Et si tu n’existais pas (современный ЛР, городское фэнтези)

Ответить  На главную » Наше » Собственное творчество

Навигатор по разделу  •  Справка для авторов  •  Справка для читателей  •  Оргвопросы и объявления  •  Заказ графики  •  Реклама  •  Конкурсы  •  VIP

lor-engris Цитировать: целиком, блоками, абзацами  
Бриллиантовая ледиНа форуме с: 03.07.2015
Сообщения: 2002
Откуда: Краснодар
>02 Ноя 2015 23:53

 » Межглавье третье

Не пишется мне пока "Белый камень", зато осенью, неважной погодой и общей осенней хандрой навеяно это.
Сумбурное межглавье из сумбурных Евиных мыслей.




Ева идет по городу, ничего не видя перед собой. Под подошвами модных сапожек похрустывает ледяная корка, купленная позавчера сумочка шлепает по бедру в такт шагам, витрины мигают огнями новогодних гирлянд. На каждом углу торчат продавцы сосен. Город готовится к Новому году, но Ева не видит всего этого.
Ей плохо. Больно. Одиноко и тоскливо.
Город суетится в предвкушении праздника – Ева, как зомби, дрейфует между работой и квартирой. Бестолковой работой, которая давно не приносит радости, и пустой, холодной квартирой.
Квартирой без него.
Скажи кто Еве еще пару месяцев назад, что она может умирать от хандры – рассмеялась бы идиоту в лицо. Ева Омельченко не хандрит. Она взрослая, самостоятельная и самодостаточная женщина. Стоит пальцем поманить, и у ее ног будет весь мир. Но, черт возьми, почему же тогда так больно?!
«Я влюбилась, прости и прощай» - наглая ложь. Нет у нее никого. Нет, и не будет.
Никогда. Ни за что. Нет такого другого на свете.
Утрись, Омельченко. Сучки давно утерлись, настал твой черед.
«Что имеем не храним, потерявши – плачем» и прочая сентиментальная дребедень. Работа журналиста обязывает ко всему относиться скептически. Как и врача. Она не верит в конфетно-букетную любовь – он считает цветы и конфеты пустой тратой денег. Романтика, кому ты нужна? Им было хорошо и без романтики.
Но времена меняются. У Евы депрессия. Она ищет черную кошку в темной комнате и не может найти. Мысли дробятся, скачут с одного на другое. На работе – полная и беспросветная *опа. Она всерьез подумывает об отпуске или о заявлении по собственному желанию. Уволиться с должности, к которой старательно прогрызала путь последние несколько лет. Шла по головам. Вот так просто взять и послать все к чертям.
Что с тобой, Омельченко? Это ведь не любовь была... правда?
Она идет неизвестно куда, но каждый раз почему-то – мимо его вотчины. Подходит к ограде, трогает мокрые холодные прутья. Смотрит на заветные окна. Хочет зайти, но не может. Боится. Совершенно иррационально боится этой... ведьмы.
Что с тобой, Омельченко? Что с тобой?
Утро после той ночи ничем не выделялось в череде обычных Евиных утр. Кофе, бутерброд, макияж. Легкая улыбочка «я богиня». Платиновая богиня за рулем иномарки.
Офис. Подчиненных распугать, чтобы не расслаблялись. Опять кофе. Текучка, текучка, текучка. Бабы шипят по углам. Улыбнуться заму, вот так, хорошо. Как бы невзначай шевельнуть бедрами. Пускай краснеет. Ему полезно, а ей надо держать форму. Имидж легкомысленной блондинки с хваткой бультерьера надо поддерживать.
После обеда у Евы намечается сходка. Совещание, то бишь. Она успевает подкраситься прежде, чем слышит сигнал селектора. Голос у Тани дрожащий и испуганный:
- Евгения Захаровна, вас тут спрашивают.
- Кто? – она захлопывает пудреницу.
Настроение отличное, с чего бы ему быть другим? Ева, как всегда, на высоте, а сегодня вторник.
- Говорят, что по личному, - Таня буквально умирает.
- Татьяна, у меня совещание. Если по личному, пускай ждут.
- Говорят, что это всего на пять минут, - блеет Таня. – Говорят...
- Что в Москве кур доят! – Ева раздраженно фыркает. – Их там что, много? Ладно, - вздыхает, сжалившись над клушей Таней. – Пусть заходят, только быстро.
«Их» немного. Всего одна. Рыжие волосы, желтые глаза. Одета просто, но со вкусом. Улыбается приветливо, но у Евы от этой улыбки бегут мурашки и раньше времени наступает зима.
Представляться друг другу нет нужды: они и так знакомы. Заочно.
- Так вот ты какая, - оценивающий взгляд от макушки до носков туфель. - Нимфа. Блондинка. С декольте, но без мозгов. Ожидаемо.
- Не расслышала, по какому вы вопросу? – Ева держит лицо. Что бы ни случилось, Ева держит это треклятое лицо. – У меня совещание, так что давайте решим его быстро.
- Хорошая идея, - кивает Галина и без разрешения садится в кресло, закидывает ногу на ногу. Шерон Стоун хренова, у Евы вышло бы куда лучше. – Знаешь, я смирилась, что у мужа еженедельные «дежурства» по вторникам и пятницам, но понедельника в его графике нет. Он ведь был у тебя вчера, не так ли?
- Даже если и так, - Ева чуть наклоняет голову. – Это твоя проблема, а не моя.
- Возможно, - у нее противный голос, - но никто не давал тебе права эту проблему решать. Я долго терпела, Евгения Захаровна. Ева...
- Тамбовский волк тебе Ева, - не может удержатья Омельченко.
- Наглая, - выносит вердикт Галина. – И глупая шлюшка. Напрасно я терпела так долго. Надеялась на его вкус. Думала, подберет себе приличную медсестру или какую-нибудь врачиху, которой острых ощущений не хватает, а он тебя... фактически с панели...
Трагические паузы, злобно-брезгливое выражение лица – Еве откровенно скучно. Да и выслушивать оскорбления в свой адрес... Как говорит вышеупомянутое яблоко раздора, если бы каждый раз, желая смерти в камнедробилке, мне давали бы доллар, в мире стало бы на одного мультимиллионера больше.
Ева слушает еще немного и демонстративно поправляет наручные часы.
- Галина... простите, не помню, как вас по отчеству. А не пойти бы вам?..
Галина сверкает глазами – уже бледно-зелеными, как отражение луны в болоте.
- Пойду, - покладисто говорит она, - но в таком случае, Евочка, если вы продолжите в том же духе (а вы продолжите, я в этом уверена), то сегодня же вечером вас доставят в городскую клиническую больницу с диагнозом... право, я не слишком сильна в медицине, - она делает вид, что задумалась. – Перфорация язвы? Сердечный приступ? Оторвавшийся тромб? Или, быть может, обратимся к классикам? «Вообразите, что вы, например, начнете управлять, распоряжаться и другими и собою, вообще, так сказать, входить во вкус, и вдруг у вас... саркома легкого».
Температура в Евином кабинете падает на десяток градусов.
Она узнала цитату. «Мастер и Маргарита» Булгакова.
Его любимая книга.
- Ну, или я могу просто подмешать ему что-нибудь в кофе, - развивает тему ведьма. – Он все равно не станет проверять. Нет человека – нет проблемы, верно, Евгения Захаровна?
- Силенок не хватит, - шипит Ева.
- Ты во мне сомневаешься?
А дальше – боль. В том самом легком, но, кажется, что во всем теле. Интуитивная магия – самая злобная и жестокая из всех магий, потому что ее нельзя ни контролировать, ни предугадать. Однажды он рассказывал об этом. Удивительно, как в потоке сверлящей, топящей боли Ева еще способна думать...
Она приходит в себя в холодном поту, дрожащая и жалкая. На полу собственного кабинета. У ног Галины. Сведенные судорогой руки царапают пол, рот распахнут в немом крике: «хватит!»
Ее персональный ужастик. Дикий. Нереальный.
«Господи, я знаю, что не верю в тебя. Но помоги! Пожалуйста!»
- Я не хочу проблем с законом, - Галина почти ласково треплет Еву по макушке. Она не в себе, - поэтому расстанемся тихо и мирно. Само твое существование оскорбительно, но, так уж и быть, живи. Позвони ему, придумай правдоподобную отмазку и брось. Но старайся, Ева, старайся. Он должен тебе поверить...
Условия Галины просты.
Не говорить с ним. Не звонить, не приходить. Не видеть. Заставить забыть о себе. Ничем не напоминать. А лучше сдохнуть, но это необязательно.
Ева соглашается по двум причинам. Во-первых, ни один мужик не стоит проблем с ненормальной ведьмой. А во-вторых она боится боли. И его смерти. Неизвестно чего больше.
Ее персональный ужастик с элементами мексиканского сериала.
Она с блеском проводит совещание. Звонит ему и бросает. Красиво и достойно уходит со сцены, потому что иначе никак. Стоило принять решение «пошлю ее на...», как тем же вечером Ева не смогла подняться с постели – так ее скрутило. А Ева хотела жить.
Между нами все кончено, мой милый доктор. Финита *ля комедия. *ля! *ля! *ля!
Прости. Я так и не узнаю, что с тобой приключилось.
Прости. Я так и останусь должна тебе утку с яблоками и дочь, о которой ты так мечтал. Шутил, отнекивался, но втайне мечтал. Я же видела.
Как легко он ее отпустил! «Желаю счастья в личной жизни, привези мне магнитик».
Каждая женщина хочет быть любимой. Даже проститутка вроде нее.
Даже если эта проститутка клянется себе и божится, что между ними ничего нет.
Голимый секс. Плотское удовольствие. Чистый экстаз с гарниром, мать его так.
Ну, да, конечно! Кому ты врала эти два года, Ева?
Она встряхивает головой, как лошадь, и возвращается в настоящее. Втыкает в уши наушники.
Визбор. «Милая моя, солнышко лесное...»


Как красиво он пел эту песню под гитару! Своим невозможным, хрипловатым от сигарет голосом. Красивее только та, что на французском. «Если б не было тебя, скажи, зачем тогда мне жить?»
Подруга тогда пригласила Еву на дачу с шашлыками, а Еве не хотелось идти одной. Позвала его.
Он сделал тот вечер одним своим присутствием. Зеленой майкой, умением жарить шашлыки и петь под гитару. Улыбкой и обаянием. Животным своим магнетизмом, шуточками дурацкими. Листьями в волосах и запахом костра. Сразил всех наповал.
Как его можно не любить? Вот как?
Их почти семейные вечера. Поедание пирожных на диване, непременно шоколадных. Круглых таких, с нарисованной белым шоколадом «решеткой» и густым клубничным муссом внутри. До одури жирных и вредных, но вкусных.
Поедание нередко с эротическим подтекстом. У них обоих нет проблем с фантазией.
- Гадость какая...
- Угу. Ты рожу свою довольную видел? – Ева хмыкает и слизывает с пальцев остатки клубничного мусса. – Зеркало принесу.
- И все равно гадость, - он забрасывает руки за голову. – Калорийные убийцы нашей стройности.
- Тут еще одно осталось. Будешь?
- Давай!

Разве это не любовь? Им так хорошо вместе.
Прогулки по магазинам. Редкие и тоже экзотичные, когда потянет на что-нибудь этакое. Они бродят по торговому центру, держась за руки, заходят во все магазины и примеряют все подряд. Некоторые продавщицы их уже узнают. Подмигивают Еве.
- Ненавижу магазины. Пойдем домой...
- Ой, смотри, какая классная юбочка!
- Ева!
- Ну, позязя! – щенячьи глазки, хлопанье ресницами. – Я только примерю. В последний раз.
- В последний, - вздыхает. – Пожалей человека: я устал и с утра не жравши...
- Ой, какое платье!

Он не дарит ей настоящих цветов, только мороки на луке, петрушке или укропе. Ева хохочет и не жалуется. Несмотря на все смелые заявления, он еще не миллионер, а зелень в хозяйстве пригодится. Не то, что розы.
- У меня скоро будет аллергия на лук.
- Устроить тебе аллергию на розы мне финансы не позволяют. Смирись.

Он мастер на все руки безо всякой магии. Считает унизительным колдовать там, где нормальный мужик должен справляться руками. Лампочки, гвозди, шатающийся унитаз, машина барахлит – все поправит. При том, что рос без отца.
- Как ты умудрилась расшатать унитаз?! – ворчливо, стоя на карачках. В одной руке отвертка, в другой – какая-то неизвестная штуковина. – Качалась на нем, что ли?
Она застенчиво сводит вместе кончики пальцев, пойманная с поличным.
Он видит. Глазами. Ну, почти.
- Детский сад...

Он ненавидит фотографироваться, и она снимает его спящего. Иногда, тайком. Это надо видеть! Тот редкий случай, когда мгновенно падает коэффициент брутальности и резко прет вверх показатель мимимишности. Во сне он обнимает подушку и сворачивается калачиком.
Она коверкает его имя. Удлиняет, сокращает и выворачивает во все стороны. Шепотом, само собой. Если услышит – обидится.
Наверное, в чьих-то посторонних глазах он идеален. В Евиных – близко к тому. Слишком самоуверен, привык, что его слово – закон. Возмущаться не комильфо. Умная жена, как известно, разрешает мужу быть головой, оставаясь при этом шеей.
- Ты – мое лекарство от одиночества, - задумчиво.
- Женись на мне, - предлагает она в который раз. – Организую скидку в аптеке.
- Ева, не начинай...

Его запах. Его рубашки. Морщинки в уголках глаз. До странного не вонючие сигареты. Улыбка.
Он, он, он... чтоб ему икалось!
Ева разжимает скрюченные пальцы и решительно толкает калитку. Она пойдет. Увидит. Хотя бы издали. Увидит и отпустит, иначе совсем чокнется. Поздоровается, узнает, как дела, и пойдет дальше. Я просто шла мимо. Веришь?
Синие бахилы нелепо смотрятся на дорогих сапогах. Все вокруг белое, условно чистое и пахнет... им. До того, как Ева загонит в душ (иногда насильно), этот запах – его неотъемлемая часть.
Она идет как королева, привлекая внимание. Водолазка в обтяг – черная, узкие джинсы – черные, сапоги – догадайтесь сами. И белые волосы. Еще бы не привлечь.
Она видит его в конце коридора. Не один, говорит что-то. Кажется, спорит. Отсюда не слышно.
Он вскидывает голову прежде, чем она успевает спрятаться за углом. Во взгляде – вопрос.
Ева сглатывает и отрицательно мотает головой. Она передумала. Разговора не будет.
Развернуться и уйти. Только не бегом. Не бегом, Ева. А, ладно. Уже все равно.
С крыльца и к воротам – бегом. В распахнутой куртке, в сапогах – и по лужам.
- Ева? – как из-под земли. Она не успевает затормозить, врезается в него. – Ты чего убежала?
- Ничего, - грубо. – Ты бы оделся, простынешь.
Улыбается. Убила бы за одну эту нахальную улыбку.
- Я закаленный. Ну а все-таки? Что-нибудь случилось?
В его голосе тревога. Неподдельная. Улыбка может лгать, глаза могут лгать, а тревога – нет.
И Ева сдается. Она устала быть сильной и самодостаточной. Не нужен ей целый мир. Заверните одного конкретного придурка! Сдачи не надо.
- Я соскучилась, - шепчет Ева и утыкается ему лбом в плечо.
Но чуда не происходит. Обмен дежурными фразами, и секундная слабость забыта. Ева ухитряется превратить все в шутку, а его голова забита другим. Ему не жаль расставаться с ней, она для него – перевернутая страница.
У лекарства от одиночества истек срок годности.
Хочется сделать ему больно (опять!), но Ева уходит. Даже целует его в щеку на прощание и обещает пригласить на свадьбу. Их пути разошлись, надо смириться и жить дальше.
На следующее утро редакция снова воет. Ева опять в форме, рвет, мечет и развивает бурную деятельность. Ее страница тоже перевернута. Один-один. Ничья.
Вот только в шесть вечера за окном никого нет.


___________________________________
--- Вес рисунков в подписи 966Кб. Показать ---

зима от Кармен
Сделать подарок
Профиль ЛС  

lor-engris Цитировать: целиком, блоками, абзацами  
Бриллиантовая ледиНа форуме с: 03.07.2015
Сообщения: 2002
Откуда: Краснодар
>03 Ноя 2015 0:01

Ирэн Рэйн писал(а):
Авторы, спасибо!

Laughing Laughing Laughing Тебе спасибо.

Ирэн Рэйн писал(а):
Вот я заметила. Есть романы, которые пробежал глазами и все понятно. А у вас совсем не так. Надо и хочется вчитываться в каждое слово. По другому не получается. Поэтому я и читаю не сразу, и комментирую.

Если мы правильно поняли, то это хорошо wo Очень приятно, что роман не поверхностный, хотя моя заслуга в этом минимальна.

Ирэн Рэйн писал(а):
Интересно складываются отношения интерна и зав отделения. Я думаю, что он чувствует в ней иную, поэтому и ругал больше других, поэтому и не уволил за пощёчину, поэтому и следил из окна...

Воропаев давно сообразил, кто из трех сусликов на что горазд. Осталась Вера. Она ему интересна с точки зрения "препарирования": что там у нее внутри? Почему не вписывается в привычные схемы? Вот и довел до точки кипения, подытожил свои трехмесячные усилия. Проверял теорию - теория оказалась верна. Если бы Вера молча проглотила оскорбления, неизвестно, что было бы дальше.
___________________________________
--- Вес рисунков в подписи 966Кб. Показать ---

зима от Кармен
Сделать подарок
Профиль ЛС  

Ирэн Рэйн Цитировать: целиком, блоками, абзацами  
Бриллиантовая ледиНа форуме с: 11.01.2015
Сообщения: 6734
Откуда: Петербург
>03 Ноя 2015 15:05

Наконец собралась с духом и прочла межглавье. Как же больно за нее. Я и не подумала, что виновата его жена. Вот гадина! Хотя наверно в любовных треугольниках нет неправых. У каждого своя правда. Спасибо за удовольствие
___________________________________
--- Вес рисунков в подписи 635Кб. Показать ---
Сделать подарок
Профиль ЛС  

lor-engris Цитировать: целиком, блоками, абзацами  
Бриллиантовая ледиНа форуме с: 03.07.2015
Сообщения: 2002
Откуда: Краснодар
>03 Ноя 2015 21:49

Ирэн Рэйн писал(а):
Наконец собралась с духом и прочла межглавье. Как же больно за нее. Я и не подумала, что виновата его жена. Вот гадина! Хотя наверно в любовных треугольниках нет неправых. У каждого своя правда. Спасибо за удовольствие

Привет, Ир!
Когда я читала книгу в 1-ый раз, не могла взять в толк: как его угораздило связаться с Галиной? Она ведь ни во что его не ставит, а какой брак без взаимного уважения (хотя бы)? Ответ частично кроется во 2-ой книге, но понять эту героиню я так и не смогла. Герой прощает, как ни странно. Прощает ей то, за что убить мало. Но справедливость все равно восторжествует.
Еву искренне жаль. И не потому, что она его любит, а он ее - нет. Просто эта ведьмина игра чужими судьбами... :devil: Когда появится главная злодейка, станет понятно.
А любовный треугольник еще не начинался. Хотя там куда более занятная фигура Wink
Спасибо за отзыв! Flowers
___________________________________
--- Вес рисунков в подписи 966Кб. Показать ---

зима от Кармен
Сделать подарок
Профиль ЛС  

lor-engris Цитировать: целиком, блоками, абзацами  
Бриллиантовая ледиНа форуме с: 03.07.2015
Сообщения: 2002
Откуда: Краснодар
>11 Ноя 2015 22:10

 » Глава 9

Глава девятая, в который сны очень похожи на реальность, а реальность подозрительно напоминает сон

– Никанорыч, помоги гирлянду повесить! – крикнула Галина и прислушалась.
Ей не ответили. Откуда-то сверху доносилось сопение, потрескивание и загадочное бульканье. Потянуло спиртным.
– Никанорыч, ты меня слышишь?
– Слышу, слышу. Обожди чуток, хозяйка, еще детальку прилажу, – отозвались со шкафа. – Последний штрих… Я гений, гений, гений!
Галина спрыгнула с табурета, оставив гирлянду болтаться на одном конце. Чуяло сердце, не зря Никанорыч конфеты из новогодних кульков подворовывал! Причем, выбирал самые невкусные и по одной, по две волок к себе в берлогу. Она еще удивлялась: откуда вдруг такая сверхъестественная любовь к сладкому? И вот с утра пораньше Кулибин забрался на шифоньер, предварительно ограбив ящик с инструментами на отвертку и плоскогубцы, и теперь вдохновенно чем-то гремел. Дело раскрыто: вредному домовому удалось-таки вернуть к жизни самогонный аппарат. На всю квартиру несет!
– Ты в своем уме? – закашлялась Галина. – Выставит ведь на балкон с твоей самогонкой и прав будет.
– Не дам! – испугался Никанорыч. – Закусаю! Ключи спрячу! Все шнуры-провода позапутаю!
– Не поможет, – ведьма осмотрела гирлянду, прикидывая, как ее лучше прицепить. – Вспомни-ка прошлый год: всю душу вложил и сам же потом разбирал. Понравилось в морозилочке?
– И то верно, – Никанорыч нахохлился, как больной воробей. – Никакого уважения к покровителю дома! Злые вы, уйду я от вас!
Галина улыбнулась, но промолчала. Уйдет он, как же! На худой конец, ключи от машины проглотит, книжки на самолетики пустит, муку рассыплет или шнуры запутает, но родного угла не покинет.
– Смеешься? Эх, Галина Никола-а-авна, хоть ты пожалей батюшку! Колдани ветерку или тайничок какой. Я ж всю душу… – залебезил домовой, приземляясь на плечо хозяйки.
– А гирлянду повесишь?
– Повешу! Хоть одну, хоть сто, хоть мильон! Только не выдавай меня хозяину, – заглянул в глаза Никанорыч.
Нелепый, всклокоченный, с отливавшим синевой носиком, он щурился так умильно и так смешно заламывал ручки, что Галина не выдержала и согласилась.
– Ладно, буйный дух, твоя взяла. Спрячу, но, чур, до Нового года. Дед придет – ему подаришь.
– Хорошо! Да я за неделю столько запасов сделаю!..
Никанорыч был тертый калач, поэтому сразу юркнул в подпол за бутылками, не обернувшись на возмущенное: «Эй, а гирлянда?!» Надо ковать железо, потом хозяйка может передумать, а то и вовсе отправить мышей пасти, она такая.
– Умом мужчину не понять, – сказала Галина гирлянде и приклеила набившее оскомину украшение с помощью магии.
В висках застучало – баланс, считай, на нуле. К соседям, что ли, сходить, соли попросить? Соседка у них скандальная, Силой плещет – бери, не хочу, вот она и берет по дешевке.
Ведьма, не глядя, прыгнула на диван и ойкнула. Не менее вредный, чем домовой, супруг забыл под подушкой очередной том «Войны и мира». Ну, почти: «Тихий Дон, том второй». Кому расскажешь, не поверят.
Странный он. Мало кто в наше время листает классику, разве что школьники, но те, как известно, рабы обстоятельств и пятибалльной системы. Муж же запоем читал Толстого, Достоевского, Шолохова, Булгакова – так вообще до дыр. Лишь однажды Галина нашла у него «Унесенных ветром», где карандашом были подчеркнуты строки:

«Она не сумела понять ни одного из двух мужчин, которых любила, и вот теперь потеряла обоих. В сознании ее где-то таилась мысль, что если бы она поняла Эшли, она бы никогда его не полюбила, а вот если бы она поняла Ретта, то никогда не потеряла бы его».

Кто же эта таинственная Скарлетт, сумевшая заставить ее мужа вернуться к старой привычке – выделять главное? Или никакой Скарлетт нет, и у Галины просто разыгралось воображение?
Супруг вел себя как обычно, задерживался строго по графику, а чужеродным парфюмом от него пахло не больше, чем медикаментами. Никаких смс-сок, двусмысленных звонков, никаких посиделок с дружками – Печорин не в счет, Печорин – это святое, – рыбалок, бильярдов и саун, однако ведьма все равно тревожилось, а ведь женское чутье не подводило еще ни разу.
О нимфе-любовнице Галине давно было известно, хоть она и играла в дурочку все то время, что длились их отношения, и до сегодняшнего дня. Пусть гуляет, решила Галина, лишь бы ребенка на стороне не заделал, иначе конец малине. Делить мужика с другой бабой – куда ни шло, но кормить чужого ублюдка за свой счет – увольте. Видя, как муж носится с Пашкой, как смотрит на проплывающие по двору коляски с новенькими розовыми младенцами, ведьма начала всерьез задумываться о втором ребенке, но вовремя опомнилась. Вторых таких родов она не перенесет, а героически сдохнуть на операционном столе ради «спасения крохотной жизни» Галине не улыбалось. Даже ради мужа. Тем более ради него! Обойдется. Никаких больше детей, никаких баб по вторникам, пятницам и прочим дням недели! Говорят, что мужикам воздержание вредно? Нагло врут!
Разрешив благоверному завести новую любовницу, ведьма прибегнула к древней, как мир, тактике запретного плода. Ребенку хочется орать и носиться, только пока мама тащит домой на буксире из шарфика. Но стоит лишь отпустить шарфик и сказать: «бегай, сынок», как сынок пробежит максимум метра три и назло маме вернется домой, уверенный, что победил. Поводок упрямства куда надежней шарфика, особенно, когда в него вплетены принципы.
Пушистая сосна мигала огоньками гирлянды, и вместе с ней мигали прозрачные балерины, пухлявые снеговики в черных цилиндрах, расписные шары и пряничные домики. Такой красивой новогодней елки у них не было со свадьбы. Муж ненавидел пего-зеленые древесные «мумии», продаваемые под видом сосен, поэтому для Пашки было куплено искусственное, наполовину лысое чудовище, которое наряжали чисто символически и поскорее убирали с глаз долой.
Каково же было изумление Галины, когда супруг появился на пороге с этим разлапистым изумрудным чудом, так вкусно пахнущим хвоей, что даже слюнки потекли!

– Это что? – ведьма ткнула в дерево наманикюренным ногтем, будто бы нуждалась в разъяснении. – Ты где его взял?
Ответ был заглушен радостным воплем сына и охами-ахами свекрови.
– Одуванчик полевой, лекарственный, представитель семейства Сложноцветных, – с серьезной миной ответил муж. – А где взял, там больше нету. Не глупи, Галка, лучше найди мне синее ведро в белую крапинку, у него еще ручка погнутая.
– Зачем?!
– Надо.
Пока они втроем искали ведро, деятель культуры отволок елку в гостиную, ухитрившись не сломать ни одной веточки и не засыпать палас хвоей.
– Подожди, а подставка? И у нас игрушек нет, – вешать на красавицу мятые пластмассовые или треснутые стеклянные игрушки было просто кощунственно.
– Минуту терпения, вагон понимания, – он зафиксировал дерево в вертикальном положении, проверив, чтобы не падало и не качалось. – Так, к зеленой не подходить, трогать только глазами. Я сейчас вернусь.
Через несколько минут в расширенное, углубленное и особым образом сплюснутое ведро засыпали грунт, смешанный с чем-то похожим на пепел.
– Давай я помогу.
– Не лезь под руку!
– Она что, расти будет? – Пашка хлопнул в ладоши. – Ну, ты, пап, даешь!
– Будет. Место ей под корни дадим…
– В ведре?! – в один голос спросили свекровь и Галина.
– А для чего, по-вашему, на свете существует пятое измерение? Расширим.
– Лучше б ты так квартиру расширял, – пробурчала ведьма.
– Да хоть сейчас. Меня посадят, зато совесть будет чиста.
Ведро сосне понравилось. Она расправила и без того пышные ветви, занимая собой половину гостиной. Павлик с бабушкой и спустившийся по такому поводу Никанорыч восторженно рылись в пакете с конфетами, мишурой и игрушками, Профессор примерял красный колпак Санта-Клауса. Галина присела рядом с супругом, который, сидя на полу по-турецки, любовался делом рук своих, и тоже взглянула на дерево. Но если маг просто смотрел и думал о чем-то приятном, то в беспокойном мозгу рыжей ведьмы щелкал гигантский калькулятор.
– Сколько ты на все это потратил, только честно? – раздраженно прошептала она.
– Семейный бюджет не пострадал.
– А чей пострадал?
– Мой, – так же раздраженно ответил он, – и не пострадал, а устроил семье праздник. Переживу как-нибудь. Инцидент исчерпан?
– Вполне, – и все же не помешает проверить «черный банк».
Муж одарил ее понимающим взглядом. Любитель он скорчить такую рожу, будто в одиночку постиг все тайны мироздания и ни с кем не поделится.
– Да не брал я твоих денег, Галка. Как висели в спальне, приклеенные к «Утру в Провансе», так и висят. Я даже не помню, сколько там: двадцать шесть или двадцать пять пятьсот тридцать.
Кончик уха у Галины стал ярко-малиновым, а щека, наоборот, побелела. Ведьма сдула лезшую в глаза челку, но медные кудри упрямо падали на лицо. Подстричь и выпрямить, безотлагательно, завтра же!
– Извини, – выдавила она, совершив над собой усилие.
Трудно извиняться, когда ты ни в чем не виновата, однако кто-то же должен сделать первый шаг!
Он кивнул, принимая куцехвостое извинение. Глупо ожидать от супруги большего, чем это вымученное «извини», и так пыхтит обиженным паровозом.
«Ты у нас взрослый самостоятельный индивид, – сообщало пыхтение, – и вправе сам решать, на какой ветер швырнуть свои средства».
Отношение Галины к финансам было трепетным, и муж на нее за это не обижался. Чужих денег он бы все равно не взял, какую бы сумму не прилепила благоверная к «Утру в Провансе».


На кухне свекровь вместе с Пашкой ваяла карнавальный костюм к завтрашнему утреннику. Сын вздыхал, крутился, широкополая шляпа Кота в Сапогах то и дело сползала ему на глаза. Бабушка мучилась с плащом, подгоняя его по длине.
– Позволю заметить, любезная Марина Константиновна, – мяукнул Профессор Бубликов, – что вы неверно поместили хвост. Анатомически он должен находиться ниже.
– Повно, я уве пвефыла, – булавки в зубах бабушки мешали ей ответить внятно, – отфарывать не фуду!
– Ерунда, бабуль, – Павлик лихо сдвинул шляпу набок, – хвост как хвост, нормальный хвост. А ты, Бублик, лучше помоги, принеси шпагу.
– Ну, знаете, – фыркнул черный котяра, – я профессор философии и русской словесности, без малого доктор наук…
– Да какой из тебя профессор? – хихикнул мальчик. – Обычный кот, только говорящий.
Бубликов выгнул спину и зашипел.
– Молодой да ранний, – профырчал он. – Ставлю в известность, юноша, что если бы не ваша эксцентричная матушка…
– Осип Тарасович, миленький, кто старое помянет – тому глаз вон, – в кухню заглянула Галина. – Я ведь тогда еще извинилась. Кто ж знал, что наговор необратимый?
– Головой надо думать, Фильчагина! – кот постучал себя по лбу. – Го-ло-вой! Экзамен мне сорвали, в кошачью шкуру засунули. И как я на вас только в суд не подал?!
– Так заявление не приняли, – с улыбкой сказала ведьма. – Никто не понимал, чего вы хотите, голос-то позже прорезался.
В прихожей хлопнула дверь. Позабыв и про хвост, и про шляпу, Пашка кинулся туда и едва не споткнулся в неудобных сапогах. Бубликов шмыгнул следом. О профессорском достоинстве он помнил, но свежую сельдь и сметану уважал больше.
– Папка! – мальчик повис на отце.
– Привет, сынок. Классные у тебя сапоги.
– Я не понял, где моя сметана? – возмутился кот. – Не далее как вчера вы поклялись…
– Профессор, сметана в магазине, – пояснили ему, – вечером будет. Я на минутку, документы взять. У нас аврал.
– А что такое «аврал»? – полюбопытствовал мальчик.
– Аврал, Пашка, это караул и кошмар в одном лице плюс выходные коту под хвост... Прошу прощения, Профессор.
– Значит, я правильно поняла, и на Новый год тебя можно не ждать? – в дверях, скрестив руки на груди, стояла Галина.
– Почему же, любовь моя? Новый год – это святое. Пашка, слезь с меня, опаздываю. Ма, привет! – крикнул он в кухню.
– Здравствуй, сыночек. Кушать будешь?
– Не успею, Печорин в машине ждет.
– Так пригласи его, вместе покушаете, – предложила Марина Константиновна. – Мы с Галочкой как раз борщ сварили.
– Нет, ма, в другой раз. О, ч-черт…
Телефон в кармане куртки заиграл «Et si tu n’existais pas» Джо Дассена.
– Слушаю! Добрый! Что? Третья полка сверху, самый край, пятнадцатое число. Не за что. Ну, рискните здоровьем. Что-что? Нет, это исключено. И завтра, и послезавтра и до тридцать первого, – он возвел глаза к потолку. – Это ваши проблемы, а не мои. Извиняю. И вам того же!
– Забавная мелодия, – протянула Галина. – Кто звонил?
– Тебе фамилию-имя-отчество и год рождения? – пробурчал маг, надевая ботинки.
– Желательно.
– Пупкин Кантемир Львович, пятьдесят второго года, и думай что хочешь.
– Веселая у тебя работа! – позавидовала ведьма. – Чем же провинился мсье Пупкин, что ты ему так решительно отказываешь?
– Стянул с моего стола твое фото и на него молился, – не остался в долгу муж. – Влюблен по уши. Страдает, чахнет с тоски, мечтает о встрече. Грозит удавиться на собственных подтяжках.
– Клоун! – со злобой бросила Галина и удалилась в спальню.
Дождавшись, пока хозяева разбегутся по своим норкам, из гостиной выглянули Бубликов и Никанорыч.
– Э-хе-хех, – не по-кошачьи вздохнул профессор, – нашли из-за кого ссориться, из-за неполноценной великовозрастной личности! Пупкин, Пупкин... Какая нелепая фамилия!
– Шляпа, какой Пупкин? – удивился домовой. – Голосок-то женский был, вот хозяйка и взбеленилась.
– Думаете, она слышала?
– А кто ее знает, Галину Николаевну? Может, и не слышала, но наверняка подумала.
Никанорыч достал из-за пазухи кусочек сала и с наслаждением понюхал.
– Дернем по рюмашке-другой, а, хвостатый?
– Что вы себе позволяете? – задохнулся от негодования кот. Огляделся, повел усами и уже тише добавил: – Разве что по одной…

--------
Новая квартира, пустая, гулкая. Предыдущий хозяин выволок отсюда всё, что можно было унести, но оставил старое кресло, сплит-систему и собственное отопление. Не однушка даже – полуторка: перегородка делила комнату на две. Цена, что уплачена за такие апартаменты, да еще в Центре, поистине божеская. Подвох искали, но не нашли, всё абсолютно честно и законно. Теперь это наш дом, целиком и полностью наш первый дом.
«Тук-тук-тук» - отдаются эхом мои шаги по ламинату. В таком маленьком помещении просто не должно быть настолько громкого эха, однако оно есть. Рядом, цокая когтями, семенит щенок лабрадора.
– Вещи перевезем послезавтра, кровать закажем, а пока придется обойтись матрасом.
Я оборачиваюсь к стоящему в дверном проеме... нет, уже не жениху. Мужу. Никак не могу привыкнуть.
Матрас – это замечательно, да хоть вообще на полу! Я уже люблю эту квартиру, этот ламинат, каждую полосочку на обоях, трещинку на потолке и каждый краник в ванной.
– Неужели это все – наше? – радостно шепчу я. Хочется танцевать. – Обалдеть!
– Было бы чему так радоваться, – улыбается. – Жалкие тридцать метров.
– И ничего не жалкие! Посмотри, как тут светло, – я подхожу к окну. – И до работы близко. Минут десять, наверное, если идти медленно.
– Восемь минут и двадцать три секунды, – заявляет ответственно.
Оборачиваюсь. Не выдержав, начинаю хохотать.
– Знаешь, – сквозь смех и слезы, – перфекционизм – это страшное заболевание.
– Угу, жаль только, что не заразное.
– Намекаешь?
– Как можно?!
Мы целуемся. Сначала прилично, потом на грани приличия, а потом-потом – уже совсем неприлично. В какой-то момент я отстраняюсь. Вернее, пытаюсь отстраниться.
– Подожди, штор же нет...
– Вер, мы на седьмом этаже, а сейчас – десять утра, – меня притягивают обратно и заканчивают мысль уже мысленно:
«Все нормальные люди в это время работают или учатся, а мы...»
«А мы уже умеем! Умеем ведь?»
«Ты просто читаешь мои мысли».

Смеюсь. Если бы! Читаю только те, что ты хочешь мне показать.
А, впрочем, разве сейчас это важно? Разве я не имею права хотеть собственного мужа, особенно после двухнедельного воздержания? Наша мини-свадьба в кругу семьи, оформление документов, текущие и предстоящие хлопоты с переездом, работа – сил хватало, чтобы прийти на «съемку», сжевать первое, что увидели в холодильнике, и завалиться спать. Но сегодня мы совершенно свободны.
«Вер, пол жесткий и грязный наверняка. Давай хоть матрас надуем».
«Ммм, я чувствую спиной отличное кресло».
«Рухлядь. Не выдержит».
«Так давай проверим»...

И все это, не прекращая целоваться и раздевать друг друга. Меня стремительно портят, а я и рада. Люблю, любима, замужем, что еще надо для счастья? Разве что...
Кресло выдерживает. Скрипит, как полоумное, но выдерживает. Все то время, что мы вне реальности, Арчибальд сидит у двери и скулит.
– Гаджет, заткнись.
– У-у-у-у! Ауу!
– Убью заразу, – хриплым шепотом. – Прямо сейчас. Только встану.
– Не надо, – я целую его в подбородок. Вздрагиваю, когда длинные пальцы зарываются в мои русые волосы и ласково потирают затылок. Другая рука гладит влажную от пота спину. Июнь-месяц, и без того жарко. – Давай лучше душ обновим.
Но мой благоверный откидывается на спинку кресла (кресло скрипит), открывая доступ к шее и маленькой, но очень приятной на вкус родинке ближе к яремной впадине. Нарочно? Вполне может быть, однако искушение слишком велико.
Как тот слон из знаменитого советского мультика, который «теряет волю при звуках флейты», мой муж готов на все и даже больше, если его правильно прикусить. Очень нежно и деликатно, на пресловутой грани приличий, но эффект потрясающий. Мне по-прежнему не хватает опыта, чтобы остановиться вовремя, и Арчи у дверей прекращает скулить. Зато скулим мы. И плевать, что наша новая соседка напротив, престарелая обрусевшая немка, вдруг резко перестает звенеть посудой на своей кухне.
– Я люблю тебя, – шепчу, опуская голову ему на плечо. – Господи, как же я люблю тебя... Хочу, чтобы это никогда не заканчивалось. Вечно длилось...
Молчит. Чувствую, как недоверчиво каменеет еще мгновение назад расслабленное тело.
– А теперь скажи, что пошутила, – спокойно. С леденящим спокойствием. – Вслух скажи. Громко и четко.
– Но почему? – волшебство рассеивается. Я ничего не понимаю.
– Просто. Скажи. Вслух. Иначе мы никогда не проснемся, а наши трупы будут очень мило и контрастно смотреться рядом.
– Я... я пошутила, – хочу поднять голову, но мне не позволяют. – Отпусти! Почему все так? Мы ведь...
– Чертовы ментальные дыры, – со вздохом. – И как сюда только занесло тебя настоящую? – резкий щипок в предплечье, и я вскрикиваю. – Просыпайся, Вера!


– Доброе утро, страна! Проснись и пой! – сестра будила меня, бесцеремонно сдирая одеяло и щипая за босые ноги. – Подъем, подъем, кто спит, того убьем!!!
Тело проснулось по привычке – мгновенно, но какая-то часть меня продолжала жить там, в иной реальности. Я даже взбрыкнула разок, не желая эту реальность покидать.
– Верка, подъем! – повторила Аня. – На базар не успеем.
– Базар? Какой базар?
– Здрасьте-приехали! А за икрой кто пойдет, Пушкин? Встава-ай!
Я зевнула, состыковав, наконец, тело с разумом. Сон, еще минуту назад такой настоящий, тускнел и ускользал от меня. Что же там было? Не помню. Что-то приятное и совершенно из ряда вон выходящее. Хочу обратно...
– Верка, да ты опять спишь!

-----
Городской рынок в предновогоднюю пору всегда напоминал мне чемпионат по выживанию: обезумевшая толпа стремится любой ценой заполучить желаемое… и выжить. Количество жертв и тяжесть повреждений остаются за кадром, в роли призов выступают заветные продукты и подарки. Спрашивается, что мешает приобрести все долгохранящееся недельки за полторы до праздников, а накануне докупить только скоропортящееся? Вот и я не знаю.
Наша мама к всенародному буйству подходила ответственно – составляла список покупок и забрасывала десант в лице папы, Анютки и приехавшей меня числа так двадцать третьего. Вариант идеальный, и волки сыты, и овцы целы, но в этом году система дала сбой. Папа обещал вернуться не раньше тридцатого, да и остальное навалилось... Короче говоря, нас с сестрой поставили перед выбором: или топайте сами, или встречайте праздник с консервами, запивая их лимонадом. Можно для вкуса майонезом полить, ибо сей полезный продукт никогда не кончается. Выбор был очевиден.
Не буду описывать наши рыночные мытарства, они бы чудно смотрелись в любом триллере. Скажу только, что через два с лишним часа толкотни на морозе и очередей в душных павильонах мы с Анькой напоминали двух спешно размороженных снегурочек. Сходство довершали туго набитые, грозящие вот-вот лопнуть пакеты и снег на ушанках.
– И куда теперь? – сестре удалось перекричать толпу. – На маршрутку?.. О-ой!
Нас неласково толкнула живая волна. Прижавшись к стене, стали думать, как выбираться. Мои руки дрожали от неподъемной тяжести, а до автовокзала идти и идти, если по дороге не затопчут.
– Счастливые люди, – Анютка завистливо вздохнула, глядя на ползущие мимо автомобили, – медленно, з-зато тепло. Так что д-делать будем?
– Ань, берем пакеты и бежим, другого выхода не вижу.
– Каким м-местом, интересно?! У меня п-пальцы не с-сгибаются…
– Тогда будем ждать глобального потепления. Или чуда.
Шутка вышла натянутой, сестра даже не улыбнулась.
– Ну, глобального потепления не обещаю, а вот с пакетами помочь могу, – заявил знакомый голос из ниоткуда.
Я отчаянно заморгала, пытаясь стряхнуть с ресниц налипший снег. Как неудачливым альпинистам в метели мерещатся голодные йети, так и мне в любой непонятной ситуации мерещился Воропаев.
– З-зы-зы-зы?.. – застучала зубами я.
– Зы-зы, – согласился мираж. В отличие от двух замерзших ушанок, он был чист и нетронут, как снег в Кордильерах. Наверняка на машине. – Ну, так что?
– В-вы нас оч-чень в-выручите...
– Все с вами ясно. Берите по одному, остальные возьму сам.
С легкостью лавируя в толпе – от нас требовалось лишь не отставать, – Воропаев добрался до машины и открыл багажник. Сгрузив туда свои ноши, все дружно нырнули в тепло салона. Артемий Петрович поколдовал над печкой и повернулся к нам.
– Вот теперь здравствуйте.
– Добрый день…
– Здрасьте, – откликнулась Анька с заднего сиденья. – Вовремя вы, пятка мне в глаз! еще немного, и полный песец! Задыбли, как цуцики, хоть бери и до весны закапывайся.
Воропаев принял эту эмоциональную тираду как должное.
– Спасибо! Что бы мы без вас делали? – искренне сказала я.
– Вгоняли бы в краску кого-нибудь другого. Анна Сергеевна, полагаю?
Мне ничего не оставалось, как представить их друг другу.
– Рад знакомству. Так куда, говорите, вас отвезти?
– Ну что вы, – забормотала я, – мы как-нибудь сами, на маршрутке…
– Еще чего! – возмутилась сестра. – Дрейфуй, раз умная такая, а у меня до сих пор ноги не отмерзли!
Захотелось пристукнуть девчонку на месте. Вот у кого язык вперед летит, мозги не поспевают! Искоса взглянула на Воропаева: как ему такая широта мышления?
– Увы, Вера Сергеевна, вы в меньшинстве, – серьезно заявил мой начальник.
Он набрал кому-то, сообщил, что отъедет минут на полчаса, и вернул телефон в карман пальто.
– Алиби для гостей с Марса. И все-таки, куда?
– Свобода, двенадцать, – сдалась я. – Каких-то двадцать минут…
– Или сорок маршруткой. Справа смотрите!
В Центре мы прочно засели в пробке. Бестолковое автомобильное стадо блеяло, гудело, ругалось. Увидев, с какой скоростью движутся маршрутки, я мысленно поблагодарила провидение и Анькину бестактность. Как оказалось, зря.
– Прикольное у вас имя! В истории России вроде был еще один Артемий Петрович, Волынский, – похвасталась эрудицией сестренка, – то ли при Анне Иоанновне, то ли при Елизавете...
Ох, если она сейчас вспомнит, что стало с «еще одним Артемием Петровичем», пиши пропало! Я скрестила пальцы, молясь на подростковые провалы в памяти.
– Точно! – просияла маленькая поганка. – Пока жена была в Москве, он совратил молдаванскую княжну из свиты царицы, и его казнили!
Самообладание Воропаев сохранил, но машина предательски вильнула.
– Не так все было, – быстро сказала я, поворачиваясь к сестре и делая страшные глаза. – Кабинет-министр Волынский участвовал в заговоре против Бирона. Ни о какой княжне там речи не шло.
– Разве? Ты ж мне сама книжку подсунула, «Дом изо льда»…
– «Ледяной дом», – машинально поправила я.
Аукнулся-таки Лажечников в самый неподходящий момент. Немало слез в свое время пролито над историей Волынского и Мариорицы, а ведь прежде ни одна книга не заставляла меня плакать. Кому расскажешь – засмеют.
– Не слышал, – признался Воропаев, следя за дорогой. – Теперь буду опасаться иностранных шпионок. Спасибо, что просветили.
– Да не за что, обращайтесь, – милостиво кивнула Анютка. – Здесь направо, потом налево.
Покупки нам не только довезли, но и донесли до самой квартиры. Возражения не принимались, благодарности возвращались обратно.
– Не знаю, как вас благодарить, – сказала я, едва сестрица скрылась в своей комнате. Кое-кого ждал очень серьезный разговор!
– Ерунда, – отмахнулся Артемий Петрович. – Считайте это молоком за вредность.
– Вы уж извините Аньку, – я старалась избегать насмешливого взгляда Воропаева. – Никого не стесняется, что на уме, то и на языке.
– Правильно делает. Молдаванская княжна, надо же! Полистаю историю на досуге, врага надо знать в лицо. Не смею задерживать, Вера Сергеевна, счастливо оставаться.
– Может, чаю попьете? – отважилась предложить я. – Холодно на улице...
– Был бы рад, вот только мои полчаса истекли, а точность – вежливость королей, – он вдруг подмигнул мне. – Но за приглашение спасибо.
Закрывая за ним дверь, зачем-то заперла замок на два оборота, точно боялась, что Артемий Петрович вдруг передумает и вернется. Глупость несусветная, зачем ему возвращаться? Его ждут. Как жаль, что его ждут... Как же повезло тем, кто его ждет…
Я провела пальцами по мягкой дверной панели. Вернись, ну хоть из-за какой-нибудь мелочи! Пускай по радио объявят, что началось глобальное потепление, что к нам приезжает президент, что ученые нашли лекарство от всех болезней, и ты сочтешь своим долгом сообщить мне об этом…
Боже, о чем я вообще?! Какой президент, какое глобальное потепление?! И откуда только взялось это совершенно неуместное «ты»?..
В дверь постучали, и я подпрыгнула. Замок заедал, будто нарочно не желая поворачиваться. На пороге стоял Артемий Петрович, и некоторое время мы молча смотрели друг на друга. Бровь Воропаева взметнулась вверх, он оглянулся на квартиру напротив, хмыкнул, вновь повернулся ко мне и заговорчески шепнул:
– Вы тоже их видите?
– К-кого? – пискнула я.
– Санта-Клауса, его маленьких эльфов, Роберта Паттинсона с букетом алых роз и Смешариков. Видимо, все они стоят за моей спиной, раз вы так испуганно и восхищенно улыбаетесь. В машине забыли, – Воропаев протянул мне мобильный телефон в потрепанном чехле, – потом еще скажете, что продал и не поделился.
– Из кармана выпал, наверное, – смущенно сказала я. – Спасибо.
Улыбаюсь? Да, и впрямь улыбаюсь. Как ненормальная.


___________________________________
--- Вес рисунков в подписи 966Кб. Показать ---

зима от Кармен
Сделать подарок
Профиль ЛС  

Ирэн Рэйн Цитировать: целиком, блоками, абзацами  
Бриллиантовая ледиНа форуме с: 11.01.2015
Сообщения: 6734
Откуда: Петербург
>12 Ноя 2015 20:55

Спасибо за главу. Очень понравилось. Даже вдохновилась для написания текста для Даши.
Галина мне совсем не нравится. Муж ей праздник, а она ему брюзжание.
Не очень поняла сон Веры. Смешался с реальностью.
Концовка в хорошем смысле убила. Я представила эту толпу
___________________________________
--- Вес рисунков в подписи 635Кб. Показать ---
Сделать подарок
Профиль ЛС  

lor-engris Цитировать: целиком, блоками, абзацами  
Бриллиантовая ледиНа форуме с: 03.07.2015
Сообщения: 2002
Откуда: Краснодар
>12 Ноя 2015 21:20

Привет!
Ирэн Рэйн писал(а):
Спасибо за главу. Очень понравилось. Даже вдохновилась для написания текста для Даши.

Вдохновение - это хорошо. А поподробней можно?

Ирэн Рэйн писал(а):
Галина мне совсем не нравится. Муж ей праздник, а она ему брюзжание.

Муж ей весь мир готов был под ноги бросить, а ей не надо ничего. Я бы за такого загрызла Игорь, прости, за тебя я без "бы" любого загрызу . А она не делает ничего, чтобы пойти навстречу, и это бесит. Впрочем, у его родителей была очень похожая история. Невеселая, прямо скажем.

Ирэн Рэйн писал(а):
Не очень поняла сон Веры. Смешался с реальностью.

А его пока понимать и не надо Это все ментальные дыры шалят. Одиночество такое одиночество, а во сне мы себя не контролируем.
Совсем скоро у Вера начнется разброд и шатание. Пусть, бедная, поспит пока с удовольствием и на рынки за продуктами походит. Потом не до того будет. Буквально в следующей главе начнется "необъяснимое и невероятное".

Ирэн Рэйн писал(а):
Концовка в хорошем смысле убила. Я представила эту толпу

Толпа - это нечто. rofl Особенно Паттинсон. И Крош. И Нюша. И *мечтательно* Лосяш...
Спасибо, что читаешь!
___________________________________
--- Вес рисунков в подписи 966Кб. Показать ---

зима от Кармен
Сделать подарок
Профиль ЛС  

lor-engris Цитировать: целиком, блоками, абзацами  
Бриллиантовая ледиНа форуме с: 03.07.2015
Сообщения: 2002
Откуда: Краснодар
>03 Дек 2015 11:22

Катя попросила не выкладывать пока главу, она над одной сценой думает Продолжение обязательно будет, не переживай)))
Ой, как хочу финальную сцену бетить, она классная такая
___________________________________
--- Вес рисунков в подписи 966Кб. Показать ---

зима от Кармен
Сделать подарок
Профиль ЛС  

lor-engris Цитировать: целиком, блоками, абзацами  
Бриллиантовая ледиНа форуме с: 03.07.2015
Сообщения: 2002
Откуда: Краснодар
>07 Дек 2015 20:41

 » Глава 10

От авторов:
Глава выложена не полностью. Убранный отрывок посвящен герою и находится в доработке. Он не особо влияет на сюжет и появится чуть позднее.


Новогоднее украшательство близилось к концу, оставались только часть холла и ординаторская. Проинспектировавшая рабский труд Мария Васильевна осталась почти довольна и разрешила закончить завтра.
– Пойдемте, что ли, кофе попьем? – предложил Дэн.
Ярослав отказался, намекнув на недописанный отчет, а у Толяна была назначена встреча с санитарами на почве общих интересов. Понятно, каких: завтра опять в черных очках нарисуется.
– Все меня кинули, – огорчился Гайдарев. – Хорошо хоть Соболева – человек, не то, что некоторые. Правда, Вер?
Понятия не имею, кто дернул меня за язык согласиться, но, кем бы ни была заведующая языками астральная личность, добра и счастья она мне не желала точно.
В ординаторской мы поставили чайник, заварили кофе. Приложив палец к губам, Дэн жестом фокусника извлек на свет божий хитро спрятанную вазочку с шоколадками.
– Что-то негусто сегодня, – опечалился коллега, – до нас уже полазили. Инна их никогда не пересчитывает. Ясен пень, все знают и втихаря жрут.
Мы выпили три кружки в общей сумме, когда Дэн внезапно спросил:
– Ты с кем Новый год встречаешь?
– Дома, с семьей. Папа обещал вернуться, да и Сашка приедет.
– Сашка – это который, типа, жених?
– Жених. А ты, наверное, отмечаешь в каком-нибудь ресторане, с друзьями…
– Не, один, в квартире. Предки улетят на Мальдивы и проторчат там до февраля, сеструха третий год сидит в своей Германии, а друзья... Да пошли они все! Моя тема – гордое одиночество.
Странно, и не похоже, что врет.
– Я думала, у тебя полно друзей. Неужели совсем не с кем встретить?
– Ни с кем из так называемых «друзей», – Гайдарев изобразил пальцами кавычки, – ничего отмечать не хочется. Им лишь бы нажраться на халяву, а Новый год, Восьмое марта – до лампочки. Надоели. Хочется праздника, а не масштабной пьянки, понимаешь?
И почему все считают Дэна самовлюбленным придурком? Из-за папы-бизнесмена, дорогущей иномарки, фирменных шмоток и новых гаджетов раз в неделю? Богатые ведь тоже плачут. Исчезни нескончаемая кредитка, и большинство друзей растворятся, как сахар в чае. Раз деньги есть главное мерило ценностей, то чего ожидать, если в один прекрасный день их не станет? И ценно ли вообще то, что куплено?
Расчувствовавшись, не заметила, как Денис взял меня за руку. Мягко так взял, ненавязчиво. Очнулась лишь, когда его ладонь крепко стиснула пальцы.
– Ты чего? – я попыталась высвободить руку. Не дал.
– Вер, а давай вместе Новый год встретим? Я приглашаю.
– Прости, Дэн, но у меня другие планы.
Он продолжал сверлить взглядом, как голодная дворняжка – тарелку свиного фарша.
– Только представь: ты и я, вдвоем, в нашем распоряжении вся квартира и восемь видов коллекционного шампанского! – соблазнял Гайдарев. Глаза его при этом блестели как-то недобро.
– Представляю. Дэн, я же сказала, что другие планы, никак не могу. Мне, правда, очень жаль. Спасибо за кофе, а теперь извини, я должна идти…
– Птичка дома не кормлена? – усмехнулся он, полуобняв меня за талию.
– Крыска не выгуляна. Дэн, отпусти!
Знала бы, чем все закончится, ни за что бы ни пошла! Но откуда мне было знать?! Это же Гайдарев, в его вкусе стервозные брюнетки вроде Ермаковой, но никак не «чулочницы» вроде меня.
– Уйми свои верхние конечности! – зашипела я.
– Куда же ты, солнышко? Мы еще не закончили.
Путь к двери был безжалостно отрезан. Я метнулась в сторону – он тенью за мной.
– Дэн, роль злодея тебе не к лицу, – сердце трепыхалось где-то в горле, но я старалась говорить спокойно. – Давай сделаем вид, что ничего не было, и разойдемся по-хорошему, ладно?
Моя жалкая попытка уладить все мирным путем показалась ему забавной.
– А в какой роли я бы тебя устроил? – промурлыкал Гайдарев, подходя ближе.
Меня медленно теснили от двери, не оставляя шанса удрать. Безжалостный и абсолютно трезвый Дэн вселял в душу какой-то животный ужас. Он прекрасно понимает, что творит, и раскаиваться не будет.
Из горла сам собой вырвался мышиный писк:
– Чего тебе надо?!
Вместо ответа он попытался поцеловать меня и заработал пощечину. Практику мне в терапии обеспечили – о-го-го! Удар вышел неожиданно сильным и подарил мгновение форы, но только мгновение. Мне дали коснуться двери, после чего рывком оттащили обратно, едва не вывернув при этом руку.
– Отпусти! Живо! Пожалуйста...
– А вот кричать не надо, солнышко, все равно не услышат, – заявил Денис, не ослабляя хватки. – Никому нет до нас дела, малыш.
Не покидало ощущение фальши. Будто не Гайдарев, а злобный демон в его теле силком удерживает в ординаторской, нарочно причиняя боль.
– Я н-не узнаю тебя, Дэн.
В ответ он «нежно» швырнул меня на диван.
– Сам себя не узнаю, – Гайдарев накрутил на палец прядь моих выбившихся из пучка волос, – но сейчас меня больше волнуешь ты. Никому не отдам, поняла?! – он больно дернул прядку, заставив вскрикнуть. – Хорош извиваться! Ломаешься, как какая-нибудь гребанная девственница. Стремно выглядит, Соболева.
Денис сошел с ума – другого объяснения не находилось. Выход один: нести всякий бред, чтобы отвлечь его от... главного. На мне халат, в халате телефон. Кому последнему набирала? Не важно, только бы не отнял…
– Хорошо, хорошо, – мне аккомпанировали зубы, – Дэн, я сделаю все, что ты скажешь, но...
– Снимай линзы, – приказал он.
– Ч-что?
– Линзы. Снимай, – Гайдарев освободил мои руки, давая возможность выполнить приказ, но продолжая следить за каждым движением.
Сняла, правда, не с первой попытки. Трудно подцепить линзу лежа, да еще и вслепую.
– Дай сюда, – он отшвырнул тонкие пленочки куда-то в темноту. – И посмей еще хотя бы раз напялить эту серую гадость. У тебя очень красивые глазки, солнышко, только красненькие немного.
Я заскулила.
– М-можно вопрос?
– Если только один, – он улегся поудобнее, прижимая меня к дивану. – Спрашивай, детка, до утра я совершенно свободен.
– На самом деле, у меня много вопросов, – пробормотала я. – Почему ты вдруг воспылал ко мне столь… ммм… нежными чувствами?
Он принялся расстегивать кнопки на моем халате. Подавив панический вопль, удержала его руку и кокетливо хихикнула. Станиславский бы не поверил, но Дэн купился.
– Так не честно! Ответь сначала, а потом уж…
– Почему воспылал? – он затряс головой. – Короче, я давно понял, что люблю тебя, только сказать боялся. При одной мысли, что ты достанешься еще кому-то, становится страшно. И мерзко, как в душу харкнули. Хочется убить тебя, себя, его... Отомстить за все. Ненавижу!
Мамочки! Разве можно так быстро слетать с катушек? Денис Гайдарев, симпатичный парень с выводком безобидных тараканов, не может никого убить! Да и слова какие-то ненастоящие, шаблонные. Как картонки.
– О ком ты говоришь?
Однако Дэн был целиком поглощен планами мести и вопроса не услышал, его хватка немного ослабла. Воспользовавшись этим, я осторожно повернулась.
– Не ерзай, – мрачно посоветовали мне, – а то продолжу, наплевав на все вопросы.
– Н-не буду. Так о ком ты говорил?
Телефон нашелся в правом кармане, но руку с этой стороны крепко держал Гайдарев. Что же делать, господи?
– Я знаю, что он любит тебя, а ты – его. Этот гад тебя не достоин, слышишь?! Он никогда на тебе не женится, и пальцем не коснется! Не позволю!
Дэн принялся целовать меня, больно и грубо, шаря руками по моему телу. Я изо всех сил царапалась, брыкалась, кричала, но чем сильнее было сопротивление, тем грубее становились поцелуи. Блузка лопнула с таким киношным треском, что меня едва не затошнило. Посреди хаоса мыслей набатом гудела самая глупая: «чем ему Сашка-то не угодил? Разве они знакомы?» Кто-нибудь, помогите! Не может быть, чтобы во всей больнице не было ни души!..
Видимо, последний удар пришелся на самое уязвимое место, потому что Гайдарев вдруг замычал и скукожился. Я кое-как оттолкнула его, дотянулась до мобильника и набрала первый номер в списке вызовов.
– Помогите!
– О, Верка! Привет, мать. Чего там у тебя? – послышался глуховатый басок Толяна.
– Толик, я в орди…
– Ах ты тварь! – моя голова мотнулась в сторону, в ушах зазвенело. Телефон совершил полет и обиженно хрустнул. – Обдурить решила?! Убью!
Он схватил со стола нож – хотели бутербродов нарезать, а хлеб кончился, – замахнулся и…
– Пожалуйста, не надо! Дэн!
– ТЫ ЧТО, ГНИДА, ТВОРИШЬ?!
В ординаторскую ворвался Малышев в компании трех рослых санитаров. Вчетвером они оторвали от меня Гайдарева, позволив вскочить на ноги. Скорей бежать, куда угодно!
Я летела, не разбирая дороги, столкнулась с кем-то и, похоже, сбила его с ног. Спрятавшись в первом попавшемся туалете, защелкнула шпингалет и сползла на пол. Меня трясло. Дрожащими руками запахнула порванную блузку, кое-как застегнула халат. Слез больше не было, только в груди булькало что-то. Скуля как побитый щенок, я спрятала лицо в ладонях. Это сон, страшный сон, нужно проснуться, и все закончится... Куснула себя за руку – не помогло.
Не знаю, сколько просидела так: час, два или целую вечность.
Кто-то вошел в туалет и прикрыл за собой дверь. Все-таки нашли! Затихла, но непроизвольное шмыганье и хриплые выдохи сдали со всеми потрохами. Резко, как затвор винтовки, клацнул шпингалет, и меня подхватили на руки. Слабо дернулась и обмякла: делайте что хотите, а лучше просто убейте, чтобы никому не досталась...
Очнулась я в каком-то помещении, укрытая до подбородка теплым покрывалом. Голова разламывалась на куски, глаза болели и слезились от неяркого света. Постепенно привыкая к освещению, различала предметы смутно знакомого интерьера. Летний пейзажик на стене я точно видела, вспомнить бы еще, где. С губ сорвался тихий стон.
– Потерпите, сейчас станет легче.
Кто-то осторожно протер мой лоб и виски влажной тряпицей. Мир перестал кружиться, только слегка покачивался, как поезд. Я прищурилась, моргнула и лишь после этого сумела разглядеть сидящего передо мной человека.
– А…
– Лучше молчите, – посоветовал Воропаев. – Все в порядке... вещей.
Предупреждая просьбы, он поднес к моим губам кружку с водой. Я выхлебала все до последней капли и совладала, наконец, с голосом:
– А где Денис?
– В ближайшее время мы его не увидим.
– Что с ним… было?
– Трудно сказать. Похоже на конкретное психическое расстройство, – неохотно ответил Артемий Петрович. – Что делать – ума не приложу.
Сдерживаемые слезы прорвались наружу, смывая дамбу адекватности. Почему, почему это происходит именно со мной?! Чем я провинилась, кого обидела?
Я ревела белугой, мечтая поскорее провалиться сквозь землю. Только бы не видеть и не слышать, не смотреть людям в глаза. Все многолетние старания насмарку, а ведь я так хотела... так старалась...
– Вера Сергеевна, блин! Мне тоже жалко Гайдарева, давайте плакать вместе. Вера Сергеевна, – Воропаев обнял меня, быстро и крепко. – Ну, все-все, кончайте сырость разводить.
– Я и не развожу-у-у!
Не отдавая себе отчета, уткнулась лицом в его халат и заплакала еще горше. Пока я ревела, он гладил мои волосы и вздрагивающую спину, шептал что-то невнятное, ободряющее. Так поступали родители, когда я маленькой кричала во сне.
Рыдания стихли сами собой, сменились икотой и негромкими всхлипами. Я замерла в объятиях Воропаева, боясь пошевелиться. Белая «жилетка» промокла насквозь, ее украшали разводы потекшей туши. Теперь я должна ему новый халат.
– Успокоились? – зав терапией отстранился и протянул мне платок. С перепугу показалось, что он извлек его прямо из воздуха.
– С-спасибо, – утерла зареванные глаза. Со стороны, небось, красота неописуемая.
Артемий Петрович внимательно наблюдал за мной. Он беспокоился... Конечно, беспокоился! В его отделении едва не произошло зверское убийство, любой бы забеспокоился. Вот только выглядел он ужасно усталым, таким... непривычно беззащитным. Воропаев-то, который держит марку, что бы ни произошло!
Мне внезапно захотелось обнять его, чисто по-дружески, как он меня минуту назад. Пришлось задушить и это чувство в зародыше. Понимала, что не оценит.
– Артемий Петрович, что же теперь б-будет?
– А что будет? Поедете домой, отлежитесь денек, придете в себя, а потом думайте, сколько душе угодно. Земля-то вертится, значит, жизнь продолжается, а вам еще ординаторскую наряжать.
– Но как же мне теперь ходить сюда?
– Спокойно, подняв подбородок повыше. О сегодняшнем ЧП знают не больше десятка человек, да и те не станут трепаться, повезло с контингентом. Анатолий Геннадьевич спасал вашу жизнь, будучи весьма навеселе. Полагаете, он будет болтать?
Да уж, если бы не Толян, лежать сейчас моему трупу в морге, анатомам на потеху.
– Я попросил Антипина, он вас отвезет. Идти сможете?
– Конечно.
«Конечна» не вышло: ноги дрожали так, что не только идти – стоять не представлялось возможным. Я опустилась обратно на кресло-переростка, чувствуя себя холодцом. Ни рук, ни ног, ни костей, ни мышц – одна сплошная трясущаяся масса.
– Можно я еще чуть-чуть у вас посижу?
– Хоть до утра, – стиснув зубы, разрешил Артемий Петрович.
Он, наверное, торопится, а тут я – инвалид, ножка болит.
Попытка номер два с опорой на диванную спинку. Если помогут и поддержат, добреду.
С усталого лица Воропаева не сходило скептическое выражение.
– Не стройте из себя мученицу, – посоветовал он и с тяжким вздохом подхватил на руки. – Предупреждаю сразу, ничего личного. Представьте меня грузчиком, себя – каким-нибудь антикварным комодом времен Луи XIV, и не отвлекайтесь от образа.
Никогда прежде мужчины, не считая папы в далеком детстве, не носили меня на руках. Жаль, что Воропаеву противно: его аж передернуло, бедного.
– Артемий Петрович, я тут подумала…
– Поздравляю вас. О чем же?
– А смеяться не будете?
– А я похож на идиота? Тогда не стесняйтесь, говорите. Мы, идиоты, любим узнавать новое.
– Когда Дэн и я сидели в ординаторской, на минуту показалось, что вместо него был кто-то другой. Будто его… ну, не знаю, загипнотизировали или заколдовали.
– Заколдовали, говорите? – без улыбки переспросил Артемий Петрович. – Интересно девки пляшут! С чего вы так решили?
– Им будто кто-то управлял, – уже смелее продолжила я. – Жесты, манеры, многие слова – чужие. Вот вы говорите, психическое расстройство, а ведь не мог человек так измениться! Оно бы проявилось обязательно, кто-нибудь бы точно заметил. Мы общались, и все было в порядке, это потом он как с цепи сорвался.
Воропаев перехватил меня поудобнее. Антикварные комоды, даже времен Луи XIV, носят иначе, или я ничего не понимаю в мебели.
– Колдовство – это антинаучно, Вера Сергеевна, а гипноз... Сами посудите, кому понадобилось гипнотизировать Гайдарева? Скорее всего, вам просто показалось на нервной почве.
– Вы, наверное, правы. Дэн вел себя как ненормальный, нес всякий бред про безумную любовь и про то, что не позволит Сашке на мне жениться, а ведь они даже не знакомы.
– Смахивает на навязчивую идею. Гайдарев имена называл?
– Нет, только повторял… э-э… что-то вроде «я знаю, что ты любишь его, а он – тебя. Этот гад тебя недостоин» и про женитьбу. А, еще про месть. Я его не провоцировала, честное пионерское!
– Ишь ты, какие нынче психи пошли, – в словах Артемия Петровича не чувствовалось веселья, – несчастные и благородные. Постарайтесь не думать об этом, а лучше вообще забудьте. Он не понимал, что говорит.
Усадив меня в машину, Воропаев сказал на прощание:
– Удивляюсь я вам. Думал, шок как минимум, а то и хуже, но вы молодцом держитесь, догадки какие-то строите. Значит, хорошо все будет. Удачи!


___________________________________
--- Вес рисунков в подписи 966Кб. Показать ---

зима от Кармен
Сделать подарок
Профиль ЛС  

Ирэн Рэйн Цитировать: целиком, блоками, абзацами  
Бриллиантовая ледиНа форуме с: 11.01.2015
Сообщения: 6734
Откуда: Петербург
>08 Дек 2015 10:04

Оставила главу на утро, потому что вчера вечером голова уже не соображала.
Как хорошо, что насилие не совершилось. Интересно, что за демоны вселились в Дэна? Мне кажется, что он не Сашу имел в виду, когда говорил о женихе.
Спасибо за главу
___________________________________
--- Вес рисунков в подписи 635Кб. Показать ---
Сделать подарок
Профиль ЛС  

lor-engris Цитировать: целиком, блоками, абзацами  
Бриллиантовая ледиНа форуме с: 03.07.2015
Сообщения: 2002
Откуда: Краснодар
>08 Дек 2015 11:20

Ирэн Рэйн писал(а):
Как хорошо, что насилие не совершилось. Интересно, что за демоны вселились в Дэна? Мне кажется, что он не Сашу имел в виду, когда говорил о женихе.

Когда придет время, Дэновы демоны сами расскажут, что и к чему

Ирэн Рэйн писал(а):
Спасибо за главу

Она куцая, будет дописана) Зато дальше вроде нет таких проблем.
Спасибо!
___________________________________
--- Вес рисунков в подписи 966Кб. Показать ---

зима от Кармен
Сделать подарок
Профиль ЛС  

lor-engris Цитировать: целиком, блоками, абзацами  
Бриллиантовая ледиНа форуме с: 03.07.2015
Сообщения: 2002
Откуда: Краснодар
>25 Янв 2016 16:27

 » Глава 11



Я достала из гардероба темно-синее платье-футляр, примерила и осталась довольна. То, что надо – строго и в то же время нарядно. Светлый пиджак сюда, найти в закромах подходящие туфли, волосы уложить, синяк на щеке замазать, и замечательно будет.
– Ты уверена, что хочешь пойти? – наверное, в десятый раз спросила мама.
– Не уверена, но должна. Все в порядке, честно.
Невольно задумалась о превратностях судьбы и законе подлости. Грабли ударили во второй раз, да так, что искры из глаз посыпались. Но во всем этом была и положительная сторона: я сходила в парикмахерскую и вернула родной русый цвет вместо болезненного мышистого, не стала открывать надоевшие серые линзы, а старушечьи блузки и юбки затолкала подальше в шкаф. Раз маскировка не сыграла отведенной ей роли, какой смысл дальше себя уродовать?
– Кому должна, тому прощаешь! – не сдавалась матушка. – Подумаешь, корпоратив. И без тебя отлично обойдутся!
– Мамуль, не сгущай краски. Сегодня полноценный рабочий день, а корпоратив – только к нему приложение. Воропаев меня с костями съест, если не приду.
– Передай этому Воропаеву, что, если он тебя хоть пальцем тронет, его съем я!
Я засмеялась, представив подобное действо.
– Не надо, мама, нам Петрович живым нужен. Посмотри, эти туфли сюда пойдут?
– Нет, возьми лучше кожаные... Не узнаю тебя, дочь, – решилась на последнюю попытку родительница. – А как же Сашенька? Ты бы успела его встретить, не будь этого... м-мероприятия. Неужели никак нельзя отпроситься?
Напоминание о Сашке укололо виной. Куда подевалось нетерпение, с которым я ждала встречи? Дни считала, клеточки в календаре раскрашивала... В разговорах с женихом я все чаще умалчивала о главном, а продолжительность самих разговоров незаметно сократилась до минимума. Раньше часами болтать могли, ни о чем, лишь бы слышать голоса друг друга, но в последнее время мы оба будто стремились отдать дань вежливости и поскорее повесить трубку
– Пробовала, не отпустят. Меня теперь одну не оставляют, – невесело улыбнулась я, – Толик ходит по пятам, как приклеенный, на благодарности и просьбы не реагирует. Честное пионерское, мелькну там, покручусь и домой. Ты же меня знаешь. Поезд вечерний, постараюсь успеть.
В зеркале отражалась незнакомка, симпатичная, даже красивая. Туфли на каблуках прибавляли росту, платье выгодно оттеняло глаза. И не сказать, что расфуфырилась, просто выглядела презентабельно. Молодая успешная женщина, а не бесцветная моль неопределенного возраста: то ли старшеклассница, то ли пенсионерка.
– «Неописуемо, – сказала собачка, глядя на баобаб», – сестрица подняла вверх большой палец. – Будь я каким-нибудь пэрспективным холостяком, сразу бы кинулась предлагать мозги и печень. Или чего они там обычно предлагают?
Решив пошиковать по случаю праздника и каблуков, я вызвала такси. Половину пути машина с «шашками» преодолела легко, с кошачьей ловкостью лавируя меж собратьями, однако на подъезде к Центру образовалась пробка.
– Не повезло, красавица, – лысоватый старичок-водитель в сердцах хлопнул ладонью по рулю, и наше такси жалобно гуднуло, – надолго застряли. А все эти праздники, будь они неладны!
– Я думала, таксисты, наоборот, любят праздники.
– Из-за надбавок, что ли? – он промокнул клетчатым платком вспотевшую лысину. – Любим. Дерем с людей, как черти, но случается и постоять. Вроде не в Москве живем, а попробуй, выберись из такой вот за… сады.
– Вы правы, – я взглянула на часы. Тикают, бесстыжие, съедают мои драгоценные секунды.
– Если спешишь, пешочком пройдись. Погода хорошая.
– Чудесная, – согласилась я, ставя ноги поудобнее. Колени упирались в жесткое переднее сиденье, как ни сядь, – но иногда лучше прийти с опозданием, чем не прийти совсем.
Снегопад принес с собой не только смех и радость, но и гололедицу. Люди падали с незавидной регулярностью, наш травматолог Кузьма Кузьмич Дюрть перевыполнил все нормы по вправлению вывихов и наложению гипса. Рискни я сейчас выбраться из машины, и тесное знакомство с Кузьмой Кузьмичом плюс новогоднее веселье в травматологии обеспечены.
Таксист высадил у больницы в половине девятого, посигналил на прощание и укатил. На душе старательно зарывали ямки с сюрпризами полосатые кошки. Вроде бы вышла из дома на полчаса раньше и опоздала не по своей вине, но все равно тоскливо.
– Здрасьте, Авдотья Игоревна, – поздоровалась я.
– Здрасьте, здрасьте... А ну-ка погоди-ка! Подь сюды! – старшая сунула мне в руки пачку пожелтевших карточек. – Отнеси Воропаеву. Он вчера просил, но пока нашли, пока отметили... А ты, гляжу, принарядилась, – она лукаво подмигнула. – Ладная ты девка, девка хоть куда. И опоздала, небось, поэтому? Марафеты наводила?
– Есть немного, Авдотья Игоревна.
– Тогда в нагрузку отбарабань Карташовой накладные, третий день лежат. Зачем ко мне притащили – непонятно.
Накладные я занесла сразу же и поплелась получать нагоняй. Понурив голову и натянув на лицо самое искреннее раскаяние, постучала в дверь «Багдада». Пару секунд было тихо, потом я услышала осторожные шаги и тягучий насмешливый голос:
– Вы достучались в ординаторскую терапевтического отделения. Если вы по делу, которое наивно считаете срочным, стукните один раз. Если вы Карина Валерьевна, стучите дважды, берите ножки в ручки и бегом марш капать Пирогова С.С., ну а если вы бессовестная, безответственная, наиредчайшая разгильдяйка, которая клялась мне и божилась, что «этого больше никогда не повторится», стучите трижды.
Зажав рот ладонью, дабы не выдать себя хихиканьем, я стукнула один раз.
– Не врите и стучите, как положено.
Постучала. Вошла. Вспомнила, что жутко раскаиваюсь.
– И долго это будет продолжа?..
Пауза была короткой, словно он просто поперхнулся или вдохнул поглубже, запасая воздух для обличающей тирады. Благодушный настрой испарился мгновенно. Я узнала, какая я безалаберная, что гуманизм уголовно наказуем, что чем чаще идешь людям навстречу, тем активнее они болтают ногами, которые свесили с твоей шеи. Что часы – не просто блестящая штучка со стрелочками, что совесть раздают по талонам, и если кое-кто успел посеять свои, то он, Артемий Петрович, всегда готов одолжить лишние... В общем, я успела узнать много чего, пока стояла на пороге и краснела, как школьница. Не оправдывалась, ибо бесполезно.
Товарищи-интерны, по-лягушачьи лупая глазами, жестами спрашивали друг у друга, who is it? Некто смутно знакомый… Точно, знакомый! Тем более, Воропаев зовет этого «некто» Соболевой, Верой Сергеевной и «упитанно-невоспитанным организмом», а Воропаевы, как неприятности и мухи, ошибаются крайне редко.
Спустив пар, Артемий Петрович выгнал из ординаторской звезд немого кино, отобрал у меня карточки и, не оборачиваясь, махнул на дверь – не задерживаю, мол.
– У Малышева поинтересуетесь, куда вы и к кому. Прием окончен.
Мне стало обидно. Не за разнос – люди привычные, а за подчеркнутый игнор. Руководитель в своем репертуаре, однако со стороны все выглядело так, будто ему противно даже взглянуть на меня. Дурацкая учительская тактика! «Вера, ты меня очень огорчила. Ты не знаешь, что такое дифракционная решетка, и еще на что-то претендуешь!» Кстати, из-за физики у меня единственная четверка в аттестате.
Мысленно досчитала до пяти. Сердиться тут бесполезно, обижаться – тем более. Воропаев есть Воропаев, и он вовсе не самодур и не железный. Мало ли, что случилось у человека? Зато теперь, надеюсь, ему полегчало, а другим не поплохеет.
– Артемий Петрович…
– Вера Сергеевна, не будите во мне зайчика! Идите.
– Я хотела сказать спасибо за…
– Пожалуйста, приходите еще, а теперь брысь с глаз моих!
Он уткнулся в принесенные карточки, водя пальцем по строкам и что-то невнятно бормоча. Вот тебе и новогоднее настроение!

--------
Мы с Толяном до вечера просидели у нового пациента. Если в плане язвы больной был теоретически излечим, то в личной жизни – безнадежно одинок и покинут.
Проконтролировав, чтобы Селичеву поставили капельницу, выскочили из палаты и поняли, что серьезно опаздываем. По дороге к нам присоединился Ярослав, такой же забывчивый трудоголик.
– Дэна не хватает, правда? – невольно вырвалось у меня.
Несмотря на то, что произошло в ординаторской, мне его недоставало. Словно исчезла какая-то важная составляющая, и наша непутевая команда перестала быть единым целым.
Интерны переглянулись.
– Ты жалеешь его? Ты?! – не поверил Сологуб.
– Звучит странно, но да. Не знаете, где он сейчас?
– Откуда? Никто не знает. Ладно, ребя, шевелите булками, и так опоздали.
Веселье было в самом разгаре. Нас тут же увлекли к столу, усадили, куда придется, и вручили по бокалу с игристым вином. Заглянувшая на огонек Мария Васильевна, уже хорошенькая, готовилась произнести тост.
– Прошу внимания! – раскрасневшаяся главврач с голубой мишурой на шее строго зыркнула на своих подчиненных.
Все застыли, готовые внимать, один лишь Сева втихаря сунул под стол котлету. Приблудный кот Скальпель, раскормленный медсестрами до размеров бегемота-карлика, благодарно мяукнул.
– Этот год, как вы знаете, оказался для нас непростым. Много всего произошло бла-бла-бла, но я хочу сказать…гхм... Короче, сегодня мы провожаем уходящий год, открывая двери для нового. Кто знает, каким он будет? Да никто! Но, надеюсь, что гораздо лучше и удачнее предыдущего, и чтобы без «бла-бла-бла». Аппчхи! Спасибо, Р-романов... О чем я говорила? А! Так выпьем же за то, чтобы каждый из нас достиг всего, чего он хочет достичь. За успех!
Все дружно чокнулись. Сологуб жевал осетрину с бутерброда и осоловело хлопал ресницами, Карина после очередного бокала лезла целоваться ко всем подряд, Малышев на пару минут исчез, как джин, и вернулся с бутылкой пива – корпоратив в терапевтическом отделении шел полным ходом. Евгения Родионовича, который прокрался, было, незамеченным, отловили и снабдили шампанским с бутербродом вприкуску. Вскоре стоматолог целовал Карину.
Тосты следовали один за другим, вина лились рекой. Сегодня только тридцатое, а подавляющее большинство успело напиться в хлам. К стыду своему признаю, что не шибко выделялась из общей массы.
Три неполных бокала подействовали как десяток: шампанское щекотало в носу и желудке, искрилось в голове мириадами разноцветных пузырьков. Пьяна в общепринятом смысле этого слова я не была – не хихикала, не брызгалась, не говорила откровенных тостов, но чувствовала, что способна на любой подвиг. Эдакое возвышенное состояние, когда особенно тянет на дружеские встречи: доказать, объяснить, поплакаться, а после – искупаться в фонтане. Иначе говоря, «с ума все поодиночке сходят, это только гриппом вместе болеют». Душа наслаждалась праздником и требовала приключений. Градус повышался каким-то невообразимым образом, я хмелела без вина.
Тонущий в алкоголе разум кричал, что пора с этим завязывать. Увлеклись-де маленько. И вообще, мне давно домой надо. Выпью водички, подышу свежим воздухом и баиньки... то есть, домой поеду. Баиньки! Смешно-то как!
Когда я пробиралась меж танцующих, обнимающихся, хохочущих коллег, поймала на себе чей-то взгляд. Артемий Петрович, только что беседовавший со своим замом Натальей Николаевной, глядел безо всякого одобрения. Пре-зри-тель-но глядел! В руках он держал бокал, к которому едва ли притронулся. А ведь Воропаев никогда не позволит себе напиться. Даже мое взбудораженное спиртным воображение отказывалось рисовать пьяного Воропаева... Ой, да ну его! Может, печень слабая, вот и не пьет! Поду-у-умаешь, образец добродетели! Добродетельней видали.
За весь вечер (до того, как я перестала адекватно реагировать на мир) он сказал мне два слова: «прекрасно выглядите». Не обнаружив верного спутника-сарказма, я поначалу растерялась и не знала, как реагировать на комплимент. Ждала продолжения с подтекстом, не дождалась и растерялась еще больше. Определенно, это был вечер новых открытий…
Выпив воды, поиски которой отняли довольно много времени, решила уйти по-английски и незаметно выскользнула в коридор. Попрощалась с Оксаной – ей выпало дежурство и автоматическое неучастие в гуляниях, – и направилась в сторону ординаторской, чтобы забрать дубленку.
В голове продолжались танцы, поэтому сидящего на подоконнике человека узнала не сразу. Услышав шаги, он обернулся.
– Вы следите за мной, Соболева? – с досадой спросил Воропаев.
Эт-то кто еще за кем следит!
– Нет, только за шубой, – я уставилась на зажатую в его пальцах сигарету. – Здесь же вроде нельзя курить.
– Не «вроде» – нельзя, однако те, кто теоретически мог бы мне запретить, заняты поглощением шампанского в промышленных масштабах. Им не до того.
– А вы, значит, поглощение не одобряете?
Вместо ожидаемого: «А не пойти бы вам, Вера Сергеевна, на хутор козочек пасти?» получила спокойный ответ:
– Терпеть не могу. Пьяные игрища – горе не мое. И вы вроде бы тоже от них не в восторге... – крохотная пауза, – были.
– Хто пьяная, я пьяная?! Это вы... это вы просто пьяных не видели!
– Пьяных, доктор Соболева, я повидал предостаточно, – он скривился, как от зубной боли. – Вы не пьяны, хотя едва ли назовешь вас трезвой. Три четверти на четверть: для серединки на половинку слишком много, а для пьяной слишком мало.
Он замолчал и отвернулся. Я не спешила заполнять паузу.
– Знаете, чем человек отличается от свиньи? – ни с того ни с сего поинтересовался Артемий Петрович.
Наморщила нос, припоминая. Кажется, слышала что-то такое.
– Если напоить свинью, человеком она не станет, – торжествующе объявила я.
– Совершенно верно. Так стоит ли вообще пить?
Забавная ситуация: прямо по коридору – разгар новогоднего веселья, а мы торчим в ординаторской и рассуждаем о вреде пьянства. Ну, ладно, он рассуждает.
– Если следовать вашей логике, то и курение – зло, – решила поддеть я, пользуясь «тремя четвертями» и праздничной безнаказанностью, – однако вы все равно курите.
– Идеальных людей не бывает, – сухо проинформировал Воропаев, – а курю я не из удовольствия, уж поверьте.
– А из-за чего тогда?
– Из упрямства. С зубодробильным дарованием общались? Он любит рассуждать на тему юношеского максимализма. Не знаю, как там насчет максимализма, но глупости у меня было в избытке. Глупость, Соболева, это единственная болезнь, не поддающаяся лечению. Все остальное в принципе излечимо.
– Бросить не получается? – сочувственно спросила я.
– Сила есть, воля есть – силы воли не хватает. Гораздо проще травиться, чем страдать в отсутствие сигареты. В жизни и без этого дерь… дряни полно, – усмехнулся Артемий Петрович.
– Вы боитесь страдать?
– Нет, доктор, не боюсь, просто не хочу. Можно заниматься самогрызением до потери пульса, как вы, давать себе советы и ни одному из них не последовать. Прием окончен?
– Да, Артемий Петрович, оплата на кассе. Приходите еще.
Его смешок был почти не различимым.
– Вы необычный человек, Вера Сергеевна. Добавим пафоса: дерзость и робость, самоотверженность и малодушие, альтруизм и эгоизм, упорство, граничащее с упрямством, завышенная самооценка и, само собой, неуемная жажда справедливости. В каждой женщине должна быть загадка, но вы у нас целый сборник, где выдран листок с ответами. Начинаешь распутывать – натыкаешься на новые и новые нитки. Процесс увлекательный и практически бесконечный.
– Пфф! К чему это вы? – мой пьяненький мозг отказывался переваривать данную информацию, только кокетливо хихикал.
– Составить впечатление о человеке можно по нескольким деталям. Вы неприятное исключение, далеко не единственное, но все же... Многие ваши поступки невольно ставят в тупик.
– Какие, например? – полюбопытствовала я.
Не каждый день узнаешь о своей исключительности, тем более, из уст человека, который в грош тебя не ставит и не устает повторять, что настолько бестолковый организм в его практике встретился впервые.
– Например, сегодняшний. Мы договорились считать, что вы пьяны на три четверти. Так вот, на три четверти пьяная вы стоите и с умным видом слушаете галиматью из моих уст. Вопрос: зачем?
– Не знаю. Может, только вы не позволяете мне уснуть пьяным сном.
Воропаев кивнул, доставая новую сигарету.
– Все возможно под этой луной. Эх, Вера, Вера, не знаю, какого черта я влез в твою судьбу и какая роль отведена мне в дальнейшем, но скучно точно не будет, – последнюю фразу он адресовал космосу, как будто позабыв о моем присутствии.
Понимание пришло нежданно-негаданно, выбравшись из закоулков души, где до этого сидело и робко покашливало. Тот факт, что порой мешал спать по ночам. Факт, который я отказывалась принимать или принимала неверно. Фа-акт...
Захотелось смеяться, бегать и вопить от радости. Пьяный мозг потирал воображаемые ладошки и побуждал к активным действиям.
– Ладно, Соболева, пришло время прощаться, – зав терапией слез с подоконника. – Увидимся в следующем году. Желаю вам научиться отличать черное от белого и узнать меру в распитии спиртных напитков. Пригодится.
– Артемий Петрович? – чуть слышно позвала я.
Правду говорят, что пьяным море по колено.
– Что?
– Я вас люблю!
Он поперхнулся, закашлялся. Я поспешила налить воды из графина (не зря стоит, как раз для таких случаев) и трясущейся рукой протянула начальнику стакан. Осушив его двумя большими глотками, Воропаев прикрыл глаза и выдохнул:
– Никогда. Больше. Так. Не делайте!
– Простите, что испугала…
– «Испугала»?! – свистящим шепотом переспросил он. – Если это шутка, то оч-чень смешная! Момент выбирали или экспромт? Смерти моей хотите?
– Но это не шутка! Я действительно…
– Теперь вижу, что вы по-настоящему пьяны, – оборвали меня на полуслове. – Ничего не говорите. Вызывайте такси и езжайте домой, к друзьям, на Венеру, куда хотите – мне наплевать. Главное, уезжайте.
– Но…
– Доктор Соболева, прекратите балаган,– отчеканил Артемий Петрович. Мгновенная вспышка прошла, и Воропаев снова надел маску. – Если вы хоть немного уважаете себя и меня, то уйдете. Или дадите пройти.
Рада бы, да не могу. Другого шанса сказать не будет, либо не наскребется достаточно смелости, либо снова исчезнет обретенный факт.
– Можете считать меня ненормальной надравшейся дурой, но я все равно скажу!
– Что ж, послушаем, – Воропаев с подчеркнутой серьезностью уселся в кресло.
Я бы дорого отдала за возможность узнать, о чем он думает.
– Слушайте. Вы сами – исключение из всех правил. Это трудно объяснить. В тот день, когда вы… когда я обвинила вас в предвзятом ко мне отношении, мы наговорили друг другу много гадостей... о, я вас просто ненавидела в тот момент! Но я сказала правду... не знаю, сказали ли правду вы... И то, что по мор... эээ... по лицу заехала, не жалею! – я мотнула головой, демонстрируя всю серьезность намерений. – Вы это заслужили. Мне надо было доказать, что я не никчемная. Вы ведь не были недовольны мной с тех пор. Не были, правда?
Он кивнул, то ли поддакивая, то ли и впрямь со мной соглашаясь.
– Во-о-от, – торжествующе протянула я, – а женщину вы во мне все равно не видели. Я для вас этот... как его там?.. унисекс, средний род. Продукты мне – несли, на руках – несли, а ж-женщину увидеть – ни-ни! Да я...
– Вера, мир вас теряет. Сколько пальцев показываю?
– Да идите вы!.. – я покачнулась. – Со с-своими пальцами...
Мысли внезапно прояснились, я моргнула.
– Три пальца, – сказала без следа былого заикания. Даже, кажется, рассмеялась. – Вы на удивление не развращенный человек.
Выражение воропаевского лица впору было запечатлевать для потомков. Моих, чтобы гордились.
– Я ничего не понимаю, Соболева. Вы всегда такая, когда душевно примете на грудь?
Из коридора донеслось бессмертное: «ТОЛЬКА-А-А РЮМКА ВОДКИ НА СТОЛЕ-Э-Э-Э!!! ВЕТЕР ПЛАЧЕТ ЗА ОКНО-О-О-ОМ!!!..» В мелодию не попадали, но пели от души.
– Нет, это все вы... Вы сводите меня с ума, – по щекам заструилось что-то горячее. – Я не напиваюсь... не напивалась. Артемий Петрович...
– Сядьте, посидите, тогда, может, ум и вернется, – резко бросил Воропаев. – И уймите, наконец, ваши крокодильи слезы. На свете нет ничего более отвратительного, чем в дупель пьяная женщина, несущая бред. Худшее любовное признание за всю историю человечества, зато отличный фарс. Да, черт возьми, – он покачал головой. – Понятия не имею, на что вы рассчитывали, «для храбрости» обычно выпивают в три, а то и в четыре раза меньше.
– Артемий Петрович, я люблю вас. Знаю, что это звучит глупо и очень-очень странно, но я действительно люблю вас... Вы спасли мне жизнь, и...
– Замолчите, или я заткну вам рот силой, – предупредил он. – Вы не понимаете, что сейчас говорите. И хватит об этом.
Умолкла. Пьяные слезы текли и текли, убивая остатки макияжа и здравого смысла. Почему рядом с ним я вечно срываюсь, выгляжу по-идиотски, теряю последние крохи гордости? Почему мне так хочется обнять его, предварительно, как следует, двинув кулаком в ухо, чтобы перестал быть таким... небожителем? Это при том, что я законченная пацифистка!
– Знаете, – через силу улыбнулся Воропаев, – мне повезло, что вы не додумалась написать письмо. Как у Пушкина, помните: «я к вам пишу – чего же боле?..»
Я продолжила, глядя ему в глаза:

Что я могу еще сказать?
Теперь, я знаю, в вашей воле
Меня презреньем наказать…


«Письмо Татьяны к Онегину» я прочла ему практически целиком, запнувшись на строчке: «И суждено совсем иное…» Артемий Петрович был в шоке. Пожалуй, африканское племя мумба-юмба в набедренных повязках или всадники апокалипсиса на костлявых конях не поразили бы его больше.
– Контрольный выстрел! Скажите честно, вы специально учили?
– Вы спросили, помню ли я Пушкина. Что мне еще сделать, чтобы вы поверили?
– Езжай домой, как человека прошу, – видимо, от отчаяния он перешел на «ты». – Если хочешь... если хотите, – поправился Воропаев, – я, так уж и быть, рискну здоровьем и отвезу вас, а то что-то волнуюсь за несчастного таксиста, который рискнет принять этот вызов.
Я засмеялась сквозь слезы. Ситуация была настолько абсурдна, что следующая фраза прозвучала как нельзя кстати:
– Лучше поцелуйте меня.
Повторюсь, я ожидала чего угодно... вот только Воропаев не имел привычки оправдывать ожидания, а если и оправдывал, то совсем не так, как от него ожидали.
Он сделал ко мне шаг, уверенно притянул к себе и обнял за талию одной рукой. Пальцы другой руки нырнули в мои волосы, приводя те в беспорядок, а меня – в состояние шока. Невольно подалась вперед и закрыла глаза.
– Вера Сергеевна, радость моя... – его дыхание коснулось виска, ухо обжег жаркий шепот: – ...а не пойти бы вам на хутор козочек пасти?


___________________________________
--- Вес рисунков в подписи 966Кб. Показать ---

зима от Кармен
Сделать подарок
Профиль ЛС  

lor-engris Цитировать: целиком, блоками, абзацами  
Бриллиантовая ледиНа форуме с: 03.07.2015
Сообщения: 2002
Откуда: Краснодар
>25 Янв 2016 16:32

 » Глава 12

Утром тридцать первого я познакомилась с похмельем. Народные перлы вроде «голова трещала, как спелый арбуз», «пустыня Сахара» и «во рту точно кошки нагадили» при всей своей избитости имеют вполне реальную основу. Оказывается, я принадлежу к категории людей, которых развозит с третьего стакана. Или с четвертого? Как голова-то болит…
– Привет любителям гулянок! Пивка налить, или попробуем более безобидные способы? – насмешливо спросил знакомый голос.
– Лучше пристрели меня!
– Тяжелый случай, – вздохнул Погодин, картинно зажимая нос. – И сколько ты вчера выдула?
Неопределенно пошевелила пальцами. Числа «три» и «тридцать три» казались в тот момент почти равными, только у первого одна троечка, а у второго две.
– Эх ты, Ван Гог Вангогыч, – Сашка провел рукой по моей встрепанной макушке. – Не умеешь пить – не берись.
– Не буду. Саш, а ты давно здесь? – язык ворочался с трудом.
– Со вчерашнего вечера. Когда мы с Сергей Санычем, замерзшие и голодные, ввалились с сумками в надежде на ужин и приветственные поцелуи, то обнаружили лишь преспокойно дрыхнувшую тебя. Повезло, что Светлана Борисовна была дома.
Погодин напоминал ходячую укоризну. Раскаяние изобразить успею, а сейчас нужно встать, умыться, одеться и... Нет, сначала умыться. События вчерашнего вечера всплывали в порядке очередности. Банальный рабочий день, потом корпоратив. Все вокруг пьют и смеются, я тоже пью и смеюсь. Какие-то тосты, пара танцев на уровне приличий. Потом я ухожу… ухожу… сворачиваю в ординаторскую и… Ой-ей-ей-ей!
– Сашенька, миленький, если ты меня хоть капельку любишь…
– То что? – насторожился жених.
– Пристрели меня!
В комнату заглянула Анютка.
– Есть идите. По многочисленным просьбам, только сегодня и только у нас – фирменный рассол из бабы Таниных огурцов, – сестрица многозначительно ухмыльнулась. – Подарки в студию!
Мне было не до смеха. Отожгли вы, Вера Сергеевна, не по-детски отожгли! Билет в Америку, на Крайний Север, на Марс – куда угодно, лишь бы подальше!
– Ань, ты, случайно, не в курсе? – шепнул сестре Сашка.
– Я думала, это ты, – суфлерским шепотом ответила она.
– Тебе, Анна Батьковна, завещаю заначку на черный день, а тебе, друг мой Сашка, – «Справочник врача общей практики», – уныло поведала я. – Вот увидите, меня прикопают до конца этой недели.
Не давая никаких пояснений, прошлепала в ванную – топиться. Может, это исправит самую большую глупость моей жизни.
Щедро плеснув в лицо холодной водой, уставилась на отекшую физиономию в зеркале. Запомни, пожалуйста, милая Вера: пить не только вредно, но и опасно, поэтому больше ни грамма, ни полграмма, ни миллиграмма! Зареклась, а толку-то? Слово ведь не воробей, поздно ловить.
Я выключила воду, присела на бак с грязным бельем и подперла голову рукой. Как выбираться из ловушки, в которую загнал зеленый змий, ума не приложу. Закрыв глаза, прислушалась к ощущениям. В голове катались бильярдные шары, а вот в душе поселилось странное теплое чувство, даже приятное, не будь мне так неловко. Дожили! Глубокий вдох, вы-ы-ыдох, повторили упражнение! Только не говорите... Эй, вы там, которые на тучках! Я не могла в него влюбиться, слышите?!
– Это бред, поняла? – строго сказала я отражению. – Временное умопомрачение, и ничего больше. Не выдумывай!
Разговор с самой собой – верный признак сумасшествия.
– Ты там не утонула? – Сашка. Беспокоится за меня, переживает.
– Да выхожу я! Выхожу...
Взбитые в пену мысли потекли в другом направлении: надо ему рассказать. «Представляешь, милый, я тут вчера в любви призналась. Как кому? Своему начальнику, который терпеть меня не может, троллит по любому поводу и всерьез убежден в моей никчемности. Нет, что ты, все отлично, все живы, все здоровы. Только будь добр, купи мне билет до Америки в один конец, а паспорт сама как-нибудь сменю…» Если решусь рассказать ему это, придется поведать и об остальном, иначе какое может быть доверие?
Ох, не о том думаю, надо решать проблемы по мере их поступления.
Вариант спустить дело на тормозах отпадал сам собой. Я не сумею притворяться, что ничего не произошло, а уж Воропаев и подавно, не тот человек. Порция здорового троллинга мне обеспечена хоть так, хоть так. Объясниться все равно придется, только поймет ли он? После всего, что между нами было... А что было-то? Накормил разок – один, продукты донес – два, тащил на руках по коридорам, пока я пребывала в прострации после несостоявшейся расчлененки – три, чуть не поцеловал вчера – четыре... При мысли о несостоявшемся поцелуе щекам стало жарко, ладоням – мокро, голове – больно, а в животе закопошилось нечто, смутно напоминающее жизнь. Наверное, именно так в представлении романтиков выглядят желудочные бабочки.
Умом я понимала, что не влюблена в Воропаева. Он не казался мне идеалом мужчины, упаси боже, мужа и отца, я ведь ровным счетом ничего о нем не знаю! И характер у него кошмарный! Идеал врача – может быть, как медик я всегда мечтала быть на него похожей, но откуда тогда взялись треклятые насекомые?! Неужели я его просто... вот так нагло и откровенно... о, господи, нет! Это всё шампанское, вчера я слишком много выпила, и Остапа понесло. С кем не бывает?
Открыла кран с холодной водой и, уже не стесняясь, сунула туда лохматую голову. Взвизгнула, однако мне полегчало. Решай, Вера, как дальше жить, решай сейчас, пока вода методично капает за шиворот, а голова трещит и мешает струсить.
Решила. Сашке – ни слова правды. Я хлебнула лишнего, полезла участвовать в конкурсах, меня засняли, снимки позорные, на той неделе пойду выкупать их у Карины за мармелад и спирт. Версия затасканная, но относительно правдоподобная. Прости, Сашка, это для твоего же блага.
Теперь Артемий Петрович. Подхожу и извиняюсь, давлю на жалость и алкоголь. Дескать, у меня под градусом удар случился, на фоне общего состояния переизбытка биологически активных веществ он вызвал временное помутнение рассудка и частичную дисфункцию речевого аппарата. Миленько и со вкусом, Воропаев оценит. Позором больше, позором меньше – в глазах руководителя я и так болтаюсь где-то на уровне плинтусов. Хуже точно не сделаю.
Немного успокоившись, потянулась к гладкой дверной ручке, но стоило мне на секунду закрыть глаза, как перед мысленным взором понеслись картинки: Воропаев обнимает меня, зарываясь пальцами в волосы, и нежно тянет к себе. Какие сильные у него руки! Мы целуемся и...
Бабочки в животе пакостно затрепетали крылышками, а я горестно взвыла, хлопнула дверью и помчалась топить паразитов в целебном рассоле.

--------
Новый год – всего лишь дата, случайно выбранная людьми из череды других в качестве повода собраться вместе и напиться. Хохмы про мистическое 1 января придуманы не на пустом месте. Назвать это праздником язык не повернется. Что есть праздник? Нечто хорошее, радостное, выделяющееся из массы серых будней, читай: отдых от повседневности. «Главная функция праздника — социокультурная интеграция той или иной общности людей», иначе – объединение. Мы же частенько воспринимаем Новый год как досадную обязанность, требующий соблюдения ритуал, цепочку поверий вроде: «не утопишь гостей в оливье – счастья тебе не будет». Я, конечно, утрирую. Не все такие, только некоторые.
К обычаям и традициям отношусь и буду относиться с уважением, но байки о «новой жизни» переваривать отказываюсь. Верить, что, проснувшись следующим утром, ты оставишь все беды и несчастья в прошлом – не наивность даже, диагноз. Дереализация отдыхает.
Верю-то я во многое, в первую очередь, в то, что видел или могу сделать сам. Но никакая магия не избавит нас от проблем, как не крути. Это уже утопия.

Он взглянул на исписанный карандашом лист, усмехнулся невесело и обратил бумагу в пыль. Дневников он не вел, не испытывая особой тяги к бумагомаранию, и потому предпочитал уничтожать случайные улики. Лучшим местом для хранения мыслей является голова, бумага в большинстве случаев – товарищ сомнительного свойства.
Пригревшийся у батареи Профессор Бубликов зевнул во всю клыкастую пасть.
– Скоро полночь. Не пора ли к столу? – спросил он.
– Иди. Я немного посижу.
– Хандрите вы опять, надо с дедом посоветоваться, – протянул Бубликов, мазнув лапой по острому уху. – Он, кажется, обещал заглянуть.
– Придет, куда денется, – пожал плечами маг. – Зря, что ли, Никанорыч свое произведение ваял?
– Вы знали?! – удивился Бубликов.
– Догадывался. А насчет хандры ты ошибаешься, любезный Осип Тарасович. Я не хандрю, я ностальгирую о днях былых.
– Только вы, не сочтите за грубость, способны вспоминать о днях былых за четверть часа до нового года, – вздохнул кот. – Радоваться надо.
– Да, радости у нас выше крыши, хоть вагонами грузи. Знать бы еще, что со свалившимся счастьем делать.
Бубликов, дипломированный философ, в тот поздний час был расслаблен и настроен миролюбиво.
– Делать нужно то, для чего рождена всякая тварь – жить, – мурчал он. – Не усложняйте ситуацию. Вопрос: «что делать» наиболее любим вами, но однозначного ответа на него вам не отыскать и за всю жизнь.
– Спасибо на добром слове, – хмыкнул хозяин. – Слушай, в голову вдруг пришло: ты же можешь попросить деда вернуть тебе человеческий вид. Не пробовал?
– А смысл? – отмахнулся Профессор. – Привык я к вам, к дому вашему, да и к шкуре своей черной привык. И потом, куда идти? Жил я одиноко, семьей не обзавелся, ни родственников, ни друзей не имел. А вы, часом, не гнать меня собрались? – испугался он.
– Нет, конечно. Не обращай внимания, это так, игры разума, – признался маг.
– Странные игры у вашего разума, – кот вспрыгнул на стол и уставился на часы. – Без девяти минут. Запаздывают.
– Ты ведь знаешь их, бывают в двадцати местах одновременно, иначе не успевают...
Звонок в прихожей тренькнул в ритме «Маленькой елочки». Так мелодично заявлял о себе лишь один человек… персонаж. Новый год заранее вступал в законные права.

--------
Мы напоминали примерное семейство из мультфильма, собравшееся за новогодним столом в ожидании чуда. Папа покуривал трубочку и улыбался в усы, мама пыталась покрасивей расставить кулинарные шедевры, сестра украдкой таскала бутерброды с икрой. Наполеон умильно глядел из-под стола, пришлось поделиться колбасной нарезкой – праздник как-никак. Занимавшая почетное место в центре стола бутылка шампанского вызывала у меня нехорошие ассоциации. «Пить или не пить?» – вот в чем вопрос.
– Мамань, садись, щас к нам обращаться будут, – сказала Анька, отложив бутерброд.
Экран телевизора мигнул, явив зрителям Красную площадь, и президент Российской Федерации начал свою проникновенную речь. Я слушала об успехах и переменах, о возрождении и укреплении экономики, будущем и надеждах, о здоровье и благополучии, но была очень далеко от всего этого. Универсальное новогоднее желание давно припасено: я хочу счастья для себя и своих близких. По-моему, в понятие «счастье» по умолчанию включены и здоровье, и успех, и любовь – все то, что люди обычно желают друг другу в праздники.
Бьют куранты. Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста, пусть все будет так, как должно быть! И счастье, чуть про него не забыла…
– Чтобы все у нас было хорошо, – шепнул мне Погодин.
– Дамы, с Наступившим вас! Александр, – папа чокнулся с каждым по очереди.
– С Но-вым го-дом!!!
На улице взрывались петарды, трещали и пощелкивали салюты. Город бурлил жизнью, провожая уходящий год и встречая новый всеми доступными средствами. Анька обычно тоже закупалась салютами, дабы в минуты всеобщего крышеходства внести свой посильный вклад, но сегодня она осталась с нами, снисходительно пояснив:
– Я девушка взрослая, пусть малышня бабахает.
Все сделали вид, что забыли, как в прошлый раз кое-кому едва не выбили глаз петардой. Взрослость надо уважать.
– С Новым годом, любимая.
– С Новым годом…
Мы спрятались на кухне и, отдернув занавеску, смотрели на росчерки салютов в ночном небе. Взмывающие вверх ракеты разлетались золотыми, алыми, бирюзовыми брызгами. Буйство красок радовало взор долю мгновения и гасло, чтобы зажечься вновь.
Сашка обнял меня за плечи.
– Вер, нам надо поговорить, – тихо, но твердо произнес он.
– Сейчас? – испугалась я. – Может, лучше подождем до завтра… ой, уже сегодня?
– Нет, лисенок, лучше не ждать. Оставим все недомолвки в ушедшем году, пока он еще не совсем ушел, – рассмеялся Погодин.
Хорошо знаю эту улыбку, да и «лисенком» меня называют в исключительных случаях. Неужели догадался?
– Саш, я…
В дверь внезапно постучали, громко так, уверенно, заглушая взрывы за окном.
– Я открою! – крикнула Анька.
Щелкнул замок.
– Ой, – необычайно робко пискнула сестрица. – А вы к нам?
– Квартирой ошиблись, – предположил мой жених, – бывает…
– ВЕРКА, САШКА, ШУРУЙТЕ СЮДА! – сестра буквально захлебывалась восторгом. – К НАМ ДЕД МОРОЗ ПРИШЕЛ, НАСТОЯЩИЙ!!! Со Снегурочкой.
Я впервые слышала у Анютки подобные интонации – бесконтрольного детсадовского счастья.
– Ты что-нибудь понимаешь? – спросил Погодин.
– Н-нет…
В коридоре обнаружился высокий седовласый мужчина в красной шубе, с мешком и белой как снег бородой. Ладонь в алой рукавице сжимала самый настоящий посох. Не ту обмотанную фольгой от шоколада палку а-ля «утренник в младшей группе», а увенчанную стилизованным месяцем трость из неизвестного материала с серебристо-белым отливом.
К деду Морозу жалась светловолосая девчушка чуть постарше Аньки, в белой шубке и шитой серебром шапочке. При виде нас она застенчиво улыбнулась.
– Принимайте гостей, хозяева! – сказал Мороз строгим, но добрым голосом. – Припозднились мы слегка, но лучше поздно, чем никогда.
Мамины брови поползли на лоб.
– Это что, акция какая-то? «Бесплатный дед Мороз»? – ляпнула она.
Гости не на шутку обиделись.
– Почему сразу «акция»? – тяжко вздохнул дедушка. – Нужно было прийти, вот и пришли. Подарки отдадим, и до свидания. Эх, недоверчивый народ пошел…
– Проходите, пожалуйста, – стало неловко, хотя в аферистов я верила сильнее, чем в деда Мороза. Просто таких... чудесных жуликов не бывает! Все они потасканные, куда ни глянь. – Дорогими гостями будете.
– Спасибо, красна девица.
Сняв белоснежные, без единого пятнышка валенки, новогодние родственники прошли в гостиную. Покрытая изморосью борода деда выглядела донельзя настоящей. Хорошо подготовились ребята, вон Анька до сих пор смотрит оловянными глазами, в зрачках – радость пятилетнего ребенка. Это у Аньки-то!
В ответ на предложенные отцом «Березку» и шампанское Мороз категорично заявил:
– Благодарю, мне на сегодня хватит. Чем только не поили: вином французским, настойками вишневыми, самогоном домашним. Не хочу по дороге домой в сугроб свалиться. А Гурочке вообще пить нельзя, растает.
Спиртным от него совсем не пахло. Девочка прыснула в ладошку.
– И не говори, дедушка, знатный нынче был самогон! Еле выпроводили тебя, так буянил
– Постыдилась бы, егоза! Посмотрю я на тебя в мои годы…
Во время их беззлобной пикировки скепсис родителей дал течь. Мама с подозрением относится к любому малознакомому человеку, однако сказочные гости обладали просто феноменальным даром вызывать симпатию.
– Смотри, как бы чего не сперли, – одними губами шепнул Погодин. – Аферисты сначала всегда добренькие, а потом ищи-свищи.
Дед Мороз смерил нас внимательным взглядом, хотя слышать последних Сашкиных слов определенно не мог.
– Отогрелись мы у вас, захлопотались, а поздравить не поздравили. Подай-ка мне, внученька, мешок с подарками. Вы ведь хорошо вели себя в прошлом году, э? – старик погладил густую бороду, морщинки у светлых глаз обозначились четче. – Сережа Соболев, кто такой?
– Я, – смущенно сказал папа.
– Последнее письмо датировано тысяча девятьсот семидесятым годом, – он сунул руку в карман шубы и достал пожелтевший клочок бумаги, на котором прыгали выцветшие буквы, – «Здравствуй, дорогой дедушка Мороз! Пишет тебе ученик четвертого «А» класса Сергей Соболев. Как твои дела, дедушка? Здоров ли ты? Надеюсь, что у тебя все хорошо. Дедушка Мороз, в этом году я вел себя хорошо: помогал маме, учился на четверки, почти не дрался. Ты можешь подарить мне еще один пионерский галстук, а лучше два? Только чтобы они были волшебные и не терялись, а то я постоянно забываю, куда положил свой галстук, и мама огорчается. С Новым Годом, дедушка, с новым счастьем! С. Соболев, двадцатое декабря 1970 г.»
– Откуда у вас это письмо? – испуганно спросил папа. – Именно в семидесятом я не отправил его, перестав верить в деда Мороза…
– А почему?
– Ну-у, – смутился родитель, – мать объяснила, что пионеру вроде как не полагается. Я ревел, но отправить письмо так и не решился.
– Вот, Сергей Александрович, держите ваши галстуки. Обещаю, не потеряются.
Папа дрожащими пальцами развернул протянутый сверток. Два красных галстука, совсем как в советских фильмах про пионеров.
– Чудеса! – крякнул отец, смахнув скупую мужскую слезу. Галстуки он бережно завернул в бумагу, чтобы после спрятать в ящике стола.
– Света Зимоненко, есть такая?
– Есть, – добродушно усмехнулась мама. – Признаюсь, письма писала, но не отправила ни одного.
Мороз развернул другой клочок бумаги, гораздо менее выцветший и более аккуратный.
– Дату не назову – не подписали, а сам, честно говоря, и не припомню... Кхе-кхе. «Дорогой Дедушка Мороз! Я снова пишу тебе письмо, но не буду его отправлять, потому что я уже взрослая. Мои подруги говорят, что никакого деда Мороза нет, и в тебя верит только сопливая малышня, а я не хочу быть малышней! Дедушка Мороз, я знаю, что ты не придешь, но мне очень хочется толстую-претолстую книжку с картинками, как у Тони Ивановой. Дедушка, ты ведь волшебник, подскажи, где можно купить такую книжку? Обещаю, что буду хорошо себя вести. Поздравляю тебя с праздником! Не болей, дети тебя очень ждут. Света Зимоненко, одиннадцать лет» – дед ласково глянул на маму и достал из мешка подарок. – Вот твоя книжка, Света. Проверь-ка, не ошибся ли я?
– «Волшебные сказки», – мама не верила своим глазам, – те самые... Но как? Откуда?
Старик проигнорировал расспросы, шаря в кармане шубы. Он вынимал то одну, то другую бумагу, но нужной не находил.
– Непорядок, Александр Викторович, – притворно вздохнул он, – нет вашего письма. Неужели выронил по дороге?
– Так откуда же ему взяться? – растягивая слова, сказал Сашка. – В сказки я никогда не верил, а в деда Мороза – тем более. Интересно, как вы выкрутитесь? Не по сценарию дело пошло, вот незадача!
Неподдельное презрение, я бы даже сказала, отвращение заставило всех присутствующих вскинуть головы. Не выпускавшая из рук книжку мама взглянула на Погодина как на врага народа.
– Выкручиваться, милостивый государь, я не буду. Нет для вас подарочка, и точка, – в светлых глазах Деда плясали льдинки, но голос оставался таким же доброжелательным. – Аннушка, голубушка, – сестренка замерла, не дыша, – твоего письма у нас собой нет, но желание мы исполним…
Взвизгнули сразу обе, Снегурочка – от ужаса, Анютка – от восторга: на широкой ладони чародея сидели две крысы, белая и черная. Совсем махонькие крысята.
– Какая прелесть!!!
Судя по маминым поджатым губам, прелесть – понятие растяжимое.
– Но, дедушка, у нас кот, – поникла Аня. – Слопает ведь.
– Не слопает. Эти сорванцы постоять за себя сумеют... Ох, черти! Держи!
Крысы рванули в разные стороны, только мелькнули в воздухе хвосты и лапки. Торжествующий мяв кота, притаившегося под диваном, заглушили сестрицыны вопли:
– Фу, гад такой, нельзя! Сашка, не стой, вон белый к тебе бежит! – она почти ревела.
Погодин удерживал рычащего, сопящего, рвущегося на волю Бонапарта, который успел пройтись по его рукам когтями. Кот клокотал закипающим чайником, но вывернуться не смог. Родители вдвоем сдвигали древнюю тумбу, куда секунду назад забились «подарки». Анька пыталась помочь, но больше мешала, а Снегурочка взобралась с ногами на диван и сидела тихо-тихо.
– Красна девица, разговор есть, – сказал мне Дед Мороз. – Не для чужих ушей разговор.
Пожав плечами, вышла с ним в коридор. Никто нас не хватился, слишком заняты были. Гость поманил меня в кухню и беззвучно закрыл двери.
– Прости уж за канитель, – покаялся он, хитро улыбаясь. – Больно резвые мышки попались, не удержал.
– Вам нужно было всех отвлечь, – догадалась я. – Но зачем?
– Умница. Чтобы подарок отдать да разъяснить без посторонних. Чудо-то волшебству рознь, – он протянул мне маленькую бархатную коробочку, в каких обычно дарят украшения. – Открывай, не бойся.
Внутри оказалась серебряная подвеска – снежинка изумительной красоты. В центре кулона мерцал бриллиант, такие же, только меньше – по краям, и совсем маленькие камни – на тонких снежных «лучиках». Кто это у нас такими подарками разбрасывается? Она же наверняка кучу денег стоит.
– Простите, но я не возьму, – я попыталась впихнуть коробочку обратно. – Вышло недоразумение. Это чужой подарок.
– Никакого недоразумения, – заупрямился Мороз, пряча руки в карманы. – У меня ошибок не бывает. А если скажу, кто передать велел, возьмешь?
– Нет, не возьму. Лучше скажите, кто вы такой.
– Не признала до сих пор? – подмигнул он мне. – Мороз Иванович, можно просто дедушка Мороз. Тружусь главным зимним магом уже… э-э-эм…довольно долгое время, да примерно столько же до того людям вредил. Теперь, как видишь, на светлой стороне тружусь, детишек радую.
Похоже, дед настолько вжился в роль, что не вспомнит свое настоящее имя. Паспорт, что ли, спросить, пока не поздно?
– Не веришь, – понимающе кивнул артист. – Учти, уговаривать тебя не буду, но снежинку назад не возьму.
– Послушайте, Мороз Иванович, – взмолилась я, – это очень дорогая вещь, а вы даже не сказали, кто мне ее прислал…
– Не дорогая, – перебили меня, – а практически бесценная. Ты, девочка, держишь в руках седьмую снежинку второго тысячелетия.
– ???
– Ну, смотри. Первого января две тысячи первого года снег шел? – требовательно спросил дед.
– Не помню. Наверное, шел.
– Не «наверное», а знатная вьюга в тот день была. Эта снежинка упала на землю седьмой, кузнецы Ледяного Ветра вместе с мастерами Чудесных Вещиц огранили ее и превратили в кулон, понимаешь?
– Не понимаю, – честно призналась я. – Как можно огранить снежинку?
– Сложно это, не буду тебе весь процесс описывать, – заюлил дедушка. – Если о свойствах вкратце, этот талисман исполняет желания.
И как прикажете реагировать? Когда перед тобой стоит пожилой, вполне вменяемый человек и с убежденным видом порет горячку – это нелепо. Прибавьте еще костюм Деда Мороза, до смешного натуральную бороду и чудо ювелирного искусства в вашей ладони, и вы меня поймете.
– Придется поверить, девочка. Обычно я сам решаю, кому и что подарить, но с тобой случай особый. Снежинка выбрала тебя, и никуда от этого не деться, – Мороз Иванович спокойно смотрел мне в глаза.
– Почему? Поймите, я обычный человек, всякие потусторонние миссии, артефакты и прочее не для меня! Предположим, что все это правда. Снежинка волшебная, бесценная и каким-то мистическим образом выбрала меня. Для чего? Какое желание я должна загадать?
– Заветное. Но не во зло, ни в коем случае не во зло, – дед говорил быстро, проглатывая окончания слов, будто боялся не успеть. – Амулет по сути своей нейтрален, служить может и Светлым, и Темным, Живым и Мертвым, добрым и злым. Он способен изменить прошлое, властен над настоящим, одно лишь ему не ведомо – будущее. Отнять снежинку нельзя, но можно принудить владельца, угрозами ли, шантажом – не столь важно. Главное, что слово твое весомым будет.
Подвеска тускло сияла на моей ладони, становясь то теплой, то прохладной.
– Способен изменить прошлое, – задумчиво повторила я. – А как же пресловутый эффект бабочки? Весь мир из-за меня прахом пойти может, жутковато как-то.
– На этот случай предусмотрено вот что: кара за направленное во зло желание падет на тебя на том же самом месте, – потер нос дедушка. – Если же некто принудит, и загадаешь ты непотребное, то он и насморка не подхватит, а тебе платить за все.
Совсем хорошо. Может, отказаться по-быстрому? Садистов в жизни хватает.
– Будем считать, что я вам поверила. Но, все-таки, кто меня так осчастливил?
– Одной судьбе ведомо, – пожал плечами гость. – Я выступаю в роли посредника, не более того. А желание твое и так исполню. Хорошее желание, некоторым твоим близким ох какое нужное.
– То есть, вы действительно дед Мороз? Живой, в смысле, настоящий? И Снегурочка тоже?
– Настоящий. Доказать смогу, когда уходить будем. А что Снегурочка? Внучка единственная, любимая, ребенок совсем, хоть и давно живет на свете. Сказки-то не на пустом месте создаются.
– Правда, что вы приходите только к хорошим детям?
– Дети, свет мой Вера, не делятся на плохих и хороших. Каждый ребенок достоин своего подарка. Я прихожу ко всем, но войду лишь туда, где готовы меня принять. С кем водятся волшебники? С тем, кто в них верит, иначе никак. Вера в чудо не зависит от возраста, положения в обществе или другой какой-нибудь ерунды; она или есть, или нет. Твоя сестренка, например, верит – и в чудеса, и в домового, и в деда Мороза, только никогда в этом не признается. С тобой сложнее: без доказательств да без логического обоснования шагу не ступишь. Есть у меня один знакомый товарищ, из того же теста.
– По-моему, это вполне нормально, – буркнула я. – В омут с головой одни психи бросаются.
– В век технического прогресса проще признать существование машины времени, чем банального лешего, – сухо кивнул дед. – Но, тем не менее, над машиной до сих пор бьются, а лешаков в любом лесу полно. Эх, даже дети перестают верить в сказку, и с каждым годом мой список сокращается на сотни фамилий! Скоро за три часа смогу обходить, друзей да знакомых. Хоть запрись у себя в избушке на заслуженный покой!
Стоять в родительской кухне и беседовать с настоящим Дедом Морозом вдруг показалось обычным делом. Поверила я безоговорочно: невозможно так играть, как не изворачивайся. Да еще письма эти…
– Что-то долго они мышей ловят, – заметила я. – Вы, случайно, время не замедлили?
Гость вдруг завозился, покрутил головой, подошел к окну.
– Заждались, белогривые. Утро чуют, на волю хотят. Хочешь взглянуть?
Он сделал быстрое движение ладонью, будто срывая невидимый занавес. Я моргнула, и за окном материализовались сани, запряженные тройкой лошадей. Белые как снег кони были прекрасно видны с высоты нашего этажа, я различила богатую упряжь и алмазные копыта, отбрасывающие на снег радужные блики. Мимо волшебного экипажа сновали люди, кто-то ухитрился пройти сани насквозь и не заметить этого.
– Разве никто их не видит?
– Только мы с тобой. Маг посильнее различил бы, а так... Девица-красавица, – лукавые морщинки у глаз Мороза проступили особенно явно, – не найдется ли в твоих закромах морковки? Мой лимит чудес на сегодня исчерпан, а белогривым еще скакать и скакать.
– Есть морковка, – я открыла холодильник и зашуршала кульками. – Вам сколько?
– Сколько не жалко. Аппетит у нас на шестерых.
В итоге я отдала ему весь кулек. Дед поклонился, пожал руку и сказал на прощание:
– Снежинку носи, не снимая. От бед тебя убережет и верный путь укажет. Одно запомни, девочка: никто не заставит тебя зло творить, коли сама того не захочешь. Встреча у нас с тобой не последняя, свидимся еще. Сестру не обижай!
Он тепло улыбнулся мне, ударил об пол ледяным посохом… и пропал. Растаял в воздухе, без грома, искр, дыма и прочей атрибутики исчезновений. Я осторожно выглянула в коридор. Снегурочка кивнула мне и, подхватив опустевший мешок, исчезла.
– Верка, ты где была? – удивилась Анька. – Смотри, каких мне крысок дядя Семен припер! – она крепко держала за хвосты пищащие «подарки».
Дядя Семен, наш сосед сверху, был известным на весь двор пропойцей и дебоширом. Своеобразное у Мороза чувство юмора, прямо как у моих знакомых интернов.
– Белого в твою честь назову, – мечтательно пропела сестрица. – Вы с ним похожи, одна и та же морда!
На лицах домочадцев – ни следа удивления. Сказочный визит стерся из их памяти начисто, чего не скажешь обо мне.
Новогоднее возбуждение постепенно сходило на «нет». Анька вместе с крысами спряталась в своей комнате, чтобы обустроить новых любимцев. Сашка как-то странно глядел в мою сторону, но, не сказав ни слова, вышел на балкон. Я решила помочь матери убрать со стола и заодно систематизировать факты.
Итак, что мы имеем? Соболева В.С., двадцати четырех лет и семи месяцев от роду, получила в подарок неизвестно от кого и неизвестно за каким надом артефакт сомнительного свойства – это раз. Она понятия не имеет, верить странному деду или не верить – это два. И, наконец, шестое чувство подсказывает, что странности и необъяснимости еще не закончились. Одна фраза «встреча у нас с тобой не последняя» чего стоит. А ведь сегодня я не выпила ни капли!
Психологическая задачка: к вам в квартиру забирается эльф (гном/тролль/дракон – нужное подчеркнуть), объявляет вас наследной принцессой королевства Фигзнаетгде и зовет с собой – королевству вроде как помощь нужна. Пойдете? Отбросив мысли о маньяках, ворах, гипнотизерах и прочих, потому что эльф самый что ни на есть натуральный?
Цепочка с подвеской разогрелась в кармане, реагируя на ход мыслей. Я машинально коснулась ее – чуть теплая, остывает. Что ж, принимаем как есть и по доброму примеру Скарлетт откладываем мысли на завтра.
– Мам, – решилась спросить, – ты в детстве что на Новый год загадывала, лет в десять-одиннадцать?
– Ох, так сразу и не вспомнишь, – отмахнулась она, – наверняка ерунду какую-нибудь. А почему ты спрашиваешь?
– Просто интересно. Письма Деду Морозу писала?
– Писала, конечно, иногда по десять штук в год, и складывала в ящик стола. Они копились-копились и в итоге выбрасывались. Зачем хлам складировать? Впрочем, – протянула мама, отлавливая салфетки, – одно или два я тогда сохранила на память.
– И где они сейчас?
– Надо поискать. Не передашь мне оливье? В холодильник уберу.
Спорю на зарплату, отцовский ответ будет похожим. Понятно, что ничего не понятно! Мама помнит о письмах очень приблизительно, а дедушка не счел за труд и отыскал одно. Волшебник!
Уже стихли залпы салютов, родственники улеглись досыпать, а я все сидела на подоконнике в своей комнате и вертела в руках подарок. Кулон горел в темноте слабым, чуть расплывчатым светом. Заветное желание? Что ж, попробуем. Снежинка, я хочу мира во всем мире, виллу на берегу Средиземного моря и нескончаемую шоколадку.
Зажмурилась и резко открыла глаза. Никакой реакции – как светилась, так и светится. Встряхнула амулет за цепочку. Может, мое желание приняли за три и исполнили только первое? Мир во всем мире так запросто не увидишь...
Я потерла щеки ладонями и негромко рассмеялась. Какой бред! Волшебство, исполнение желаний – чем я тут занимаюсь? Мало ли, почему кулон светится? Фосфор как вариант, причин может быть сколько угодно. Зачем я вообще его взяла? Не исключено, что снежинку разыскивают, а дед и его сообщница прямо сейчас бегут из страны. Завтра же пойду в агентство организации праздников, найду этого Гудини и отдам ему подарочек. Даже если принять все за чистую монету, никто не знает, чем обернутся для меня и окружающих игры в желания.
Погодин вернулся около трех часов, хмуро пожелал спокойной ночи и долго возился, устраиваясь на раскладушке.
– Сань, ты чего, обиделся?
– Нет, Вера, – тяжелый вздох. – Ложись спать, утром поговорим.
Звучит многообещающе. Чувствую, разговор нам предстоит нелегкий.
Улеглась, в чем была – домашнем свитере, трико и шерстяных носках. Стоило голове коснуться подушки, как щеку царапнул посторонний предмет. Включив светильник на тумбочке, я с удивлением разглядела бумажный ком. Анька, что ли, резвилась? Основательно смято, от души. Разворачивая бумажку, едва поборола искушение зашвырнуть ее на шкаф, но любопытство победило.
Хватило одного взгляда на разглаженные листки, чтобы понять: сестренка тут не при чем. Неразборчивый почерк – кошмар любого непосвященного человека. Твердые, решительные буквы, огромный «хвост» у буквы з и малюсенький «хвостик» у д – этот почерк я узнаю из тысячи.

Моя дорогая Вера!
Я знаю, что не должен называть тебя так, но ты никогда не увидишь этого письма, а, значит, некому будет уличить меня в фамильярности. Хотя было бы забавно начать этот бред укуренного с обращения “Глубокоуважаемая Вера Сергеевна”, тогда здесь присутствовала бы некая закономерность.
Зачем пишу? Хотелось бы знать! Ничем абсурднее в жизни не занимался, но, наверное, все же стоит написать, чтобы после порвать и забыть. Не мастак я сочинять такого рода послания, вернее, я вообще не мастак сочинять, так что будь готова, что меня занесет не в ту степь. Нет, лучше просто будь готова, ко всему. Минздрав предупредил.
Наш разговор в ординаторской. Как прикажешь воспринимать твои слова, скажи на милость? Для человека под градусом ты слишком хорошо цитировала Пушкина, но, согласись, Вера, это неправда. Это ничего не значит. Я не тот, кто тебе нужен. Пафосно, банально. Говорят, что банальность – это уставшая истина, и эту истину я хочу донести до тебя и до себя. Чем бы ты ни руководствовалась, о чем бы ни думала – остановись. Не надо. Нельзя разрушать то, что строилось долгие годы. Одному черту известно, чего мне стоило это построить. У тебя есть жених, у меня – семья. Рано или поздно служебный роман, возникни он у нас, выйдет за пределы разумного, и тогда как минимум четверо останутся несчастными. Ты хочешь этого? Я нет.
Не вини себя, ладно? Люди пьют по праздникам, пьяные люди говорят друг другу чушь – это нормально, я понимаю. Наверное, стоит извиниться перед тобой за хутор. Я растерялся, не знал, что ответить, а в таких случаях мой язык действует быстрее мозга. Ты себе представить не можешь, как мне хотелось поцеловать тебя. Поддаться искушению, забыться. Ты бы ни о чем не вспомнила, но я не привык хватать куски исподтишка. Всё или ничего, Вера Сергеевна, а это «всё» не про нас с тобой. Минутные встречи, зажимания по углам, гребаная конспирация – не хочу. Ты достойна большего. Любая женщина достойна большего. Пусть лучше всё останется, как есть.
Твое признание – как снег на голову. Прямо в лоб. Открытие почище, чем у Колумба с его Америкой. Вообрази на минуту, ты и я, романтика, лютики-цветочки... Как минимум странно, но ты рассудила иначе. Все-таки женская логика – это дебри Амазонки. Нет, хуже, ведь из дебрей еще можно выбраться живым. Видишь, не получается думать об этом серьезно. Я смеюсь, следовательно, я существую.
Что же ты чувствовала? Хотела уязвить, посмеяться, предохранитель накрылся – что, Вера? Я никак не могу понять. Помоги мне. Подскажи, и я буду спать спокойно.
Правда, что благими намерениями дорога в ад вымощена. Мои намерения по отношению к тебе были самыми, что ни на есть, благими. Раз судьба решила столкнуть нас, выбраться из этой передряги достойно и внести посильный вклад в твое обучение. Помочь там, где это возможно, пускай я не учитель. Чтобы ничего лишнего, пришли-ушли, задача-решение, иногда подзатыльник, чтобы не зазнавалась. Не прикипать душой, не преступить границу этики, но вышло иначе.
Трудно сказать…


Сашка завозился во сне, что-то пробормотал. Я вздрогнула и машинально скомкала письмо. Лишь услышав ровное дыхание, вновь распрямила бумагу.

...когда это случилось: спустя месяц, два или больше. Еще труднее объяснить, с чего все началось, факт остается фактом: ты ухитрилась войти в мою жизнь и прочно обосноваться в ней, перевернув все с ног на голову. А я благодарен тебе. Так мало людей, ради которых встаешь по утрам и ползешь в нашу психлечебницу, и не потому, что должен, а просто, чтобы увидеть. Обменяться парой бессмысленных по сути своей фраз, сказать что-нибудь колкое – привычка, почти как утренняя зарядка. Смешно, но я не представляю, что когда-то заходил в ординаторскую и встречал там Ермакову или Сотникову. Такое странное чувство, что мы знакомы много лет, что ты всегда была в моей жизни. Сложно объяснить. Это как стоять на крыше, когда потом тебя нечаянно толкнут, и ты будешь лететь, лететь, зная, что в один прекрасный миг расшибешься в лепешку. Если это химия, что же тогда любовь? Если влюбленность, почему ты так нужна мне?
Оказывается, у меня тоже есть душа, и не та, что от слова “душить”. Оказывается, она может болеть, и если болит, то гораздо сильнее плоти. Человек устроен очень недальновидно. Доминируй в системе тело, мы бы заботились только о нем и никогда бы ни в чем не сомневались.
Каша в голове, ненавистная овсянка! Не в моих правилах мечтать о луне с неба, но, увы и ах, мечты – единственное, чем можно владеть, не рискуя быть не так понятым. Все мы, как ни крути, существуем в тесной клетке условностей, отбываем срок неизвестно за кого. Я трус, ведь если бы по-настоящему хотел быть с тобой, никакая решетка бы меня не остановила. Значит, клетки – это вовсе не клетки, это коконы, в которых мы прячемся от своих желаний. В коконе тепло и комфортно, за коконом холодно и страшно. Есть ли смысл лезть наружу? Кем-кем, а бабочкой мне точно не стать – я, в крайнем случае, трескучий овод.
А как насчет тебя, Вера Соболева? Бабочка ты или нет? Кому пытаешься доказать свою взрослость? Состоятельность? И, главное, зачем? Ты ведь красивая женщина. Умная, добрая, правильная, искренняя. Ребенок в душе, люди к тебе тянутся. В мире и так полно мразей, готовых удавиться за копейку, свернуть шею ближнему своему все с той же милой улыбкой. Ты не такая, тебе не место в этом дурацком коконе, он тебе тесен. Искренность в лицемерии не спрячешь. Именно за это я люблю тебя.
Я люблю тебя, моя въедливая маленькая зазнайка. Мой ангел-вредитель. Люблю, как любил, пожалуй, только одну женщину. Давно это было, давно и неправда. Я пытался навязать ей свои правила, но она, как и ты, не могла жить в придуманном кем-то коконе. Что ж, на ошибках учатся. Встреться мы раньше, я непременно добился бы тебя. Не поспеши я тогда, всё было бы по-другому.
Ты спросишь, не глупо ли рассуждать при гостях, по чьей вине не пропеклись только что съеденные ими ватрушки, и будешь права. Съели и съели. Нужно учесть промах и в следующий раз выключить духовку вовремя. Беда в том, что конкретно эту разновидность ватрушек нормальные люди пекут один раз в жизни. Чьи-то ватрушки пригорают, чьи-то вязнут на зубах, чьи-то съедаются за три секунды, и не потому, что вкусные, просто очень есть хотелось. Редко кому удается нормально поесть с первого раза. Волей-неволей радуешься малому: не загремел в больницу с несварением – счастливчик, жизнь удалась, и плевать, что во рту кисло, горько или чересчур сладко. Можно, конечно, выбросить всё к чертям и замесить тесто заново, но это будет уже не то, а переводить продукты в голодное время – преступление против страны, понимаешь?
Пью жаропонижающее и заканчиваю бредить. Психиатры славно повеселятся, листая на досуге мою историю болезни. Стоит рискнуть и запатентовать теорию о ватрушках. Надеюсь, в мою честь не назовут какой-нибудь синдром, иначе это будет апофеоз вселенского кретинизма.
P. S. Не поздравляю с Новым годом, потому что все пожелания и так сказаны. У тебя все будет хорошо, не может быть иначе, только, прошу, выключи духовку вовремя. Больница не то место, куда следует попадать, и ты не хуже моего это знаешь.


Я сидела, как громом пораженная. Вновь пробежала глазами лист, цепляя отдельные строчки.
… Всё или ничего, Вера Сергеевна, а это «всё» не про нас с тобой.…
… Так мало людей, ради которых встаешь по утрам и ползешь в нашу психлечебницу, и не потому, что должен…
…Я люблю тебя, Вера, моя въедливая маленькая зазнайка. Мой ангел-вредитель…
… Встреться мы раньше, я непременно добился бы тебя….

Вопросы, сотни вопросов петардами взрывались в голове. У меня галлюники? Это такая новогодняя шутка? Где скрытая камера? Но вся эта кутерьма шла, скорее, фоном. Заветные листы подрагивали в руках, щеки, совсем как сегодня утром, горели огнем, а по спине побежал приятный холодок, будто кто-то водил по позвоночнику чуткими, чуть прохладными пальцами.
Так ведь не бывает. Деда Мороза не существует, кулоны не светятся, письма не появляются из ниоткуда, а Воропаев... Воропаев не может меня любить.
Рационализм в панике прятался под кровать, уступая место вере во что угодно. Письмо Онегина к Татьяне – первое, последнее и совершенно безнадежное. Он любит, но отказывается.
«А не сговорились ли они все?» – тявкнул рационализм из-под кровати. Слабенько, еле слышно тявкнул. Я крепко зажмурилась, приоткрыла один глаз. Письмо не исчезло. Настоящее оно, сердцем чувствую, и, к графологу не ходи, написано Воропаевым. Так сумбурно, саркастично, по-воропаевски и неожиданно горько. Только зачем? Не мог он вот так, просто... Да, в конце концов, КАК ОНО ВООБЩЕ СЮДА ПОПАЛО?! Чертовщина какая-то, и неизвестно, что больше «из ряда вон» – появление Деда Мороза или это письмо. Но, господи, как же хотелось ему поверить…
Я глубоко вдохнула, ослабляя невидимый узел в животе. Одно утешает: бабочки не в тех местах – оружие массового поражения, от них никто не застрахован. Если Воропаев все это нарочно провернул, чтобы отомстить за вечер признаний, то я его... я его... просто-напросто убью!
– Ты до сих пор не спишь? – сонно спросил Погодин. – Ложись, поздно уже.
– Сашка…
– Ну, чего?
– Я не смогу выйти за тебя замуж.

Конец первой части


___________________________________
--- Вес рисунков в подписи 966Кб. Показать ---

зима от Кармен
Сделать подарок
Профиль ЛС  

lor-engris Цитировать: целиком, блоками, абзацами  
Бриллиантовая ледиНа форуме с: 03.07.2015
Сообщения: 2002
Откуда: Краснодар
>25 Янв 2016 16:40

 » Часть вторая. Глава 13

Часть вторая.





Глава тринадцатая


Тридцать первое декабря каждого года мсье Печорин традиционно проводил в компании бутылки-другой-третьей. Виски, коньяк, мартини, водка – в этом плане вампир был всеядным. Стыдясь напиваться без повода, он наверстывал упущенное в праздники. Исключение составляли лишь периоды глубокого душевного падения. Одиночество – гордое ли? – порой тяготило Печорина, но в свои худшие дни он был самодостаточен и существовал автономно, довольствуясь обществом выпивки и телевизора.
– А чего у нас в мире делается? – спрашивал он у початой «Березовой рощи», выуживал из-под дивана пульт и включал новости.
Если новости не находились, их заменял кулинарный канал. Вдохновившись кулинарными изысками, вампир шел на кухню и готовил «что-то там под таким-то соусом с гарниром из фиг-знает-чего» из подручных материалов. В большинстве случаев «что-то там» выходило несъедобным, и горе-кулинар угощал творением соседей, вероломно маскируя его под восточный деликатес. Соседи кисло улыбались и кормили «деликатесом» собаку, экономя тем самым на корме для Тузика.
Печорин вообще был личностью экстраординарной. Он мог подскочить в полчетвертого утра с твердым намерением вести здоровый образ жизни, натягивал на уши лыжную шапочку и отправлялся бегать вокруг дома. Рвения хватало на круг или два, и горе-спортсмен, стряхивая повисшего на пятках Тузика, возвращался домой, согревался коньяком с добавлением кофе и утешал себя тем, что начинать надо с малого. В следующий понедельник кругов обязательно будет три.
Однажды осенью Печорин купил рояль – совершенно новый, белый концертный рояль с похожей на одинокий парус крышкой. На рояле он играл сызмальства, и те самые соседи, чей Тузик питался кулинарными изысками, пару дождливых вечеров наслаждались «Лунной сонатой», «Маленькой ночной серенадой» и «Ave Maria». Однако потом вампир променял Бетховена на Круга, а Моцарта – на Сукачева и вдохновенно бил по клавишам, вспоминая «Владимирский централ». Соседи тихо молились: их бабушка битый час курила трубку. Рояль вскоре был продан за бесценок, но хозяева Тузика еще долго вздрагивали, заслышав по радио знакомые мотивы.
Случались в жизни Печорина и благотворительно-альтруистические периоды. Он перечислил солидную сумму на счет Фонда помощи инвалидам войны, кормил бездомных кошечек «Кискасом», переводил старушек через дорогу, бесплатно доносил людям покупки и даже изображал Бабу-Ягу на детсадовских утренниках. Но прекрасный порыв иссяк быстрее, чем ушел с молотка белый рояль: вампир понял, что один-единственный человек физически не сможет помочь всем нуждающимся в помощи, деньги как-то незаметно кончились, а в садике его разоблачил знакомый мальчик: «Дядя Пецелин, у тебя баладавка отклеилась!». В папулю малыш пошел, что поделать?
Панночка возникла на горизонте два года назад. Она успешно сымитировала собственную смерть и по официальным данным считалась убитой. Многочисленный и не самый знатный род вампиров оплакал горячо любимую дочь и забыл о ней. Инесса получила долгожданную свободу... и ушла в загул.
Утолив первый голод, вампирша вспомнила о воспитании и долге. Нервная, как молодая пантера, она пыталась обуздать кровожадность, рано или поздно срывалась, но постепенно умнела. Начала появляться в обществе, работала, кем придется и куда позовут. Нападения стали спланированными и не выходили за рамки вампирской этики.
Бытие вампиром не слишком устраивало Несс, но и приближаться к людям она не хотела, ни одну жертву не удостаивая жалостью. Формально, люди – это продукт питания, рассуждала Панночка. Многие из них жизни не мыслят, например, без макарон по-флотски, но что-то она не замечает особых сантиментов по отношению к расчлененной, перемолотой пшенице и несчастным животным, которых пустили на фарш.
Печорин случайно обнаружил вампиршу в московских лабиринтах и, недолго думая, забрал с собой. Места у него было много, опыта по воспитанию молодых да нравных – и того больше, оставалась безделица – сообщить другу. Он, Печорин, конечно, поклялся голодных котят, щенков с больными лапками и птичек с перебитыми крыльями домой не таскать, но опальная аристократка покорила суровое вампирское сердце.
Маг поначалу удивился, что с ним советуются, а когда увидел, кого друг юности тащит в берлогу, презентовал набор образцов вакцины от бешенства, пожелал счастья в личной жизни и попросил не выключать голову. Он думал, что вампирша – явление временное. Такие как Несс пар не создают и на одном месте долго не задерживаются: они по природе кочевники, однако нравная красотка предпочла сломать стереотип и у Печорина задержалась.
– Мне все равно, где он там и с кем! – кричала Рейчел в трубку. Что бы ни натворил гражданский муж, она звонила его лучшему другу и только ему, даже если требовалось просто узнать как дела. – У меня своих дел по горло! Зачем он мне сдался, скажи на милость? Я свободная женщина!
– Рейчел, вы ведь хотели помириться, разве нет? – спрашивал маг на ломанном английском. Вампир рядом только фыркал. – Что-то помешало?
– Да, хотели, пока этот... этот... Аррр! Пусть гуляет, – жестко бросила она, – нагуляется – вернется. Приму, никуда не денусь, только обязательно помучаю, это полезно. Если Жене нравится думать, что мы расстались только из-за моей наивности, прекрасно! Но он свинья, можешь так ему и передать.
Впрочем, было бы нечестно не упомянуть, что появление прекрасной Инессы возымело и положительный эффект. Печорин, вынужденный контролировать и себя, и воспитанницу, серьезно сократил потребление горячительных напитков. Всерьез они напились лишь однажды, но по счастливой случайности город уцелел, а три студентки отделались легким испугом.
От приглашения друга заглянуть на огонек он отказался по собственной воле – сказывались натянутые отношения с Галиной Николаевной и ощущение собственной неуместности. Не хотелось портить людям праздник болезненно-голодным видом, да и период обострения приходил аккурат к концу месяца.
Новогоднюю ночь вампир провел в компании Несс, а утром его разбудило громкое шкворчание и отчаянное шипение. Потирая гудящую голову, Печорин прокрался на кухню, чтобы обнаружить там матерящуюся Панночку. Девушка и единственная в квартире сковорода сражались не на жизнь, а на смерть.
– И что это будет? – полюбопытствовал вампир, опираясь о дверной косяк.
– Глазунья, – она гордо подняла сковородку, где просили пощады четыре яичных глаза.
– Молодец, хвалю, – улыбнулся Печорин, – только в следующий раз не забудь, пожалуйста, об одной ма-а-аленькой детали.
– Это какой? – насторожилась Панночка. Она смутно чувствовала подвох.
– Скорлупу лучше выковыривать до, чем после.
Он осторожно цеплял вилкой творение юной кулинарки, когда Несс вдруг насторожилась, подобралась и зарычала, обнажая тонкие белые клыки.
– Ты чего, мм?
– Ты ждешь гостей? – вопросом на вопрос ответила вампирша. – Кто-то только что взобрался на наш балкон.
– Пять баллов за чутье, девочка, – похвалил вкрадчивый голос, – а тебе, Йевен, отрежет голову любой человечий маньяк.
Печорин даже не обернулся, продолжая выуживать из яичницы обломки скорлупы.
– Кого я вижу, дядюшкин прихвостень с родственницей! – уронил он. – Не доброе утро, мы вам очень не рады.
В маленькой кухне возникли двое, мужчина и женщина, в одинаковых костюмах цвета «мокрый асфальт». Похожие друг на друга, как две капли воды, они были единым целым: двигались синхронно, оценивали обстановку, прикидывали возможности жертвы.
– Танечка-Ванечка, за какие такие заслуги вы почтили ничтожную обитель своим высочайшим присутствием? По-русски говоря, чего вы здесь забыли? – зевнул хозяин квартиры. – Несс, отбой! Они сожрут тебя прежде, чем ты скажешь: «Добро пожаловать!».
– Пусть попытаются, – любезно предложила та. – Кошмарная стрижка, Танечка. На будущее, голову миксером лучше не сушить: волосы получаются кудрявыми, но редкими.
Татьяна улыбнулась в ответ и промолчала, предоставляя слово брату.
– Ты ждал гостей, Йевен? Мы пришли, да не с пустыми руками.
– Умираю от счастья! Хладный трупик Рейгана при вас? Нет? Тогда считай, что с пустыми. Разрешаю выйти вон!
– Нам не до смеха, приятель, – не спрашивая разрешения, вампиры присели на свободные стулья. – Три новости, и все омерзительные. С какой начать?
– С наименее омерзительной, Ванятка, – Печорин со вздохом отодвинул тарелку.
Похоже, накрылся его завтрак медным тазом. И пускай лучшие кадры тайной канцелярии явились неофициально, вампиры-ищейки не забегают на чашечку чая, а Хромовы, любимая двойка Раевского – тем более.
– Выпить не предложишь?
– Самим мало, – отрезал он. Захотят – сами возьмут. – Ближе к делу, товарищи!
– Как знаешь. Вот это, – Иван закончил настраивать сенсорный мини-коммуникатор и продемонстрировал «окошко» с фотографиями, – мы обнаружили в течение тридцати календарных дней в семи различных городах. А это, - указал он на дополнительное «окошко», – в окрестностях вашего города вчера ночью. Борис Андреевич решил, что медлить нельзя.
Вид растерзанных человеческих тел в каких-то жутких развалюхах заставил поежиться и ко всему привычного Печорина. Он мрачно пролистал фотографии и вернул коммуникатор Ивану.
– Ну и кто нагадил?
– Взгляни на знаки на полу, – посоветовала Татьяна.
Печорин увеличил масштаб и вгляделся.
– Руны, руны, руны. Вон та, если не ошибаюсь, обозначает жертву, – вампир ткнул пальцем в нижний угол снимка. – Эта… гхм… эта похожа на древнеегипетский символ вечной жизни.
– Опергруппа пришла к такому же выводу, – кивнул Иван, бесстрастно разглядывая изображения. – Автограф исполнителя можем лицезреть тут.
Печорин тихо присвистнул.
– Совсем баба страх потеряла! Есть шанс угадать, где она наследит в следующий раз?
– Эксперты разводят руками. Девять трупов – четверо мужчин и пять женщины в возрасте от двадцати до тридцати пяти лет. Охранник, учительница, секретарь, строитель, домохозяйка, турист, менеджер, безработный и проститутка. Убитые не связаны между собой ничем кроме видовой принадлежности. Мир давно не испытывает дефицита в людях, и выбор городов, как и жертв, скорее всего, случаен. Схема одна: ведьма проводила ритуал, собирала кровь и уходила по-английски.
– Может, она оставила послание-шифр? – предположил Печорин. – Ну, не знаю, первые буквы имен, фамилий, должностей. Даты рождения...
– Детский сад, – буркнул Иван. – Нет, она усиленно отвлекает наше внимание. Понять бы еще, от чего или от кого.
– Ладно, отбросим этот вариант. А другие новости?
– На днях мы прикончили пять обращенных ведьм. Пять! – подчеркнула Татьяна. – За неделю. И все как одна худощавые блондинки не старше двадцати пяти. Две школьницы, студентка и две выпускницы вузов. Прежде не встречались, друг с другом не контактировали.
– А хозяйка кто? Это ваша Ирен? – вмешалась Панночка, незаметно таская с тарелки Печорина яичные глаза.
– У Бестужевой агентурная сеть по всей стране и сотни вышколенных ведьм в ученицах, из них половина – обращенные. Те, в свою очередь, имеют своих учениц, ученицы учениц – своих учениц, и дальше по убывающей. Формально, хозяйка она, но фактически...
– ...обратить мог кто угодно, – закончил за Ивана Печорин. – Охота на обращенных будет длиться вечно, на то вы и охотники. Возникает вопрос: чем привлекли внимание следствия пять конкретных ведьм?
– Новорожденных не оставляют без присмотра, а эти разгуливали по улицам, сея беспорядки. Новости видел? Масштабный пожар в Московской области, наводнение под Тюменью, землетрясение в Екатеринбурге – их рук дело. Пять маленьких кобр только за неделю, в обществе, хотя обычно их держат под крылом чуть ли не до полугода! И мы, и маги закрываем глаза на обращения, пока они не подрывают секретность, но это...
– Это не просто нарушение закона, Йевен, – закончил за сестру Иван. – Это необъявленная война. Мы говорим от лица Сообщества тебе, наследнику рода Рейган, и твоей воспитаннице: война неминуема, и придется...
– Да мы за вас, чуваки, не парьтесь, – усмехнулся вампир. – За кого нам еще быть, верно, Несси? Вы всё-таки свои, родные. К чему этот пафос?
Хромовы переглянулись.
– Скажи, Йевен, обращенные ведьмы – это зло?
Тот поперхнулся. Панночка, само спокойствие и невозмутимость, доедала яичницу, отпиливая вилкой кусочки белка. Протыкать единственный уцелевший глаз было жалко: он так грустно и беззащитно смотрел с тарелки.
– Конечно, зло! Нам это вроде как с детства внушают, – осторожно ответил вампир.
– И что ты должен сделать, встретив такую ведьму? – сладким голосом продолжила Татьяна. При широкой улыбке она, как и большинство мертвых вампиров, демонстрировала клыки. То ли из вредности, то ли от недостатка практики, потому что улыбаются мертвые редко, и то губами, не обнажая зубов.
– Вообще-то... убить. В теории, – он сделал вид, что не понимает намека.
– А на практике?
– И на практике. Таньвань, чего вы от нас хотите?
Ищейки синхронно поднялись с мест.
– Ты должен уяснить одну простую истину. В условиях военного положения укрывательство врага карается смертной казнью. Предоставляя кому-то приют, трижды подумай: а оно тебе надо?
Демоническая парочка, вопреки ожиданиям, не ушла. Иван открыл холодильник, Татьяна налила себя коньяку, которой стоял по всей квартире на манер лимонада. Печорин обреченно вздохнул.
– Новость третья, – радостно сообщил Хромов, – теперь мы знаем, почему нюхач не может отследить леди Ирен... Какая прелесть! – в холодильнике он обнаружил пластиковый мешок с кровью.
– И почему же?
Печорин покорился судьбе. Знал, что ищейки прожорливы, как термиты. Их лучше сразу накормить, иначе не отвяжутся. Зато Панночка о привычках ищеек знала мало, поэтому попыталась возразить.
– Слово «тролльф» тебе о чем-нибудь говорит? – Иван отпрыгнул, не давая Несси перехватить пакет. – В распоряжении Ирины целый выводок.
– Тролльф? – нахмурился хозяин квартиры. Мысли о ведьмах как ветром сдуло. – Мы с Гриней, охотились на них, пока нас не сцапали за браконьерство. Меня отмазал Бориска, Гриню выпустили под залог, но, Ванька, как можно использовать тролльфа, а?
– Их липкие ауры скрывают мага лучше самого мощного экрана. Нюхач способен учуять любое колдовство, однако стоит ему взять след тролльфа, как бедное животное буквально выворачивает наизнанку, и через пару дней нюхач дохнет. Не успеваем разводить, питомники от нас уже отстреливаются.
– Не шутя! Тролльфы... Брр! Никогда бы не подумал, – Печорин поскреб небритый подбородок. – Тролльфы Обыкновенные, в простонародье – канализационные эльфы, живут везде, где есть сток. Каждый тролльф чуть ли не с рождения наделен навязчивой идеей: он раб и ничтожество, его народ силой загнали под землю. По сути дела, так оно и есть. Стать рукой правосудия – заветная мечта любого грязного эльфа. Ему можно внушить что угодно, однако тролльфы не терпят обмана. Стоит им сообразить, что колдун мутит воду, как эльфики собираются в кучу и… э-э-э… доступно объясняют нанимателю, почему он не прав. Один тролльф в поле не воин, но когда их много…
Вампиры поежились. Всем четверым доводилось встречаться с эльфами канализации. Миролюбивые, слабые с виду существа почти никогда не собирались в кланы, предпочитая жить отдельными семьями, однако потенциалом обладали внушительным. Организованные восстания тролльфов прекратились около пяти веков назад, а вот их эксплуатация жаждущими халявы магами продолжается и по сей день.
– И четвертая, бонусная новость, – белозубо улыбнулся Иван. Один из его верхних клыков был короче остальных. – С сегодняшнего дня я и Татьяна по особому распоряжению Бориса Андреевича контролируем ваш город и часть области. Денька через четыре прибудет подкрепление в числе пяти двоек канцелярии.
Челюсть Печорина некрасиво отвисла. Вот тебе и визит донорской службы! Только кучи мертвых ищеек им не хватало!
– А где Маша будет спать? Надеюсь, не тута? – спросил он, нашаривая взглядом мобильник. Чем раньше предупредит, тем лучше. Дело пахнет жареным.
– Не волнуйся, не у тебя, – обнадежила Татьяна, внимательно следя за хитрым вампиром. – Кому звонить собрался?
- Приемной бабушке, – буркнул он, выходя в прихожую, – поздравлю старушку с новым счастьем.
Вампир не питал иллюзий насчет сохранения тайны, однако получил от гостей молчаливое согласие. Шесть двоек не будут слоняться без дела – они начнут шерстить область, так что на время облавы придется поиграть в добропорядочных граждан.
Два гудка – сброс, три гудка – сброс, снова два, и вызов… Фирменный сигнал бедствия, называется «ко мне не суйся». Ответа не последовало. Два – сброс, три – тот же результат, а точнее, никакого результата.
– Правильно, нормальные бабушки первого января спят. Потом перезвоню, – громко и беззаботно поведал он, отправляя шаблон сообщения. – Может, яишенку хотите, ребята?

--------
Сашка не стал ходить вокруг да около, а напрямую спросил:
– У тебя кто-то есть?
– Сань, я давно хотела тебе сказать, но не знала…
– У тебя кто-то есть? – с нажимом повторил он.
Погодин не умел скрывать эмоций, и сейчас они просто зашкаливали. Он ревновал к каждому столбу, маскирую ревность сверхзаботой, что нередко ему удавалось. Пришлось смириться с этим единственным, как я полагала, серьезным недостатком любимого человека. Никто не идеален, а ревнует – значит любит. Опять же, достоинства умаляют. Но теперь, под яростным взглядом Отелло, чувствовала себя виновной во всех грехах.
Чего я вовсе не ожидала, так это смеха. Нервного, с оттенком истерики, хихиканья.
– Я, видите ли, тороплюсь к ней, – выдавил Сашка. – Мчусь, как ненормальный, мечтаю поскорей душу облегчить и покаяться, а она… она уже с кем-то снюхалась! Охренеть просто!!!
– Покаяться? – непонимающе переспросила я.
– Ну да, – его смех постепенно затихал. – Проснулся утром с Истоминой, думал, сожрет меня совесть. Неделю мучился, не знал, как тебе рассказать. Поймешь ли? Простишь? Клял себя на все лады... Оказалось, зря, – Погодин скривился, едва сдерживаясь, чтобы не плюнуть под ноги. Была у него такая нехорошая привычка.
А у меня голове не было ровным счетом никаких мыслей. Полный вакуум. И никаких чувств – ни злости, ни обиды. Кричать, топать ногами и кататься по полу тоже не особо хотелось. Я вспоминала.
– Истомина с твоего курса? Рыжая такая? – зачем-то уточнила я.
– Да хоть лиловая! Разве в этом дело? Я не хотел, Вера, не хотел, понимаешь?!..
– Конечно, не хотел, это она заставила, – грустно кивнула я. – Связала и долго пытала. Кого ты обманываешь, себя или меня?
– АХ, Я ЕЩЕ И ВИНОВАТ?!! – Сашкин голос сорвался на визг. – А ты у нас, значит, святая! Блаженная!! Великомученица хренова!!! И, раз уж на то пошло, – он перевел дыхание, – не тебе меня обвинять, ясно?! Вечно всё не как у людей, вечно через задницу! Сама тут…
– У меня ничего и ни с кем не было.
– Ты говорила, что любишь меня, две недели назад, – перебил он. – Врала?
– Нет!
– Тогда объясни мне, моя драгоценная невеста, с кем ты успела сойтись за четырнадцать дней? – Сашка почти рычал. – Ты все знала, так? Какая-нибудь тупая подружка позвонила. Эта, лопоухая, вечно в косухе ходит, как ее там… Симакова?
Я покачала головой. Сашка с размаху всадил кулаком в стену, но боль не отрезвила. Наоборот, Погодин распалялся все больше.
– Значит, это была хваленая бабская интуиция. Браво! – он похлопал в ладоши, нарочно растягивая хлопки. – Я хотел поговорить в первый же вечер, но ты свалила на свою паршивую работу. Вернулась в дрова. Силой напоили? Хахаль твой в глотку лил? А потом я едва не решил, что ты кого-то прирезала! «Ой, что вчера было! Ой, зачем я это сделала? Ой, меня прикопают»! И это ты, Вера Соболева, стонала, как последняя... Скажешь, не было ничего?!
– Ничего не было, – мои руки дрожали, пришлось сунуть их в карманы. – «Вера Соболева» – это кто, по-твоему, супервумен? Терминатор? Что ты ставишь мне в упрек, пьянку? Я уже извинялась за нее. Измену? Я тебе не изменяла. Выслушай, Сашка! Ты же всегда слушал, а теперь орешь так, будто это я спала с Истоминой…
– Я жалею об этом, а ты – нет, – злобно выплюнул он. – Почему ж не перед свадьбой, зайка? «Знаешь, милый, я выхожу замуж. Только не за тебя!» Почему сейчас? Не завтра, не через год?! Или муж всегда узнает последним?
– Сашка, остановись, – взмолилась я, – мы пока не женаты. Я не изменяла, клянусь. Ты прав, нужно было сказать раньше... Я люблю другого человека и не хочу морочить тебе голову. Если ты хоть немного ценишь то, что между нами было, сможешь простить. И отпустить.
– Вы уронили шпаргалку, маркиза! Слова-слова-слова, одни слова! Бу-ков-ки! Ты живешь в своем идиотском мире, где пасутся розовые пони! Только вот жизнь, Верочка, в основном черно-серая! Ты у нас вся чистенькая, наивная, дерьма не замечаешь, а вот оно!
Теперь я отлично понимала Воропаева. Когда перед тобой стоит невменяемый человек и талдычит об одном и том же, становится страшно. Погодин ослеплен ревностью и злостью, поэтому говорит то, чего на самом деле не думает.
Вины с себя не снимаю, но зачем открыто смешивать с грязью?! Визжать так, будто его режут, хотя у самого-то рыльце в пушку.
– Вер, ну перестань. Посмеялись, и хватит, – обманутый жених спешно включил заднюю передачу. – Подумаешь, влюбилась! С кем не бывает? Я, если хочешь знать, раз двадцать влюблялся после нашей встречи, но ведь не ушел, остался. С тобой остался! А Истомина – так, случайно подвернулась. Все мы люди, все мы человеки. Сам виноват, надо было приезжать к тебе почаще. Глядишь, вдали от Москвы и... – Сашка прикусил язык. – Прости-прости, солнце! Это пройдет, обязательно пройдет, ты перебесишься и поймешь, какая была глупенькая. Давай я помогу его забыть? Переживем вместе, как делали всегда…
От сладковато-жалобного тона во рту стало гадко, захотелось почистить зубы. Глупая, значит? Наивная овечка? Зачем терпел тогда, если все так безнадежно?
– Спасибо, добрый повелитель! – я поклонилась в пояс. – И за что мне, презренной, милость-то такая? Не умереть бы от радости!
– Хорошо, хорошо, – Сашка поднял руки в фальшиво-примиряющем жесте. – Объясни одну вещь, и расстанемся по-человечески. Какого фига строила из себя недотрогу? Про запас держала, да? Четыре глаза, и ни в одном совести, – он вновь рассмеялся. – И впрямь Терминатор.
– Послушай, пожалуйста, – я нащупала письмо в кармане кардигана, словно пожала ободряющую руку. – Дорогих мне людей немного, по пальцам пересчитать, и ты всегда входил в их число. Не разрушай этого, Саш, не надо. Я виновата – знаю, но молчать больше не могу. Или тебе будет приятней, если я останусь и всю жизнь…
– Будешь представлять на моем месте другого, – он закатил глаза. – Нет, дорогая, легче мне не станет.
– Прости.
– Ясно-понятно, великая любовь. Ты сама-то в нее веришь?
Верю и буду бороться, пока есть за что. Спасибо, что понял, Сашка, все-таки я не ошиблась в тебе. Порох в бочке остался цел, пускай и подмок изрядно.
– Выходит, наши светлые чувства изжили себя. Тебе нужны букеты, рестораны, поцелуи в Ницце, а я не смогу этого дать. Я человек простой, и желания у меня скромные.
– Дело не в Ницце.
– А в чем? В единении душ, трепете сердец и прочей розово-сердечной дребедени? – прищурился Погодин. – Тут явно пролетал НЛО. Мечтающая о единении душ Верка – это нонсенс. Что, скарлатины и аллергии больше не вдохновляют?
Махнула рукой. Все еще злится. Напрасно. Момент, когда он стал для меня героем второго плана, безвозвратно потерян. Лелеять синицу, мечтая о журавле? Жестоко и несправедливо по отношению к синице: она-то думает, что ее любят.
– Что ж, повод сказать «пока-пока» у нас весомый, – вздохнул Сашка, ероша кудрявые волосы. – На свадьбу пригласишь?
– Я вряд ли выйду замуж, Сань.
– Ого, а чего так? Женатый? Силенок не хватит отбить?
Я дернула плечом.
– Не переживай, разберусь.
– Ладно, проехали. Родичам твоим сразу скажем, или пусть сперва от праздников отойдут?
– Не знаю, посмотрим, – с души точно камень свалился, нехилая такая каменюка.
– Давать тебе время одуматься бесполезно, верно?
Та относительная легкость, с которой он воспринял разрыв, говорила о многом. Во-первых, наши чувства действительно изжили себя. Я не смогу прекратить любить Сашку как друга и брата, но дружба – единственное, на что тут можно рассчитывать. А во-вторых, так будет лучше для нас обоих. Как говорила Катерина Тихомирова, не хочу начинать семью с обмана, противно.
– Учти, – серьезно заявил Погодин, – я ничего не простил и когда-нибудь отомщу. Извиняться не буду, не заслужила. Превозносить за честность тоже не буду. Оба виноваты, накосячили. Разрешаю себя не прощать, хотя по глазам вижу, что уже простила. Если что, ты в курсе, где меня найти, – он тяжко вздохнул. – Дура ты, романтичная дура, но я всё равно тебя люблю, как ни странно.
– Спасибо, что понял.
– Не понял и не пойму никогда, – отрезал Погодин, хмурясь. – Вязать тебя, что ли? Так сбежишь к своему герою. Мне мои нервы дороже.

--------
Через несколько дней, подустав от бестолковых блужданий по квартире, постновогодних комедий и переливания из пустого в порожнее, я решила наведаться в родные больничные пенаты. На людей посмотреть, себя показать, а заодно извиниться перед кое-кем, если удастся его встретить. Давно бы позвонила, но абонент был стабильно недоступен, а смс-сообщение, даже самое красноречивое, в нашем случае не годилось.
Встретиться не удалось: мы разминулись. Всезнающая Кара Тайчук рассказала, что Воропаев был здесь с четверть часа назад. Покрутился, покомандовал и исчез в неизвестном направлении.
– Когда появится, не знаешь?
– Славка, который Сологуб, с ним последний разговаривал. Сходи, спроси, может, в курсе, – посоветовала медсестра и стрельнула глазами. – А тебе зачем, подруга? Соскучилась?
– Безумно, – буркнула я. – Жить без него не могу.
– Ладно тебе, Верк, не злись. Все знают, что он не подарок, хотя-а, – мечтательно вздохнула Карина, – такие мужики на дороге не валяются. Ка-ак зыркнет иногда – аж все внутри перетрусится. Жаль, что занят, а то взялась бы посерьезней.
– Ну, удачи, – я заметила бредущего в нашу сторону Сологуба и помахала ему. – Славик, привет!
– Доброе утро, – парень смущенно косился на Карину, накрашенную как два десятка готовых к войне индейцев. – А я вот тут иду…
– Мы видим, – нелюбезно перебила медсестра. – Ты с Воропаевым болтал, тушканчик?
– Болтал… хм… слабо сказано! Обратился насчет характеристики, так меня не только послали по неизвестному адресу, но еще и нагрузили, – поделился бледный от негодования Сологуб. – Цитирую: «чтоб на всякую ерунду не распылялся!». А ведь продвижение по карьерной лестнице – это очень важно. Начинать нужно уже сейчас, с первой, так сказать, ступени…
– Слава, киска, не нуди, – надула губы Кара. – Девушкам это неинтересно. Вот если бы ты уточнил, куда именно тебя послали…
Я поспешила оставить парочку наедине. «Тушканчик» давно неравнодушен к Карине: смущается в ее присутствии, краснеет, помогает по мере сил, забывая про себя любимого. Казалось бы, ценить надо прекрасные порывы, но Ярослав мало похож на принца из сказки. Карина же мечтает о парне с лицом Брэда Питта, фигурой Дэвида Бэкхема, интеллектом Эйнштейна и деньгами Билла Гейтса. Ах да, еще он должным быть добрым, забавным, интересным, заботливым, уметь готовить как заправский шеф-повар и любить Тайчук и только Тайчук до гробовой доски. Вряд ли на Земле родится подобный уникум, но медсестра не теряет надежды.
– Соболева!
Я чуть не споткнулась посреди коридора. У всякого здравомыслящего человека нашего заведения выработан четкий рефлекс на голос Крамоловой, причем вырабатывается он непроизвольно, вне зависимости от расположенности главврача. И чего ей дома-то не сидится в праздничную неделю?
– Доброе утро, Мария Васильевна.
– Раз уж вы здесь, пройдемте. Есть разговор.
Выгнав из кабинета секретаршу Сонечку, осмелившуюся заглянуть со сметой, Крамолова указала мне на стул.
– Садись.
Соединившись с испуганной секретаршей и приказав никого не впускать, мадам соизволила опуститься в собственное кресло. С черными, как вороново крыло волосами, светлой кожей, высокими скулами и серебристо-серыми глазами, она казалась красавицей, но только на первый взгляд. Отталкивала нехватка душевного тепла. Наша Мэри была не столько кровавой, сколько ледяной. Даже в кабинете у нее зябко, как в склепе. На дворе январь, а кондиционер гоняет холодный влажный воздух.
– Хотела поговорить с тобой наедине, – стремительность, с какой главврач перешла на «ты», немного смутила. – Не удивляйся, «выкаю» я редко – от этого нос чешется, а ты, не обижайся, не того полета птица, чтобы ради тебя рисковать носом.
Мария Васильевна невозмутимо разглядывала меня от макушки до кончиков пальцев. Взгляд главной оставался бесстрастным, однако идеальные брови в недоумении изогнулись. Жутко захотелось проверить, не грязное ли у меня лицо, и застегнуты ли пуговицы.
– Вы хотели о чем-то поговорить? – напомнила я, чтобы заполнить неловкую паузу.
– Хотела дать совет. Он сможет уберечь от разочарований. Многих разочарований.
Томительные паузы, взгляды с намеками – приемы Крамоловой действовали безотказно. Вот только на меня уже давил, не раз и не два, другой персонаж, выработав тем самым стойкий иммунитет к воздействию. Поначалу ты оскорбляешься, начинаешь копаться в себе и стремишься что-то доказывать, а потом принимаешь это как должное.
– С удовольствием его выслушаю, Мария Васильевна, – я позволила себе дежурную улыбку. – Ваша мудрость у нас на вес золота, только не могли вы выключить кондиционер?
Главврач лениво поглаживала белый корпус шариковой ручки. В сплит-системе внезапно что-то щелкнуло, и мне в лицо подуло теплым воздухом. Что за ерунда? В руках Крамоловой не было ничего похожего на пульт, только ручка.
– Не стоит играть с огнем, Соболева. Заигравшись, он сожжет тебя и не заметит. Пепел же хорош только в качестве удобрения, – ни к селу ни к городу заявила главврач.
– Что вы имеете в виду?
– Иногда правду лучше не знать. Скелеты в шкафу есть у каждого, но далеко не каждый решится их продемонстрировать. Не все, что вкусно пахнет, съедобно. Если тебе не хватает проблем, могу одолжить, – она потерла друг о друга подушечки большого и указательного пальцев, становясь похожей на огромную человекообразную муху.
Снежинка на цепочке, которая так и не увидела агентства организации праздников, неожиданно разогрелась. Пришлось вцепиться в сиденье, чтобы не поддаться искушению и не вытащить ее из-за ворота.
– Не понимаю, – честно призналась я. – Если я чем-то помешала вам...
– Да кому ты можешь помешать? – фыркнула Мария Васильевна, карябая полировку стола. – Не скрою, раздражаешь меня с того самого дня, как… впрочем, не важно. И откуда ты только взялась на наши головы?
Снежинка вновь укусила за шею, и я царапнула зубами щеку, чтобы не ойкнуть. За всем этим бредом скрывалась причина личного плана. Понять бы еще, чем я так насолила Крамоловой. Мы и виделись-то не больше пяти раз.
Мария Васильевна поднялась с кресла и подошла к окну. Снег, не прекращавшийся с Нового года, лежал нетронутым на крышах и карнизах. Главврач, прищурившись, смотрела куда-то вдаль и бормотала:
– «Когда владеешь всем, и все тебе подвластно...» Иди отсюда, Соболева. Не дошло от меня – жизнь объяснит. Потом не говори, что не предупреждали.
– Прошу прощения за отнятое время. Всего вам доброго!
Она вздрогнула, но головы не повернула. Аудиенция окончена.
Оказавшись в пустом коридоре, я вытянула из-за воротника злополучную снежинку. Подвеска мерцала, пульсировала жаром и упорно не желала остывать. Расстегнув цепочку, я со вздохом сунула в карман. Неудобное украшение, горит при любой возможности, и в большинстве случаев тревога ложная. Вот и думай теперь, грозила мне опасность или нет?
Еще холод этот могильный. Могло же случиться так, что именно сегодня у Марии Васильевны сломался кондиционер, а завуалированные угрозы – своеобразная, но довольная милая форма заботы о жизни и здоровье подопечных?
Я хихикнула. Конечно, держи карман шире! Главврач знает что-то, мне, простой смертной, недоступное. «Он сожжет тебя и не заметит» – уж ни об Артемии ли Петровиче речь? «Игры с огнем» – звучит подходяще, но при чем здесь Воропаев? Не могла же Крамолова знать, что произошло между ними в ночь на тридцать первое декабря! Или могла?

--------
Мороз и солнце, день чудесный! Градусов десять ниже нуля, ни ветерка. Город не спешил пробуждаться от праздничной спячки, только дворники упорно сгребали снег да редкие прохожие брели по своим делам. Такая погода просто создана для прогулок, а о необъяснимых и загадочных явлениях можно подумать потом. Жизнь прекрасна и удивительна!
Маршрутки ходили с перебоями, поэтому я решила не мерзнуть на остановке и пройтись. Особо не торопясь, заглянула в супермаркет за хлебом, сосисками для Бонапарта, плавленым сыром и печеньем.
В магазине стояла оглушающая тишина, девушки в фирменных кепках дремали за кассами. Какое-никакое оживление царило только у полок с крупами, где одинокая старушка в клетчатом платке и поеденном молью пальто, опираясь на клюку, выбирала гречку.
– Да где же она?.. – бормотала старушка, близоруко щурясь. – Она должна быть где-то здесь... Доченька, не подскажешь, где на этой пачке дата изготовления?
Я взяла протягиваемую упаковку гречневой крупы. Зачем бабуле дата изготовления? Гречка не молоко, хранится долго. Но раз человек просит, почему бы не помочь?
– Да вот же она, «годен до...».
Старуха отбросила клюку и резво прыгнула в сторону, а с соседнего стеллажа, как в замедленной съемке, вдруг посыпались стеклянные банки с консервированной фасолью. Бах! Бах! Бах! Бах! По чистому, еще не затоптанному сотней ног полу растекались жирные красно-оранжевые пятна соуса.
– Ты чо, больная?! – взвизгнула примчавшаяся на шум кассирша. На ее щуплой груди болтался бейджик с именем «Полина». – Широкая? Кто за это платить будет, а?!
Старуха исчезла, ее полупустая корзинка осталась стоять у стеллажа с крупами.
– Здесь была женщина, – хрипло сказала я, прерывая поток истошных воплей. – Это она разбила.
– Какая еще женщина?! – задохнулась кассирша. – Нет здесь никого! Михалыч!!!
Пожилой мужчина в форме охранника сцапал меня за локоть и повел к администратору. Следом за нами, раздраженно пыхтя, семенила кассирша Полина.
Пришлось доказывать администрации магазина, что я не покушалась на бедный стеллаж с фасолью: не падала на него, не прыгала, не цепляла ни случайно, не специально.
– Ко мне обратилась женщина, – наверное, в сотый раз повторила я, – попросила помочь, а потом исчезла...
– Исчезла? – перебил пузатый администратор, такой же сонный, как и все кругом. – Каким образом? Убежала или, может быть... – он издевательски хмыкнул, – испарилась?
– У вас же есть система видеонаблюдения. Давайте посмотрим записи! И, в любом случае, – добавила устало, – платить за испорченный товар я не обязана. Согласно статье 459 Гражданского кодекса Российской Федерации «Переход риска случайной гибели товара», если иное не предусмотрено договором купли-продажи, риск случайной гибели или случайного повреждения товара переходит на покупателя, когда в соответствии с законом или договором продавец считается исполнившим...
– Я знаю эту статью, – вновь перебил администратор, – а вы неплохо цитируете ГК. Что, часто портите казенное имущество? Хорошо, не злитесь. Пройдемте, посмотрим запись, уважаемая...
– Вера Сергеевна, – я достала из сумочки ксерокопию паспорта, которую по московской привычке всегда носила с собой, и продемонстрировала наглецу. – Пройдемте, Роман Анатольевич, – пожалуй, в положенных персоналу супермаркета бейджах есть свои плюсы.
Запись с ближайшей к месту происшествия видеокамеры заставила пузатого Романа Анатольевича, молчаливого Михалыча и даже визгливую кассиршу Полину в недоумении крякнуть, а кое-кого и перекреститься. На записи было отлично видно, как я подхожу к пенсионерке и беру из ее рук упаковку с крупой. Старушка прыгает и... испаряется, после чего начинают падать банки. Подбегает Полина, появляется Михалыч...
– Нич-чего не понимаю, – пробормотал администратор, стараясь не глядеть в мою сторону. – А ну, мотни назад!
Теперь пришел мой черед ахать, потому что при повторе старушки не было совсем! Вот я подхожу к стеллажу с крупами, останавливаюсь. В воздухе висит злополучная пачка, что не вызывает у меня ни малейшего удивления. Беру пачку, которая сама плывет мне в руки, изучаю срок годности, поднимаю глаза – банки падают.
Запись пересматривали еще трижды, но с аналогичным результатом: бабуля исчезла с пленки. Остальные камеры после второго же просмотра показали, что она и вовсе не входила в магазин.
– Этому должно быть логическое объяснение, – лепетал Роман Анатольевич. – Дефект материала, камеры неисправны...
– Все сразу? – не поверила я. – Тогда почему она была на пленке при первом просмотре? Как вы это объясните? Почему гречка висела в воздухе? Почему?..
– Да откуда я знаю? – плаксивым тоном откликнулся администратор. – Вышло недоразумение. Мы не требуем возмещения ущерба, можете быть свободны.
– Да? А кто, в таком случае, возместит ущерб мне? – решила понаглеть и обвиняющим жестом указала на свои сапоги, забрызганные жирным соусом. – Совсем новые, между прочим. Откуда я знаю, – передразнила, – может, у вас тут развод такой? И женщина эта – подсадная утка...
Роман Анатольевич отправил, было, Полину в отдел бытовой химии, но под моим насмешливым взглядом сбегал к себе кабинет и приволок оттуда влажные салфетки. Видимо, достойный представитель рода администраторов был настолько обескуражен дефектом записи, что бросился лично вытирать сапоги, только размазав при этом соус.
– Дайте уж, – вздохнула я, отнимая у бедняги салфетки, – не умеете, так не беритесь. Ну вот, всё впиталось, а они тоже денег стоят.
И вот сапоги были вытерты, извинения принесены, немногочисленные покупки – оплачены вспотевшим от волнения Романом Анатольевичем, и я гордо покинула супермаркет.
– Телефончик не оставите? – поинтересовался на прощание администратор, маслянисто блестя глазами.
– Зачем? С моей стороны инцидент исчерпан.
– Мало ли что, – он облизнул мясистые губы, – вдруг заявится эта... эээ... испарившаяся гражданка. Можете с нее компенсацию потребовать...
– Каким образом, Роман Анатольевич? – я улыбнулась такой наивности. – На записях-то ее нет, мы с вами ничего не докажем. Всего наилучшего!
Нет, что-то концентрация необъяснимого в моей жизни и впрямь превысила норму. Надо срочно предпринимать меры, иначе рискую сойти с ума.
Когда до дома оставались считанные минуты, я услышала характерное цоканье. Так и есть, с сапога отскочила набойка. Да что за день сегодня такой?! Я готова была рычать от досады, хотя еще вчера отнеслась бы к проблеме философски. До квартиры как-нибудь доцокаю, но сапожки придется сдать в ремонт. «Денег стоят, денег стоят!» Накаркала, вот и плати теперь.
Едва я успела поудобней перехватить пакет, как кто-то нерешительно окликнул:
– Девушка, вы не подскажете, как пройти на улицу Гагарина?
Я закрутила головой. За спиной никого не обнаружилось, по сторонам – тоже, лишь у входа в «Секонд-Хенд» сидел большой черный кот. Послышалось, что ли?
Стоило мне сделать шаг вперед, зов повторился:
– Девушка, вы, наверное, сами не местная?
Я раздраженно обернулась, готовая высказать шутникам все, что о них думаю, и застыла соляным столпом. Пакет с выстраданными покупками шлепнулся на землю. Сомнений быть не могло: говорил кот. Ма-ма!
– Ты… говоришь? – суеверным шепотом спросила я. Какой кошмар! Хоть бери веревку, мыло и вешайся на вывеске «Секонд-Хенда»!
Котяра виновато развел лапками.
– Увы. Прощу простить за беспокойство, но мне действительно нужна ваша помощь.
– Ага, – тупо сказала я.
Вот и разумные зверушки пожаловали! После всего, что успело со мной приключиться, порог удивления значительно снизился. Надо лишь уточнить, не явился ли он забрать мою душу? «Мастера и Маргариту» в свое время читала, но читала невнимательно. Чем там у них заведовал Бегемот? Кажется, платил за трамвай, пил водку и ел грибы. Теперь всё понятно, осталось только вспомнить, когда в последний раз пила водку и ела грибы я сама.
Убедившись, что за нами наблюдает полная тетенька в лисьей шапке, я свернула во дворы. Понятливый кот не заставил себя уговаривать и семенил рядом. На бегу он забавно поджимал лапы, будто привык гулять в особой обуви, но сегодня надеть забыл. Живет же у кого-то такая прелесть!
Лавочка у подъезда – любимый наблюдательный пункт всех времен и народов, – пустовала, дети и мамаши с колясками тоже отсутствовали. Поймав себя на оглядывании местности, достойной разведчика или параноика, я смахнула снег со скамейки.
– Позвольте узнать ваше имя, добрая незнакомка, – мяукнул кот. Он нет-нет, да водил носом, принюхиваясь к пакету. Сосиски почуял?
– Меня зовут Вера.
– Осип Тарасович, – он протянул лапку в белом «носочке». Весь черный, как из дымохода выбрался, а лапы белые.
– Сосиску хотите?
Встреча стоила мне полпачки Наполеоновского имущества и солидной части печенья. Аппетит у зверька оказался поистине человечьим.
– Благодар-рю! Я ваш вечный должник, милая Вера.
– Не стоит. Говорите, вам нужна улица Гагарина?
– Да-да, – обрадовался новый знакомый, – мы проживаем именно там.
– Но Гагарина на другом конце города. Как вы здесь-то оказались?
Котяра сконфузился, но в итоге признался:
– Моя... мррм фактическая хозяйка… мррр… довольно эмоциональная женщина. Она старается держать себя в рамках, но минувшим вечером Галина Николаевна поссорилась с супругом, и... О, это было весьма бурно и очень-очень страшно! Вынужден признать, что струсил и, едва распахнулась дверь, убежал. Как я корю себя, Вера, как корю, вы представить не можете, – вздохнул он, задумчиво лизнув лапу. – Я ведь кот. В определенной мере, конечно, но все-таки…
– Разве коты не должны бояться?
– Коты, любезная, не должны бояться ведьм, это нехарактерно для кошачьей породы.
Осип заорал дурным голосом, прижал уши и юркнул под лавочку, пытаясь зарыться в снег.
– Что я наделал? Зачем проболтался? Да отсохнет мой гнусный язык! – мяучил он из-под скамейки. – Теперь мне конец!
Пришлось вытаскивать его и спешно заверять, что сегодня утром забыла помыть уши и ничего не слышала. Нервные клетки не восстанавливаются, и стать свидетельницей кошачьего инфаркта мне совсем не улыбалось.
– Чего вы так испугались? – спросила я, поглаживая его по спине. – Мало ли, какие бывают причуды.
– Вы не понимаете, – его голос прерывался мяуканьем. – Семь лет назад я дал слово молчать, не выдавать нашей тайны. Не слишком много по сравнению с крышей над головой, раз идти больше некуда. Выдать себя людям – уже позор, но у меня просто не было иного выхода…
– Успокойтесь, Осип Тарасович, – я погладила его по макушке. – Можете подождать здесь, пока я занесу пакет и переобуюсь? Или лучше зайдете в квартиру, согреетесь?
– Мне не холодно, – проворчал кот. Пушистый хвост бил его по ногам.
– Тогда я вернусь через пару минут и провожу вас.
Дома была только мама. Анька намылилась в гости к одной из многочисленных подружек, а мой несостоявшийся жених приобретал в райцентре ботинки и новую куртку. Московские замашки Погодина не позволяли ему довольствоваться минимумом.
Захватив теплый платок (кота укутать, врет ведь, что не замерз), я вернулась во двор. Осип ждал на прежнем месте, ходил туда-сюда, грустно чихал и мучился виной.
Маршрутка шла пустой, так что можно было разговаривать вполголоса. Завернутый в платок Тарасович смотрел на меня, как на ангела земного, но больше молчал, боясь выболтать другие тайны. То, что нормальная реакция на говорящих котов должна разительно отличаться от моей, вряд ли приходило ему в голову.
Мимоходом вспомнила прочтенную о кошках литературу. Увезенное на десятки километров животное способно отыскать дорогу домой, если на пути нет реки. Однако данный кот, по собственному признанию, является котом лишь отчасти. Хозяева заколдовали? Спросить постеснялась. Ему и так несладко.
Мой найденыш наверняка чувствовал себя иностранцем, заброшенным в чужой город без карты, средств связи и знания языка. Даже хуже: он понимал речь «туземцев» и мог говорить сам, но спросить дорогу без крайней необходимости не имел права, неведомая хозяйка постаралась.
– Осип Тарасович, почти приехали, – шепнула я задремавшему коту. – Вы в каком доме живете?
– Дом, дом… – задумчиво протянул он, почесывая лапой в затылке. – Двадцать третий? Нет, тридцать третий. Точно, тридцать третий дом!
В этом районе мне приходилось бывать не больше трех раз. Дома в основном пятиэтажки, девяти этажей практически нет, зато деревьев больше и клумбы как в Центре. Сейчас, конечно, особых различий не наблюдается, зато летом красиво. И не скажешь, что окраина.
Нужный дом-девятиэтажку я нашла без помощи Тарасовича. Гвалт во дворе стоял такой, что хотелось заткнуть уши: местная ребятня под родительским конвоем высыпала на прогулку. Ко мне подбежал мальчишка лет шести-семи, в зеленой шапке с помпоном и красными от мороза щеками.
– Тетенька, вы тут кота не видели? Черный такой, лапки белые, – с надеждой спросил он. – С утра ищем.
– Павлик, не надо бросаться на людей, – укорила его строгая пожилая дама. – Извините, девушка…
Осип Тарасович мылом выскользнул из моих рук. В царящем вокруг гаме никто из посторонних не услышал ликующего крика:
– Марина Константиновна, любезная вы моя! Юноша!
– Бублик? Нашелся! – радостно пискнул мальчик и, перехватив зверька поперек живота, крепко прижал к себе.
Женщина с недоверием глядела на меня. Надо же, не кричу, в обморок не падаю.
– Это вы его нашли? – на всякий случай спросила она.
– Да. Возвращаю в целости и сохранности. Не теряйтесь больше, Осип Тарасович.
– Большое спасибо, – взгляд дамы оставался таким же напряженным, а на языке крутился вопрос.
– Спасибо, – серьезно кивнул мальчонка, кого-то мне сильно напоминавший. – Ба, пойдем домой. Бублик голодный!
– Погоди минутку. Простите, не знаю вашего имени…
– Вера, можно просто Вера.
– Верочка, не зайдете к нам выпить чаю? Морозно на улице, – ласковая улыбка Марины Константиновна перечеркнула строгий вид, но не лишила подозрительности.
«Хочет узнать подробности», – поняла я и как можно простодушнее ответила:
– С удовольствием.


___________________________________
--- Вес рисунков в подписи 966Кб. Показать ---

зима от Кармен
Сделать подарок
Профиль ЛС  

lor-engris Цитировать: целиком, блоками, абзацами  
Бриллиантовая ледиНа форуме с: 03.07.2015
Сообщения: 2002
Откуда: Краснодар
>25 Янв 2016 16:59

 » Глава 14

Я допивала вторую чашку чая с вкуснейшим лимонным пирогом, когда Марина Константиновна нерешительно сказала:
– Мне, право, стыдно об этом спрашивать, но раз Профессор доверился вам... Получается, что вы тоже... – она смущенно ковыряла ложечкой пирог.
– Бабушке интересно, ведьма ты или нет, – перевел мальчик, болтая ногами.
Он пододвинул к Бубликову блюдце с вареньем, куда котяра ловко макнул кусочек бисквита. Профессор сидел почти как человек, на специально подложенной подушечке, разве что чая не пил.
«Должен сказать, что в нашем доме коту за столом сидеть не положено, – пояснил мне Бубликов, лапами взбивая подушечку. – Оно и правильно, не место коту за столом, но Марина Константиновна – добрейшей души человек, иногда позволяет мне некоторые вольности».
– Паша! – шикнула бабушка.
Дабы не смущать ее еще больше, честно призналась:
– Нет, я не ведьма.
– И не вампирша? – весело фыркнул Пашка.
– И не вампирша, и не русалка, и не кикимора. Неужели похожа?
Мы, не сговариваясь, прыснули со смеху.
– Это не смешно! – Марина Константиновна хлопнула ладонью по столу, пытаясь угомонить внука. – Если так, то я совершенно ничего не понимаю!
Пришлось поведать им историю о знакомстве с котом, оказавшимся заколдованным профессором философии, рассказать в общих чертах о снежинке в подарок и о сегодняшнем ЧП в супермаркете. Мне верили, вселяя надежду на прояснения некоторых деталей.
– Выходит, говорящие коты для вас в порядке вещей? – с иронией уточнила Марина.
– Нет, конечно, просто моя жизнь все больше напоминает программу «Необъяснимо, но факт», – пожаловалась я. – Одни вопросы, никаких ответов, а факты налицо.
Мальчик еще немного покрутился на кухне, стянул кусок пирога и убежал в детскую, захватив с собой кота. Судя по заговорческим взглядам, которыми обменялись эти двое, у них намечались дела как минимум государственной важности.
Удобно, наверное, иметь такое домашнее животное. И поиграет, и сказку расскажет, и песенку споет, и поговорить можно. Почему они не расколдуют его? Бедняга здесь в четырех стенах, как в тюрьме: ни войти по доброй воле, ни выйти.
С другой стороны, Осип Тарасович не выглядел обиженным, напротив, искренне радовался возвращению в тюрьму. Радовались и домочадцы. Но человек, профессор... Это же насилие над личностью!
– Моя жизнь никогда не станет прежней, – озвучила я любимую Элкину фразу.
– Прекрасно понимаю вас, Верочка, – Марина Константиновна сняла очки. Без них ее глаза казались больше. – Мистические явления – неотъемлемая часть моей жизни, и от этого никуда не деться. Смирилась за тридцать с лишним лет, привыкла. Помню, муж мой, царство ему небесное, смеялся: «Ты, Маня, чудесная женщина, чудеса за тобой по пятам». А какая я чудесная? Обычная, самая обыкновенная. Наверное, сына имел в виду, только спросить уже не удастся.
– То есть ваш сын...
– Да, – сухо кивнула она, – хотя язык не повернется назвать его колдуном. Таких людей поискать: ничего для себя, все для других. И так света белого не видит, да еще работа эта окаянная. Сегодня, к примеру, ни свет ни заря вскочил и умчался куда-то. Дело, говорит, срочное, вопрос жизни и смерти. У него все дела так – «вопрос жизни и смерти». Каждую минутку свободную с Павлушкой проводит, но внуком чаще я занимаюсь. В сентябре Паша в школу пойдет, тогда полегче станет.
Правда о том, что в нашем городке, где никогда не происходит ничего интересного, живут волшебники, казалось фантастической. Одно дело дед Мороз с рабочим графиком «сутки через триста шестьдесят четыре», а совсем другое – обычные с виду люди, вынужденные вести двойную жизнь.
– А сами вы как относитесь к... – не зная, как лучше сказать, чтобы не обидеть, я щелкнула пальцами.
– Да чего уж там? – замахала руками Марина. – Спокойно отношусь, привыкли мы. Трудно только поначалу, когда не знаешь, что к чему. Был бы рядом понимающий человек... – она вдруг страшно побледнела и поставила на стол свою чашку.
– Вам нехорошо? Может, нужно...
– Нет-нет, все в порядке! Не обращайте внимания, это на погоду, – вдова встала из-за стола, подошла к шкафчику с лекарствами. – Невесту сын под стать себе искал, – продолжила меж тем Марина Константиновна, сунув под язык таблетку, – он не говорил, но я всегда знала: чтобы дети были без склонностей к... ммм... чародейству. Галочка – хороший человек, но со сложным характером. Между ними не было особого накала, скорее, нечто сродни привязанности, да и познакомились в том возрасте, когда кровь все реже ударяет в голову. Знаете, сама я сторонница такого мнения, что замуж нужно выходить головой, а не сердцем. Обязательно должен присутствовать расчет: подходим ли мы друг другу? Хорошо ли нам будет вместе? И, главное, хватит ли нам средств для содержания семьи? Важен трезвый расчет, понимаете?
– Понимаю, – серьезно сказала я. За всем этим скрывалась какая-то личная трагедия, и Марине было жизненно необходимо поделиться ею хоть с кем-нибудь.
– Думаете, зачем я все это говорю? Не повторяйте моих ошибок, девочка, не лезьте вы в омут! Сейчас это кажется вам игрой: магия, исполнение желаний, забавные зверушки, только потом придется платить. Мой долг не так уж огромен, но тяну его до сих пор. Видеть, как твой ребенок мучается – величайшее наказание.
Закончить ей помешал звук хлопнувшей двери.
– Галя пришла, – испуганно шепнула Марина Константиновна. – Чур, я вам ничего не говорила! Тс-с-с!
– Пашка, ноут на родину! Не «мам», а быстро, – раздался в соседней комнате резкий женский голос. – Грохнешь опять отцовские папки – заступаться не буду.
– Ну ма-а-ам, – обиженно протянул ребенок, – мне Рита обещала по камере позвонить...
– Ладно, сиди, раз Марго обещала, – сдалась мать. – На зарядку поставить не забудь.
В кухню заглянула рыжеволосая женщина лет тридцати шести, ухоженная, накрашенная, благоухавшая салоном красоты. Возраст выдавали руки и, пожалуй, тени под карими глазами, что не спрятать косметикой. Ведьма двадцать первого века. Цепкий, как челюсти бультерьера взгляд остановился на моей физиономии.
– Здравствуйте, – она изобразила приветливую улыбку крокодила.
– Галя, это Верочка. Она нашла Профессора, – спешила представить нас вдова.
– Галина Николаевна, – шоколадные глаза женщины стремились проникнуть в душу. Надеюсь, не все колдуньи умеют читать мысли.
– Приятно познакомиться, – пробормотала я, – но мне и вправду пора. Спасибо за чай, Марина Константиновна.
– Не за что, – засуетилась та. – Если будет возможность, заходите. Познакомлю... – она оборвала себя на полуслове, поймав красноречивый взгляд невестки. – До свидания!
Не знаю, захочу ли когда-нибудь вернуться сюда. Один человек будет точно не в восторге от подобного визита, а искать врагов среди ведьм... Я не самоубийца.
Пашка не заметил моего ухода, погрузившись в увлекательный виртуальный мир. Взглянув на него еще раз, сообразила, кого мне упорно напоминает ребенок. Сообразила и тут же отбросила эту идею. Ерунда, разве что какое-нибудь очень-очень дальнее родство.

--------
В центре города, на третьем этаже гостиницы, где ютились в основном «командировочные» да гонимые влюбленные, лежал в одноместном номере Денис Матвеевич Гайдарев. Подобно гончаровскому Обломову, он лежал безо всякой необходимости или особых к тому показаний, а просто, чтобы никуда не идти. Какая-то сверхъестественная апатия сковала волю Гайдарева и заставила потратить всю имевшуюся при себе наличность на гостиничный номер, хотя до родимого дома было рукой подать.
«Зачем я? Что я? Кому я нужен?» – меланхолично рассуждал Денис, следя за спускающимся с потолка пауком и потирая скулу. Подаренный Толяном синяк уже налился желтизной, но болел до сих пор. Из-за чего подрались? Денис не вспомнил бы и под страхом смерти, однако запрет на появление в больнице отпечатался в памяти, как собачья лапа на свежем асфальте – надолго, вплоть до следующей укладки.
Паук, наконец, спустился и теперь бодро шагал по одеялу, приближаясь к руке Гайдарева. Тот не глядя смахнул его и перевернулся на другой бок. Бессмысленность собственного существования заставляла делать гадости окружающим. А у паучка, возможно, была цель в жизни, жена, дети. Интересно, пауки женятся?
Зоологические гипотезы Дэна прервал скрип открываемой двери. Горничная, больше некому. «Молодой человек, освободите номер, мне убрать надо. Вы уже неделю не выходите... Ну, не знаю, спуститесь вниз, прогуляйтесь там», – всякий раз блеяла одна и та же девушка, менялся только срок Дэнова затворничества.
В дверях действительно стояла горничная, но совсем другая. Знакомая Гайдарева напоминала овечку – светловолосая, кудрявая до неприличия, с каблучками-подковками и круглыми оловянными глазами, а эта была маленькая, темненькая, черноглазая и ядовитая
– Никуда не пойду, – пробурчал Денис. – Потом уберешь.
Девчонка сузила глазки и насмешливо хмыкнула. Насчет убытков она бы поспорила.
– Заткнулся б ты, Ежик! – посоветовала она, закрывая за собой дверь.
Апатию Гайдарева как рукой сняло. «Ежиком» его звал узкий, очень узкий круг лиц, человек в десять. С легкого язычка Жанны прозвище гуляло по больнице, но прижилось лишь среди своих. Дэн – Ежик, Ярослав – Тушканчик, все остальные – по умолчанию Суслики.
Горничная не выглядела знакомой, он бы точно ее запомнил.
– Не узнал? – усмехнулась гостья.
– Не-а, – Денис уселся на кровати, чтобы лучше видеть. Он был заинтригован.
Девчонка тем временем осмотрела номер, заглянула во все углы и даже потрогала картину с видом на разводные мосты.
– У входа два шкафа, на этаже еще один. Здесь три «жучка» и камера. Основательно тебя пасут, Ежик, – восхитилась она. – Новые технологии, будь они неладны!
– А зачем тогда?.. – удивился Дэн.
– Не боись, все временно дезактивировано, – успокоили его. – Включится, когда уйду.
– Слушай, кто ты такая? Мы раньше не встречались?
– Я ужас, летящий на крыльях ночи, кошмар твоего разума и далее по списку. Сиди, где сидишь. Але-оп!
Фигурка девушки на миг стала расплывчатой, резко вытянулась, черты лица исказились...
– ВЫ?!
– Ждал кого-то другого?
– Вы... вы... это... к-как? – заикаясь, пробормотал Гайдарев. – Офигеть!
– Нет времени объяснять. Лучше скажи мне, милый ребенок, в каком ухе... э-э... что ты тут делаешь?
– Лежу.
– Это я и сам вижу. С какой целью?
– Да без особой, – честно признался Денис. – Хочется лежать, вот и лежу.
– Хорошо, что только лежать! Свернуть тебе шею готовы как минимум пятеро, но пятая уже простила. По-моему, зря.
– А за что мне шею-то сворачивать? – подозрительно спросил Дэн.
– Только не говори, что ничего не помнишь!
Тот пожал плечами – не скажу, мол.
– Этого следовало ожидать... Вообще не помнишь или, как в КВНе, последние три буквы?
Гайдарев задумался. Воспоминания смазывались, последняя неделя и вовсе в тумане.
– Помню, как ехал на работу, зашел. С Каринкой потрепался, у Малыча сигаретку стрельнул, дешевую такую, без фильтра... – медленно перечислял Дэн.
– Подробности оставь анатомам, – перебили его. – До какого времени помнишь?
– А вам зачем? – запоздало нахмурился Денис.
– Для диссертации, блин! Раз спрашиваю – значит, надо.
– На часы я не смотрел. Примерно до четырех, плюс-минус час.
– Плохо. На амнезию грешить не будем, а плавно перейдем к «с кем виделся». Тайчук, Малышев, кто еще?
Голова Дэна начала побаливать, но он стиснул ее руками и упрямо вспоминал. Апатию временно подавила чья-то более сильная воля.
– С Каринкой поболтал, сигарету у Толяна стрельнул, Игоревна велела истории оттащить... Э-э-э, с Соболихой столкнулся, она с кем-то по сотику тренькала. Сологуба видел – верняк...
Подробное вспоминание имело двойную цель: исключить другие варианты и потихоньку вернуть Гайдареву память.
– Стоматолог, болтливый такой, забегал. Верка ему новости рассказывала, спрашивала что-то, – уже увереннее продолжал Дэн. – Ржали, как кони. Орлову на процедуры отвел, она в пространстве плохо ориентируется. А потом... потом все вместе за мишурой всякой пошли, для коридоров... Дальше не помню.
– Quod erat demonstrandum[1], – вздохнул незваный гость. – Остальные ушли, тебя попросили задержаться. Слово за слово, тыры-пыры, визуальный контакт, и готова навязчивая идея. Совсем перегрелась, болезная!
– Кто? – не понял Гайдарев.
– Конь в пеньюаре! Точнее, кобыла.
– Так вы расскажете, что произошло?
– Сам потихоньку вспомнишь. И тебе будет очень, очень стыдно, – он бросил взгляд на наручные часы. – Мое время истекло, через три минуты включится камера.
– Эй-эй-эй, постойте, – Гайдарев вскочил с кровати и попытался удержать посетителя за плечо. – А мне-то что делать?
– Самый оптимальный вариант – заявление об уходе, перевод в другое место. Через пару дней тебя окончательно отпустит, сможешь соображать, тогда придешь и напишешь, что по собственному желанию.
– По-другому никак? – поник Денис, пряча руки в карманы.
– Увы и ах, чистить память стольким людям одновременно – перспектива тупиковая. Как не странно, мне даже жаль: ты не безнадежен. Дури в башке многовато – это да, но дурь легко выбивается. Главное, что в черепной коробке есть жизнь.
– Спасибо на добром слове, – Гайдарев выдавил из себя улыбку и протянул руку.
Рукопожатие было твердым и быстрым, после чего мужская фигура вновь стала женской.
– Удобно, наверное, в сауну к бабам лазить, – лениво протянул бывший интерн терапевтического отделения. – Это типа фокус такой, обман зрения? Не поделитесь секретом, вдруг пригодится?
– Вот встретимся лет через сорок... пять, когда перестанешь думать о бабах, расскажу, – пообещала «горничная». – До скорого, Ежик! Не болей.
Стоило двери номера закрыться, как побежденная апатия придавила Дэна грязной рыхлой массой. Он улегся на кровать, сложил руки на животе и уставился в потолок.
Чудом уцелевший паук снова полз по одеялу. Цель у него была одна: добраться до кроватной спинки, раскинуть сети и ждать. А дальше... Что «дальше»? Так далеко пауки не заглядывают.

--------
Я бродила по квартире, как Кентервильское привидение, из комнаты в комнату. Мне не сиделось, не лежалось и не стоялось – только ходилось. На вопросы родных отвечала невпопад, огрызалась, вздрагивала от любого резкого звука. Анютка покрутила пальцем у виска и уселась пересматривать сериал с молодым американским актером, находившимся на пике своей популярности. Ровесницы сестры сходили по нему с ума и втихаря копили деньги на билет до Лос-Анджелеса. Анька же, бесконечно далекая от какого-либо фанатизма, смотрела за компанию и пыталась понять, что (цитирую) они все находят в этом стреме? Ее крысята, Вера и Анфиса, сидели на коленях хозяйки и грызли рафинад. Звери оказались поистине ручными, не желали сидеть в клетке и не отходили от сестры ни на шаг. Аня собиралась тайком носить их в школу, пугать одноклассниц. Бонапарт смирился и жевал гречку, мама махнула рукой: «пускай живут». Все были счастливы.
Сашка глядел на мои хождения по мукам, сопел, но молчал. Послезавтра он уедет в Москву и вряд ли вернется. Объяснительную речь составляли вместе, дабы вышло убедительно, и теперь она, заново отредактированная и переписанная начисто, лежала в ящике моего стола. Завтра сядем разучивать.
Когда я в очередной раз вползла на кухню, помешала ложечкой давно остывший чай и снова встала, мама решительно загородила проход и потрогала мой лоб.
– Мокрая, как мышь, – с ужасом констатировала она. – Руки (дай руку!) ледяные. У тебя упадок сил, ложись в постель немедленно!
– Мамуль, со мной все хорошо, правда. Просто немного устала.
– Не спорь с матерью! Я знаю, что говорю.
Для мамы я навсегда останусь несмышленышем, за которым нужен глаз да глаз, и высшее медицинское образование тут не помощник. Любимая маменькина присказка: «Вот будут свои дети, тогда вспомнишь меня». А будут ли?
Мама с папой хотят внуков – вполне естественное желание, вот только вместо дочерей-продолжательниц рода у них есть хроническая старая дева, окончательно и бесповоротно упустившая шанс на персональный ошметок женского счастья, и законченная феминистка, торжественно поклявшаяся на Семейном кодексе, что замуж не выйдет и страдать ради улучшения демографии не собирается.
В постель я все же легла, несмотря на ранний вечер. Провела рукой по лбу – липкий, противный, и руки почему-то ломит. Может, мама не так уж неправа?
Окажись рядом Карина, она подняла бы меня на смех по одной простой причине: я действительно соскучилась. До боли, до дрожи в животе хотелось его увидеть. Если не его самого, то хотя бы фотографию, но изображений у меня как раз-таки и не было...
Выпутавшись из одеяльного кокона, бросилась к столу. Голова садовая! Альбом ведь с собой забрала, не рискнула надолго бросать в ординаторской, где хранила в шкафу среди макулатуры. Да где же он? Вот!
Спешно пролистала страницы, невольно задержавшись на портрете Дениса. Лохматый, беспечный, с сигаретой в зубах. Душа любой компании, мот и рисовщик. «Свой парень», «золотой мальчик». В груди кольнуло: где он сейчас, что с ним? Никто не знает или просто не хочет говорить. В больнице его не хватает, очень... Коря себя за трусость, перелистнула страничку.
Искомые рисунки нашлись быстро, последний датирован двадцать восьмым числом. С портрета на меня глядели знакомые глаза, изумрудно-зеленые, пусть на карандашном наброске и не видно. Открытое лицо, волосы слегка взлохмачены, на губах играет легкая улыбка – редкая гостья для моего сурового начальника. Нет, смеялся Воропаев часто, улыбался и того чаще, но обычные его проявления эмоций иначе как ухмылками не назовешь. Было в них что-то горькое, непонятное, иронично-пренебрежительное. Таким, как здесь, на портрете, я видела его лишь однажды.
Найденное на подушке письмо перечитала столько раз, что успела выучить наизусть. Случайно ли оно появилось, преднамеренно ли – не знала, но помнила каждое слово, каждую букву и запятую, каждый «хвост» и крючок. Не появись оно, я бы никогда не решилась на перемены.
Жалею ли, что так вышло? Однозначно, нет. Я рада, что все так вышло, и дело даже не в любви, просто моей истории вдруг стало тесно в рамках детской сказки. Пропало ощущение неправильности, наигранности, будто бы жизнь – спектакль, где все старательно читают текст, наивно полагая, что живут и чувствуют, хотя на самом деле играют роль. Чужую, навязанную кем-то роль. Я действительно хочу прожить свою жизнь без шпаргалок, суфлеров и сценариев. Тьфу на сценарии!
Видимо, влажность обманчива, и у меня жар. Очень сильный жар, на уровне бреда. Я вдруг всерьез уверилась, что буду жить долго и счастливо, и не с кем-нибудь, а с Воропаевым! Всему отделению известно, что Воропаев женат. Число детей, правда, доподлинно не зафиксировано. Одни утверждают, что взрослая дочь; другие клянутся, что маленький сын; третьи готовы подтвердить под присягой, что детей двое и скоро родится третий. Спрашивать напрямую, понятное дело, мало кто решается, а посвященные загадочно молчат
Я застонала в голос, стискивая свою внезапно потяжелевшую голову. Да какая разница, сын или дочь?! Семья есть семья, и если я влезу туда без мыла и собственными руками все разрушу, он никогда этого не простит. Любовь! Будь реалисткой, Вера: сказки без сценария нет, есть только твоя внезапная мигрень и богатое воображение. Будь сильной, останься в стороне. Переболей, это всего лишь вирус. Надо позвонить ему и сказать, что на корпоративе я была неадекватно, не знала, что несу. Лепетать в привычном верособолевском духе, слезно просить прощения – делать все, чтобы мне поверили. Так будет лучше для нас обоих.
Зубы стучали в такт, хотелось умереть прямо здесь, не муча других и не мучась самой... Да что со мной такое?! Решимость таяла с каждой секундой, поэтому пришлось взять телефон и ледяными пальцами листать контакты.
На том конце ответили не сразу. Пятый гудок, седьмой, десятый... Я уже собиралась сбросить вызов, когда Воропаев взял трубку.
– Алло, – голос хриплый и как будто сонный.
– Здравствуйте, Артемий Петрович...
– Вы в курсе, который час?
Из любопытства глянула на часы: 18.26. Улыбнулась и поспешила сообщить ему об этом.
– Тогда простите. День какой-то сумасшедший, замотался и вырубился, как только домой пришел, – он не смог подавить зевок. – Что-нибудь случилось?
– Артемий Петрович, мне нужно с вами поговорить.
– Как понимаю, речь пойдет не о политике и хорошей погоде?
Знакомая иронично-дразнящая интонация отрезвила. Я сжала волю в кулак.
– Нет, просто хотела сказать...
– Вера Сергеевна, я не любитель решать важные вопросы по телефону. К тому же, сейчас я мало что соображаю, – признался он. – Если вы будете так любезны дождаться моего пробуждения...
– Я поняла. Извините.
– Да не кладите вы трубку! – ощутимо поморщился Воропаев. – Давайте встретимся и уладим все дела насущные. Когда вам будет удобно?
Когда угодно! Как можно скорее, сию же минуту...
– До пятницы я абсолютно свободна.
– Прекрасно. В трех минутах ходьбы от нашего заведения есть кафе, там еще ателье напротив...
– «Визави»? – уточнила я.
– Да-да, «Визави». Вы не против?
– Конечно, нет.
– Тогда встретимся там завтра, в десять.
Мы обменялись парой бессмысленных по своей сути фраз и простились до завтра. То, что Воропаев не захотел объясняться по телефону, наводило на мысли. Не был готов или действительно предпочел личную встречу? В любом случае, нам предстоит расставить все точки на i, так что глупо бояться. Чему бывать, тому не миновать.
Я незаметно уснула, не подозревая, что завтрашний день твердо решил перевернуть мою жизнь с ног на голову.



[1] Что и требовалось доказать – лат.


___________________________________
--- Вес рисунков в подписи 966Кб. Показать ---

зима от Кармен
Сделать подарок
Профиль ЛС  

Кстати... Как анонсировать своё событие?  

>05 Май 2024 7:31

А знаете ли Вы, что...

...Вы можете размещать объявления на Доске объявлений для поиска помощников и анонсирования общефорумных мероприятий. Подробнее

Зарегистрироваться на сайте Lady.WebNice.Ru
Возможности зарегистрированных пользователей


Не пропустите:

Участвуйте в литературной игре Фантазия


Нам понравилось:

В теме «Хорошее настроение»: [img] читать

В блоге автора Нефер Митанни: О конкурсах: почему исчезают интересные конкурсы

В журнале «В объятьях Эротикона»: SEX-Ликбез
 
Ответить  На главную » Наше » Собственное творчество » Et si tu n’existais pas (современный ЛР, городское фэнтези) [20362] № ... Пред.  1 2 3 4 5 6 7 8  След.

Зарегистрируйтесь для получения дополнительных возможностей на сайте и форуме

Показать сообщения:  
Перейти:  

Мобильная версия · Регистрация · Вход · Пользователи · VIP · Новости · Карта сайта · Контакты · Настроить это меню

Если Вы обнаружили на этой странице нарушение авторских прав, ошибку или хотите дополнить информацию, отправьте нам сообщение.
Если перед нажатием на ссылку выделить на странице мышкой какой-либо текст, он автоматически подставится в сообщение