Владимир Высоцкий
Их восемь, нас двое
Их восемь, нас двое, расклад перед боем Не нам, но мы будем играть. Сережа, держись, нам не светит с тобою, Но козыри надо равнять.
Я этот небесный квадрат не покину Мне цифры сейчас не важны, Сегодня мой друг защищает мне спину, А значит, и шансы равны.
Мне в хвост вышел "Юнкерс", но вот задымил он, Надсадно завыли винты, Им даже не надо крестов на могилу, Сойдут и на крыльях кресты.
Я первый, я первый, они под тобою, Я вышел им наперерез, Сбей пламя, уйди в облака, я прикрою, В бою не бывает чудес.
Сергей, ты горишь, уповай, человече, Теперь на надежность строп. Нет, поздно, и мне вышел "Юнкерс" навстречу, Прощай, я приму его в лоб.
Я знаю, другие сведут с ними счеты, Но по облакам скользя, Слетят наши души, как два самолета, Ведь им друг без друга нельзя.
Архангел нам скажет: "В раю будет туго". Но только ворота щелк, Мы бога попросим: "Впишите нас с другом В какой-нибудь ангельский полк".
И я попрошу бога, духа и сына, Чтоб выполнил волю мою, Пусть вечно мой друг защищает мне спину, Как в этом последнем бою.
Мы крылья и стрелы попросим у бога, Ведь нужен им ангел-ас, А если у них истребителей много, Пусть примут в хранители нас.
Хранить - это дело почетное тоже, Удачу нести на крыле. Таким, как при жизни мы были с Серегой, И в воздухе и на земле.
|
|
|
Братские могилы.
На братских могилах не ставят крестов И вдовы на них на рыдают, К ним кто-то приносит букеты цветов И вечный огонь зажигают.
Здесь раньше вставала земля на дыбы, А нынче - гранитные плиты. Здесь нет ни одной персональной судьбы Все судьбы в единую слиты.
А в вечном огне виден вспыхнувший танк, Горящие русские хаты, Горящий Смоленск и горящий Рейхстаг, Горящее сердце солдата.
На братских могилах нет плачущих вдов, Сюда ходят люди покрепче. На братских могилах не ставят крестов, Но разве от этого легче? |
Сверкал закат, как блеск клинка. Свою добычу смерть считала. Бой будет завтра, а пока Взвод зарывался в облака И уходил по перевалу.
Отставить разговоры Вперед и вверх, а там... Ведь это - наши горы, Они помогут нам!
А до войны вот этот склон Немецкий парень брал с тобою! Он падал вниз, но был спасен, А вот теперь, быть может, он Свой автомат готовит к бою.
Взвод лезет вверх, а у реки - Тот, с кем ходил ты раньше в паре. Мы ждем атаки до тоски, А вот альпийские стрелки Сегодня что-то не в ударе.
Ты снова здесь, ты собран весь, Ты ждешь заветного сигнала. А парень тот, он тоже здесь. Среди стрелков из "Эдельвейс". Их надо сбросить с перевала! |
|
|
Роберт Рождественский
Баллада о зенитчицах Как разглядеть за днями след нечёткий? Хочу приблизить к сердцу этот след На батарее были сплошь – девчонки. А старшей было восемнадцать лет. Лихая чёлка над прищуром хитрым, бравурное презрение к войне В то утро танки вышли прямо к Химкам. Те самые. С крестами на броне.
И старшая, действительно старея, как от кошмара заслонясь рукой, скомандовала тонко: - Батарея-а-а! (Ой мамочка!.. Ой родная!..) Огонь! – И – залп! И тут они заголосили, девчоночки. Запричитали всласть. Как будто бы вся бабья боль России в девчонках этих вдруг отозвалась. Кружилось небо – снежное, рябое. Был ветер обжигающе горяч. Былинный плач висел над полем боя, он был слышней разрывов, этот плач! Ему – протяжному – земля внимала, остановясь на смертном рубеже. - Ой, мамочка!.. - Ой, страшно мне!.. - Ой, мама!.. – И снова: - Батарея-а-а! – И уже пред ними, посреди земного шара, левее безымянного бугра горели неправдоподобно жарко четыре чёрных танковых костра. Раскатывалось эхо над полями, бой медленною кровью истекал Зенитчицы кричали и стреляли, размазывая слёзы по щекам. И падали. И поднимались снова. Впервые защищая наяву и честь свою (в буквальном смысле слова!). И Родину. И маму. И Москву. Весенние пружинящие ветки. Торжественность венчального стола. Неслышанное: «Ты моя – навеки!..» Несказанное: «Я тебя ждала» И губы мужа. И его ладони. Смешное бормотание во сне. И то, чтоб закричать в родильном доме: «Ой, мамочка! Ой, мама, страшно мне!!» И ласточку. И дождик над Арбатом. И ощущенье полной тишины Пришло к ним это после. В сорок пятом. Конечно, к тем, кто сам пришёл с войны.
|
Ольга Бергольтц
Измена
Не наяву, но во сне, во сне я увидала тебя: ты жив. Ты вынес все и пришел ко мне, пересек последние рубежи.
Ты был землею уже, золой, славой и казнью моею был. Но, смерти назло и жизни назло, ты встал из тысяч своих могил. Ты шел сквозь битвы, Майданек, ад, сквозь печи, пьяные от огня, сквозь смерть свою ты шел в Ленинград, дошел, потому что любил меня.
Ты дом нашел мой, а я живу не в нашем доме теперь, в другом, и новый муж у меня — наяву... О, как ты не догадался о нем?!
Хозяином переступил порог, гордым и радостным встал, любя. А я бормочу: «Да воскреснет бог», а я закрещиваю тебя крестом неверующих, крестом отчаянья, где не видать ни зги, которым закрещен был каждый дом в ту зиму, в ту зиму, как ты погиб...
О, друг,— прости мне невольный стон: давно не знаю, где явь, где сон.
|
|
|
Ольга Бергольц
"Здравствуй..." Сердцем, совестью, дыханьем, всею жизнью говорю тебе: "Здравствуй, здравствуй. Пробил час свиданья, светозарный час в людской судьбе. Я четыре года самой гордой — русской верой — верила, любя, что дождусь — живою или мертвой, все равно, — но я дождусь тебя. Пусть же твой огонь неугасимый в каждом сердце светит и живет ради счастья Родины любимой, ради гордости твоей, Народ.
|
Юлия Друнина
Зинка
Памяти однополчанки - Героя Советского Союза Зины Самсоновой.
1.
Мы легли у разбитой ели,
Ждем, когда же начнет светлеть.
Под шинелью вдвоем теплее
На продрогшей, сырой земле.
- Знаешь, Юлька, я против грусти,
Но сегодня она не в счет.
Где-то в яблочном захолустье
Мама, мамка моя живет.
У тебя есть друзья, любимый,
У меня лишь она одна.
Пахнет в хате квашней и дымом,
За порогом бурлит весна.
Старой кажется: каждый кустик
Беспокойную дочку ждет.
Знаешь, Юлька, я против грусти,
Но сегодня она не в счет...
Отогрелись мы еле-еле,
Вдруг нежданный приказ: "Вперед!"
Снова рядом в сырой шинели
Светлокосый солдат идет.
2.
С каждым днем становилось горше,
Шли без митингов и знамен.
В окруженье попал под Оршей
Наш потрепанный батальон.
Зинка нас повела в атаку,
Мы пробились по черной ржи,
По воронкам и буеракам,
Через смертные рубежи.
Мы не ждали посмертной славы,
Мы хотели со славой жить.
...Почему же в бинтах кровавых
Светлокосый солдат лежит?
Ее тело своей шинелью
Укрывала я, зубы сжав,
Белорусские ветры пели
О рязанских глухих садах.
3.
- Знаешь, Зинка, я против грусти,
Но сегодня она не в счет.
Где-то в яблочном захолустье
Мама, мамка твоя живет.
У меня есть друзья, любимый,
У нее ты была одна.
Пахнет в хате квашней и дымом,
За порогом бурлит весна.
И старушка в цветастом платье
У иконы свечу зажгла.
Я не знаю, как написать ей,
Чтоб тебя она не ждала...
|
|
|
Нет, это не заслуга, а удача –
Стать девушке солдатом на войне.
Когда б сложилась жизнь моя иначе,
Как в День Победы стыдно было б мне!
С восторгом нас, девчонок, не встречали:
Нас гнал домой охрипший военком.
Так было в сорок первом. А медали
И прочие регалии потом...
Смотрю назад, в продымленные дали,
Нет, не заслугой в тот зловещий год,
А высшей честью школьницы считали
Возможность умереть за свой народ...
|
И опять мы поднимаем чарки
За невозвратившихся назад.
Пусть Могила Неизвестной Санитарки
Есть пока лишь в памяти солдат.
Тех солдат, которых выносили
(Помнишь взрывы, деревень костры?)
С поля боя девушки России, -
Где ж могила Неизвестной Медсестры?
|
|
|
Я только раз видала рукопашный...
Раз - наяву и тысячу - во сне.
Кто говорит, что на войне не страшно,
Тот ничего не знает о войне...
|
|
Я помню хлеб. Он черен был и липок – Ржаной муки был грубоват помол. Но расцветали лица от улыбок, Когда буханку ставили на стол.
Военный хлеб. Он к щам годился постным, Раскрошенный, он был неплох с кваском. Он вяз в зубах, приклеивался к деснам. Его мы отделяли языком.
Он кислым был, ведь он был с отрубями, Не поручусь, что был без лебеды. И все ж с ладони жадными губами Я крошки подбирал после еды.
Я неизменно с острым интересом И с сердцем замирающим следил За грозным, хладнокровным хлеборезом. Он резал хлеб! Он черный хлеб делил! Я восторгался им, прямым и честным. Он резал грубо, просто, без затей, Горелой коркой, как в угле древесном, Испачкавшись – почти что до локтей.
На нем рубаха взмокла холстяная. Он был велик в восторге трудовом. Он резал хлеб, усталости не зная, Лица не вытирая рукавом!
|
В полях за Вислой сонной Лежат в земле сырой Сережка с Малой Бронной И Витька с Моховой.
А где-то в людном мире Который год подряд Одни в пустой квартире Их матери не спят.
Свет лампы воспаленной Пылает над Москвой В окне на Малой Бронной, В окне на Моховой.
Друзьям не встать. В округе Без них идет кино. Девчонки, их подруги, Все замужем давно.
Пылает свод бездонный, И ночь шумит листвой Над тихой Малой Бронной, Над тихой Моховой.
|
|
|
Ольга Бергольтц
Мы предчувствовали полыханье
Этого трагического дня.
Он пришел. Вот жизнь моя,
дыханье.
Родина! Возьми их у меня!
Я и в этот день не позабыла
Горьких лет гонения и зла,
Но в слепящей вспышке поняла:
Это не со мной - с Тобою было,
Это ты мужалась и ждала.
Нет, я ничего не позабыла!
Но была б мертва, осуждена,-
Встала бы на зов Твой из могилы,
Все б мы встали, а не я одна.
Я люблю Тебя любовью новой,
Горькой, всепрощающей, живой,
Родина моя в венце терновом,
С темной радугой над головой.
Он настал, наш час,
и что он значит-
Только нам с Тобою знать дано.
Я люблю Тебя-
я не могу иначе,
Я и ты по-прежнему - одно.
|