проКиС: про Катю и Сережу

Девочки, привет! Я с Вами! А парочка Катя и Сережа прикольная, вот так и надо кризисы преодолевать!)))
_________________

А им хоть 11, хоть 111. Жуткая парочка!


Они по разному умеют.
Рады повеселить


А и не говорите. Но вроде как положено


Та чего с краешку. Располагайтесь поудобнее!









Спасибо большое!


Ой! Им про себя поболтать - хлебом не корми!


Ну так получилось =) У Катьки иногда случается... разное... То с девичьей живет, то бывшего мужа оставляет


Они изобретут новые и будут их стойко преодолевать.


И опять же дело принципа.


Зрите в корень!


Можно, конечно, и так. Главное, не терять чувство юмора.

Всем огромное спасибо!
_________________

Привет! Я и сюда пришла почитать! Спасибо за интересное произведение!
_________________

На здоровье! сейчас еще принесем
_________________

 » Милый мой фантазер. Часть первая

Жанр: лирическая кумедія
Герои: инженер и селючка
Время: ранний Брежнев
Место: колхоз «Весна» и околоколхозные пристройки в виде заводов и сел
Примечание 1: оно само
Примечание 2: ну еще бы оно не само
Примечание 3: все имена и фамилии вымышленные, любые совпадения случайны
Примечание 4: О "Весне", о любви и... про завод

Фанфан с завода «Автоэлектроаппаратура»

До Гнивани было рукой подать – всего-то пять километров. И летом это расстояние даже не замечали. Зимой дело обстояло хуже. Пять километров по обледеневшей дороге в лютую стужу. Впрочем, разве это могло хоть каким-то служить извинением, когда Шурок сказала, что в клуб привезли новые пластиночки? Тут уж хочешь-не хочешь, а идти надо.
- Як хочеш, Наришко, а я твьордо рєшила – танцювать не буду! – перекинув через плечо сумку с туфельками, заявила Лизка.
Катька удивленно хлопнула ресницами, глядя на подругу.
- От лихо! С чего то вдруг? – Лизка всегда одной из первых начинала танцевать, и кавалеров всегда хватало. – Видумуєшь! Туфли тогда зачем?
- Ну а шо? Всі в туфлях будуть, і тільки я в валєнцах, як дура? – искренно удивилась Лизка. - Вот товариш Горский придьоть, а я с Митькой танцюю. И шо він про мене подумає?
Теперь куда-то вверх, под цветастый платок, взметнулись Катькины брови.
- Вот товарищу Горскому більше думать не о чем, як о твоїх валєнцах, - хмыкнула она. – У него и без Лизки Довгорученко забот… - Катька резанула воздух ладонью в варежке где-то выше своей головы.
- Даа… - мечтательно протянула Лизка. – Павел Николаевич знаешь, який… У нього та… як ее… е-ру-ди-ція. Він знаешь, як на зборах комсомола доклады читає! Я й записувать-то забуваю – заслушиваюсь.
- Бестолковая ты, Лизка! Учиться йди. Тогда сама доклады читать станешь, - Катька показала ей язык и ускорила шаг.
Лиза бросилась следом, часто перебирая ножками по снегу и едва не поскальзываясь.
- Да я вченая! – словно оправдываясь, пробубнила она. - Пишу без ошибок, кто б меня держал в секретарях. Это я разговариваю так по привычке. Сергей Сергеевич каже, что звучить по-гоголевски.
- Это еще что за рыба-дельфин? – Катерина подхватила подругу под руку и настырно продолжала тащить ее по дороге.
- Инженер новый, не слыхала, чи шо? Неделю заводские бабы гудять.
Про инженера Катька не слыхала. Всю прошлую неделю ей было совсем не до инженера.
Заболела Зорька, ее любимица, которую Катя вместе с матерью выкармливала еще теленком года три назад.
- Откуда занесло к нам этого дядю? – поинтересовалась Катька у подруги.
- Столичный, по распределению вляпался в наш завод.
К слову сказать, завод «Автоэлектроаппаратура», производивший электроосветительные приборы для сельскохозяйственных аппаратов, легкового и грузового транспорта, а так же провода, кабели, электропроводку и прочие очень нужные для народного хозяйства товары, был сутисковской гордостью. И устроиться туда считалось удачей. Пока Катька Нарышко готовилась к экзаменам в институт, которые благополучно провалила, Лизке, прямо скажем, повезло – ее как комсомолку-активистку взяли машинисткой в заводской комитет комсомола, где секретарем был юрисконсульт товарищ Горский, в которого вчерашняя школьница влюбилась с первого взгляда и на всю жизнь, как она сама утверждала. «Гарний, як Євгеній Жаріков», - вздыхала Лиза во время обострений своей влюбленности.
- Так он молодой… - задумчиво протянула Катька. Для нее «столичный» - означало целый ворох возможностей, о которых она мечтала. Как бы ни любила она родителей, братьев, Лизку и Зорьку, больше всего на свете ей хотелось уехать из Сутисок. И потому она с удвоенной энергией сидела за учебниками между утренней и вечерней дойками, готовясь к очередному поступлению в институт.
- И на кого похож? – рассмеялась Катерина, зная привычку подружки всех ребят сравнивать со знаменитыми актерами.
- Да я не приглядывалась. Майка каже, на Ихтиандра схожий.
- Ммм… - глубокомысленно промычала Катька и, распахивая дверь клуба, хмыкнула: – У нашей Майки все на Ихтиандра схожие.
Выбор для сутисковцев тоже был невелик. Два клуба в районе. В Гнивани и в Тыврове. Гнивань все-таки поближе. И хлопцы заводские – почти сплошь свои, знакомые. А в последние годы здесь стали расти настоящие многоквартирные дома, универмаг, появилось несколько контор, но самое главное – все-таки клуб. Это играло решающую роль.
Оставив в гардеробе шубы и валенки, девушки вошли в зал, где уже звучала музыка. Толкнув локтем Лизку в бок, Катька засмеялась:
- Вон твой Митька идет. Рассказывай ему, шо танцювать сьогодні не станешь.
Лизка покраснела, но для порядку насупилась. Вместо того, чтобы ответить Катьке хоть что-то обидное, что следовало бы, стала искать глазами Павла Николаевича. А потом улыбнулась и кивнула в сторону одного из углов большого зала, где обычно собиралась молодежь – там играли в настольные игры.
- О, диви тудой, вона Ихтиандр!
Катерина посмотрела в угол, куда кивнула подружка, и расплылась в улыбке.
- Дура Майка! – сообщила она Лизе. – Он же вылитый Жерар Филип.
Однако, приглядевшись к новому инженеру, Катька пришла к выводу, что Фанфан – крайне тяжелый случай. Потому как за те полчаса, в течение которых она старательно пыталась попасть в поле его зрения, Катерина поняла, что для этого имеется только один шанс – стать шашкой на доске. И лучше сразу дамкой. А для этого надо было попросить Василя поставить нужную пластинку и объявить белый танец.
Проделав задуманное и приблизившись к Фанфану, Катька решительно заявила:
- Дамы приглашают кавалеров!
Фанфан поднял глаза, явно намереваясь возражать – партия-то была не доиграна – даже рот открыл, но тут же закрыл. А потом снова открыл, но по другому поводу. И сказал глубоким, бархатистым, совсем киношным голосом:
- Вы танцуете?
Того, что это она его пригласила, он, кажется, в тот раз даже не понял.

Влияние буржуазной архитектуры на советский институт брака

В апреле, когда снег и гололедица на дороге сменяются грязью и лужами, пять километров от Гнивани до Сутисок представляются совсем в ином свете, чем зимой. Во-первых, резко сокращается вероятность получить перелом при падении. Во-вторых, увеличивается скорость шага. Пожалуй, на этом хорошее заканчивалось. С другой стороны, воздух был сырой, пройти иначе, чем в высоких сапогах, чтобы не испачкать всю одежду, невозможно, хотя пальто ничем было не спасти, да и пейзаж вокруг казался унылым. Пожалуй, единственное, чем можно было отгородиться от окружающей мрачной действительности – это незамедлительной и своевременной влюбленностью. Потому по весне, видимо, и наступает пора этих самых влюбленностей.
Влюбленному провожать девушку из своего поселка в родное село пять километров по весеннему бездорожью – настоящее удовольствие. Да и обратной дороги в состоянии очарованности не замечаешь. Потом вернуться в общежитие, завалиться спать, а утром на завод, на любимую работу. И мечтать о следующей пятнице – в клуб какую-нибудь комедию привезут. И, если повезет, то можно будет даже взять ее за руку.
Вот именно по такой схеме теперь и жил выпускник Ленинградского политеха, новый инженер завода «Автоэлектроаппаратура» Сергей Сергеевич Писаренко, сын «того самого товарища Писаренко из Киева», о котором, правда, в Тывровском районе мало кто слышал. Зато о молодом инженере знали все. И страшно завидовали Катьке Нарышко, которую он всегда после танцев провожал домой из Гнивани до Сутисок. Правда, вместе с Лизкой Довгорученко, но всем известно, что это ради Нарышко он вообще бегает на танцы даже после самой тяжелой смены.
«Пороблено йому, чи шо?» - шептались девки из зависти и все думали, как бы отбить перспективного молодого специалиста у «той рудой».
Писаренко же даже не подозревал, какие страсти творятся за его спиной. Куда больше его беспокоило то, что с Катенькой ему совсем почти не удавалось остаться наедине. В клубе люди, на улице люди, в обратной дороге – Довгорученко. Так и погибнешь во цвете лет, измаявшись от любви.
Впрочем, в апреле Лизка подхватила простуду. Кирзовые сапоги чудесным образом промокли. Свалилась она с высокой температурой и красным носом. И радовало ее только то, что в таком состоянии не попадется на глаза товарищу Горскому. Хотя тайно и мечтала, вдруг он придет ее навестить.
Словом, дождался Сергей Сергеевич удобного случая в жизни.
Да только дождавшись, совершенно растерялся и шел рядом с Катенькой молча, мучительно соображая, о чем говорить. В голову лезла всякая ерунда. И, в конце концов, не выдержав и мысленно махнув рукой на здравый смысл, он проговорил:
- Ночь-то какая, Катенька…
Ночь была, надо сказать, самая обыкновенная. Холодная, сырая, с частыми порывами ветра.
Поежившись в тонком пальтишке, которое было куплено в гниваньском универмаге и надето сегодня первый раз, чтобы усилить впечатление на робкого инженера, Катенька взглянула на своего провожатого. Столичный молодой специалист по-прежнему оставался тяжелым случаем. Ну ладно раньше они почти никогда не оставались наедине. Но сегодня! Да любой хлопец уже бы целоваться полез. А этот… интеллигент… И хотя Катьке и было приятно такое обхождение с ней, простой дояркой, пусть это и временное положение дел, до тех пор пока она не поступит в институт, но на днях она уяснила, что пора переходить к наступательным действиям.
- А хотите, гарное место покажу над речкой? – спросила она негромко.
- А покажите, - улыбнулся инженер, чувствуя себя на редкость беспомощным. Кому из приятелей по институту рассказать – никто и не поверит, что Сережа Писаренко, отличник и спортсмен, за которым девчата сами бегали, по-настоящему боится лишнее слово сказать… восемнадцатилетней доярке колхоза «Весна».
Катька тихонько усмехнулась и, взяв своего кавалера под руку, увела его с дороги. Они вошли в густой парк. Летом он всегда был наполнен спасительной тенью от вековых деревьев, но безлунной апрельской ночью казался мрачным и настороженным. Неширокая аллея провела их мимо сторожевой башенки через ворота во двор, миновав который, они обогнули слева здание школы. На первом этаже было слабо освещено одно-единственное маленькое окошко – там наверняка дремал сторож. И пройдя еще метров пятьдесят между темных, глухо поскрипывающих деревьев, они оказались на вершине обрыва, с которого открывался такой вид на реку, что аж дух захватывало. Катерина только открыла рот, чтобы пожалеть, что в кромешной тьме ничегошеньки не видно, как из-за туч вынырнула полная луна, весело отразившись в воде и осветив камни скалы, на которой они остановились.
- Бачте, как буржуи раньше строили, - жизнерадостно махнула рукой Катя куда-то вправо, где среди деревьев маячили остроконечные верхушки замковой башни.
Сергей, с трудом оторвав взгляд от реки, оглянулся в сторону, куда указывала Катерина. Башня на фоне посветлевшего неба, и правда, выделялась ярко и резко, напоминая настоящий средневековый замок. Скажите, пожалуйста, колхоз «Весна»…
Потом снова посмотрел на реку, вниз, перекинувшись через небольшой кованый заборчик.
- Хоть картину пиши, - проговорил он вдохновенно. – К вам, наверное, часто живописцы сюда приезжают.
- Та, може, и приезжают, - чуть пожала плечами Катя и придвинулась поближе.
- Вы знаете, в Киеве есть несколько замечательных мест на Днепре. Про Ленинград молчу… Но у вас тут… Неповторимое очарование. Стихи писать хочется. Жалко, не умею.
Катька вздохнула.
- Та шо там писать… Вас – глаз, тут – поют. В «Крестьянке» каждый месяц печатают. Скука! – она хмуро посмотрела на воду, мерно плескающуюся внизу, и проворчала: - Поздно уже, батько заругает.
Сергей обернулся к ней и растерянно проговорил, досадуя на себя:
- Уже? Вы, наверное, и замерзли еще…
- Замерзла, - кивнула Катька. – От речки сыро…
Он даже сообразить не успел, что делает, как его пальцы уже расстегивали пуговицы пальто, и через мгновение это пальто было накинуто на Катины плечи – в нем она показалась ему совсем маленькой, отчаянно захотелось обнять ее, но не решился. Просто смотрел на нее, как истукан, и ничего не говорил.
- Идемте до дому, - заявила Катерина и повернула к тропинке, ведущей к родным воротам. – А то заболеете и будете, як Лизка, с красным носом ходить.
«И буду!» - мрачно подумал Писаренко, но, вместо того, чтобы плестись за ней, по-прежнему стоял на месте, ужасно разозлившись на себя самого.
- Катенька! – крикнул он ей вслед. – А у вас варенье есть малиновое?
- Есть, - отозвалась она откуда-то из темноты.
- Это хорошо. Дома чаю попейте с малиной. Чтобы не заболеть. Наша домработница вечно меня так после мороза спасала.
Он все еще не двигался с места, будто прирос к земле. И злился на себя все больше. Вот и погулял с любимой девушкой. Догулялся, что она не знает, как сбежать от него побыстрее.
- Если вы сейчас же не пойдете со мной, то малина понадобится вам. И кто вас спасать будет? Или здесь у вас тоже домработница? – рассмеялась Катька, показываясь из-за дерева.
Он шагнул к ней и улыбнулся.
- Может быть, вы передадите мне баночку?
- Может быть, ми підем? Або забирайте свое пальто, - и Катерина стала стаскивать его с плеч.
Писаренко кинулся к ней и тут же вернул пальто ей на плечи, плотнее запахнув его. И вдруг понял, что еще чуть-чуть, и он обнимет ее. Собственно, уже сейчас почти обнимает.
- Кать… - еле слышно выдохнул он.
Когда Катерина привстала на цыпочки, то почувствовала, как пятки двинулись вдоль голенищ резиновых сапог, твердо стоящих в апрельской слякоти. Но иначе дотянуться до губ Сергея Сергеевича она бы не смогла. Прикоснувшись к ним быстрым, неуверенным поцелуем, Катька снова скрылась среди деревьев старого парка.
- Катя! – крикнул Писаренко и побежал за ней, увидев мелькнувшую фигурку на дорожке парка. – Катя, подождите!
Он догнал ее в несколько шагов и, оказавшись за ее спиной, схватил за плечи, развернул к себе и теперь уже, даже не спрашивая разрешения, по-настоящему поцеловал. В ушах шумело, сердце выпрыгивало. И он толком не понимал, как решился. Поцелуй был коротким, дурацким, совсем не так хотел он ее целовать. И только потом, отстранившись, зачем-то пробормотал:
- Простите…
Смущенно улыбнувшись, Катерина высвободилась из его рук и неторопливо побрела по тропинке. Все складывалось наилучшим образом. Дом уже рядом, и где-то притаились братья, ожидающие ее возвращения с танцев в сопровождении бессменного нынче кавалера. Отдать сестру замуж – было их заветной мечтой. А уж когда и жених столичный, так здесь сходились желания всех членов большого семейства Нарышко.
У своих ворот Катя остановилась и сняла с плеч пальто инженера Писаренко.
- Надобраніч! – негромко проговорила она и шмыгнула во двор.
- Спокойной ночи… - блаженно пробормотал Сергей Сергеевич, глядя на закрывшиеся перед его носом ворота, легко вздыхая и обнаруживая, что ночь-то действительно удивительная.
- І здоровенькі були, товаришу інженер! – донеслось из-за его спины.
Писаренко обернулся.
В следующее мгновение он уже был приперт за грудки к забору и ошарашенно смотрел на двух деревенских бугаев, явно чего-то от него хотевших.
«Кавалеры ее, что ли?» - сердито подумал Писаренко, намереваясь немедленно дать отпор.
- Ти чого за Катькою шляєшся? – спросил тот, который припер его к забору, и громко рассмеялся: – Диви, Мишко, хахаль який виїскався!
- Знаємо таких хахалів! Додому провожають, провожають, а потім ручкой сдєлал и тікать у свій Лєнінград. Хто её потом замуж візьме, га?
- А? – только и спросил новоявленный хахаль. Необходимость давать отпор отпала сама собой.
- Шо га? – передразнил его старший. – Коли весілля, кажеш?
- Весілля… Свадьба… - быстро пробормотал Писаренко, судорожно соображая, кто это такие, и что от него хотят. – Товарищи, будьте любезны пояснить, что вы…
- Грицько, інженер, здається мені, на Катруськє нашій женитися не збирається, - перебил младшенький.
И тут в голове инженера что-то щелкнуло, шестеренка прокрутилась и стала на место.
- Збирається! – радостно дернулся Писаренко, убирая с воротника руки одного из будущих родственников. – Еще как збирається! Хоть завтра заявление в ЗАГС подадим, оформимся! – и тут же добавил осторожно: - Если, конечно, Катя согласна.
- Ну от і добре! – довольно отозвался Гришка и подмигнул брату. – А Катруська согласная, вона шо? Дурна? І диви мені! – подсунул он под инженерский нос шоферский кулак.
На что тут же получил в ответ инженерскую руку для рукопожатия.
Никогда инженер Писаренко не был так счастлив, считая произошедшее самым большим везением в своей жизни.

Испорченный борщ – конец семейной жизни

Всыпав в кастрюлю тонко нашинкованную капусту, Катя подошла к открытому окну.
Лето в этом году было раннее, теплое, сухое. Забравшись на подоконник, она мечтательно рассматривала улицу, по которой спешили домой с работы мужчины и женщины. Катерина Писаренко жила теперь в Гнивани, в комнате Сергея в общежитии, и работала буфетчицей на железнодорожной станции. И все ждала, когда же молодому инженеру наскучит их глухомань, и он переведется… ну хотя бы в Киев. Ей было совершенно непонятно, каким медом ему тут намазано, и почему он совсем не собирается возвращаться в Ленинград.
Катя обиженно вздохнула и, соскочив с подоконника, вернулась к плите. Помешала в кастрюле, попробовала, посолила, снова помешала и села к столу, на котором были разложены учебники по математике.
- Катя! – донеслось из общего коридора, потом хлопнула дверь – он явно искал ее в комнате, и, наконец, молодой супруг влетел на кухню.
- Катенька, нам надо поговорить! – торжественно и одновременно загадочно заявил Сергей.
По-прежнему подпирая кулачками щеки, Катерина подняла глаза и вопросительно посмотрела на мужа.
- Борщ сейчас будет, - сообщила она.
Он уселся на стул напротив нее, стащил фуражку с головы, кинул ее на колени, потом перегнулся через стол и поправил Катин локон у виска. А потом с еще более загадочным видом сказал:
- Скоро нам, Рыжик, понадобится очень много борща. И котлет. И пирогов.
- Это еще зачем? – полюбопытствовала Катя. – Праздник, что ли, какой? Гости будут?
Он легко вздохнул, кивнул, ослепительно улыбнулся, совсем как Жерар Филип, и выдохнул:
- Почти!
Потом вскочил со стула, уронил фуражку, наклонился, поднял ее. Разгибаясь, ударился головой о столешницу. Но, нисколько не обратив на это внимания, забегал по небольшой общей кухне и затараторил:
- Катенька, нам участок дали в Сутисках, представляешь? Возле речки, к заводу близко. Сейчас смотреть пойдем. Там красота такая. В общем, я договорился с мужиками. В июле соберем всех на толоку, будем фундамент заливать. А уже по весне можно будет строиться!
О доме он думал едва ли не со дня бракосочетания. Молодожен чрезвычайно обстоятельно подходил к вопросу создания и приумножения семьи. Но скрипучая казенная кровать в его комнатушке в общежитии тому не способствовала.
Прекрасно расслышав каждое его слово, Катерина все еще не верила своим ушам.
- Как уч… участок, - выдохнула она и, выпрямившись на стуле, уставилась на Сергея. – Какая толока? Какой фундамент? – тон ее повышался с каждым словом. – Ты… ты не собираешься отсюда уезжать?
- Куда уезжать? – удивился Сергей.
- В Ленинград!
- В какой еще Ленинград?
- Город на Неве, колыбель революции!
- Ну… в отпуск съездим, если хочешь. Правда, я хотел в Киев, с отцом тебя познакомить.
Катерина лишь дернула бровью, поджала губы и отвернулась к окну. Дом. В то время как она ждала, что ему здесь надоест, он хлопотал об участке. И собирается строить дом здесь, в Сутисках. И это может означать только одно: они никогда и никуда отсюда не уедут. Дом – это навсегда. Дом – это дети, огород и калачики на подоконниках. Как у родителей.
- Собственник! – проворчала Катя и поднялась выключить отчаянно кипевший борщ, который теперь тоже испорчен, как и ее жизнь.
- Ну почему сразу собственник? Земля государственная, выделена под застройку, что такого-то? – удивился Писаренко и тут же оказался возле нее. – Катенька, ты что? Не рада, что ли?
Она хмыкнула.
- Хата на реке, огород, завод, 120 рублей в месяц – это то, о чем ты мечтаешь? – и все-таки внимательно посмотрела на него, глупо надеясь, что это шутка.
- Нет, не все! – его губы растянулись в улыбку.
- Ну да, и трое детей. Я помню, ты говорил.
В отличие от него, Кате хотелось плакать. В ее голове не укладывалось, как можно променять город на дом в деревне. Ну, красиво у них, никто не спорит, но разве этого достаточно?
- А где среди всего этого то, чего хочу я? – хмуро спросила она Сергея.
Улыбка с его лица стерлась. Он долго озадаченно смотрел на Катю и никак не мог понять – это они ссорятся, что ли? Из-за того, что он затеял строить дом?
Писаренко по дурацкой привычке запустил пальцы в волосы, взъерошил их, почесал затылок, а потом сунул руки в карманы брюк. Прошелся по кухне. Хотел было сесть, но вместо этого вернулся к Кате, обнял ее со спины и сказал:
- Рыжик, ну что ты? Я ж как лучше хотел. Что ты там себе придумала, а?
- Я придумала? – возмущенно переспросила Катька. – Это я придумала? Я, кажется, участок не выбивала, не сказавшись тебе. И вообще! Я учиться хочу!
- Кто ж тебе не дает учиться-то, Кать? – удивился он. - В Виннице отличный пединститут.
Она зло сузила глаза и язвительно спросила:
- А ты мне уже и профессию придумал?
- Катенька, ну ты же знаешь, что в сутисковской школе кадров не хватает, текучка… А там даже факультет английского языка есть, я узнавал. У тебя же способности.
Ей вдруг стало себя жалко-жалко. Губы ее чуть дрогнули, но Катя со смешком спросила:
- Ты хоть раз смотрел, что я учу? – и кивнула в сторону своих тетрадок и книжек.
Ему вдруг стало стыдно-стыдно. Он помрачнел и проследил за ее взглядом.
- Я, Катюш, на тебя смотрел.
Ничего не ответив, Катерина молча собрала свои учебники, накрыла на стол, поставила Сергею ужин и завозилась у мойки.
Он угрюмо смотрел на нее и только вздыхал. Скандалов Сергей Сергеевич страшно не любил. А это, к тому же, был первый скандал в их с Катенькой семейной жизни, до сей поры безоблачной. Все еще надеясь исправить ситуацию, он накрыл тарелку салфеткой, встал из-за стола. Подошел к ней со спины и, быстро поцеловав щеку, сказал:
- Пошли мириться, а?
- А я с тобой не ссорилась, чтобы мириться, - буркнула она, не глядя на него и продолжая мыть посуду.
- Тогда, тем более, пошли.
И в качестве аргумента пощекотал ей бок.
- Вот зайдет сюда кто-нибудь сейчас… пошли, а? – пробормотал он, снова целуя ее в щеку, но уже не быстро, а для закрепления результата.
- Я устала. На работе учет был, пересортицу обнаружили. И голова болит.
Вот теперь инженер Писаренко рассердился. Тоже впервые за месяц своего скоропалительного, но счастливого брака.
- Ах, голова? - рявкнул он, отстранившись. – Ах, болит? Ну лааааадно!
И, схватив со стола кусок батона и нахлобучив на голову фуражку, бросился прочь с кухни, добавив напоследок:
- У нас там поломка в конце смены случилась, пойду помогу мужикам!
Жалобно хлипнула дверь из кухни, потом негромко стукнула входная дверь. Пединститут! Это ж надо было выдумать! Спокойно домыв посуду, Катерина насухо все вытерла и убрала в шкаф. Нет уж! Она хотела стать бухгалтером и станет им! Катя связала стопкой книги и уложила свои пожитки в чемодан, с которым новоиспеченный муж перевез ее после свадьбы к себе. Сборы заняли совсем немного времени. Сидя на чемодане посреди комнатки, она неторопливо осмотрелась. Оказывается, здесь и не было ничего ее. Жила, словно в гостях. Вздохнув, вышла в коридор и, резко поставив чемодан и книги на пол, Катерина спешно вернулась в комнату. Достала из тумбочки коробку с фотографиями и стала перебирать их, пока не нашла ту, которую искала. На ней улыбался Сергей в военной форме. Она долго смотрела на карточку и хмуро убрала обратно в коробку. Но через минуту снова нашла ее. И у выхода из комнаты скорчила гримасу в зеркало, отстраненно подумав о том, что семейная жизнь Катерины Писаренко подошла к концу.

Неудачный день из жизни инженера Писаренко С.С.

- Ты, товарищ Писаренко, прежде всего комсомолец. Советский инженер. И уж потом все остальное. Это ни на что не похоже! Алкоголь – это враг разума! А ты второй месяц водишь с ним дружбу.
Павел Николаевич Горский мерно расхаживал по комнате, в которой располагался секретариат заводского комитета комсомола, покручивая в руках ручку. Иногда он бросал быстрый взгляд на Сергея, сидящего у стола, и ему казалось, что тот не слышит ничего из того, что Павел ему говорит. А когда он ненадолго замолкал, из приемной доносились четкие звуки пишущей машинки. Лизавета печатала протокол утреннего собрания.
- Сколько это еще будет продолжаться? – снова заговорил товарищ Горский. – Ты должен сказать пьянству: нет! Не можешь сам – коллектив тебе поможет.
- Считай, сказал, - буркнул Писаренко, даже не взглянув на секретаря комитета комсомола. – Могу идти? У меня смена.
- Какая смена? – Павел возмущенно бросил ручку на стол. – Я не могу, не имею морального права допустить тебя к работе. Нам только несчастного случая на производстве не хватает.
Сергей устало посмотрел на товарища Горского, но будто и не на него, а куда-то мимо. Взгляд у него был… растерянный. И определенно не самый трезвый.
- Ты же знаешь, что я никогда не пьянею! – отмахнулся он.
- Это ты девчатам на завалинке рассказывай!
Писаренко вскинулся, вскочил со стула, махнул рукой и тут же сел.
Катя ушла полтора месяца назад. Первое время он искренно считал, что она ушла к родителям. Обиделась. Долго ли в восемнадцать лет обидеться на мужа, которому и в голову не пришло с ней посоветоваться в таком важном вопросе, как строительство дома. Остынет – вернется. Так он рассуждал первые два дня. Потом не выдержал – поехал за ней. И обнаружив, что никакой Кати в Сутисках нет, долго общался с Катиными родителями, уверенными, что дочка на работе и устроена в Гнивани, как у Христа за пазухой, в смысле, как за каменной стеной. Спустя еще неделю он понял, что она действительно по-настоящему его бросила. И, надеясь забыться, запил впервые в жизни. Но не тут-то было. Его организм обладал удивительной особенностью – он, оказывается, очень долго не пьянел. Сперва решил, что дело в количестве выпитого. Оказалось, нет, не в количестве дело. Сколько ни пил, не брало. Потом предположил, что не то пьет. Стал менять напитки от вина до самогона. Эффекта не последовало. Теперь пил уже по привычке. Как известно, привычка вырабатывается за двадцать один день.
- Не могу я без нее, Паш! – глухо сказал Сергей.
- А надо смочь! Надо вернуться. В работу, в общество! Так надо, Сергей Сергеич, надо! Ты – советский гражданин, а расклеился из-за бабы. Свет клином не сошелся. Другую найдешь. Прожил с ней всего месяц, и уже полтора пьешь! – Павел Николаевич остановился прямо перед Писаренко и строго спросил: - Или ты собрался угробить всю свою будущую жизнь?
- Катя – не баба, - проговорил Писаренко и уронил голову на ладони. – Я ее никогда не прощу, понимаешь? И никогда не разлюблю!
Товарищ Горский с любопытством разглядывал инженера. Эк его скрутило-то! Присев на стол, он задушевно поинтересовался:
- А за что прощать? Она загуляла что ли?
- Да если б загуляла, я хоть бы знал, что с ней! – слабо соображая, что несет, в сердцах воскликнул не вполне трезвый инженер. - А эта… Уехала… В обед борщ варила. Рассердилась, что я строиться решил. А потом… уехала. И все. Даже письма не оставила.
Павел криво усмехнулся и похлопал Сергея по плечу.
- Иди проспись! И учти: будешь пить – поставлю вопрос об исключении тебя из комсомола. Явишься еще хоть раз пьяным на работу – уволим по статье. Это понятно?
- Понятно, - буркнул Писаренко, встал и направился к выходу. Открыв дверь, обернулся уже на пороге и зло рассмеялся: - Сын Сергея Сергеевича Писаренко исключен из комсомола за пьянство. Папа будет в восторге.
Пишущая машинка резко замолчала.
- Салют! – объявил инженер, махнув рукой Довгорученко, и пошел прочь.
- Вот ведь… любовь… - мечтательно сказала Лизка, осторожно выставив вперед одну ножку так, чтобы юбка поползла вверх. Стол только утром передвинула, чтобы товарищу Горскому удобно было лицезреть все ее выдающиеся части тела… в профиль.
Товарищ Горский уперся взглядом в ноги своей секретарши, заставил себя отвести глаза, но вместо этого скользнул ими выше и теперь уже уперся во что-то неимоверно волнистое на ее груди. Он схватился из-за стола и зло захлопнул дверь кабинета. Довгорученко тоже не мешало бы объявить выговор. За неподобающую комсомолке длину юбки. Павел тяжело вздохнул и сосредоточился на документах, полученных сегодня из районного комитета.
Между тем, вместо того, чтобы отправиться спать, как велел товарищ секретарь комитета комсомола завода «Автоэлектроаппаратура», инженер Писаренко забрел в рюмочную. Как он там оказался, толком не помнил. Мысль об исключении из комсомола и увольнении с работы подействовала, как удар обухом по голове. И выдержать ее на трезвую было слишком трудно. И знал ведь, что ничего не получится. Мысли из головы не выветрятся, только хуже станет. Но ноги по привычке принесли сюда. Он сидел, тупо уставившись на рюмку водки и тарелку с бутербродом с килькой и вцепившись по дурацкой привычке пальцами в волосы. По углам уже даже не шептались, глядя на него. Все знали, что молодой специалист из Ленинграда сильно пьющий. Не иначе потому сюда, на периферию, и сослали.
- Шо, зятьок, довел Катруську своим пияцтвом? – раздался рядом голос Гришки Нарышко. – А я ж казав, шо тобі за це буде.
Он уселся с одной стороны нетрезвого инженера, а с другой расположился Мишка.
Сергей, не глядя на них, продолжал изучать кильку на бутерброде.
- Шо? – спросил он равнодушно.
- Грицько, ти ба, той плюгавий і не пам’ятає. Дума, шо в Катруськи братів нема.
- А ну-ка… - многозначительно сказал Гришка, поднялся со стула, потянул за шиворот Сергея и кивнул брату: – Ходь!
Собственно, Сергею даже в голову не пришло послать братьев Нарышко к чертовой матери. Хотя и мог бы. Но ему было до такой степени наплевать, что он встал, подхватил пальцами кильку с бутерброда, отправил ее в рот и, неторопливо разжевывая, направился на выход, вслед за родственниками. За углом рюмочной начинался небольшой лесок.
- Давайте, хлопцы, хоть подальше зайдем, чтоб с дороги не было видно, - почти весело предложил Сергей.
- Нє, Грицько, ти чуєш? Воно ще й базікає!
- Чую, - буркнул Гришка и с размаху ударил Сергея в скулу. – То тобі за Катруську!
- І од Мишка за сеструху! – пробасил младший, врезав кулаками по животу.
В глазах потемнело, и дальнейшее воспринималось с легкостью и злой обреченностью. Но на душе легче стало однозначно. Оказывается, физическая боль вытесняет душевную. Только зря время терял, пытаясь спиться. Можно было сразу сказать этим двум бугаям, что Катерина сбежала из-за него.
Ка-те-ри-на.
Ее имя вспышкой промелькнуло в голове. И, пока шел домой, не обращая внимания на оглядывающихся на него прохожих – еще бы, пьяным его видели, а с разукрашенной рожей впервые – сделал вывод, что эффект от избиения тоже кратковременный.
Когда зашел в общежитие, старушка-вахтерша только всплеснула руками и сердобольно прошелестела:
- Скорую выкликать?
- Обойдусь, - буркнул в ответ Писаренко и направился, было, вверх по лестнице. Тут вахтерша спохватилась и бросилась за ним:
- Товариш Писаренко, вам тут прислали…
Она протянула ему конверт. Он равнодушно кивнул и пошел к себе.
Несколько минут спустя, он сидел на своей кровати, схватившись за голову. На коленях его валялась открытка. От Кати.
«Поздравляю с Днем Воздушного флота СССР!
Желаю здоровья, благополучия и успехов в работе.
К.»
Судьба этой открытки была трудная. Часом позднее Сергей Писаренко выбросил ее в форточку. На следующий день он пришел на работу с живописными ссадинами на лице, но трезвый. И с открыткой в кармане – утром спас от дворничихи, намеревавшейся ее смести в мешок с мусором. С тех пор больше не пил. До ноября, когда от Кати пришла следующая открытка. Тоже поздравительная. Тогда он запил на три дня. После открытки «С 23 февраля!» Писаренко решил в отпуск ехать в Харьков, к жене. Весь район знал, что она все-таки поступила в институт на бухгалтера.

5 лет спустя… И снова здравствуйте, товарищ Писаренко К.Д.

Дома никого не было. Катерина занесла чемодан в свою комнату и устроилась на кухне. О том, что скоро приедет, она родителям не сообщала. И сама не знала толком, зачем все это затеяла. Зачем, когда ей, выпускнице с красным дипломом, предложили выбор, куда ехать работать, она выбрала сутисковский завод «Автоэлектроаппаратура». И радовалась, что там нашлось место.

А теперь, медленно жуя бублик, Катя думала о том, что зря она вернулась. Надо было еще пять лет назад не сбегать тайком, а разрешить все с Писаренко раз и навсегда. Ну, или когда она после второго курса приехала на каникулы и узнала, что супружник ее с директрисой завода укатил. И не куда-нибудь, а в саму Москву. Якобы в командировку. Вот тогда и надо было на развод подавать. И сейчас бы привезла она домой нового мужа с родителями знакомить. Кандидаты-то были!
Катька тяжело вздохнула. Кандидаты-то были. Да только ей никто из них не нужен. Потому и завод выбрала, потому и вернулась, потому и глупо, наивно, по-детски ждала ответов на свои открытки и упорно продолжала их отправлять на каждый праздник.
Во дворе громко скрипнула калитка, и через некоторое время в кухню ввалился батько.
- Наливай борщу, мать! За годину треба за комбайном їхать! Серьожка зробив всьо! – стягивая с головы фуражку, прогромыхал он, потом поднял глаза и увидел дочку. От неожиданности уронил головной убор и воскликнул: – Катерина?!
- Доброго дня, батьку! – подхватилась Катя и засуетилась по кухне. – Я сейчас вам борща поставлю. И когда уже вам новый комбайн дадут?
- А мать где? – глупо спросил отец и сел на стул у прохода, продолжая буравить ее суровыми глазами.
- В коровнике, мабуть, - пожала плечами Катерина, нарезая толстыми ломтями хлеб – как отец любил, не глядя на него, но чувствуя на себе его взгляд. И прекрасно зная, что за этим последует.
И последовало незамедлительно. Отец вскочил со стула и подошел к столу, у которого копошилась неразумная его дочь.
- Катерина! Не юлі! Ти звідки узялась, га?
- Из Харькова, - удивленно глянула, наконец, на отца Катька.
Спуску ей папаша давать не собирался. Глядел хмуро. Руки упер в бока.
Все село пять лет назад гудело, что Катерина Нарышко (фамилия мужа прилипнуть еще не успела, а папашу-Нарышко все знали и уважали) сбежала от мужа-алкоголика. Родителей поставить о том в известность она тоже не удосужилась. И только в августе прислала письмо, в котором сообщала, что поступила в институт. Мамка загордилась. На весь район растрещала, что дочка у нее теперь студентка. Папка только рукой махнул. И молчал, наблюдая за Писаренко, на которого больно было смотреть. Пить тот, правда, бросил, когда выяснилось, куда сбежала его непутевая жена. Непутевой ее искренно считал Нарышко-старший. И даже когда Катя приезжала три года назад на каникулы, он так ее и не простил. Мать потом ворчала: «Через тебе Катруська не їде!». Но Катруська и до того их визитами не баловала. Собственно, за пять лет одни каникулы, и то всего-то на недельку. И надо ж им было разминуться с Сережкой!
Вспомнив про инженера Писаренко, батько помрачнел еще больше и ехидно спросил:
- А шо до мамки з батьком? Шо не до мужа законного?
Катя что-то пискнула неразборчивое, не зная, что ответить.
- Чи ти вже розвелася?
- Нет, - пробормотала Катерина. – Надо, наверное? Да, батьку?
Она жалобно посмотрела на отца и нырнула к нему под руку, прижавшись головой к плечу.
- Да ти тіки спробуй! – прогромыхал батько, кажется, всерьез рассердившись, но почему-то только крепче обняв. – Осрамить сім‘ю! Шоб у Наришків жінка мужа бросила! Га! У нас баби один раз заміж виходять! Один, Катерино! Шо ти собі удумала?! Какой тобі развод! Шо люди скажуть?
Хлюпнув носом, Катерина еще немного пожалела себя, поластилась к отцу, а потом вдруг сердито заявила:
- Да? Будто про нього люди не говорять. Сильно ему было до мене діло!
Папаша даже икнул от удивления.
- Он мужик! З нього свій спрос. Ты-то чего? Він разводитися до тебе не їздив!
Потом отстранился и таки сел за обеденный стол в ожидании своего борща.
- Ладно. Розказуй, шо прикатила! – смилостивился Нарышко.
«Он вообще до мене не їздив!» - думала Катька, собирая на стол. Поставила перед отцом большую глиняную миску борща, сала на тарелке и, сев напротив, горделиво сказала:
- А я теперь на заводе работать буду. По распределению.
- А як же ж твоя столиця? – удивился отец.
Смутившись, Катерина провела ладонью по скатерти, собирая невидимые крошки, потом бросилась к холодильнику за сметаной и, не глядя на отца, как смогла спокойно, ответила:
- А в столицу направлений не было.

- Ты, товарищ Писаренко, прежде всего комсомолец. Более того, будущий партиец. Советский инженер. И уж потом все остальное. Это ни на что не похоже! В то время, как ты должен подавать пример, твой моральный облик вызывает большие сомнения, достоин ли ты пополнить ряды верных борцов за дело нашей партии.
Павел Николаевич Горский сидел за столом в своем кабинете, прислушиваясь к мерному постукиванию пишущей машинки в приемной. Лизавета перепечатывала протокол вчерашнего собрания комитета комсомола. В последнее время она стала совершенно невнимательна. Надо бы провести беседу. Товарищ Горский нахмурился и перевел тяжелый взгляд на Писаренко, сидевшего напротив.
- Так что? На комитет тебя вызывать?
Писаренко, с улыбкой выслушавший очень строгую речь Павла Николаевича, дождался, когда тот замолчал, и беззаботно сказал:
- И не надоело тебе бороться за мой моральный облик, а? Я пропащий человек, несознательный. Видишь, товарищи сигнализируют. Кто, кстати, на этот раз?
- Не надоело! Для партии каждый человек важен, - Павел повертел в руках ручку, сделал какую-то пометку на календаре. – Комсорг третьего цеха приходил. Говорит, кладовщица их, - Горский полистал бумаги на столе и продолжил: - а, вот! Майя Лысенчук, заявляет о вашем сожительстве. Ты же, насколько я помню, пребываешь в законном браке с гражданкой Нарышко, что означенную товарища Лысенчук не устраивает. Это форменный бордель, товарищ Писаренко! И пора с этим кончать.
- Как скажешь, товарищ Горский. Пора, значит, пора – исключайте из комсомола! – отмахнулся Сергей. – Только не мне же тебе объяснять, что нет у меня ничего с этой Гуттиэре. И быть не может.
Горский издал странный звук, похожий на хрюканье. То, что каждая особь в штанах была для кладовщицы Лысенчук Ихтиандром, знали все Сутиски.
- Сейчас вопрос стоит не о твоем исключении из комсомола, а о твоем вступлении в партию, - строго заявил Павел. – Что у тебя и с кем может быть, тебе виднее. Впрочем, дыма без огня не бывает. Но тебе, товарищ Писаренко, думать в первую очередь нужно не о бабах, а о том, что наш завод взял повышенные обязательства по выполнению плана на текущий год.
- А ты, Павел Николаевич, в одну кучу все не мешай! – рассердился Писаренко и вскочил со стула.
Кому скажешь – кто поверит? Да только за все пять лет своего неопределенного существования брошенного мужа Сергею ни разу в голову не пришло, что, собственно, можно же развестись и гулять себе спокойно почти без осуждения со стороны окружающих. Просто надобности гулять не возникало – бабы были последним, что его интересовало. Сутисковские и гниваньские всерьез шептались за спиной, что не иначе ему «пороблено». Рудая Катька Нарышко и поробыла! Шепот был достаточно громкий, чтобы достигать инженерских ушей, но и это ему было без разницы. Единственное, что было ему не без разницы – это любимая работа.
- Я, кажется, со своими обязанностями справляюсь! И не надо мне тут про повышенные обязательства! С браком как бороться будем потом, товарищ Горский?
- Сядь! – строго велел секретарь комсомольской ячейки. – За брак не переживай. Мной лично соцобязательства подписаны по плану отработанных претензий.
Горский встал, прошелся по кабинету, задумчиво посмотрел в окно на заводской двор. Было душно, и он чуть ослабил узел галстука. Домой бы, в Одессу. Поваляться на пляже, рассечь сильными ударами волны, а вечером сыграть партию в шахматы с отцом, слушая его бормотание на французском. А ведь отец до сих пор уверен, что его непутевый сын, отказавшийся идти по его стопам, ничегошеньки не понимает.
- Ты знаешь, что Катерина твоя на заводе работать будет? – устало спросил Павел.
Писаренко, и правда, сел. Но не потому, что Горский сказал. А потому, что ноги подкосились. Сил только и достало выдохнуть:
- Как это?
- Как обычно! Распределение получила. У нас давно в бухгалтерии место было вакантное.
- Ааа… - протянул Писаренко, посмотрел некоторое время в одну точку, а потом обреченно проворчал: - Тогда ясно. Сбежит. Месяц поработает и сбежит. В столицу.
- Конечно, сбежит! От твоих-то 120 рублей! – Павел снова прошелся по кабинету. – Ото бросай дурить! Иначе о партии придется забыть. Заканчивай со своими бабами и мирись с женой. Там глядишь, забудется и о твоей неестественной семейной жизни, и о запоях. Напишешь заявление в партию. А рекомендацию я тебе уже подготовил.
Объяснять Горскому, что когда-то давно, когда Катерина еще только заканчивала первый курс, он в мае взял отпуск и сорвался к ней в Харьков, надеясь… черт его знает, на что надеясь, Писаренко не стал. Какая разница, если эта затея ничем не закончилась? Он отправился в Катин институт, чтобы узнать, где она живет, но ему повезло – Катя сидела на скамейке в скверике у своего корпуса. А рядом с ней сидел парнишка, ее сверстник, игравший на гитаре и что-то распевавший. Из какой-то комедии. Трубадур, поющий своей прекрасной даме. Все это показалось ему таким нелепым: и Катя со своим ухажером, и его приезд в незнакомый город – прям обманутый муж, и вообще весь его так называемый брак с соцобязательствами по плану отработанных претензий. Тогда он просто развернулся на 180 градусов и поехал на вокзал – за билетом в обратную сторону. Поздравительные открытки от Кати так и приходили все пять лет. Он для них даже отдельный альбом завел. Складывал. И ждал следующую, чувствуя себя идиотом. Потому что было странное ощущение, что пока вместо открытки не приехала она сама за разводом, ничего еще не закончено.
- Благодарствую, - проворчал Писаренко. – Можно я уже работать пойду, а? Считай, разъяснительно-воспитательную работу ты провел.
- Иди, - махнул рукой Павел Николаевич и, помолчав, добавил: - А с женой помирись. Или разводись. До заявления в партию.
Писаренко вышел из кабинета, и стук пишущей машинки традиционно прекратился. Лизка шустро глянула на него и, когда он промчался мимо, заговорщицки подмигнула товарищу Горскому и спросила:
- Ну шо? Майка таки добилася своего?
- Ты бы, товарищ Довгорученко, лучше с подругой своей побеседовала. По-комсомольски. А ты за Майку переживаешь, - ворчливо ответил Павел Николаевич и с шумом закрыл дверь кабинета.
Лизавета только горько вздохнула. Любовь всей ее жизни, как оказалось, в Одессе имел невесту. Она недельку порыдала в подушку и увеличила длину юбки. С тех пор Лиза Довгорученко успела повстречаться с папкиным напарником Василием, потом с шофером Федькой, а потом разочароваться в любви. Теперь же она стала принимать ухаживания Виктора Петровича Шмыги – бригадира второй бригады, героя труда. Замуж же надо было за кого-то выходить. Все это время товарищ Горский в упор ее не замечал, а она стала делать вид, что он тоже совершенно ее не интересует. У нее это отменно получалось. Руководитель кружка самодеятельности неоднократно упоминал, что у Лизы хорошие актерские способности.

Директрисы, кладовщицы, паяльники

- Красный диплом, высокие достижения в трудовой деятельности, отличные рекомендации из института, – директор завода «Автоэлектроаппаратура» внимательно из-под очков посмотрела на нового бухгалтера. Потом встала из-за стола, сложив руки за спиной, подошла к окну и добавила: - Так, стало быть, товарищ Писаренко, вы по личному желанию выбрали распределение на родной завод? Похвально, похвально. Не скрою, участок у вас не самый простой, и работы предстоит немало.
Катерина кивнула, не слыша ничего из того, что говорила директор. Она разглядывала эту пожилую женщину, пусть и весьма моложаво выглядевшую, и удивлялась вкусам своего мужа. Вдруг не к месту вспомнила, что свою фамилию она сменила не по свободному желанию Сергея, а потому что братья, по ее же просьбе, настояли на свадьбе. И о его предпочтениях она могла лишь догадываться.
- К своим обязанностям приступите завтра с утра. А пока осмотритесь. С главным бухгалтером я познакомлю вас после обеда. Экскурсию по заводу вам провести или сами справитесь?
- Справлюсь, - очнувшись от воспоминаний, ответила Катя и поднялась. – Я рада, что смогу пригодиться дома.
Она вышла из здания заводоуправления и неспешно пошла по двору. До обеда надо было чем-то себя занять. А завтра станет проще. Завтра будет работа. И завтра станет понятно, что же она здесь делает. И это хорошо, что участок у нее непростой. Важно, чтобы у нее не оставалось времени для глупых мыслей. Если бы еще и с отцом видеться как можно реже. Потому как он ее в покое не оставит, а Катерина так и не решила, как ей поступить со своим странным браком.
- Катруська! – донесся до нее до боли знакомый голос. – Катруська моя повернулааась!
В следующее мгновение на нее налетела Лиза с дурацким начесом и не менее дурацким синим бантиком-бабочкой на голове и заключила в свои объятия.
- Лизка! – радостно улыбнулась Катя, прижимая подругу к груди, и удивленно воззрилась на ее прическу. – И кого ты теперь этим покоряешь?
Лиза потупилась. Признаваться, что ожидала приезда теперь уже совсем городской подруги и не хотела ударить в грязь лицом, было неловко.
- Товариша Шмигу, - нехотя пробормотала она.
- С ума ты, что ли, сошла? – Катерина ошалело глянула на подругу. – А ну рассказывай! Шо там твой Горский?
- Нєвєста в нього, - шмыгнула носом Лизка. – В Одесі. Він на мене і не смотріт. А товариш Шмига зато робітник добрий, копійку заробе. Ну і… на Юрія Яковлєва схожий.
- Чудна́я ты, Лизка! – усмехнулась Катя. – Что ты с ним делать будешь, со своим работником хорошим?
- Заміж піду. А Павел Николаевич хай локті кусає!
- И дальше что? – уныло спросила Катя.
- А я знаю, чи шо? Все краще, чем Майка-кладовшиця… Біга за Писаренком, біга…
Тут Лизка запнулась и замолчала, сообразив, что что-то не то говорит.
- Он як… Біга… - прошептала Катя и посмотрела прямо в глаза подруге: – А він?
- А шо він… - Лизка грустно вздохнула. А потом, будто набравшись храбрости, затараторила, выполняя задание товарища Горского поговорить с подругой: - А шо йому? Мужик молодий, гарний, майже не жонатий. Інженер! За ним, знаєш, як дівки впадають? Поки ти вчилася, він тут сам… Гляди, Катерино, уведуть!
Выслушав Лизкину речь, Катерина насмешливо скривила губы и заявила:
- Тю, та пусть берут. Чи не щастя!
Не веря своим ушам, Лизка хлопала ресницами.
- А комусь щастя… - только и буркнула она. – Гдє ти ще знайдеш такого, га? Потім будеш… Шмигу шукать…
- Какого такого? – уже спокойно спросила Катерина. – Которому, кроме его завода, и не надо ничего больше в жизни? Таких, вон, полный поселок! Любого бери.
- Ну й дура! – совсем рассердилась Лиза.
- Ой, кто бы говорил, - покачала головой Катька. – Что в пятницу, в кино пойдем?
- Я у п’ятницю товариша Шмигу з батьками знакомлю, - отмахнулась Лизка. – Лучче Писаренка свого зови.
- Дважды на одни и те же грабли? - улыбнулась Катерина. – Я однажды уже позвала. Сама видишь, что из этого получилось, - и махнула рукой куда-то в сторону.
- Трясця твоєї матері! – зазвучал бархатный голос гниваньского Фанфана на весь двор со стороны заводского цеха. - Шоб ти, падло, дристало та й дристало! Це ж тре було так опрутнити цілу партію, га? Довбограник шльондравий!
А потом и сам инженер завода показался на дороге в спецовке, взъерошенный, почти как Лизка со своим начесом, небритый. За ним семенил тот, кому, видимо, была адресована его пылкая тирада.
- Сєргєіч, ну ти заспокойся! Ну шо я зроблю! Ти мої паяльники бачив? Бачив! А Шмизіной бригаді всім новесенькі повидавали, а ми шо? Чем хужей?
- Шмыга со старым паяльником Героя Социалистического Труда заработал! Со старым! А ты!..
Писаренко хотел еще что-то сказать, но так и замер с открытым ртом, глядя на… собственную жену, стоявшую посреди двора и внимательно разглядывающую его, чуть склонив голову набок.
Все эти годы она помнила его другим и теперь размышляла, память ли играла с ней злую шутку, приписывая ему черты, которых в нем не было, или она его просто-напросто ничуть не узнала за тот месяц с небольшим, что они прожили вместе в маленькой общаговской комнатке.
Катерина презрительно поджала губки и слабо кивнула инженеру. Он медленно кивнул в ответ. Потом так же медленно повернулся к своему «собеседнику». Буркнул:
- Будут тебе, Назарович, паяльники.
И бросился назад в цех.
- Пылка́ встреча сім’ї Писаренків пройшла успєшно! – резюмировала Лизка.

Первым делом, первым делом самолеты

Жарко. Душно. На небе ни облачка. Воздух словно застыл.
Погода не добавляла удовольствия прогулке, и Катерина мрачно топала по дорожке, ведущей к аэроклубу, про себя ругая Лизку за то, что потащила ее сюда, и себя за то, что согласилась. Впрочем, если не с Лизкой, то хоть на завод иди, несмотря на законные выходные. Потому что оставаться дома под постоянным тяжелым батьковским взглядом было еще хуже, чем тащиться хоть и пару километров, но по солнцепеку. И так каждый вечер проходил под его мрачное сопение и обязательный вопрос: «Сєрьожку бачила?» После чего она скрывалась в своей комнате, откуда не выходила до самого утра, чтобы сбежать на работу.
- А я йому й кажу, шо він мені поки шо нє муж! Мамка кричить: «Дуринда, ще одного женіха потєряеш!» А яких женіхов я пріобрєла, шоб потєрять, га? Ну я їй і відповіла: «Мамо, вам товариш Шмига нравиться, ви його собі й беріть!» Батько мало ременя не зняв. Може й зняв би, так штани падають. В общем, товариш Шмига втік, а я знову в пошуках. І тєпєрь буду робить, шо хочу. Все одно всім плєвать. Особливо Павлу Ніколаєвичу.
Всю дорогу Лизка рассказывала о неудачном знакомстве родителей с ее несостоявшимся женихом. Те без нее начали обсуждать, как Лизка домохозяйкой станет, как корову заведут, а она с завода в колхоз перейдет. Тут-то неуемная машинистка и не выдержала. За нее все решили! Ее даже не спросили! А главное, что при такой-то жизни она Павла Николаевича больше не увидит! Он на заводе, она – в колхозе… Разве ж это жизнь? Без последней-то радости? Закончилось все плачевно. Для жениховства товарища Шмыги. А сама Лизка только с облегчением вздохнула. И решила отметить свое освобождение прыжком с парашютом.
- Дурында ты, Лизка! Вот мне не плевать, что ты собралась о землю головой шмякнуться! – ворчала Катерина. – Давай вернемся, а? Сдался тебе этот парашют!
- Здався! Хочу! Всьо!
На самом деле, у Лизки была еще одна веская причина, чтобы затащить Катьку в аэроклуб. Дорога туда была неблизкая, еще и пешком. Потому в воскресенье соня-Лизка вряд ли решилась бы куда-то выбираться. Но тут в ней проснулся альтруист. Она всю неделю читала Максима Горького. И это не прошло бесследно. Сердце, конечно, из груди не вырвешь, дабы осветить путь несчастных влюбленных друг к другу. Но с парашютом прыгнуть разок можно ради семейного счастья любимой подруги. Фанфан с завода «Автоэлектроаппаратура» тоже ходил в аэроклуб. Каждое воскресенье. Он, правда, летал.
- Може, й ти стрибнеш? – спросила Лизка с надеждой в голосе. Воображение ее рисовало прекрасные картины спасения падающей Катьки. В роли спасителя был инженер Писаренко С.С. Потом эти же мечты сменялись мечтами о том, как спасают уже ее. И кандидатура спасителя менялась на юрисконсульта Горского П.Н.
- Да я к твоему парашюту близко не подойду! – в ужасе заявила Катька, даже не представляя, что бы ее могло толкнуть на такой поступок. Самолетов как таковых она не боялась. И всегда спокойно летала на летних каникулах в Салехард работать на рыбоконсервном заводе. Ей даже нравилось. Но прыгать с парашютом! Когда-то их класс возили на экскурсию в аэроклуб. Уже тогда Катерина решила, что все члены клуба – и те, которые летают, и те, которые прыгают – совершенно не думают ни о себе, ни о своих близких, бесцельно рискуя своими жизнями.
Поэтому, когда они добрались, наконец, до клуба, и к ней подошел инструктор, чтобы позвать в группу, Катя лишь отмахнулась, буркнув: «Я только посмотреть!» - и в подтверждение своих слов задрала голову к небу.
И в это самое время над головами присутствующих, набирая скорость и высоту, рванул кукурузник, оглашая ревом моторов всю округу. В скором времени он скрылся за кронами деревьев леса, в паре километров по грунтовке от аэродрома, но уже через минуту возвращался обратно – высота была набрана. Самолет легко прокрутился на 360 градусов вокруг своей оси, и группа парашютистов только охнула.
- Бочка! – отозвался инструктор. – От вже Писаренко!
Самолет, между тем, повторил тот же трюк еще дважды. Летчик явно отрабатывал фигуру пилотажа.
Кате показалось, что она задыхается. Она отвела взгляд, подошла к какой-то лавочке и почти без сил опустилась на нее. Над головой по-прежнему ревело, и, не выдержав, она снова посмотрела вверх. Самолет продолжал выписывать в небе невероятные фигуры. Катерина жмурилась от солнца, снова открывала глаза, чтобы через минуту закрыть их уже от страха. Но так было еще хуже: ей тут же представлялось, как кукурузник падает где-то за деревьями, не справившись с очередным виражом. И так мучила себя до тех пор, пока не увидела как самолет, снижает скорость, приближается по полосе к зданию клуба, поднимая пыль, и, наконец, останавливается.
Еще через мгновение после того, как пропеллер замер, люк распахнулся, и Сергей Писаренко легко спрыгнул на землю, отстегивая шлем, а на лице его была почти по-детски восторженная улыбка. К нему уже мчался кто-то из работников авиаклуба, группа парашютистов аплодировала, а механик, спешивший осмотреть самолет после полета, на все поле верещал:
- Сєрьожка! От угробиш ти нашу Аннушку, шо робить будемо, га? Шоб я оце в последній раз бачив!
- У нас каждый раз как последний, Вась! – отмахнулся Писаренко. – Ты ж знаешь, я аккуратненько. Аннушку обижать ну никак нельзя.
Услыхав его слова, Катерина выдохнула. Все-таки она совсем его не знала. Но глаз отвести от Сергея не могла, думая раз за разом: живой!
Он увидел ее, сидевшую на лавочке в стороне, как-то неожиданно для себя и очень удивился – что ей здесь делать? Потом в голову пришла дурацкая мысль – аэроклуб-то организация, доступная всем желающим. А через полчаса вылетает группа парашютистов. Мало ли, как она проводит выходные. И почему-то рассердился. Еще не хватало, чтобы она здесь сломала себе шею.
Ноги сами понесли его к ней, хотя всю неделю зарекался от встреч, намеренно избегая появляться в административном здании. Глупо споткнулся о камень. И, оказавшись в двух метрах и не решившись подойти ближе, ровно спросил:
- Ну и что вы здесь делаете? Игнорируете инструктаж?
Катя молча посмотрела на него, зная, что голос выдаст ее волнение, поднялась и, не оглядываясь, пошла прочь. Он смотрел ей вслед, на ее узкую спину в темной кофточке, делавшей ее еще более худенькой, и ругал себя последними словами. За каким чертом вообще надо было подходить? А раз подошел, то почему не сказал главного? «Я не могу без тебя, Катя!»

У всех нормальных людей воскресенье – законный выходной. А Горский уже которое подряд проводил в Виннице в обкоме комсомола. Но сегодня совещание выдалось коротким, и у него будет хотя бы полдня свободы. Сейчас он заберет Писаренко, а до Гнивани – рукой подать. Павел мчался по грунтовке, ведущей к аэродрому, и сердито мечтал об отпуске. Который год он никак не мог вырваться домой. «Хоть увольняйся», - криво усмехался он.
Неожиданно откуда-то сверху донесся громкий и ужасно знакомый голос, оглашавший округу… пением:

Где-то мелькают моря и границы,
Люди под солнцем живут...
Чайке завидуют звёзды и птицы –
Девушку Чайкой зовут...

Выбрала Чайка пути неземные:
Что ей покой и уют!
Мир принимает её позывные –
Девушку Чайкой зовут...


Горский резко ударил по тормозам и посмотрел в небо, из которого словно прямо на него опускался поющий парашют. Теперь сомнений больше не было. Товарищ Довгорученко искала себя в новом увлечении. Широко улыбнувшись, Павел Николаевич загадал желание на эту падающую звезду. Желание было об отпуске.
Звезда спланировала прямо на дорогу перед машиной, и, будто гигантской простыней, ее накрыло парашютом.
- Мамочка! – донеслось из-под груды белой материи.
- Вы еще и мамочку сюда притащили? – спросил Павел, отыскивая Лизку под шелком и подавая ей руку.
- Ой… Павел Николаевич… - пропищала Лизка, лежа на дороге в каске с торчащими из-под нее золотыми косичками и в огромных очках в половину лица, похожая на стрекозу, и глупо улыбаясь. Мечта о спасителе товарище Горском стала явью.
С этого дня юбки Лизки Довгорученко снова стали укорачиваться. И с каждым разом все сильнее. В конце концов, мода на мини дошла и до села Сутиски Тывровского района Винницкой области. Во время полета над колхозными полями Лизка смекнула, что если товарищ Горский за пять лет так и не женился на своей загадочной одесской невесте, то можно снова попытать счастья. А вдруг!..
_________________

Изверги! И Лизка....

У меня не хватает ни времени, ни сил дочитать "Женский роман", "Роман о дружбе по любви" и "Воскресный роман". Я обязательно их закончу - клянусь.
Но я не могу не подписаться на "проКиС".
JK et Светлая, поздравляю с началом новой темы!
Может быть, здесь я не выпаду из процесса?
_________________

Читаю ваши шедевры , за что большое спасибо.

Вторая история понравилась!
Лиза хорошенькая))) Вот тебе Катя и мечта о столице)))
Девочки, спасибо!
_________________

ДжЫн и Светлая,спасибо за главу.
Да,не ценит Катька своего счастья,такого мужика сумела отхватить и бросила его.

Они самые =) Без них - никуда.


Важно, чтобы оно было в удовольствие, а не в обязательство.





Ну здесь скорее некоторое количество мааааленьких процессиков. Отдельных друг от друга.



И вам спасибо!


Лизка - тот еще чудик! А Катьке стОит поучиться быть с мечтами поаккуратнее.


Карьеру ей подавай. Страшная женщина!

Дамы спасибо!
Продолжение следует...
_________________

Спасибо ещё за одну историю проКиС .
Вот не люблю открытые финалы .
Что там с домом который хотел построить Писаренко ? Запил и на все забил или ....?

А это еще не финал
_________________

 » Милый мой фантазер. Часть вторая

О необходимости своевременной сдачи авансового отчета о командировке

Из зеркальца на Лизку смотрело нечто невообразимое. В прошлые выходные набралась смелости и сделала это! Поехала в парикмахерскую в Гнивани, отстригла косы и завила то, что осталось. Ресницы накрасила, глаза подвела карандашом – впервые в жизни! Губы намазала красной помадой. Чтобы мамка не увидела, всю эту красоту сотворила на работе. А потом достала из сумочки иголку и на живую нитку подшила юбку. Но юбку – уже привычно. Целых две недели так делала. Как домой идти, нитку обрезала.
Словом, для покорения товарища Горского в ход была пущена тяжелая артиллерия. Только вот он что-то никак не покорялся. Лиза вздыхала и снова стала реветь в подушку. Иногда. Оказывается, первая любовь не умирает. Особенно, когда она одна на всю жизнь.
Может быть, что-то не так делает?
В тот момент, когда она в который уже раз задавала этот вопрос своему отражению в зеркальце, в приемную вошел Писаренко. За прошедшие две недели Лизка подзабыла о своем намерении свести разошедшихся супругов, слишком занятая личной драмой, потому сейчас едва не хлопнула себя по лбу.
Писаренко выглядел еще более хмурым, чем обычно – с приездом жены кладовщица активизировалась. И теперь по заводу было трудно пройти, чтобы не налететь на Майку с ее осточертевшими пирогами, коими она все надеялась его накормить.
- Горский у себя? – осведомился Писаренко.
- Тільки шо повернувся з райцентру, - жизнерадостно заявила Лизка.
- Спасибо, - кивнул он, повернулся к двери в кабинет юрисконсульта и замер – в приемную влетела его собственная супруга, сверкающая улыбкой.
- Привет! – весело сказала Катерина и улыбнулась еще сильнее – Лизка сегодня выглядела… сногсшибательно. – На обед собираешься?
И тут заметила еще одного посетителя – собственного мужа. Она быстро кивнула ему, негромко бросила: «Добрый день!» И, неожиданно вспомнив, что из-за него, нарушая все инструкции, не может закрыть счет по командировкам, подошла к Сергею и деловито спросила:
- Почему вы до сих пор не сдали авансовый отчет?
Целых две недели ему удавалось ее избегать. В здание заводоуправления он заходил только по крайней надобности, целыми днями прячась в цеху. Если вдруг где-то видел ее издалека, то оба ограничивались кивком головы. На прошлой неделе ездил в командировку в Киев. И все бы ничего, если бы авансовый отчет о командировке не надо было нести жене. То ли несостоявшейся, то ли почти уже бывшей.
- Времени не было, - спокойно ответил он.
- Тогда и денег не будет. Потому что я не смогу провести ваши командировочные, - в тон ему сказала Катя.
- Переживу. С голоду без ваших командировочных не умру.
- Вы-то, может, и не умрете. А как же ваша кладовщица? – повысила голос Катерина, зло сверкнув глазами.
На мгновение опешил. Потом усмехнулся и ядовито проговорил:
- А у моей, как вы выразились, кладовщицы корова имеется. И огород.
- А корову кормите за колхозный счет?
- За чей счет кормится ее корова, я не имею ни малейшего представления. К счастью, меня бытовыми вопросами пока никто не нагружает.
!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!! Ах, пока не нагружает!
- А вы неплохо устроились. Кладовщица, ее корова, огород. Все ваши мечты сбылись? – Катя понимала, что говорит сейчас что-то обидное, чего он совсем не заслуживал. Но остановиться не могла. Она обижалась на Сергея за то, что у нее самой не хватало смелости поговорить с ним откровенно и выяснить все до самого конца. Тогда, может быть, и отец перестал бы хмуро смотреть на нее вечерами.
Писаренко же, явно рассерженный, сунул сжатые кулаки в карманы брюк и, нависнув над ней, прорычал:
- Не все. Если помните, в списке было еще трое детей. Можно четверо. Но вы правы – в целом я действительно неплохо устроился, чего и вам желаю, раз уж с первого раза не сложилось, и я оказался таким уж разочарованием.
- Ну, ничего. И с детьми сложится. Майка постарается, - вскрикнула Катерина и вскинула голову. – А я… Я обязательно устроюсь. Тоже!
- Разумеется! В ваших способностях приспосабливаться я даже не сомневаюсь. Правда, с гитаристом вы меня очень удивили!
Он резко замолчал и, тяжело дыша, отвернулся к окну.
Брови удивленно взмыли вверх, и, понимая, что ничего не понимает, Катерина двинулась за ним и прошипела:
- Неужели я могу вас удивить? Вы мне льстите, уж не знаю зачем!
- Вам трудно льстить! Все таланты на лицо! – он демонстративно махнул рукой, словно бы указывая на ее таланты. – Но главное – это умение ими пользоваться. Да еще в качестве весомых аргументов всегда можно привести Гришку с Мишкой!
Катя тихонько охнула, отвернулась и выскочила за дверь, даже не глянув на Лизку. Писаренко рассерженно пнул носком ботинка плинтус. Лиза подпрыгнула на стуле.
- Имущество казенное не ломай! – раздался голос Павла Николаевича. – Лизавета Петровна, что здесь происходит?
Лизка вскочила и испуганно промямлила:
- Ругаються…
- Ничего не происходит! – вмешался Писаренко. – Пойду я…
- Я вижу, что ничего не происходит! – отозвался Горский. – Приходил зачем?
- Не помню, - рассеянно ответил Писаренко и направился к выходу, потом вдруг обернулся и так же рассеянно добавил: - Да, Паш… В общем… В Москву я опять не еду. Шмыга и Нестеренко едут. Так что приказ снова переделывать будем.
Горский кивнул.
- Переделаем. Но я не понимаю твоего нежелания ездить в Москву.
Писаренко только усмехнулся. Усмешка вышла дурацкой, горькой.
- Нежелания? Если бы… Не берут. Все, я в цех.
Когда дверь за ним закрылась, Лизка, все так же стоя, грустно протянула:
- И шо любов з людьми робе…
- Действительно, - пробормотал Павел, окинув взглядом Лизку, и плотно запер за собой дверь кабинета.

Неблагонадьожний гражданін

- Ти диви! Огород, корова, комірниця, дітлахи... – возмущенно бормотала Катерина, пока мчалась по лестнице. Потом остановилась. Перевела дыхание. – А я, значит, приспособленка. А я, значит, разочаровалась! – она всплеснула руками и снова побежала по лестнице. – И причем здесь гитарист?!
Выскочив из заводоуправления, Катерина сначала бросилась в колхозный гараж к братьям. Но на полпути остановилась. Если сейчас она им пожалуется, то уже через полчаса они затеют беседу с зятьком, и Сергей снова будет иметь полное право обвинить ее в применении «весомых аргументов». И будет прав! Катя обиженно всхлипнула и, развернувшись на 180 градусов, уныло побрела вдоль поля, через которое хотела сократить путь к гаражу.
- Катруська! – разнесся издалека отцовский голос. – Катерино, йди-но сюдой!
У самого края поля стоял знакомый с детства комбайн С-4, Катин ровесник и папкин любимец, который она узнала бы, где угодно. Возле комбайна сидел батько и задумчиво вертел в руках колосок пшеницы.
Катерина подошла к отцу и, вздохнув, присела рядом с ним.
- Шо, доню? Тяжко? – спросил батько и сунул колосок в зубы, пожевал его и задумчиво перевел взгляд на нее.
- С чего вдруг? У меня все хорошо! – широко улыбнулась она отцу.
- Да? Хоч у когось все хорошо, - грустно проговорил папаша. – А в мене, бачиш, всьо… комбайн пав смертю храбрых...
- Так и чего вы в него вцепились? Просите новый. Сколько можно на этой рухляди работать? – нарочито рассмеялась Катька.
Папаша изумленно приподнял брови и зашевелил усами в степени крайнего возмущения.
- А ну цить, мала! Він ще краще тих «Сибіряків» лялькових послужить. Вам би все викинуть і на нове помінять! Його вже Сєрьожка починив тим літом, хоча мамка і кричала: «Мєталлолом, мєталлолом!»
Тут он обернулся к Катерине и с надеждой проговорил:
- Слухай! А поклич-но мені його сюдой! Може шо зробить, га?
- А шо, крім нього, й покликати нема кого? – Катерина подскочила на ноги и закричала: – Свет клином сошелся на вашем Сєрьожкє, да?
- Може, й сошелся! – сурово ответил отец. – Да тільки на ремонтно-технической станції нічого з ним зробить не могут. А Сєрьожка його подлатав, всю уборку урожаю в том году ми з ним пропахали. Руки-то золоті!
То, что свет клином сошелся, Катя определилась давно. Почти сразу, как приехала в Харьков. Лишь первые недели, пока она сдавала вступительные экзамены, это открытие терялось где-то среди волнений о получении проходного балла.
Когда же все осталось позади, Катерина вдруг ясно поняла, что скучает по Сергею. По их комнатке в общежитии. По простой, но удивительно спокойной семейной жизни. Вот тогда она впервые и решила ему написать. Долго придумывала повод, который нашелся, как только она вспомнила, что муж проходил службу в летных войсках. И отправила открытку, не решившись написать то, о чем думала на самом деле.
Ее не удивило, что ответа не было. С чего бы? Было бы глупо с его стороны писать сбежавшей от него жене. А он никогда не был глупым. Кроме того единственного дня, когда пришел с нею в ЗАГС.
Учеба отвлекала. Лекции, семинары, зачеты, экзамены. Дни пробегали за днями. И после второго курса она не стала записываться в стройотряд, решив съездить домой. И может быть, увидеться с Сергеем. Услыхав, что он с директрисой уехал в Москву, Катя узнала, что такое ревность. Хотя и понимала, что не имеет на то никакого права.
И много позже, сравнивая его с ребятами, ухаживающими за ней, и отказав однажды хлопцу, убеждавшему ее развестись и выйти замуж за него, Катя поняла, что любит своего мужа. Да только исправить уже ничего не может. Потому что стыдно ей за то, что натворила. Сама женила его на себе, сама же и бросила. И как на глаза показаться ему после всего – не знает. И стоит ли? И хочет ли он ее видеть? Все эти вопросы мучили ее, пока она оканчивала учебу, а теперь терзали бессонницей почти каждую ночь, которую она проводила у окна своей комнатки в обнимку с игрушечным зайцем…
Катя уныло посмотрела на отца и проворчала:
- Ну, золотые. И что с того? Всей и радости, что ваш металлолом еще ездит!
- Ээ не, доню, - протянул батько, прищурившись, отчего лицо его сделалось хитроватым, - Він там якусь хрєновіну ізобрьол, чи ліхтар якийсь, чи ще шо… Заказ на вєсь Союз. Так шо там не тільки руки, там ще й голова… І дє б були ті Шмига з Нестеренком, якби не він. Тільки як в Москву, так ті герої. А наш Сєрьожка сидить.
- Пусть и сидит ваш Сережка, если ему нравится!
- Хіба його хтось спрашиває? Три роки тому, як раз коли ти на канікулах була, їздив на виставку – тому що Нестеренко захворів. А шо Шмига або директриса про той ліхтар розкажуть, як їх питать начнуть? Такий щасливий був, коли повернувся. А потім знов те саме. Як премію – Нестеренко-Шмига, як в Москву – Нестеренко-Шмига, як какую грамоту саму паршиву – Нестеренко-Шмига! А Сєрьожка й каже, то тому, шо він неблагонадьожний гражданін.
- Какой? - переспросила Катя.
- Неблагонадьожний, - отрезал папаша. – Ну він же пиячив, як свиня, як ти втікла.
Катерина снова плюхнулась рядом с отцом.
- Он же вообще не пьет!
- Ну тєпєрь-то не п’йоть. Бросив. Так шо? Позвеш? Чи мені так і сидіти тут, тягача дожидаться?
- Он вообще не пьет, - упрямо повторила Катя и посидела некоторое время молча. Потом поднялась и медленно проговорила: - Нет, батьку, у меня уже обед закончился. Ждите своего тягача.
- Ну, бувай, доню, - пробурчал Нарышко. – На вечерю не опаздуй.

Давай разводиться?

Писаренко вошел в свою комнату, включил свет и, не раздеваясь, завалился на кровать лицом вниз – потому что свет мешал. Ему было плохо. Так плохо, что хотелось напиться. Но мысль о том, что тогда все начнется сначала, была отвратительна. И тут же спрашивал себя: а разве еще не началось? С ее приездом.
Он, черт подери, не знал, не понимал, зачем она приехала! Что ей делать здесь? За какой надобностью было ей, отличнице и активистке, как хвасталась по всему селу теща, выбирать распределение на сутисковский завод? И еще он не понимал того, почему в его тумбочке лежит альбом с несколькими страницами, заполненными открытками. Зачем вообще нужны были открытки? В первую очередь ей. Потому что из-за них он никак не мог согласовать в своей голове схему поведения женщины, вышедшей за него замуж исключительно из соображений собственной выгоды.
Впрочем, он тоже хорош! Женщина! Женился на девчонке, вчерашней школьнице, и ждал от нее чего-то, что сам в своем воображении нарисовал.
А теперь не знал, что хуже: то, что, рассердившись, дал Кате понять, что давно догадался о причинах, побудивших ее женить его на себе, или то, что брякнул про этого гитариста, к которому до сих пор отчаянно ревновал как к олицетворению всей той жизни, что у нее была в институте. Потом все так же, лежа лицом вниз на подушке, сделал ошеломительный вывод. Хуже всего то, что он все еще надеется на ее возвращение. Нелепо, по-детски. И совершенно безо всяких на то оснований. Куда больше вероятность, что через несколько дней она все-таки попросит развод. И вот тогда действительно впору будет напиться. И катись оно все…
Его самоистязание прервал вежливый стук в дверь. Писаренко с кровати не встал, мысленно повторив свое «катись оно все». Его нет. И не будет.
Стук повторился, но почти сразу же за ним дверь скрипнула, и раздались негромкие шаги.
Вторая половина рабочего дня прошла для Катерины незаметно. Она писала разные цифры, подбивала какие-то суммы, но думала о другом. О разговоре с отцом и о том, что пора исправить всё, что сама испортила пять лет назад, когда влезла в чужую жизнь. Пора, наконец, позволить свершиться своим же собственным пожеланиям «успехов в труде и счастья в личной жизни». Поэтому выйдя из кабинета ровно в 16-45, Катерина Писаренко скорым шагом отправилась домой, незамеченной быстро собрала еды и почти бегом бежала на остановку, чтобы теперь уверенно переступить порог комнаты мужа.
- Не помешаю? – спросила она темный затылок на кровати.
Затылок дернулся, инженер резко перевернулся и сел под оглушительный визг панцирной сетки.
- Что вы здесь делаете? – выдохнул он.
- Майки вашей нет? – ответила она вопросом на вопрос.
- В шкафу… только не поглажена… – в замешательстве пробормотал Сергей.
- Я спрашивала про вашу кладовщицу, - буркнула Катька и выскочила в кухню.
Там она поставила греться рассольник и вариться вареники, а после по старой привычке забралась на подоконник и рассматривала редких прохожих.
Через десять минут инженер Писаренко показался на кухне, кажется, совершенно не веря своим глазам. Замер на пороге, не зная, входить или не стоит. Но все-таки вошел, не в силах оторвать от нее взгляд. Нахлынуло. Пять лет назад вечерами Катя точно так же сидела на подоконнике, глядя в окно. Что еще в ней осталось прежним? И что изменилось? Впрочем, менялось ли? Ведь он просто совсем ее не знал. Как и не понимал, зачем она пришла. А спрашивать было страшно.
- Сдам я завтра вам авансовый отчет, - медленно сказал он. – У меня действительно не было времени.
- Не я придумываю инструкции, - отозвалась Катя и, соскочив на пол, принялась колдовать у плиты.
Он не к месту вспомнил, как пять лет назад она стояла у мойки, а он уговаривал ее идти мириться. Сглотнул, чувствуя некое совсем несвойственное ему стеснение. И сел на стул.
- Что вы делаете?
- Варю вареники, - ответила Катька, поставила перед ним тарелку с супом и, важно вручив ложку, велела: - Ешьте!
Окончательно ошалев, Писаренко взял ложку, отхлебнул из тарелки, поморщился – горячо – и поймал себя на мысли, что мыслей-то в голове нет. Пустота, звон.
- А вы? – совсем уж бессмысленно спросил он.
- Потом, - отмахнулась Катя. И отвернулась. Она не знала, с чего начать разговор, ради которого пришла, но точно знала, что поговорить надо. Поставив на стол вареники, она, наконец, села напротив и, медленно жуя корочку хлеба, стала внимательно разглядывать Сергея.
Под ее взглядом никакая еда в горло не лезла. Тем более, он не видел повода к тому, чтобы она его кормила. Писаренко осторожно отодвинул от себя тарелку с рассольником и придвинул вареники. С варениками проще – их можно было съесть один-два. И, вроде как, поел.
- Сладкие или соленые? – поинтересовался он, глядя на так называемую жену из-подо лба.
- Сладкие, - спокойно ответила Катя, так же спокойно взяла со стола тарелку с супом и выплеснула все в мойку. Потом повернулась снова к Сергею и ровно сказала: - Давай разводиться.
Он так и замер с вареником во рту, отчаянно глядя на Катю. Потом пожевал немного для виду. Проглотил, почти как было, целиком. И хладнокровно произнес:
- Давай. Сметана есть?
- Майка принесет!
Писаренко вскочил и в сердцах бросил вилку на стол. Та громко звякнула и упала на пол.
- Майка?! – рявкнул инженер и, напоследок уронив еще и табуретку, направился в свою комнату.
Катерина проводила его взглядом. Подняла вилку, табуретку, постояла несколько минут посреди кухни, а полчаса спустя въезжала на попутке в Сутиски, гоня от себя мысли о том, что ждет ее дома.

Как инженер и машинистка увольнялись

- В общем, я все решил! – заявил Писаренко, уверенно глядя в глаза секретарю заводского комитета комсомола. – Не надо мне никаких рекомендаций. Я несу заявление по собственному на подпись Нелли Валентиновне. И все. Хватит.
С этими словами он скрестил на груди руки, готовясь обороняться.
Горский медленно отложил в сторону ручку. Сложил аккуратной стопкой бумаги, разложенные перед ним. Затем громко хлопнул гражданско-процессуальным кодексом УССР с комментариями. И сурово спросил:
- Все?
- Все! – кивнул Писаренко. – Порадую папу. Он и так считает, что я заигрался в романтика.
- Ради желания поиграть в прилежного сына ты готов оставить завод и людей?
- Брось! Никого я не оставляю! - отмахнулся он. – Нестеренко – прекрасный инженер. Сам понимаешь, как Петрова на пенсию отправят, его главным назначат. Так что не пропадете.
- Это ты брось, - Павел стукнул ладонью по столу. – Развел здесь розовые сопли. Кто на этот раз? Нарядчица? Сколько раз говорил тебе: разберись со своими бабами. В общем, так, - Горский вышел из-за стола и присел на столешницу перед Сергеем. – Заявление твое все равно никто не подпишет, да и я буду рекомендовать оставить тебя на заводе. А подашь ты заявление в партию. Документы на тебя я уже отправил. Поэтому, когда Петров уйдет на пенсию, еще посмотрим, кто станет главным.
- Я сказал, что я увольняюсь, - процедил сквозь зубы Писаренко. – Ни дня здесь не останусь больше, понятно?
- Ты когда последний раз в отпуске был? Вот и поезжай. Путевку в любой санаторий ВЦСПС я тебе гарантирую.
- Санаторий, - губы Сергея искривились, глаза сделались почти больными. – Сам поезжай. Ты не был в отпуске ровно столько же. А я все равно уеду, не удержишь. Не могу я с ней на одном заводе работать, понимаешь? Я с ней даже в одном районе жить не могу!
Горский снова вскочил на ноги.
- А она может? Ты ж мужик! Сейчас от этой убежишь. Потом от другой. Страна большая, бегать можно долго. А потом что?
- От какой другой? Ну от какой другой? Она у меня одна! И всегда была одна!
«И всегда будет одна!» - осознание этого так ясно прозвучало в голове, будто бы это только что произнес Горский над его ухом. Писаренко вздрогнул и посмотрел в окно.
Ночь не спал. Утром созрело решение, что надо уезжать. Не травить душу ни себе, ни Кате. Если ей нужен развод – так тому и быть. Девчонкой ее замуж взял. Почти несмышленышем. Она ошиблась. Он ошибся. И ответственность в первую очередь на мужчине. Ему и разгребать. Давно надо было, а он все тянул, все не решался. Может быть, тогда у Кати давно была бы нормальная семья, дети. А так привязана к нему, как та ее Зорька к колышку на лужайке.
Писаренко потянулся к графину с водой, наполнил стакан и тут же осушил его.
- Не руби с плеча, - спокойно, по-дружески вдруг сказал Павел. – Съезди домой, отдохни. Вернешься – решишь.
- Катя попросила развод.
- Вернешься – решишь, - отрезал Павел и снова сел за стол.
Сергей медленно повернулся к двери и, как больной, пошел прочь из кабинета.
Пишущая машинка традиционно смолкла. Лизка сверкнула из-за нее глазищами, подведенными синим карандашом. И тихонько вздохнула. Когда инженер Писаренко покинул приемную, она посмотрела на товарища Горского и грустно и проникновенно сказала:
- А от ви коли-небудь були влюблєни, Павел Николаевич?
- Был, - ответил Горский и решительно затворил дверь своего кабинета.

- Всьо, Катрусь! – страдальческим голосом, перемежающимся с рыданиями, проговорила Лизка Довгорученко, лежа на вышитой собственноручно подушечке на своей собственной кровати в своей собственной комнате, прицепив на голову тюлевую занавеску, которой мамка обыкновенно эти самые подушки для красоты накрывала. – Всьо! Сил моїх більше нема. Я рєшила. Буду увольнятися! Піду в колхоз, навіть і дояркой, аби хоч рожи його не бачить. Загубив він молодість мою, Катруська!
- Лизка! Ну, Лизка… ну перестань… - бормотала Катька, пытаясь успокоить подругу и поглаживая ее по голове. Потом стащила с нее дурацкую занавеску, глянула на ее перепачканное тушью лицо и, не сдержавшись, усмехнулась. – Какая из тебя доярка, Лизка! Ты же всех коров распугаешь. А Зорька моя тебя еще и лягнуть может. Она такая! Да и молодость твоя еще не прошла. Наладится все, вот увидишь.
Лизка горестно шмыгнула носом, выдернула у Катьки из рук занавеску и стала ею вытирать слезы. Слезы при этом продолжали катиться по лицу.
- Не наладиться. І щастя в мене вже не буде. Я ж його, Катруська, люблю. Думала, шо забула. А все одно люблю. І всі шість років любила. Зі всіма тими Шмигами… А він і не замічав нічого.
- Ну и чего реветь? – улыбнулась Катя, снова забрав у подруги занавеску и протянув ей носовой платок. – Любишь – это ж хорошо. Хуже было, если б ненавидела. Вот горе! – вздохнула она, снова погладив Лизку по голове. – А если с завода хочешь уходить, так лучше поезжай учиться. Все толк будет.
- І шо? Стала ти щасливєє від той учоби? Га? Куди я поїду? То ж всьо так далеко, і я його бачить не зможу. А тут хоч колись…
Катерина закатила глаза. Когда Лизка начинала искать свое предназначение, она не слышала никого и не замечала ничего вокруг.
- Лизка! Ну не реви ты, а... Вот видишь ты его сейчас каждый день – и чего? Ничего! А так уедешь, приедешь потом на каникулы, может, он соскучится.
- Не соскучиться! Він другую любе, - зарыдала Лизка пуще прежнего.
- Бывает, - резко пожала плечами Катя. – Что тут поделать… Ну не плачь же ты! – затормошила она подружку. – А то я сейчас тоже реветь стану.
- Тобі, Катрусь, шо рєвєть? Ты ж не влюбльонная! Через тебе Писаренко увольняється, а тобі хоч би хни! Лучче б я його позвала, он би мене скоріш поняв.
- И ничего он не увольняется, - сердито заявила Катерина. – Приказа не было. И уж тем более не из-за меня. У него теперь, наконец-то, все будет хорошо. И все мечты свои осуществит.
Лизка только рот раскрыла, глядя на подругу, а потом вдруг этот же рот расплылся в глупой улыбке, а плечи ее стали трястись уже не от рыданий, а от смеха. Она вскочила с подушки, потом упала обратно, и кровать под ней жалобно скрипнула и тоже стала трястись, а Лизка, подогнув ноги и даже не пытаясь успокоиться, отрывисто заговорила:
- Ой, дуууура! Ой, нє можу! Вона його вдруге кинула, і вона ні прі чьом! Вона всєгда ні прі чьом! То-то він в Павла Ніколаєвича вчора заявив, шо їде звідси! – потом на минутку замерла и стала смеяться еще громче: - Шо? Просчиталася, Катруська? Ти його кинула, а він дозрів до Києва! І поїде без тебе!
- Здрааасьте-пожалуйста! – возмутилась Катька. – Да пусть едет, куда хочет. Он теперь свободный. Пусть женится на Майке и увозит ее… тоже куда хочет. Может даже к морю.
- В Одесу? – глупо спросила Лизка. – Там у Павла Ніколаєвича нєвєста… Вот її він, навєрно, і любе…
Мало ли, кто кого любит… Катерина долго молча смотрела на подругу. Ей было жаль Лизку, которая так мучилась который год. Чего уж она только не предпринимала, чтобы привлечь к себе внимание Павла Николаевича. Катя улыбнулась, вспомнив письма, которые подружка писала ей в Харьков. В них большой вечный рассказ о ее большой вечной любви иногда прерывался заметками о знакомых. А товарищ Горский все это время оставался по-прежнему недосягаемым для простого человеческого счастья Лизки Довгорученко. Да только чем Катя могла помочь, кроме как выслушать повесть о большом вечном горе лучшей подружки.
- Лиз! Пошли на речку…
Лизка поморгала и посмотрела в окно. Светило солнышко, дворовый пес мылся промеж задних лап. По двору бегали куры – мамка выпустила. И такая тяжесть на нее навалилась, какой в жизни не было. Даже когда узнала про одесскую невесту товарища Горского. Вот теперь она была уверена, что стать Лизаветой Горской ей не светит. И даже больше, он никогда-никогда не скажет ей: «И как это я не замечал вас, Лиза». Потому что и не заметит. С колхозом она, конечно, погорячилась. Но какой смысл был во всех ее нарядах и наведенной на голове красоте, если он всегда закрывает дверь?
- Юбку дашь поносити? Ну ту, сєрую, до п’ят, - хмуро попросила Лизка. – Шо ти ще в школі носила?
- Дам, - улыбнулась Катька и поцеловала подругу в щеку. – И даже разрешу отрезать, если захочешь.
- Не буду відрізать. Ног моїх він більше не побачить! – жалобно и упрямо пропищала Лизка и обняла Катьку.

Гуттиэре, прощай!

Два дня Писаренко ходил сам не свой. Мужики его лишний раз не трогали. Он то с удвоенной энергией хватался за любую работу, то сидел где-то в цеху, глядя на жужжащие станки и, судя по взгляду, размышлял об освоении космоса. Заявление по собственному желанию носил с собой повсюду, в красной папке для важных документов. Чего ждал – толком и не понимал. Все равно ведь решил. Правда, пока удерживало то, что он так и не выяснил с Катей, когда в ЗАГС пойдут. Идти-то надо. Хоть это он должен был для нее сделать. Раз уж того, что положено мужьям, за пять лет он сделать не удосужился – создать с ней счастливую семью. Теперь, по здравом размышлении (в кои-то веки!), он вдруг очень хорошо осознал, что у него была возможность, точно была! Она его жена, в конце концов! И если она его не любила, то он обязан был сделать, чтобы полюбила. Ведь она же сама его выбрала, какими бы ни были причины! Значит, что-то мог он изменить!
Теперь он уже не избегал встреч с Катей. Кажется, даже наоборот. Бегал по заводоуправлению. Заскакивал в заводскую столовую. Только что в бухгалтерию не совался. Но подойти к ней так и не решился – это ж придется обсуждать, когда заявление на развод подавать.
Было еще одно ужасное обстоятельство. Обстоятельство звали Майка Лысенчук. Самая известная разведенка завода «Автоэлектроаппаратура». Да что там завода! Всего Тывровского района. Муж ее, капитан Грей, сбежал на север, оставив с пятимесячным сынишкой на руках. И теперь она сделала целью всей своей жизни второе замужество, чтобы Грей локти кусал! Помыкавшись да потыкавшись, взвесив и практически собственноручно прощупав большую часть холостяков Сутисок и Гнивани, она, рассудив, выбрала мужчину такого же, как она, одинокого, почти разведенного, брошенного, перспективного и, как говорили, страшно талантливого. Разве что прощупыванию не поддающегося по каким-то нелепым соображениям, что он, дескать, занят. Зато красивого, как Ихтиандр. «Перевоспитаю!» - решила Майка и взялась за инженера Писаренко с двойным усердием. Таскала ему пироги и котлеты, которые он, как она потом узнала, отдавал работникам третьей бригады, заявив, что он вообще мясо не ест, а на мучное у него аллергия. Томно вздыхала. Звала то в кино, то на танцы, на что он отмахивался, что времени нет. Даже слушок пустила, что он к ней ходит, надеясь, что эдак комсомол за него возьмется и принудит к браку. Но все было глухо.
Теперь же, когда в Сутиски вернулась законная жена инженера, Майка не просто усилила осаду. Она вознамерилась Сергея Писаренко приступом брать. И, набравшись смелости, объяснилась ему в любви, когда он сидел в цеху все с тем же взглядом человека, осваивающего в своих фантазиях космос.
- Ну шо ви як неродний, Сергєй Сергєіч! – томно проговорила она, внимательно следя за тем, чтобы внушительный бюст эффектно вздымался. – Я ж вас кохаю всім серцем!
- А? – спросил Писаренко, так же не глядя на нее.
- Кохаю, кажу! – решив, что он не расслышал из-за шума работающих станков, прокричала она ему на ухо. – Давно вже кохаю!
Писаренко удивленно посмотрел на Майку и, наконец, рассердился – впервые за последние два дня его посетило хоть какое-то нормальное человеческое чувство.
- Вот что, товарищ Лысенчук, - едва сдерживаясь, процедил он сквозь зубы, - идите вы… Словом, идите!
После смены в Гнивань с рабочим автобусом не поехал. Решил пройтись пешком. И ноги сами понесли его к реке. Он направился вниз по крайней улице, самой новой в селе. И думал о том, что в самом низу склона, почти на берегу, где вдоль реки растет рощица, все еще пустует участок, который выделили им с Катей под застройку. Он здесь не был ни разу с того памятного лета, когда был женат и очень счастлив, хоть и недолго. Стоя у реки и глядя, как с обрыва в воду прыгают мальчишки, отстраненно подумал о том, что скоро не попрыгают – сентябрь на носу. Потом очень долго курил – он теперь стал много курить, почти по целой пачке в день выкуривал. А потом разулся, стащил рубашку через голову, кинул на траву, следом полетели брюки. И инженер Сергей Сергеевич Писаренко, разбежавшись, нырнул в речку – в этом месте глубоко было, сюда купаться ребятню не пускали. А вынырнув почти в самой середине реки, стукнул себя по лбу. Как можно принимать какие-то решения, если он так и не сказал ей за все это время, что все еще любит ее! И если она все решила, то пусть… знает хотя бы… Даже если признание уже ничего никогда не изменит.
Уже в Гнивани, по пути в общежитие, зашел на почту и купил там открытку с живописными красными гвоздиками и надписью: «Поздравляю!»

О пользе эпистолярного жанра

Катерина устало переступила порог кухни и опустилась на табуретку в углу, взглядывая на мать, хлопотавшую перед ужином. Уже неделя прошла, как Сергей согласился на развод. Но сам не назначал время, чтобы подать заявление, а она отчего-то не решалась сделать этот окончательный шаг, который навсегда оставит позади ее замужество. Авансовый отчет он тоже так и не сдал. Но и с завода не уволился, хотя о том говорили все чаще. Катя вздохнула.
- Шо, доню, їсти будєш? – услышала она материн голос.
- Не, к себе пойду, - отмахнулась Катя, направляясь к выходу и взяв со стола пирожок.
- Катруська, - крикнула вслед мать, - тобі ж пісьмо прийшло! – и выскочив в коридор, протянула конверт.
Катя удивленно повертела его в руках, пожала плечами, но когда в своей комнате достала из конверта открытку с гвоздиками, испещренную цифрами, то сначала дважды хлопнула ресницами, а потом дважды перечитала несколько столбиков, написанных мелким почерком.


«Поздравляю с:
7 ноября 1966 года!
5 декабря 1966 года!
Новым 1967 годом!
8 марта 1967 года!
Днем космонавтики 1967 года!
Днем международной солидарности трудящихся 1967 года!
Днем Победы 1967 года!
Днем советской молодежи 1967 года!
7 ноября 1967 года!
5 декабря 1967 года!
Новым 1968 годом!
8 марта 1968 года!
Днем космонавтики 1968 года!
Днем международной солидарности трудящихся 1968 года!
Днем Победы 1968 года!
Днем взятия Бастилии 1968 года!
7 ноября 1968 года!
5 декабря 1968 года!
Новым 1969 годом!
8 марта 1969 года!
Днем космонавтики 1969 года!
Днем международной солидарности трудящихся 1969 года!
Днем Победы 1969 года!
7 ноября 1969 года!
5 декабря 1969 года!
Днем образования СССР 1969 года!
Новым 1970 годом!
8 марта 1970 года!
Днем космонавтики 1970 года!
Днем международной солидарности трудящихся 1970 года!
Днем Победы 1970 года!
7 ноября 1970 года!
Международным днем студента 1970 года!
5 декабря 1970 года!
Новым 1971 годом!
8 марта 1971 года!
Днем Парижской коммуны 1971 года!
Днем космонавтики 1971 года!
Днем международной солидарности трудящихся 1971 года!
Днем Победы 1971 года!
Желаю здоровья, благополучия и успехов в работе!»


Не сдерживая больше счастливой улыбки, Катя помчалась на кухню. Поцеловав мать, собрала пирожков, захватила молока и вынеслась во двор. Там наткнулась на отца, который что-то мастерил. Быстро прижалась к нему, шепнула на ухо: «Я к Сережке!», оборвала мамкину клумбу и, выбежав за калитку, помчалась по дороге в Гнивань.
А когда, запыхавшись, влетела в комнату, где много лет назад, как оказалось, жило счастье, разочарованно вздохнула. Сергея дома не было. Повернулась, чтобы уйти. Но… передумала. Она дождется его, обязательно дождется. Потому что совсем не хочет отсюда уходить. Больше никогда.
Он шел домой поздно за полночь. Уставший, голодный и злой. Чертова авария в цеху, чертовы повышенные обязательства. Пусть бы и выполнял тот, кто берет. Чинить экструдер пришлось со второй бригадой вместе. Иначе пока подашь заявку на ремонт, пока ее обработают, пока пришлют ремонтную бригаду. Нестеренко с Петровым вообще рукой махнули: «Отправляйте изготовителю – мы ничего тут не сделаем». Сергей скрипнул зубами, хлопнул дверью в кабинете главного инженера и половину ночи с мужиками ковырял чертов экструдер. Заработал, зараза! Петров, правда, орал, но перед увольнением – не так уж и страшно. Заявление он не отдал, но Нелли Валентиновна спросила напрямую: «Думаешь?»
«Думаю!» - ответил Писаренко.
Она только губы поджала и ушла к себе, хлопнув дверью в конце коридора. Рассердилась.
Этот бесконечный изматывающий день никак не желал заканчиваться. И даже в общежитии его ждал сюрприз. Из-под его двери лился свет. В первую минуту решил, что воры. Потом только улыбнулся – что у него воровать? Ящик с инструментами и пыжиковую шапку?
Черт! Пластинки битловские! Кто узнает, Горскому потом хоть как ни заливайся, а… Черт!
Решительно толкнул дверь, оказался в комнате и снова замер на пороге.
Глаза его уперлись в стол прямо напротив порога. На столе стояла бутыль с охапкой цветов, у бутыли открытка с гвоздиками и несколько тарелок, накрытых полотенцем. Писаренко сделал шаг вперед так, что в поле зрения попала спинка кровати, и тут же наткнулся взглядом на копну рыжих волос, свисавших через решетку спинки. Сергей с трудом сглотнул и подошел ближе. На кровати мирно спала Катя. Все еще ничего не понимая, он в растерянности присел возле нее, кровать громко скрипнула, и он тут же вскочил.
- Что так долго? – спросила Катя, как ни в чем не бывало, открыв глаза.
- Экструдер чинил.
Катя села на кровати, поболтала ногами и, посмотрев на мужа снизу вверх, сказала:
- Я открытку твою получила.
- Я понял.
Он повернулся, отодвинул от стола стул, поставил его напротив кровати и сел.
- У меня с Майкой нет ничего. И не было. И развод я тебе не дам.
Всю ее решимость как ветром сдуло. Опустив голову, она тоскливо подумала о том, что ссориться с ним у нее выходило легко. Еще легче ей удавалось сбегать.
Или она не умела мириться?
- Ничего ты не понял, - негромко сказала Катя, так и не подняв на него глаз.
- Конечно, я ничего не понял, - так же тихо ответил он, напряженно глядя на нее. – Ты же ничего не говоришь, Катрусь.
Она набрала побольше воздуха в грудь и выпалила:
- Я не хочу с тобой разводиться, - ей казалось, что щеки ее пылают огнем. Было ужасно стыдно. Взрослая женщина, дипломированный бухгалтер, а ведет себя как школьница! И единственной мыслью было – убежать. Только ноги почему-то не слушались. – Я жить с тобой хочу.
- Здесь? – все так же напряженно спросил Писаренко. – Я ведь не очень сильно изменился, Кать.
- Я зря пришла, да? – посмотрела она на Сергея и спустила ноги на пол.
Он в ужасе наблюдал, как ее ступни коснулись голого пола и подумал о том, что давно пора хоть какие-то дорожки постелить. Живет так, будто это и не дом вовсе. А ведь пять лет все-таки. Тем более, ее ножкам здесь… холодно?
- Зря, не зря… Только попробуй теперь уйти! – почти сердито сказал он.
- Не уйду, - мотнула головой. – Лизка говорит, Горский тебя в партию рекомендует. Я… я не уйду.
- Ну и дура! – совсем рассердился он, резко наклонился и притянул ее к себе. Через мгновение она оказалась у него на коленях, тесно прижатая к его груди. – Катя, ты, правда, думаешь, что я с тобой не разводился, чтобы не было пятна в биографии?
- Я не знаю. Наверное, потому что дура…
Он быстро прикрыл ей рот ладонью, будто она собиралась продолжать, и выпалил:
- Я тебя люблю. Это все, что ты должна сейчас знать.
Губы ее расплылись в улыбке.
- После всего… и такую дуру?
- Да. Именно после всего и именно такую. И мне ужасно страшно. Потому что в прошлый раз ты ушла из-за того, что я Сутиски предпочел Ленинграду. А теперь ты заявила, что переживаешь о моем вступлении в партию. Кать, ты зачем мне открытки присылала, а? Это выбивается из образа.
Она попыталась высвободиться. Но из кольца его рук вырваться оказалось сложно. Он решительно не желал теперь ее отпускать.
- Я хотела вернуться. Я думала, ты позовешь. Прости меня…
- Позовешь? – Сергей грустно усмехнулся. – Я за тобой приехал. А у тебя гитарист.
- Какой гитарист? – Катерина перестала вырываться.
- Обыкновенный, - вздохнул он. – На лавочке. Я в мае приехал в отпуск, ты на первом курсе училась. Искал тебя, а ты в сквере. И он тебе играет. Что-то отвратительно жизнерадостное. Все говорят: «Любовь - это яд. Любовь - это яд. Любовь - это яд». Но сердцу любить нельзя запретить. Нельзя запретить, нельзя запретить.
Она нахмурилась, пытаясь вспомнить, о чем он говорит, и вдруг рассмеялась. Уткнувшись носом ему в шею.
- Ты чего?
- То Дань! Брат мой троюродный. Он за девушкой тогда ухаживал, репетировал. У них мальчишке уже полтора года теперь.
- Полтора года? – глупо переспросил он, изменившись в лице.
Разомкнул объятие, чтобы дотянуться до кармана брюк и вынуть пачку сигарет. Но сигарету так и не достал, а вместо этого снова обнял жену. И изумился – он ведь жену обнимает!
- Тогда я идиот, - проворчал инженер Писаренко.
Продолжая улыбаться, Катерина прятала лицо в своих волосах, в вороте его рубашки, прикасаясь, будто случайно, губами к его коже. И зажмурившись, шепнула:
- Пошли мириться…
- Ты мне самое главное не сказала.
Она прижалась губами к его уху, приоткрыла один глаз и прошептала. Тихо-тихо.
- Я люблю тебя.
Писаренко шумно выдохнул, прижал ее к себе крепче и, все так же, с женой на руках, переместился на кровать, не расслышав, как жалобно та скрипнула.
- Тогда давай мириться, - его хриплый голос коснулся ее маленького ушка. И мир вокруг закружился. Кровать, впрочем, тому способствовала – панцирная сетка была ну очень… подвижной.

Экструдер

Окинув быстрым придирчивым взглядом длинную юбку Лизаветы и ее чрезмерно строгую не по возрасту прическу, Павел Николаевич молча взял с ее стола отпечатанные документы и вернулся в свой кабинет. Пересмотрел бумаги, поморщился на очередное заявление о самоуправном поведении инженера Писаренко С.С. во время ремонта экструдера и тяжело вздохнул. У него уже у самого сводило скулы от постоянных «бесед» с инженером.
Легок на помине, пред ясны очи юрисконсульта явился сам виновник всех бед и свершений завода. Сверкнул ослепительной улыбкой с порога, практически затмив солнце, сиявшее за окном, и заявил:
- Павел Николаевич, дело есть!
- У меня тоже, - ворчливо отозвался Горский и кивнул Сергею на стул. – Я когда-нибудь перестану видеть твою фамилию в своих бумагах? Или тебе так нравится слушать о том, что ты советский гражданин и будущий партиец? – Павел устало потер лоб.
- А? – рассеянно переспросил Писаренко и сел на стул. – Пашка, да это все неважно! Слушай, все-таки в зиму фундамент залить надо. Мы с мужиками договорились. Придешь?
- Какой, к черту, фундамент? Что с экструдером?
- А что с экструдером? Опять сломался? Я ж его только починил!
- Жалуются на тебя, - Горский перебросил Сергею бумагу.
- Нестеренко? – даже не заглянув в кляузу, спросил Писаренко и отложил ее на стол. – Да к черту его, Паш! Выслуживается. Лучше слушай сюда! В субботу придешь, а? Я уже все разметил на участке. Надо яму под фундамент копать.
Павел непонимающе воззрился на воодушевленного Писаренко, снова потер лоб, пытаясь активизировать мыслительный процесс. Результата не последовало, и он озадаченно спросил:
- Какую яму?
- Под фундамент, - нетерпеливо повторил Сергей. – Если сейчас залить, то к весне можно будет строиться. В общем, толока в лучших традициях. Придешь?
- Кто где строится? – обреченно спросил Горский.
- Да я, Павел Николаевич, я строюсь. В смысле с Катей. Наш участок же так и стоит. Я узнавал, его никому не отдали. Разрешение имеется.
- В смысле с Катей… - повторил Павел и усмехнулся: - Вчера разводились, сегодня строитесь. Современно…
- Ну ты ж сам просил с бабами разобраться, - засмеялся Писаренко, наслаждаясь видом секретаря заводского комитета комсомола. – Вот. Разобрался. В последний раз спрашиваю: придешь? Учти, от коллектива отбиваться – последнее дело!
- Приду, конечно. Мог бы не спрашивать, - буркнул Горский. – И вообще! Вступай-ка ты поскорее в партию. И пусть дальше тобой и твоими экструдерами товарищ Репка занимается. Устал я от тебя, инженер Писаренко!
- Так просто ты от меня не избавишься! – весело отмахнулся инженер, потом перегнулся через стол и шепотом добавил: - Еще детей моих крестить будешь.
- Разберемся, - совершенно серьезно ответил Павел.
Писаренко подмигнул, вскочил со стула, махнул напоследок:
- Салют!
И выскочил из кабинета. Спешил в бухгалтерию – надо было еще авансовый отчет Катюше сдать. Пишущая машинка непривычно продолжала громыхать, ни на минуту не останавливаясь. Лизка глаз не поднимала.
- Лизавета Петровна, зайдите, пожалуйста! – послышалось из кабинета.
Стук на мгновение замер. Потом продолжился в усиленном, почти яростном темпе. Лизка определенно делала вид, что не расслышала.
- Товарищ Довгорученко, - проговорил Павел, стоя на пороге своего кабинета, - зайдите, пожалуйста, ко мне.
Лизка недобро зыркнула на него большими своими глазищами, встала из-за стола и, заложив руки за спину, прошла в кабинет мимо товарища Горского. На пороге чуть задержалась, снова окинула его взглядом и двинулась дальше.
- Присаживайтесь, - указал Горский на стул, а сам прошел на свое место. Немного помолчал и спросил: - Я смотрю у вас новый… эээ… стиль?
- Новый, - буркнула Лиза, села и на чистом русском отчеканила: - Товарищ секретарь заводского комитета комсомола одобряет?
- Я был бы плохим секретарем заводского комитета, если бы одобрил ваш… баптистский наряд. Лизавета, может, вам нужна помощь коллектива? Так вы скажите. Это родители вас заставляют?
Лизка сердито посмотрела на Горского. Вид у нее и впрямь был тот еще. Длинная Катькина юбка, которой сто лет в обед. Мамкин серый пиджак. Рубашка белая, застегнутая на все пуговицы до самого горла. Но хуже всего – прическа. Весь вечер она держала под косынкой пушистую свою копну, да и спала в косынке, чтобы утром волосы не кудрявились. Теперь же эти унылые прядки были заложены за уши, а челка аккуратно зачесана назад. Ни о какой косметике, разумеется, и речи не шло. Лизка и сама понимала, что палку перегнула. Но делала назло. В первую очередь себе. Нечего мечтать о звездах с неба, пусть они светят всем на расстоянии. Она из-за своей печатной машинки понаблюдает. Только вот рыдать по ночам прекратит. И злиться тоже.
- Жизнь меня заставляет, - пробормотала Лизка. – И коллектив мне точно не поможет.
Горский удивился бормотанию Лизы – это было несвойственно всегда бойкой и энергичной машинистке.
- Может быть, я смогу помочь? – неожиданно для себя самого участливо спросил Павел. – Вас кто-то обидел?
Лизка смотрела на него несколько бесконечно долгих секунд и вдруг выпалила:
- Вы, Павел Николаевич.
И тут же в ужасе закусила губу.
- Что я?
- Шо, шо! Не бачите дальше свого носа! – затараторила Лизка, будто боялась, что потом высказать все не сможет, или слова сами пропадут куда-то. – Я, як дура, шість років за ним сохну, а він! Хоч би раз замітив! Совєщанія, збори комітєту, бумажки, бумажки, бумажки! Згубили ви молодість мою, Павел Николаевич! Я, канєшна, й правда, дурна. Знала, шо у вас нєвєста. Но серцю ж не прикажешь!
Выдохнула. И в ужасе обнаружила, что плачет. Тихонько всхлипнула и горько добавила:
- Я працювать піду. Можна?
- Можно, - ошалело ответил Павел Николаевич Горский, чувствуя себя стопроцентным придурком.
Лизка вскочила и, одернув свой дурацкий пиджак, направилась к двери. Через две минуты в приемной снова загрохотала пишущая машинка, заглушающая всхлипы.

Эпилог

- Катя! Катя! Опаздываем! – Писаренко влетел в комнату, где на чемоданах уже сидела его жена. – Бедного Шмыгу за пьянство осудили, вынесли выговор, бригада за него поручилась и взяла на перевоспитание. Побежали, внизу Горский ждет! Зонт бери – дождь!
- От того, что ты будешь суетиться, быстрее не получится, - спокойно сказала Катя, поднялась с чемоданов и взяла в руки авоську с едой. – А Шмыгу жалко. Довела Майка своего Ихтиандра.
- Он больше на Евгения Леонова похож, - пробубнил Писаренко, подхватывая чемодан. И одновременно пытаясь забрать у Кати авоську. – Чем ты там себя нагрузила уже? Все-таки захватила банку груздей папаше?
- Ну захватила, - проворчала Катя, не отдавая ему сумку. – Всего-то одну баночку!
- Пальцы разжала! Авоську выпустила! – скомандовал инженер. – Не задерживаем Пашу. Электричку даже он не остановит!
Катерина хлопнула ресницами, быстро поцеловала мужа в щеку и нехотя выпустила ручки. Горский, конечно, не остановит. Но она до сих пор не была уверена, что хочет успеть на эту электричку и готова к предстоящей встрече. Тот самый Писаренко-старший ее пугал. Но делать нечего. В начале ноября Сергей взял отпуск и заявил, что хватит в подполье сидеть. Их будущим детям нужен дед. На робкое «у них дед есть» ответ был категоричен: «Чем больше дедов, тем лучше!»
Они сбежали вниз по лестнице под проливной ноябрьский дождь. У подъезда стоял служебный автомобиль, на котором на станцию их должен был отвезти Горский. Погрузив чемоданы и устроив Катю, Писаренко сел сам и в очередной раз скомандовал:
- От винта!
- Что ж эта Лысенчук-Шмыга такая дура! – негромко ругался Горский, выжимая педаль акселератора и вглядываясь в стекло, по которому лупил дождь так, что дворники еле справлялись. – Столько времени потеряли!
- Если мы сегодня не уедем, - проворчал Писаренко, - то отца постигнет очередное разочарование. Я все жду, вдруг эта дура к мужику своему на север майнёт, может, хоть Шмыга духом воспрянет.
- Если даже и майнёт, очень быстро домой вернется. Потому как не найдет она там никого. Как только Майка приедет на север, Федька ее махнет на юг, - усмехнулась Катя.
- Ну хоть отдохнем месячишко, - вздохнул Павел.
- Не отдохнем, - отрезал Писаренко. – Нестеренко на меня грозился жаловаться за мою вчерашнюю эскападу. Я же все-таки эксперимент провел. Можно в полтора раза увеличить темпы протяжки кабеля даже на нашем оборудовании. В отпуске буду писать рационализаторское предложение. Так что ты готовься.
- Тьфу ты! – в сердцах чертыхнулся Павел, продолжая гнать по дороге, а Катька насупилась: мало ему того, что пропадал последние недели на заводе, так еще и отпуск решил на это угробить.
Сергей же только блаженно улыбнулся и положил голову жене на плечо.
- Темпы увеличиваются, выработка растет, премия капает. После Нового года телевизор купим, - удовлетворенно проговорил он. – Рыжик, я усну сейчас.
- В электричке поспишь, - улыбнулась она в ответ и потерлась щекой о его макушку.
Они прибыли за пять минут до отправления электрички в Киев. Пока вытащили чемоданы и полуспящего Писаренко, осталось четыре. Пока добежали под дождем, даже не раскрыв зонтика, до платформы – две. В вагон запрыгивали, когда электричка уже отправлялась. Писаренко бросил зонт Горскому, оставшемуся на перроне, и прокричал: «Не мокни!»
Уже потом, устроившись в полупустом вагоне и обнимая Катю, он тихо сказал:
- Завтра гулять пойдем. Хочешь, гарное место покажу над речкой?
- Хочу, - согласно кивнула Катя, придвинувшись ближе. Оглянулась – никто из редких пассажиров на них не смотрел, и, поцеловав в губы, проворковала: - Очень хочу, фантазер мой милый.

Под раскрытым зонтом Горский проводил взглядом последний вагон электрички и почти уже развернулся, чтобы идти к машине, как увидел на платформе живописную картину с до боли знакомым персонажем. Лизка Довгорученко перебежками тащила три чемодана, два из которых были связаны платком, чтобы удобнее нести в одной руке, и огромный узел. Она определенно сошла с прибывшей только что из Гречан электрички, и как собиралась все это дотащить до дома, Павел даже боялся себе представить.
Вот уже третий месяц он предпринимал попытки ухаживать за своей машинисткой после того памятного разговора в его кабинете. Предлагал подвезти домой, пару раз приносил цветы, а однажды подарил коробку шоколадных конфет «Свиточ», которую привез из командировки во Львов. Однако особенного результата его действия не приносили. И Павел Николаевич всерьез начал задумываться, что среди кодексов и Устава ВЛКСМ он несколько подзабыл, как надо ухаживать за девушками.
Горский решительно приблизился к Лизавете, сложил зонт, в одну руку взял связанные чемоданы, а в другую – узел, который, как он видел, девушка еле волокла впереди себя, подбрасывая его коленом.
- Машина у станции, - сказал он и скорым шагом двинулся вдоль платформы.
Лизка уставшая, промокшая и вконец рассвирепевшая, бросилась следом, даже не раскрывая зонта, непонятно как оказавшегося в ее руках, и попыталась выхватить у него свой, видимо, очень ценный узел.
- Шо це ви собі позволяєте, товариш Горський! – взвизгнула она. – Ви шо тут робите? Ви за мной слідкуєте, чи шо?
- Я везу вас домой, - отрезал Павел, пропустив ее намеки мимо ушей.
Лизка от неожиданности даже остановилась на минутку посреди платформы. Потом двинулась за ним и, забегая вперед, заявила:
- Настав нам час обсудіть наші взаїмоотношенія, товариш секретарь! Якщо я мала нєосторожность вам признатися в своїх чувствах, то ще нічого не означає! Помощі мені вашої не треба. Жалості також. І додому я сама доберусь! От!
Горский молча сложил ее пожитки на заднее сиденье, туда же отправил чемодан, который несла Лизка и, распахнув перед ней дверцу машины, велел:
- Садитесь!
- Не сяду! Нєвєсту свою катайте!
Оторвав Лизавету от земли, Павел запихнул ее в машину, захлопнул дверцу и, усаживаясь за руль, бормотнул:
- Вот и прокачу…
- Я ваші конфєти в рот не взяла! Могли не тратиться! Я їх… я їх…Катерині Писаренчихі віддала. Вона солодке любе! – продолжала бушевать Лизка.
Он снова ничего не ответил, внимательно следя за дорогой.
Несколько минут молчала и Лизка, напряженно глядя на него и дожидаясь хоть слова, хоть взгляда. Не дождавшись, уже совсем тихо вздохнула:
- Я для вас – пусте місце. І об’являю со всією відповідальністю – ви для мене також. Я вас більше не люблю. Ви мене більше можете не жалєть.
А потом зачем-то запела:

От меня до тебя шагать
Целый год - это в лучшем случае.
Между нами лежит тайга,
И моря, и пустыни жгучие.


И, как только она допела, Павел Николаевич Горский в тишине, повисшей между ними, громко произнес:
- Лиза, выходите за меня замуж.
- Я согласная, - пискнула Лизка и шмыгнула носом.


КІНЕЦЬ.
_________________

Первую историю прочла, читала в 4 утра и так круто она пошла! Какие они оба ревнушки, хорошо что дров не наломали! И что я заметила, если влезает большое такое мнение родни- в семье всегда склоки и доходит чуть ли не до развода. Поэтому все должны жить отдельно, но можно в одном городе
_________________