Карта ролевой игры "Олимпийский кавардак или Зевс, будь человеком!"

Её называли Белой богиней и Лунной королевой, настоящего имени же её так давно никто не слышал, что оно забылось в веках.
В те стародревние времена, когда ветер свободно летал над морем, не встречая на своём пути никаких преград, а ночные звёзды, не стесняясь своей наготы перед людскими взорами, появлялись на безоблачном небосклоне, жила на свете Белая богиня. И столь прекрасна она была собою, что готова была посоперничать с самим Гелиосом за право называться самой яркой. Тот же был так ослеплён её красотой, что решил во что бы то ни стало сделать богиню своей. Едва солнце начинало клониться к закату, а на небе появлялась Лунная королева, как она начинала отступать и прятаться за облаками, а Гелиос осыпал её подарками, которым не было числа. Вплетал ей в волосы мириады созвездий, звал ветер, чтобы тот разогнал тучи и не позволил им закрыть собою лик Белой богини. Дары эти Лунная королева принимала с царственным видом, но улыбка, что касалась её губ, носила печать неизбывной тоски. Что ей все дары мира, если сердце Белой богини плакало о другом?
Разозлился тогда Гелиос и низверг Белую богиню с небосвода в океан, а трон её отдал своей сестре Селене, поставив её царствовать над непроглядной ночью. Дары же свои рассыпал по небосклону, не в силах расстаться с воспоминаниями о Лунной королеве.
Оказавшись в водах океана, Белая богиня обрела то, что так долго искала. Свободу столь пьянящую, что смех её рассыпался над водами океана. Целованная северным ветром, жила Лунная королева под водой, изредка любуясь на то, как лунный свет отражается от глади тёмных волн. Но однажды тоска вновь поселилась в сердце богини, и решила превратиться она в морскую пену и выйти на берег. Вновь ветер, что так жарко целовал её ночами, оказался рядом, но в этот раз был он жесток с богиней. Каждый вдох давался ей с трудом, а море и океан манили её вновь оказаться под водой и наслаждаться тем, как вода ласкает её кожу. С каждым шагом, что делала Лунная королева по берегу, ступни её всё больше пронзала острая боль. Не выдержав, вошла богиня обратно в воду, и тотчас превратилась в русалку.
И снова северный ветер целовал её обнажённые плечи, прикрытые покрывалом волос, когда Лунная королева пела свою песнь, зазывая на острые скалы проплывающие мимо корабли. Но тоска её становилась всё сильнее, а боль в сердце была столь невыносимой, что стала желать богиня только одного - смерти. Сжалился над нею бог морей и когда забылась Лунная королева беспокойным сном, вынес её на берег и очистил её мысли и душу от всех печалей. Лишь только крошечный осколок прошлой жизни остался в сердце Белой богини. И когда на небе появляется Селена, а северный ветер снова ласкает её своими прикосновениями, знает Лунная королева, что излечить её может только тот, кого она лишена была всю свою жизнь. И имя ему - Огонь.

Перед тем, как забыться тревожным сном, она долго смотрела на пламя. Загипнотизированная игрой огня, Мариам сидела на постели, обхватив себя руками и представляла как отсветы пламени обнимают её. Касаются робко, будто боятся обжечь. Это было её спасением, - становиться частью другого мира, в котором она была свободна и могла окунуться в свои фантазии и сны. Ей чудилось, будто огонь обнимает её, прячет от всего мира, шепчет бессвязно, что она принадлежит только ему. В такие мгновения окружающий мир таял, замещаясь чем-то неуловимо осязаемым, но в то же время единственно реальным. Она хотела, чтобы огонь забрал её с собой. Куда угодно. Непередаваемо далеко. В тот мир, где будут лишь она и Хозяин Пламени...
Мариам устроилась на постели, подложив одну ладонь под голову, и пока сон не увлёк её в своё царство, неотрывно смотрела за игрой огня. Если бы только он был живым, если бы мог слышать её мысли... Видят боги, он тотчас бы сжёг дотла все те воспоминания и ощущения, что испепеляли её тело и душу.

Его пламя не обжигает; согревая, оно приносит столь острое наслаждение, что кажется, будто сгореть можно от одного только плавящего разум и душу желания. Желания, что рождается от Его простых прикосновений. Они невесомы, как касание крыльев бабочки, и в то же время понуждают чувствовать только их.
Вверх по бедру, приподнимая край одежды, обнажая гладкую, разгорячённую под его взглядом кожу...
Прикосновение прохладного ветра, что проносится над ними напоминанием о том, кому Она принадлежит сегодня, не приносит ничего, кроме нового желания, чтобы Его касания стали более смелыми.
Первый стон, сорвавшийся с Её губ, словно мольба о пощаде. И вознесённая к небесам молитва о продолжении.
Его имя настолько сокровенно, что Она готова кричать его в небеса. Но только не сейчас. Не теперь, когда Она чувствует на себе Его взгляд. И этот взгляд снова обжигает... Боги, есть ли у неё хоть одна возможность не сгореть сегодня дотла?
Поцелуй, сплетённый с невесомостью, заставляет Её дрожать от сладостного озноба. Щёки опаляет румянец стыда: Она совершенно обнажена перед незнакомцем, что стал за эти краткие мгновения самым нужным и близким. Она всегда знала, что Вселенная не сможет прятать Его слишком долго. Он здесь, с Ней, рядом. Бесконечно близкий и до безумия далёкий. Но принадлежащий только Ей.
Шёпот прерывистый и едва слышный. Она не знает, о чём Её песнь-молитва. Просьба уничтожить те мгновения, что ещё разделяют их, или мольба продлить время, растянув до вечности?
Он решает всё за двоих. Касанием Его разгорячённой коже к Её. Новым поцелуем, стирающим все сомнения. Ощущением, насколько Он глубоко в Ней здесь и сейчас.
Растянуть можно не только вечность.
Он решает всё за двоих, выбивая одним резким движением крик из Её уст. Боги, разве вы можете быть настолько милосердны и беспощадны одновременно?
Отметины, что оставляют Её ноготки на Его спине, становятся тем малым, что Она хочет подарить Ему сегодня. Но для неё они тавро - знак того, что Он принадлежит Ей одной. Пусть всего лишь на сегодня, пусть их время, растянутое до вечности, сочтено, - Она хочет, чтобы Он принадлежал только Ей.
В тишину ночи срывается только один звук - Его имя. И новая мольба: "Ещё..."
Едва слышная, принадлежащая Ему одному. Боги, вы выбрали сегодня путь беспощадности...

Много позже, когда уставший ветер стихнет, а молочно-белый свет Луны будет готов уступить дневному светилу место на небосклоне, Она будет доверчиво прижиматься к Нему. Бояться открыть глаза и понять, что Он исчез. Бояться отпустить... Страх, что Он - всего лишь порождение Её сна, будет столь огромен, что Она не сразу сможет уснуть... А пока...
Пока Она тает в Его объятиях и сгорает от Его прикосновений. Чувствует Его так глубоко в себе, насколько это возможно. Он уже стал ядом, что проник в Её кровь и растёкся горячей лавой по венам.
Ей оставалось только одно - молиться. Молиться одному Ему.

Сев на постели, Мариам некоторое время смотрела в темноту, пытаясь совладать со сбившимся дыханием. Этот сон был настолько ощутимым, что ей казалось, будто она до сих пор чувствует жар поцелуя, живущий на её губах, и сладость прикосновения, обжигающего кожу. И тот аромат, что она помнила, будто он стал её частью, витал совсем рядом, обволакивая, обнимая, приглашая в другой мир, в котором она была бы одновременно королевой и чужестранкой. Кажется, стоит лишь повернуть голову, чтобы снова встретиться с потемневшим взглядом, который она помнит до чёрточки. Её сердце, словно пойманное в тенета, неистово стучало, а озноб, сковавший тело, был напоминанием о том, насколько неправомерны её желания. Она принадлежит другому... Она жена другого... Отчего же она ощущает настолько жгучую потребность слышать дыхание, что ощущает всем своим существом? Отчего секунды, когда она сражается с собственными желаниями, становятся самым невыносимым пленом? Ну же, Мариам... Беги... Отвернись... Ведь стоит только повернуть голову, как ты сама станешь рабой того, что давно проник в твои сны. Так давно, что ты потеряла счёт этим векам.
Беги, пока ты способна солгать себе, что у тебя есть единственный шанс спастись от самой себя...
Словно заворожённая, Мариам повернула голову, встречаясь глазами с взглядом, в которых полыхало тёмное пламя. Вдох, всего один, на большее нет сил. Лишь только потребность прикоснуться к его лицу, чтобы удостовериться в том, что он настоящий... И снова контрастные ощущения понуждают её стать их рабой.
Лёд и Пламя.
Холод металла от оков, в которые она заключена, и жар взгляда незнакомца, что Мариам ощущает на обнажённой коже.
Мари прикасается к его губам кончиками пальцев, которые тут же начинает покалывать от слишком запретного ощущения. Проводит невесомо, едва касаясь. Подносит к своим губам, ощущая, как её тело предаёт её. В очередной раз. Это падение в бездну, из которой она не захочет выбраться никогда.
Какому богу молиться о возможности продлить эти мгновения до вечности?
- Я так ждала тебя... - тихо, почти неслышно, когда слова принадлежат только ему одному. Когда они предназначены лишь ему...
И это тоже молитва, что Мариам произносит шёпотом, как самый сокровенный дар, возложенный на алтарь её бога.
Пусть он скажет, что он - её бог... Или исчезнет, замещая её сладостную вечность самым иссушающим одиночеством.
Выбор только за ним.

Это было слишком необходимо, слишком сладостно и слишком запретно... Верить в то, что её мечты имеют право стать реальностью, она разучилась давно. Так давно, что Мари казалось, будто это время исчисляется веками. И это тоже было слишком запретно. Лгать себе, что у неё есть в запасе вечность, а не эта тревожная жизнь, к которой она прикована цепями слишком прочными, чтобы над ними имел власть сам бог металла.
Отчего же тогда ей кажется, что она вернулась в мир гораздо более реальный, чем тот, что окружал её до этого времени? Отчего чувствовать себя так близко к её богу кажется настолько правильным? Она лишь испуганно смотрела на него, не веря в то, что он настоящий. Каждый вдох, что готов был сорваться с её губ, угрожал уничтожить эту хрупкую иллюзию принадлежности ему... Их дыхания смешивались в одно, становясь самой сладостной пыткой. Быть на расстоянии вдоха и не ощутить сладость поцелуя - разве это не самое жестокое испытание из всех?
Мариам чудилось, будто в её покои кто-то ворвался и возможно, это было явью. Но для Мари, которая чувствовала жар тела своего бога так близко от себя, явью был совсем иной мир. И она не хотела с этим миром расставаться.

На ней был надет тёмный плащ, что скрывал её от чужих взглядов, но Мариам не было до этого никакого дела. Она вообще мало что понимала в происходящем. Напуганная всем случившимся и тем, что произошло столь внезапно, она старалась стать незаметной. Сердце неистово стучало в груди, и Мари слышала только этот звук. Это всего лишь сон. Странный, желанный, но всего лишь сон... Разве запретно представляя себя в объятиях другого, она смела помыслить, будто это напугает её столь сильно? Объятия мужчины, когда он прижимал Мари к себе несколько мгновений назад, стали для неё одновременно откровением и проклятием.

Мариам остановилась, обняв себя руками и дрожа всем телом. Она чувствовала себя в этот момент вещью, чьей судьбой распорядились, даже не удосуживаясь спросить, чего она хочет и что чувствует. Так было всегда, и Мари привыкла к этому. Отчего же теперь так горько на душе?
Над нею кружилась белоснежная чайка, и Мари слабо улыбнулась, но тут же улыбка её померкла.
- Подожди... - прошептала она одними губами, надеясь, что мужчина, оставивший её в этом непонятном месте, услышит. - Я хочу знать, где мы и зачем я нужна тебе.

Она почувствовала себя так, словно её ударили... Все глупые фантазии и кажущееся таким неправомерным "я так долго тебя ждала" сейчас звучали в мыслях отравляющим рефреном. Боги, как можно унять то, что так горько ощущается в душе? Она была не нужна своему мужу, и пусть это скорее радовало Мариам, чем огорчало, ощущение ненужности оставило внутри неё свой след. А теперь оказалась ненужной тому, кто успел стать ей настолько необходимым. Как воздух. Как летний дождь истосковавшейся по ласке его капель земле. Вернее, она была нужна ему, но лишь для того, чего он и не пытался скрыть.
Закусив нижнюю губу, Мариам вскинула подбородок, глядя в глаза мужчины, имени которого она не знала, и сделала к нему несколько шагов.
- У меня есть муж, - произнесла она с нажимом. - И да, он сумел мне объяснить, зачем именно я нужна.
Слова слетают с губ приглушённо, в глазах юной царицы живут одновременно боль и непокорность. Но они никому не предназначены, кроме неё самой. В голове вихрем рождаются воспоминания о том, как муж прикасался к ней и что она чувствовала в этот момент. Сплетённые со слишком откровенными фантазиями, они тоже становятся контрастом, по силе сравнимым со Льдом и Пламенем. Только чего теперь больше? Холода или Огня?
Он ушёл, и Мариам ничего не оставалось как последовать за ним. Она не смела смотреть кругом себя, и даже знакомый силуэт белокрылой чайки казался ей выдумкой в этот момент. Ей снова указали её место и дали понять, что Мари - всего лишь вещь для ублажения мужских потребностей. Что ж... Пожалуй, она начинает привыкать к тому, что в мире её мечтаний есть место только для неё одной.

Да что он вообще себе позволяет?
Внутри Мариам вдруг поднялась такая волна гнева, что она затопила собою её разум, вытесняя все иные мысли, кроме одной-единственной: ей приказывал чужой мужчина. Ей, царице Лакедонии. Сначала её притащили неизвестно куда, а после указали ей место. Нет, подобного отношения к себе она не допустит.
Сверкнув глазами в сторону мужчины, она позволила ледяной усмешке скользнуть по её губам. С такой усмешкой королева отправляет на казнь приговорённых к смерти. И пусть внутри неё горит огонь из необъяснимой обиды, которая так быстро растеклась по венам Мари жгучей лавой, она не даст Ему ни единой возможности узнать, что чувствует на самом деле.
Не произнеся ни слова в ответ, Мариам быстро поравнялась с мужчиной, а после и вовсе обогнала его, осматриваясь. Она оказалась в великолепном дворце, весь облик которого дышал чем-то неуловимо знакомым. Будто его строили те же мастера, что и дворец мужа Мариам.
- Здесь очень красиво... - всё же не смогла она сдержать восторга от увиденного. - Тот, кто строил этот дворец...
Она не договорила, отдёргивая руку, помимо воли потянувшуюся к стене большой залы, в которой оказалась Мари. А после обернулась к тому, кто стал причиной её настолько странных ощущений, и вопросительно взглянула на него, ожидая, что он скажет ей относительно дальнейшей судьбы Мариам.

В его глазах Мариам не видела ничего того, что хотела бы увидеть. Когда-то. Разве что вежливое ожидание ответа, будто слова Мари могли иметь для него какое-то значение.

- Не имею ни малейшего представления, что с ним, но ясно одно.
Мариам и сама не знала, зачем она говорила ему всё это и почему хотела задеть. И, наверное, было слишком глупо пытаться задеть его подобным. Но ей хотелось, чтобы совсем другие эмоции отражались на лице мужчины. Ведь она же помнила, каким он был тогда, в её покоях. В тот момент, когда она ощущала его опаляющее дыхание на своих губах, он был совсем другим. И видят боги: несмотря на то, что он сказал ей совсем недавно, Мариам хотелось вновь увидеть этот потемневший взгляд, который, как казалось теперь, просто почудился ей.
- Тот, кто строил этот дворец... Он умеет восхитить творением своих рук. Мне кажется, что стоит только дотронуться до стен дворца, - Мариам всё же провела кончиками пальцев по шероховатой поверхности, - как я почувствую тепло. И думаю, уж он бы точно не стал так обращаться с женщиной, как это сделал ты. Потому что невозможно быть настолько грубым, когда являешься творцом такого великолепия.

Конечно же, она не понимала. Он уже сказал, каково место Мариам рядом с ним, рассчитывать на большее было бы непомерной глупостью. Скрыв улыбку, полную опаляющей сердце горечи, Мари тоже отвернулась, лишь бы только он снова не заметил того, что его слова делали с нею.
И самым скверным было то, что её разрывало на части два совершенно полярных желания: немедля потребовать, чтобы незнакомец доставил её обратно во дворец её мужа и одновременно позволил остаться рядом.
Позволил.
Остаться.
Рядом.
Она сходит с ума, если даёт возможность этим запретным мыслям властвовать над своим разумом. Она не должна, не имеет права, не может... Отчего же тогда эти слова и желания кажутся единственно верными? Мари не успела сделать ничего из того, чего ей хотелось в данную секунду. Ни повернуться, чтобы снова посмотреть на мужчину, ни сказать ему ни единого слова. Что она могла произнести? Снова слова, которые были бы призваны задеть его? Невыносимо глупая... Глупая Мариам. Ему нет до тебя никакого дела.
Дальнейшее произошло так быстро, что Мари не успела ничего понять. Лишь только почувствовала, насколько незнакомец близко к ней, доверчиво прижалась к нему, отчего-то не испытывая ни капли страха. Будто черпала уверенность в этих стальных и одновременно нежных объятиях.
Сверху-вниз касанием вдоль линии позвонков... Боги, о чём она думает, когда кругом них воздух завихряется и мелькают пятнами яркие картинки? Впрочем, Мариам не было до них никакого дела, она лишь вцепилась тонкими пальцами в одежду мужчины, будто не желала отпускать его от себя.
Всё закончилось также быстро, как и началось. Их близость, пусть и вынужденная, осталась витать рядом с Мари воспоминанием. О том, каково это чувствовать его рядом с собою настолько близко, что жар их тел ощущается даже сквозь одежду. О том, как сладостно в эти мгновения верить, что к ней вернётся тот, чей потемневший взгляд она ощутила на себе тогда, в своих покоях. О том, чему не суждено сбыться.
Позволил.
Остаться.
Рядом.
Он не позволил. Оттолкнул грубо, будто она была ему противна. Заставил всего на мгновение сжаться, словно она хотела стать невидимой. Всего на мгновение, но и этот хватило, чтобы внутри Мариам разлилась жгучая горечь. Снова.
Мари прошлась по комнате, в которой они оказались, невидящим взглядом осматривая окружающую обстановку и не замечая вокруг себя ровным счётом ничего. Дрожащие пальцы принялись сражаться с застёжкой плаща. Металл будто бы обжигал кожу, но царица не обращала на это внимания. Грубо стащив с себя вещь, принадлежащую незнакомцу, она повернулась и со злостью бросила плащ на пол. К его ногам.
Она не хотела ничего. Ни чувствовать его запах на своей коже, ни ощущать тепло, что ещё хранила тёмная ткань.
Нет. Она хотела. Жаждала...
Она врала себе. И видят боги, этой лжи не было предела.

Эти слова заставляют сбиться и без того прерывистое дыхание. Юная царица стоит перед своим богом, который отказался от неё сегодня, должно быть, тысячу раз из возможных ста, и чувствует себя совершенно беззащитной. И виною всему совсем не тонкая преграда одежд, сорвать которые не составит никакого труда. Виною всему её желание жадно ощущать на себе его взгляд, которым бы он мог коснуться её везде.
Глупая. Она даже имени его не знает, а желает молиться лишь ему одному.
И хочет кричать от боли, когда он подносит ладонь к огню, словно это она ощущает, как пламя обжигает. И хочет сорваться с места и подбежать к нему, чтобы прижаться губами к его руке, которую так немилосердно опалил огонь. Но она стоит и смотрит за каждым его движением, сжимая руки в кулачки до боли от впившихся в ладони ногтей. Всё также гордо вскинув подбородок, словно она здесь королева. Королева, готовая упасть на колени перед тем алтарём, возле которого нужно молиться её богу.
Он покинул её, и Мариам сделала глубокий вдох. Казалось, что она и не дышала всё это время. Только сейчас понимая, что она находится в совершенно незнакомой комнате. Странно, но ей нравилось то, что она видела вокруг. Будто бывала здесь не раз, и теперь оказалась в том месте, что было живо в её памяти. Нежный золотистый свет казался сотканным из её фантазий. Да, если она и бывала здесь, то только в своих фантазиях. Глупых и наивных. Но принадлежащих ей одной.

И он покинул её снова.
Мари нашла кувшин с водой, умылась, а после медленно подошла к одному из шкафов, распахнула дверцы и достала платье, корсет и чулки, не глядя на то, какого они цвета. Отчего-то это казалась совсем неважным. Подойдя к постели, она положила на неё платье и корсет, устроилась на самом краю и принялась надевать чулки. Светлая ткань льнула к обнажённым ногам, лаская кожу. Но и этого Мариам не замечала.
Её всю охватил страх. Вдруг он больше не вернётся? Бросит её здесь, как ненужную вещь. Что ей останется делать тогда? Неужели она готова соврать себе, что не отправится на его поиски сама? Неужели она готова солгать самой себе, что не будет звать его, крича в небеса его имя... Которого он даже не удосужился ей назвать...
Словно заворожённая этим, Мари повернулась и посмотрела на огонь. Как часто она любовалась отсветами его пламени, искала ответы на вопросы, которые казались Мариам такими важными. И вот теперь... Не могла доверить огню ни единой своей мысли. Ведь теперь они были самой сокровенной её тайной.
Незнакомец вернулся, и Мариам вскочила с постели, глядя на него, будто не верила, что он пришёл обратно к ней. Радость была столь огромной, что тут же заместила собою страх, что до этого властвовал над её душой.
Мари безотрывно смотрела на то, как мужчина раздевается, глядя прямо в её глаза. Губы пересохли, и Мари провела по ним языком, тут же отворачиваясь, будто незнакомец поймал её за каким-то неприличным занятием. Взяв с постели корсет, она повернулась к мужчине спиной, медленно спустила с плеч тонкую ткань одежды и когда та соскользнула, оказываясь на полу, попросила чужим голосом:
- Не поможешь мне надеть это? Боюсь, что одна я не справлюсь.

Версальский дворец
Комната, в которой они оказались, вдруг показалась удивительно тесной. Воздуха не хватало даже на один-единственный вдох, что мог стать спасением. Или погибелью. Мариам не знала, что будет с нею, когда она сможет с жадностью вдохнуть, словно всё это время она находилась под водой. Гореть под водой - разве это не то, о чём она мечтала? Контраст, по силе такой же яркий, как Лёд и Пламя. Мари лишь чувствовала, как её охватывает какое-то древнее первобытное желание. Рождённое из мыслей и ощущений настолько правильных, но одновременно принадлежащих совсем не ей, оно стало сладостным искушением, способным превратить юную неискушённую царицу в равную своему богу богиню. Богиню, которая будет неумело жаждать его одного...

И Мариам не собиралась игнорировать эту первобытную потребность стать для него смелой и совсем иной. Подойдя к постели, она взяла кружевные подвязки и вернулась к креслу, в котором устроился мужчина. Мари сняла шляпу с его головы и отбросила её в сторону вместе с корсетом. Она знала, что он не хочет смотреть на неё, но причин этого не понимала. Неужели она настолько нехороша для него, что он отводит взгляд? Пусть... Слишком сильна сейчас в ней потребность увидеть хотя бы тень желания в его глазах.
Мариам поставила одну ногу, затянутую в светлый шёлковый чулок, рядом с ногой незнакомца, упираясь ступнёй в мягкое сидение. Надев подвязки, она поправила чулок, нарочито медленно проводя по бархату кожи пальцами. Губы снова пересохли, каждый вдох давался с трудом... И причиной всему были мысли, лихорадочно метавшиеся в её голове. Она не знала, смотрит ли он на неё, лишь только ощущала прохладу между ног, которая была неспособна унять жар, пылающий внизу живота Мариам. Боже, она хотела его... И это тоже было первобытное, дикое, необузданное чувство, которое принадлежало ей и одновременно кому-то другому. Её хотелось податься к нему, прижать голову незнакомца к себе так близко, чтобы его губы оказались там, где она жаждала ощутить их сейчас больше всего на свете. Чтобы его горячий язык обжёг своим прикосновением к влажной плоти.
Боги, неужели она может быть настолько разнузданной и одновременно неумелой? Чьи это могут быть желания? Они совсем из другой жизни и принадлежат вовсе не ей... С ней никто и никогда не делал ничего подобного, не прикасался так... Почему же это знание о подобных ласках кажется ей настолько закономерным?
Убрав ногу с кресла, Мари направилась к постели, на которой было разложено платье. Она не смела больше смотреть на мужчину, потому что не знала, что именно может захотеть сделать в следующей момент. Начать умолять взять её прямо здесь и сейчас? Лишь бы только почувствовать его настолько глубоко в себе, чтобы это принесло сладкую боль. Нет, она не посмеет... Никогда не посмеет, даже если будет чувствовать ответное желание с его стороны.
Наскоро натянув платье без корсета, не озадачивая себя тем, чтобы застегнуть его, Мариам надела туфли и направилась в сторону двери, ведущей из комнаты.
- Следовать за мной не приглашаю. Кажется, это твоя прерогатива, - полуобернувшись к сидящему в кресле мужчине, сообщила Мари, удивляясь своей смелости.
Выскользнув за дверь, она зашагала по коридору, чувствуя странный восторг и испуг, властвующий над нею в этот момент. Она ощущала себя распутницей. С распущенными волосами с расстёгнутым платьем, Мариам шла коридорами Версальского дворца.
И чувствовала себя в эти мгновения свободной.

Версаль. Дворец Людовика

Её свобода длилась ровно три вдоха. Прерывистых и не приносящих облегчения. Тех, которые в Мариам рождала близость мужчины, что оставался для неё её тайной. В том, как он прикасался губами к её шее, посылая по телу сладкую дрожь предвкушения. В том, насколько правильно и запретно было ощущать его так близко рядом с собою. В том, какие слова он говорил ей, хранилась самая сокровенная тайна Мари, недоступная даже богам. Только её тайна, которую она хотела разделить лишь со своим незнакомцем.

Он сам не понимал, что делал с нею. Или понимал? Она забыла обо всём: о своей прошлой жизни, о том, что когда-то существовала в совсем другом мире. Забыла о своих желаниях, мечтах и страхах. Теперь её желания, мечты и страхи были связаны с ним. С тем, кто продолжал сжигать её своими взглядами, прикосновениями и словами, на которые она не смела ответить. Не смела и не умела, хотя от них по телу и разливалось сладостное предвкушение.
Нет, она не должна думать, не должна представлять. Если она позволит этим фантазиям властвовать над своими мыслями, она сойдёт с ума. Станет безумной... Или уже стала?

Они оказались в самом чудесном месте из тех, в которых доводилось бывать Мариам. Возможно, всему виной была близость мужчины, присутствие которого делало всё кругом особенным. Мари зачарованно следила за тем, что происходит вокруг них, жадно запечатлевая в памяти каждую мелочь... Вышедшая из озера девушка вызвала в Мариам ворох воспоминаний, которые тоже казались теми, что принадлежали не ей. Царица наблюдала за каждым её шагом, любуясь тем, как грациозно она поднимается по ступеням. Испытывая жгучую ревность, которой не знала никогда за всю свою короткую жизнь. Она сгорала от ревности, зная, что он смотрит на другую... И хотела быть на её месте. Это на Мариам он должен смотреть так. Это каждый изгиб её тела, почти не скрытого влажной тканью, он должен видеть. Это её он должен хотеть.
И словно в ответ на мысли Мари хриплый шёпот мужчины:

- Хочу. - Эхом простые четыре буквы, в которые заключены всё желание и вся потребность в нём. Слишком поспешно, слишком запретно, единственно важно. - Я хочу также выходить из воды, и чтобы ты смотрел на меня. - Шёпот едва слышен, но Мариам знает, что мужчина почувствует всё, что она говорит ему, даже если Мари будет молчать. - Я хочу быть окутанной лунным светом, что будет обнимать меня, пока ты изучаешь каждый изгиб моего тела взглядом...
Она запнулась, словно сказала что-то такое, чего не должна была произносить, и поспешно добавила, отступая на шаг:
- А сейчас извините меня, господин, я ненадолго покину ваше общество.
Ей хотелось сбежать. Немедля и как можно дальше. Хотя бы на время. Чтобы не сгореть дотла от одной только близости своего незнакомца...
Спустившись вниз по ступеням, слишком поспешно для того, чтобы это не выглядело как побег, Мари затерялась в толпе гостей. Кто-то из слуг подал ей маску и она надела её, наскоро завязав шёлковые ленты. Она привыкла носить маску, но сейчас чувствовала себя преступницей. Спрятать то, что владело ею в этот момент, Мариам было не под силу.
Не стоило даже пытаться.

Версальский дворец

Путь Мариам преградил какой-то мужчина, и девушка отступила в сторону, придерживая пальцами пышную юбку. Мужчина последовал за ней, и Мари услышала его смех. Он потешался над нею? Беспокойно оглянувшись, девушка поняла, какую ошибку совершила, покинув своего незнакомца. Она одна, в толпе разряженных людей, среди которых она чужая... В этом месте есть только один человек, кто ей хоть немного близок. Должно быть, только он обладает способностью оставаться незнакомцем, будучи знакомым ей.
Мариам подняла голову и окинула наглеца царственным взглядом. Мужчина же смотрел ей в глаза, и в них она прочла не насмешку, но интерес. В душе Мариам появилось странное, неиспытанное ею до этих пор чувство: превосходство. Она ощущала, что ей приятен этот интерес... Она чувствовала себя женщиной, когда мужчина смотрел на неё так.
Как он изволил ей сказать тогда? Зачем мужчине нужна женщина? Видят боги, Мари не забудет этих слов, должно быть, до конца своей жизни. И той необъяснимой боли, что они родили в ней тогда. Вновь в ней появилось то странное, первобытное, что она испытала тогда наедине со своим незнакомцем. Имеет ли право она расточать этот дар на другого? Имеет. Ровно такое же, каким обладает мужчина, укравший её покой, указывать царице Лакедонии её место.
Послышался тихий смех, шелест одежд и их окружила толпа в пёстрых костюмах. Ладонь Мари скользнула в протянутую ей руку, она неуверенно улыбнулась и вновь огляделась, будто надеясь на то, что её незнакомец рядом. Глупая надежда...

С каждою минутой, что она проводила среди этой разряженной толпы, Мариам чувствовала всё меньше восторга и всё более настойчивое желание убежать. Так позолота стирается с дешёвых украшений, оставаясь на пальцах пылью. Так праздник, яркий и красочный, угасает, становясь лишь жалким подобием того, чем был раньше. Король (а это оказался именно он) потребовал, чтобы Мариам поучаствовала в представлении и воспела его в одах. Мари растерялась, настолько это было... неправильным. А ещё она испытала злость. Как мог он... Как... Как мог тот, кто сводил её с ума, заставить её пройти через всё это? И, главное, для чего? От неё хотят, чтобы она воспевала в одах другого? Мариам готова пройти ещё и через это испытание...
Толпа расступилась и Мари увидела в отдалении его... Что ж, так даже лучше.
- Как можешь ты настолько быть сиятельным, что блеск твой затмевает солнца свет?
Она сделала паузу и отступила от короля на несколько шагов, а губы её искривились в лёгкой улыбке. После Мариам всё же не выдержала и повернулась к своему незнакомцу, глядя на него сквозь прорези маски.
- Ты тот огонь, что разум опаляет... Безумством всех страстей, что обитают в мире. Скажи же мне, как я могу воспеть свою любовь к тебе в стихах, коль так сильна она, что разрывает сердце?
Снова отступив на несколько шагов и придерживая платье руками, Мариам обратилась к королю, зная, что тот единственный, кому предназначались эти слова, поймёт всё сам.
- В одном тебе и Свет и Тьма, сраженьем молний освещают небо. Ты весь мой мир, и ты же наказанье, что подарил жестокий тёмный бог. Я о тебе Создателя молю. Всё оттого, что я тебя люблю.
Толпа вновь окружила короля, смеющиеся женщины и мужчины, которым до Мариам не было никакого дела. Подобрав юбки, она повернулась к дворцу и побежала, желая спрятаться от всех. И от того, чей взгляд всё ещё ощущала на своей пылающей коже, в первую очередь.

Версальский дворец

Ей хотелось провалиться сквозь землю, хотя, Мари и понимала, что это вряд ли избавит её от стыда и желания, чтобы её незнакомец оказался рядом. Что она сказала бы ему тогда? Соврала бы, что всё это "представление" было для короля? Или что слова именно представлением и не были? Признанием, откровением, молитвой, чем угодно. Но только не представлением. Предназначенные ему одному, они казались сейчас величайшей глупостью, что она делала. Должно быть, рядом с ним, она только и способна, что творить глупость за глупостью.
Оказавшись во дворце, Мариам огляделась, прежде, чем побежать по одному из коридоров, ведущих неизвестно куда. Лестница вниз, торопливые шаги Мари, гулко раздающиеся в полной тишине, слабые отсветы от огня на стенах. Огонь, снова огонь, кругом один огонь. Опаляет изнутри, ласкает кожу, завораживает игрой пламени. И нет сил и желания от него спрятаться...
Она оказалась возле низкой деревянной двери, и не сразу заметила, что находится здесь не одна. Мужчина, одетый в доспехи, поднялся из-за грубо сколоченного стола, на котором лежал кусок хлеба и стоял бокал недопитого вина. Судя по тому, что стражник (а это был именно он), начал извиняться перед нею, он не рассчитывал увидеть здесь никого до конца праздника. Мужчина что-то говорил о какой-то золотой бутыли, Мариам мало что понимала в его речах. Она словно заворожённая подошла к столику, взяла бокал и поднесла к губам. Это было великолепное вино, его рубиновый цвет переливался золотистым в хрустальном бокале. Огонь играл на гранях стекла, и Мариам показалось, будто это колдовское зелье, которое она обязательно должна испить.
Едва был сделан последний глоток терпкого вина, голова Мари закружилась, а мир кругом стал вращаться. Страх, безумный, всепоглощающий, сжигающий все иные чувства, был столь силён, что Мари замерла на месте.
Он остался здесь.
Она возвращается домой и больше никогда его не увидит.
А была ли ему она нужна?

Эриманфский лес
Мариам ожидала увидеть стены дворца Лакедонии, но вместо этого оказалась одна в странном месте. Со всех сторон её окружал чудесный лес, в котором властвовали все краски осени. Багряные, золотистые, оранжевые - им не было числа. Возле царицы порхали маленькие бабочки, присмотревшись к которым она поняла, что это птицы. И Мари была совсем одна... Всхлипнув от страха, что до сих пор не исчез, девушка обхватила себя руками, будто в попытке спрятаться. Ей казалось, будто за нею наблюдают, но в то же время она ощущала горькое одиночество. Мариам не знала, куда ей идти, кого звать на помощь, да и стоит ли вообще подвергать себя опасности быть услышанной. Она протянула руку, и одна птичка устроилась на ладони девушки, оставив на коже серебряную пыльцу со своих перьев. Едва малышка улетела, Мари зашагала по одной из тропинок, заметив, как сверкает вода озера под ветвями деревьев. Здесь было тихо, красиво, но всё так же одиноко. Усевшись возле дерева, Мари крепче обняла себя руками в бесплодной попытке согреться и, сама не заметив как, заснула.

Из всех имён, из всех любимых лиц,
Ты был мне тем, которому молилась...

В ту ночь, когда Селена оставляет на поверхности воды холодные отсветы Луны, она ревностно охраняет то, что принадлежит только ей. Боится Селена того дня, когда вернётся к богу воды Белая богиня. Ей чудится, будто сможет Лунная королева после вернуться и на небосклон, чтобы вновь соперничать с Гелиосом своей яркостью. Ей невдомёк, что для Белой Богини нет другого счастья, как принадлежать своему Огню. И хочет она лишь одного - оказаться спрятанной ото всех в его дворце, чтобы проводить с ним вместе дни и ночи. Тогда она стала бы только его богиней, его царицей, которой бы он обладал безраздельно. Они были бы сокрыты от всех глаз, исчезли бы из всех миров, стали бы невидимыми для всех богов. Ночами, когда с небес струится лунный свет, богиня бы выходила из воды, а её бог наблюдал бы за нею. Что видела бы она в его глазах? Вожделение? Поклонение? Восхищение? Окутанная лёгким туманом, что невесомой пеленой окружал бы её со всех сторон, с ароматом душистых трав, что жил бы на её коже, она была бы самой желанной. Она была бы единственной.
Но свет Луны, отражающийся от поверхности воды, с каждым мгновением становится всё более ярким, словно Селена задумала нехорошее. И стоит только Белой богине оказаться под водой, как не будет у неё больше возможности сделать вдох...

***
На лицо Мариам упали несколько дождевых капель, и она вздрогнула и проснулась. Ей было так холодно, что царице казалось, будто Огонь исчез из её жизни навсегда. Вечер превратился в тёмную бархатистую ночь, а осенний лес, обступивший её со всех сторон, казался зловещим и пугающим. Мари поднялась на ноги, закусила губу, чтобы не всхлипнуть от страха и принялась стаскивать с себя платье. Сняв туфли, она некоторое время постояла так, растерянная, одинокая и всё такая же испуганная. Всё, что могла понять она сейчас среди тех ощущений, что жили в её душе, - это зов воды, который она чувствовала кожей. Ещё несколько прохладных капель упали с неба, понуждая Мари прижать платье к груди. Она провела пальцами по металлическим крючкам на ткани, словно желала почувствовать то тепло, которое ещё хранил в себе металл. Тепло его прикосновений... Своего безымянного бога, что для неё стал единственной молитвой, чьё имя она готова была и сейчас кричать в равнодушные небеса. Если бы только это могло его вернуть, она бы кричала, не переставая.
Отложив платье, когда и эти крохи тепла растаяли, Мариам шагнула в сторону озера, сверкающего в жестоком свете Луны. Ей вспомнилась та девушка в белом одеянии, что выходила из воды, когда они были во дворце. Мари хотелось статью ею... Богиней Афродитой, красота которой столь безупречна, что она понуждает вожделеть только её...
Ледяная вода окутала со всех сторон, казалось, что каждый шаг Мариам делает по острым камням. Боги, дайте сил забыть Огонь, словно его никогда и не было...
Кто-то с силой дёрнул Мари вниз, и она с головой ушла под воду, делая глубокий вдох и ощущая, как лёгкие разрываются на части... Быть может, это и есть её расплата? Если и так, наверное, это слишком жестокая цена за все её молитвы... Но если бы боги предложили заплатить её снова за одну-единственную встречу, Мариам согласилась бы, не задумываясь.

Она могла занять своё место на Олимпе, но свобода была дороже.
В тот самый миг, когда воды озера сомкнулись над её головой, а она потеряла возможность сделать следующий вдох, царице показалось, что вместе с ощущением от тысячи ледяных игл, вонзившихся в её кожу, она почувствовала ласку. Ветер был здесь, рядом. Проводил невесомыми прикосновениями по её обнажённым плечам, играл с локоном волос, словно пытался убрать его от лица Мариам. Её ветер, который мог выковать только тот, кем были полны её сердце и её душа. Это не Борей посылал к ней свободный ветер, это делал тот, в чьей власти было вдохнуть жизнь в металл и огонь. И в чьих творениях даже дуновение ветра было живым и настоящим.
До дна лесного озера было так далеко, что Мариам казалось, будто его нет вовсе. Но когда её ступни коснулись илистой поверхности, она, наконец, поняла, что достигла конца своего земного существования. И знала, за кем пойдёт, даже если он никогда её не позовёт. А он и не торопился звать, словно разом забыв о её существовании. Всё равно! Ей никто другой не нужен. Она смогла приручить ветер, ей в волосы вплетал мириады звёзд сам бог Солнца, так неужели тот, кем было полно её существование, отринет то, что было в их прошлом? Его взгляд, жадный и неверящий в то, что она перед ним, его желание, которое он не мог погасить в себе, хоть и был властелином Огня. Пусть он скажет, глядя прямо в её глаза, что она выдумала это. Её хромоногий бог, её совершенство... Её жадная потребность.
Мариам протянула руку, рассматривая её, и улыбнулась, видя, как от запястья начинают сплетаться белые нити, поднимаясь вверх и опутывая её ласковыми прикосновениями. Бог морей и океанов создал для неё свой дар - прощальный подарок, который, прикасаясь к коже, обжигал невесомой лаской.
Она могла стать Лунной Королевой и подниматься на небосклон ночью, играя в прятки с Гелиосом и заставив низвергнуть его сестру Селену.
Она могла выбрать судьбу Русалки, возлюбленной Посейдона, зазывающей корабли на острые скалы и поющей свою печальную песнь.
Она могла стать Белой богиней, которой бы молились все народы мира.
Она могла взойти на Олимп, но ей нужна была свобода...

Каменные ступени ласкали волны. Остров Гиеру предстал перед Мариам во всей своей красоте. Дикой, неприрученной и свободной. Она помедлила лишь мгновение, прежде, чем начать подниматься наверх. Прозрачная одежда липла к телу, не скрывая ничего от посторонних глаз. Мари поднималась по ступеням, испытывая липкий, леденящий страх. Зная, что если её бог прогонит свою царицу прочь, ей будет не нужен ни этот мир, ни возможность дышать без него. Потому что дышать без него она не могла.
Она могла занять своё место на Олимпе, но выбрала свободу. Потому что её свободой был он - её хромоногий бог. Её властитель огня. Её Гефест.