Белый камень в глубине колодца (Семейная сага, 18+)

 » Глава 4. О тонкостях медвежьего сексизма

Динкина соседка по палате Света – ужасно шумная женщина. Если хватает что-то с тумбочки, то возвращает обратно с грохотом. Если ест конфеты, то на шелест фантиков обязательно кто-нибудь прибегает. Если говорит, то много, громко и со всеми подряд, даже со своим телефоном. А говорит Света постоянно. Говорит и жалуется.
За три неполных дня, что они лежали бок о бок, Динка узнала о Свете столько, сколько не знает, наверное, о собственной сестре. Только Ляна, как бы ни было трудно, не жалуется никогда, у Светы же, судя по рассказам, не жизнь, а сплошной архипелаг ГУЛАГ. Муж – сволочь, свекровь – мегера, дети – изверги, шеф – козел, подруга – стерва. Кошка, тварь, опять четверых родила. Куда девать? Любимая герань завяла, шов болит. Курс доллара вырос, в следующем месяце Свету точно сократят. Шов болит... А, уже говорила? Тогда шеф – козел, а свекровь... Тоже говорила? Ну, так козел шеф постоянно. Об этом нужно говорить, чтобы не забывать, хотя Света и так не забудет. Она злопамятная.
Спустя буквально час интенсивного общения (общалась Света в основном сама с собой, и собеседник ей требовался разве что в качестве разумной мебели) Динка готова засунуть голову под подушку, как страус, и не высовываться до самой выписки. Не высовываться пришлось бы долго, до Нового года, поэтому Динка терпит и наслаждается короткими минутами Светиного затишья.
Иногда Свету зовут на перевязку, и у Динки случается маленький праздник. Она впитывает тишину, чувствуя себя самым счастливым человеком на планете. Собственный шовчик на затылке почти не болит, только немного чешется под слоем марли. У бедной Светы шов больше – толстый и красный шовище на полживота. Может, действительно все от размера зависит?
Второе утро в больнице ничем не отличалось от первого. Стоически вытерпев необходимые процедуры, Динка забралась под одеяло, устроила на жесткой подушке загипсованную руку и открыла книгу, которую вчера принесла Ляна. Сотрясение мозга тут же дало о себе знать, но ей не терпелось снова погрузиться.
Книга непривычная – маленькая, мягкая, с прыгающими по обложке желтыми буквами «Небо в ёвриках» и пахнет краской, как новая газета. Динка не могла знать, перед каким выбором поставила Ляну продавщица: или детектив «Небо в ёвриках», или любовный роман «Апофеоз распутной страсти», распутство которого начиналось непосредственно с обложки.
Все Динкины журналы конфисковала Света, любительница глянцевых страниц, красивой одежды на не менее красивых девушках, звездных скандалов и гороскопов, где даже самым невезучим знакам уготованы прибыль, удача и необычные знакомства. Журналов было не жаль. Все эти скандалы, наряды и гороскопы для Динки как далекие-предалекие галактики: вроде и есть они, но где-то там, далеко.
Света в очередной раз сбежала в туалет, но на самом деле курить. Динка честно пыталась увлечься «Небом в ёвриках», однако книжка была примитивной донельзя да еще пестрела любимыми Ляниными словечками, обозначениями частей тела и процессов, о которых приличные люди не то что в книгах не пишут – вслух не говорят.
Динка мысленно извинилась перед автором, но «Небо» закрыла. Ей снова захотелось домой, к бабушке, Паганини и «Грозовому перевалу», принесенному пару дней назад из библиотеки. Динка вечно читает по две-три книги одновременно: утром, на работе и по вечерам.
Как там бедный Паганини? Не забыла ли Надин насыпать ему свежего корма? Она постоянно забывает. Для Динки же кормежка Паганини – целый ритуал, почти священнодействие, которое никогда не пропускают.
Вспомнив о сомике и «Перевале», она затосковала. Хотелось сбежать из этой белой комнаты, сбежать без гипса, тошноты и головной боли. Гипс мешал спать по ночам, чесался, начинал болеть ни с того ни с сего. Из-за тошноты Динка отказывалась есть, чем спровоцировала у сестры поток ругани в адрес какого-то Олега.
Надин на таинственного Олега не ругалась, проворчала только: «Грехи замаливает, прохиндей», а Динка не могла вспомнить, что за грехи такие у прохиндея. Сам Олег вспоминался, но с трудом – большой, как медведь, виноватый, наполовину в крови, наполовину в тумане от Динкиного сотрясения...
Стук в дверь заставил подскочить. Света уже всерьез считает их палату вторым домом, а к себе домой не стучат. Медсестра ушла совсем недавно, Ляна обещала заглянуть только к вечеру. Слово «войдите» застряло в горле. Ненужное, как оказалось.
– Дина Романовна, можно? – В дверь просунулась темноволосая голова, встретилась глазами с Динкой и высунулась обратно, чтобы войти уже, как положено, в комплекте с туловищем. – Мне сказали, что вы не спите.
– Не сплю, – согласилась Динка. – Вам правильно сказали.
– Это хорошо. – Гость придвинул стул к ее кровати и сел. Стул оглушительно скрипнул, гость поморщился. – Да что же ты... Как вы себя чувствуете?
Пока он гнездился на стуле, Динка рассматривала и вспоминала. Первым вспомнился, как ни странно, запах. Резкий, чужой, но не неприятный. Олег пах машиной. Или все-таки машина пахла Олегом? Динка не знала (она плохо разбиралась в машинах и их Олегах), однако запах вспомнила. Туман в голове постепенно рассеивался.
Плечистый, неловкий, лохматый и раскрасневшийся от мороза, он действительно напоминал медведя, которого разбудили в разгар зимней спячки. Из-за сломанного носа лицо с крупными чертами заметно опухло, под карими глазами набрякли мешки, совсем как у Попика по утрам. Интересно, Олег тоже путает двери?
Тут Олег наконец угнездился на стуле, и Динкин взгляд спешно сполз на его колени в аккуратных темно-серых брюках.
– Дина Романовна?..
– Со мной все в порядке, – с запозданием ответила она, – только голова болит, но Елена Анатольевна сказала, что это скоро пройдет.
Собственное отчество отозвалось странным полузабытым эхом. По отчеству Динку давно никто не звал. Зоя Семеновна поначалу пыталась, да и та быстро махнула рукой. Динка и Динка, какая из нее Дина Романовна?
– А... в общем как? Сильно я вас, наверное...
– Да нет, не очень, – сказала Динка. – Больно стало уже потом, когда голову зашили и забинтовали, но пришлось терпеть. Я ведь сама виновата: нельзя выбегать на дорогу, это опасно. А я выбежала. Видела, что машина едет, а все равно побежала.
– Зачем?
– Хотела посмотреть ангела. Я их раньше не видела, только в книжках.
Звук был шумный и какой-то хлюпающий. Вроде вздох, а как будто всхлип. Не удержавшись, Динка посмотрела. У Олега даже рот приоткрылся, глаза стали круглыми-круглыми, как у Паганини.
– Вы что, правда видели... ангела?!
– Думаю, это был именно он. – Динка нахмурилась и отвернулась. – А вы мне не верите?
Олег не ответил. Он считает ее сумасшедшей, догадалась Динка. Нормальным людям не положено видеть то, чего они не могут объяснить. Они закрывают глаза, затыкают уши и твердят, что так не бывает, а на самом деле не хотят видеть. Когда Динка в детстве складывала под кровать куски хлеба с маслом и медом для домового, мама ругалась и ставила Динку носом в угол, потому что домовой маму боялся и хлеб не ел, зато его с удовольствием ели муравьи. Но Динка же слышала, как домовой ходит по комнате и стучит по батареям! Значит, он был. Просто мама слышала хуже, чем Динка.
Мама... Она до крови закусила губы, чтобы те не дрожали, только слезинка все равно выкатилась из уголка глаза. Они с матерью никогда не были близки, а в чем-то и вовсе не пересекались, но от таких вот непрошеных воспоминаний-уколов Динке становилось больно. Внезапно, сильно и во всем теле. Больнее, чем от злосчастного мозгового сотрясения.
– Дина Романовна? – всполошился Олег. – Не плачьте, пожалуйста! Я вам верю.
Было время, когда Ляна всерьез намерилась сделать Динку обыкновенной. Понатаскала из библиотеки своего института книг по детской психологии (Ляна училась на учительницу), заставляла решать десятки бесполезных задач, ходить в магазин вместо нее, брала Динку с собой в город и подбивала спрашивать у незнакомых людей, который час, как пройти на улицу Горького, на каком трамвае можно доехать до цирка и прочую ерунду. Заставляла общаться, смотреть людям в глаза и чуть ли не за косу дергала, когда Динка отворачивалась от Ляны и смотрела в пол. Динка плакала от боли, сестра тоже плакала – от бессилия что-либо изменить. Тогда они перешли на пантомимы: Ляна показывала эмоцию, а Динка угадывала. С трудом, иногда с пятого раза. К пятнадцати годам понимать язык жестов она худо-бедно и, как говорила Надин, на уровне новорожденности научилась. Большего ей не требовалось.
Олег переживает, что она расстроилась из-за него. Боится, что ему за это попадет от врача или от Ляны. Боится за нос, тот и впрямь выглядит ужасно. Динке даже жалко его стало. Виноваты оба, но жалеют почему-то одну Динку, а Олегу – все тумаки и шишки. Несправедливо это.
– Ляна не должна была так делать. Бить вас по носу, – уточнила Динка. – Извините ее.
– За дело получил, – улыбнулся Олег. Она посматривала на него быстро и коротко, пусть это и было невежливо, – а когда получаешь за дело, больнее, но не так обидно. Ваша сестра поступила правильно. Вы не должны за нее извиняться, Дина Романовна.
– Не надо «Романовну», – попросила она, – меня зовут Дина.
– А меня Олег.
– А я знаю.
Он опять улыбнулся. Чего, спрашивается? Полез в сумку, достал огромный апельсин и целлофановый кулек с чем-то белым.
– Творог домашний. У моей соседки дочь в области живет, – пояснил Олег, протягивая ей апельсин, а творог засовывая в отдельный пакет с запиской для общего холодильника, – природа, хозяйство, коровы. Соседка сама не ест, нас кормит, вот я и подумал...
– Это мне? Не надо. Бабушка говорит, что мне вообще очень повезло.
– Еще бы, – буркнул он себе под нос, – встречать Новый год в гипсе – наивысшая степень везения. В рубашке родилась, блин.
– Нет, бабушка не так сказала. Она сказала, я хорошо запомнила: «Повезло еще, что ему смелости хватило привезти тебя сюда, а не убежать с места преступления. Ищи и свисти его потом». Спасибо вам, но продуктов, цветов и денег не надо...
Она умолкла, потому что таких круглых глаз не делал даже платидорас, хоть и имел перед Олегом существенное анатомическое преимущество.
– Не понял. Ты меня сейчас благодаришь, что в арке той гребаной не бросил? Что в больницу привез? – Он покачал головой. – Куда катится этот мир... Простите.
Олег вскочил со стула. Стул скрипнул.
– Мне на работу пора. Вот мои контакты, на всякий случай. – Он положил на тумбочку что-то маленькое и белое. – Вы творог ешьте, с медсестрой договорюсь. Родственницам привет передавайте, они у вас... мировые. До свидания, Дина! Выздоравливайте.
– До свидания, – растерянно сказала Динка.
У самых дверей Олег обернулся.
– Дина, почему люди врут друг другу?
– Боятся сказать правду. Или не хотят обидеть. – Она не понимала, к чему он клонит. – Я читала, что соврать всегда легче, чем попытаться объяснить.
– А еще почему?
– Хотят спрятаться от правды или смягчить ее. – Динка с грустью подумала о родителях. Вот уж где полное собрание взаимного обмана. Во благо, как они клялись. Им было комфортно врать друг другу. – Я читала, что лжи не существует. Люди не лгут – они по-разному воспринимают ситуацию. Но это не так. Обманывать плохо.
– А если, допустим, человек неизлечимо болен? Знает, что скоро умрет, но не хочет огорчать близких. Можно ему умолчать?
– И ему нельзя, – убежденно сказала Динка. – Правда рано или поздно откроется, и его близким будет только больнее.
Он взялся за дверную ручку.
– Значит, вранья вы не прощаете.
– Простить можно все, – возразила она, – если человек тебе по-настоящему дорог, но доверять ему, как раньше, уже не получится. Все равно будешь ждать подвоха, подозревать, сомневаться. Нет, я бы так не смогла.
Олег ушел. Маленькое и белое, которое он оставил, оказалось кусочком картона.
«Дубровин Олег Владимирович, квалифицированные устные и письменные переводы: русский – немецкий – английский – французский», – значилось на картоне.
Он оставил ей карточку своего посещения? Визитную карточку?
– Дубровин Олег Владимирович, – вслух повторяла Динка, – квалифицированные устные и письменные переводы... Олег Владимирович... английский, французский...
К моменту возвращения Светы она успела выучить визитку наизусть.

--------
Лечащий врач Дины Кудряшовой с непроницаемым лицом выслушала опасения Дубровина и вежливо послала его извилистыми медицинскими тропами.
– Все в порядке у нее с головой, от легкого сотрясения еще никто не умирал. Полежит у нас и будет как новенькая.
– То есть вас не смущает, что человеку средь бела дня мерещатся ангелы? – с тихим бешенством уточнил Олег. – Может, все-таки стоит проверить?
– Не стоит. Аутисты много чего видят, а у Дины, помимо всего прочего, чересчур богатое воображение. – Елена Анатольевна постукивала кончиками лакированных ногтей по журналу приема пациентов. – О проблемах с социализацией слышали? Запустили девочку, невооруженным глазом видно, но это не наш профиль. Раз уж возникла опасность, психиатру ее обязательно покажем...
Врач продолжала говорить, но Дубровин не слушал.
Аутизм, значит. А... что это за зверь? Слышать Олег о нем слышал, но близко не сталкивался. На ум пришло идиотское телешоу о фотомоделях, которое Ларка смотрела по вечерам. Олег обычно сидел рядом с ноутбуком, нет-нет да поглядывая на экран и машинально отмечая про себя неточности русского перевода. Среди моделей кого только не было, была и аутистка – твердолобая девица с замедленной реакцией и прокуренным голосом. Политика шоу шита белыми нитками: якобы у нас моделью может стать каждая...
В сознании Олега аутизм стоял неподалеку от синдрома Дауна. Но ведь Дина нормальная! На первый взгляд, адекватная, если бы не этот ее ангел. Кем нужно быть, чтобы из-за галюна под колеса кидаться?! И семейка у нее, конечно, высший класс. С такой кто угодно подастся в затворники.
Дань вежливости отдана, к Дине он больше не пойдет, хватит. Дождется звонка ее бабки, выплатит положенную компенсацию и забудет как страшный сон... Но вот уже осталась позади больница, ползла вверх по улице верная «Тойота», а Олег все не мог выкинуть Дину Кудряшову из головы.
Такие люди ему прежде не встречались: чтобы правду-матку, как она есть, с плеча. Он пришел поговорить, объясниться, банально попросить прощения, а Динка его – в нокаут своими ангелами и благодарностями. Вранья не любит, ну надо же! Как она вообще живет тогда?
А глаза у нее грустные. Неулыбчивая, потерянная, сжавшаяся в комочек девочка Дина. Тоскливо ей. Увидеть ее улыбку захотелось почти физически. Порадовать, растормошить. Продуктов, цветов и денег не надо... Ну, не надо так не надо.
«Это в последний раз», – мысленно пообещал себе Дубровин, сворачивая к магазину игрушек.

--------
Медведи были все как на подбор – младенчески пухлые, с повязанными вокруг шей бантами из лент и бессмысленными глазами-пуговицами. Одинаковые плюшевые дуболомы. Никто из них не желал представляться в тонких Динкиных руках.
Олег, наверное, минут пятнадцать бродил между стеллажами, но так ничего и не выбрал.
– Девушка, – окликнул он консультанта в фирменной розовой футболке, – почему в ассортименте только медведи-мужчины? Медведей-женщин в природе нет?
Продавщица, узрев могучую фигуру Дубровина, заблеяла что-то вроде «До вас не спрашивали, мишек-мальчиков больше любят».
– Дискриминация, – возмутился Олег и полез в карман за телефоном.
Втула не отвечал. Раньше полудня он свое барское тело с кровати не сбрасывает, если только рядом с Пашей не заваляется другое, менее барское, но вполне симпатичное женское тело нужных параметров.
– Кому это с утра не спится, мать вашу так? – прорычал Паша в трубку.
Судя по жалобному писку, подходящее тело в пределах Пашиной кровати сегодня имелось.
– Втула, мне нужен медведь.
– Прости, сынок, но до весны еще далеко, – зевнул Паша. И невнятно: – Мне тоже сделай, без сахара. Щас, Люся, человек бредить закончит, и я приду.
– Втула, мне нужен твой медведь, – хмыкнул Дубровин. – Авторский и уникальный.
Паша не удивился.
– Без вопросов, подваливай, Люся как раз кофе сообразит. Посмотришь, приценишься.
Олег посмотрел на часы. Время играло не в его пользу.
– А вечером нельзя? Часов так в шесть?
– Можно и в шесть. – Через громкую связь было отлично слышно, как Паша почесывает пузо. – Я сегодня все равно дома творю, так что подваливай. Подберем тебе зверя мечты.

--------
На работе Дубровин скучал. Немцы уехали, визита прочих басурман в ближайшее время не ожидалось, так что трудился Олег на относительно плодородных полях в качестве секретаря-референта. Приводил в порядок документацию, отвечал на телефонные звонки, бегал по офису в поисках очередной жертвы для Руденко или просто сидел «для престижа» – в общем, делал все то, чем успел пресытиться за время учебы в университете.
На первых порах, когда учеба доставляла Олегу не удовлетворение, а сплошное желание выйти через окно, его отец Владимир Алексеевич перед тем, как окончательно разориться, загонял сына к себе в приемную. Заставлял вникать в дела фирмы, учил правильно общаться с нужными людьми, отправлял на переговоры наряду с собственной переводчицей Ингой, которая, помимо иностранных языков, с радостью консультировала Олега и по другим животрепещущим вопросам. Когда по компании прошел слух, что молодая переводчица спит с хозяйским сынком, Владимир Алексеевич уволил хохотушку Ингу тихо и незаметно, взяв на ее место многоопытную Тамару Денисовну. Слово «много» в отношении новой сотрудницы было ключевым, но Олег не слишком огорчился: с Ингой у него сложились чисто деловые отношения, а у Тамары Денисовны действительно было чему поучиться. Например, как избавиться от перегара в полевых условиях или как поудачнее перевести на английский русскую ругань, чтобы быть правильно понятым даже самым благовоспитанным англичанином.
Славное было время. Олег вздохнул, поправил очки и вновь уставился на монитор, где пульсировало жизнью и курсором очередное повеление Руденко – неуклюжее нагромождение букв, которое требовалось выправить.
Поставив точку, он отформатировал документ, отправил в печать и прислушался. Начальница в компании зама разрабатывала текущий план захвата мира и вражеских оконных рынков, поэтому Дубровин налил себе кофе и открыл поисковик.

Люди с аутизмом рассказывают, что для них окружающий мир – хаос из людей, мест и событий, в котором им бывает невозможно разобраться. Трудности в восприятии окружающего мира могут вызывать у них очень сильную тревожность.
В первую очередь людям с аутизмом трудно понимать окружающих и общаться с ними. Остальные люди интуитивно понимают, как общаться и взаимодействовать друг с другом, но у людей с аутизмом отсутствует это интуитивное знание, и они могут гадать, почему «не такие как все».

Трудности с социальной коммуникацией

Для людей с расстройствами аутистического спектра мимика и прочий «язык тела» — это такой же чужой язык, как если бы все вокруг говорили по-древнегречески.
Многие из них понимают язык буквально, с их точки зрения – люди всегда говорят ровно то, что имеют в виду. Кроме того, им трудно использовать и понимать:

- выражения лица или тон голоса
- шутки и сарказм
- идиомы и поговорки, например, говоря «Это круто», имеют в виду, что это хорошо, а не то, что на это трудно взобраться.

Чем дальше Олег читал, тем сильнее упрекал себя в тупости. Дина Кудряшова и впрямь была не такой, как все. А он идиот.
Сохранив страницу в закладках и поклявшись внимательнее изучить все на досуге, Дубровин выключил компьютер. Время полшестого, Руденко и ее зам прекрасно обойдутся без него. Как по заказу, из кабинета вывалилась похожая на перевозбужденного пуделя начальница.
– Олег Владимирович, можете быть свободны! – взвизгнула она, тряхнув кудрями. – Мы с Семеном еще посидим.
– Совет да любовь, – пожелал Олег захлопнувшейся двери и, набросив пиджак, устремился на свежий декабрьский воздух.

--------
Втула временно переквалифицировался в экскурсовода – показывал Дубровину своих лохматых девочек и мальчиков. У каждого медведя и медведицы была своя предыстория и, как утверждал их создатель, своя ранимая душа. Посмей кто ляпнуть, что взрослому, состоявшемуся мужчине не положено шить плюшевых мишек, Втула лично задушил бы его портновским сантиметром, заколол булавками и застрочил бы на швейной машинке.
– Ну и сколько ты хочешь?
– За кого именно? Девочки идут дешевле, но с ними мороки больше. Мальчики – в зависимости от размера, материала и костюмчика. Васю вчера за пять с половиной отдал, за Нафаню семь обещают. – Паша любовно потрепал по шляпе серого мишку в костюме садовника. – Они у меня тут в принципе все забиты, Тимошу, Зосю и Белоснежку чисто на заказ ваял, но ради тебя, так уж и быть, рискну с кем-нибудь рассориться. А зачем тебе медведь, Роща?
– В подарок, – коротко ответил Олег.
Топтыгиных было много, и расходились они быстро. Мишки от Паши Втулкина – почти бренд, берут их охотно. Не так охотно, правда, как костюмы, но на полках мишки не залеживаются, хоть и дерет за них Втула втридорога. Семь штук за игрушку – где это слыхано?! Но люди берут.
Дубровин готов был указать на понравившегося зверя и настраивался на длительные торги вперемешку с шантажом и угрозами, когда увидел ее. Она была восхитительна. С виду неброская, в обычном светло-зеленом сарафане в бабочку и белой хлопковой блузе, но настолько изящная, милая, утонченная. Хрупкая. Идеально ровные шовчики. Просто идеальная. Ее Втула своим королевским вниманием почему-то обделил.
Паша проследил, куда смотрит Дубровин, и взревел подбитым бомбардировщиком.
– Не дам Симочку! Не смотри на нее! Фу, нельзя! – Втула загородил собой прозрачные дверцы шкафа. – Я в нее душу вложил, и она останется здесь до самой моей смерти.
– Втула...
– Она мне как дочь! – Паша скорчил воинственную гримасу и надул щеки. – Уйди, душегуб! Не дамся.
– Втулкин, – Олег не смог сдержать улыбки, – ради нашей дружбы.
– Никогда!
– Сколько, Втула?
– Да как у тебя язык повернулся?!.. – Втула картинно схватился за сердце.
– Паша, не зли меня. Сколько ты за нее хочешь?
Хитрый дизайнер Паша опустил глаза долу, зато поднял обе ладони и скромно пошевелил пальцами.
– Ты что, опух?! Десять косарей?!!
– Жадный ты, Роща, – посетовал Втулкин, – я даже готов переименовать тебя обратно в Дубраву. Или десять, или фиг тебе, а не Симочка. Ребенка в чужой дом отдаю!
– Втула, имей совесть. Давай пять, а? И то разоряюсь.
– Десять!
– Пять и пиво.
– Девять! Это мое последнее слово.
– Пять и пиво всю неделю, – не сдавался Олег.
Паша заинтересованно шевельнул ухом.
– Хорошее пиво, – искушал Дубровин.
– Угу, стал бы я на плохое соглашаться... Шесть, и бабушка неделю живет у тебя!
– Только не твоя бабушка!
– На меньшее я не согласен, – подбоченился Паша, открывая вид на изящную Симочкину лапку. – Решайся.
– У меня с собой только пять.
– Косарь потом отдашь, – милостиво разрешил Втула, – ты, главное, бабушку забери.
– Ладно, ладно, уговорил! Но заберу на следующей неделе.
– По рукам, – и Паша радостным зайчиком упрыгал за подарочным пакетом.
Глядя, как Втула обнимает на прощанье свое сокровище, Олег готов был рассмеяться от горести и расплакаться от смеха. По очереди, все вместе. Пять тысяч рублей за медведя! Достойный повод для Ларки попилить его напоследок, прежде чем они расстанутся навсегда.