Peony Rose:
Попов Борис
***
Миграции семей, крушенье поездов,
Озноб озонных дыр, закат, сверженье лета –
Как это всё пришлось! Где отчее гнездо?
Тебе легко светить. Мне не хватает света.
Сырые вечера. То ль Шуберт, то ли Лист?
Слезливые огни. Комедия и драма!
Как знак слепой судьбы, слетает узкий лист
И оглашает лес, и стонет пилорама.
Косноязычны сны. Косноязычны судьбы.
Мы даже не враги и больше не друзья.
Кто правит бал? Где бог? Где сатана? Кто судьи?
Найдутся – говорят. Кто правит – тот судья.
Молчу, молчу, молчу... Не нахожу ответа.
Киваю головой. Молчу, молчу, молчу...
Тебе легко светить. Мне не хватает света.
Теряю каждый день по одному лучу.
Nadin-ka:
Александр Долин
За ночь снег припорошил ели,
Пеленой укрыл редкие сосны.
То, о чём мы и мечтать не смели,
Стало вдруг необъяснимо просто:
Просто обитать на самом краю света,
Просто писать стихи, страницы прозы
И в иероглифах находить ответы
На всевозможные каверзные вопросы,
Выходить на берег Японского моря,
Говорить с чайками о свободе,
Принимать одиночество априори
Как призвание в некотором роде.
Просто вкушать покой, вдыхать прану,
Кипарису кивать, кланяться клёну,
Забывать имена, города, страны,
Счёт мгновеньям вести на миллионы.
Умирать с палой листвой вместе,
Оживать весной, встречать своё лето,
Жить всегда в своём времени, в своём месте –
Всё равно, в каком уголке планеты.
Svetass S:
Вера Павлова
Сняла глаза, как потные очки,
и, подышав, подолом их протерла,
походкой удлинила каблуки
и ласками прополоскала горло,
и вышла в свет. И свет глаза слепил,
и с ног сбивал, и бился в горле комом,
и мир, который был и мал, и мил,
явился юным, злым и незнакомым.
Знакомиться с чужими не моги,
с мужчинами на улице — тем боле.
Бегом домой: в коробку каблуки,
глаза — в раствор (довольно слабый) соли.
* * *
Мгновение в полете — мотылек.
Лови, лови! В ладонях шевеленье
щекотно. А раскроешь — там листок,
еще не желтый, но уже осенний.
Тогда клади его между листов
не Песни Песней — Бытия, Левита.
А завтра — не нашелся, был таков.
Видать, вернулось в стадо мотыльков
мгновение, что было мной убито.
* * *
Положена солнцем на обе лопатки,
на обе босые чумазые пятки,
на обе напрягшиеся ягодицы,
на обе ладони, на обе страницы
забытого кверху обложкой Золя,
на оба твоих полушарья, земля...
* * *
Как засыпается на лаврах? —
сбивая простыни в комок.
Как почивается на лаврах? —
без задних ног, без задних ног.
Как просыпается на лаврах? —
С трескучей болью в голове.
Как любится на них, на лаврах? —
Так не впервой же на траве!
Дели:
» Мисько Олег. Про настоящего друга
Олег Мисько "Про настоящего друга"В современном мире технологий,
Взглядом по окрестностям скользя,
Вы задумайтесь, что очень многих,
Называем мы "мои друзья".
И устав от жизненных амбиций,
Нереализованных идей,
Хочется вокруг нам увидеть лица,
Дорогих и близких нам людей.
О друзьях написано немало,
От себя добавить лишь хочу,
Друг – не тот, с кем вместе выпивали,
И не тот, кто хлопал по плечу.
И не тот, кто рад давать советы,
С кем свела житейская стезя,
С кем учился ты когда-то, где-то…
Нет, ребята, это не друзья.
Друг не тот, кто шутит и смеется,
И не тот, кто ценит стиль и стих.
Друг – в твоих проблемах познается,
В радости и горе на двоих.
Благодарности ему твоей не надо,
И они словами не сорят.
Про таких друзей писал Асадов,
Делают они – не говорят.
Нет у них внутри душонок мелких,
Вам желаю просто, без затей,
Прочь гоните жалкую подделку,
Но цените искренних друзей!
Nadin-ka:
Алексей Эйснер ЦИРК
Николаю Артемьевичу Еленеву
В дыму одичалых окраин,
Среди пустырей и полян –
Видение детского рая –
Огромный стоит балаган.
Потомок глухой Колизея!
Мы вежливо мимо пройдем.
Но жадно мальчишки глазеют,
Проткнув парусину гвоздем.
И так под заплатанной крышей
Оркестра гудят голоса,
Такие на пестрой афише
Заманчивые чудеса,
И люди в линялых ливреях
У входа так важно вросли,
Что, бросив окурки скорее,
Мы не устояли – вошли.
Плюются тромбоны по нотам,
И скрипки дрожит голосок,
И тленьем, навозом и потом
Утоптанный пахнет песок.
Так где-нибудь в чаще во мраке
Звериная пахнет нора...
А кто-то в малиновом фраке
Выкрикивает номера.
На розовом круглом колене
Наездница, хрипло крича,
Порхает по мягкой арене
Под выстрелы злые бича.
Приказчиков чувства волнуя,
Пустую улыбку храня,
Воздушные шлет поцелуи
С широкого крупа коня.
Растет в нас тревога глухая,
И странно сердца смущены,
Когда, допотопно вздыхая,
Прессуют опилки слоны.
Танцуют веселые кони,
Ломает себя акробат.
И публика плещет в ладони.
И клоунов щеки звенят.
Кровавые римские игры,
Всё так же пленяете вы.
Взвиваются легкие тигры.
Ревут золотистые львы.
А скрипка по-прежнему плачет.
И вот высоко-высоко
По скользким трапециям скачет
Красавица в черном трико.
И музыка в ужасе тает.
И, сделав решительный жест,
Красивое тело взлетает
На тонкий согнувшийся шест
И там выпрямляется гордо.
Дрожит и качается жердь...
С тупой размалеванной мордой
Под куполом носится смерть.
И звезды сияют сквозь дырки.
Мы смотрим наверх, не дыша.
И вдруг – в ослепительном цирке
Моя очутилась душа.
В нем ладаном пахнет, как в храме,
В нем золотом блещет песок
И, сидя на тучах, мирами
Румяный жонглирует Бог.
Летают планеты и луны,
Лохматые солнца плывут.
И бледные ангелы струны
На арфах расстроенных рвут.
Бесплатно апостолы в митрах
Пускают умерших в чертог.
Смеется беззвучно и хитро
Небесный бесплотный раек...
А здесь, на земле, мы выходим.
К трамваю бредем не спеша.
Зевнув, говорим о погоде.
И медленно стынет душа.
Бог изредка звезды роняет.
Крылатый свистит хулиган...
И темная ночь обнимает
Огромный пустой балаган.
<1928>
Peony Rose:
Аронов Александр
Заклинание
Не стань бедой,
Не стань бедой,
Не стань отравленной водой,
Трамвайным поручнем гнилым,
И поездом, который – дым,
Машиною из-за угла,
Занудою из-за стола,
Ночною комнатой пустой,
Чужою, гаснущей звездой,
Не стань бедой.
Я заклинал тебя сто лет.
Но ты была права:
Ведь ничего на свете нет
Слабее, чем слова.
...Сильнее, чем слова.
1960-е
Svetass S:
Сергей Трофимов
Познав начала и концы,
в дремоту погружен,
сидит великий Лао-цзы
вдали от всех времен.
Он чайкой легкою парит,
не ведая свинца,
и безмятежный свет горит
на зеркале лица.
Он юркой рыбкой золотой
в воде скользит, кружит.
Опущенный крючок стальной
над ним как меч блестит.
Он ланью мчится по лугам,
не смяв цветов и трав,
он обойдет любой капкан,
об этом не узнав.
Когда ж свой облик обретет,
пойдет — задумчив вид,
о жердь споткнется, разобьет
коленку, но смолчит.
procterr:
Шаркунова Анна
о том как тонут
А вы когда-нибудь тонули в человеке?
Не так, чтоб на секунду или две,
А так, чтоб просто закрывая веки
Теряли притяженье на земле?
Настолько, что одной лишь только мысли
Достаточно, чтоб разум потерять,
Чтоб сердца стуки намертво зависли,
Чтобы от счастья тихо умирать.
Чтоб ледяным огнём прикосновенья
До дрожи доводили в тот же миг,
От счастья чтоб кричать, но от волненья
Внутри вдруг затерялся где-то крик
Настолько, чтоб хватало лишь минуты,
Чтоб полностью забыть о всем плохом,
Прижавшись лишь к нему, а не к кому-то.
Дела? Проблемы? — господи, потом.
Не знала я, что в 21-м веке
Такие чувства могут воспылать.
Сама, вот, утонула в человеке
И без него не знаю как дышать.
© Copyright: Шаркунова Анна, 2014
Свидетельство о публикации №114080401983
neangel:
Весна для горечи непригодна –
Изволь смеяться, лицо кривя.
…Ты можешь прятаться где угодно,
Я всё равно отыщу тебя.
Ты можешь думать, о чём захочешь,
Считать в пределах любых систем,
Болтать словами любых пророчеств
На сразу десять избитых тем,
Стучать моими «люблю» о стены,
Бросать их крошками голубям,
Но однозначно и непременно
Я всё равно отыщу тебя.
И, отбрыкаться от рока силясь,
Ты не сумеешь заметить сам:
Меня не радует эта привязь –
Тугой ошейник цепного пса.
Осточертела давно мне точность,
С которой ищет тебя прицел.
Ты можешь прятаться где захочешь,
В любой лачуге, в любом дворце,
В дубовой роще, кустах крапивы,
В прибое, небе, сухих песках.
Меня не радует перспектива
Всю жизнь – и больше! – тебя искать.
И мне не нравится бег по краю
За ускользающей тенью, но –
Мы бесконечно не выбираем
Того, что нам навсегда дано.
Я предпочла бы найти – и всё тут,
Игра окончена, всем стоять.
Но раз за разом (и как по нотам)
Судьба разводит нас. Вот, опять
Я, отвернувшись, считаю молча,
На фоне тихо играет джаз…
Ты можешь прятаться где захочешь.
Надеюсь, это – в последний раз.
© Дарёна Хэйл, 2016
Svetass S:
Любовь Захарченко
Нам с мамой было одиноко:
Она - работала, я - ела.
Я поступала с ней жестоко:
Я двадцать раз в году болела.
А папа жил не за горами.
Такой веселый и прекрасный...
Но между нашими мирами
Ходил пустой трамвайчик красный.
Я маму мучила родную:
"Верни мне папу поскорее!"
Она ждала, когда засну я
И ночью плакала, старея.
Она звала с портрета маму.
А мама все не возвращалась.
И в эту жизненную драму
Моя любовь не помещалась.
Теперь закон мной обнаружен -
Мы все в любви своей блуждаем
И с теми, кто нам очень нужен,
Во времени не совпадаем.
***
Кто вспомнит про Адамово ребро,
Когда увидит Евино бедро.
За эти восхитительные бедра
Адаму до сих пор считают ребра!
От дворянки столбовой —
До лошадки ломовой.
От принцессы крови —
До змеи свекрови.
Принцип есть, а принца нет.
Спит принцесса-раскрасавица
На горохе триста лет…
Притерпелась. Стало нравиться.
Nadin-ka:
Евгнния Смагина ШИПОВНИК В СТИЛЕ МОДЕРН
Зима предысторий не помнит —
то дождик, то снег по косой;
а Бердслей рисует шиповник,
омытый стеклянной росой.
И ангел с косыми крылами
подъемлет нахмуренный взор;
свивается ломкое пламя,
и тянется странный узор.
Надломленный, дивный, недобрый,
сплетётся — и ляжет на грудь...
А нам всё не верится, Обри,
что жизни осталось чуть-чуть.
Придирчивый критик заметит,
что всё это спорно весьма;
придет неживое бессмертье,
и горлом нахлынет весна.
И в комнатном мире двухмерном
тебя не помыслит спасти
богиня — в бесстрастье манерном,
с тягучей водою в горсти;
и будет, как прежде, наверно,
косой красотою модерна
плетеное лето цвести.
На что мы способны, исполним,
а там — хоть забвенье и прах
(а Бердслей рисует шиповник
и фавна в рогатых кудрях).
Не кайся в невольных и вольных,
лишь время в ответе за всех.
Альбом иллюстраций фривольных —
и только! Подумаешь, грех.
Быть может, в чахоточной плоти
мы замкнуты, словно в тюрьме;
а выйдем в немеркнущем лете,
где хмеля завесили плети
пещеру в сосновом холме.
И кельтская арфа припомнит
поры незапамятной стих
(а Бердслей рисует шиповник
и рыцаря в латах витых).
Играя златой кривизною,
у книжных листов на краю
рисует мальчишка весною
весну и погибель свою.
Конец — и ни точки, ни звука,
и кто угадает, поймёт?
Нам жребий — распад и разлука,
и можно ли знать наперед,
как ныне в щербатых излуках,
в изломе Москвы, в переулках
модерн неувядший поёт.
И рай под алмазной штриховкой
сквозь время привидится мне,
где Бердслей рисует шиповник
весной, сквозь весну, по весне.
Peony Rose:
Некрасовская Людмила
Александрийская библиотека
Над городом висел зловещий дым.
Он был густым и горьким, и седым.
Большой пожар – огромные убытки.
Но варвары стояли пред огнём
И наслаждались тем, что тают в нём
Пергаменты, папирусы, и свитки.
Вандалов невозможно вразумить:
Огню, как зверю, жаждали скормить
Побольше книг – лихое развлеченье.
Не понимали дикие умы,
Что в книгах – отразившиеся мы,
Но лишь в ином – бумажном – воплощенье.
С тех пор горели книги много раз,
Как только варвар пробуждался в нас,
Как только в нас терялось человечье.
Сгорают книги? Будь настороже:
Быть может, рядом строятся уже
И для людей пылающие печи.
Nadin-ka:
Борис Поплавский
Восхитительный вечер был полон улыбок и звуков,
Голубая луна проплывала высоко звуча.
В полутьме Ты ко мне протянула бессмертную руку.
Незабвенную руку что сонно спадала с плеча.
Этот вечер был чудно тяжел и таинственно душен,
Отступая заря оставляла огни в вышине,
И большие цветы разлагаясь на грядках как души
Умирая светились и тяжко дышали во сне.
Ты меня обвела восхитительно медленным взглядом,
И заснула откинувшись навзничь, вернулась во сны.
Видел я как в таинственной позе любуется адом
Путешественник ангел в измятом костюме весны.
И весна умерла и луна возвратилась на солнце.
Солнце встало и темный румянец взошел.
Над загаженным парком святое виденье пропало.
Мир воскрес и заплакал и розовым снегом отцвел.
1928
Дели:
» Солоухин Владимир. Мужчины
Владимир Солоухин "Мужчины"Пусть вороны гибель вещали
И кони топтали жнивье,
Мужскими считались вещами
Кольчуга, седло и копье.
Во время военной кручины
В полях, в ковылях, на снегу
Мужчины,
Мужчины,
Мужчины
Пути заступали врагу.
Пусть жены в ночи голосили
И пролитой крови не счесть,
Мужской принадлежностью были
Мужская отвага и честь.
Таится лицо под личиной,
Но глаз пистолета свинцов.
Мужчины,
Мужчины,
Мужчины
К барьеру вели подлецов.
А если звезда не светила
И решкой ложилась судьба,
Мужским достоянием было
Короткое слово — борьба.
Пусть небо черно, как овчина,
И проблеска нету вдали,
Мужчины,
Мужчины,
Мужчины
В остроги сибирские шли.
Я слухам нелепым не верю,—
Мужчины теперь, говорят,
В присутствии сильных немеют,
В присутствии женщин сидят.
И сердце щемит без причины,
И сила ушла из плеча.
Мужчины,
Мужчины,
Мужчины,
Вы помните тяжесть меча?
Врага, показавшего спину,
Стрелы и копья острие,
Мужчины,
Мужчины,
Мужчины,
Вы помните званье свое?
А женщина — женщиной будет:
И мать, и сестра, и жена,
Уложит она, и разбудит,
И даст на дорогу вина.
Проводит и мужа и сына,
Обнимет на самом краю…
Мужчины,
Мужчины,
Мужчины,
Вы слышите песню мою?
Peony Rose:
Смирнов Сергей
Следы на воде
Вчера и сегодня текла река,
налево текла и текла направо.
Он шёл по воде, и была легка
неслышная поступь без блеска славы.
Он шёл по затонам, по берегам,
высушивал слёзы плакучим ивам,
в сухие кротовины проникал,
следил в разнотравье ужей извивы.
Он долго беседовал с пауком,
беря в понятые пичугу в ветках,
поскольку владеет их языком
с тех пор – гефсиманских, генисаретских.
Потом с рыбарями хлебал уху,
дав им причаститься вином и хлебом.
Беседы и мысли как на духу
качались и плыли в немое небо.
И там, где ложилась его стопа,
как отблеск огня на льняную скатерть,
по глади речной пролилась тропа,
заметная утром и на закате.