Карта ролевой игры "Калейдоскоп историй"

Иван Николаевич Бутенев был от рождения человеком серьезным и, как со стороны может показаться, скрытным и нелюдимым.
Отчасти так это и было.
Закончив - пусть и не с серебряной медалью, как его знаменитый дядя и тезка, но с отличием, - Санкт-Петербургский горный институт, он был определен на службу "для осуществления надзора" на уральские горные рудники, где упорством и знаниями постепенно смог доказать свою состоятельность. После пяти лет безупречной службы на благо Российской короны и Отечества ему, наконец, удалось отличиться и он стал надеяться на повышение, когда его отец, Николай Федорович Бутенев - как в поэме Пушкина - внезапно занемог и вызвал сына к себе.
Нет, ничего удивительного в том, что его батюшка - дай ему, Господи, здоровья! - мог заболеть, учитывая его семидесятилетний возраст, не было. На первый взгляд. Однако человек, знающий Николая Федоровича, - особенно его воистину медвежье здоровье, которым, кстати, отличались все Бутеневы - очень бы удивился. Иван Николаевич же был человеком не только знающим, - он был его сыном - поэтому сразу заподозрил неладное. А именно: батюшка решил его обженить.
И тут начиналось то, за что Ивана Николаевича - не без основания - считали нелюдимым: он старательно избегал дамского общества, вернее брачных оков. Одни - в большей части молоденькие барышни и их не в меру романтичные матушки - поговаривали, что в юности он был влюблен в даму старше себя, да еще к тому же замужнюю; что он даже стрелялся из-за нее с ее мужем, был ранен, лечился за границей и с тех самых пор - пусть едва заметно! - прихрамывает и пользуется тростью. Другие считали, что у Бутенева есть настоящая любовница - опять же дама замужняя, состоятельная и жутко ревнивая. И наконец, были третьи - те, кто были склонны видеть в поведении Ивана Николаевича вредное разлагающее влияние западной цивилизации. Этих было немного, и они были просто завистниками и истекали желчью.
Не правы были и те, и другие, и третьи.
На самом деле, Бутенев был просто застенчивым. А еще - давно и безнадежно влюбленным. О своей любви он не говорил никому, так что даже предмет его тайной страсти вряд ли догадывался о такой впечатляющей верности. Но теперь, судя по письму, отец Ивана Николаевича вознамерился прервать целибат сына.
Бутенев снова достал письмо и еще раз внимательно прочел неровно нацарапанные "дрожащей старческой" рукой строки:
"Лекарь Всеволод Ефимович, чтоб ему пусто было, говорит, что мне не дотянуть до весны. Так что - не теряй время возвращайся и прими, как того требует долг перед фамилией и родом, наследство из моих, пока еще теплых рук. Соответствующее прошение на имя Государя и твоему начальству я уже направил...."
Далее почерк становился твердым, а тон, наоборот, легкомысленным:
"Будешь проезжать мимо Чертяево, обязательно заедь передать Николаю Семеновичу от меня привет. Когда еще я смогу? Надеюсь, что ты поведешь себя по-соседски и не станешь - по своему обыкновению - принимать мои слова буквально и останешься на пару дней у князя в гостях. На святках там собираются уважаемые люди с семьями, и где, как не у Его Светлости, ты можешь познакомиться с ними?"
Вопрос мог бы показаться риторическим, но Иван Николаевич был сыном своего отца и знал, что именно в нем кроется истинный смысл затеянной им интриги.
Бутенев вздохнул и уныло посмотрел в окно возка на зимний пейзаж - приближался съезд на Чертяево, а он все еще не решил, как поступит.
Наконец, Иван Николаевич нехотя постучал набалдашником своей трости в стену и крикнул кучеру, чтоб заворачивал в имение князя Темного. Все-таки, он был послушным сыном...




Это было первое, что услышал Иван Николаевич, выйдя по прибытию в Чертяево из своего возка. В следующую же минуту огромная сосулька с грохотом разбилась у его ног, только чудом не задев его самого. Бутенев поднял голову и - то ли зажмурившись от яркого солнца, то ли нахмурившись - внимательно посмотрел на крышу дома. Вернее, на двух сидящих на ней девушек.

Если у Бутенева и были какие-то сомнения в том, кто из девушек решился залезть на крышу, то они мгновенно испарились, - стоило девицам заговорить. Разумеется, это были они - княжны Темные, непоседы и пересмешницы, проказницы и заводилы чуть ли не во всех баловствах. Точь-в-точь, какими он их знал в своей юности. Правда, тогда они были еще детьми. Почти детьми.
И словно в напоминание у Бутенева тихонько заныла поврежденная нога. Сейчас бы размять зажатую мышцу, обернуть компрессом, который так хорошо умеет делать его камердинер Степан и просто посидеть - откинувшись на спинку кресла и ни о чем не думая.
Но вместо этого Иван Николаевич продолжал стоять, хмуро наблюдая за тем, как обе княжны осторожно передвигаются к лестнице. Внезапно, одна из них поскользнулась и, падая, зацепила за собой сестру.
Все получилось внезапно и быстро. И реакция Бутенева тоже была мгновенная - отбросив трость, он, не задумываясь и не обращая внимания на боль в ноге, бросился под козырек крыши - туда, откуда должны были сорваться девушки.


Наледь заставила их упасть, и она же не дала обрушиться мгновенно с крыши. И все же удар, который принял Бутенев на себя, был сильным, - таким сильным, что сбил его с ног прямо в сугроб, заставив свет, что называется, померкнуть в глазах.
- Я смотрю, в мире ничего не меняется, - саркастически произнес Иван Николаевич, как только снова обрел возможность говорить, и, посмотрев в глаза лежащей на нем княжны, добавил, - Будь я на месте вашего мужа, Полина Семеновна, я бы вас выпорол. Очень больно.
Тут он заметил, что его руки неприлично крепко прижимают девушку к его телу, и быстро разжал их.
- Как вы себя чувствуете? - вставая и помогая княжне подняться, спросил он уже другим - подчеркнуто учтивым голосом. - Надеюсь, не сильно ушиблись?

- Я нисколько не сомневаюсь в вашем и вашего супруга семейном счастье, - сухо произнес Иван Николаевич. - Однако, ему не следует так легкомысленно потворствовать вашим проказам. Вы могли убиться. Или покалечиться...
Он осекся и невольно посмотрел на свою ногу. Странно, но она перестала болеть.

При этих словах у Бутенева сама собой взлетела бровь.
- Вот как! - удивился он, принимая от своего подбежавшего камердинера трость и шапку-боярку, упавшую в снег.
Ему хотелось спросить ее, в чем именно заключалась его черствость по отношению к ней, как хотелось выразить уверенность в том, что за годы, которые они не виделись, она несомненно падала в более подходящие, чем у него, руки. Вместо этого он лишь сухо пробормотал, оставив право на отповедь ее мужу, который у нее к этому времени уже несомненно был и только ждал своего часа, чтобы быть представленным ему - Бутеневу:
- Благодарность из ваших уст, сударыня, это что-то новое для меня. И я покривлю душой, если скажу, что она мне неприятна.
Проделка княжон - впрочем как всегда - не прошла незамеченной. И очень скоро их окружил хоровод возмущенных, восторженных, разгневанных - словом, далеко неравнодушных - зрителей.

- Благодарю вас, сударыня, - Бутенев вежливо поклонился подошедшей даме. - День действительно добрый, и я надеюсь, что он таким и останется.

Постепенно охи и ахи переместились в дом, и Бутенев воспринял это как возможность тоже направиться туда же.
Он неплохо устроился в отведенной ему комнате - хотя это была совсем не та, которая ему обычно предназначалась, когда они с отцом гостили у князя - но даже тут ему все напоминало о том беззаботном времени из его прошлого. Времени, когда все было легко и просто, когда мир казался ярким и щедрым, а будущее безоблачным. Времени, когда они были детьми. Или почти детьми....

Переодевшись к обеду, Бутенев спустился в гостинную, где получил возможность приветствовать Семена Михайловича и передать Его Светлости нижайший поклон и извинения от отца, а так же быть допущенным к руке Лидии Платоновны, что Иван Николаевич и сделал - с непривычной для него любезностью.
За столом ему выпало сидеть рядом с полной дамой средних лет, которая не умолкала ни на минуту, так что развлекать ее оказалось делом наипростейшим - достаточно было лишь кивать головой и поддакивать, что Иван Николаевич и делал, периодически оглядывая гостей в поисках своего более счастливого соперника и... не находил его.


Подали десерт, и Иван Николаевич - как и все мужчины - наконец, получил возможность оставить свою даму. Он уже было вздохнул свободно, когда одной из княжон была объявлена игра для развлечения. Гостям предлагалось сыграть в фанты.
Зная сестер, Иван Николаевич нисколько не сомневался в том, что фанты окажутся далеко не такими безобидными, как обычно. То же самое подтвердил взгляд Полины, брошенный на него, - пристальный, вызывающий, как тогда, пять лет назад... И Бутенев - как тогда - принял вызов, опустив в вазу одну из запонок, ожидая с странным чувством из смеси восторга и безотчетной тревоги результатов игры.


А они действительно оказались неожиданными. Бутенев мысленно пожелал удачи собратьям по несчастью.

Даже отсюда Иван Николаевич узнал этот предмет. Он принадлежал Полине, и Бутенев внутренние напрягся, гадая, какую еще озорную шутку задумали неугомонные девицы. И в какую еще неприятность они намереваются ввергать себя.

Задания сыпались, как из рога изобилия, и по реакции гостей можно было безошибочно догадаться, кому и в кого выпало рядиться. В какой-то момент Иван нашел это даже забавным... пока не прозвучало его собственное имя.

Он сразу узнал свою запонку, а услышав задание, словно окаменел, - казалось, перестав даже дышать. Пират... Ему сразу вспомнился солнечный летний день, река и нависший над водой раскидистый вяз. И голос, весело предложивший: "А давайте играть в пиратов! Река будет океаном, дуб - кораблем, а я капитаном!"
А еще Иван помнил глаза Полины - блестящие и восторженные, глядящие не на него, - и свой собственный недовольный голос, звучавший словно со стороны:
"Почему сразу ты?"
"Хорошо, давай пари. Представим, что этот сук - рея, и кто пройдет по нему и не упадет, тот и будет капитаном."
"... и с тем я буду танцевать весь вечер!" - с восторгом подхватила тогда Полина.
Она сдержала свое обещание и танцевала весь вечер... Но не с Иваном.

Чтобы скрыть свое замешательство, Бутенев поднялся и, выйдя вместе с гостями, направился в свою комнату, куда, спустя несколько минут принесли и его костюм - ботфорты, старинный сюртук, треуголку и шпагу.
Спустя еще несколько минут, он был готов - как тогда - пройти свой путь заново...

Повязав на голову бандану и натянув треуголку по самые уши, Бутенев накинул поверх сюртука тулупчик - чисто из практических соображений, дабы не замерзнуть, - и спустился вниз.
Выйдя на улицу, он оглянулся: сани были поданы и заполнялись веселыми ряженными. Иван, не обращая на крики и общее веселье внимание, прошел вдоль санного поезда...

Найдя, то, что он искал, Бутенев решительно сел на сидение рядом с Полиной - изрядно потеснив ее при этом - и произнес:
- Надеюсь, вы не будете против, Полина Семеновна, если я составлю вам компанию? Что-то подсказывает мне, что она вам сегодня понадобится, - скользнув невольным взглядом вдоль ее обтянутых узкими чикчирами стройных ножек, он кашлянул и с кривой усмешкой поинтересовался, отводя глаза в сторону, - Не холодно?

- И что же они, по-вашему, подумают? - весело поинтересовался Бутенев.

Иван вздохнул и, потянувшись, накрыл пологом ноги Полины - от греха подальше.
- И не спорте, - предотвратил он малейшую попытку возражения с ее стороны. - Когда поедем, станет ветрено и холоднее втрое. Если не прикрыться, можно легко отморозить себе все...
Он осекся и снова кашлянул.
- В общем, все можно отморозить, - сухо заключил Бутенев.

- У меня нет такой фантазии, чтобы отгадывать имя вашего мужа, Полина Семеновна. Да и желания знать, кто этот... несчастный, у меня тоже нет, - честно ответил Бутенев и, повернувшись, прямо посмотрел в глаза девушке, - Мне достаточно знать то, что вы счастливы в браке. И, насколько я могу судить, так оно и есть.... Что же касается приличий, то условно они соблюдены. Ведь, я мог и не знать, что гусар - это вы, поэтому и сел я в сани, по умолчанию, не к вам, а к бравому военному. Видите, как все просто?

- Я не сделал ничего предосудительного, чтобы это дало вам право поссориться со мной, - возразил Бутенев и учтонил, посмотрев на губы девушки, - Пока не сделал...

- Я возьму с вас не дорого, - "утешил" ее Бутенев, - Так сказать, по старой дружбе...

"Я не замужем"
Слышать это было так же невероятно, как и радостно. Но тут же возникли вопросы
Почему? Что случилось в тот день? Почему брак с красивым, богатым и, не в пример ему, Бутеневу, знатным кавалером не состоялся? Ведь, насколько было известно Ивану - со слов своего соперника, - именно это было целью визита того в усадьбу Темных...
И опять Иван ничего не спросил у Полины...

... а когда сани дернулись, разом отбрасывая их на спинку сидения, откинул полу своего тулупчика и молча накинул его на плечи девушки. У них будет еще время поговорить...

- Не стоит благодарности, Полина Семеновна. Как я сказал, все во имя старой дружбы, - Бутенев не выдержал и тихо рассмеялся, - Если хотите, я могу даже заранее сказать о своем "нападении"... Ну для того, чтобы вы смогли вовремя достать свое оружие и успели вонзить его мне в грудь, защищая свою добродетель.


- Нет, - Бутенев перестал смеяться и серьезно посмотрел на девушку, - Вы прекрасны в своем девичестве, Полина Семеновна, - И я уверен, вы будете прекрасны всегда. И в замужестве, и в материнстве и, если так случится, в своем вдовстве тоже. Во всяком случае, мне бы так хотелось...
Он обнял девушку за плечи, прижимая к себе, и плотнее запахнул на ней полу своего тулупа.

Бутенев обернулся к девушке и посмотрел в ее лицо. Сани неслись по заснеженной дороге и летящий из-под копыт снег оседал холодной, колючей пылью им на лица. На лицо Полины.
Почему-то только сейчас Ивану пришла в голову мысль о том, какой маленькой Полина кажется в его руках,.. какой беззащитной. Он медленно провел своей ладонью по ее щеке, стирая снежную пыль. Около губ его пальцы задержались и слегка дрогнули. Взгляд быстро скользнул в верх - к темным от внезапно расширившихся зрачков глазам Полины.
- Пусть увидят, - прошептал Иван, глядя в эти изумительные, так завораживавшие его всегда, глаза и добавил. - Сейчас... Сейчас я совершу свое нападение, - и, наклонившись, накрыл губы Полины неожиданно жадным, требовательным поцелуем, выражая этим всю свою страсть, всю свою невысказанную любовь, все свое безнадежное желание, так жестоко терзавшее его уже столько времени.
Неожиданно сани резко накренились, и их поцелуй прервался. Это кучер, видя, что их настигают, подстегнул коней. Бутенев едва успел схватиться за спинку сидения, чтобы не вывалиться в сугроб. Но вместо того, чтобы рассердиться, он только весело рассмеялся и еще крепче прижал к себе Полину.
Пусть все увидят... И чем скорее, тем лучше - тогда она уж точно станет его...

Бутенев быстро посмотрел на Полину, но промолчал.
Что он ей мог сказать? Что его раны не перестают кровоточить с того самого летнего дня, когда злосчастный сук подломился под ним и Иван, упав, сломал ногу? Или с того самого момента, когда его соперник посоветовал ему отойти ибо "все оговорено и решено, и пути назад уже не будет"? Или может, это случилось еще раньше, когда он впервые увидел в пятнадцатилетней девочке-подростке свою судьбу? Хотя тогда еще оставалась какая-то надежда, что со временем "она увидит", "узнает, каков он" и полюбит...
Отрезвление от иллюзий пришло позже, когда он понял, какая бездна лежит между ним - сыном простого, нетитулованного, дворянина - и ею, красавицей-княжной.
Наверное, он должен был бороться, добиваться, доказывать... Но он искренне хотел счастья ей. И поэтому отошел, уступая место более удачливому и более "подходящему".
Пять лет! Пять долгих лет он подавлял в себе всякое желание узнать хоть что-нибудь о ней, старался не думать, не писать, не вспоминать, не болеть ею...
И теперь, оказывается, что все эти годы были в пустую - как в самом дешевом копеечном романе...
И кто был в этом во всем виноват?

- В том-то и все дело, Полина Семеновна, что я вас люблю, - негромко ответил Иван, - Давно, пылко и, как показало время, неистребимо, - он снова посмотрел на девушку и грустно усмехнулся, - Признайте, вы даже не могли себе такого представить,.. но это так. Сначала это было простое желание смотреть на вас, наблюдать, слушать ваш голос, потом... - Бутенев осекся, не доверяя себе - Мне кажется, я помню каждый день, каждую минуту проведенную с вами; каждое озорство, придуманное вами... Знаете, иногда в течение этих пяти лет, я закрывал глаза и пытался представить себе как вы можете выглядеть сейчас. Но в моих фантазиях вы всегда оставались юнной, дерзкой, живой... В такие минуты, мне даже казалось, что я слышу ваш голос...каждую его интонацию.
Он помолчал.
- Порой мне казалось, что я излечился, - продолжил Бутенев, - но проходило еще несколько дней, и болезнь возвращалась. Она возвращалась всегда и неизменно... Меня утешала лишь одна мысль, - он посмотрел в лицо Полине - То, что вы счастливы, Полина Семеновна.... И вот теперь, спустя пять лет, я снова вижу вас, и понимаю со всей отчетливостью, что за все это время вы нисколько не изменились. Как не изменилось мое отношение к вам. Я все еще люблю вас, и мои раны все так же болят... И я спрашиваю вас: согласны ли вы исцелить их? Согласны ли вы выйти за меня замуж?

Бутенев слушал Полину, не перебивая, - отлично понимая, что ей, как и ему, было необходимо выговорится. Даже не столько для него, сколько для себя - чтобы понять, наконец, то чувство, что так мучило и тревожило их обоих все годы; что разлучило их и одновременно не дало забыть; что так легко вросло в душу и которое мучительно тяжело было вырвать из сердца.
И снова Бутенев задавал себе тот же вопрос: кто виноват в случившемся?
И понимал, что виновных нет.
Говорят, что многие страдания даны людям для укрепления стойкости души и веры. Возможно, и в его с Полиной жизни эти годы были не напрасны. Возможно, и их чувству требовалась проверка на стойкость - чтобы позднее не возникло искушение уничтожить то, что далось с болью и жило, благодаря надежде...
Как бы там ни было, но им давался второй шанс, и Бутенев не собирался его терять.


И снова перед ним была та Полина которую он привык видеть - умная, озорная, лукавая. Бутенев рассмеялся и привлек ее к себе.
- А это уже вам решать, Полина Семеновна, - тоже решил немного слукавить он, - какой из своих двух ипостасей вы хотите связать со мной свою жизнь. И хотите ли вообще.

- Сумасшедшая! - воскликнул Бутенев, сграбастывая смеющуюся Полину и заталкивая ее снова в тулуп, - Пороть, тебя некому. Ты же простудишься, глупая ты девчонка!
Он стянул с себя треуголку и нахлобучил ее на голову девушке, а потом сделал то, что страстно желал все это время - снова поцеловал Полину. И целовал до тех пор, пока сани не остановились - оказалось, они приехали. Куда? Да, не все ли равно!

Так, того самого я и добиваюсь! - хотелось воскликнуть Бутеневу. Но он сдержался, приняв однако на заметку "страсть" своей будущей тещи, в которой неожиданно увидел для себя потенциального союзника.

Только что она была в его руках, только что он с жаром целовал алые губы Полины, и в следующее мгновение она уже бежала от него, развивая темными волосами и придерживая рукой на голове его пиратскую треуголку.
- Неугомонная, - с улыбкой покачал головой Бутенев вслед девушке, и, неуклюже выбравшись из саней, огляделся.
Похоже, в этот раз помещик Лопухов - это была его усадьба - решил пригласить всю Тверскую губернию. Во дворе собралась уйма саней, а между толпившихся около них ряженных гостей сновала челядь.
Среди веселых лиц он узнавал знакомые; его тоже, в свою очередь узнавали и окликали, и, как ни странно, это обстоятельство не вызывало досаду у Ивана Николаевича. Наоборот, он останавливался поговорить, раскланивался с дамами, шутил и даже делал им комплименты, чего за ним давно уже никто не мог припомнить.
Когда Бутенев, наконец, оказался в доме, веселье там шло уже полным ходом. И, конечно же, центром его была Полина. В гусарском костюме и пиратской треуголке, с раскрасневшимися щеками и нелепыми намалеванными усами она весело отплясывала с кем-то из гостей
Бутенев отказался танцевать, сколько его не зазывали в круг, и, отойдя в сторону - чтобы не мешать веселью - стал наблюдать за Полиной, чувствуя себя как в юности, когда ему впервые открылась красота и обаяние молодой княжны.

В какой-то момент, он упустил ее из виду и забеспокоившись стал выглядывать в толпе, но в следующую же минуту, увидев мелькнувшую на выходе треуголку, поспешил следом. Выйдя из дома, Иван Николаевич заметил знакомый силуэт - уже бегущий к дворовым постройкам - и снова был вынужден сокрушенно покачать головой: похоже, Полина вознамерилась поозорничать на славу.
И снова, как тогда, в юности, это вызвал лишь улыбку на лице Ивана Николаевича и желание прикрыть ее шалость.
Но когда, открыв сарай и пройдя вглубь его - туда, где хранилось, собранное с лета душистое сено, - увидел ее, - необыкновенно серьезной, с каким-то напряжением смотрящей на него - он внезапно и со всей ясностью осознал то, что не мог или просто не хотел, цепляясь за прошлое, все это время видеть: Полина давно выросла. Перед ним была взрослая женщина, и она ждала его - немного испуганная собственной смелостью, немного настороженная, но необыкновенно прекрасная в своем отчаянном решении.
- Полина, - тихо произнес Иван, опускаясь рядом с ней на сено. Он протянул руку и, как тогда, в санях, провел по ее щеке, обведя контур чуть припухших губ большим пальцем.
- Полина, - повторил он снова, целуя ее - на этот раз нежно, почти невесомо - и сам пьянея от этой нежности.
Как во сне Иван стянул с любимой ментик и, торопливо расстегнув непослушными пальцами пуговицы на ее гусарской куртке, положил ладонь на прикрытую лишь тонкой сорочкой девичью грудь, слегка сжимая ее.
- Полина, - словно не веря в происходящее он посмотрел в затуманенные страстью глаза девушки и медленно погладил ее крохотный словно горошинка сосок. Короткий полустон-полувздох, вырвавшийся из груди Полины, был последней каплей для едва сдерживаемого остатками самоконтроля пламени, снедавшего все это время Бутенева. Рванув тонкую ткань сорочки, он с жадностью и упоением обхватил губами тугой сосок - посасывая его и чуть покусывая. Его рука скользнула ниже - вдоль ее живота и бедер - и, обхватив затянутые рейтузами ягодицы, прижала тело Полины к его паху - туда, где, отдаваясь болью, сосредоточилось в этот миг все его желание...

Бутенев замер, напряженно глядя в лицо Полины.
Ее слова - такие простые и доверчивые - произвели на него воздействие, сродни удару обуха. На какое-то мгновение Иван увидел происходящее словно со стороны: распластанная на сене Полина и он... как распоследний потаскун-барин, забавляющийся с дворовой девкой.
Бутенев, устало закрыв глаза, резко выдохнул и, опустив голову зарылся лицом в пахнущие сеном и дорогим французским мылом волосы Полины.
Нет, не так все должно быть между ними... И не здесь - в каком-то то ли свинарнике, то ли сеновале.
Иван тяжело перевернулся на спину, увлекая за собой девушку, и, поцеловав ее в висок, прижал к себе.
- Я подумаю, что ты - самое лучшее, что со мной произошло в этой жизни, - хрипловатым голосом негромко произнес он. - Я подумаю, что никогда не встречал, да и не встречу девушки более искренней и достойной во всех отношениях, чем ты. Как я уже сказал, я люблю тебя... Я приму тебя любой; как приму от тебя все, что ты сможешь мне дать. Одного я не потерплю - чтобы ты чувствовала себя разочарованной или, не дай Бог, униженной...
Стараясь не смотреть на обнаженную грудь девушки, Бутенев поправил на ней разорванную им сорочку, аккуратно застегнул все пуговицы на гусарской куртке и, встав на ноги, рывком поднял Полину за руку. Отряхнул от сена и надел на нее ментик, на голову снова нахлобучил свою треуголку и, взяв за руку, решительно потащил ее к выходу.
- Сейчас мы берем этого несчастного поросенка, за которым ты пришла, потом идем разыскиваем Его и Ее Светлости, и я официально делаю тебе предложение. А потом мы женимся. Как можно скорее... Лучше, конечно, завтра. Потому что я тоже не железный и хочу вас, Полина Семеновна, как... - он осекся, - В общем, ты сама это поймешь, когда мы, наконец, покончим с необходимыми формальностями. А до этого, - Бутенев остановился и серьезно посмотрел на девушку, - пожалуйста, никаких экспериментов без моего участия. Обещай мне это.

- От меня не сбегали и обычные невесты, Полина Семеновна, - ответил Бутенев - Потому что у меня их никогда не было. Вы - первая... Но я не об этом. И если вы не догадываетесь, о моих страхах, я тем более не собираюсь их вам озвучивать. Просто пообещайте мне, что - днем или ночью - вы придете, если... я вам понадоблюсь.

Они выбрались, наконец, из сарая и смешались с гуляющей толпой.
Бутенев шел, выискивая князя или княгиню, держа - на всякий случай! - княжну за руку ибо, - что тут скрывать? - очень боялся, что потеряет Полину в толпе или она раздумает.
У него не шли из головы слова княжны - о том, что она может попросту сбежать от него, - и в какой-то момент Бутенев даже пожалел, что не сделал Полину своей на сеновале, но тут же отбросил эту мысль.
Акт обладания ее телом ничего не решал, а только мог бы отпугнуть ее. К тому же он не подлый вор, чтобы красть девственность девиц, да еще и на чужих сеновалах - почему-то Ивану претило именно слово "чужой, - поэтому он сначала переговорит с князем, а потом ... потом у него будет достаточно возможностей доказать свою любовь Полине. Уже на законных основаниях.

Пронзительный поросячий визг, а затем шум толпы прервали размышления Бутенева и остановили его решительное продвижение - это сбежал поросенок. Начавшийся гвалт был тому доказательством.
Но Полина не выглядела опечаленной. Наоборот, она была весела, и Иван Николаевич подумал: не это ли было истинной целью княжны? И что с ней, прикажете, делать? Только жениться и чем скорее, тем лучше.
Бутенев засмеялся и, притянув к себе девушку, прилюдно поцеловал - пусть все видят!

- Я предпочту то, что предпочитаете вы в данный момент, Полина Семеновна, - произнес он, все еще улыбаясь, - Правда, в случае возвращения, я не смогу за себя поручиться. И ваше замужество произойдет еще стремительней, чем я это планирую... Так что выбирайте!

Бутенев чертыхнулся, глядя вслед Полине, и заторопился - на сколько это позволяла хромота - за ней.
- Стойте, Полина Семеновна, - крикнул он, догоняя княжну уже возле саней и разворачивая ее лицом к себе, - Я не боюсь за себя, глупая вы девчонка... Я боюсь хоть чем-то навредить вам. Любить вас, обладать вами - счастье для меня, на которое я уже потерял всякую надежду. Взять вас там, на сеновале, где любой мог бы нас увидеть - унижение. И какими бы сладкими не были мои ласки, каким бы восхитительным не было минутное наслаждение, вы бы это ощутили... потом. И, может быть, возненавидели меня за это. Тоже потом. Вот этого я боюсь... Вот поэтому хочу как можно скорее жениться на вас. Чтобы иметь все права - прежде всего перед вами самой - называть вас своей...

Он помог Полине сесть в сани, укрыл ее меховым пологом и, сев рядом с ней, крикнул кучеру:
- Трогай, любезный!

- Поверьте, Полиа Семеновна, я очень ценю ваше доверие и вашу искренность, - терпеливо и сдержанно стал объяснять Бутенев, когда как на самом деле ему хотелось кричать от досады за свои благородные намерения и одновременно ликовать от счастья, - И ни при каких условиях я не воспользовался бы вашей слабостью и чистыми помыслами, имей я постыдное намерение снова скрыться или не испытывай я к вам того трепетного чувства, которое не дает мне нормально жить вдали от вас. Принимая ваш бескорыстный дар, я испытываю со своей стороны потребность отнестись к нему бережно и со всем своим уважением к вашему выбору. Другими словами, я никогда не передумаю - даже не надейтесь. Но сделаю все, чтобы вы никогда не пожалели, что сказали мне свое "да". Я сделаю все от меня зависящее, чтобы убедить Его и Ее Светлости в целесообразности и правильности нашего брака. Но если, не смотря на это они откажут нам...
Бутенев осекся, впервые осознав, что такой вариант тоже может быть.
- Что ж, - крепко прижимая Полину, словно ее уже собрались отнять у него, с мрачным видом произнес Бутенев, - мы тогда посмотрим... кто кого.
В любом случае, ему был дан второй шанс, который он не мог и не желал упускать. Даже если для этого нужно будет совершить что-то незаконное. Например, похищение невесты и тайное венчание ....

Спустя некоторое время они уже въезжали в поместье князя Темного.