Любимые поэты и стихотворения

Владимир Листомиров

Я читал много книг, но тебя я прочесть не смог…
Я писал много строк, но тебя написать нельзя…
Просто ты каждый раз появлялась под эпилог,
Независимой тенью сквозь строчки мои скользя…
Я чертил на стене путь от комнаты до тебя,
Рисовал твои руки на жёлтых страницах книг,
И ужасно боялся нечаянно потерять
Эту хрупкую связь, возникающую на миг…
Снова выучив буквы, я тщетно слагал слова:
Получалось лишь Имя, звучащее, как табу…
Видно, формулу счастья случайно настиг провал,
Ибо счастье моё умещалось в цепочке букв…
Я любил тебя? Боже, конечно же, я любил…
Но не так, как народ любит музыку и вино…
Если я был ранением, ты была – белый бинт,
Между жизнью и смертью связующее звено…
И от этой любви можно было сойти с ума…
От себя самого навсегда совершить побег…
И я дал себе слово: за месяц создать роман,
Где не будет ни строчки, написанной о тебе…
Я творил день за днём, я писал обо всем подряд,
Мой роман превращался в бессмертную ленту слов…
Так прошло сорок дней… И однажды, под вечер, я
Окончательно понял: роман, наконец, готов…
Но когда я открыл его, сделав глубокий вдох,
Залегла сеть морщин в уголках потемневших глаз…
Ведь на каждой странице,
Исписанной от и до,
Было Имя твоё,
Повторенное сотни раз…
___________________________________

Илья Фоняков

Бабушка моего приятеля

У моего приятеля
В качестве воспитателя
Была — да славиться ей в веках! -
Бабушка, говорившая на пяти языках.

Бабушка не была ни переводчиком, ни лингвистом.
Она когда-то окончила институт благородных девиц.
Она ходила в халате, засаленном и обвислом,
Читала философию и не любила художественных небылиц.

Она читала беспрерывно, бессистемно, бессонно
(Дольше всех светилось её окно в темноте)
Маркса, Пифагора, Кьеркегора, Ницше, Бергсона,
Конта, Канта, Ганди, «Униту» и «Юманите».

Семья моего приятеля вымерла во время блокады.
Промежуточных звеньев не стало: были только бабка и внук.
Юноша, лишённый родительского догляда,
В пору ломки голоса абсолютно отбился от рук.

С ним беседовать было некогда, он возвращался поздно,
Бывало, что выпивши, бывало, что не один.
Бабушка самоотверженно продолжала отыскивать подступ
К интеллекту внука — утешения её седин.

Почерком девическим, изящным до умопомрачения,
Пронесённым сквозь годы старения и потерь,
Она выписывала из книг наиболее примечательные изречения
И кнопками прикалывала их потомку на дверь.

Клочья экзистенциализма и диамата,
Словно коллекционные бабочки под стеклом,
Красовались, касаясь друг друга крылом,
И дверь была от записок лохмата.

Мы с приятелем смеялись, рассматривая её в упор,
И только недавно поняли, разобравшись толково:
Способ воспитания был не хуже любого другого.
Некоторые изречения помнятся и до сих пор.

Что вообще сберегли мы, а что — растратили?
Вспоминаю квартиру тесную на втором этаже.
Ну и бабушка была у моего приятеля!
Нынче таких не бывает уже.

1963

Теофиль Готье: Средневековье

Мессир Ивен могуч и силен,
Его древний замок рвом окружен,
Крепкие стены из гладких камней.
Башня с дозорной вышкой над ней,
Щели бойниц, парапеты, зубцы,
И всюду готовые к битве бойцы.
Старинное фаблио
В погоне за стихом, за ускользнувшим словом,
Я к замкам уходить люблю средневековым:
Мне сердце радует их сумрачная тишь,
Мне любы острый взлет их черно-сизых крыш,
Угрюмые зубцы на башнях и воротах,
Квадраты стеклышек в свинцовых переплетах,
Проемы ниш, куда безвестная рука
Святых и воинов врубила на века,
Капелла с башенкой -- подобьем минарета,
Аркады гулкие с игрой теней и света;
Мне любы их дворы, поросшие травой,
Расталкивающей каменья мостовой,
И аист, что парит в сиянии лазурном,
Описывая круг над флюгером ажурным,
И над порталом герб,-- на нем изображен
Единорог иль лев, орел или грифон;
Подъемные мосты, глубоких рвов провалы,
Крутые лестницы и сводчатые залы,
Где ветер шелестит и стонет в вышине,
О битвах и пирах рассказывая мне...
И, погружен мечтой в былое, вижу вновь я
Величье рыцарства и блеск средневековья.
___________________________________

Злата Литвинова

Однажды, на танцах, спустившись с высот,
Судьба пригласила Любовь на фокстрот.
По тонкому стану скользила рука,
Но поступь партнерши была нелегка.
Она оступалась, шагала не в такт,
Партнер тоже многое делал не так.
На них обращали внимание все.
«Как странно», - шептала Влюбленность Мечте.
И чуть не упав на простом па-де-де,
Любовь воспротивилась в танце Судьбе.
Ее она властно тотчас обняла
И дальше движенья сама повела.
Под хитросплетенье волнующих нот
У них получался волшебный фокстрот!
Рождалась единство в слиянье двоих,
И все расступились, взирая на них.
Запомни: так было и будет всегда:
В объятьях Любви может много Судьба…

© Copyright: Злата Литвинова, 2009
_________________

 » Кнушевицкая Наталья. Февраль

Наталья Кнушевицкая "Февраль"

Налетели друг за другом,
Завели свой хоровод
В феврале за вьюгой вьюга,
В тучах скрылся небосвод.

Ежатся на ветках птички,
Песенку забыв свою,
И озябшая синичка
К теплому летит жилью.

Но уж солнышко сияет
Танцу снежному вослед
И на землю посылает
Будущей весны привет!
_________________

Попов Борис

***


Миграции семей, крушенье поездов,

Озноб озонных дыр, закат, сверженье лета –

Как это всё пришлось! Где отчее гнездо?

Тебе легко светить. Мне не хватает света.

Сырые вечера. То ль Шуберт, то ли Лист?

Слезливые огни. Комедия и драма!

Как знак слепой судьбы, слетает узкий лист

И оглашает лес, и стонет пилорама.

Косноязычны сны. Косноязычны судьбы.

Мы даже не враги и больше не друзья.

Кто правит бал? Где бог? Где сатана? Кто судьи?

Найдутся – говорят. Кто правит – тот судья.

Молчу, молчу, молчу... Не нахожу ответа.

Киваю головой. Молчу, молчу, молчу...

Тебе легко светить. Мне не хватает света.

Теряю каждый день по одному лучу.
_________________

Александр Долин

За ночь снег припорошил ели,
Пеленой укрыл редкие сосны.
То, о чём мы и мечтать не смели,
Стало вдруг необъяснимо просто:

Просто обитать на самом краю света,
Просто писать стихи, страницы прозы
И в иероглифах находить ответы
На всевозможные каверзные вопросы,

Выходить на берег Японского моря,
Говорить с чайками о свободе,
Принимать одиночество априори
Как призвание в некотором роде.

Просто вкушать покой, вдыхать прану,
Кипарису кивать, кланяться клёну,
Забывать имена, города, страны,
Счёт мгновеньям вести на миллионы.

Умирать с палой листвой вместе,
Оживать весной, встречать своё лето,
Жить всегда в своём времени, в своём месте –
Всё равно, в каком уголке планеты.
___________________________________

Вера Павлова

Сняла глаза, как потные очки,
и, подышав, подолом их протерла,
походкой удлинила каблуки
и ласками прополоскала горло,
и вышла в свет. И свет глаза слепил,
и с ног сбивал, и бился в горле комом,
и мир, который был и мал, и мил,
явился юным, злым и незнакомым.
Знакомиться с чужими не моги,
с мужчинами на улице — тем боле.
Бегом домой: в коробку каблуки,
глаза — в раствор (довольно слабый) соли.

* * *

Мгновение в полете — мотылек.
Лови, лови! В ладонях шевеленье
щекотно. А раскроешь — там листок,
еще не желтый, но уже осенний.
Тогда клади его между листов
не Песни Песней — Бытия, Левита.
А завтра — не нашелся, был таков.
Видать, вернулось в стадо мотыльков
мгновение, что было мной убито.

* * *

Положена солнцем на обе лопатки,
на обе босые чумазые пятки,
на обе напрягшиеся ягодицы,
на обе ладони, на обе страницы
забытого кверху обложкой Золя,
на оба твоих полушарья, земля...

* * *

Как засыпается на лаврах? —
сбивая простыни в комок.
Как почивается на лаврах? —
без задних ног, без задних ног.
Как просыпается на лаврах? —
С трескучей болью в голове.
Как любится на них, на лаврах? —
Так не впервой же на траве!

 » Мисько Олег. Про настоящего друга

Олег Мисько "Про настоящего друга"

В современном мире технологий,
Взглядом по окрестностям скользя,
Вы задумайтесь, что очень многих,
Называем мы "мои друзья".
И устав от жизненных амбиций,
Нереализованных идей,
Хочется вокруг нам увидеть лица,
Дорогих и близких нам людей.
О друзьях написано немало,
От себя добавить лишь хочу,
Друг – не тот, с кем вместе выпивали,
И не тот, кто хлопал по плечу.
И не тот, кто рад давать советы,
С кем свела житейская стезя,
С кем учился ты когда-то, где-то…
Нет, ребята, это не друзья.
Друг не тот, кто шутит и смеется,
И не тот, кто ценит стиль и стих.
Друг – в твоих проблемах познается,
В радости и горе на двоих.
Благодарности ему твоей не надо,
И они словами не сорят.
Про таких друзей писал Асадов,
Делают они – не говорят.
Нет у них внутри душонок мелких,
Вам желаю просто, без затей,
Прочь гоните жалкую подделку,
Но цените искренних друзей!
_________________

Алексей Эйснер ЦИРК

Николаю Артемьевичу Еленеву

В дыму одичалых окраин,
Среди пустырей и полян –
Видение детского рая –
Огромный стоит балаган.

Потомок глухой Колизея!
Мы вежливо мимо пройдем.
Но жадно мальчишки глазеют,
Проткнув парусину гвоздем.

И так под заплатанной крышей
Оркестра гудят голоса,
Такие на пестрой афише
Заманчивые чудеса,

И люди в линялых ливреях
У входа так важно вросли,
Что, бросив окурки скорее,
Мы не устояли – вошли.

Плюются тромбоны по нотам,
И скрипки дрожит голосок,
И тленьем, навозом и потом
Утоптанный пахнет песок.

Так где-нибудь в чаще во мраке
Звериная пахнет нора...
А кто-то в малиновом фраке
Выкрикивает номера.

На розовом круглом колене
Наездница, хрипло крича,
Порхает по мягкой арене
Под выстрелы злые бича.

Приказчиков чувства волнуя,
Пустую улыбку храня,
Воздушные шлет поцелуи
С широкого крупа коня.

Растет в нас тревога глухая,
И странно сердца смущены,
Когда, допотопно вздыхая,
Прессуют опилки слоны.

Танцуют веселые кони,
Ломает себя акробат.
И публика плещет в ладони.
И клоунов щеки звенят.

Кровавые римские игры,
Всё так же пленяете вы.
Взвиваются легкие тигры.
Ревут золотистые львы.

А скрипка по-прежнему плачет.
И вот высоко-высоко
По скользким трапециям скачет
Красавица в черном трико.

И музыка в ужасе тает.
И, сделав решительный жест,
Красивое тело взлетает
На тонкий согнувшийся шест

И там выпрямляется гордо.
Дрожит и качается жердь...
С тупой размалеванной мордой
Под куполом носится смерть.

И звезды сияют сквозь дырки.
Мы смотрим наверх, не дыша.
И вдруг – в ослепительном цирке
Моя очутилась душа.

В нем ладаном пахнет, как в храме,
В нем золотом блещет песок
И, сидя на тучах, мирами
Румяный жонглирует Бог.

Летают планеты и луны,
Лохматые солнца плывут.
И бледные ангелы струны
На арфах расстроенных рвут.

Бесплатно апостолы в митрах
Пускают умерших в чертог.
Смеется беззвучно и хитро
Небесный бесплотный раек...

А здесь, на земле, мы выходим.
К трамваю бредем не спеша.
Зевнув, говорим о погоде.
И медленно стынет душа.

Бог изредка звезды роняет.
Крылатый свистит хулиган...
И темная ночь обнимает
Огромный пустой балаган.


<1928>
___________________________________

Аронов Александр

Заклинание


Не стань бедой,
Не стань бедой,
Не стань отравленной водой,
Трамвайным поручнем гнилым,
И поездом, который – дым,
Машиною из-за угла,
Занудою из-за стола,
Ночною комнатой пустой,
Чужою, гаснущей звездой,
Не стань бедой.

Я заклинал тебя сто лет.
Но ты была права:
Ведь ничего на свете нет
Слабее, чем слова.

...Сильнее, чем слова.

1960-е
_________________

Сергей Трофимов

Познав начала и концы,
в дремоту погружен,
сидит великий Лао-цзы
вдали от всех времен.

Он чайкой легкою парит,
не ведая свинца,
и безмятежный свет горит
на зеркале лица.

Он юркой рыбкой золотой
в воде скользит, кружит.
Опущенный крючок стальной
над ним как меч блестит.

Он ланью мчится по лугам,
не смяв цветов и трав,
он обойдет любой капкан,
об этом не узнав.

Когда ж свой облик обретет,
пойдет — задумчив вид,
о жердь споткнется, разобьет
коленку, но смолчит.

Шаркунова Анна

о том как тонут

А вы когда-нибудь тонули в человеке?
Не так, чтоб на секунду или две,
А так, чтоб просто закрывая веки
Теряли притяженье на земле?

Настолько, что одной лишь только мысли
Достаточно, чтоб разум потерять,
Чтоб сердца стуки намертво зависли,
Чтобы от счастья тихо умирать.

Чтоб ледяным огнём прикосновенья
До дрожи доводили в тот же миг,
От счастья чтоб кричать, но от волненья
Внутри вдруг затерялся где-то крик

Настолько, чтоб хватало лишь минуты,
Чтоб полностью забыть о всем плохом,
Прижавшись лишь к нему, а не к кому-то.
Дела? Проблемы? — господи, потом.

Не знала я, что в 21-м веке
Такие чувства могут воспылать.
Сама, вот, утонула в человеке
И без него не знаю как дышать.

© Copyright: Шаркунова Анна, 2014
Свидетельство о публикации №114080401983
_________________

Весна для горечи непригодна –
Изволь смеяться, лицо кривя.
…Ты можешь прятаться где угодно,
Я всё равно отыщу тебя.

Ты можешь думать, о чём захочешь,
Считать в пределах любых систем,
Болтать словами любых пророчеств
На сразу десять избитых тем,

Стучать моими «люблю» о стены,
Бросать их крошками голубям,
Но однозначно и непременно
Я всё равно отыщу тебя.

И, отбрыкаться от рока силясь,
Ты не сумеешь заметить сам:
Меня не радует эта привязь –
Тугой ошейник цепного пса.

Осточертела давно мне точность,
С которой ищет тебя прицел.
Ты можешь прятаться где захочешь,
В любой лачуге, в любом дворце,

В дубовой роще, кустах крапивы,
В прибое, небе, сухих песках.
Меня не радует перспектива
Всю жизнь – и больше! – тебя искать.

И мне не нравится бег по краю
За ускользающей тенью, но –
Мы бесконечно не выбираем
Того, что нам навсегда дано.

Я предпочла бы найти – и всё тут,
Игра окончена, всем стоять.
Но раз за разом (и как по нотам)
Судьба разводит нас. Вот, опять

Я, отвернувшись, считаю молча,
На фоне тихо играет джаз…

Ты можешь прятаться где захочешь.
Надеюсь, это – в последний раз.

© Дарёна Хэйл, 2016

Любовь Захарченко

Нам с мамой было одиноко:
Она - работала, я - ела.
Я поступала с ней жестоко:
Я двадцать раз в году болела.

А папа жил не за горами.
Такой веселый и прекрасный...
Но между нашими мирами
Ходил пустой трамвайчик красный.

Я маму мучила родную:
"Верни мне папу поскорее!"
Она ждала, когда засну я
И ночью плакала, старея.

Она звала с портрета маму.
А мама все не возвращалась.
И в эту жизненную драму
Моя любовь не помещалась.

Теперь закон мной обнаружен -
Мы все в любви своей блуждаем
И с теми, кто нам очень нужен,
Во времени не совпадаем.

***

Кто вспомнит про Адамово ребро,
Когда увидит Евино бедро.
За эти восхитительные бедра
Адаму до сих пор считают ребра!

От дворянки столбовой —
До лошадки ломовой.
От принцессы крови —
До змеи свекрови.

Принцип есть, а принца нет.
Спит принцесса-раскрасавица
На горохе триста лет…
Притерпелась. Стало нравиться.