, триремы дошли до Крита. Военачальник так торопился попасть вовремя в Рим, что сократил стоянку до минимума. Пока грузили воду, Галл помог жрице с девочкой спуститься с корабля, чтобы пройтись немного по берегу и отдохнуть от шаткой палубы. С наслаждением вдыхая свежий морской ветер, впитавший над островом аромат роз и смолистый запах сосен и кипарисов, они гуляли, разглядывая товары у торговцев, стекающихся к порту со всей округи в надежде выгодно продать что-нибудь. Шебу поразило изобилие свежих фруктов, которые не были здесь чем-то особенным. Жрица купила у старого раба жаренной в оливковом масле рыбы, и они уселись в сторонке, с наслаждением поглощая пищу, к которой из-за качки во время плавания чувствовали отвращение. Рыба была для них деликатесом, они еще не успели привыкнуть к средиземноморской кухне. Галл украдкой сунул Шебе яблоко и она радостно впилась зубами в желтый бок. Он уже знал, какое это для нее лакомство.

После Крита триремы попали в полосу штормов и с трудом пробивались вперед, спустив паруса. Гребцы выбивались из сил. Время от времени особо мощные валы заливали палубу потоками воды. Все пассажиры лежали вповалку, измученные качкой, потеряв счет дням. Шеба распласталась на подстилке почти в забытьи, не слыша уже хриплых выкриков гребцов, ритмично налегавших на весла. И внезапно все кончилось. Галл вынес девочку на палубу, залитую ярким светом. Море искрилось на солнце и чайки криками предвещали близкую землю. Впервые за последние дни Шеба слабо улыбнулась. К вечеру она вполне пришла в себя и оживленно расспрашивала Галла, долго ли еще им плыть и может ли повториться такая ужасная буря.

К закату море совсем успокоилось. Шеба сидела на палубе, наблюдая, как солнечный диск медленно скатывается в воду, оставляя после себя свечение, словно угли потухающего костра. Полоска на горизонте из алой стала бледно-желтой и погасла, стерев грань между небом и морем, слившими воедино свою черноту. Их корабль находился в самой середине этой темноты, парил в ней, летел во мраке, раздув парус, и вполне вероятно, что оторвавшись от воды, плыл уже по воздуху. Не успела Шеба об этом подумать, как серебряный свет развеял иллюзию, залив мир мерцанием и блеском. По воде побежала дорожка, и проследив за ней взглядом, Шеба увидела, как впереди наливается молочным светом огромная лунная жемчужина. Корабль поплыл по лунной дорожке, стремясь достичь ее, но неуловимая, она все время была на шаг впереди. Шеба подняла ладошки к Луне и торжественно произнесла благодарственное моление, добавив в конце немного от себя: «Великая Богиня, могущественная в ночи и воздающая по заслугам, даруй нам милость свою и освети пути наши. А еще, Госпожа, облегчи нам плавание, сделай его легким и коротким, прошу тебя»

Потрепанные в борьбе со штормами триремы были вынуждены пристать к берегу у острова Кефаллении. Но военачальник приказал пошевеливаться, и уже на другой день они отплыли прямиком к Сицилии. Лунная Госпожа услышала просьбу Шебы. Путь до италийских берегов оказался воистину легким и коротким. Миновав пролив, корабли повернули направо вдоль берегов к ближайшему от Рима порту Остии. Шеба не успела оглядеться, как корабли разгрузили и в спешном порядке отправились в столицу. А вот дорога стоила того, чтобы ей любоваться. Впервые Шеба видела настоящую мощеную дорогу, по которой с веселым грохотом катили повозки, совсем не так бесшумно, словно по маслу, как дома по пескам. Она была обсажена деревьями, а вокруг простирались дивные пейзажи, полные зелени, цветущих кустарников, мягкой травы на лугах. А когда Шеба увидела пасущихся коров, чуть не завизжала от восторга. Остийская дорога становилась все оживленнее, и вот уже  то тут то там стало попадаться жилье. Наконец, впереди Шеба увидела возвышенность и Галл указал на нее рукой: «Авентин. Это Рим.»

На северной стороне Авентинского холма в роще священных деревьев стоит храм Дианы Люциферы. Белоснежные колонны каррарского мрамора так же возносятся вверх и светятся в сумерках, как и стволы священных берез. В храме хранится древнее изображение богини, точная копия Артемиды Эфесской, одной из самых знаменитых в подлунном мире. Та, что в Риме получила имя триединой Дианы, изображена покровительницей природы, несущей всем жизнь и пропитание. Стоит она, протянув призывно руки, готовая напоить из множества грудей своим божественным молоком всех нуждающихся. Воистину, Великая Мать всего живого на земле. В этот-то храм и были доставлены привезенные из Пальмиры священные атрибуты Атаргатис, повелительницы зверей, которую в Риме почитали то сирийской Дианой, то Венерой. Служительницы показали прибывшим их жилище, и старшая жрица Атарате тут же приступила к выполнению очистительных обрядов, так как святыни могли быть ненароком осквернены во время долгой и трудной дороги из Пальмиры. Шеба, как хранительница священного зеркала Атаргатис, тоже приняла участие в церемонии. Но для триумфального шествия через два дня выбрали взрослую жрицу, которая понесет зеркало в процессии трофеев.

Рано утром Шеба с тремя жрицами из храма Дианы отправилась на Палатин, чтобы занять места поближе к специально сооруженной триумфальной арке. Массы падких на зрелища свободных римлян и любопытных рабов стекались к дороге, по которой должны были пройти триумфаторы. Шеба была потрясена таким количеством народа. Все толкались и шумели, стараясь протиснуться на места, с которых можно было рассмотреть все получше. Правда, жриц пропустили вперед с почтением. Шеба встала почти возле ограждения, но из-за маленького роста ей плохо было видно, что там делается на дороге. Вдруг все зашумели и стали выкрикивать: «Вива!» Шеба вытянула голову, выглядывая из-под локтя верзилы, стоявшего впереди. Загремели литавры и торжественная процессия двинулась мимо. Шеба старалась рассмотреть хоть что-нибудь и внезапно верзила нагнулся и, подхватив ее под мышки, посадил на плечо.

И она увидела! Рядами шли воины и их доспехи сверкали на солнце. Плюмажи колыхались на шлемах, победно вскидывались руки. Она успела разглядеть со спины  проехавшую мимо колесницу императора Аврелиана, его пурпурный плащ и лавровый венок победителя на лысеющей голове. Проходил в парадном строю Галльский легион, и Шебе показалось, что она увидела Галла. Она закричала и замахала руками. И вдруг рокочущие удары больших барабанов тревожно отозвались в глубине груди. Глашатай зычно объявлял зрителям: «Зенобия Септима Августа, царица восставшей и поверженной Пальмиры!» Воины выстроились в две цепочки, а между ними на простой колеснице с одним возничим ехала плененная царица Пальмиры. Шеба вскрикнула и впилась в нее глазами. Царица одета была в богато расшитое золотом платье, что было совершенно несвойственно женщине, обладающей вкусом и умением одеться уместно во всех случаях жизни. На голове красовался воинский шлем, украшенный золотой головой львицы, из-под которого волной спадали волосы, прикрывая ее, словно черным плащом. Самым примечательным была печать горделивого равнодушия на прекрасном лице. Руки царицы были скованы золотой цепью. Увидев это, девочка закрыла рот обеими ладошками, чтобы никто не услышал от нее ни звука. Шеба глядела во все глаза, надеясь поймать ее взгляд, но царица смотрела чуть вдаль, словно вокруг не было ничего достойного внимания. Этот спектакль поставила не она, но как хорошая актриса, она сыграла свою последнюю роль с блеском. Толпы народа, собравшегося поглазеть на побежденную, притихли и молча провожали взглядами женщину, потерявшую все, но оставшуюся непокоренной. По щекам Шебы текли слезы, но она сдержала рыдания и посмотрела на окружающих таким же гордым отрешенным взглядом. Ей было ужасно жалко мать, но она восхищалась сейчас своей царицей. Внезапно одинокий голос прокричал: «Вива!». Ропот пробежал по толпе, но еще несколько голосов подхватили крик. На губах царицы промелькнула насмешливая улыбка, и это было последним, что увидела Шеба.

Повозка ехала уже под арку, а позади шли жрецы пальмирских храмов и несли святыни, привезенные Римом из разрушенного города. Толпа развлекалась, разглядывая захваченные сокровища: золотые чаши, ритуальные маски, украшенные драгоценными камнями, золотые щиты с ощерившими пасти львиными головами. Среди сокровищ из храмов Бела и Атаргатис Шеба разглядела священное зеркало Атарате. Солнечный свет отражался от полированной поверхности нестерпимо яркими бликами, и те, кто смотрел в это время на него, вскрикивали, хватаясь за глаза. Испуганный шепот сопровождал продвижение зеркала. Наконец, шествие закончилось, и народ повалил вслед. А Шебе не захотелось даже оглядеться и рассмотреть получше великолепие города. Вернувшись в храм Дианы, она спряталась за широким стволом дуба и просидела там до вечера.

Через месяц, ближе к новолунию, Шебу забрала с собой жрица Арицийского святилища Дианы Лесной, что на берегу озера Неми в Альбанских горах.  Святилище это было одним из самых древних в Лациуме. Говорят, что основал его Орест, убивший царя Фаоса Таврического. Сестра его Ифигения в то время была в Херсонесе Таврическом жрицей в храме Афродиты-Дианы. Расправившись на поединке с царем-жрецом, Орест похитил святыню храма, статую Афродиты Таврской, и в вязанке хвороста они привезли ее к италийским берегам. Шепотом рассказывали так же, что статуя эта в незапамятные времена упала на берега Понта Эвксинского прямо с небес. Небольшая фигура богини, вырезанная из почерневшего за тысячу лет дерева, хранилась в Арицийском святилище и выносилась лишь раз в году в ночь Священных огней 13 августа. Озеро Неми, которое называют Зеркалом Дианы, отражает тогда свет полной луны, и на отполированном черном теле богини появляются серебряные блики. Видеть это могут лишь жрицы высокого посвящения, да верховный жрец, Царь Леса.

Днем же вид зеркальной водной глади в обрамлении священных дубовых рощ радует глаз паломников. Альбанские горы охватывают это таинственное жилище богини словно в драгоценную оправу, скрывая от мира его тайну. Нимфа Эгерия, одна из ипостасей триединой богини, светлым потоком журчит по камням, неся кристально чистые воды в озеро. В ручье Эгерии приходят искупаться беременные женщины, чтобы с легкостью родить здорового ребенка. А если это будет девочка, она получит особое благословение богини. В круглом храме Дианы Весты всегда горит священный негасимый огонь, который поддерживают девы-весталки. От этого огня зажигают в день Священных огней глиняные светильники и факелы. Все берега озера тогда сверкают и переливаются огоньками, а вода кажется багряной от огня.

Шебе все это еще предстояло увидеть, а пока она стояла в комнате верховной жрицы Немийского святилища и ковыряла носком циновку с каймой из черных и красных пятиконечных звезд. В переездах и путешествиях она выросла, вытянувшись в худенькую черноволосую девочку, утратившую младенческую  пухлость. Огромные глаза смотрели настороженно, ведь она была в стране коварных римлян. По-латински Шеба немного уже понимала благодаря Галлу, поэтому уразумела, что отныне она становится служительницей Дианы и будет, как и прежде, следить за ее священным зеркалом. Это была большая честь, но верховная жрица, видать, была наслышана о Шебе. Рожденная в храме в ночь Священных огней была способна без опаски держать в руках священный символ власти над двумя мирами и над временем, что связывает жизнь и смерть.

Шеба быстро привыкла к жизни в святилище, такой же размеренной и заполненной каждодневным служением богине, как и в других храмах. В оставшееся время она бродила по рощам, окружавшим озеро, знакомясь с окрестностями. Стояли непривычно холодные дни января, и девочка думала, что теперь понятно, почему римляне покоряют солнечные и жаркие края за Средиземным морем. Здесь зимой было неуютно. Ветры гнали по небу тучи, скрывавшие солнце. Частые дожди не радовали землю, покрытую пожухлой травой и осыпанную опавшей бурой листвой. Шебе, привыкшей благоговейно относится к каждой капле дождя, это было странно. По утрам выходить из нагретой комнаты на студеный воздух совсем не хотелось. Шебе выдали теплую шерстяную паллу, прикрывавшую от холода, которую она накидывала поверх столы. Туго подпоясавшись сверху красным пояском, чтобы не поддувало, Шеба шла с весталками на озеро, туда, где впадал в него поток Эгерии. Вода перепрыгивала с камня на камень, образуя небольшие водопады, и в одном месте над ней нежно переливалась радуга. Шеба опустила в воду руку, та тут же замерзла и покраснела, а потом пришлось долго отогревать ее за пазухой. Набрав воды в кувшины, девушки несли ее в храм и старательно мыли полы.

Гуляя однажды после утренней церемонии вдоль берега, Шеба дошла до священного дуба Дианы, который ей уже показывали. Дуб этот стоял особняком и был настолько стар и могуч, что верилось, будто он ровесник святилища, и был молодым дубком, посвященным триединой богине, в те незапамятные времена, когда Диана перенесла на италийский берег воскресшего Ипполита, и стал он Царем Леса Вирбием. Здесь, в его тени он сидел, играя на флейте, у дуба нес он стражу, охраняя великую святыню Дианы – золотую ветвь, открывающую тайные пути тому, кто овладеет ею. С тех пор каждый новый царь-жрец, воплощавший Вирбия, хранил золотую ветвь как зеницу ока.

Шеба издали увидела фигуру жреца, но с ним что-то было не так. Обычно он бессменно ходил вокруг дуба, настороженно и зорко вглядываясь в кусты поодаль. Обнаженный клинок посверкивал в его руке. Жрицы рассказали Шебе, что он день и ночь ждет смельчака, готового сразиться с ним за титул Царя Леса. Любой раб мог попытаться выкрасть золотую ветвь и рискнуть одолеть всегда готового к бою Царя. Если повезет, Диана получит нового, более ловкого и сильного жреца, достойного ее милости. Только так можно было стать Царем Леса. И вот теперь Шеба увидела, как Царь-жрец мечется под дубом, задрав голову и потрясая обнаженным мечом. Его яростный рев разносился далеко окрест. Испуганная девочка бросилась бежать к храму. На ее крик вышла поспешно верховная жрица Дианы и, уразумев, что у дуба происходит что-то необычное, бросилась туда, стараясь все же не терять достоинства. За ней спешили все остальные. Храм мгновенно опустел, лишь весталки не покинули священный огонь Дианы-Весты. Жрицы давно уже ожидали момента, когда появится отчаянный храбрец и бросит вызов стареющему Царю-жрецу. Шеба стала свидетельницей того, как жрец обнаружил ловкого раба, сумевшего незамеченным забраться на ветки и отыскать одну из них, что росла прямо из ствола и была необычного золотистого цвета. Зимой, когда облетела листва, найти ее было не так трудно. Срезав золотую ветвь, раб получил право сразиться со жрецом и завоевать себе титул Царя.

Запыхавшись, Шеба прибежала на место поединка последней, когда противники скрестили уже клинки. Отважный раб, осмелившийся на рискованное предприятие, был значительно моложе и подвижней. Отсутствие боевого опыта компенсировала юношеская удаль и отчаянное упорство, с каким он продолжал попытки сразить противника. Он наносил удар и отскакивал, снова бросался вперед и уклонялся от встречного удара. От их разгоряченных тел шел пар. Жрец начал уставать и пропустил молниеносный выпад. Кровь широкой лентой заструилась из раны на левом плече, рука повисла, не в силах удержать короткий меч. Не желая признать поражение, жрец отчаянно продолжал сражаться одной правой рукой. Молодой противник прыгал вокруг него, угрожая то слева, то сзади, и это выматывало обреченного. Уже несколько глубоких ран покрывали его тело, но и он дважды смог достать противника мечом. В этом поединке не было места милосердию, в живых должен остаться только один. Наконец молодой раб выбрал момент и сделал последний меткий выпад. Лезвие вошло в печень, и жрец рухнул к ногам удачливого соперника. Чуть пошатываясь и хрипло дыша, новый Царь-жрец поднял с земли у подножия дуба золотисто-желтую ветку и подал верховной жрице.

- А что теперь? – громким шепотом спросила Шеба, потянув за столу стоявшую рядом с ней жрицу.

- Пошли скорей, сейчас начнется самое главное. Новый Царь Леса предстанет перед Дианой. Кровь умершего и его кровь будет смешана и из нее возродится вновь вечно живой Вирбий. Пока не отрастет снова золотая ветвь, Царь Леса будет в храме служить Диане, а потом, в ночь Священных огней, заступит на охрану дуба.

Храмовые рабы торжественно унесли тело поверженного Царя Леса, за ними две жрицы Дианы почтительно повели за руки молодого человека, который вчера еще был рабом, а теперь божественным провидением становился следующим воплощением Вирбия. Теперь его ждала жизнь, повторяющая судьбу предыдущего жреца: короткий триумф, долгое служение стражником при священном дубе, бессонные ночи, неусыпная готовность сразиться с новым смельчаком и, наконец, когда силы начнут уходить с годами – последний смертельный поединок. Говорят, Диана берет своих царственных жрецов к себе. Ради этой награды скрещивают мечи возле дуба в священной роще, и чреда желающих не иссякнет.

Шеба вошла в храм как раз к началу церемонии. Ее уже искали и велели встать вместе с двумя девочками-подростками лет десяти-двеннадцати, подпоясанными, как и Шеба, красным поясом, означавшим первую ступень посвящения. Верховная жрица собирала в маленький серебряный сосуд кровь убитого, затем подошла к новому Царю Леса, которого уже тщательно причесали и умастили благовониями, не трогая, впрочем, ран на теле, надели на голову венок из дубовых листьев и усадили в кресло Дианы. Из неглубокой рубленой раны ниже ключицы все еще сочилась кровь и жрица поднесла ритуальный сосуд, чтобы собрать и ее. Ей подали канфар молочно-белого стекла, наполовину наполненный рубиновым вином, и она долила туда ключевой воды источника Эгерии, а затем капнула несколько капель смешанной крови умершего и возрожденного Царя Леса. Первой сделав глоток священного напитка, дающего вечное обновление, жрица сделала знак подойти ожидавшим в волнении девочкам. Окунув палец в сосуд, она начертила кровью на их лбах знак Богини, а потом дала глотнуть из канфара. Служительницы опоясали посвященных зелеными поясами второй ступени и вывели из храма. Осталась со старшими жрицами лишь одна из тех, кто носил зеленый пояс, сегодня она будет посвящена в таинства божественного брака и получит право носить дневной голубой или ночной черный пояс третьей ступени. Но на это нельзя смотреть непосвященным, и двери храма закрылись, как только вышли все служительницы в красных и зеленых поясах.

Словно возродившись вместе с новым Царем Леса, природа просыпалась от зимнего сна. Первыми сквозь прошлогоднюю траву пробились первоцветы. Шеба выискивала в роще их лиловые колокольцы и, собрав букетик, приносила к статуе Дианы в большом храме. Вскоре берега озера сплошь покрылись весенними цветами. Шеба носилась по лугам, радуясь теплу и яркому солнцу. После рождения весеннего приплода пастухи приносили Диане благодарственную жертву: крошечных козлят и белых ягнят. Играть с ними было интересно, но больше всего девочке нравились живущие при храме гончие Дианы. Крупные откормленные собаки свободно бегали, где хотели, лаем вспугивая стадо жертвенных животных. Однажды Шеба видела, как они загнали козленка и растерзали его. Оттащив тушку козленка в сторонку, они пировали, рыча и чавкая, а потом жадно лакали воду прямо из озера, и там же под кустом улеглись переварить съеденное. Шебе не было жалко козленка, она помнила, как кормила своих львят, и как они терзали мясо, словно только что убитую добычу. Вспоминая своих подопечных, она переносила любовь к ним на этих красивых и сильных  полудиких гончих. Терпеливо приручала девочка собак, и вскоре они перестали обращать на нее внимание и настороженно рычать, позволяя резвиться вместе. Когда гончие ложились отдохнуть, Шеба гладила их прогретые солнцем бока и спины, рассказывая по-арамейски о своих львятах, об Ахми и кошке Баст, словно находилась в храмовом саду в Пальмире. Эти собаки были единственными, кому она могла выговориться.

В канун великого праздника Дианы и ночи Священного огня в Немийское святилище пожаловала нежданная гостья. Из Тиволи приехала Зенобия Септима, царица Пальмиры. Ей назначено было жить на вилле Адриана, в роскоши, как и подобает царственной пленнице. Там, в храме Венеры могла она служить своей Сирийской богине. Но на праздники Зенобия распорядилась доставить себя в наиболее почитаемый и древний храм Дианы Немийской. Стража потакала таким безобидным капризам пленницы. Стражники сопровождали Зенобию до ворот храма и остались у входа ожидать конца церемонии. Жрицы, знавшие об ее высоком посвящении, встретили царицу с большим почтением. Шеба смотрела на мать издали, не смея подойти на глазах у всех. В честь присутствующей верховной жрицы Атаргатис вынесены были святыни пальмирского храма. Присутствие матери не давало Шебе сосредоточиться на выполнении обрядов, и она чуть не спутала последовательность своих действий.

Тряхнув головой, девочка взяла в руки серебряное зеркало с бирюзой и почувствовала, как ее снова наполняет радостное волнение. Звуки храма стали глуше, отдалились.  Шебе казалось, что она находится далеко-далеко и слышит только легкий гул, исходивший от зеркала, который заставляет дрожать воздух и вибрировать каждую жилку в теле. Она, наверное, издала какой-то звук, потому что верховная жрица Дианы оглянулась, посмотрела на зеркало в руках у Шебы и глаза ее испуганно расширились: поверхность его таинственным образом стала непроницаемо черной и ничего не отражала. Но церемония требовала всего внимания, и жрица сделала знак продолжать. Зенобия тоже видела это и возрадовалась в душе, так как это был знак того, что ее дочери так же, как и ей самой, подчиняется то, что по ту сторону зеркала. Она издала резкий короткий свист, чтобы привлечь внимание Шебы, и произнесла, указывая на зеркало: «Via sacra*!» Тогда Шеба не поняла тайного смысла сказанных матерью слов, но вскоре ей придется воочию увидеть тот священный путь и пройти по нему до конца.

Наступил кульминационный момент праздника. Последний луч солнца скользнул в начавшую темнеть воду озера и день потух. В ту же секунду из храма хлынул поток огоньков. Паломники несли зажженные от вечного огня Дианы-Весты глиняные светильники, факелы, смолистые ветки. Вспыхнули вдоль берегов озера костры. Все это светилось и переливалось, словно звезды спустились с небес и запутались в траве, разгораясь багровым пламенем. Взошла над озером полная луна и резкие звуки охотничьих рогов подали сигнал всем мужчинам и непосвященным скрыться, чтобы ненароком не увидеть шествия великой черной Дианы Таврской к озеру. Процессия жриц в белых одеждах, подпоясанных черными витыми поясами, вынесла священный кумир, и сопровождал ее только один мужчина – Царь Леса. Они направились по берегу озера в обход к тому месту, где рос дуб Дианы. Царь-жрец выхватил меч и отсалютовал богине, встав у гигантского ствола на службу, которая закончится лишь с его смертью. Огонь костров окрасил лезвие в цвет крови, предрекая исход.

На утреннюю трапезу Зенобию пригласила к себе верховная жрица. Шеба вместе с молодыми жрицами второй ступени посвящения с утра веселилась у костров, которые горели всю ночь до рассвета. Зажарено было на углях мясо молодых козлят и лепешки. Кувшины с вином и водой из источника Эгерии принесли юноши, приехавшие на праздники Арицийской Дианы. Девушки растянули на траве полотно, на котором разложили дубовые листья, полевые цветы и яблоневые ветки с румяными плодами. Аромат жареного мяса привлек гончих, и девушки тут же одели им венки из зелени и цветов. Собаки лапами пытались снять украшение, Шеба хохотала и гончие прыгали вокруг нее, выхватывая из рук лакомые кусочки. Сама она набросилась на яблоки, выбирая самые спелые. Она не заметила, как уехала со своей стражей Зенобия, а та не рискнула позвать ее попрощаться. Так они больше и не увиделись.

Миновали дни осеннего равноденствия, и снова виноградники в долине стали багряными. Леса поражали разнообразием осенних оттенков. Опять стало холодать по утрам, приближались зимние дожди. Но на этот раз Шеба не испугалась зимы. Ей было жалко одинокого стража, холодными ночами зорко стерегущего Золотую ветвь Дианы. Иногда ранним утром она украдкой приносила ему с кухни горячих лепешек, чтобы он быстрее согрелся. Часто Шеба заставала его стоявшим, крепко прижавшись спиной и затылком к стволу, словно из дуба в него вливались сила и тепло. Однажды она не удержалась и спросила его об этом. Жрец только лишь кивнул, но потом добавил, что Бриджентис охраняет его от непогоды и опасностей.

- Я слышала про Бриджентис, - обрадовалась Шеба, - Ты из Галлии?

- Кельтика, -  поправил ее жрец и с интересом оглядел, - Откуда ты слышала про Бриджентис?

- Мне рассказывал один римский воин, он из Галлии. Он хороший, - вздохнула девочка, вспомнив Галла, - Он вытащил меня из моря.

- А сама ты откуда?

- Из Пальмиры, из храма Атаргатис. Я посвящена Луне, вот Галл и сказал, что я посвящена Бриджентис. Что это одна и та же богиня.

- Да. Я служу здесь всемогущей Бриджентис, и когда-нибудь она возьмет меня в небесную страну Тир Нан Ог, где все вечно молоды и охотятся на небесных оленей. Ну, иди отсюда, пока никто не увидел. Спасибо за лепешки! – крикнул он вдогонку.

В храме Шеба выбрала жрицу, что была с ней поласковей, и расспросила про кельтскую Бриджентис и страну Тир Нан Ог. Больше всего ее интересовали небесные олени, уж не на них ли охотятся небесные львицы Атарате?

- Греки верят в Поля асфоделей, где живут души умерших, а в Иудее сейчас веруют в рай, куда попадают праведники после смерти. В раю растет древо познания добра и зла, первая женщина на земле сорвала с него яблоко и съела. И греки тоже верят, что в саду Гесперид растут яблони с золотыми плодами, в которых заключена вся мудрость земная. А небесный Тир Нан Ог называют еще в Британии и Кельтике Авалоном – Яблоневым островом. И находится тот яблоневый сад в разных местах, но почти все говорят, что на севере, в стране гипербореев, а может, и дальше за ней, - ответила жрица, согласно кивнув, -   В каждой местности Великая триединая богиня имеет свое имя, тысяча имен у нее и одна сущность. Мудрый человек всегда найдет в чужой религии своих богов и поклонится им. Вот ведь и ты, Феба, поклонялась Атаргатис, великой Сирийской богине, а теперь называешь ее Дианой и служишь так же прилежно. Да?

- Я поняла, госпожа! Луна над всей землей одна! И понимает все языки. Я-то стала здесь Фебой, значит и Великую Мать можно называть и Атаргатис, и Бриджентис, и Дианой

После дней зимнего равноденствия Шеба принялась ждать прихода весны. Но то, что изменило ее жизнь, в очередной раз бросив в бурное море судьбы, произошло раньше.

Однажды на закате, после вечерней церемонии Шеба услышала возбужденный лай гончих и решила выйти посмотреть, вдруг они загнали крупное животное, лань или даже волка, одиноко бродившего по зимним полям. Она не успела переодеться и накинула теплую паллу прямо на черные церемониальные одежды. На улице уже наступили сумерки, и Шеба старалась рассмотреть, на кого так яростно лают собаки. Пришлось подойти поближе. Собаки жались друг к другу, сгрудившись в стаю на ступенях храма. Шеба удивилась тому, что гончие лаяли прямо на двери храма, переходя иногда на визг, то бросаясь вперед, то отступая, поджав хвосты.

Девочка осторожно приблизилась и никого не увидела. Любопытство заставило ее заглянуть в храм. Шеба решила, что лань забежала туда, спасаясь от погони. В храме стояла тишина. Шеба на цыпочках обошла колоннаду маленького храма Весты, где горел негасимый огонь, слабо освещавший все помещение. Девочка не впервые зашла в храм ночью и уже не так боялась, как в Гелиополисе. Решив, что ошиблась, и никого здесь нет, Шеба пошла к выходу и тут услышала слабый шорох за статуей Дианы.

- Ага, так вот ты где! – девочка с трудом пролезла между колонной и постаментом и заглянула в узкое пространство, где, сжавшись в комок, сверкал на нее золотистыми светящимися глазами молодой волк, - Вылезай, здесь тебя собаки не достанут.

Волк тихо зарычал и переступил лапами. Шеба попятилась, давая ему дорогу. Они выбрались из щели, и волк метнулся к дверям, но оттуда по-прежнему доносился лай гончих, стороживших добычу.

- Они когда-нибудь уйдут, - утешила волка Шеба, - Посиди здесь тихонько. Я останусь с тобой, что б не страшно было.

Волк словно понял, о чем говорит девочка, попятился и сел у стены, стараясь сделаться как можно незаметнее. Шеба ходила по храму, тихо напевая мелодию, которую утром разучивала на флейте. Собаки за воротами не оставили надежду заполучить все-таки законную добычу, поэтому терпеливо ждали, время от времени поднимая отчаянный лай. Когда они стихали, Шеба подходила к двери и прислушивалась. Наконец, ей показалось, что собаки ушли. Она приоткрыла дверь, вглядываясь в сумерки. Тут же самая настырная сука проскользнула внутрь, за ней остальные, и началась свалка. Волк с рычанием кидался на гончих, а те, оглушительно лая, подбирались все ближе и ближе, замыкая круг. Волк присел на передние лапы и вдруг прыгнул через их спины. Собаки не сразу пришли в себя от неожиданности. Пользуясь замешательством, волк метнулся в дверь, и гончие клубком выкатились следом.

Шеба огляделась по сторонам, думая, что чудом устояли статуи и треножники у алтаря. Один все-таки оказался опрокинутым, и она подбежала поставить его и поправить предметы, что должны были находиться там. В первую очередь Шеба бережно подняла серебряное зеркало Атарате и потрогала пальцем камушки оправы, проверяя, не испортились ли от падения. В зеркале плясали отсветы священного огня, бросая на ее лицо багровые блики. Отвернув зеркало от огня, Шеба осторожно погладила полированную серебряную поверхность. Теперь уже серебряный диск на ее груди поймал пламя светильника, послав его отражение в зеркало. Оно зажглось новым светом, создавая уходящую вдаль мерцающую цепочку светлых огоньков. И вдруг отражение снова пропало, превратив зеркало в манящую черную пропасть, похожую на ненасытную пасть. Такую же она видела в ту ночь, когда пропала Баст. Шеба не могла отвести от нее взгляд. Сохраняя непроницаемую черноту, зеркальный овал стал вдруг наполняться внутренним светом, закрутившимся вихрем белого холодного свечения. Все замелькало перед глазами, расплываясь радужными бликами из-за набежавших на глаза слез.

Шеба моргнула и поэтому пропустила момент, когда в сияющем водовороте зашевелились какие-то фигуры. Если бы рядом была ее мать, она бы узнала в них те дьявольские отродья, что заманили ее в ловушку в седьмом зеркальном коридоре. Шеба этого не знала и поэтому не испугалась их. Она с интересом вглядывалась в манящую перспективу, не решаясь все-таки протянуть туда руку. А этого, видимо, и дожидались зеркальные демоны, протягивая к ней лапы и зовя за собой. Вдруг, то ли из-за спины одного из них, то ли прямо из ярких всполохов в самой середине светящегося туннеля возникла каким-то волшебным образом палевая кошка, как две капли воды похожая на Баст, и хрипло замяукав, побежала в глубину. Шеба, не раздумывая, бросилась за ней.

Выпущенное из рук зеркало с серебряным стуком упало на каменный пол.

* Via sacra (лат.)  – священный путь