Канатоходцы

 » Канатоходцы  [ Завершено ]

1.
Источающая флюиды утренней спешки маршрутка судорожно впустила в себя последнего счастливчика и, спотыкаясь на упрямых светофорах, поползла в сторону задымлённого центра. Я сидела у окна, наблюдая за тем, как обиженные внезапно наступившим утром понедельника пассажиры, хмуро сосредоточившись, углубились в себя: дама средних лет, не успевшая накануне сделать маникюр, украдкой разглядывала сохранившиеся фрагменты яркого лака на своих ногтях; рядом с ней слабовольно дремал невероятно бледный юноша, напротив которого расположилась пара военных очень благонадёжного и ответственного вида. Всех этих людей какая-то неведомая сила свела сегодня в общий жизненный этюд, вынудив дышать одним воздухом и пересекаться взглядами в казенном теле маршрутного такси.
Я ехала на работу. За окном медленно пробуждался город, ошалевший от наводняющей его весны. Весна – это бунт природы, это провокация, лишающая покоя всё живое: подростки начинают судорожно лечить прыщи, старушки вспоминают свою болезненную привязанность к губной помаде дивного морковного оттенка, орущие коты лезут на деревья, одержимые желанием возвысить свою страсть, а все остальные граждане среднего репродуктивного возраста дают волю гормонам, впуская в свою повседневность иррационализм под названием ЛЮБОВЬ.
Любовь… Кто из нас хотя бы раз в жизни не желал познать эйфорию полного растворения в другом человеке, когда чувства не подвластны разуму, нервы на пределе, а огромный мир арестован под ресницами чьих-то глаз. В ранней молодости мы неосознанно ищем что-то похожее, потом жизненный водоворот захватывает нас, дразня маячащими где-то впереди успехом и благополучием, и мы самоотверженно устремляемся к тому, что впоследствии приносит разочарование, беспокойство или вялое пресыщение. Мы пропитываемся этими буднями, жалуемся на быстротечность времени и убийственное однообразие жизни. Некоторые так и встречают старость в окружении иллюзорного благополучия и чувственной стерильности.
Мне 37 лет... немало... Я точно помню, что хотела и могла любить когда-то в юности, но мужчины, которые встречались мне впоследствии, в основной своей части находились на грани эмоционального банкротства и жили, преодолевая хроническую усталость от стяжательства материальных благ и пресыщенности. Некоторые из них плотно сидели на нелегальных «антидепрессантах». Секс с ними казался невероятным в начале отношений: это был смерч, возникающий из смеси адреналина и тестостерона, избыток которых был необходимым условием коммерческой успешности на переживающем своё становление экономическом рынке. Но вся эта чувственная буря стихала после первой же (как я это называла) «посткоитальной» сигареты: мы включали свои телефоны и возобновляли вращение по жизненным орбитам, пересекающимся, но независимым друг от друга. Мужчины оставались где-то на поверхности моего сознания, не нарушая внутреннего покоя. Я не обвиняю их ни в чём: причина видимо была во мне.
Возможно, я подсознательно искала именно такие отношения: обеспечивающие лёгкость общения и отсутствие взаимных обязательств, хотя, чисто теоретически, я была не против замужества. Приятельницы, подруги, родственницы выходили замуж, разводились и выходили замуж вновь, а я перетекала из одних отношений в другие, не испытывая ни малейшего желания остановиться. Правда иногда, в межсезонье, на меня нападала тоска, и мне до слёз хотелось завести семью с нормальным парнем, живущим в хрущёвской «трёшке», родить ребёнка и любить их, забыв о нынешней суетной пустоте. В эти периоды я оставляла машину в гараже и пользовалась общественным транспортом, испытывая какое-то болезненное удовольствие от процесса внедрения своего тела в переполненный автобус. Распластавшись в пассажирской толпе, я сканировала мужские лица, выискивая того, кто смог бы изменить мою жизнь.
И вот сейчас, сидя в маршрутке, я прокручиваю последние пятнадцать лет своей жизни, пытаясь найти оправдание своему одиночеству и женской несостоятельности.

2.
Мои отношения с противоположным полом начались вполне традиционно с медленных танцев на школьных дискотеках и провожаний домой, оканчивавшихся поцелуями в подъезде под прицелом замочной скважины соседской двери. Потом был первый курс университета, окончание зимней сессии которого я торжественно завершила своим падением с нравственного пьедестала. Мой первый раз… если бы даже впоследствии у меня была возможность что-то изменить, то я не решилась бы вторгаться со своим жизненным опытом в чудо того зимнего вечера.
Заканчивался тысяча девятьсот девяностый год. В моей группе учился парень, внешне ничем не выдающийся, но если действительно где-то во вселенной и существует моя половинка, то этой половинкой был он. С ним я смеялась так, как больше, наверное, никогда и ни с кем не смогу. Мы всегда были настроены на одну волну, безошибочно понимая друг друга; мы проводили очень много времени вместе, и при этом не возникало даже тени интимности, которая была способна безвозвратно уничтожить безоблачное доверие и нашу абсолютную верность друг другу. Это продолжалось полгода, а потом, на зимней сессии, сдав сложный спец. лаб., мы в очередной раз пошли к нему домой, где в нелётную погоду я имела обыкновение дожидаться своего отца, заезжавшего за мной вечером после работы.
Лёша жил в Университетском городке недалеко от факультета. Мы шли по парку, под ногами скрипел свежевыпавший снег. Говорить не хотелось: то ли от усталости, то ли от окружающей нас торжественной снежности. Было холодно, и я шла, предвкушая обжигающую горечь душистого кофе, которым всегда угощала меня Лёшина мама. Евгения Николаевна была очаровательной женщиной: умной, смешливой и немного самовлюбленной. Она называла меня «Ладонька-детка» и всё время норовила произвести какие-нибудь манипуляции с моими волосами, сопровождая свои действия одной из фраз: «Как я хотела девочку!» или «Как повезло твоей маме!», или «Вокруг меня одни мужики: собака и та кобель!», или «Заходи к нам почаще». Лёшиного отца я видела редко, но много слышала о нём на факультете: у него была репутация педантичного тирана с хорошо развитым чувством юмора и безупречным вкусом. Вообще эта семья славилась своим снобизмом, который при более близком знакомстве оказался вымыслом их коллег откровенно пролетарского происхождения.
Когда подкатили девяностые, и на кафедре, символизируя общее обнищание и нравственный упадок, произошло таинственное исчезновение «общаковой» банки кофе, его родители, забросив научные изыскания и продав дачу, занялись тем, что сейчас называется видеопиратством. Лёшина комната была переоборудована в студию: на испытательных стендах установили штук десять видеомагнитофонов, которые круглосуточно жужжали, подмигивая электронными панельками. В этой небольшой комнате я пересмотрела бесчисленное множество фильмов, плача, смеясь и стесняясь…
Когда мы подошли к темному подъезду (лампочки тогда были, как горячие пирожки: не успев утратить тепло руки вкручивающего альтруиста, она тут же переходила в руку выкручивающей сволочи), Лёша начал, возведя глаза к звёздному небу, проводить изыскания в своих бездонных карманах.
- Предкодосы вчера в Москву свалили, - прокряхтел он, изымая из многослойной одежды увесистую связку ключей.
В прихожей нас встретил Ром - старый добродушный сенбернар, размахивающий тяжёлым хвостом, с помощью которого он выражал все свои собачьи чувства. Радостно обслюнявив наши колени (он не отделял в приветствии своих от чужих), пёс улёгся в дверном проёме кухни и стал тактично ждать свой ужин. Сняв сапоги, я села на корточки рядом с Ромом. Он был крупным даже для своей породы. Евгения Николаевна рассказывала, как им отдали его за бесценок, несмотря на прекрасную родословную, из-за того, что Ром считался переростком. Я прижалась холодной щекой к его мохнатому собачьему уху, в ответ на что была тут же облизана огромным, тёплым, шершавым языком.
- Ром, фу! – я вскочила, вытирая мокрое лицо. Лёша засмеялся:
- Вот любвеобильная сволочь! А ну, пошёл в кухню! - Ром, отвергнутый в своём нежном порыве, послушно поплёлся за хозяином, решив утопить горечь разочарования в миске тёплого супа. Я пошла вслед за ним и заняла своё любимое место в углу у окна. Ветер сердито метал снежный бисер в стекло, а я сидела в тёплой кухне, тишину которой нарушало лишь размеренное чавканье ужинающей собаки и урчание закипающего кофе. Бывают моменты, в которых хочется задержаться… Это был именно такой момент…
Лёша разлил дымящийся кофе по чашкам и плеснул туда немного коньяка.
- Ну что? Пойдём, посмотрим что-нибудь? - предложил он, и мы, взяв чашки, пошли в его комнату, где я, привычно расположилась на разобранном диване перед телевизором. Как сейчас помню: выбор был между «Красоткой» и «Славными парнями». В итоге на экране появился невероятный Ричард Гир, эскортируемый не менее невероятной Джулией Роберт-с. Я сидела, подобрав ноги, укрывшись шерстяным клетчатым пледом. Кофе был выпит, коньяк впитан, спец. лаб. сдан, и на меня навалилась блаженная сонная истома. Как ни старалась, но сосредоточиться на фильме я не могла. Я посмотрела в окно: там тихо падали снежные хлопья. Комната была наполнена мягкими зимними сумерками. Было тепло и удивительно спокойно…
Проснулась я от наступившей тишины и увидела невероятно близко пристально смотревшие на меня Лёшины глаза с расширившимися в полумраке зрачками. Даже сейчас, спустя без малого двадцать лет, этот взгляд переворачивает всё в моей многоопытной женской душе.
Мужской взгляд… Возможно женские глаза и более выразительны, чем мужские, но вложить в отмашку ресниц откровенное и древнее, как мир, желание может только мужчина. Женщина сдерживаема инстинктивной осторожностью: ей слишком о многом нужно подумать, прежде чем доверить себя не всегда ответственным мужским рукам. А мужчина, как очарованный зверь, вкладывает в свой взгляд, устремлённый в женские зрачки, безграничную дерзость и бездумную решимость своих диких пращуров, носивших на чреслах шкуры убитых ими животных. И мы, женщины, впитываем эти взгляды, мы живём ими, мы ими гордимся. Но как часто вместо желания любить на мужском лице можно увидеть лишь скороспелую приматскую похоть... И тогда мы либо бежим, куда глаза глядят, либо принимаем это положение вещей, губя свою бессмертную душу соучастием в седьмом смертном грехе. И я боюсь, что убежать мне в какой-то момент не удалось. Но тогда, восемнадцать лет назад, в глазах своего однокурсника я увидела бездну, наполненную желанием и нежностью. Благодаря гипнотической анестезии этого взгляда, в моём сознании не произошло никаких качественных перемен: я просто протянула руку и коснулась его лица.
Всё, что произошло потом, было так же естественно, как впадение реки в море. Не было ни секунды неловкости или стеснения. Видимо мы, действительно, были одним целым и во всех отношениях подходили друг другу, как ключ к замку. Я полностью подчинилась его воле, не сомневаясь и не анализируя. Его губы, его руки, тепло сильного мужского тела, впервые сливающегося с моим в единое целое... В груди разрастался огненный шар, я задыхалась, ловя ртом воздух... Меня крутило в каком-то безумном водовороте и вдруг... впервые наступившая невесомость и… отлив: словно вспененная прибоем волна отхлынула от берега… Я вжалась лицом в его плечо, а он, прижав губы к моим волосам, выдохнул:
- Я люблю тебя.
Я открыла глаза. Я хотела его видеть, но в комнате было уже слишком темно.
- Лёша, включи свет, - произнесла я, с интересом прислушиваясь к новым интонациям, появившимся в моём голосе. Щёлкнул выключатель светильника и, щурясь от света, я жадно впилась взглядом в того, кто ещё пару часов назад был моим лучшим другом.
Лёша стоял на коленях у моих ног: взъерошенный и ... абсолютно голый. Он улыбался, прикрывая глаза рукой. «Боже, какой он красивый» - пронеслось в сознании, деморализованном нахлынувшей нежностью. Я потянулась к нему... Глаза в тот раз я уже не закрывала...
Юность: совершенное тело, не сковывающее чувства, не вызывающее сомнений в своей привлекательности и девственная палитра ощущений без разводов от прежних красок. Можно не маскироваться бельём и продуманными позами, скрывающими складочки и несовершенства форм, не отмахиваться от подсознательного анализа и сопоставления. Не помню, чтобы я плакала, но в итоге глаза были мокрыми от слёз, губы – опухшими от поцелуев, а щёки – пунцовыми (не подумайте, что от стыда: просто он натёр мне их своей вечерней щетиной). Ничто в его действиях не вызвало во мне тревоги: он всё знал, всё умел и был полностью в себе уверен. А ведь ему было всего восемнадцать лет, и искушённым он в то время не был. По всей видимости, это было мужское чутьё - врождённое и безошибочное.
Впоследствии я часто думала о том, каким любовником он должен был стать с приобретением достаточного опыта и о том, что случись наша встреча пятью годами позже, я ни за что не отпустила бы его от себя. Но мне было восемнадцать лет, и я практически ничего не знала о мужчинах, первый из которых так трогательно укутал меня тем вечером в пушистый плед.
На следующее утро, когда мы встретились на факультете, меня озадачила одна простая мысль: как могло так случиться, что всё это появилось в нашей жизни лишь спустя полгода с момента нашего знакомства?! Мы не могли спокойно находиться рядом друг с другом: на лекциях происходил обмен какими-то безумными записками, в перерывах между парами мы бежали в курилку на чердак и там целовались до утраты приличного вида. Нас даже преподаватели не трогали, понимая неадекватность нашего состояния. Я исхудала: есть не хотелось совершенно, а Лёша - напротив – как-то окреп. Он был невысокого роста, но с красивым, умело накачанным телом, хотя бесстыдно утверждал, что это у него «природное», на что я заметила ему как-то раз: «А что, мозоли на руках от одиночества?». Да, вот такие были у нас «неприличные» разговоры и «неприемлемое» поведение…
Мы не играли друг с другом в классические гетеросексуальные игры, призванные провоцировать и подстёгивать взаимное влечение. Мы чувствовали друг друга, безошибочно определяя, что нужно каждому из нас. Это продолжалось почти два года, но потом всё как-то само собой сошло на «нет». Наверное, виной всему было беспокойное любопытство, свойственное этому возрасту. Не было взаимных обид и упрёков. Постепенно появлялись новые знакомые, завязывались новые отношения и вообще, казалось, что с каждым днём жизнь всё сильнее раскручивает свой маховик.
Правда, на пятом курсе, узнав о том, что Лёша женится, я испытала совершенно неожиданный приступ тоски, пошла к подруге в общагу, напилась и позвонила ему в двенадцатом часу ночи, изъявляя желание поздравить с предстоящим бракосочетанием. Он сдержанно поблагодарил меня за внимание и ...пригласил на свадьбу. Я пообещала непременно быть, но потом, узнав от Машки о залётной природе этого брака, передумала. После окончания университета мы потеряли друг друга из поля зрения. Я знала, что у него родилась дочь, и он работает в НИИ при факультете. Меня почему-то согревала мысль о его потенциальной досягаемости. Я ловила слухи о нём, ожидая услышать известие о разводе, но ничего подобного не произошло.

3.
…Не люблю одиночество: как минимум, это неудобно. Поэтому мои мужчины сменяли друг друга один за другим, взрослея и обретая уверенность в себе. Их глаза становились всё более холодными, а поведение - предсказуемым. Узнавая их, я одновременно утрачивала к ним интерес. Было несколько экспериментов с подачей заявлений во Дворец бракосочетаний, но видимо государство предусмотрело слишком большой срок для выяснения степени серьёзности намерений своих граждан, желающих «оформить отношения». Я была настолько влюблена в свою налаженную, полную маленьких приятностей личную жизнь, что уже где-то вначале испытательной дистанции начинала понимать, что марш Мендельсона и белое платье не стоят грядущего за ними дискомфорта. Я не видела никого рядом с собой. Мужчин вокруг было много, но ни одному из них не был известен пароль для доступа к моему сердцу: его не знали ни в маршрутных такси, ни в закрытых клубах... Ладно, видно не судьба. А может это венец безбрачия или я просто упустила свой шанс быть счастливой, пробежав в жизненной спешке мимо своей «настоящей любви»?! Да... всё может быть... Но как узнать, где твоя конечная остановка?!

Мои рассуждения прервал визг тормозов. Я рефлекторно повернулась вперёд и увидела, как вооружённая костылём старушка бодро хромает по проезжей части, пренебрегая сигналами светофора и изощрённым водительским матом.
- Отважная бабуля, - с улыбкой констатировал один из военных, обращаясь ко всему маршруточному контингенту в целом.
- А чего ей? Семьи, наверное, нет, или не нужна никому, вот и торопится на тот свет, - пошевелив бровями, произнесла дама средних лет, не отрывая взгляда от своих ногтей.
Я оторопела, словно на меня вылили ведро ледяной воды: а вдруг и обо мне также скажут лет через тридцать?! Вдруг и я буду искать смерти, пытаясь самовольно сократить свой срок пребывания в этой одиночной камере?! Меня затошнило, как когда-то в детстве тошнило от страха, ладони стали холодными и влажными. Я сделала глубокий вдох, закрыла глаза и задержала дыхание. Так учила меня Машка, моя подруга, увлекающаяся на досуге психологией. Метод подействовал, и я почувствовала, что «волнение сменяется потребностью в конструктивном действии».

4.
Закрыв за собой дверь кабинета, я, не снимая пальто, села за стол, включила комп, вошла в адресный поисковик, и через десять минут передо мной лежал Лёшин телефон. Да, в этом состоянии полной декомпрессии, мне нужно было встретиться с человеком, которого я не видела восемнадцать лет; с человеком, который прожил эти годы в любви и согласии со своей женой, день за днём выстраивая свою ежедневность. И в этой ежедневности не было места для меня. Не было места… Не было?! Значит будет! Он нужен мне, как воздух. Мы встретимся, и всё будет, как раньше. Он не мог меня забыть, если я не забыла его. Мы были слишком близки тогда, чтобы всё это могло без следа уйти в песок!
Я смотрела на листок с его телефонным номером: семь цифр – словно шифр сейфа, в котором возможно хранится моё счастье. Я никогда не встречалась с женатыми мужчинами, не желая попасть в липкую паутину скрываемых отношений, но сейчас меня ничто не могло остановить. Я не сомневалась и не испытывала угрызений совести. Что двигало мной? Осознанное намерение вернуться назад, к незамутнённым истокам? Воскресшая любовь? Или трусливое стремление избежать расплаты за собственный эгоизм, спрятавшись от одиночества в уютном прошлом? Какие силы тянули меня назад, заставляя вторгаться в чужие жизни? Не давая себе времени на сомнения, я, путаясь в кнопках телефона, набрала его номер.
- Аллё! – раздался женский голос.
- Добрый день! Извините, а я могу услышать Алексея Юрьевича? – я не колебалась и не испытывала смущения.
- Да, минуту. Лёша, это тебя, - и потянулись бесконечные мгновения тишины. В горле неожиданно пересохло. Я была близка к тому, чтобы бросить трубку, не зная, что сказать, но в этот момент услышала такой родной, но уже почти забытый голос:
- Слушаю.
- Это я, Лада, - я почти плакала, видимо нервы... В трубке несколько мгновений тишины, а потом:
- Привет… Что-то случилось?
- Не знаю, но я очень хочу тебя увидеть, - от тревоги и тепла в этом хрипловатом голосе я совсем расклеилась и начала откровенно всхлипывать.
- У тебя всё нормально?! Где ты?!
- Я так соскучилась! Так соскучилась... Мне так тебя не хватало... Лёшенька... – я произнесла его имя и всё: словно и не было этих восемнадцати лет.
- Успокойся! Я сейчас подъеду. Где ты?
Через сорок минут, в течение которых я судорожно удаляла с лица следы размазанной туши и пыталась хотя бы в общих чертах привести себя в порядок, дверь в мой кабинет распахнулась, и на пороге появился тот, кого, как показало время, никто не смог заменить.
Изменился ли он? Наверное, нет. Он стал чуть крепче, а может, это куртка делала его несколько громоздким. У него была та же причёска и та же манера наклонять на бок голову, прикусывая нижнюю губу, и те же немыслимые тёмно-серые глаза... Что я почувствовала? Наверное, ничего: просто не успела. В считанные доли секунды я бросилась к нему, обхватила обеими руками и… уткнулась лицом в его плечо. Вот и всё: лучше и быть не может. Я стояла, вдыхая его запах, прикасаясь к нему, впитывая его тепло.
- Ну что ты?! – негромко произнёс он. Я подняла голову. Как и тогда, восемнадцать лет назад, мы стояли «глаза в глаза», читая в душах друг у друга. Мы, как и прежде, оставались одним целым, но это уже было иное качество близости: время, как искусный алхимик, при помощи огня, воды и медных труб избавило её от всех технических примесей, оставив лишь чистое вещество высшей пробы. Я коснулась его лица и сказала:
- Ты самый лучший.
- Ты это только сейчас поняла? - спросил он и улыбнулся, - Пойдём?

5.
Мы сидели в пустом зале ресторана. Где-то тихо играл струнный ансамбль, официанты, словно призрачные тени, беззвучно скользили между сияющими крахмальной белизной столиками. Красное вино в бокалах, мои руки в его ладонях, его глаза в моей душе: всё, как тогда.
Сначала мы молчали, впитывая друг друга, осознавая перемены, произошедшие в нас, «сверяя часы», а потом… потом мы рассказывали обо всём, что наполняло наши жизни в последние два десятилетия, чем-то гордясь, над чем-то потешаясь, о чём-то сожалея. Мы смеялись, привлекая к себе внимание публики, ближе к вечеру заполнившей зал.
- Мы ведём себя не вполне прилично. Впрочем, так всегда и было. Помнишь курилку на факультете?! А лабораторию спектрального анализа?! – Лёша произнёс это, испытующе прищурив глаза. Его слова сработали, как детонатор, вызвавший извержение совместных воспоминаний. Что-то вспоминали вслух, о чём-то, улыбаясь, молчали.
- Знаешь, Лёшенька, после тебя – я, словно на холостом ходу, жила, - как-то неожиданно даже для самой себя сказала я. Он перестал улыбаться и, прикусив губу, погрузил в меня пристальный взгляд внезапно потемневших глаз. Мы молчали. Я смотрела на него, забыв обо всём, что разделяло нас, сходя с ума от его близости, от такой знакомой смеси нежности, желания и доверия. Его губы, его руки, запах его кожи, его неровное дыхание, наши разговоры и наше молчание – все эти яркие лоскуты, вырванные из трепещущей памяти, огненными языками бились в моём сознании, провоцируя воображение. Мне хотелось только одного – остаться с ним наедине, чтобы раствориться, расплавиться, исчезнуть и снова услышать неуверенный стук своего сердца, словно впервые забившегося под его рукой.
- Давай уйдём отсюда, - сказала я, вкладывая свою руку в его ладонь, - здесь становится слишком шумно.
Я чувствовала, что форсирую события, но остановиться уже не могла.
- Да, сейчас мы уйдём, но сначала выслушай меня, Лада, - это «но» подействовало на меня, как ледяной душ. О чём он хочет мне сказать? О том, что у нас есть прошлое, но нет будущего? О том, что он любит свою жену? О том, что мы можем остаться друзьями? Словно чугунный обруч сдавил мне виски.
- Ой, подожди! Я, кажется, звонок пропустила… – пытаясь хотя бы на мгновение отсрочить вынесение приговора, я выхватила из сумки молчащий телефон и начала хаотически нажимать кнопки. Лёша терпеливо наблюдал за моими манипуляциями. Когда я завершила свой любительский этюд и немного успокоилась, он продолжил:
- Я знал, что в наших отношениях не поставлена точка. Но я был уверен, что первый шаг будет за мной. И тут твой звонок… Ты, наверное, и сама не понимаешь, почему позвонила. Прости, я виноват и перед тобой, и перед Женькой, но я так и не смог отпустить тебя. Всё случилось так, как должно было случиться. Я люблю свою дочь и не имею права сожалеть о том, как сложилась моя жизнь. Но ты - часть меня. И этого уже не изменить.
Из внутреннего кармана пиджака он достал паспорт и, открыв, протянул мне. Недоумевая, я взглянула в открытую страницу и онемела: в графе «Дети» крупным почерком было выведено «Суворова Лада Алексеевна».
Я сидела потрясённая. Моё одиночество, моя тоска – теперь всё становилось объяснимым. Все эти годы я была с ним: изо дня в день он произносил моё имя, обращаясь к дочери и окликая меня.
- Я могу её увидеть? - спросила я. Он снова полез в карман и достал портмоне, из которого вытащил небольшое фото и положил передо мной. С фотографии на меня смотрела симпатичная девушка очень похожая на своего отца: те же глаза, та же улыбка, тот же наклон головы.
- Красивая девочка, - сказала я и отвернулась, боясь показать свои неуместные слёзы. О чём я плакала в тот момент? О том, что эта девочка, носящая моё имя, могла быть нашей дочерью? Или о том, что моя странная жизнь – это расплата за многолетнюю неразделённую любовь и вынужденное смирение моей ровесницы Женьки – женщины, позволившей назвать своего единственного ребёнка весьма экзотическим именем бывшей любовницы своего мужа? В моей голове была полнейшая неразбериха. И я задала самый нелепый и самый глобальный вопрос из всех, терзавших моё сознание в тот миг:
- И что теперь?
Лёша пожал плечами. Потом взял мою руку и прижал ладонью к своим губам.
- Пойдём, здесь действительно слишком шумно, - сказал он, целуя моё запястье.

6.
Не верьте никому, кто посмеет Вам сказать, что счастья нет! Оно действительно существует! И в моей жизни был год стопроцентного умопомрачительного счастья. У меня было всё, о чём только может мечтать женщина. И я растворилась в этой сбывшейся мечте, утратив ощущение времени и уничтожив все ниточки, связывавшие меня с прошлой жизнью, в которой столько бесконечных лет не было ЕГО. Стыдясь своих воспоминаний, я отреклась от прошлого, обрекая своё будущее. Человек не должен разрывать связь времён, ведь в любом отрезке бытия содержится бесценный жизненный опыт, помогающий сохранять равновесие и держать удар в этом странном танце на канате под названием «Жизнь».
Счастье одурманивает человека, и он забывает о том, что под его ногами – лишь тонкая, натянутая некими высшими силами, струна, и что любой порыв ветра может сбросить его вниз, в эту алчно разверзающую свои объятия бездну. И горе каждому неразумному канатоходцу, взвалившему на свои плечи чрезмерную ношу: что бы ни было в его тюке – совершенная любовь или смертный грех – участь его предрешена и печальна.
И вот я лежу в палате интенсивной терапии, окутанная проводами датчиков и серпантином капельниц. Я была на девятом месяце беременности, когда кто-то, ехавший нам навстречу, «не справился с управлением транспортным средством» и разрушил мою жизнь. Из сухих фраз официального протокола, составленного на месте аварии, следовало, что оба водителя «на момент осмотра… не подавали признаков жизни», а в моей памяти навсегда отпечаталось слово «фарш», произнесённое будничным голосом врача скорой помощи.
Меня, единственно выжившую, привезли в ближайшую больницу, где у меня родился здоровый мальчик. Я почувствовала его тёплую влажность и где-то вдалеке услышала первый крик, а потом уже ничего не помнила до того самого момента, когда очнулась в своей палате с трубкой в горле и тупой болью во всём теле. Первая мысль была о ребёнке, у которого ещё даже не было имени. Где он, что с ним?! От ощущения собственной беспомощности и этого внезапного одиночества, мне хотелось кричать, звать на помощь, но и этого я не могла сделать. Голосовые связки, как и все мышцы, больше мне не подчинялись. И тогда я заплакала… В моих слезах смешались отчаяние, злость и острое чувство собственной вины. Я вторглась в промысел высших сил, самовольно изменив сюжетную линию своей жизни, и вот теперь судьба брала реванш за год этого неправедного, ворованного счастья.
Сначала я была уверена, что умираю, чувствуя, как с каждой каплей, вытекающей из меня крови, уходит в белые больничные простыни и моя жизнь. Кровь… «Неужели её никак нельзя остановить?!» - эту фразу я полуосознанно повторяла молодому смущённому врачу, одновременно требуя, чтобы мне, наконец, принесли моего ребёнка. Мысль о ребёнке, которого я видела – а точнее сказать, чувствовала – всего только один раз, вызывала спазмы где-то внизу живота. Оттуда боль поднималась к горлу и из глаз начинали литься слёзы. Я не плакала, слёзы текли сами собой, как и кровь. Закрывая глаза, я снова и снова проваливалась в чёрную вату полуобморока-полусна. А там, во сне, снова и снова звучал визг тормозов, смешивающийся с моим криком.
Сейчас я точно знаю, что буду жить. Ведь меня ждёт мой ребёнок – маленький осколок моего взорванного горем сердца. Ради него я запретила себе думать, вспоминать и даже видеть сны. В периоды бодрствования я наблюдаю, как за окном больничной палаты беззвучно шевелятся листья старого каштана, обласканные тёплым майским ветром. Город снова охвачен весной… Ирония судьбы заключается в том, что мой личный конец света произошёл в тот самый момент, когда на сломе времён года слово «нежность» обретает своё материальное воплощение в запахе молодой листвы, в шёпоте ветра, в каплях утренней росы на траве, в мягком солнечном свете и в бесконечном желании любить, которое, словно изысканный яд, проникает сквозь кожные покровы.
Там, за каменным забором старой городской больницы, люди тщетно пытаются утолить эту жажду и пьют весенний воздух, напоённый этой же чувственной отравой. Человечество мечется, ища выхода своим страстям. В результате кто-то находит свою новую любовь, кто-то утрачивает прежнюю, кто-то делает шаг в открытое окно, пытаясь убежать от самого себя и своих разбившихся иллюзий, а кто-то лежит на больничной койке и мысленно составляет полный свод правил канатоходцев для своего новорождённого сына.
- Я расскажу тебе, сынок, всё, что успела узнать об этой жизни, но, по своему канату ты пойдёшь сам – ведь там нет места для двоих. А я лишь буду неустанно молить о том, чтобы твой ветер не был слишком сильным, а твоя ноша была тебе по силам.


  Профиль автора

  Показать сообщения только автора темы (Anonymous)

  Подписаться на автора

  Добавить тему в подборки

  Модераторы: yafor; Дата последней модерации: -

Как по мне: так лучше бы жизнь не сводила их снова - такое пережить... пусть лучше он живет и ходит где-то рядом, чем так
___________________________________

или хотя бы не случилась авария в тот самый момент,когда всё только начиналось....
жизнь - картинка в калейдоскопе, складывающаяся в соответствии с теорией вероятности: не рационально, но иногда возмутительно красиво)