Не по своей воле

Солнце клонилось к закату, воздух наполнялся ароматами ночных цветов, и их благоухание наполняло воздух неясным томлением и ожиданием чего-то волшебного.

- Правда? Это всего лишь набросок… - стала объяснять девушка, замолкнув на полуслове, когда Бенджамин, стоя за её спиной, неожиданно провёл носом по шее, ставшей вдруг такой чувствительной. Вместе с Бенджамином они поддались очарованию этого момента. Стоя так непозволительно близко, касаясь друг друга и рассматривая рисунок на мольберте, наслаждались совместным времяпрепровождением. И счастье было бы полным, если бы не присутствие рабыни. Тогда бы Виттория позволила себе откинуться на грудь жениха и в нетерпении бы ждала, что он сделает дальше…

- Удачи Вам, Бенджамин. Я буду скучать, - призналась девушка, прощаясь с женихом и чувствуя, что уже начинает тосковать по нему. Ещё вчера он ничего не значил для неё, а сегодня наполнил её сердце новыми и яркими чувствами, которые так хочется скорее ощутить вновь.

Мария слышала всё, что хозяин говорил про заслуженное Габи наказание, про нарушенный приказ, слышала, но всё ещё просила, ещё умоляла, уже не особо надеясь, что произойдёт чудо. Поэтому, когда хозяин поднял её с пола, она внутренне сжалась, ожидая наказания за проявленное своеволие. Вместо этого сильная рука накрыла её ладонь, не отпуская, пока Мария не подняла глаза и не посмотрела в лицо хозяину. Он был явно сердит, но Марии почему-то вдруг показалось, что сердится он совсем не на неё, и в душе у неё вдруг поднял голову маленький и очень робкий росток надежды.

Никому не говорить? Мария быстро закивала головой, не отводя глаз и не смея шелохнуться. Он смягчил наказание. Не отменил, на это нельзя было и надеяться, но смягчил настолько, что она боялась даже поверить этому. И оставил без последствий её самонадеянную выходку. Сердце в груди исполняло какой-то сумасшедший танец и Мария даже испугалась, что его бешеный стук слышен не только ей. Она опустила глаза и наклонившись быстро прижалась губами к руке, всё ещё накрывающей её ладонь.

Отняв руку, хозяин прошёл мимо неё к дверям, а она так и стояла в кабинете, пока спохватившись, не поспешила во двор. Дрейк уже вовсю командовал, размахивая кнутом, сгоняя рабов в колонну, чтобы гнать обратно на плантацию. Мария отыскала глазами Габи, стоящую неподалёку, и пусть она не могла подойти к ней сейчас, она постаралась успокоить её взглядом, зная, что больше всего старая женщина боится за неё. Подчиняясь окрикам, Мария заняла своё место в хвосте колонны рабов. Ещё раз она увидела хозяина, идущего к конюшне и на мгновение перехватила его взгляд, но тут же опустила глаза, страшась, что и без того уже позволила себе слишком много.

Колонна двинулась на поле. До заката солнца ещё было несколько часов.

Оставляя тебя позади,
Не вернуться, не вздрогнуть и выстоять.
И удар сердца тихий в груди
Вдруг смертельным покажется выстрелом.

Каролина говорила ему то, что, наверное, понимал он сам. С той лишь разницей, что раньше он не думал о том, что будет дальше. Он просто жил привычной жизнью, которая казалось ему неизменной. Вчера, сегодня и завтра были одинаковыми, похожими друг на друга. У него было своё дело, которое он знал и умел им заниматься. И Грей попросту не допускал тех мыслей, которые сейчас озвучила Каро. Он не стал отвечать на её слова о рабах, просто потому что спорить с нею было глупо и бесполезно. Слишком многое изменилось за эти два с лишним дня, чтобы так быстро осмыслить всё и принять как данность. На это в любом случае нужно время. Поэтому, лишь коротко кивнул, то ли молча соглашаясь с нею, то ли пытаясь убедить самого себя.

Поцелуй вместо яростного стал нежным, губы Грея почти невесомо прикасались к губам Каролины, пробуя их на вкус снова и снова. И когда она отстранилась, но положила голову ему на плечо, он попытался выровнять дыхание. Мысли метались в голове с одной на другую. Как долго она позволит ему вот так держать её в объятиях? Как быстро решит отобрать всё то, на что он не имел права, но что обрёл сегодня, украв у всего мира? Как быстро он сам сможет отказаться от неё, зная, что слишком много всего стоит между ними и пока будет стоять... Пока он не решит все вопросы, связанные со своим браком. Зная, что она заслуживает гораздо большего, чем рано состарившийся душой Грей Палмер, который в последние пару дней научился дышать свободно, но дыхание которого она могла забрать с собой, если бы решила уйти навсегда.
И она решила...

Она говорила те слова, что были единственной правдой, имеющей право на существование. И каждое из этих чертовски правдивых слов выбивало почву из-под ног Грея. Забирало дыхание, которое он только-только обрёл, едва научившись жить вне вакуума собственного серого мира. Она подарила ему возможность жить и сейчас забрала, а он стоял и слушал её, всматриваясь в черты лица Каролины, эгоистично желая увидеть в них противоречие жестоким словам, всё ниже пригибая голову, словно что-то огромное невыносимо давило на него сверху.
В горле стоял ком, и слов не было. Он просто молчал и пытался выстоять на ногах и вынести тот груз, что лежал на его плечах. Ему предстояло жить с ним дальше до конца его дней. И он уже ничего не сможет с этим поделать. Ни забыть, ни повернуть время вспять. И не хочет. Это его груз, но это и его самая большая драгоценность.
Грей смотрел за тем, как Каролина отходит от него, делая шаги назад, прочь, туда, где её ждало совсем другое будущее, где не будет женатых мужчин, чувствующих себя стариками. Он сжимал руки в кулаки, чтобы только не сделать вновь эти несколько шагов. Туда, к ней, хоть на мгновение прикасаясь к тому, что никогда не будет ему принадлежать. Чтобы только не прикоснуться вновь, потому что тогда он уже не сможет её отпустить. Не сможет не быть эгоистом и не натворить ещё больше дел, чем он уже натворил... В воздухе растворялось последнее "прощай", то ли сорвавшееся с её губ, то ли с его.
Грей Палмер смотрел на то, как фигурка Каролины удаляется, как она теряется из виду, и понимал, что он больше никогда её не увидит. Не позволит себе ни единой встречи. Ни единого взгляда и уж тем более ни единого прикосновения.
Грей Палмер стоял на том же месте, где его оставила Каролина, чувствуя на плечах всё тот же невыносимый груз. И ледяную дрожь, проходящую по телу, которую щедро дарило ему немилосердное солнце, показавшееся вдруг морозным. А сердце стучало в рваном ритме, и каждый удар отзывался в груди последним выстрелом.
_________________

Мальчонка ещё ничего не успел ответить, как упомянутая особа собственной персоной на рисовалась перед конюшней. Злая и недовольная тем, что ей отказали. И она была глубоко убеждена, что дело было именно в личной неприязни к ней. Другой причины не было, потому как три цены за рабыню, это хорошее предложение, к тому же за непокорную, от которой проще избавится чем.. Алекс опять чертыхнулась думая обо всём этом. Пусть такие ставки и вызывали недоумение, но кому какое дело для чего она это делала. Ударили бы по рукам и дело с концом, так нет же... Алекс наконец подняла взгляд от земли, погружённая в свои мысли и наткнулась на мистера Хэмптона.

- Рик! - придав голосу бодрости, воскликнула она - Неужели поджидаете меня, чтобы отвезти к своей маман? И я непременно хочу увидеть свою лошадь - Алекс повернулась к конюху - Седлайте мою лошадь! - затем опять обратилась к Рику, ожидая, когда выведут её Вепря. - Я надеюсь доставила вам удовольствие, вырядившись в это платье, по условиям пари? Но может вы сделаете мне поблажку, я так настрадалась с этим корсетом и юбками, и мы отменим чаепитие с вашей маман? Боюсь общество престарелой леди Алекс Максвелл не выдержит - она рассмеялась.
Конюх вывел её мустанга и она собравшись было вскочить в седло, замешкалась. Оглядев свои юбки, она думала о том, как ей удобно будет это сделать. Ухватившись за подолы юбок, она приподняла их повыше и поставив одну ногу в стремя, посмотрела на мужчину
- Рик, вы не подсадите "даму" в седло? - и засмеялась видя его выражение лица.
Рик подпихнул её под зад и Алекс оказавшись в седле, расправила юбки. Ноги вызывающе оголились, но она на это и бровью не повела. И как ни в чем не бывало продолжила беседу.
- Возможно до моего отъезда мы с вами ещё увидимся. А будете в моих краях, я с радостью вас приму у себя на ранчо. Уверенна Дикий запад вызовет у вас восторг. - Алекс улыбнулась - Буду рада, если с вами будет ваша сестра. Знаете, Рик - уже серьезно. - Вернувшись сюда, в Луизиану, после стольких лет, я увидела, что здесь ничего не изменилось. И опять поняла, что мой дом всё же не здесь, хоть я тут и родилась. Вряд ли я ещё когда-нибудь сюда вернусь. Но надеюсь мой брат, сам когда-нибудь ко мне приедет и увидит, как разительно отличается эта жизнь от той где я живу, и поймет меня. Я не одобряю уклад жизни Юга и надеюсь настанет время, когда эти несчастные рабы обретут свободу. Потому что они тоже люди, как мы с вами и имеют право жить, а не существовать в постоянных унижениях и побоях, быть чьей-то вещью - высказала Алекс своё мнение- Всего доброго, мистер Фредерик Хэмптон! - и пришпорив коня, ускакала.

Пытаться догнать молодую девушку-для Габи,это оказалось самым глупым поступком за всю жизнь.К дому она подошла, когда Мария и Хозяин из него вышли. Остановившись, она боялась, что Хозяин объявит о наказании для Марии. Но увидев,как Мария стала к рабам, а Хозяин пошёл по своим делам, решила, что она перестала соображать. А перехватив их взаимный взгляд, она решила, что просто от страха сошла с ума.

Подумав, о том о чём подумала, Габи решила, что если она хоть, что-то понимает в жизни, то у её девочки есть шанс стать свободной!
После этого она выдержит любое испытание, а у Дрейка устанет рука стегать её большое тело! Она всё выдержит!

Хэмптон только задал вопрос о Сантьяго, как взгляд его наткнулся на идущую к конюшне Алекс. Она словно амазонка решительно шагала босиком по двору. Он ещё больше расслабился, с усмешкой наблюдая за её походкой и злющим видом. Ещё секунда и она врежется в него. Рик вальяжно оттолкнулся от стены, искуссно демонстрируя джентльменские манеры южан, приподнял шляпу и понял, что Алекс не видит его.

Хмыкнув, он слегка согнул колени,
и приготовился поймать её при их столкновении.

Но она притормозила прямо перед ним и подняла глаза. Ну и реакция, в который раз восхитился Хэмптон.
- Миссис Максвелл, очень рад видеть вас в добром здравии и боевом настроении. Вы великолепны и том и в другом.- Он поостерёгся упомянуть о платье, которое шло ей, несмотря ни на что.

Он честно не поспевал за ней. Сам Хэмптон как и вся его семейка, был азартен и порывист. Ну...почти вся. Но за Алекс ему было не угнаться.
Приложив шляпу к груди, он галантно поклонился.
- Покорён, как есть покорён.- Он кивнул конюху и вслед за Вепрем, были немедленно выведены Леопард и Белый Вихрь.

- Я объясню маман, что если она желает видеть дочь своей подруги, то ей придётся отправиться в Калифорнию. Но, Алекс, в самом деле, давайте хоть на минуту заскочим в "Ветвистый Дуб"? Я передам...

Но вид Алекс, высоко задравшей юбки, чтобы вставить ногу в стремя, лишил его дара речи на мгновение. Опомнившись, он рассмеялся и, поддав ей слегка по заду, как бывало в юности, расшалившейся Каролине, помог забраться в седло. Она села в платье по-мужски... Кхм...
Рик, привыкший к плавной негромкой и мягкой манере речи истинных южанок, молча слушал Алекс, раздумывая, успеет ли вставить хоть слово ?
Выражение её лица изменилось и Хэмптон увидел в ней 33-летнюю женщину, привыкшую распоряжаться собой и всем своим миром, там в Калифорнии. Наверное за ней строятся все ковбои в округе, находящиеся рядом. Алекс была неординарной личностью, говорила веско, убеждённо.
Что он мог сказать ей? Конечно отличается и каждый живёт там, где ему комфортно, где его корни и семья. Это важно для него, для мужчины. Алекс - другая, и только.

- Вот это тирада!- Рик почесал затылок и громко свистнул, привлекая её внимание
-Эй, Алекс! А коня-то своего вы забыли!- Он лёгким неуловимым движением, забросил своё тело а седло и, взяв поводья Белого Вихря, двинулся к остановившейся Алекс.

- Чтобы вы сказали увидев меня с похмелья. - это был не вопрос, а шутливое замечание, отчего она громко рассмеялась, желая поднять себе настроение.

Алекс в ответ хлопнула его по плечу и проследила взглядом, как из конюшни вывели ещё двух коней. Одного она признала. Второй видать был для второго спутника мистера Хэмптона, который пока ещё не появился.
- Отличные лошади, Хэмптон. - Алекс прошлась оценивающим взглядом по животным.

Алекс засмеялась, представив на минуту у порога своего дома престарелую леди в надежде испить с ней кружечку чая и ничего не ответила Хэмптону. Когда Рик подпихнул её в седло, она шутливо его заверила
- Я не скажу миссис Макбрайд, что вы лапали мой зад, Хэмптон


Позади неё раздался оклик и Алекс осадив коня, обернулась в седле. Её нагонял Рик и оказалось, что второй конь оказывается её. Она довольно улыбнулась и решила уступить мистеру Хэмптону
- Скажем вашей маман, что туфли я потеряла в дороге!

И они направились в поместье "Ветвистый дуб".

Фабрика по переработке хлопка "Белый рай" в Луизиане, 1880 год

Темноволосый молодой человек за столом директора фабрики дочитывал последнюю страницу старого гроссбуха, которых было немало в подвале их дома. Но этот отличался ото всех остальных. На его последних страницах не было ровных столбцов цифр и приписок о том, сколько хлопка было продано, а что было приобретено за тот отрезок времени. Нет. Они были исписаны твёрдой мужской рукой, и в каждой острой букве, длинных хвостах без завитушек и размахе почерка была видна сила и уверенность этого человека.

...В начале ноября мы сыграли свадьбу Виттории и Бенджамина. Это был праздник небывалого размаха. В недавно восстановленный после восстания и пожара "Белый рай" съехались родственники, друзья и влиятельные люди со всего штата. Это был прекрасная возможность для заключения новых деловых знакомств как для меня, так и для молодого Хэмптона, и мы не преминули ей воспользоваться. Моя дочь была прекрасна в платье Арабеллы и очень напоминала мне покойную супругу. Счастливая улыбка не сходила с её лица, и я почувствовал стеснение в груди, отдавая у алтаря её руку Бенджамину. Мой луч солнца покинул стены отчего дома, согревая теперь другой.
Торопясь выдать дочь замуж, я как-то не задумывался о том, что останусь один. Думал, что сильнее. И только когда из моей повседневной жизни исчезли её смех, голос и улыбка, я понял насколько одинок.
Мог быть одинок, если бы не Мария.
Она пробыла на плантации пять дней, вплоть до моего возвращения из Нового Орлеана. В тот полдень, едва ступив на землю "Белого рая", я нашёл Дрейка и велел отправить Марию в дом. Двое суток Габи и Виттория носились с ней, как с тяжело больной, предупреждая малейшее желание и не давая подняться с лежака в её каморке. И я позволил им это. А потом уложил её в свою кровать. На этот раз я не встретил сопротивления. Из страха перед новым наказанием или по каким-то другим соображениям, Мария стала ласкова и покорна. И я не знаю, что она сказала Виттории, но за месяц перед отъездом дочь перестала говорить о том, что хочет забрать Марию с собой, а чуть позже рассказывала о красивой мулатке семнадцати лет, которую купил Бенджамин ей в горничные.
В ночь свадьбы Виттории Мария тихо прошептала мне, что ждёт ребёнка, и я ещё долго лежал без сна, раздумывая над этим известием.
Рамон Мария да Коста и Парра родился 31 мая 1856 года, почти на полгода раньше моего внука. Как понятно из его имени, я признал мальчишку. Он стал единственным, чью вольную я подписал за всю свою жизнь. Малец был необычайно смышлёным и весёлым, и следующие пять лет стали самыми счастливыми в моей жизни. У меня, наконец-то, был сын. И не только он, а ещё Виттория и внук, которого я очень ждал.
А потом грянула война.
По возрасту я не попадал под призыв, и почти два года мы слышали лишь отголоски военных действий, если не считать изменившейся политической ситуации и ужесточающихся условий сбыта хлопка. 1 января 1863 года вошёл в силу закон об отмене рабства, в следствии которого я потерял больше трети рабов. Остальные остались как вольные люди - наёмными работниками. Теперь мы терпели не просто убытки и должны были "подтянуть пояса", а как и другие плантаторы, оказались на грани разорения. А летом войска США вступили на землю Луизианы и я более не мог оставаться в стороне...

Сантьяго да Коста и Парра (52) погиб 8 июля в сражении при Порт-Хадсон. Генералу Натаниэлю Бэнксу удалось занять порт и тем самым был установлен контроль над долиной реки Миссисипи, а Конфедерация оказалась расчленена на две части.

Эпилог
Три месяца спустя
И снова этот серый дождь. Стучит по крыше, приминает траву, поднимается вверх слоистым туманом, и нет ему конца и края. Так казалось Грею Палмеру, который стоял возле распахнутого настежь окна, засунув руки в карманы брюк и смотрел на пелену дождя, что властвовал над Луизианой третьи сутки подряд.
С того дня, когда он виделся с Каролиной Хэмптон в последний раз, прошло чуть более трёх месяцев, но Грею до сих пор казалось, что он слышит все оттенки её голоса. И ту фразу, что звучала в его голове беспрестанно.
«Нам лучше не встречаться, мистер Палмер».
Даже сейчас, по прошествии времени, когда Грей столько раз обдумывал те слова, что они сказали с Каролиной друг другу, воспоминания о последней произнесённой фразе причиняли ему неимоверную боль. Его чувства, эмоции, ощущения сворачивали внутренности Грея в тугой узел, не давая полноценно дышать. Палмер был растерян. Не знал, что ему нужно было делать, как он должен был поступить тогда. История не терпит сослагательного наклонения, но в его мыслях постоянно возникали слова «если бы».
Если бы он удержал её тогда? Что было бы дальше? Что он мог бы дать Каролине Хэмптон? Молодой, красивой женщине, впереди у которой была вся жизнь? Смог бы заполнить всё её существо собою, чтобы она не могла больше думать ни о ком?
«Я люблю тебя, Грей. Ты сам это знаешь».
А он знал. Наверное, знал с того самого момента, когда в шутку сказал маленькой девочке, что у него лучшая партнёрша для танцев, на которой он непременно женится, стоит ей чуточку подрасти. Он знал это тогда, после, он знал это сейчас. И ничего не мог поделать. И от этого бессилия чувствовал себя опустошённым. Всё было неправильно, неверно. И в то же время эта неправильность и составляла единственно возможную реальность, в которой Грею предстояло прожить до конца его дней.
- Хозяин, вас зовёт хозяйка, - послышался тихий голос Розы, вырвавший Грея из плена размышлений. Он встрепенулся, словно разом возвращаясь из другой вселенной в мир привычного серого дождя, и отдал приказание:
- Закрой окно. Я совсем забыл, что Мэгги нездоровится.

Жена лежала на постели и казалась такой маленькой и хрупкой, что у Грея сжалось сердце от этой картины. С того момента, когда он вернулся домой после последней встречи с Каролиной, ему казалось, что Мэгги знает всё. Словно чувствует всеми фибрами души то, что случилось в «Белом Раю» и какие демоны теперь владеют душой её мужа.
- Присядь рядом. Я хочу, чтобы ты просто побыл со мной.
Тонкая полупрозрачная рука потянулась к Грею, и он поспешно опустился прямо на пол возле кровати Мэгги, поднося ледяные пальцы жены к своим губам. Чувство вины, не исчезающее ни на мгновение, вновь подняло свою голову, начиная терзать мужчину изнутри. Он так и не дал своей жене то, чего она заслуживала как никто другой. И уже никогда не сможет дать. Он заботился о ней, желал всё изменить, желал подарить ей счастье, понимая, что это невозможно. Но не мог дать ей главного, того, что было нужно Мэгги – любви. И врать было бы бесполезно. Она бы почувствовала и это.
- Снова дождь, - только и смог шепнуть Грей, с тоской наблюдая за тем, как слабо улыбается Мэгги.

Полгода спустя
И этот день был наполнен дождём. На этот раз ледяным и колючим. Проникающим под одежду и, как казалось в тот момент Грею, под кожу. Очередной бокал виски, который так быстро опустел, воспоминания, кружащиеся перед замутнённым внутренним взором. Опустошение и непомерное чувство всепоглощающей вины. Сколько он сможет протянуть со всем этим? Год? Два? Десять лет? Ему нужно прожить как можно дольше. Насладиться всеми оттенками этой морозной боли, опаляющей изнутри и снаружи. Он заслужил её на все сто.
Сегодня был сороковой день с того момента, как он похоронил жену. Он сам совершил убийство. Уничтожил близкого человека своим безразличием, и теперь должен был расплачиваться за это до конца своих дней. Который, как искренне надеялся Грей, наступит ещё нескоро. Ему хотелось сделать хоть что-то. Понять, сколь много он сможет выдержать ещё. Медленно поднявшись из кресла, Грей прошёл в комнату жены, где всё так и оставалось на своих местах и подошёл к столику, за которым она обычно сидела и писала письма. А он даже не удосужился поинтересоваться, кому же пишет Мэгги Палмер.
Аккуратная стопка писем лежала на столике, и Грею казалось, что стоит только протянуть руку, дотронуться до шероховатой бумаги, как он почувствует тепло, что сохранили письма. Первый же конверт, оказавшийся в руках Грея, заставил его сделать судорожный вдох. Мэгги писала письма ему. Своему мужу.

«… если бы ты знал, как часто я корю себя за то, что так сильно полюбила. Тебя, твои глаза, то, как ты запрокидываешь голову, когда смеёшься. То, каким ты был раньше, когда мы только познакомились с тобой…»

«… ты заслуживаешь гораздо большего, мой муж, который никогда не был моим. Ты заслуживаешь того, что мы с тобой не смогли дать друг другу. Счастья».

«… Иногда мне бывает больно. Но боль проходит, замещаясь тихим, выдуманном мною самой счастьем: когда меня не станет, ты сможешь обрести то, чего не смогла тебе дать я».

Если Грей Палмер и желал, чтобы груз вины, лежащий на его плечах, стал ещё более непомерным, он получил это с лихвой. За расплывающимися строчками писем, которые он сжимал в руках, ему виделось только одно: если он считал, что заслужил все те оттенки боли, что стали его неотъемлемыми спутниками, он жестоко ошибался. Нет того наказания в этом мире, которое смогло бы помочь ему хоть отчасти искупить свою вину…

Рождество, через год с лишним после основных событий
Каждый день он медленно умирал, невыносимо мучаясь и погибая от безысходности, для того, чтобы на следующий день воскреснуть для новой смерти. И чувствовал, что, несмотря на стойкое желание продолжать страдать так и дальше, не выдержит долго. Каждое утро он седлал Ворона, срывался с места, чтобы через несколько мгновений развернуть коня и вернуться обратно в своё добровольное заточение. В тот плен, в который он сдался самовольно, зная, что не сможет никогда его покинуть.
И вот сегодня вновь… Ворон скакал во весь опор, подгоняемый мужчиной, медленно сходящим с ума, в лицо которому хлестали ледяные струи дождя. Но который не замечал ничего кругом.
Одна маленькая слабость. Последняя. Единственная, что он способен себе позволить. Вот то место, где они с Каролиной встречались в последний раз. Господи, как же хочется хоть на мгновение вернуться назад. Вновь почувствовать тепло её кожи под пальцами, сладость её губ. И какое невыносимое отвращение к самому себе вызывают эти мысли. Он не достоин даже помнить, каково это – быть другим и с другой. Но он помнит. Помнит всё до чёрточки.
Всего один шанс не сойти с ума. Соскочить с лошади, упасть на колени, чтобы кричать в небеса… И не услышать ни звука, просто потому, что он не достоин всего этого. И не заслужил прощения.
Но всё равно с его губ срывается шёпот, когда он понимает, что не может больше выдержать всё это:
- Господи, помоги… Дай мне знак, прошу. Что мне делать дальше? Что?
Он никогда не умел молиться. Не знал, как подобрать слова, чего просить, и стоит ли просить вообще. Но сейчас в серую хмарь зимнего неба срывались беспорядочные вопросы. На которые он сам никогда не смог бы найти ответа. И мольбы…
Внезапно прорезавший тучи луч солнца выхватил из серой пелены тонкую фигурку, сидящую на лошади. Господи, если это безумие, дай ему сил остаться в нём навечно.
«… ты заслуживаешь счастья…»
Нет, не заслуживал. И никогда не смог бы заслужить. Счастье – это слишком бесценный дар для преступника. Слишком невероятный для того, чтобы быть правдой…
Господи, если это безумие и есть призрачное счастье, дай мне его в долг. Возьми потом сторицей обратно, но дай мне его в долг хоть на минуту.
Он смотрел, как Каролина спешивается с лошади, как падает рядом с ним на колени, что-то говорит ему, поворачивает его лицо к себе. Что она хочет там увидеть? Что он жаждет украсть у судьбы эту кроху счастья просто прикасаться к ней и видеть её рядом?
И он крадёт. Прижимает её к себе, с такой силой, что она издаёт едва слышный вдох. Не в силах отпустить поднимается на ноги, продолжая верить в своё безумие, наслаждаться им, как наслаждаются самой сладостной мукой. Подходит к Ворону, чтобы сесть в седло и усадить перед собой Каролину.
Он крадёт счастье, которое просил у Господа взаймы.

Поделись со мной теплом. Хотя бы толикой. Хотя бы крохой того тепла, что горит в тебе пожаром. Поделись и не проси отдать его взамен, потому что я не могу… Я не могу делиться тем, чего во мне нет. Но мне так нужно знать, что ты наполнишь мою жизнь светом и горячим дыханием жизни. Хотя бы на миг. Миг – это так много, если у тебя больше нет ничего.
Мокрая одежда на полу, обжигающие поцелуи, дыхание одно на двоих. Каролина принадлежит Грею. Всегда принадлежала, и будет принадлежать дальше. Это неверно, неправильно, невозможно. Это безумие, в которое так просто оказалось окунуться. И это единственное спасение.

Как мог он врать себе, что она могла исчезнуть, стать женой другого, раствориться в его памяти, словно её никогда не было? Словно их не было и не могло быть.
Её стон, который он выпивает губами, маленький мир его кабинета, где всегда царит прохлада. Горячая лава по венам и стук сердца, что отмеряет ударами его жизнь. Он снова жив, и в каждом движении, в каждой невесомой ласке, в каждом прикосновении губ отчаяние погибающего, которому дали отсрочку перед смертью.
- Я люблю тебя, слышишь? Никому никогда не отдам…
Словно эхом слова в тишине, где есть только он и она. Так неправомерно, невероятно, так невозможно… И единственно правильно…

Семь лет спустя. Поместье «Луч Солнца»
- Папа, а ты знаешь, что делала Санни, когда ты вышел из-за стола?
- Наверное, что-то невероятно ужасное.
- Именно! Она стала есть варенье. Ложкой!
- Разве варенье нужно есть не ложкой, а руками?
- Варенье мама ей вообще не разрешает есть. Так много уж точно.
- Тогда это будет ваш с Санни секрет.
- Но о нём уже знаешь и ты.
- Ну и что? Я тоже люблю сладкое. Правда, в детстве часто ел варенье руками.
Грей спрыгнул с коня и протянул руки шестилетнему Честеру, что сидел перед ним в седле, когда они объезжали плантации. Взяв сына за руку, он повёл его к дому, и каждый, кто видел их со стороны не смог удержаться бы от улыбки. Настолько похожи были мужчина, с посеребрёнными сединой висками и мальчик, одетый точь-в-точь как отец. Походка, то, как они прикладывали руку ко лбу, чтобы всмотреться в горизонт. И как замедлили шаги, подходя к крыльцу и поднимаясь по нему, словно боялись кому-нибудь помешать.
- Я в конюшню, узнаю, не родился ли жеребёнок, - почему-то шёпотом проговорил Честер, дождался кивка отца и умчался в сторону хозяйственных построек.
Грей Палмер же осторожно вошёл в дом и сразу же прошёл в гостиную, где увидел жену и дочку, мирно спящих в обнимку на диване. На полу – книга, на столике недопитое молоко и надкушенное печенье.
Он тихонько подошёл к дивану и опустился перед ним на пол, вглядываясь в лицо Каролины и улыбаясь так, словно он самый распоследний счастливый дурак на свете. Он так и не смог избавиться от мысли, что не заслужил всё это. Маленькая Санни смешно наморщила носик, крепче прижимаясь к матери, словно кто-то собирался отнять её у малышки. Но Грей Палмер знал: никому и никогда он не позволит совершить подобное. Никому и никогда.
Словно прочитав его мысли, Каролина распахнула глаза и всмотрелась в лицо мужа, будто искала на нём ответ на невысказанный вопрос. И Грей чуть подался к жене и шепнул, прежде, чем легко поцеловать её в губы:
- Я до сих пор не знаю, настоящая ли ты или всего лишь моё безумие. Но я люблю тебя, Каролина Палмер. И никому никогда не отдам.
_________________

Эпилог.
1859г.

Молодая чернокожая женщина, со светлой грустной улыбкой нежно погладила контур дорогого лица, ласковыми глазами смотрящего на неё с портрета. Она нарисовала его по памяти, как только смогла взять в руки перо. Края уже были истрёпаны, тушь поблекла, но глаза были словно живые. "Пожелай мне счастья, любимый". Она бережно скрутила небольшой лист бумаги в рулон и, перевязав лентой, убрала в свою старую детскую шкатулку. Там хранились ещё два портрета и три документа, брошка и небольшие полоски красивых ленточек с платьев мисс Роуз.
- Милая, ты готова?- Она обернулась к вошедшей в её уже бывшую комнату пожилой негритянке. Кивнув ей, взяла баул, в который сверху уложила и простой деревянный ящичек, в детстве гордо названный шкатулкой. Улыбнувшись своей спутнице, вышла из дома.
- Ты готова, дорогая? - Уже мужской голос со слегка ощутимой тревогой в интонации и сам хозяин голоса, испытующе глядящий на неё. Забравшись в коляску, она расправила на коленях складки красивого платья и утвердительно кивнула. В последний раз обернувшись и помахав женщине, стоящей на пороге своего дома с сигаретой в зубах, она рассмеялась, услышав как Алекс громко крикнула
- Эй, шериф! Джеймс, попробуй только не появиться здесь через неделю вместе с довольной женой и клянусь, твой медовый месяц окончится раньше срока. - Алекс громко расхохоталась и свистнув, подозвала Белого Вихря, провожая исчезающую в пыли коляску с молодожёнами.
Джеймс Вест, не оборачиваясь, с усмешкой покачал головой, махнув рукой на прощание. Сегодня он наконец поверил, что женщина, полчаса назад написавшая на листе из блокнота "Согласна", стала его женой. Два года он добивался её. И плюс ещё почти год, когда он увидел её впервые, на остановке дилижансов в Пайониртауне... Весь тот год эта строптивая и непробиваемая Александра Максвелл, не подпускала никого к своей названной чернокожей сестре. А однажды, напившись под завязку в "Грязном койоте" - салуне Черной вдовы, рассказала ему, наставив на него дуло револьвера, как пыталась спасти эту женщину. И если он только подумает, чтобы подойти к её дому на расстояние выстрела, то её "мальчики", она приставила второй револьвер ему между глаз, хорошо повеселятся. И плевать ей на всех. Но Джеймса не запугает какая-то баба, даже если это и Алекс Максвелл. Он решил действовать неспеша. Раздери его койот, но не забыть ему теперь никогда огромных испуганных глаз, когда Алекс отогнала его от хрупкой и такой прекрасной чернокожей девушки, Асии Джейн Лютерсон.
Асия... Через год он увидел на её губах улыбку. Это было в лавке миссис Х. И хоть девушка избегала шерифа, как могла, и не сказала ему ни разу ни слова при встречах, он решил, что только она, только она станет его женой. Чего он только не творил шериф, пытась завоевать так понравившуюся ему девушку и веселя Пайониртаун. Весь городок уже устал делать ставки, когда его пристрелит Алекс Максвелл. Однажды, в какой-то тёмный момент отчаяния, он заявился на ранчо " Обитель дьявола" и они проговорили с Алекс всю ночь. Он узнал, что когда рабы и надсмотрщики вернулись в тот день поздно вечером с работ, Дотти сказала Дрейку, что беглянка умерла и её отправили к остальным, похоронив в общей яме. Хорошо, что этот дурень не стал раскапывать и проверять. Сама же Дотти исчезла за день до возвращения хозяина, не оставив следов, и больше не расставалась с Асией, пройдя весь этот трудный путь спасения рядом. Дотти подтвердила, наливая им очередной бокал виски..."Всё так и было, шериф." И мост взаимопонимания был наведён. Весту было неважно, что Асия не говорит, что она беглая, он любил её и остальное было неважно. Год назад он привёз ей из Луизианы, смешно сказать, как он добыл это, простую деревянную шкатулку. Он не знал, что там, но раз это было важно для Асии, он поехал и забрал это ночью из дупла старой липы. Когда привёз, девушка собрала их всех на кухне и положила на стол перед изумлёнными друзьями свою Вольную... Больше никогда не соберётся он на этот грёбанный Юг. Асия была оттуда, она родилась рабыней и думала, что шериф вернёт её обратно. Ещё чего! Вернуть её в этот ад?! Да, если бы шериф знал, кто сделал это с Асией Джейн, привязал бы того за язык к хвосту своего коня и протащил по прерии миль двадцать. Пришлось таки шерифу хорошо потрудиться, учась ухаживать, разговаривать с немой девушкой. Но Джеймс добился её доверия. Это было трудно, но он добился, делясь своим жизнелюбием, весельем, дружбой и окутывая заботой и любовью. Время лечит, и жизнь продолжается. Подумать только! И как у неё хватало сил сопротивляться такому красивому ему? Подгоняя лошадей и весело поглядывая на, ставшую для него единственной, женщину, он громко и радостно запел.
- Ё-хаха, а какие у моей жёнушки ножки, не сравнить с твоей. Ё-хаха, сегодня она обнимет меня и станет моей. Ё-хаха..
Молодая жена шутливо шлёпнула его по руке, а Вест, придержав лошадей, отбросил поводья в сторону. Взяв лицо жены в руки, заглянул в её такие выразительные бездонные глаза.
- Я знаю, он всегда будет в твоём сердце, солнышко моё. - Он смотрел в широко раскрытые глаза и видел её душу. - Но так же я знаю, что и для моей любви там найдётся место. Пусть я не умею говорить красивых слов, временами бываю непроходимо упрям, и местами глуп, но я люблю тебя, Асия.
"Я знаю, Джеймс..." - Сказали ему её глаза... Он едва коснулся её губ своими и тронул с места, снова запев уже другую, не такую неприличную песню, о бедном ковбое, изредка поглядывая на свою жену.
"- Я люблю тебя! "- она не заметила, как из уголка глаза скатилась слезинка, наверное в последний раз возвращая её в прошлое...

***

В ту же ночь, когда хозяин "Белого рая" уехал по делам в Новый Орлеан, группа аболиционистов из местного движения за освобождение рабов, тихо и незаметно вывезла девушку на ближайшую "станцию" Подпольной железной дороги (Тайная система организации побегов негров-рабов из южных рабовладельческих штатов США). Дотти, вовремя подоспевшая, после ухода Дрейка, пожилая посудомойка, была знакома с одним из "кондукторов" этой организации. Она не оставила Асию и их, в составе совсем небольшой группы беглецов, переправили из Луизианы сначала в Теннеси, а потом через северные штаты в Канаду. На самой первой луизианской остановке, старый усталый доктор Смитт, словно обрёл второе дыхание, поставив себе целью помочь именно ей, Асии. Он проникся её историей и приложил все силы, чтобы она осталась жива. Через несколько месяцев в одном из приграничных канадских городков далеко на западе, появился доктор с чернокожей молчаливой медсестрой Джейн Лютерсон и служанкой-негритянкой Дотти. А через ещё полгода доктор Смитт отправил Асию Джейн и Дотти в Калифорнию, на ранчо " Обитель дьявола", что неподалёку от Пайониртауна. Ещё будучи в Луизиане, Асия написала ему, где ей хотелось бы жить. В том краю, где есть такие смелые женщины, небоящиеся абсолютно ничего... И ему удалось узнать, о ком писала Асия и выяснить примерный адрес. Из Канады было отправлено письмо, через пару месяцев получен ответ. Ещё некоторое время ушло на подготовку поездки и выправку документов для двух женщин и доктора Смитта.
Сейчас Асия, сидя рядом с мужем, прощалась с прошлым, заглядывая в него сердцем. И снова он как живой стоял перед её глазами. Лютер. Тогда, в восемнадцать, ей трудно было понять всю силу его убеждений, невероятную жажду свободы, несгибаемую волю. Им суждено было быть вместе слишком недолго... Она всю жизнь прожила в почти тепличных условиях, из которых её вырвали, но тот жуткий месяц на плантации, она не выжила бы без него. Она понимала сейчас, что когда встречалась с ним взглядами, изредка отвечала на вопросы, видела всё время, как он заботится о ней, всё это время она ощущала его помощь и поддержку, его незримую любовь. И пускай знала его так мало, но знала сердцем и трепетно и преданно любила его все эти годы... Почти четыре года прошло с того ужасного дня, когда её, ничего не соображаюшую от горя и тяжести потери любимого, привязали к столбу и выпороли. Но она выжила, с тем чтобы пережить новую боль... Стала безмолвной. А когда очнулась в незнакомом доме, едва выжив снова, то осознание чудовищности смерти, чуть не уничтожило её. Перед глазами всё время стояла ужасная картина, та, на болотах... Лютер мог бы спастись, если бы она была сильней, если бы она... Вина давила и убивала... Почему она не сказала ему, что любит его? Ну почему не сразу осознала глубину своих чувств к тому, кто был так нежен и любил её? Там, у столба, уже теряя сознание, она увидела его неистовый взгляд и услышала :"Выживи, Асия!" Она выжила...
Все эти годы, работая на ранчо вместе с Алекс, она училась у неё стойкости, мужеству отстаивать свои убеждения. Теперь она неплохо ездила верхом, могла даже согнать коров куда надо и не боялась держать в руках кнут. Но больше всё-таки любила заниматься хозяйством. Свист кнута давно не пугал её. О нём напоминали лишь шрамы на спине и боль в душе. И все эти годы, она приходила к небольшому холмику с крестом за оградой дома Алекс. Это было особое место памяти для Асии, она сама его сделала. Там она молилась за упокоение души Лютера и Аарона и рассказывала Лютеру, как ей живётся. Асия не стала ярым борцом за свободу, она просто жила, стараясь не нарушать Божьих заповедей. Поначалу она часто думала, как бы повернулась её жизнь, доведись им всем спастись. Но не сложилось....
Её окружали замечательные люди и ей очень нравилось здесь. А теперь у неё будет семья. Асия глубоко вздохнула. Сегодня она шагнула в новую для себя жизнь. Они отправлялись в небольшое свадебное путешествие. Время лечит... Да, время лечит, но сердце помнит.

Эпилог Габи.
Вспоминая, потом время после восстания, Габи, всегда улыбалась и вытирала слезу.
Казалось, что ничего хорошего после наказания старую рабыню не ждёт.
Но всё наладилось и спокойствие вернулось в её жизнь.А сама жизнь, стала интересней и полней.
То, что её Хозяин пожалел, она поняла по злобному взгляду Дрейка и его слабым ударам.
А потеряв сознание на 12, она ещё больше уменьшила своё наказание, даже не зная об этом.
Если бы Габи знала, что Хозяин приказал помощнику, в этом случае сразу прекратить наказание, она бы постаралась потерять сознание на первых ударах. Но этого повариха знать не могла и потому честно вытерпела свои 12 ударов,
дав себе зарок больше никогда не нарушать указания Сантьяго да Коста и Парра.
Асия исчезла. Мария вернулась с плантаций. Сердце и душа Габи успокоилось.
Перемену в Марии, Габи, заметила только той стало лучше.
И как-то по-женски, она смогла понять свою девочку.
Не осуждая и прочувствовав, то что для себя сделать так и не смогла.
Не говоря ничего, в мыслях, она благословила на счастье, которое её пташечка, сможет получить.
Если Хозяин захотел дать заботу и спокойствие самому дорогому для неё человеку, то Габи будет радоваться и молиться. Так распорядилась Судьба.
Узнав, на свадьбе молодой мисс, что у неё будет внук, Габи боялась от счастья потерять остатки здравомыслия.
31 мая 1856 года стал для неё самым волнительным днём за всю жизнь.
Такого волнения за Марию, она не испытывала даже, когда та отбывала своё наказание на плантации.
И чувство высшей радости, что она станет бабушкой, делали её молодой и нужной.
А мысль, что она будет бабушкой сыну Хозяина, грела её черную душу и заставляла расползаться её пухлые губы в широкой улыбке.
Судьба раздала Габи всего один маленький козырь.
Стать свободной-этот козырь достался кому-то другого.
Старая рабыня Габи умерла во сне, в декабре 1862 года, чуть не дожив до отмены рабства.
Но она считала себя самой счастливой чёрной рабыней, у которой была замечательная семья,-"почти свободная"
дочь и свободный внук, горячо любимый её же Хозяином!

Фредерик Хэмптон и Леона Макбрайд
Прожито и написано совместными усилиями)

Эпилог

Пойдем, посмотрим, что построил ветер.
("Снежная буря", Р. У. Эмерсон)

Осень 1864 года

Такая тихая ночь. Небо затянуто тучами, не видно ни луны, ни звезд. Ветер, бушевавший два дня подряд, сегодня стих, и всё словно затаилось, погрузившись в тревожное ожидание, терпеть которое невыносимо. Тревогой пропитано все, ею насыщен воздух, она вибрацией отдается в каждой клеточке тела.
В доме тихо, все давно спят. Единственный звук, нарушающий тишину - это потрескивание пламени свечи, стоящей на столе. Огонек дергается и дрожит, бросая неровные золотистые отсветы на исписанный листок бумаги, который лежит перед Леоной.
И, кажется, что буквы оживают и начинают говорить...
"Рик, я снова пишу, не зная где ты, что с тобой. Представляю, что ты где-то рядом, и от этого становится немного легче.
Ты, конечно, знаешь, что мы в стороне от боевых действий, хотя сражения идут совсем недалеко. Но война везде и спрятаться от нее невозможно. По дорогам не проехать, нигде не укрыться. Двигаться опасней, чем сидеть на месте. Не волнуйся за нас - мы в порядке и справляемся. Твои родители и наши сыновья здоровы. Мы просто живем, работаем и молимся, чтобы кошмар быстрее закончился.
Я скучаю по тебе, любовь моя, по твоему голосу, рукам, губам... Вспоминаю тебя днем, вижу во снах каждую ночь, и мне начинает казаться, что ты совсем близко.
Верю, знаю, что в один из дней открою дверь и увижу тебя, идущего по дороге к дому. Смогу разглядеть издалека и понять, что это именно ты. Почувствую тот самый миг, когда ты появишься на горизонте..."
Перо в руке дрогнуло, и пальцы сжали его сильней. Леона давно уже не лила слез, но чувствовала, как они подступают, заволакивая зрение. А потом слезы словно высыхали, не смея пролиться. И оставалась только горечь.
Женщина тихонько всхлипнула, с досадой посмотрела на руку, которая дрожала все сильней. Отложила перо и сосредоточилась на рукаве старенького заношенного, но чистого платья, проводя пальцами по потрепанному краю манжета. Смотрела на свои руки, уже давно не похожие на руки леди. Кожа потрескалась, ладони загрубели, ногти неровные - их не успеваешь подрезать, они слоятся и ломаются от тяжелой работы и скудного питания.

...Они остались в "Ветвистом дубе". Родители Рика и Леона с детьми не захотели и не смогли бросить дом, да и ехать было некуда - так или иначе война затронула всю страну.
Вскоре от конефермы ничего не осталось - лошади были отданы армии. На хлопковых полях стало некому работать, и еще совсем недавно процветающее хозяйство пришло в упадок. Удалось оставить себе одного крепкого коня, без которого они просто не смогли бы справиться. Леона и мистер Хэмптон боялись, что и этого единственного оставшегося у них помощника заберут, и прятали коня в крошечном сарае в лесу на краю болота, куда редко, кто забредал.
Чтобы выжить, пришлось многому научиться. Работали все, не жалуясь и не сетуя. Жизнь менялась, меняя людей, их принципы и образ жизни.
Но для Леоны главным убеждением, которым она руководствовалась, принимая решение остаться в этой стране, была ее любовь к Фредерику. Она жила ради этого, на этом строила свои взгляды, входя в общество плантаторов довоенной Луизианы в качестве члена семейства Хэмптонов. И детей воспитывала, внушая им, что семья и родные люди всегда на первом месте. И истинной любви - братской, супружеской, родительской - не в состоянии помешать никакие интриги и политические взгляды.
В самые горькие минуты только мысль о муже не давала провалиться в бездну отчаяния. Только сознание, что с ней рядом дети не давала пасть духом. И надо жить дальше, потихоньку пробираясь вперед сквозь вереницу трудных дней, изо всех сил стараясь сберечь самое дорогое, что доверил ей Фредерик - их семью.

...В тишине раздался звук шагов маленьких босых ножек. Леона тут же взяла себя в руки, и когда повернулась к двери, лицо ее озаряла улыбка.
- Саймон, опять ты бродишь в ночи, - сказала она, качая головой и протягивая руки к сыну.
Мальчик прошлепал к матери, забрался к ней на колени. Леона прижала теплое худенькое тельце к себе, поцеловала светлую макушку, пахнущую, как мирный летний день.
- Сколько раз говорила, чтобы ты не ходил босиком. Полы ведь такие холодные. Застудишься и сляжешь, а кто тогда будет мне помогать? Ты же моя опора, главный мужчина в семье, пока папы нет, а дедушка неважно себя чувствует.- Она говорила, тихонько покачивая мальчика. - И почему ты не спишь?
- Джеф снова разговаривает во сне, - вздохнул Саймон. - Я уже спал, когда он начал что-то кричать и махать руками.
Улыбка на лице Леоны померкла. Она старалась не поддаваться, но волнение за младшего сына Джеффри иногда было так сильно, что временами она готова сдаться и дать волю слабости. Прореветься за все годы, что шла война, за все то, что они потеряли. За тот страх, что изводил, не давая покоя, и который она старательно загоняла внутрь, не позволяя ему главенствовать.
За Фредерика, который был сейчас неизвестно где, и она даже не знала, жив ли он. За своих детей, часть детства которых пришлась на эти страшные годы, и особенно за младшего сына, которого Рик еще даже не видел, потому что Джеф родился через восемь с половиной месяцев после того, как его отец ушел воевать.
Мальчик испугался минувшей весной, когда после сражения при Мансфилде к ним в дом забрела группа мародеров в синих мундирах. Они угрожали оружием, рыскали везде, ломая и круша все, что попадалось на их пути. Тащили более или менее ценные вещи, что еще оставались в доме.
Потом переключили свое внимание на женщин...
Было страшно, грязно, шумно, но негодяи поплатились за то, что намеревались сделать. Намеревались, но не сделали.
Воспоминания ворвались в голову, и Леона сильнее прижала к себе сынишку, поцеловала.
- Пойдем, дорогой, я отнесу тебя в постельку и посижу, пока ты не заснешь, - сказала она, сдерживая дрожь в голосе.
- Ммм... - сонно отозвался ребенок, пригревшийся в материнских объятиях. - А ты пишешь письмо папе?
- Да, родной.
- А папа ответит?
- Обязательно ответит.
- А когда он вернется?
- Скоро, малыш. Очень скоро война закончится, и папа вернется... И наш Джеф будет спать спокойно, - проговорила Леона, поднимаясь. Она крепко держала сына, укладывая его голову на своем плече.

...Но скоро еще ничего не случится. Закончится осень, пройдет долгая и трудная зима, и лишь весной придет долгожданная весть об окончании войны.
Тот, кто пред тьмой направит
К пристанищу чрез бездну твой полет,—
Меня в пути суровом не оставит
И к цели приведет.*

***

...Начало мая 1865 года выдалось дождливым. Потом дожди прекратились, их сменили теплые, солнечные дни. Все вокруг, напитавшись влагой, бурно цвело. Трава в долинах стала сочной и густой, а воздух был напоен такими ароматами, что от них кружилась голова.
Леона вышла на улицу через дверь кухни, окинула привычным взглядом задний двор, постройки. Долго смотрела, как увлеченно возятся в огороде и что-то живо обсуждают ее сынишки и свекровь. Уловила странное, давно истлевшее состояние покоя, которое вдруг стало снова зарождаться где-то, проникая в душу.
И в это мгновение почувствовала еще что-то.
Ноги сами понесли вперед. От дома, по аллее, затененной огромными раскидистыми вязами, к дороге, ведущей вдоль поросшего травой холма.
Леона бежала, не глядя под ноги, не отводя глаз от горизонта. Увидела идущего через луг человека и, подобрав юбки, понеслась быстрее. Она уже знала, кто это и с каждым мгновением сокращала расстояние, стирая все то время, что они провели в разлуке и в страшном ожидании.

...- Ты появилась, словно из ниоткуда, - сказал Фредерик, поворачиваясь к жене. Она только лениво и расслабленно улыбнулась, не открывая глаз. - Возникла посреди поля. Как узнала, что это я?
- Знала и всё. Мне снился этот день. Снилось, как я вижу тебя, идущего к дому, - ответила Леона. - Я писала тебе об этом в письмах...
С тех пор, как Рик вернулся домой, они каждый день выкраивали время и приходили сюда вдвоем. Лежали в высокой траве, скрывавшей их от посторонних глаз, разговаривали и занимались любовью. Жадно, ненасытно, восполняя то, что отняла у них долгая разлука.
Рик приподнялся, опираясь на локоть, и теперь разглядывал лицо жены.
- Ты изменилась... - тихо сказал он, касаясь кончиками пальцев ее бровей, следуя по щеке, очерчивая припухшие от его поцелуев губы.
- Знаю, постарела, подурнела, - отозвалась Леона без горечи и сожаления в голосе.
- Нет. Ты стала еще красивей, - покачал головой Рик, повторяя путь пальцев губами.
Не мог удержаться, ему так не хватало на фронте этих касаний, так велика была потребность чувствовать, что любимая женщина рядом... Что они выжили....
- Вы истинный джентльмен, мистер Хэмптон. Были им, есть и останетесь навсегда, - усмехнулась Леона. Подняла руки, обвивая ими шею мужа, коснулась губами его подбородка. - А еще ты для меня всегда будешь таким же, каким я тебя увидела в тот день в "Синем чертополохе". Помнишь, когда ты привез меня домой после жутких ночных событий на плантации да Коста? Ты стоял у окна и смотрел на меня, так, что твой взгляд прожигал на мне одежду. Я была в жутком мужском сюртучке и бриджах, а ты... ты такой красивый. И таким же остался...
Он усмехнулся, качнув головой.
- Я все время вспоминал, как увидел тебя у да Коста, и уже не мог отвести от глаз. Мы были знакомы и до этого, но тогда я посмотрел на тебя словно впервые, - Фредерик погрузил пальцы в распущенные, отливающие золотом волосы жены. - Ты сразу же пробралась сюда, - он взял ее руку и положил себе на грудь, - и не пожелала уходить. А я бы никогда и никуда тебя и не отпустил...
- А я бы никуда и не ушла, - отозвалась она. - Ты перевернул с ног на голову всю мою жизнь, вмешался в планы. Но я позволила тебе это, потому что сама хотела того же.
Леона открыла глаза, долго смотрела в лицо мужа, приподнялась и прижалась губами к его губам. Она целовала его долгим поцелуем, нежно касаясь пальцами красивого лица. Притянула к себе еще ближе, руки заскользили по крепкой спине, плечам. Он похудел, но стал сильнее и таким жилистым, словно свитым их прочных канатов. Рик ушёл на войну в тридцать три, сейчас ему тридцать семь. Её муж...её мужчина... Запах его не изменился, оставаясь таким же родным и волнующим. А его взгляд... Она теряла способность мыслить, когда он смотрел на неё вот так, как сейчас.
Рик поймал руку Леоны, поцеловал маленькую ладонь, прижал к своей щеке.
- Наши дети. Саймон так вырос за четыре года. Я молился. Молился за всех, за него, за тебя и родителей, за Каро и Бенджи. - Голос стал глуше, слова давались с трудом.- За то, чтобы вы все были живы. За дом тоже. - Рик отвернулся. - Только за Джеффри не молился... Как мне пережить это?.. - В его глазах плеснулась боль, что пропустил так много из жизни маленького Джеффри, и Леона поняла эту боль, утишила её одним лишь взглядом.
- Вы не знали друг друга, теперь начнете все с начала. Значит, так и должно быть, Рик, - произнесла она, заглядывая в глаза мужа.
- Джеф так похож на меня... Спасибо, родная. Люблю тебя...- негромкий глубокий голос коснулся её души.
Губы Леоны дрогнули в улыбке, взгляд засветился ответным чувством, и она прошептала:
- Люблю тебя ещё сильней...
В марте следующего, 1866 года Леона подарила мужу дочь.
____________________________
*Из стих. У. К. Брайанта "К перелётной птице"

Эпилог

В вечернем небе, усеянном мерцающими точками, появился тонкий серп месяца. Влажный летний воздух наполнился ароматами жаренного мяса. Тут и там слышались разговоры, взрывы смеха. Такие непривычные, почти забытые звуки и ощущения. На плантации Хэмптонов праздновался день рождения матери Бенджамина, и все родственники и друзья собрались, чтобы чествовать мать семейства. Конечно же, те, кто остался в живых. Как бы люди ни старались делать вид, что веселятся, атмосфера была наполнена горечью потерь.
Так и Виттория Хэмптон, добропорядочная леди, мать троих детей, супруга героя войны, не выдержав разговоров мужчин, отошла в сторону дома. Говорили о реконструкции, о том, как будут восстанавливать их общий разрушенный дом. О капитуляции Юга, военных действиях, о пожарах, дезертирах, мародёрах, пленных, об убийстве Линкольна и освобождённых рабах. Вспоминали и подсчитывали потери. Глупо было надеяться, что не будут растревожены кровоточащие раны.
- Что-то случилось? – раздался голос мужа, и Виттория с улыбкой повернулась к Бенджамину Хэмптону, повзрослевшему, возмужавшему, любимому супругу и замечательному отцу, которого пощадила война.
- Нет, просто все эти разговоры о войне…
- Хочешь, вернёмся домой?
- Нет-нет, что ты? Твоя мама обидится. Со мной и правда всё в порядке. Просто вспомнила отца.
Всегда понимающий Бенджамин подошёл и обнял Витторию, целуя в макушку и нежно гладя по спине, даря утешение. Ему не нужно было даже ничего говорить. Достаточно было того, что он был рядом, что был жив. И скоро они вернутся домой, в Новый Орлеан, где будут строить новое послевоенное будущее. Уже никогда не будет, как прежде, но может стать лучше. Она надеялась на это. Виттория вдохнула родной запах и почувствовала себя лучше. Она вспомнила свой день рождения, казалось, целую вечность назад, яркий солнечный праздник, когда отец устроил барбекю и позвал гостей. Сколько было подарков, сколько радости и смеха. Виттория вспомнила красивое дорогое колье, которое подарил отец. Его пришлось продать, чтобы заплатить налоги. Остались только серьги. Но для женщины ценность подарка была не в его цене, а в том, что это была память. Она знала, что Бенджамин пытался выкупить колье в ломбарде, но пока цена была непомерно высока. Все семьи Юга в послевоенное время переживали не лучшие времена. Какой же она была молодой и наивной, даже в чём-то глупой, уделяя внимание таким мелочам, как шляпки и наряды. Сейчас её больше волновало, чтобы дети были здоровы, сыты, обуты и одеты. Чтобы они выросли хорошими людьми, честными, достойными. Теперь, когда Виттория сама стала матерью, она как нельзя лучше понимала своего отца. С ним она жила, не зная ни бед, ни невзгод, обласканная, забалованная, почти ни в чём не знающая отказа. Вместе с тем отец воспитал послушную дочь, настоящую леди. За все жизненные уроки Виттория благодарила отца. Она была обязана ему всем. Женщина улыбнулась, всё ещё нежась в объятиях мужа. За него она тоже была обязана отцу. Виттория не представляла, что на месте Бенджамина мог быть кто-то другой. Ей всё ещё не верилось, что он здесь, рядом, что он не потерян.
- Давай потанцуем? – предложил Бенджамин, мягко вырывая притихшую супругу из воспоминаний, и она вытерла слёзы, которые всё же пролились, и позволила отвести себя на площадку. Играли бодрый танец, и вскоре Виттория поддалась ритму и отплясывала, путаясь в юбках. Рядом были их родные и друзья, Палмеры, старший Хэмптон с женой, Картеры, Брендоны, мистер Уотерс с миссис Дженкинс, сама именинница. Сегодня радость вошла в семьи южан и надежда на возрождение прежней жизни.
- Посмотри-ка. Только тихо, - проговорил Бенджамин на ухо Виттории, медленно поворачиваясь с ней в очередном па. На веранде дома, за перилами, мелькало белое платье. Виттория не сдержалась и прыснула в кулак, понимая, что это их средняя дочь Зоуи, любопытная егоза, решила посмотреть на праздник одним глазком. Глупышка не догадалась даже замаскироваться.
- Вся в тебя! – рассмеялся Бенджамин, а Виттория снова посмотрела в сторону веранды, выискивая своего старшенького, Найла, который всегда поддавался на уговоры сестры проказничать. Рамон же, напротив, всегда оставался серьёзным. Истинный сын своего отца. Виттория была уверена, что мальчик сейчас спит в своей кровати, не подозревая о проказах друзей. А когда проснётся утром, ещё и прочитает им парочку нотаций.
- Кто бы говорил, мистер Хэмптон! – лукаво улыбнулась Виттория, вспоминая озорной характер мужа, который так и проглядывал за серьёзной оболочкой главы семьи и бизнесмена.
- Маленькие сорванцы, - заключила женщина, заговорщически глядя на мужа. Делая вид, что не замечают очевидного копошения на веранде, супруги пошли к столам, чтобы угоститься лимонадом.
- Зато ты больше не грустишь, - тихо сказал Бенджамин, и в этих словах заключался вопрос. Виттория промолчала, отпивая сладкий напиток из большого бокала, встречаясь взглядом с Марией. Война и отмена рабства стирали прежние устои общества, но бывшая рабыня всё ещё чувствовала себя неуютно на празднике тех, кого раньше считала выше себя. И хотя женщины стали добрыми подругами, часто встречались, давая детям играть и общаться, скопления народа всё ещё смущали Марию.
- Мария, как я рада, что ты здесь! – раскинула объятия Виттория, обнимая подругу. Бенджамин извинился и отошёл к гостям и матери.
- Виттория, ты плакала? Что случилось? – забеспокоилась Мария, от которой не укрылось состояние Виттории.
- Совсем ничего. Просто вспомнила такой же праздник десятилетие назад и отца, - честно призналась женщина. – Мне всё кажется, что он вернётся. Не верю…
- Он остаётся в наших сердцах. И жив, пока мы его помним, - тихо проговорила всегда такая понимающая Мария и сжала руку Виттории. Женщины грустно улыбнулись и пошли вдоль столов, вспоминая прошлые годы и строя планы на будущие. Пели цикады, переплетая свои голоса с плавными звуками музыки. Ночной ветерок приносил свежесть, а не запахи пожаров. И с каждой минутой люди дышали свободнее. Война отняла у них близких, которых они будут всегда помнить. Но война кончилась, и наступил мир.