» La Farfalla (окончание)
Золотистые лучи сентябрьского солнца играли отблесками в воде все еще теплого Тирренского моря. Воздух и теперь был по-летнему напоен ароматами оливковых деревьев, соленого бриза, разнотравья и ванильной выпечки, распространявшейся каждое утро по улице, где стоял ресторан Делла. Звуки городка были под стать сентябрю. Шумные вскрики торговцев в лавках, не менее шумные разговоры за столиками летних кафе – от местных сплетен до чтения газет вслух. Злые голоса агитаторов, врезавшиеся в веселый гомон, раздававшийся в этих краях со времени первого поселения. Впрочем, гомон от того менее веселым не становился. Оттенки одобрения в нем звучали отчетливо и сменялись приглашениями на обеды и ужины. Конец лета и начало осени ознаменовались фразой Муссолини, прилетевшей из Милана: «Короне ничего не грозит ... Фашисты не против короны, они за Великую Италию». Но едва ли теперь это влияло на привычную жизнь в Монте-Арджентарио. Хороший урожай винограда и приезжавшие отдыхать на побережье богачи составляли главные ценности городка. И сплетни. Разумеется, сплетни.
Так, никто не ожидал увидеть в середине сентября под окнами ресторанчика Делла знакомый автомобиль, который здесь узнал бы всякий. Но вместе с тем именно владельцу автомобиля здесь делать было нечего. Если, конечно, он не приехал просто отдохнуть от городского шума. Лишь Алессия, вышедшая на улицу убрать со столов, была уверена, что приехал Леопольд ди Риньяно совсем по иной причине. Не сдержавшись, она радостно улыбнулась, скинула передник и спешно подошла к нему.
- Я знала, что ты приедешь, - шепнула она. – И не верила тому, о чем говорят.
- Умница, - ответил Савелли, отлепившись от капота автомобиля, к которому по привычке прислонялся, коснулся ее щеки. – Сбежим?
Она кивнула, не спрашивая «куда». Махнула рукой появившейся в дверях матери. И больше не отводила глаз от Леопольда, не замечая любопытных или насмешливых взглядов соседей. Ей показалось, что на мгновение стало тихо.
Хотя никакой тишины и не было. Улица продолжала жить привычной своей жизнью. Лишь только чуть пристальнее поглядывали на Фарфаллу, летевшую на свет. Предостерегающий взгляд матери и запоздалое приветствие Савелли.
- Синьора Делла, я верну вам ее еще до захода солнца!
А потом она оказалась в автомобиле, и они тронулись с места.
Много позже с закатанными до колен брюками он брел по кромке воды на диком песчаном пляже и вел ее за руку – босую, без чулок. И пальцы его гладили ее ладонь и запястье, от чего можно было сойти с ума.
- Не знаю, как я прожил без тебя эти недели, - мягко сказал Савелли. И голос его тоже казался лаской.
- Может быть, так же, как и я? – спросила она негромко, принимая его нежность. – Я старалась много спать, потому что ты мне снился. Мне приходилось слушать других людей, когда хотелось говорить с тобой. Я представляла, как ты приедешь и увезешь меня. Я ходила в поместье, воображая, что там по-прежнему ты…
- Зачем тебе это понадобилось, Фарфалла? – коротко хохотнул Леопольд. – Там ничего уже не осталось от нас. Одни разочарования.
Он был прав. Ничего не осталось. И оба знали, что случилось это куда раньше, чем синьор Торнабуони купил виллу ди Риньяно – когда после войны Леопольд уехал жить в Рим, возвращаясь домой лишь наездами. Беззаботное детство давно ушло. Мальчик стал воином. Девочка выросла. Но они все еще любили друг друга. Пусть декорации давно разрушены.
- Послушай, я виноват перед тобой, - снова заговорил он, когда на берег накатила волна – будто на вдохе. – О помолвке успели объявить прежде, чем я смог изменить это. Но это ничего не значит для нас, понимаешь?
- Понимаю. Я хочу знать, что это значит для тебя.
- Что безболезненно не получится, - Леопольд остановился и заставил остановиться ее. Взял за вторую руку, развернул к себе и решительно сказал: - Я не позволю управлять мною. Довольно того, что нам приходится расплачиваться за грехи предыдущих поколений ди Риньяно. Но не такой ценой.
Он помолчал некоторое время, глядя в ее темные глаза, в которых отражались золотистые лучи заходящего солнца. А потом продолжил:
- Если кто и может быть моей женой, то только ты. Клянусь тебе.
Сердце Алессии быстрее забилось, когда она услышала эти слова. Она положила голову ему на плечо и мечтательно заговорила:
- Я люблю тебя, Леопольд. И без всяких клятв верю тебе. Ты же знаешь, мне многого не надо. Чтобы ты был рядом, чтобы тоже любил меня.
- Больше жизни! – пылко воскликнул он и коснулся горячими губами ее бархатистой щеки. – Вот что… через несколько дней отец будет в Риме. Я скажу ему о своем решении. До того времени переговорю с Анной Викторией. Едва ли она согласится выходить замуж за мужчину, который ее не хочет. И когда все это будет улажено, я вернусь за тобой. Через неделю. Самое большее – через две.
- Хорошо, я подожду еще. Это совсем недолго.
Она улыбалась. Себе, ему, его словам, своей надежде. Теплому сентябрьскому дню и, несмотря ни на что, неожиданному приезду Леопольда. Она нежилась в его объятьях и совсем не хотела наступления вечера, когда он повезет ее домой, как обещал.
- Я подожду, - повторила она.
Теперь все стало легко.
Он легко выдохнул, и, кажется, вместе с ним выдохнуло море. Легко подхватил ее на руки и закружил у кромки воды, разбрасывая брызги вокруг их сплетающихся в объятиях тел. Легкими поцелуями касался ее лба, щек, губ, шеи, глубоко вдыхая ее запах. Оказывается, одно-единственное верное решение способно изменить все. И больше нет прибивающих к земле обстоятельств. И больше нет невыносимой тяжести неизвестности на плечах. Есть только объятия Фарфаллы и ее неровное дыхание.
У прибрежных скал, скрытые от посторонних глаз, нашли они свой приют. Там целовал он ее будто впервые в жизни. И не мог нацеловаться. Как если бы после мучившей долгие часы жажды не мог напиться прохладной воды. Там сминал пальцами ткань платья, обнажая все выше стройные ее ноги. Не в силах остановиться или замедлить ход времени. Там шептал ей раз за разом клятвы любви, каких никогда и никому не говорил прежде. И там слышал ответный шепот, слетающий с губ Фарфаллы. Путаясь в мыслях, она испытывала смущение, чувствуя его руки на своей коже, и поддавалась истоме, которую рождали в ней его прикосновения. Она целовала в ответ, несмело расстегивала пуговицы рубашки и прикрывала глаза, замирая от прикосновений его губ к своей груди. И только сердце стучало все громче, заглушая шум моря и дыхание Леопольда. Да тело пылало все сильнее, требуя любви, которой Фарфалла еще не знала.
Он вернул ее в дом родителей позднее, чем обещал. И на прощание только просил ее ждать. Снова ждать. Клятвы были произнесены. Что еще он мог теперь? Уже на другой день, по прибытии в Рим, он знал, что может много меньше, чем сам себе представлял накануне. Старый синьор ди Риньяно скончался в эту последнюю ночь, что он провел в Маремме. Скончался, оставив сыновьям лишь долги да имя, слишком громкое, чтобы оно не обязывало. Леопольд не вернулся в Монте-Арджентарио ни через неделю, ни через две. Время шло. И времени же не было вовсе. Только Фарфалла продолжала ждать.
Сентябрь еще только-только подходил к концу. Воздух все еще был теплым и ласковым, а море манило немыслимой бирюзой. Но печать осени золотом и багрянцем легла на Маремму. Нет, октябрь пока не пришел. Ночи еще не стали прохладнее. Хозяйки еще не выдохнули перед наступлением холодов, продолжая готовить припасы. Не начался еще Великий поход на Рим. Мир дышал прежним укладом и солнечным летом 1922 года, которое не желало заканчиваться.
Сдвинув шляпу на затылок и расстегнув верхние пуговицы белой сорочки, весело и резво мчался на велосипеде по дороге из Порто-Санто-Стефано чудаковатый приезжий, насвистывая под нос веселую канцонетту Кривеля. Впрочем, его чудаковатость уже так отчаянно не бросалась в глаза. За два месяца к архитектору Жанлуке Росси в Монте-Арджентарио привыкли. Он появлялся, где хотел. Разговаривал, с кем хотел. И исчезал, когда вздумается. Был приветлив и быстро находил общий язык с жителями городка. Все знали только, что о политике заговаривать с ним не стоит – этого синьор Росси не терпел, имея легкий характер и отвращение ко всему сложному, если это не касалось работы. А его велосипедные поездки по разным уголкам острова и вовсе сделались совершенно привычным зрелищем. Как и ужины в ресторанчике Делла. Впрочем, там действительно вкусно кормили.
Съезжая вниз по уклону холма, он не прилагал усилий, чтобы крутить педали, однако все же ему пришлось постараться, чтобы резко затормозить, когда впереди разглядел он знакомую стройную фигурку в светлом платье и в шляпке под палящим солнцем. Проехав еще немного, он остановился вовсе и слез с велосипеда, спешным шагом догоняя ее и чуть прихрамывая.
- Может быть, прекрасную синьорину подвезти? – окликнул он ее.
- Благодарю вас, - легко отозвалась Алессия, - но я никуда не опаздываю.
- Да разве же дело в том, что вы опаздываете? – рассмеялся Росси. – Дело в том, чтобы прокатить на велосипеде самую красивую девушку в округе. Вообразите, как мне станут завидовать!
- Человеческая зависть бывает злой.
- Это я переживу. Есть вещи похуже зависти.
- Разве? Какие? – Алессия удивленно взглянула на Жанлуку.
- К примеру, часы на башне, от которых Торнабуони не позволили мне избавиться. Механизм уже починили. Они снова идут.
- Но это же замечательно! – воскликнула девушка. – Они столько лет стояли. А теперь… теперь снова отсчитывают время. Новое время. Или время для нового, - последнее она добавила совсем тихо.
Росси демонстративно насупился и сдвинул шляпу с затылка на лоб.
- То есть моего мнения совсем никто не разделяет? – буркнул он.
- Неужели и Симона Торнабуони?
- Синьорину Торнабуони не интересует башня. Ее интересует парк, - рассмеялся Жанлука, возвращая шляпу на место. – Эскизы мы уже согласовали. Теперь занимаемся тем, что расчищаем заросли.
- Вам повезло. Засе́лите парк своими бабочками, - она улыбнулась, потом поправила шляпку, которую попытался сорвать ветер. – Но мне все же пора. Приятного дня, синьор Росси.
Некоторое время архитектор смотрел, как она торопливо шагает вниз по уклону и улыбался, не трогаясь с места. Тоненькая, подвижная, ужасно деловитая и независимая. Понравилась ему с первой минуты. И делала все, чтобы разонравиться – просто так, развлечения ради. Потом ему сделалось совсем смешно, он сел на свой велосипед и в несколько мгновений обогнал ее, остановившись в нескольких шагах и перегородив дорогу.
- Я решил пройтись с вами, раз уж вы не хотите ехать! – весело объявил он.
- Мне далеко идти, - озадаченно сказала Алессия, снова останавливаясь рядом. – Ваша нога...
- Нога – ерунда. Однажды по молодости свалился с груши, обворовывая чужой сад.
- Ерунда – это груша, - фыркнула она. – Неужели оно стоило того?
- Плоды на ней были самые сладкие.
- Никогда бы не подумала, что вы способны на воровство.
- Я еще не на то способен! – рассмеялся он. А потом улыбка с его губ стерлась. Взгляд стал неожиданно напряженным. В одно мгновение он ладонью взял ее затылок и приблизил ее лицо к своему. А потом… поцеловал. Мягко и настойчиво одновременно. Их тела разделял дурацкий велосипед. Но губы узнавали друг друга.
Алессия ненадолго растерялась, а после с силой оттолкнула Росси от себя. Голова ее дернулась, шляпка слетела в дорожную пыль.
- Вы с ума сошли! – возмущенно заявила девушка. Глаза ее были удивленно распахнуты, губы рассержено сжались. Она точно знала, что не давала ему ни малейшего повода. И считала его поцелуй почти предательством их… Если бы только она знала, как назвать их отношения. – Я думала, мы друзья. А вы…
- … а я люблю вас, - выпалил Росси. – С того дня, как увидел впервые в ресторане вашего отца. Мы обедали с Торнабуони у вас, вы помните? Я еще тогда решил, что хочу жениться на вас. И с каждым днем уверялся в этом все больше. Выходите за меня замуж, синьорина Делла. И я сделаю все для того, чтобы вы были счастливы.
- Вы сошли с ума, – повторила Алессия спокойным, размеренным тоном. – Мне не понять, с чего вы решили просить меня стать вашей женой. Но этого не будет. Более того, я прошу вас навсегда забыть об этом.
Некоторое время Росси молчал, глядя на нее. Теперь напряженность в его глазах сменилась удивлением. Одновременно с этим взгляд потяжелел. Но отчаяния или обиды не было.
- Почему бы я должен был забывать? – спросил он упрямо. – Я не настолько влюбчив, чтобы забывать. Да я, черт подери, вообще впервые в жизни делаю предложение женщине. Так о какой забывчивости может идти речь?
- Тогда я прошу вас больше не приходить в наш ресторан, - ответила Алессия и подняла с дороги шляпу. – И не провожайте меня. Пожалуйста.
Она обошла велосипед и быстро, уверенно пошла по дороге прочь. Он снова смотрел ей вслед. И теперь уже хмурился. Нога все-таки болела нещадно. Нечего было гонять по острову весь последний месяц. Все дурацкое бахвальство. Желание убедить себя самого в том, что не хуже прочих. Что проклятое ранение при Трентино шесть лет назад ничего не значит. И не заставит вести иной образ жизни. Он был, черт подери, здоров. Даже если походка оставляла желать лучшего. Даже если врачи вынесли ему однажды вердикт – танцором Жанлуке Росси не быть. Невелика потеря. Он и был архитектором, а не танцором. Но никогда в жизни так отчаянно не мечтал танцевать, как в тот день, когда понял, что они правы. От хромоты ему не избавиться.
В эту минуту чувства были схожими. Он попытался. Не получилось. Невелика потеря. Алессия Делла была не единственной женщиной на земле. Но вместе с тем Жанлука слишком хорошо знал себя – она была не единственной, но единственной желанной.
Это уже потом он сел на велосипед и отправился на виллу ди Риньяно. А до Монте-Арджентарио он шел пешком. Боясь потерять ее из виду. Черт его знает, почему. Ее ускользающая фигурка в светлом платье издалека казалась растворяющейся в золотистом воздухе – такого же ускользающего лета, почти уже растворившегося в подступающем октябре.
Он дошел за ней до самого ресторана, в котором она скрылась. И по-дурацки шепнул себе под нос:
- Вот и упорхнула твоя бабочка…
Потом развернулся и отправился вниз по брусчатой мостовой. Там была пекарня, от которой на всю улицу пахло булочками. А рядом, это Росси припоминал уже смутно, располагался какой-то другой ресторан. Для него совершенно безымянный. Туда он не заглядывал ни разу. Помнил только, что напротив были высажены ярко-красные розы. И жена хозяина вечно возилась на клумбах.
Чудаковатого приезжего знали и там, где его прежде не бывало вовсе.
Да только здесь при нем не стеснялись болтать – синьора Деллы здесь не было, чтобы пресекать одним присутствием чужие разговоры.
- Зря вы к ним ходите, - выдала однажды хозяйка, подливавшая архитектору кьянти в бокал. – Все ведь знают, что Фарфалла – девчонка старшего сына ди Риньяно. Всегда была. И будет всегда. Если он приезжает, отца и мать готова забыть. Не удивлюсь, если однажды он перевезет ее в Рим и сделает своей любовницей! Вряд ли она сама может рассчитывать на иную судьбу.
К декабрю страсти улеглись. Равновесие было найдено. При утрате душевной гармонии – достижение немалое. Да он и не подвержен большим страстям. Сильные чувства в нем оборачиваются тоской, а после сменяются светлой грустью. Драмы – не его удел. Так твердил себе Жанлука Росси последние несколько дней с тех пор, как приехал в Рим. Хотя в Риме он задыхался тоже. Но сейчас внешним заслонялось внутреннее. Он встречался с друзьями. Бродил улицами. И почти закрывал уши, пытаясь не слышать. Ни агитации, ни новостей, ни разговоров. Если бы он мог существовать в каком-то собственном мире, то только здесь бы его и видели. Но он не мог. Собственный мир – это внутреннее. А внутреннее он глушил.
За окошком автомобиля мелькали уличные фонари, освещая дорогу. А он пытался вслушиваться в болтовню Чезаре.
- Ох, и удружил ты мне с этими бабочками, - привычно разглагольствовал синьор Торнабуони, поглядывая в окно на проплывающие мимо особняки.
В одном из таких домов их ожидали на прием, устраиваемый знатным семейством, дружбой с которым Симона велела дорожить. «Если вы, отец, не посетите их сегодня, в следующий раз они не приедут ко мне», - заявила она поутру, когда Чезаре вновь попытался отговориться от поездки.
- Я еле-еле нашел, где купить этих треклятых насекомых! Но дальше-то мне что делать? Становиться фермером и разводить бабочек? Я, между прочим, банкир! А девочка моя уже загорелась. Так и ждет, когда достроят оранжерею. А еще друг, называется! Вот знаешь что, - синьор Торнабуони отвлекся от городского пейзажа и повернулся к Жанлуке. – Ты это затеял, ты и думай, как это хозяйство вести.
- Господи, да найми энтомолога, пусть он забивает себе голову тем, как о них заботиться. Твое дело на них любоваться, - отмахнулся Росси и вдруг усмехнулся: - Ручной архитектор у семейства Торнабуони имеется. Будет и ручной энтомолог. Специалист по части бабочек.
Чезаре хмыкнул и проворчал:
- Не такой уж и ручной. Бросил стройку, из Рима исчез…
- Ну а что, позволь узнать, мне сейчас делать на этом острове? Вопрос эскизов решен. Чертежи я могу и здесь подготовить. Там сейчас все равно только-только заканчивают все расчищать. А к фонтанам даже не приступали. Вот к весне и съезжу, посмотрю. Ты же знаешь, как я работаю, Чезаре. Я когда-нибудь тебя подводил?
- Нет, - признал Торнабуони, выбираясь из машины – остановив автомобиль на ярко освещенной лужайке перед шикарным палаццо, шофер распахнул дверцу. – И все же там сейчас все без присмотра.
Как обычно, невзирая на свою внушительную комплекцию, Чезаре шустро прошел через распахнутые двери особняка, приветствуя знакомых направо и налево. А спустя короткое время, перекинувшись несколькими скучными фразами о политике, финансах и премьере «Деборы и Иаили» с хозяевами дома, удобно расположился в глубоком кресле в курительной комнате с сигарой в одной руке и бокалом любимого кьянти в другой.
- Ха! – неожиданно подпрыгнул Чезаре и повернулся к сидевшему в соседнем кресле Росси. – Только посмотри туда!
Жанлука лениво повернулся и проследил взглядом в направлении, куда указывал Торнабуони. Несколько мужчин. Тесный кружок. Сам Росси готов был поспорить, что каждый из них, как минимум, носил титул. Как максимум, приближен к королю. Впрочем, что теперь-то давала близость к монарху?
- А я говорю о том, что предоставить полномочия премьер-министру было единственным возможным решением кризиса! – сдержанно, но довольно громко, так, что слышно его было и в этом конце комнаты, говорил высокий и широкоплечий мужчина в форме. – Или сделать это, или позволить и дальше расти беспорядкам. А кто иначе? Социалисты? Во всяком случае, он производит впечатление человека, способного на решительные действия. Он уже это продемонстрировал!
Жанлуке отчаянно захотелось прикрыть уши. Но это было невозможно. Не здесь.
- Вот этот, в форме, - негромко сказал Чезаре, приблизив губы к уху Росси, – Леопольд ди Риньяно, старший сын бывшего хозяина моей мареммской виллы. В прошлом месяце невероятно удачно женился, - хохотнул банкир. – Полтора мешка североамериканских долларов. Между прочим, синьора ди Риньяно открыла счет в моем банке. Если бы не это заокеанское сокровище, даже продажа виллы не спасла бы семью Леопольда от разорения.
Архитектор некоторое время смотрел на продолжавшего что-то доказывать офицера и медленно соображал. Потом так же медленно перевел взгляд на Чезаре и негромко спросил:
- В прошлом месяце, говоришь? И давно это было известно в обществе?
- О свадьбе, конечно же, сообщили в газетах, - пожал плечами Торнабуони. – Впрочем, это было дело давно решенное. Лишь ненадолго отложили из-за смерти его отца.
Росси понадобилось только несколько следующих минут, чтобы теперь же и навсегда принять решение. В сущности, наверное, только так и должно. Иначе вечность будешь стоять на распутье.
Он резко встал с кресла и поставил бокал с вином на поднос пробегавшего мимо официанта. На него удивленно воззрился Чезаре.
- Ты куда это собрался? – спросил он Жанлуку.
- Как куда? – приподнял тот бровь, на мгновение обернувшись. – В Монте-Арджентарио. Ты же сам сетуешь, что я забросил твою стройку!
Челюсть Торнабуони отвисла, а взгляд стал совершенно растерянным. Но Чезаре не был бы хорошим банкиром, если бы не умел соответствовать быстро меняющимся обстоятельствам. Он легко вскочил из кресла и, подхватив Росси под руку, поволок его к выходу.
- Как вовремя тебе пришла в голову эта замечательная идея, - весело сказал он. – Подвезу тебя на вокзал. И Симона не станет ворчать, что я рано сбежал с вечеринки.
Росси прибыл в Орбетелло только поздней ночью. Остановился в какой-то гостинице, чтобы скоротать последние часы перед утром. И сам не заметил, как уснул. Кажется, он давно не спал так крепко – с самой войны. Успевая высыпаться между сражениями. Он и сейчас готовился шагнуть в неизвестность, толком не понимая, как и что будет делать и говорить. Одно он знал наверняка – пока в его силах пытаться, он будет пытаться.
Проснулся, когда часы показывали шесть утра. Солнце робко заглядывало в окно. И он вдруг подумал, что уже и пешком бы дошел. Налегке, без вещей. Что тут осталось-то?
В гостинице он договорился об автомобиле. И уже менее чем через час стоял у ресторана Делла, у которого не был, кажется, целую вечность. Господи, из скольких же вечностей состоит одна жизнь?
Росси вошел в зал, на удивление безлюдный и тихий. И устроился за столиком в углу, который привычно занимал долгие недели, без сомнений самые счастливые за многие годы. Он любил этот столик особенно потому, что отсюда было видно, как из кухни в зал снуют туда-сюда работники ресторанчика. И как она иногда показывается в дверях в своей светлой косынке.
Жанлука сложил руки на столешнице и замер, ожидая. Слыша только собственное сердце, бьющееся где-то у горла.
Ему недолго пришлось ждать. Услышав, как хлопнула входная дверь, Алессия вышла из кухни. В темной блузе с широкими рукавами и длинной юбке она казалась гораздо старше своих двадцати трех лет. Волосы были заплетены в косу и собраны тяжелым узлом на затылке. В глазах застыли усталость и грусть.
Прошедшая осень принесла слишком много разочарования и боли. Из ее жизни ушел Леопольд. Навсегда. Об этом знали все в Монте-Арджентарио. Потом ушла мама. Однажды утром она не проснулась. Это стало настоящим ударом. Никколо Делла теперь жил словно где-то рядом, в своем непостижимом мире. И Фарфалле часто казалось, что и отец ее покинул.
Заметив посетителя, Алессия замерла у стойки. Молчала и смотрела на Жанлуку, не решаясь подойти ближе. Как и он – не мог встать и приблизиться к ней. Все, что он мог – это глядеть в ее глаза, совсем другие, чем он помнил. Глядеть безотрывно. И не замечать ничего на свете, кроме этих обсидиановых блестящих глаз.
1924 год
Четкие линии побережья и яркие оттенки зелени от изумрудного до оливкового. На губах – привкус вина из санджовезе. У местных виноделов оно было молодым и пьяным. И воздух, которым невозможно надышаться. Таким был его дом. Таким он помнил его. Такой предстала Маремма перед его взором теперь. Много-много месяцев спустя. А кажется, спустя целую эпоху.
Леопольд Савелли ди Риньяно выехал на мост, соединявший Монте-Арджентарио с материком. Вел сам, напряженно сжимая руль вспотевшими ладонями – было, и правда, жарко. Сосредоточенно вглядывался в дорогу, с ужасом осознавая, что это в нем и вокруг него все изменилось. А то, что было здесь, что оказалось важным, осталось прежним. Словно бы не коснулось его время. Словно бы не существовало ничего за пределами этого места.
Он въехал в городок, узнавая прежние улочки. И самое большее, что в них отличалось от того, что было два года назад, это подкрашенные ставни или высаженные на клумбах цветы.
И ему снова двенадцать лет. И он впервые видит у церкви пятилетнюю девочку с синими лентами в волосах. Знал бы он тогда, что потеряет покой от этого воспоминания. Оказывается, так просто – он полюбил ее еще тогда. Может ли любить ребенок? Наверное, только детям и дано любить без оглядки.
Ему семнадцать, и его забирают в Рим. Учиться и становиться мужчиной. Она сбегает из дома, чтобы проститься с ним и подарить на память стихи, выписанные старательным почерком ученицы на альбомном листе. «Ты ведь приедешь сюда будущим летом?» - спросила она с легкой улыбкой, играющей на губах. Тогда как в глазах было неподдельное горе, которое она тщетно пыталась скрыть. И он просил ждать, ведь он непременно приедет летом.
Ему двадцать два, и он идет на войну. Ей пятнадцать, и она сжимает в руках его пальцы, не желая его отпускать. И повторяет снова и снова: «Я буду молиться о вас каждый день, только возвращайтесь!» Он же бросается словами, бахвалится и не может налюбоваться на себя самого в военной форме. Он теперь офицер. А она – всего лишь девочка, которая бродила за ним тенью, когда он был мальчиком. «Я вернусь, - важно отвечает он ей, - нужно подождать совсем немного».
Ему двадцать шесть. И центром его жизни становится она. Вечно ждущая его в маленьком городке, выбегающая на порог ресторанчика, чтобы встретить его. Будто мотылек, бросающаяся на свет. Как верно имя, которое двенадцатилетний мальчишка дал девочке с лентами в волосах. Фарфалла. И больше всего на свете боялся он, чтобы она не опалила свои крылья, касаясь ими раскаленных углей.
Ему тридцать. И он ловит Фарфаллу, чтобы пригвоздить к пылающей лучине. Нет, не нарочно. Он сам пригвожден к ней. И сам горит. Давно уже горит. Она все еще верит, что выход есть. Он знает, что нет и быть не может. Но раз за разом заставляет себя верить в то, что возможно все изменить. Нет, невозможно. Тогда было невозможно. Для этого он был слишком слаб.
Леопольд скрежетнул зубами и сбавил скорость, подъезжая к ресторанчику Делла. Здесь тоже ничего не изменилось. Только во дворике, кроме прежних нескольких столиков, выставлявшихся днем, построили небольшую альтанку. На первый взгляд простую, но очень тонкой работы, видимо, искусного краснодеревщика. Задержав взгляд на альтанке, он остановил автомобиль, а после взглянул на широкие двери. Прежде она всегда выбегала к нему. Как давно это было. Как немыслимо давно.
Савелли вышел из машины и проследовал в ресторан, замешкавшись у входа. Внутри все тоже было по-прежнему. А потом глубоко вдохнул и скорее почувствовал, чем увидел – она стояла совсем рядом.
- Здравствуй, Леопольд, - раздался тихий, немного глухой голос.
Алессия пристальным взглядом рассматривала его лицо, каждую черту, каждую новую морщинку. И увидев, что искала, приветливо улыбнулась. Его больно ударило в грудь от этой ее улыбки.
На ней было светло-серое платье, в котором она казалась совсем другой, чем он ее помнил. Чуть подкрашенное лицо. Все такое же красивое. И волосы. Волосы Алессия остригла.
- Здравствуй, Фарфалла, - ответил Леопольд, надеясь, что его голос звучит спокойно. Хотя покоя он не ощущал ни единого дня с тех пор, как покинул ее.
- Пообедаешь? – спросила она и привычно протянула руку приглашающим жестом. – Мы больше не славимся самой лучшей лазаньей. Но все же сможем тебя угостить.
- Было бы замечательно, - он разучился улыбаться, сил хватало только отвечать, но не изображать из себя того, кем не был – просто гостем. Прошел к одному из столиков и запоздало спросил: - Что синьор Делла? Как он?
- Хорошо, спасибо. Но теперь он нашел себе иное занятие. Оно ему больше нравится, чем лазанья, - рассмеялась она.
- Так ты теперь управляешь рестораном? – почему-то он удивился, хотя что было удивительного в том, чтобы дочь ресторатора занималась рестораном?
- Можно и так сказать.
Леопольд кивнул и все-таки сел. Потом снова смотрел на нее, чувствуя, как неумолимо затягивается пауза. Впрочем, что такое пауза на несколько минут после двухлетнего молчания? Его молчания.
- Амароне у вас еще имеется? – тихо спросил он.
- Имеется, - кивнула Алессия, подозвала работника, попросив его принести вина, и присела за стол.
Когда тот ушел, Леопольд выдохнул. И снова посмотрел на нее. Спросить вежливо, как теперь поживает она? Какая еще вежливость может быть между ними? Что-нибудь вообще может быть между ними сейчас, после всего, что он натворил?
- Как ты живешь? – все же спросил он. – Ну… кроме ресторана и прически… Прическа красивая.
- Нынче модно, - отмахнулась она от незатейливого комплимента и, помолчав, добавила: - Как живу? Как фарфалла. Легко.
- Порхаешь?
Алессия снова рассмеялась.
- Иногда в жизни бабочки появляется цветок, на котором она находит отдых. Не замечал?
- Может быть… Не задумывался… Да я и других бабочек, кроме тебя, не знаю. Значит, ты счастлива?
- Да, Леопольд, я счастлива, - мягко ответила Алессия, и взгляд ее обратился к чему-то невидимому ди Риньяно, сидевшему напротив.
Что он мог, этот мужчина, сидевший напротив?
Порадоваться за нее и уйти.
Порадоваться, выпить бокал амароне и уйти.
И никогда в жизни больше не испытывать такой беспомощности, как в эту минуту.
- Я приехал к тебе, - вопреки здравому смыслу произнес Леопольд.
Она чуть нахмурилась, пытаясь понять, о чем он говорит.
- Что ж… тогда это неожиданно. Однажды я перестала тебя ждать.
Ему снова показалось, что в его грудь что-то больно ударило. Удар был едва ли сильнее предыдущего. Наверное, потому что сейчас он чувствовал, что иначе быть не могло.
- Я понимаю. Я знал, что ты перестанешь. Я потому и исчез, чтобы ты перестала… Я не хочу оправдываться… Хочу просто… чтобы ты поняла меня. Выслушаешь?
Она и без того понимала. Прежде всего, что приехал он вновь не ради нее, а ради себя. И именно он нуждался в этом разговоре. Фарфалле же было совсем не сложно его выслушать.
И после упорхнуть к своему цветку.
Она улыбнулась и кивнула. Он тоже кивнул, завороженный ее улыбкой, и заговорил:
- Я действительно собирался тогда на тебе жениться… Правда. После всего – это единственное, что было бы правильно сделать. В Рим я ехал с твердым намерением поговорить с отцом, но видишь ли… Я так никогда и не… - замолчал. Снова стал искать что-то в ее лице. Но разлепил губы и продолжил: - Дома меня застала весть о его скоропостижной кончине. Врач сказал, что его погубила выпивка. Сердечный приступ, но накануне он надрался… Из его комнаты как раз убирали бутылки, когда я туда вошел. Те деньги, которые он получил от продажи виллы, и что остались от выплаты долга, украл Карл. И проиграл в карты. Карл – вечная наша боль. После похорон оказалось, что часть моего наследства давно потрачена, а дом заложен. Мне нужно было что-то делать, чтобы спасти наше имя. И чтобы вылезти из нового долга. У меня не было времени. И… я отрезал себя от тебя. Я запретил себе думать, вспоминать… И женился на женщине, которую выбрал для меня отец. Тогда мне верилось, что иначе нельзя. А потом… оказалось, что я в действительности никому ничего не должен был доказывать… мог похоронить отца, вернуться за тобой и уехать куда угодно…
Он замолчал и опустил глаза. А она продолжала смотреть на него, будто ожидая, что еще он может сказать. Несмотря ни на что, она слушала его внимательно, стараясь разобраться в себе – что значат для нее его слова. Пытаясь представить теперь, как все сложилось бы, если бы два года назад он действительно вернулся за ней. Что бы тогда было сегодня? Насколько важно ей то, о чем говорит Леопольд?
- Каждый из нас сделал свой выбор, - медленно сказала Алессия, глядя в его измученные глаза. Ей было жаль его, и она накрыла его пальцы своей ладонью. Мимолетный жест, который ни к чему не обязывал, но и оставался утешением. – Ты поступил так, как счел нужным. Не терзай себя.
- Я ошибся, Фарфалла. Слишком жестоко, чтобы исправлять… Но и жить так не могу.
- Я понимаю…
- Понимаешь? Действительно понимаешь? Значит ли это, что можешь простить?
- Простить? – переспросила она. – Я давно простила тебя.
Он нервно сглотнул и опустил глаза. Если бы она проклинала его, это было бы проще. Не было бы этой теплоты и доброты в голосе. Если бы желала расцарапать его лицо, он скорее бы заключил ее в объятия – успокаивая. Если бы она не пустила его на порог, он бы знал, что ей не все равно.
Леопольд открыл рот, чтобы что-то сказать, но тут же закрыл его, понимая, что не знает, о чем говорить. Вернее, зная, но не представляя, какие должны быть слова. Если слова – мерило ценного, то он уже однажды наболтал слишком много. И не смог ответить за сказанное.
Едва он решился снова попробовать, от двери послышался шум, и под грозный детский крик в ресторан вошел мужчина, с годовалым ребенком на руках.
- Андреа, - увещевал он, - в конце концов, у нас был уговор. Ты согласился, что сегодня прогулка будет тихой! И что в итоге? В следующий раз гулять пойдешь с дедом. Алессия! – выкрикнул он в конце и замер, глядя на Фарфаллу. И еще более – на Савелли возле нее.
Алессия тут же подхватилась со стула и подошла к мужу. Малыш, недолго думая, ухватился за ее ожерелье, засунул в рот самую большую бусину, всхлипнул и успокоился. Она поцеловала черную макушку и, сняв с шеи бусы, улыбнулась:
- Без любимых игрушек гулять не желает, да?
- Прости, но завтра я залезу в твою шкатулку и возьму что-то с собой. Иначе мы оба сойдем с ума.
- Надо было сразу так сделать. Куда собрались?
- Он – к Никколо. Я его отнесу и пойду по делам.
- Это надолго?
- У Чезаре быстро не бывает.
- Не бывает, - вздохнула в ответ Алессия и поцеловала обоих своих мужчин по очереди в щеку.
Старший из них кивнул и скрылся за дверью, унося ребенка. Леопольд по-прежнему молчал, продолжая смотреть на Фарфаллу. Сколько длилась эта тишина, не сказал бы ни один из них. Нарушена она была хлопком двери где-то в доме – ее муж вышел во внутренний двор, откуда можно было пройти на улицу, минуя зал ресторана. Только после этого Савелли очнулся.
Встал из-за стола и подошел к Алессии. Протянул было руку, чтобы коснуться ее, и тут же опустил, будто сил не было.
- Я люблю тебя, - сказал он. – Я опоздал, но я люблю тебя.
- Что? – думая о своем, отозвалась Алессия. – Нет, ты не опоздал. Ты не приехал. Тогда не приехал.
- Я приехал сейчас, - зашептал Леопольд. – У меня с Тори все кончено. Мы уже два месяца не живем вместе. Развестись с ней я не могу. Ты это понимаешь. Но я хочу уехать с тобой. Куда угодно. Ты будешь моей женой. Мы оба это знаем. И ребенок… Это будет мой ребенок, если только ты позволишь, если согласишься…
- У Андреа есть отец. А у меня есть муж, - ответила она без колебаний.
И услышав свои слова, поняла, что только так и может быть. Леопольд ди Риньяно остался в прошлом. В хорошем, по-своему счастливом. Но в прошлом. Теперь у нее есть настоящее. Которое ей было важнее и дороже всего свершившегося. Настоящее, которое она никогда не променяет ни на чьи обещания.
До сегодняшнего дня она даже не замечала, что ни разу не вспомнила о Леопольде с той минуты, когда дала согласие Жанлуке выйти за него замуж.
До сегодняшнего дня ей ни разу не пришло в голову, что Жанлука подарил ей будущее, которого без него у нее никогда бы не было.
Алессия неожиданно почувствовала пустоту вокруг себя, а сердце болезненно дернулось за тем, кто заботился о ее счастье.
Жанлука.
- У меня самый замечательный муж на свете, - мягко проговорила она. – Я вряд ли его заслуживаю. Но буду последней дурой, если откажусь от этого прекрасного человека.
Его ударило в третий раз. Ударило жестоко, больно, до мучительного спазма в сердце. Леопольд побледнел. Все было правильно. Все было так, как должно было случиться. Если два года назад он оказался слишком слаб для выбора, теперь выбирать он не мог.
- Значит, надежды у меня нет? – спросил Савелли.
- Попробуй помириться с женой, – слабо пожала Алессия плечами. – Ты прости, мне пора.
- Ты говоришь, будто мы чужие… - прошептал он, словно не верил себе, шагнул к ней, оказался совсем близко.
- Мы и есть чужие. И теперь я думаю, так было всегда. Но мы этого не замечали.
Лицо Леопольда Савелли ди Риньяно сделалось непроницаемым, но уставшим. Таким этому лицу суждено было остаться уже навсегда. А потом он сказал таким же, как лицо, голосом – спокойным и уставшим:
- Да, прости, что задержал тебя. Мне просто очень нужно было повидать тебя. Сегодня я вернусь в Рим. Обещаю больше не надоедать.
- Я рада была встретиться с тобой. И надеюсь, ты еще будешь счастлив. Прощай!
Она еще раз долго, пристально посмотрела на него и бабочкой выпорхнула из ресторана, словно ее и не было.
Разговор оказался достаточно коротким, чтобы не превратиться в фарс с утешающими объятиями, благодарностями и клятвами любви, которой там быть не могло. Тогда не могло. Он повторил свое предложение, сделанное несколько месяцев назад. Она не спрашивала, зачем и почему, потому что и так знала. Лишние слова ни ей, ни ему не были нужны.
Она оговорила новые обстоятельства, о которых никто не догадывался, но которые довольно скоро должны были стать зримыми. Он это принял. «Его будут звать Росси, как и его отца», - сказал он тогда. И это уже приняла она. Слишком быстро, чтобы он плодил иллюзии. Жанлука понимал, что времени у нее не имелось в запасе. Но был больной отец на руках, которого после смерти жены убил бы позор дочери. И был ресторан, который свалился на ее плечи именно в это тяжелое время.
Они обвенчались через несколько дней в местной церквушке, потому что тянуть было незачем. Свадьба вышла невеселой. В общем-то, и не было никакой свадьбы. Был ее уставший взгляд, тот же, что и накануне, когда Жанлука Росси только приехал. И было немногословное поздравление Никколо Делла. В тот вечер он в последний раз вошел на кухню, спалил лазанью и больше к печи не приближался.
Ночью они спали по разным сторонам одной кровати, а он даже не помышлял о том, чтобы тронуть свою жену хоть пальцем.
Когда все изменилось? Для него – в день, когда она забрела в парк Торнабуони на стройку. Это было ранней весной. Он стоял по колени в грязи и бранился на прораба. Ей сделалось смешно от этого. И она звонко рассмеялась, глядя на них со стороны, всего лишь в нескольких шагах – за его спиной. И он замер на месте, слушая ее смех, который оказался вдруг лучшим, что он слышал в своей жизни. Потом повернулся и поймал ее взгляд. Она отчего-то смутилась, но улыбка все еще играла на ее губах. И первые теплые лучи солнца обнимали ее теперь уже забавную фигурку.
Потом они целовались, будто юные влюбленные, еще не до конца постигшие прелесть поцелуев. И он впервые узнавал ее губы по-настоящему.
Рождения Андреа они дожидались с тех пор, как самая обычная чета, дожидавшаяся своего первенца.
Так все изменилось для него. Менялось ли для нее?
Жанлука медленно бродил по оранжерее Торнабуони, где еще накануне вовсю трудились садовники. Семья уехала в Гроссето до конца недели. И теперь Росси ругал себя последними словами за то, что болтнул Алессии, что идет к Чезаре. Конечно, она сообразила… Но, ей-богу, все что угодно, лишь бы только поскорее уйти из дому, в котором она принимает ди Риньяно.
Все что угодно, лишь бы ничего этого не было.
Он задумчиво смотрел, как подрагивают крылья крупной синей бабочки, сидевшей на цветке. И отчего-то боялся спугнуть ее своим взглядом. Не смотреть не мог. И вспоминал ту минуту, когда впервые увидел Фарфаллу в ее ресторанчике, встречающей их с Чезаре в его первый день в Монте-Арджентарио. Когда она была счастливее? Тогда – имея любовь Леопольда ди Риньяно и все еще не разбившиеся мечты? Или теперь – когда ее действительность это Жанлука Росси и маленький мальчик, в чьих чертах не было ничего от того, чье имя он носил. И какие теперь у нее мечты?
Бабочка дрогнула и упорхнула.
А он обернулся на звук шагов, который заставил ее испугаться и улететь – к множеству своих сестер в этом саду.
Шаги были торопливыми, как и дыхание Фарфаллы, примчавшейся сюда в поисках мужа.
- Так и знала, что найду тебя здесь, - сказала Алессия.
- Люблю этот сад. Неплохо получилось, - задумчиво ответил он.
- Неплохо? – удивилась она и оглянулась. – Это потрясающе, Жанлука.
- Да, так говорят… - помолчал. Посмотрел на ее хрупкую фигурку среди цветов и порхающих насекомых. И неожиданно заговорил: - Чезаре писал, что ди Риньяно не слишком-то хорошо живет со своей женой. Все чаще болтают об их расставании, но сейчас известно, что она забирает свои деньги из банка Торнабуони. И намерена оставить Рим. Я знал об этом некоторое время. Наверное, следовало сказать тебе.
- Считаешь, мне есть дело до клиентов твоего Чезаре? – рассмеялась она и взяла мужа под руку. – Впрочем, не думаю, что ему что-то угрожает даже и без денег синьоры ди Риньяно.
- Господи, Фарфалла! Не делай вид, что не понимаешь, о чем я! – вдруг рассердился Жанлука – кажется, впервые при ней. Но тут же видимым усилием заставил себя остынуть. – Я же знаю, почему он приезжал, и чего он хочет от тебя. И понимаю. Есть ты, есть он, есть Андреа. Я лишний. Но послушай… мне предложили строительство в Нью-Йорке… Словом, я уеду и никому не стану мешать, если ты решишь…
От его слов она будто застыла на мгновение. С ужасом представила себе, как это – вдруг остаться без него. Без его глаз, улыбки, нужных слов, которые он умел находить в любой ситуации.
- Ты хочешь оставить меня? – уточнила она, пытаясь осознать сказанное им и все еще надеясь, что это несерьезно.
- Я тебя? – опешил он.
- Но, кажется, это ты собрался в Нью-Йорк! – вспыхнула Алессия, вспомнив синьору Делла, возмущающуюся на отца в кухне. Тогда она всегда посмеивалась над мамой. Теперь мысленно отмахнулась от этого воспоминания, понимая как в этот самый момент похожа на нее. Голос ее звонко раздавался под стеклянной крышей: – Это ты собрался никому не мешать! Позволь узнать, в чем именно? В том, что ты придумал себе, гуляя в этой чертовой оранжерее? Как тебе в голову могла прийти такая глупость? Есть наша с тобой семья. Это в ней ты чувствуешь себя лишним?
Алессия резко замолчала.
Она никогда не разбирала собственное сердце по кирпичикам, чтобы точно сказать, в какое мгновение полюбила мужа. Это была другая любовь, тихая и спокойная, в отличие от чувства, что она испытывала к Леопольду. Она никогда их не сравнивала. Но любовь к Жанлуке делала ее сильнее во стократ, помогая жить день за днем, управляться с отцом и рестораном, не обращать внимания на косые взгляды, порой преследующие ее на улицах городка.
Она хорошо помнила, как он ждал появления на свет ребенка, видела, как теперь отдавал ему свое свободное время, и знала, что у Андреа нет и не может быть другого отца. Вглядываясь в личико сына, она с радостью отмечала, что он похож на Никколо, догадываясь, как больно было бы Жанлуке смотреть в чужие глаза.
Чем больше она узнавала своего мужа, тем сильнее становилось ее желание сделать его счастливым. Она окружала его заботой и нежностью – такой была ее любовь к нему. Она не мыслила себя без него. А он все так же смешил ее. Теперь она умела отличать придуманное от произошедшего. Но не сумела заметить, когда жизнь с ней стала ему так невыносима, что он готов уехать за океан, только бы не быть рядом.
И разве смеет она держать его после всего, что он для нее сделал?
Алессия посмотрела на мужа и с болью выдохнула:
- Но если тебе так будет лучше…
- Лучше?! – рявкнул он, снова распаляясь. – Да я даже думать боюсь о том, что однажды утром проснусь, а рядом тебя не будет! И этот проклятый ди Риньяно! Какого черта он приехал теперь? И какого черта ты ведешь себя так, будто это ничего не значит?
- А что это может значить? – теперь уже опешила она.
- Это я и пытаюсь понять! Что он значит для тебя сейчас!
- Ничего. Он ничего для меня не значит, - Алессия подалась к мужу, коснулась губами его щеки и прошептала: - Есть ты, наш с тобой сын и я. Все остальное не имеет значения.
Некоторое время он молчал, внимательно глядя в ее глаза, на дне которых давно научился читать. Или верил, что научился. Но, по всей видимости, читал он еще недостаточно бегло. Иначе не спросил неожиданно робко и тихо:
- Да?
- Я люблю тебя, Жанлука, - так же тихо, но уверенно ответила она. – И я буду любить тебя, куда бы ты ни поехал.
Архитектор Росси еще помолчал. Совсем недолго. Ровно столько, сколько понадобилось для того, чтобы осознать сказанное ею. А потом поправил завиток на ее лбу, который вечно выбивался из прически, и заявил, как ни в чем не бывало:
- Про Нью-Йорк я серьезно. Но это на годы. Может быть, откроем там твою тратторию?
- Пусть будет Нью-Йорк. И пусть будет траттория, - улыбнулась Фарфалла.
- Уж можешь мне поверить, это будет нечто грандиозное! – объявил Жанлука, обнимая ее крепко и нежно.
И они целовались, как в ту пору, когда бабочка только-только снова смогла летать. В странном, удивительном мире, в котором вокруг них махали цветными крылышками совсем другие бабочки. И в котором цвели яркие цветы среди буйной зелени. Солнце пробивалось сквозь стеклянные стены этого их мира. Но он не казался хрупким – они знали наверняка, что прочнее его нет ничего на свете. Они целовались и совсем не чувствовали, как крохотные разноцветные создания касались их взмахами крыльев. Может быть, какая-то даже села одному из них на плечо?
Fine_________________
На форуме с: 30.07.2016
24 Июн 2018 9:21
На форуме с: 23.11.2013
ДжЫн и Светлая, спасибо огромное! Чудесная история!
На форуме с: 05.01.2017
Как всегда, с комом в горле.
На форуме с: 05.11.2013
На форуме с: 20.12.2017
На форуме с: 18.02.2015
На форуме с: 24.11.2013
Приветствуем!
На форуме с: 02.08.2014
столько вместилось в нее событий, мыслей, эмоций.. это даже не рассказ, я как будто в кино сходила. история и печальная, и светлая, и еще наполнена запахом трав, теплом и любовью, мне очень понравилось. 
На форуме с: 21.09.2013
спасибо за чудесную историю, очень красивую и трогательную) 
Она верила и ждала, а он не достоин её веры и любви. Свою любовь и веру она подарила другому, самому прекрасному мужчине на земле) 
Участвуйте в литературной игре 
В теме «Что вы сегодня приготовили?»: А я порезала салат Деревенский. Грибы,картофель,огурцы соленые и т.д. 
В блоге автора Vlada: 
В журнале «В объятьях Эротикона»: