|
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ ТРОЙКА, СЕМЕРКА, ДАМА... Глава 1 ПРОИГРЫШ – ВЫИГРЫШ
Я, в рабстве находясь, могу лишь угождать ( Шекспир Сонет 57) Старая графиня Троицкая сбросила карту и обернулась к молоденькой девушке, стоявшей позади стула с ее ридикюлем, шалью и веером, которым она мерно овевала разгоряченное лицо старухи. Досадливо отмахнувшись от веера, старуха поманила девушку поближе и зашептала ей что-то на ухо. Девушка еще раз скользнула взглядом по игрокам, по картам, лежавшим на столе беспорядочными кучками рубашкой кверху, и зашептала в ответ: - Бубновая тройка, пятерка треф и крестовый валет. - Восьмерка! Бубновая восьмерка, дура. Не отвлекайся на кавалеров, негодная! Следи за картой, а не то выпорю, как домой придем. - Вот те крест – тройка, – девушка перекрестилась рукой с зажатым веером и тут же продолжила обмахивать раскрасневшуюся старуху, - И дальше я пошла бы с червей. - Много ты понимаешь, - привычно огрызнулась старуха, но потом все же выложила червовую семерку. Игру она в конце концов проиграла и, вставая из-за стола, резко вырвала из рук девушки шаль. Игроки проводили ее насмешливыми взглядами. - Реванш, мадам? Не хотите ли отыграться? – вкрадчиво предложил вслед один из них.
Эти игроки, лощеные, небрежно сыплющие золото на стол, невозмутимо проигрывающие его, стали для старой графини Троицкой проклятием божьим. Они познакомились в Бадене, куда графиня приехала из подмосковного имения якобы для поправки здоровья. На самом же деле ее вынудили уехать подальше за границу, с глаз долой, сын и невестка, доведенные до крайности вздорным характером и дорогостоящими привычками старухи. Денег, что она с собой увезла, хватило бы года на два пристойной и комфортной жизни в Бадене. Вся беда в том, что старая графиня была увлечена карточной игрой и не знала удержу. Все вокруг играли, но ее отличал особый блеск в глазах, какой бывает у конченного человека., пристрастившегося к опийной настойке - или к игре. Поначалу игра была легкой, за столом в баденском салоне собиралась весьма приятная компания. Некий барон Корф, немец, шевалье де Лоррен и де Сюлли, французы, умеренно проигрывали, смотрели на проигрыши философски, тут же расплачивались и с улыбками поздравляли Троицкую с победой.. Между тем, за столом постоянно упоминалась успешная и прибыльная игра в Парижском салоне маркиза Коу, где они обязательно отыграются и вернут все, проигранное ими удачливой русской мадам. Заканчивалось все как правило комплиментами графине Троицкой. Глаза ее разгорались от комплиментов, а больше от выигрышей и возможности играть дальше. Решение было принято без особых раздумий, и графиня с челядью отбыла в Париж, сопровождаемая упомянутой троицей. Челядь ее состаяла из лакея и горничной. Лакей был молод лишь по меркам хозяйки, перевалившей семидесятилетний рубеж, и всех, кто моложе ее лет на пятнадцать, считавшей мужчинами в расцвете сил. Горничная же была совсем девчонкой, всего семнадцати лет. Горничную для заграничного вояжа графиня выбрала из особых соображений. Катя выросла в ее доме и с детства прислуживала, терпеливо снося тяжелый желчный характер старухи. Но главным достоинством девчонки были ее зоркий глаз и хорошая память. Катя всегда была под рукой, подсказывая хозяйке, каков был расклад в роббере, запоминала все вышедшие из игры карты и вообще была незаменима. По желанию Троицкой ее обучили грамоте и счету, и теперь Катя кроме прочего вела переписку и счета. Разумеется, и лакей и горничная были крепостными крестьянами и являлись личной собственностью графини В Париже сначала поселились очень неплохо на Вандомской площади в дорогих и комфортабельных апартаментах, как привыкла старая графиня. Началась игра. Тут-то все и пошло наперекосяк. Графине вдруг перестало везти в игре, и весь ее выигрыш в баденских карточных сражениях быстро перекочевал обратно в карманы барона Корфа и обоих французов. Катя замечала иногда знаки, которыми обменивалась между собой эта троица, но сперва молчала и продолжала наблюдать. С детства проводя у карточного стола по несколько часов по требованию капризной старухи, не желавшей заниматься чем-нибудь другим, девушка стала мастером игры и могла легко проследить за ее ходом. Явного мошенничества она не замечала, но что-то было не так. Троицкая же ее робкие предположения и слушать не стала, отвесив полновесную оплеуху за вмешательство в дела, которые ее не касались. Лакей Степан покачал укоризненно головой и тихо предупредил, чтоб не лезла не в свое дело. Катя рассудила, что и правда – не стоит вмешиваться, ее-то какое дело? Но дело быстро стало касаться их всех, поскольку старая графиня день за днем проигрывала все больше и больше. Катя, которая занималась счетами, знала, что деньги графини таяли как снежный ком возле печки и скоро останутся крохи лишь на хозяйственные расходы. Настал наконец день, когда Степан, который с утра выходил закупать провизию, вернулся с полупустой корзиной и шепнул, что беспорядки в городе достигли таких невероятных размеров, что продукты достать практически невозможно не переплачивая за них астрономические деньги, которых у них давно уж нет. - Какие беспорядки? – спросила Катя, утюжа юбку графини и занятая лишь тем, чтобы не прожечь нежный лазоревый шелк. - Милая, давно ли ты на улицу выходила? Мы явились сюда, в Париж в самый разгар волнений, а сейчас, я слышал, короля с королевой казнить требуют. - Кто?! – поразилась Катя, воззрившись на Степана и бросив утюг прямо на шелке. Запах перегретой материи привел ее в чувство и она едва успела спасти юбку от прожженной утюгом дыры. Отставив утюг, она с любопытством подскочила к лакею, - Степан, кто же хочет королеву убить? Неужели такое возможно? Ну, расскажи скорей, я ведь ничего не знаю. Видел ведь, что я все время со старухой, она меня ни на шаг не отпускает, играть заканчиваем к утру, а пока она спит – столько дел надо переделать. Я и Парижа еще не видела толком. - Не видела – и не жалей, что в нем смотреть. Эка невидаль! Я с молодым барином ездил в Италию, вот там красота, а тут вертеп разврата да смуты. Тьфу! Король он хоть и французский, а тоже, небось, помазанник божий, разве можно с ним так, как с куренком или бараном каким-нибудь обращаться. Ежели они сделают это – помяни мое слово, тридцать три несчастья покарают их. Бунт – он и есть бунт. Великая кровь, а толку никакого. - Вот беда! - расстроено проговорила Катя, перекрестясь троекратно, и опять занялась юбкой, - Но у нас своих проблем хватает. - Что, все проигрывает? – кивнул он на двери парадных комнат. - Скоро не останется ничего. А я ведь ее предупреждала! - Не бери в голову, милая, - вздохнул лакей и потрепал Катю по волосам, - Наша старуха, коли ее на игру потянет, никакого удержу не знает. А нам-то что. Что измениться может? Ах ты, Господи! Через неделю старая графиня уже снимала с пальцев кольца, делая ставки.
Приехав под утро домой после очередной игры, Троицкая долго копалась в шкатулке, некогда полной драгоценностей. Там не нашлось ничего кроме записочек, хранившихся Бог знает сколько времени, еще с тех золотых деньков, когда ею интересовались кавалеры, кипарисовых крестиков, которые привозили ей паломники со Святой земли, пары серебряных брошек с малахитом да траурного кольца с гранатовым вензелем покойного графа Троицкого, заказанного сыном для матери на память о панихиде по усопшем. Все эти побрякушки не составляли никакой ценности. Старая графиня захлопнула шкатулку и позвала Катю, расстилавшую постель. Приказав принести шнурок, она достала из-под рубашки нательный крест старинной работы с изумрудами и четырьмя крупными рубинами, мерцавшими кровавыми каплями, и сняла его с массивной витой золотой цепочки. Велев продеть вместо цепочки шнурок и надев крест обратно на шею, старуха Троицкая надолго задумалась, потом сняла его снова, спрятала в шкатулку и сунула ее в руки Кати. - Спрячь подальше и не давай мне ни под каким видом, как бы ни просила. Поняла? Крест должен быть в сохранности. Это память о матушке моей. Позови Степана. Рано утром Степан ушел по поручениям графини, а вернувшись, сунул Кате пригоршню монет, золото и серебро. - Схорони и расходуй помаленьку, пока не вернусь – больше до тех пор не будет. - А ты куда? – робко спросила девушка, поняв вдруг, что настают давно ожидаемые, но от этого не менее страшные своей неизвестностью времена. - А меня, милая, домой в Москву посылают за деньгами. Месяца два буду в отъезде. Ты теперь тут за всех будешь крутиться, хорошо хоть – язык французский понимаешь. Смотри, в лавках торгуйся, деньги береги. Тут в доме заплачено еще за неделю, потом придется съехать и искать жилье подешевле да попроще. Как поселитесь, оставишь адрес для меня в лавке зеленщика, что напротив. Ну, прощай пока. - Степан! Как же я без тебя одна смогу, я ведь по-французски немного лишь знаю. Страшно мне! - А ты не бойся, милая, хуже, чем сейчас вряд ли уже будет. Но оказалось вскоре, что хуже очень даже может быть. Катя с опаской отправилась впервые в лавки. Город поразил ее мрачностью и обреченностью. Стайки голодных оборванных детей скользили меж домами, скрываясь в подворотнях. Женщины в простых чепцах с нацепленными на них трехцветными бело-сине-красными кокардами, усталые, голодные и бледные, озабоченно рыскали по улицам в поисках съестного. Хлеба в городе почти не было, и у булочных выстраивались толпы, ожидая, когда подвезут муку. Лица у всех были злыми и угрюмыми. Вслед проезжающей изредка карете неслись проклятия, а то и комья грязи. Через неделю Кате пришлось искать новое жилье и тут ей поначалу повезло. Жилье нашлось не такое роскошное, но вполне пристойное и чистое, правда, платить за него приходилось каждый день. Через две недели встал вопрос: сохранить деньги на еду и переехать в совсем дешевые комнаты или проживать остатки средств в надежде на скорый выигрыш, в который верила только сама Троицкая. Катя рассудила, что остатки денег надо беречь и растянуть надолго, Степан мог вернуться не раньше, чем через месяц, если повезет. Потому они перебрались в две комнатки под чердаком. Старуха ворчала сперва, но вдруг притихла. Это случилось после того, как она отказалась есть на обед простую баранью котлетку, требуя фуа гра. Катя пыталась убедить ее, что в Париже настали тяжелые времена даже для тех, у кого есть деньги. Назревал очередной бунт из-за нехватки продовольствия. Троицкая накричала на Катю, обзывая дурой и растяпой, и потребовала показать ей, где продается съестное. Катя с сомнением посмотрела на старую графиню, но потом все-таки отвела ее в мясную лавку, где сгрудившиеся в беспорядочную толпу жители окрестных домов ждали, когда мясник разрубит чудом полученных из деревни двух баранов. Вернувшись, графиня безропотно съела котлетку и больше вопроса о скудном меню не поднимала. В эти дни старая графиня получила еще один удар. Ее всегдашние карточные партнеры отказались играть с ней в долг и изгнали из своей компании. Сперва Троицкая гордо поджимала губы и скучала у окна, из которого виден был кроме крыши соседнего дома кусочек улицы. Ела она плохо, ковыряя в тарелке, и лишь пила горячий чай с каплей сливок, которые Катя доставала у молочницы с соседней улицы по сходной цене. Сама девушка доедала за графиней остатки, страдая больше от отсутствия привычной с детства еды, простой и сытной: горячих щей, пирогов с рыбой, грибами и сладких с ягодами - по воскресеньям. А в Париже даже хлеб был не такой, не ржаной, а впрочем, хлеба чаще всего в лавке не было никакого. Катя утратила румянец, каким славилась обычно, похудела и осунулась лицом. С утра пораньше она, кутаясь в протертую старую шаль, которую донашивала за графиней, отправлялась на поиски дешевых продуктов, потом готовила, изобретая что-нибудь поаппетитней, потому что старая графиня тоже потеряла интерес к еде. Потом наступал черед развлекать старуху разговорами, чтобы она не впадала в уныние от безысходности. К вечеру Троицкую охватывала лихорадка и она требовала, чтобы Катя играла с ней в карты. Когда были деньги на свечи, игра продолжалась далеко за полночь, пока старуха не понимала, что Катя засыпает на ходу, а потому допускает чудовищные ошибки. Но ночные игры скоро прекратились и Троицкая в темноте, ворочаясь в постели, приставала к Кате с глупыми вопросами и воспоминаниями, пока не засыпала. Когда прошли два месяца, а Степан не вернулся, Троицкая долго ругалась на сына и невестку за нерасторопность, за жадность и еще за сотню грехов, потому что задержка денег вынуждает ее, графиню Троицкую, жить в таких возмутительных условиях, словно нищенку. Наконец, раздраженная свалившимися на ее голову на старости лет неприятностями, а скорее всего - невозможностью играть и отыграться, во что продолжала свято верить, старая графиня вспомнила про спрятанный крест. Она стала изводить Катю просьбами, приказами, слезами, требуя отдать ей крест, чтобы сыграть на него и наконец-то выиграть. Катя отнекивалась, отмалчивалась, но вскоре придумала отговорку, по которой Степан увез крест для сохранности в Москву. Старуха в ярости и разочаровании пребольно поколотила Катю своей тростью, а потом легла в постель и не вставала два дня. Кате было ее очень жалко. Она быстро позабыла о побоях, что вытерпела от разгневанной графини. Впервой что ли? День проходил за днем, наступала зима. По утрам Катя, пока графиня спала, тщательно пересчитывала оставшиеся деньги, прикидывая, что бы сегодня позволить на обед, а что уже недоступно. Графиня перестала возмущаться скудным рационом. Мучил их только холод и сквозняки в комнатушках, которые отапливались одной только маленькой открытой печуркой. Ее надо было топить дровами или хворостом. Денег на дрова не было, а хворост Катя покупала у мальчишки, что ходил по дворам с вязанками, из-за которых его было почти не видно. Хворост прогорал быстро, поэтому старуха большую часть времени теперь проводила в постели, закутавшись в одеяла, слава Богу, они были своими, привезенными из дома, а потому отличными, стегаными по шелку, на утином пуху. В этом было спасение от холодов, накрывших Париж к Рождеству. Катя куталась в шаль и одно из одеял, из милости вдруг подаренное ей Троицкой. В январе, когда закончились уже все рождественские праздники, бывшие в Париже не такими торжественными, как в Москве, гудевшей колокольным перезвоном до самого Крещения, вдруг – в который уже раз - поднялся шум на улице, но был он значительно сильнее, чем всегда. Катя прильнула к окну, даже Троицкая вгляделась, что там происходит. По улице бежали толпы людей, крича что-то непонятное. Троицкая расслышала «король», «Луи» и «смерть» и послала Катю вниз посмотреть, что там случилось. Катя высунула голову за дверь, но выйти не смогла, такая толпа запрудила всю улицу и Вандомскую площадь. Шум стоял невообразимый, толпы напирали, пробираясь вперед, чтобы увидеть что-то, что происходило сейчас и что было необходимо непременно увидеть. Вдруг шум перешел в восторженный рев толпы. - Что это? – попыталась перекричать их Катя и подергала за рукав стоявшую вплотную к двери грузную женщину с трехцветной кокардой, красовавшейся на видном месте прямо у лица, искаженного криком, сливавшимся с тысячами таких же по всей улице. - Смерть Луи! – повернула к Кате лицо женщина, - Покатилась проклятая голова! Радуйся! – и она сорвала кокарду и сунула в Катину руку, - Да здравствует Свобода! Катя машинально сжала руку и юркнула обратно во тьму лестницы. Добежав до своих комнат, задыхаясь от страха перед тем неведомым, что свершилось сейчас и принято было народом с таким отчаянным воодушевлением, она не сразу вошла к Троицкой, а постояла и отдышалась. - Ну, что там? - Короля казнили! – сказала Катя, не подумав, что стоило бы подготовить старую графиню к такому известию. С ужасом глянув на кокарду, все еще зажатую в Катиной руке, она нырнула под одеяла с головой и завозилась там.. Из-под одеял донесся какой-то задушенный звук, а потом Троицкая затихла. Катя занялась своими делами, подбросила хворосту в печь, поставила вскипятить чайник и разогреть кастрюльку с бульоном. О настоящем консомэ они уже позабыли, а разламывали в горячий бульон сухой хлеб, чтоб было сытнее. Когда еда была готова, Катя положила на поднос тонкую вышитую вензелями салфетку, на нее тарелку лиможского фарфора, а в нее уже налила бульон с хлебом Подойдя к постели, она позвала старуху обедать, а не услыхав отклик, решила, что та заснула. Лишь к вечеру, забеспокоившись, Катя решилась тихонько потрясти Троицкую за плечо, а потом откинула одеяло. Старуха лежала неподвижно, глядя на девушку молящим взглядом, из перекошенного рта вырвалось жалобное мычание. Графиню Троицкую разбил паралич. Катя была в отчаянии, не зная, как поступить. Надо бы сообщить о катастрофе родственникам графини, ведь это был не просто денежный проигрыш, а дело жизни и смерти. Катя сомневалась к тому же, что в Париже можно было сейчас найти православного священника, чтобы совершить все положенные церковные ритуалы над больной.. Найти бы хоть одного русского человека, чтобы поговорить, посоветоваться. Ведь есть же посольство, да где оно? Катя не знала, что в Петербург скачет уже курьер с сообщением о казни короля Людовика Шестнадцатого и императрица Екатерина немедленно, одной из первых разорвет дипломатические отношения с Францией. Это была высокая политика, а Катю волновали более насущные проблемы. Ухаживать за неподвижной крупной, хоть и слегка исхудавшей старухой было тяжело. Катя с трудом перестилала ей белье, кормила, вливая осторожно ложечкой бульон, обтирала влажной салфеткой, тепло укрывала и отправлялась стирать белье, а возвратившись, начинала все сначала. Дома ей бы помогала толпа дворовых слуг, всегда бывших наготове, но здесь вся тяжесть болезни навалилась на нее одну. Иногда Кате хотелось поплакать, но она давно уже не плакала по пустякам. Графиня Троицкая протянула еще почти месяц и умерла на двадцать шестой день после казни Людовика. Катя сама прочитала над ней все молитвы, какие помнила. Потом она пересчитала деньги. Денег оставалось очень мало, но графиню надо было похоронить, иначе как же ей отчитаться перед новым хозяином, графом Троицким, которому она переходила по завещанию вместе с имуществом. Это ведь здесь, в Париже, графиня была нищей, а дома в подмосковном имении была и земля, и крепостные, и дом. И внезапно Катя поняла, что она здесь, а они там, и никто про нее ничего не знает. Ведь она могла бы уже умереть, правда? Ее могли бы убить во время бунта? Кто узнает, что с ней на самом деле! Выходит – она вольна делать что хочет. Она свободна! Катя постаралась успокоиться, чтоб не наделать глупостей. Раз она решила бежать, так это надо было делать с умом. Катя собрала несколько дорогих шелковых платьев старухи, узорчатую шаль, и все это надела на себя, чтобы не привлекать внимания громоздкими тюками. Теплый салоп, подбитый мехом, был настолько велик ей, что сразу бросился бы в глаза, пришлось его оставить. Пожалуй, стоило взять одно из одеял, пригодится в пути. Катя тщательно скатала его и увязала в простыню, а сверху замотала в свою ветхую нижнюю юбку, теперь мало кто соблазнится старьем. И вдруг она вспомнила про фамильный крест. Достав шкатулку, Катя надолго задумалась. Грех ли это – забрать крест с собой? Может, похоронить Троицкую с фамильным крестом, как положено православным? И тут ее осенило. Катя сняла с шеи свой медный крестик, который носила, сколько себя помнила, и надела старухе. Вдруг вспомнила она давнишний, подслушанный еще в детстве шепот о том, что матери ее оказывал настойчивое внимание сын старой графини, и девчонка скорей всего его дочка, «плод любви». Да таких плодов было полно среди дворовых, ни одна хорошенькая горничная не избежала высочайшего внимания. Как бы там ни было, а старуха скорей всего приходится ей бабушкой. Мы обменялись на память крестами – убежденно сказала Катя самой себе и больше не думала об этом. Все было готово к тому, чтобы исчезнуть. На кладбище Катя нашла могильщика и уговорила похоронить старуху за пять су. Но когда увидела, что ее хотят зарыть в общей могиле вместе с найденными на улицах за ночь умершими от голода нищими, ограбленными и убитыми, Катя не смогла себя заставить ради экономии бросить старуху в могильное забвение. Добавив еще денег за отдельную могилу, она договорилась, чтобы сделали надпись в надежде, что сын разыщет когда-нибудь могилу матери. Так упокоилась в парижской земле графиня Прасковья Троицкая. Катя же обрела свободу. В конце концов - она одна выиграла в этой игре.
|
|
Глава 2 МАДАМ ДЕ РУЭ
Существуют три способа переносить (Чарлз Калеб Колтон «Лакон»)
Катрин Лябур (так она теперь решила себя называть, взяв не долго думая фамилию булочницы из соседнего дома) без особых затруднений дошла до рыночной площади и на одном из возов, привозивших в город рыбу с побережья, уже разгруженных и готовых в обратный путь, заметила молодую пару, показавшуюся ей милой и доброжелательной. Они сидели, держась за руки, и откусывали от одной краюшки хлеба с куском домашнего сыра. Катрин сглотнула слюну и постаралась не смотреть на еду. Если бы ей удалось уговорить их вывезти ее из города, тогда на первом же постоялом дворе можно было бы заказать горячий обед, даже если на это ушли бы все деньги. Катрин просительно заглянула в глаза молодой женщине и вдруг та улыбнулась. Просто улыбнулась, потому что было ясное утро, товар уже продан, а рядом молодой муж нежно поглаживал руку. Катрин не была уверена, что ее улыбка была такой же безмятежной, но улыбалась изо всех сил. Начало знакомству было положено. Вскоре они болтали о ценах на рыбу, прошлогоднем урожае овощей, который позволяет перезимовать даже при недостатке хлеба... Потом Катрин осторожно расспросила о предстоящей дороге и наконец попросила довезти ее куда смогут по пути. Жан и Николь тут же согласились взять ее с собой, благо воз был порожний, но предупредили, что дорога будет не простой из-за волнений в провинции. Ехали они в сторону пролива Ла-Манш. Катрин молча кивала, соглашаясь и стараясь не выдать свое невежество, так как не знала, где это. Для нее главным было, чтоб дальше от Парижа. В России беглой крепостной было не спрятаться, а во Франции могло и получиться, если повезет. При выезде из города у заставы Катрин сначала молчала от страха перед вооруженными стражниками, что грубо разворачивали обратно показавшиеся подозрительными повозки и кареты. Но потом, тайком прицепив революционную трехцветную кокарду, она набралась храбрости и на вопрос, куда едет и что делала в Париже, заявила, что специально приезжала в Париж, чтобы посмотреть на казнь Людовика. - Ну и как, гражданка, увидела? - спросил один из стражников, а другие захохотали. - Не все увидела, - честно призналась она, содрогнувшись от воспоминаний, - народу собрались тысячи, слышала только крик, когда все произошло. - То-то же, гражданка, - зачем-то назидательно сказал один из стражников, но тут передний воз стронулся с места и Жан тоже стегнул лошадь. Проехав заставу, Катрин широко перекрестилась. Ехали не торопясь, жалея лошадей. Николь пояснила, что со свежей рыбой они неслись в Париж изо всех лошадиных сил, чтобы довезти товар свежим. Ночевать один раз остановились на постоялом дворе, но не в комнатах, а на сеновале. Катрин было все равно. Она расстелила на сене свое одеяло, завернулась в него так, что виден был только нос, и проспала до утра. Вторую ночь остановились прямо в лесу, съехав с дороги. Воз, пропахший рыбой, Жан накануне заполнил сеном. Они застелили его попоной и улеглись все втроем. Катрин слышала иногда хихиканье и шепот молодых, но старалась не обращать внимания. Утром Николь смущенно улыбалась, но вдруг рассмотрела одеяло, которое складывала Катрин, и залюбовалась нежными переливами лазоревого узорчатого шелка. - Так ты из благородных? – спросила она и Катрин поняла, что может потерять расположение попутчиков, а значит и помощь в случае нужды. Следовало признаться почти во всем. - Я служила у благородной дамы, старухи графини. Она, как узнала, что король казнен, так и слегла. А когда умерла, ее родственники расплатились со мной не деньгами, а ее одеждой да этим одеялом. Красиво, да не съешь. Надо мне срочно искать работу. Там, где вы живете, можно ее найти? Я умею убирать, немного готовить, ухаживать за больной. Да много еще чего приходилось делать. Даже в карты играла со старухой, чтобы ей не скучно было. Молодые люди весело засмеялись. - Ну, это вряд ли пригодится, - заявил Жан, - У нас рыбаки в карты не играют. - Послушай, - перебила его Николь, радостно улыбаясь, - Ей надо идти работать к нашему шевалье. Узнаем, не выгнал ли он последнюю экономку. - Да ты сдурела, малышка! Он выгнал уже трех экономок с тех пор, как ходить перестал, - напомнил жене Жан, - Зачем Катрин терпеть его причуды? Николь поумерила восторг, а Катрин запомнила этот разговор. Может, и повезет, все-таки работа, а значит - кусок хлеба. Она вспомнила постоянную присказку Степана: хуже не будет. Ей ли не приходилось терпеть от старухи Троицкой и ворчанье и побои. Посмотрим. В воздухе уже чувствовался свежий морской ветерок. Путешественники въехали в городок, состоящий из одной улицы и небольшой базарной площади. Николь сказала, что это Руэ, который жители между собой называют коротко – Рю (Улица) - и по воскресеньям тут бывает ярмарка. «Бывала» - поправилась она и тяжело вздохнула. Видно не только в Париже жизнь изменилась в худшую сторону. На выезде из Руэ в садах виднелся небольшой старинный каменный дом, напоминавший одновременно игрушечный замок своими двумя башенками и развалившийся амбар, потому что был на вид запущенным, и одна из стен, там где когда-то стояла рухнувшая третья башня, разрушалась от времени. Николь махнула рукой в его сторону. - Вон видишь, дом шевалье де Руэ, про которого я говорила. Он чудак. И был чудаком раньше. А три года назад его разбил паралич. Ноги отказали, зато язык так же работает, как и прежде. Как примется ругаться, так народ хихикает, прикрыв рты. В открытую все же над ним не потешаются, как-никак благородный господин. Да и зла особого от него не бывало. С ним остался один лакей, заботится о нем, приспособил его кресло на колеса поставить и теперь выволакивает греться на солнышке. - А что же дети его? Жена? – спросила заинтересованная Катрин. - Так нет у него никого. Вдовеет уже больше двадцати лет, а сын убит был на дуэли еще при прежнем короле. Говорят – из-за дамы. Где-то есть племянник, но он не появляется, кому охота возиться с больным стариком. Да и наследства особого после него, слышала, не останется кроме этого дома. - Это ему экономка нужна? – спросила Катрин словно невзначай. - Да, я слышала, что мадам Жиль собралась уходить, невмоготу стало терпеть его ворчание, да и денег он платит немного. - Ясно, - проговорила Катрин задумчиво и замолчала, размышляя над услышанным. Пожалуй, стоило бы попытаться устроиться в доме шевалье де Руэ.
- Вот мы и дома! – почти запрыгала от радости Николь и дальше болтала, перескакивая с одного на другое, - Святые покровители уберегли на этот раз в дороге, не то, что два месяца назад, тогда еле ноги унесли. Это ты, наверное, такая везучая! Катрин, посмотри, сейчас прилив и Ла-Манш великолепен, да? Остановишься у нас, пока не оглядишься, не найдешь работу. Бабушка не будет против, правда, Жан? - Рыбу мы продали неплохо, съездили без убытка. Я думаю, что будет непротив, - кивнул рассудительный Жан. - Я заплачу, у меня есть деньги, - тут же заверила Катрин, подозревая, что семья живет небогато и гостеприимство им не по карману, - Не возражай, Николь, хотя бы за еду. Деревенька Сен Поль Сюр Мер была значительно короче своего названия, всего несколько домов. Крайний, огороженный стенкой из камней, был не беднее других таких же убогих в ярком послеполуденном солнечном свете. Из домика вышли детишки, тут же бросившиеся навстречу подъехавшему возу, и старуха, которая сурово осмотрела прибывших и сдержанно кивнула вместо приветствия. Чувствовалось, что она здесь хозяйка. Худая и крепкая, она, казалось, не имела возраста и выглядела надежной, как старая рабочая лошадь. Это она должна была дать разрешение, чтобы Катрин смогла пожить у них. Все зашли в дом и, пока Жан распрягал и кормил лошадь, уселись вокруг большого стола в кухне. Похоже, она была центром семейной жизни. - Бабушка, это Катрин, - Принялась суетливо объяснять Николь, - Она работала в Париже, но ее хозяйка умерла. Она надеется, что здесь может найти работу. - Ну и дура, - буркнула старуха, - Здесь работу сыскать еще труднее. - Я надеюсь получить место экономки у шевалье де Руэ, - спокойно сказала Катрин, хотя на самом деле уверенности такой у нее не было, и спокойной она себя не чувствовала, - И я могу платить вам за еду, пока не найду место. Старуха хмыкнула и внимательно ее оглядела. - Ну, посмотрим. Поживешь пока здесь. Называй меня мадам Бастид. Объясни только, почему ты так странно говоришь? Катрин похолодела. Надо было срочно придумать что-нибудь. Но неужели она не сможет сочинить какую-нибудь правдоподобную историю? - Моя матушка была модисткой и служила в Петербурге. Я выросла в России и на русском языке говорю лучше, чем по-французски. В Париж я приехала только недавно со своей хозяйкой графиней... - Катрин чуть не сказала – Троицкой, но вовремя спохватилась и замолчала. - Ну ладно, накрывайте-ка на стол. Поужинаем сегодня раньше, вам всем надо выспаться с дороги. Ужин после голодной жизни в Париже показался Катрин роскошным: рассыпчатые клубни картофеля и рыба под укропным соусом, причем рыбы было в достатке, как и положено в рыбацкой деревушке. Картофель же был для Катрин деликатесом. Спать Катрин положили в теплой комнатушке за печью вместе с детьми, племянниками Жана. Ей показалось, что она в раю. Встав по привычке ранним утром, Катрин решила сразу отправиться в Руэ, чтобы немедленно выяснить ситуацию с работой, но мадам Бастид остановила ее, сказав, что сама разузнает все через невестку, которая была в родстве с мадам Жиль, работавшей у шевалье. Катрин поняла, что сложные семейные связи, охватывающие жителей Руэ и близлежащих деревушек, надежней помогут ей устроиться на работу, чем случай или везение. Когда через два дня мадам Бастид объявила, что шевалье хочет ее видеть, чтобы решить – брать или не брать на работу, Катрин была вне себя от счастья. На следующий день, одевшись скромно, но украсив себя узорчатой персидской шалью графини Троицкой, Катрин отправилась в Руэ.
Вблизи дом шевалье де Руэ производил такое же впечатление красоты и разрушения, как и с дороги. Изящные башенки придавали сказочную воздушность каменному сооружению, обрушенная третья башня лежала грудами серых камней, проросших травой и кустами колючего шиповника. Летом все это зеленело, цвело и было значительно веселее, чем в зимней угрюмости пасмурного дня. Сад был старым и неухоженным, яблоневые деревья с опавшей листвой сплетали корявые ветви в черное кружево преграды вокруг дома. На каменной террасе стояло на низенькой тележке кресло и в нем сидел, закутавшись в несколько теплых шалей, старик с живым подвижным лицом и черными умными глазами, горевшими любопытством. Катрин подошла поближе и поклонилась, стараясь, чтобы на лице не было ничего, кроме учтивости и любезности. Она не знала, получилось ли у нее, потому что чувствовала страх неизвестности. Все-таки не зря говорили, что шевалье вспыльчив, раздражителен, сквернослов и Бог знает кто еще. От такого можно ждать чего угодно. Она уговаривала себя не бояться, да и что. в самом деле, он мог с ней сделать? Пока никто ничего не знает - она свободна! - Ну-с, мадемуазель, как вас называть? Да подойди поближе, я не кусаюсь. Если ты не дура, бояться нечего. - Думаю, я не дура. Дура осталась бы там, где была и ждала бы божьей милости. А зовут меня Катрин Лябур, - Катрин слегка запнулась, припоминая чужую фамилию, которой называлась всего дважды. - О! Нет, ты не дура, Катрин. Интересно будет изучить сей феномен в подробностях. И раз мы сошлись на том, что ты не дура, изучение будет взаимным. Я ведь тоже не дурак. Приходи на работу завтра, мадам Жиль не терпится расстаться со мной. На тебе будет все хозяйство, Анри занимается только мною. Жить будешь здесь, в твоем распоряжении весь дом. Что еще? Да, деньги... Посмотрим, как поведешь хозяйство. Мадам Жиль обкрадывала меня, но очень глупо. Если ты сильна в счете, то ты найдешь, где выгадать одно-два су в свою пользу. - Я вела все счета прежней хозяйки и если бы украла у нее хоть раз, она убила бы меня. Запорола насмерть. Шевалье приподнял удивленно брови. - Тогда мы поладим. Я не бью прислугу. До завтра, - И он прикрыл глаза, задремывая в тепле своих шалей. Катрин тихонько, чтобы не разбудить, ушла за дом на главную аллею и там уже дала волю своему ликованию. Как все просто и замечательно получилось! У нее есть дом, еда и работа, за которую еще и деньги платят. Да и сам шевалье показался совсем не таким страшным, как рисовало воображение. Всю дорогу до деревни она бежала вприпрыжку, торопясь сообщить Николь и мадам Бастид новости. За помощь и доброе отношение Катрин решила подарить мадам шелковое пуховое одеяло, которым так восхищалась Николь. Старуха даже улыбнулась, оглаживая в руках лазоревый шелк, но выслушав рассказ о переговорах по поводу работы, хмыкнула. - Ну, ясно: про деньги он не уточнил, скряга. Посмотрим, как дальше дело пойдет.
Дела, по представлению Катрин, пошли отлично. Держать дом в чистоте ей было не привыкать, это просто. Стряпать она сначала боялась, опасаясь не угодить, но выяснилось, что шевалье неприхотлив и настолько неизбалован предыдущими экономками, что рад всему, что Катрин умудрялась приготовить. Обследовав дом и хозяйственные постройки, которые не использовались по назначению много лет, Катрин нашла птичий двор, починила ограду и купила в базарный день несколько кур. Шевалье теперь получал на полдник свежие яйца, чему сильно удивлялся. Следующим самовольным решением была покупка козы. Выпив машинально перед сном парное молоко вместо привычного кофе, шевалье удивился еще больше, но не придал значения тому, что лучше спал этой ночью. Через неделю он уже безропотно принимал от Анри положенный стакан молока. - Анри, хитрец, где же ты его достаешь! Ведь парное молоко есть только на окрестных фермах. - И в нашем сарае при конюшне, месье. Мадемуазель Катрин доит козочку к вечеру. Она назвала ее Звездочкой, - доверительным шепотом сообщил Анри и улыбнулся с гордостью. - Вот как, - только и смог сказать шевалье. На следующий день он вызвал Катрин. - Мадемуазель Катрин, присаживайтесь, - указал шевалье на соседний стул за столом, накрытым к обеду. - Нет, - Катрин даже замотала головой, - Так не полагается! Что вы хотите мне приказать? - Да сядь же ты, глупая девчонка, иначе я сверну себе шею так смотреть на тебя. - Мы ведь договорились,- сердито возразила она, начиная привыкать к его ворчанию, - что я не глупая. И потом, - зачастила Катрин, вдруг испугавшись, что потратила слишком много денег на козу и кур, и придется отвечать за это, - Выгоднее получать свои яйца и молоко, чем покупать их каждый день. А вы нуждаетесь в хорошем питании, и я подумала... - Сядь! – приказал шевалье, и она подчинилась, - Анри, принеси еще одну тарелку и приборы. А ты скажи-ка мне, умеешь ли читать. Должна уметь, раз такая умная. - Я не умею по-французски,- сконфузилась Катрин, - Но считаю я хорошо. - Не умеешь по-французски ? Значит, читаешь на другом языке? И на каком же? - На русском и немного на немецком, - растерявшись, Катрин не сообразила скрыть странный для служанки подбор языков, но шевалье не обратил на это внимание. - Да что ты говоришь! Как интересно. И откуда же? Катрин снова выложила историю про мать модистку и жизнь в России. Шевалье заинтересовался и начал расспрашивать подробности жизни в России. Они проговорили почти час. Наконец шевалье велел ей прийти назавтра, чтобы учиться читать. - Глаза мои слабеют, будешь мне вслух читать. Голосок у тебя приятный. А что ты читала по-русски? - Господина Карамзина, - вспомнила она сентиментальную повесть, которую читала графине Троицкой, - И Новикова. Услышав историю бедной глупенькой Лизы, шевалье пренебрежительно пожал плечами, но путевыми заметками Новикова заинтересовался и они проговорили еще больше часа., пока Катрин не спохватилась, что пора готовить ужин и доить козочку. Шевалье отпустил ее с неохотой. Назавтра начались уроки чтения, и через пару недель Катрин довольно бойко читала вслух. Было интересно читать, но еще интереснее ей было слушать комментарии шевалье по поводу прочитанного. Вскоре они уже добрались до Монтеня, который интересовал шевалье де Руэ больше, чем сентиментальные истории, написанные для развлечения великосветских бездельников. Вечерами, когда Катрин заканчивала хозяйственные дела, они садились теперь в гостиной с книгами. - Порочность века, - читала Катрин, запинаясь иногда на трудном для нее слове, - складывается из поступков каждого отдельного человека: одни приносят в мир предательство, другие – несправедливость, неверие, тиранию, скупость, жестокость — каждый по мере своих возможностей. - Тебе ясна гениальность Монтеня? Его определения прекрасны и точны, как прозрачные и сверкающие алмазы. - Но он здесь не точен, мне так кажется, - тихо возразила Катрин, уставшая от постоянных дифирамбов. - Ты в своем уме? – взвился шевалье, вспыхнув, как обычно, словно порох, - Объяснись, или пошла вон убирать навоз, раз неспособна уразуметь мудрости! - Не ругайтесь, а то у вас снова начнется сердцебиение, - примирительно сказала она, - Посудите сами, разве это одно и то же на самом деле – порочный век и мир, в котором живут разные люди. Век может быть порочным, потому что люди сделали его таким. Например, древние римляне, о которых вы мне рассказывали.. Или парижане, отрубившие голову королю божьей милостью. Но мир – посмотрите, он чист и красив, - Катрин указала за окно, где начинало садиться солнце, заливая все золотым сиянием, - Этот мир дан нам Господом и не может быть порочным, какие бы люди его не заселяли. Или не заселяли вовсе. Мир от этого не изменится. - По-моему, ты права, - подумав, согласился шевалье, - Порочным может быть общество, об этом и писал Монтень. Да-да-да, тут он увлекся идеей и не отдал должное форме, в которую ее облек, использовав неточные формулировки. Ну, надо же! И мудрость может ошибиться. - У нас говорят: и на старуху бывает проруха. Это значит – и старая мудрая женщина может ошибиться, - Катрин вдруг заметила внимательный взгляд шевалье и ее бросило в краску, - говорят в России, я имела в виду.
Прошло еще несколько месяцев, когда Катрин снова, увлекшись полемикой, допустила оплошность. Но если раньше она утешала себя тем, что ее просто могут принять за русскую, что само по себе не считалось преступлением, то на этот раз дело было серьезнее и могло окончиться крахом, если бы к тому времени отношения Катрин с хозяином не превратились в дружеские и доверительные. Он уже рассказал ей о трагедии, которая произошла с его сыном, так глупо и трагически расставшимся с жизнью из-за почти незнакомой ему записной кокетки, которая просто решила позлить ревностью своего любовника. Это разбило сердце отца, который надеялся, что сын станет его наследником, поддержкой и единомышленником. Сама Катрин была осторожна в воспоминаниях и больше рассказывала о своем пребывании со старой графиней в Бадене и Париже, излагая все в юмористических тонах. Шевалье слушал с удовольствием и даже смеялся иногда над карточными неудачами старухи. Удивляясь точности ее рассказа, он поинтересовался, неужели Катрин помнит все игры, свидетелем которых была. - Ну конечно, - она даже удивилась, что может быть иначе, - Графиня потому меня и держала рядом, что я помню все, что хоть раз увидела. Сама-то она забывала и путала все на свете. - Это интересно! Давай попробуем сыграть в карты, покажи свое умение. - Сыграем – улыбнулась девушка, - Но я помню также и все, что читала. - Начнем с игры. Они играли до позднего вечера. Шевалье, войдя в раж, все пытался уличить Катрин, но убедился, что она не просто помнит все карты, вышедшие из игры, но может просчитать игру на несколько ходов вперед и выигрывает так или иначе в девяти из десяти случаев. - Ты можешь жить за счет игры, Катрин, и очень неплохо, - заключит он, кидая карты на стол, и широко зевнул, презрев галантность и не прикрыв рот рукой. - Ну уж не-е-ет, - возмутилась она в ответ, - игра к добру не приводит. Игрок теряет человеческое соображение, он кроме карт ничего не видит и может сделать непоправимые вещи. - Какие же? – спросил шевалье с любопытством. Эта девушка интересовала его все больше. - Когда графиня окончательно проигралась, и денег у нее больше не осталось, она попыталась получить немного за меня. Ни о чем другом кроме игры она уже думать не могла, - тихо пояснила Катрин, содрогаясь от ужасных воспоминаний. - Разве такое возможно7 - Возможно, - кивнула Катрин и замолчала, насупившись. - Она хотела тебя продать? Но как это можно! Ты ведь не африканская рабыня. - Разве рабыни бывают только африканскими? – пробормотала она и встала, чтобы загасить лишние свечи, - Я позову вам Анри, иначе вы заснете прямо в кресле и свалитесь на пол. Как вас тогда поднимать? Катрин быстро ушла в свою комнату, ругая себя за болтливость и надеясь, что завтра все будет забыто. Но шевалье ничего не забывал. Через несколько дней, когда они после ужина обсуждали новые революционные лозунги «Свобода. Равенство. Братство», он намеренно эмоционально повел разговор о понятии свободы, надеясь выведать что-нибудь из тайн скрытной девушки. И он оказался прав: Катрин так увлекла эта тема, что она перестала выбирать слова, чтобы высказать свои мысли. - Французы так пекутся о своей свободе, что только о ней и говорят. Но разве они не были свободны до того, как отрубили голову своим королю с королевой? У кого они спрашивали позволение сделать это? Нужно ли было спрашивать разрешение хозяина, чтобы не пахать землю, а, скажем - шить сапоги, если захочется, или переехать жить в другой город, вот как я приехала сюда из Парижа? В чем заключается свобода и в чем несвобода? – Катрин повышала постепенно голос и уже почти кричала, - Вы давеча упомянули африканских рабынь. Не знаю, где они живут, но знаю, что они самые несчастные люди из всех. Но ведь они люди? Так почему их можно продать как бессловесную вещь, когда глупой старухе не хватило денег на пустую игру, на развлечение! Об их свободе заботятся французы? Так напрасно стараются, их бунт этих африканских рабынь не сделает свободнее. Тут двух королевских голов мало, - у Катрин перехватило дыхание, чувствовалось, что она уже не отдает отчет в своих словах, время от времени переходя от отвлеченных рассуждений на личные переживания, пока не стала открыто говорить о себе, - Господи, разве я мало делала для нее, что она прямо при мне предложила поменять живого человека на ставку в фараон! - Почему же те игроки отказались от предложения? – тихо спросил шевалье, пораженный горечью ее слов и опасаясь, что все кончится истерикой. - Они засмеялись. Сказали, что сейчас и на улице легко найдут такую же девку на ночь всего за два су. Они даже не поняли, что она продает эту девку не на ночь, а навсегда, целиком, на всю жизнь! Потому что здесь человек вполне свободен жить, или умереть с голоду, или кричать на площади, требуя больше свободы. А я не умирала с голоду. Меня просто можно было продать за определенную цену, и цену эту устанавливали по собственному желанию другие, - словно опомнившись, Катрин закусила губу и зажмурилась на минутку, чтобы загнать обратно слезы, - Все. Проговорилась! Вы теперь знаете все. - Что все? – переспросил шевалье, не спуская с нее внимательного взгляда. - Что я беглая крепостная господ Троицких. И когда вы вернете меня в Россию хозяину, он примерно накажет меня, возможно кнутом, но обязательно выдаст потом замуж за какого-нибудь своего мужика из дальней деревни, чтобы я исправно рожала ему новых крепостных. И впредь никаких Монтеня и Дидро! Тут Катрин не выдержала и все-таки разрыдалась. Шевалье засопел, откашлялся и велел: - Отправляйся плакать в кухню, а потом возвращайся назад. Женских слез не выношу. Но мы с тобой не договорили. Марш! Катрин вернулась умытой и почти спокойной, со стаканом козьего молока для шевалье, но его трудно было обмануть. Эта девушка все держала в себе, - понял он, - не позволяя расслабиться и обычно не допуская такой роскоши, как слезы. И еще он понял, что обязан что-то сделать - Все, что ты мне сказала - правда? – Катрин кивнула, не поднимая головы, - И про замужество? Вот черт! Бедная малышка. - Я не малышка! Мне через год двадцать лет будет. Так вы не отошлете меня в Москву? - На кой черт я тебя отошлю? Чтобы опять без экономки остаться? Только не реви опять, - буркнул шевалье и взмахнул рукой, - отправляйся-ка спать, я еще подумаю об этом.
Утром шевалье не вспоминал о вечернем разговоре, и день прошел как обычно, но вечером он попросил почитать ему Аристотелеву «Этику», словно не желая снова поднимать опасные темы. Начав чтение несколько механически, Катрин все-таки вошла во вкус, а когда дошла до слов о ярости, хихикнула несколько раз. Уж очень было похоже на взрывной характер шевалье: «Легко впасть в ярость, на это способен каждый, но сердиться на того, на кого нужно сердиться, сердиться в должной мере, в должное время, по должной причине и должным образом — не легко и не каждый способен на это» Тут Катрин, не удержавшись, расхохоталась, и старик засмеялся вместе с ней. - Смешно, да? Легко смеяться над старостью. Кстати, Катрин, я никогда не спрашивал тебя, какой ты веры. Ты ведь христианка? - Конечно, я православная христианка. - Ну, хорошо... Я не особенно разбираюсь, чем это отличается от католичества, по-моему – все едино, и наш добрый Бог, приняв крещение младенца, больше о нем не вспоминает, пока тот не начнет колотить в райские врата, чтобы его впустили, как было обещано. - Вы богохульствуете, как вам не стыдно, - упрекнула Катрин, все еще улыбаясь, и позвонила в колокольчик, вызывая Анри. Утром Катрин занялась огородом, полила подросшую капусту и надергала шпината к обеду, собираясь сварить суп, как ее научила мадам Бастид. Она уже шла к кухонной двери, когда ее догнал Анри. - Шевалье просит тебя одеться в воскресное платье и прийти в гостиную – сообщил запыхавшийся слуга, - У нас отец Антуан из францисканского монастыря. Катрин в полном недоумении «переоделась в воскресное», накинув поверх своего рабочего платья шаль, и поспешила в гостиную, соображая, что можно подать гостю: печенье и кофе, или легкую закуску. -Где ты болтаешься! –ворчливо встретил ее появление шевалье и взмахом руки пресек оправдания, - Становись рядом со мной, быстро. - Это невеста, месье Жером? - приподнял руку с бокалом бордо добродушный старый монах, - А она добрая католичка? Надо бы ее сначала исповедовать и отпустить грехи, но представим себе, что она по сравнению с тобой, Жером, безгрешна в помыслах как ангел небесный, - и он, сделав хороший глоток, отставил бокал, - Приступим. Катрин уставилась на него, ничего не понимая, потом посмотрела на шевалье: - Что здесь происходит? – а монах уже тянул молитву на латыни. Шевалье сжал ее руку и притянул поближе к себе. - Я все объясню тебе потом. Не бойся. – прошептал он и подмигнул, что вышло смешно и очень успокаивающе. Отец Антуан в это время продолжал читать молитвы (а может, это были уже не молитвы) и спросил наконец: - Невеста? - Скажи – да! – шепотом подсказал шевалье и на второй вопрос тоже громко ответил, - Да! - Ну, дети мои, теперь вы можете начинать грешить по-настоящему, ибо вы с благословения Господа муж и жена. Аминь! - А это на самом деле? Или просто розыгрыш? – спросила Катрин, пораженная быстротой, с какой свершился обряд. - Ну конечно на самом деле, мадам де Руэ, - ответил обиженно отец Антуан и снова взял в руку бокал с вином, - Я незаконными делами не занимаюсь. Сейчас напишу вам свидетельство о венчании – и конец. - Ну так давайте отметим это, я быстренько накрою на стол, - вдруг с бесшабашной веселостью предложила Катрин, которая почувствовала себя необычно, словно во сне. Мадам де Руэ – это про беглую крепостную девку? Нет, это про благородную даму Катрин де Руэ! Ай, да шевалье! Катрин наклонилась и нежно поцеловала его в щеку: - Спасибо, шевалье! Я люблю вас до гробовой доски. - Жером, - подсказал он и похлопал ее по руке, - Только без слез!
|
|
Глава 3 ФОРТ МАОН
Прощайте! – Свидимся ль еще? Кто знает!
Жиль Понсар был не промах и умел использовать любую ситуацию в свою пользу. Нынешняя революционная ситуация в стране не испугала, а только воодушевила его на устройство своих дел таким образом, чтобы урвать кусок пирога побольше. Своевременно уехав из Парижа, так как рассудил, что там и без него много ловкачей, а еще больше опасности потерять все вместе с головой, Понсар устроился в Революционный комитет департамента Соммы. Это давало ему возможность ощущать власть над людьми, решая их судьбы под прикрытием революционных лозунгов. Но случалось, что соображения материальной выгоды перевешивали убеждения, и Понсар решал вопрос в пользу собственного кармана. И то, кто еще позаботится о его благополучии кроме него самого! Жиль Понсар не имел никакой родственной поддержки. Мать его доживала жизнь в скудости оставленного покойным мужем наследства, заключавшегося в скромном домике на окраине Руана и некоторой сумме, не позволявшей умереть с голоду. Остальное поглотили оставленные покойным долги. Сын пытался образумить мать и убедить не платить по долговым распискам, но та уперлась. Это вынудило Жиля Понсара умыть руки и распрощаться с праведной мамашей, выбрав свободную от родственных обязательств жизнь. Точно так же он пренебрегал и родственными связями с братом матери. Шевалье де Руэ был больным стариком, и возится с ним у Понсара не было никакого желания. Мать, правда, твердила ему много лет, что после гибели его кузена на дуэли он, Жиль Понсар, является прямым наследником дворянского титула, но кому он сейчас был нужен! Так что смысла в поддержании родственных отношений он не видел и встречаться с дядюшкой не стремился. Однако в конце 1795 года, после октябрьского роялистского мятежа в Париже, Понсару пришлось объезжать дворянские поместья Соммы с целью выявления скрытых сторонников мятежа, и в конце концов он добрался до Руэ. Парализованный старик в категорию врагов революции не входил, но это был повод повидаться с ним, разузнать, как обстоят дела и стоит ли ждать с этой стороны какого-нибудь наследства. Подъезжая к дому , Понсар внимательно присматривался к состоянию усадьбы и дома, который скоро перейдет к нему. Дом, конечно, был старый и начинал разрушаться, но производил неплохое впечатление. Фруктовый сад был ухоженным, стволы побелены, ветки подстрижены, и весной во время цветения он, должно быть, был очарователен. За домом чернели вскопанные на зиму грядки огорода, ждущие весеннего тепла, чтобы зазеленеть всходами. Птичий двор был полон кудахтанья и петушиных криков. Из сарая доносились звуки не то блеянья, не то мычания. В общем – хозяйство производило впечатление благоприятное. Кто же всем этим занимается? – подумал Понсар в недоумении, не веря, что это заслуга немощного старика. Нужно было поскорее зайти в дом и разобраться во всем. Жиль Понсар поспешил удовлетворить свое любопытство и вошел в парадные двери, ведущие в просторный холл. В доме все блестело чистотой, пол из плит, стертых от множества прошедших по ним ног, был натерт и блестел, мебель отполирована и издавала уютный запах пчелиного воска и лимона. Понсар, все больше удивляясь и сомневаясь уже, туда ли он попал, поспешил из прохладного холла в теплую и приветливую гостиную, где весело трещали дрова в камине, а у стола сидел в кресле сухой изящный старик в старомодном серебристо-сером парчовом камзоле и читал толстый том, переплетенный в веленевую кожу. Седые волосы его были перевязаны сзади черной шелковой лентой, а на носу поблескивали новомодные очки. Не сразу оторвался он от книги, но потом снял очки, потер переносицу и уставился на незваного гостя черными живыми глазами. - Ну? – сказал он с раздражением, - Вы из любопытства или по делу? Чем мы обязаны сомнительному счастью? Анри! – и он принялся звонить в колокольчик, что был под рукой на столе. - Если вы – шевалье де Руэ, то я ваш племянник Жиль Понсар, - ответил несколько неуверенным голосом тот, смущенный крепким и здоровым видом старика, так как ожидал полной немощности больного, лежащего в постели. - А, сынок несчастной Жозефины! Ну, лучше поздно, чем никогда. Надеюсь, мать твоя здорова. Проходи, садись, скоро обед. Анри!! – громовым голосом позвал он и велел вошедшему с дровами лакею, - Скажи Катрин, что с нами будет обедать гость, пусть она подготовится, ты понял? - Естественно – фамильярно ответил лакей, - Внезапность хороша в сражении, а женщины предпочитают знать все заранее, - на что шевалье фыркнул, а потом даже хохотнул, а лакей ответил ему тем же, словно они вспомнили что-то занимательное. Не переставая удивляться, Понсар ждал продолжения, несколько раздраженный полным несоответствием увиденного своим ожиданиям. И он дождался! Немного погодя дверь открылась и в комнату вошла молоденькая женщина ошеломительного вида, так как Понсар ожидал служанку или экономку – короче – просто Катрин. Эта же шуршала изумрудными шелками, высоко поднятые светло каштановые волосы отливали красным золотом, а светло-серые глаза под темными дугами бровей блестели, словно вода в лунном свете. Короче говоря – Понсар словно получил под дых и даже не сразу понял, что сказал ему про вошедшую девушку дядюшка. - Кто? – переспросил он и изумленно вытаращил глаза. - Мадам де Руэ, моя жена. Мы обвенчались полтора года назад. и ты был бы приглашен на свадьбу, если сообщил бы, где тебя разыскать. Не пора ли обедать, дорогая? Не будем задерживать гостя, у него возможно неотложные дела. - Но как же так, дядюшка... - невразумительно забормотал Понсар. - Да вот так, племянничек! – ехидно ответил дядя, - Тебя удивляет сам факт, что старый человек так же нуждается в жене, как и молодой? Прими это к сведению, и тебе легче будет жить. Конечно, ты остался наследником титула, так как мы не надеемся дождаться потомства, но усадьба – уж извини, - останется за вдовой! – тут Катрин де Руэ издала протестующий звук и положила руку на плечо мужа, а он похлопал ее и ласково улыбнулся. Жиль Понсар поджал губы и подумал, что напрасно дядюшка так уверен в незыблемости мирового порядка, обеспечившего исполнение его желаний. Все еще может произойти. Все может свернуть в другую сторону. Последние события в стране неоднократно это подтверждали. Поэтому он не стал препираться со стариком и скоро завершил свой визит, пообедав с семьей дяди и быстро потом откланявшись, ссылаясь на неотложные дела. Понсар не догадывался, что после его ухода в гостиной вспыхнет оживленное и откровенное обсуждение его персоны, причем инициатором будет не дядя. - Мне он не понравился, - заметила Катрин, непроизвольно одергивая платье, в котором чувствовала себя неловко, так и не привыкнув к дорогим вещам, - Мне надо будет с ним видеться? - Да, племянничек мой скользкий как гадюка и так же исподтишка может укусить. Слабый и беспринципный, как и его отец. Мелкий негодяй. Нет, тебе не стоит с ним иметь дела, пока я жив, - шевалье поднял руку, пресекая возражения, - Безоблачное счастье не может быть вечным, а ты, Катрин, делаешь все, чтобы мне жилось перед смертью счастливо. Да, я умру, не буду же я жить вечно, и вот тут возникает проблема. Как ты будешь жить потом? Тут есть несколько вариантов, и мы должны рассмотреть все. - Жером, я бы не хотела... - А ты изменилась, Катрин, перестала быть той отчаянной малышкой, какой пришла ко мне. Но тебе придется вспомнить, как защищать себя, когда меня не будет. Поэтому вариант с благополучным исходом дела мы рассматривать не будем, а перейдем к следующим. Рассмотрим два варианта. Первый предполагает, что ты попытаешься жить в усадьбе как ни в чем не бывало, как положено почтенной вдове дворянина. Но как только узнает, сюда тут же нагрянет мой племянник и сделает все, чтобы получить больше, чем ему полагается, а он уверен, что ему полагается все, - шевалье задумчиво оглядел Катрин, примостившуюся на краешке стула, - Возможно, он захочет получить и тебя. Вот этого я тебе не рекомендую. Моя сестра Жозефина промучилась всю жизнь с отцом Жиля, а сынок, я уверен, превзошел отца. Так что все плавно переходит во второй вариант. Побег. Тебе нужно будет исчезнуть с глаз, бросив дом, это может полностью удовлетворить Понсара, и он не заметит даже твоего отсутствия. Возьмешь с собой только ценности, которых, кстати, у нас почти нет. Прости, малышка, но я оставляю тебя почти нищей. Да... - Ну что вы, Жером! Вы дали мне свободу и свое имя. Я горжусь им и мне больше ничего не надо. - Не мели чепухи. Нужно разработать стратегию исчезновения. - Я надеюсь, что вы проживете еще много лет. - Не строй из себя дурочку, Катрин. Нужно разработать план и быть готовой. Анри ты можешь довериться во всем, ради меня он. тебе поможет, а впрочем, он сделает это исключительно ради тебя, шельмец. Своей стряпней ты его покорила. Теперь о плане... - Жером, я благополучно скрылась из Парижа, опыт у меня есть. - Ну, и каков же он? Расскажи мне. - Как только я решила уйти, я тут же и ушла. - Так, замечательно. Обычно женщины нерешительны и склонны к раздумьям, теряя время, а ты поступила как мужчина. Дальше? - Я все ценное надела на себя, а остальное бросила. - Еще лучше! А теперь слушай самое главное. Если ты ждешь подвоха, готовься заранее и держи все веши в разных местах, тогда что-нибудь да удастся захватить к тем ценностям, что будут на тебе. Поняла? И последнее. Не бойся бежать в незнакомое место, выбери Англию, Шотландию, или даже Америку, она теперь свободна. Ты везде будешь чувствовать себя как дома в Руэ. Надеюсь, что эти советы тебе пригодятся, когда придет срок. - А я надеюсь, что это мне никогда не пригодится, Жером. Я бы хотела всегда быть под вашей защитой. - Нет, все-таки ты дура, мадам де Руэ. Ведь это значит, что тогда ты тоже скоро умрешь, потому что я-то не собираюсь кататься на этом кресле долго. Надоело! А ты еще будешь жить, влюбишься когда-нибудь в некого счастливца и выйдешь за него замуж, и родишь ему детей, потому что я хочу внуков. И тогда ты возьми томик Монтеня и скажи над ним: Жером, у тебя внучка! Я услышу, обещаю тебе. А потом открой книгу, как придется, и прочти третью строку сверху. Это я тебе отвечу. - Жером, все-таки ты тоже дурак! Такой сентиментальной чуши я от тебя еще не слыхала, - сердито сказала Катрин, украдкой вытерев глаза. - Дерзкая девчонка! – хмыкнул шевалье, но глаза его тоже подозрительно блестели.
Шевалье Жером де Руэ прожил еще три года, заполненных философскими беседами, спорами, поддразниваниями и нежными примирениями с женой, которые доставляли ему огромное наслаждение/ Он умер во сне, как раз после возвращения нового идола, генерала Наполеона Бонапарта из Египетского похода, не дожив двух месяцев до объявления его Первым Консулом Франции. Выразить сочувствие безутешной вдове заходили по очереди все жители городка, Катрин де Руэ знали и уважали за скромность, незлобивость и всегдашнее желание всем помочь. За семь лет она стала им своей. Удивляло только, что вдова не пролила ни слезинки. Никто не знал, что она выплакалась, когда нашла его утром в кровати уже остывшим. Через три дня после похорон Катрин собрала все ценное в доме и разделила на две кучки. Одну она упаковала в старые седельные сумки и отнесла с помощью Анри в Сен Поль Сюр Мер, в дом мадам Бастид, которая давно превратилась уже для Катрин в матушку Бастид. Вторую часть она увязала и припрятала в сарае у козочки, в сене. Крест Троицкой, деньги и несколько сохранившихся украшений семьи де Руэ Катрин зашила в нижнюю юбку и всегда держала при себе. Подготовившись таким образом, Катрин постаралась жить дальше как ни в чем не бывало. Она надеялась, что полоса везения еще не закончилась, что может быть случится чудо и все образуется само собой, Жиль Понсар забудет дорогу к ним и останется она спокойно жить в своем доме, как сказано было в завещании. Катрин, - говорила тогда она сама себе, - Жером не зря называл тебя дурой, но он даже не подозревал, до какой степени ты глупа. Понсар появился однажды ближе к вечеру. Елейно высказал сочувствие, передал соболезнования своей матушки, которая не смогла приехать сама из-за слабого здоровья. Потом он поинтересовался завещанием, но Катрин отослала его к городскому нотариусу месье Лекоку, который был душеприказчиком покойного. Говорить больше было не о чем, правда Понсар перед уходом сообщил, что теперь служит в секретном отделении Департамента безопасности и приписан к Форт Маон, совсем рядом, чуть дальше по побережью за Сен Поль Сюр Мер. - Так что теперь, дорогая тетушка, мы будем видеться значительно чаще, - и он многозначительно улыбнулся, склоняясь к ее руке. Катрин с трудом удержалась, чтобы не выдернуть руку. Анри, закрыв за Понсаром дверь, многозначительно покачал головой. Действительно, с этого дня Понсар взял за правило заходить к ним на обед каждое воскресение. Катрин это страшно раздражало, так как нарушало все привычки. Обычно они с Анри ужинали в кухне прямо за большим рабочим столом, накрывая с угла на два прибора. Ужины проходили оживленно, так как Анри оказался прекрасным собеседником, прошедшим философскую школу шевалье раньше Катрин. Но говорили они обычно не о философии, а о жизни, о насущных проблемах и о политике. Она вызывала у Анри неизменный интерес. Он в частности сообщил Катрин все, что знал о Департаменте безопасности и его секретном отделе. О нем Анри знал немного, но выразился метко: гнуснейшее дело. Форт Маон занимали военные, и сейчас, во время войны с Англией, которая превратилась в затяжную бесконечную склоку через Ла Манш, там был один из центров военной активности. Война, как и политика, интересовала Катрин мало, но ее друзья, жившие за счет рыбной ловли, жаловались, что военные затрудняют им добычу средств пропитания. Наступил новый 1800 год. Катрин решила навестить семейство Бастид в Сен Поль и собрала гостинцы для самых маленьких, детишек Николь и Жана: собственноручно испеченные пряники, орехи и ириски, которые дети обожали, и рецепт которых Катрин привезла из России. Поскольку холод стоял на улице рождественский, Катрин оделась потеплее, взяла корзину с гостинцами и бутылку вина для старших членов семьи, и отправилась пешком, как привыкла, сначала по дороге, а потом по лесу, чтобы задами выйти прямо к нужному дому. Идти по морозцу было приятно, сумерки только подступали, и Катрин совсем не боялась: чужие тут не ходили. Она смело вломилась в заросли орешника, поленившись обходить их и надеясь, что проберется сквозь ветки, сбросившие почти всю листву. На раненного человека она наткнулась почти сразу. В потрепанной одежде, он лежал лицом вниз, так что видны были на спине кровавые разводы, к счастью для Катрин, почти не заметные на коричневом камзоле, иначе она не смогла бы так невозмутимо к этому отнестись. Она наклонилась, чтобы внимательней осмотреть рану. По счастью, рана была не особо опасной, так как нож видимо скользнул по лопатке и остановился между ребрами, не повредив внутренних органов. Подложив под разрезанный камзол салфетку из своей корзины, Катрин осторожно перевернула мужчину на спину и охнула, увидев еще одну рану, очень нехорошую, в живот. С этим она справиться не могла. Она вгляделась в лицо незнакомца, изможденное, грязное, что с потрепанной одеждой создавало картину бродяги, но Катрин бросилась в глаза рука, бессильно лежавшая на груди: чистые ухоженные ногти, не так давно аккуратно обработанные пилочкой. Это уже было любопытно, но сначала нужно было помочь раненому. Хотя с такой раной это было практически невозможно. Чтобы не подвергать семейство Бастид опасности, Катрин решила вернуться и позвать на помощь Анри. И тут раненый пришел в себя. Глаза его чуть приоткрылись, однако смотрели невидяще, затуманенные болью, запекшиеся губы попытались что-то сказать, но издали лишь хрип. Катрин быстро откупорила вино и влила маленький глоток, опасаясь, что раненый может захлебнуться. Вино привело его в чувство, и он пробормотал несколько слов. Понятны были только: «Форт Маон... донесение в Лондон ... скажи только Птицелову... Бумага в кармане. В Лондоне ждут. Птицелов знает... Поклянись...» - и он снова потерял сознание. Говорил он на прекрасном французском, однако «Птицелов» произнес на иностранном языке. Катрин полезла в карман камзола и достала измятый листок бумаги с тремя рядами цифр. Внимательно осмотрев загадочное послание, Катрин опять засунула его в карман. Не стоило брать его с собой, если раненного найдут раньше, чем она вернется с Анри, все должно выглядеть так, словно никто ничего не видел. Катрин уже поняла, что перед ней английский агент с секретным донесением, и цифры – это шифр. Содержание ее не касалось. Она мысленно поклялась умирающему незнакомцу, что выполнит просьбу, а что из этого должно выйти – не ее дело. Катрин попыталась еще влить хоть глоток вина, но не вышло. Она сняла с шеи теплый шарф и накинула на раненого, чтобы ему было теплее ждать помощи, и побежала за Анри. Не успела Катрин толком рассказать о раненом англичанине и отдать распоряжения, как по дороге проскакал всадник и резко остановил лошадь у парадной двери. Махнув рукой Анри, Катрин заспешила навстречу Жилю Понсару, принесла его нелегкая! Пришлось пригласить его в дом и подробно объяснять, зачем она тепло одета и что в корзине. Она сообразила сказать, что только собралась в гости. Жиль выругал ее за беспечность, объясняя, что одной никуда ходить нельзя.. - Знаете, тетушка, сегодня как раз бежал из форта опасный преступник, его ищут, так как есть подозрение, что он выкрал ценные военные документы. Чтобы защитить вас, я пожалуй останусь у вас на ночь. Ну конечно, Жиль, - гостеприимно улыбнулась Катрин, мысленно посылая его к черту, однако хорошо, что он не будет до утра шастать по окрестностям. Время перевалило уже за полночь, а Катрин никак не могла успокоиться, поэтому решила спуститься в кухню и найти Анри, чтобы расспросить его, что удалось сделать. В кухне никого не было, надо было идти к конюшне, но она не успела выйти, разыскивая теплую шаль. На пороге появился Понсар. С подозрением уставившись на Катрин, он тем не менее елейно улыбнулся и спросил: - Что, тетушка, не спится в пустой постели? Я мог бы помочь, только скажи слово, - он в несколько шагов оказался рядом и попытался обнять ее. Руки у него были цепкими и сильными. Катрин представила себе, что он ее целует, и ей стало дурно, а потому машинально употребила прием, какому ее научил лакей Степан, давным-давно, еще в прежней жизни. Резко выбросив руку, она двинула локтем Понсару под дых. Более действенным был только удар коленом между ног, но Понсар и так охнул и скрючился, отпустив ее. Катрин отскочила и пропела сладким голосом: «Спокойной ночи, племянник, сладких снов!», тем временем отступая к лестнице. Пулей влетев в свою комнату, она захлопнула дверь и заперла ее на засов. Идиот! Подонок! Жерар был прав, пора исчезнуть из этого дома, сегодня он перестал быть ее родным домом. Жалеть нечего кроме того, что и так уже утеряно навсегда, поэтому сегодня, прямо сейчас нужно уходить. Анри придется поискать по дороге, а в крайнем случае передать ему привет через мамашу Бастид. Катрин быстро оделась в несколько платьев, как придумала много лет назад, в теплую накидку на меху, сапожки. Так, что еще? Да ничего! Вот только... Катрин взяла томик Монтеня, который со дня смерти шевалье лежал у кровати, и засунула в карман. Пора. Понсар вряд ли знал, что из комнаты Катрин есть второй выход через гардеробную на черную лестницу. Она на цыпочках прошла мимо кухни и выскользнула во двор. Анри не было нигде, поэтому Катрин не стала рисковать, разыскивая его. Она прямиком направилась в сторону побережья к домику Бастид. У них с Анри была договоренность, что он берет себе то, что не удастся захватить ей, поэтому та половина ценностей, что осталась в сене, по справедливости достанется верному Анри. Катрин пришлось разбудить Жана Бастида, который лишь через два часа собирался вставать на рыбную ловлю. - Мадам де Руэ! Что случилось? – быстро просыпаясь, спросил он, но протерев глаза, сразу сообразил, - Что, пора? = Да, Жан, сегодня ночью Понсар начал впервые приставать ко мне, - Жан замысловато выругался и Катрин предостерегающе положила руку ему на плечо, - Не хочу, чтобы это продолжалось, Жером велел бежать. И побегу я через Ла Манш. - Вот черт, там же англичанишки, - удрученно пробормотал Жан, заканчивая одеваться. - А мы для них – лягушатники, - поддразнила она, хихикнув, - Жан, ты вчера не слышал, тут раненного не находили в орешнике? Ну ладно, может, Анри все устроил. Пусть матушка передаст ему, что со мной все благополучно. Пошли? - но сразу уйти не удалось, потому что вскочила с постели Николь, позвала матушку Бастид, и они все обнялись на прощание, - Вы даже не представляете, как мне повезло встретить вас всех. Вместе с Жеромом вы единственные мои родные, ближе вас нет! Прощайте! – и Катрин выбежала из кухни, чувствуя, что расплачется в третий раз за взрослую жизнь. Плаванье через пролив оказалось тяжелым. Зимние ветра гнали волну, Катрин цеплялась за борт, склоняясь над водой. Ее тошнило не переставая, и проклятия перемежались с сожалениями, зачем ей не сиделось дома. Вконец обессиленная, она впала в дремоту, из которой ее вывел Жан, растолкавший ее с криком: - Быстрее, быстрее, английский военный патруль! - Так даже лучше, Жан, я сразу попаду к начальству, они должны меня выслушать. Жан пожал плечами и послушно убрал парус. Патрульное судно нависло над рыбацкой лодчонкой, и мадам де Руэ, гордо расправив плечи, заявила офицеру: - У меня есть сведения о Форте Маон, но я буду говорить только на суше! – и она опять склонилась над бортом.
|
Мне понравилось!