Оксаночка:
Kiki писал(а):А Дэррок... теперь он всегда со мной.
При этом больное воображение выдает только одну картинку...
...
Оксаночка:
*с молящими нотками в голосе*
Киииики, ты не сердись, а? А ж уточнила шо больное... воображение-то)) Во-первых сама раньше намекала на что-то такое, а во-вторых... если всё в порядке, так так и скажи)))) Хай живет тыщщу лет и ещё столько же))
...
Kiki:
Оксаночка писал(а):если всё в порядке, так так и скажи))
Вот так прям взяла и сказала, ога! )))
Оксаночка писал(а):Хай живет тыщщу лет и ещё столько же))
Типун те на язык, маленький, но болючий))
Я столько не выдержу его терпеть!
...
Оксаночка:
Kiki писал(а):прям взяла и сказала, ога!
*
постукивая пальчиком по подбородку* Категорических возражений не последовало... многа лет его терпеть не хочет... типуны болючие раздаётЬ... Что бы это значило?..
Дохтор, ты в себя поскорее приходи, а то ниче не понятно))))))
...
Tsvetochek:
Кики, ты на всякий случай дома поставь наподобие вазочку.
Представляешь, допечет тебя благоверный, сил нет. А ты на вазочку посмотришь, усмехнёшься и лучше как есть, чем так)))
В виду наличия свободного времени, прошлась по трейлерам и с религиозной точки зрения заинтересовало вот это
/там конечно куча графики и т.п., но чем-то привлекло внимание/
...
Руста:
Систер, ну это... чета мы сегодня махнулись будто)) Потому что я черный юмор не люблю, но сразу подумала на то, что
Окси нарисовала)) А вот до лр-шного "другого" даже сейчас дойти не могу. Намекни хоть, что ты имела в виду:
Lady Elwie писал(а):но на этот раз подумала о другом
...
Оксаночка:
"
жили долго и счастливо и умерли в один день"))
...
Lady Elwie:
Систер, уточню только то, что прочитав (ну должность обязывает), получила подтверждение: я была права)))
...
Тира:
Хех... "миффку" не вижу - пишет "эррор"((
Про ритуальную вазочку с крышкой тож подумала, прости меня,
Кики)))
В чем была права
Элви, приходится только предполагать)))
...
Lady Elwie:
Уважаемые одноклубницы, прошу заглянуть в тему
"Организационные вопросы журнала ХТД" и далее проследовать по указанным в сообщении ссылкам.
Спасибо за внимание.
СД журнала ХТД
...
Loreley:
*
В неясных сумерках появляется фигура старика. Он размыкает сомкнутые пальцы и из ладони вылетает бабочка. Она летит, с крыльев осыпается серая пыль, и в тишине звучит слабый голос...*
…появилось окно.
Из неясно плывущего света, из полутеней, из далекой голубизны и призрачной зелени. Возникло пятно, неторопливо очертилось, сгустив в себе свет.
Окно, - думаю я.
Я думаю с помощью слов. Это медленно и неудобно, но я думаю с помощью слов.
За окном разлилась золоченая синь, солнечная, подробнее мне не разглядеть, так далеко я не вижу. Возле меня стена. Холодная светлая краска. В краске очень тонкая трещинка.
Трещинка, - думаю я.
Зацепившись тонкими лапками на стене сидит трещинка – ящерка с длинным изогнутым хвостом. Я не помню окна, но трещинку эту я знаю, мы с ней знакомы.
Боже, какая боль.
Боже, какая боль, - думаю я словами. – Даже невообразиимо, какая боль.
Наверное, бывают другие слова, но я их утратила. Я не знаю их. Вероятно, бывают: тоска, ругань, злость… но все чувства, и слова, и ругательства бессмысленны перед лицом этой боли. Закрываю глаза. Видеть свет у меня нету сил. Трудно. Боль такая, что временами я не могу дышать, у меня это не получается. Внутри меня все переломано, рассечено. Я набита, натолкана битком этой болью словно тяжелыми, угловатыми, раскаленными камнями.
Открываю глаза, на стуле сидит Маэстро. Я не знаю, сидел ли он здесь миг назад.
Ма-эс-тро.
- Лора? Ты проснулась? Помнишь, что слу…
Я падаю, падаю, жутко стремительно падаю. Мне очень жутко. Я падаю вверх. Подо мной море. Уже не тот океан из призрачных лиц. Обычный голубой океан с синими вздымающимися ввысь волнами.
- Где сестра?
- Позовите сестру, скорее.
- Александр Иванович…
Звон…звяк.
- Ну и вены…
Мне жарко. Жарко.
Мне становится жарко. Очень жаркое лето. Далеко подо мной синий выпуклый блеск предвечернего моря. Синие горы и море уходят за синюю дымку.
Дымка. Плотная дымка. Боже, какая боль… и солнце.
В далекой голубизне резко трепещут на ветке зеленые листики. Лето.
Лето, - с трудом думаю я, – зелень и лазурь.
Что значат эти звуки, «зелень и лазурь», я не знаю. Ко мне они откуда-то прилетели и погасли. И синева становится лиловой, листья гаснут и уже видны неотчетливо. Вечер.
Вечереет.
У меня появился глагол.
Темно. Я не сплю. С открытыми, очень сухими глазами я лечу. Лечу вперед в черноту. Падаю лицом вниз в бесконечный черный колодец. Я лечу. Я давным-давно падаю в черноту, ожидая с мучительным, поджимающим всю меня страхом, удара. Конца падению нет, и я ожидаю его. Вконец обессилев, я падаю. Если бы я могла плакать! Я бы плакала от унижения, от пытки безнадежностью падения, уносящего меня в черный колодец. Мука падения в том, что удара все еще нет.
Господи, у меня нет сил больше терпеть. Господи, пусть будет удар. И конец.
И вот далеко-далеко впереди я смутно вижу конец моего колодца – очень мутное робкое пятно. Сколько падать еще до него?
Я лечу, лечу безнадежно.
Я падаю, падаю, пятно становится четче. И через несколько лет, долгих лет изнуряющего, утомительного падения вниз пятно преображается в неотчетливый прямоугольник и крест в нем. Я догадываюсь, что это окно. Начинает светать. Боль. Косые тени веток. Оглушительный рассветный галдеж птиц. Гневный, надрывный лай собак.
Откуда здесь взяться собакам? Утро.
Моя ночь – это боль; боль как длящийся бесконечно удар. Жуткая боль, точно длящийся бесконечно удар по мне. Он переворачивает меня и заставляет лететь, лететь…
Утро. Господи, как я хочу заснуть.
Изнуренность болью становится значительнее ее самой. И я медленно засыпаю, я погружаюсь в наслаждение.
- Ну, - слышу я гнусно веселый голос, - а умываться мы будем? Умываться будем?
Какая-то женщина. Я не знаю, будем ли мы с ней умываться. Я молчу. Я мучительно хочу спать, но противно мокрое полотенце начинает елозить по моему лицу.
- А как нас зовут? Скажи, как нас зовут.
Я молчу, ведь я не знаю, как нас с ней зовут. Обдумывать подобное мне не под силу. Я молчу, и вода течет мне на грудь, под бинты. Так я чувствую, что лежу вся в тугих и тяжелых бинтах. Но от этого боль не меньше. Я хочу умереть. И, мешая мне это сделать и избавиться от моей боли, по-утреннему галдят птицы. Медленно через боль:
Утро. Утреет.
Боль начинает новую штуку. Меня начинает крутить, голова уносится вниз, а ноги взлетают вверх. И вот так меня крутит, всё жарче и жарче. У меня нету сил, а меня всё крутит, всё быстрее, всё жарче. И мне никак не выпасть из отвратительного, жаркого, нестерпимо душного этого вращения, потому что двинуться я не могу.
Утреет, - крутится в жарком мозгу, - какой странный глагол…
И за ним вереницей тянутся неизвестные прежде слова: за одиночество вдвоем… в плече, откинутом назад, - задор свободы и разлуки…жизнь и счастье до утра…ведь нам уж не встречаться боле…Лёша.
Я не знаю, что значит это имя. Я вижу мужчину, чужого мне. Он опечален. Суровая складка на переносице разглаживается, но он уже отвернулся. Спина уплывает все дальше…
…задор свободы и разлуки…задор разлуки. Какой бред…
Утро, - с невыносимой тяжестью думаю я, - Обход.
Я люблю обходы. От множества белых халатов смеркается. Синеватые складки, бодрость врачей, смутно освещенная окном. Наверное, июльское чуть хмурое после грозы утро. Размытая праздничность парка. Все нестойко дрожит и течет. В освещении молний бумаги, листы, деловитость, затемненность лиц, блеск очков, часов на руке, жесты. Звуков речи я не слышу, их слова мне неинтересны. С нетерпением жду, когда они будут рассматривать цветные снимки. А может наоборот терпеливо жду – все понятия эти бессмысленны, потому что времени нет. Вспышка молнии длится вечно. Моим временем становится боль, дни и ночи исчезают. Капля воды от умывания может течь по щеке всю мою жизнь. И я просто жду.
Я болезненно чувствую цвет. Я прежде не знала, что мир так богат красками. Чтобы понять цвет, нужно долго мучиться болью, нужно бережное ощущение раннего утра. И тогда из всего: из дерева, из металла, из тканей начнет выступать, мягко струиться глубокий и отчетливый цвет.
Вот черный глянцевый лист распрямляется с непередаваемо ласкающим меня звуком, в котором присутствуют щелчок, и, не уловимый почти, легкий звон, и едва слышимый свист бича. И в богатство оттенков лета, в текучий неяркий свет молнии ложится черный, с призрачным контуром прямоугольник рентгеновского листа. Хотя раньше я никогда таких не видела. На плоскости окна появляются объемные цветные картинки с изображениями внутренних органов, костей и мышц. Проворные руки быстро вращают их, давая возможность заглянуть со всех сторон.
- Как наши дела? Сожми пальцы в кулак!
- Как тебя зовут? Сожми пальцы в кулак!
Мои руки лежат неподвижно поверх белого с выдавленным узором покрывала. Я их не чувствую.
- Сожми пальцы в кулак!
- Не может.
- Не может или не хочет? Ты слышишь меня? Посмотри на меня! Смотри на меня! Сколько тебе лет? Сколько лет тебе?
- Как тебя зовут!... Как тебя зовут! Как тебя зовут!...
Мне больно и скучно. Мне хочется видеть цветные снимки, наложенные на свет окна.
- Посмотри на меня!
И меня властно, легко ударяют по пальцам, сгибая и разгибая их.
- Подождем.
Прекратили…
- Нам сбивает картину…
Кто-то еще входит в палату, и разговоры смолкают. Он подходит ближе. Все кроме Маэстро торопливо уходят.
- Она проснулась. Ей больно? – звучит знакомый суровый голос.
- Как ты и хотел.
- Я не могу больше на нее воздействовать, но почему ты не облегчишь ее страдания, Хранитель? Кончай уже свой маскарад, она все равно тебя уже видела.
- Я не вправе… Слишком много магии, слишком, Судия… Она должна сама.
- А если она не справится, что тогда? Она может сейчас говорить? Что у нее на шее? – длинные пальцы прочерчивают горизонтальную линию вдоль кровоточащего шва.
И меня медленно вновь начинает крутить. Меня крутит – крутит меня – крутит уже с бешеной скоростью: лето-молния-свет-чернота-лето-молния-свет-чернота-молния-свет-чернота. Очень жарко. Крутит. Нечем дышать. Вспышка-свет-чернота-жарко. Очень крутит. Мне душно. Крутит-крутит. Мне нехорошо. Я молю, чтобы крутили меня быстрей. Я чувствую, мне будет легче.
Жарко. Молния. Свет. Чернота. Когда молнии и чернота сольются, мне будет легче. Все кончится…
И меня начинают крутить все быстрей – тоже хотят, чтоб все кончилось, чтоб слилось, чтоб мне легче. Крутят, крутят, крутят… и мне наконец становится легче.
Мне легче…Жарко. Очень жарко…
Захлебываюсь. Что-то горячее и противное течет в горло. Захлебываюсь. Меня поднимают. Течет по подбородку на грудь. Меня больше не крутит.
Кончается… - с облегчением думаю я.
Лето перетекает в ночь. Красные и черные пятна проступают на покрывале.
- Кардиограмму. Ты слышишь меня?
- Быстрее поехали…
Надо мной что-то громадное металлическое с рифлеными стеклами. Меня накрывает мутный свет.
Господи, какой отвратительный запах! Не хочу…
Третья операция. Мне снится юная женщина, смеющаяся весело и легко, как маленькая девочка. Беззаботно отброшенные через плечо черные волосы, узкое плечо, откинутое узкое плечо…задор свободы и разлуки…
…умею плакать.
Горько плачу. Я хриплю, залита болью. Меня заливает и не шевельнуться, не двинуться, не выгнуться. Мне хочется выгнуться, чтобы хоть немного высвободиться из заливающей меня боли. Я неподвижна. И мне очень плохо. Такое не придумаешь, пока не накатит, не представить… я плачу. Я хриплю, я ругаюсь, грязно ругаюсь. Но даже хрип, слабый хрип не выходит из сухих губ. Я мечусь, катаюсь, я в бешенстве бьюсь по измятой, взмокшей постели. Я бьюсь головой… направо, налево, направо…но ничего не выходит. В моей чистой, холодной постели ни складочки, я неподвижна в озере боли. И только глаза очень медленно движутся вправо и влево, и я плачу. Я плачу от обиды, от унижения, у меня нет больше сил.
Я хочу умереть…
Мне не закусить губу, губы очень сухие, давно неподвижны. Мне не сжать в кулак пальцы, и дышать я не могу – вся грудь мертва от безжизненной боли. Лишь гортанью тихонько прихватываю противный горячий воздух. Грудь и живот мои залиты болью…озером боли, я вся – эта боль. И озеро вспыхивает, и встает на дыбы. Это очень страшно, когда твоя боль вдруг встает на дыбы.
…богородицу, мать твою!
И я плачу, нет никаких, даже слабеньких сил. Мои слезы сами текут и текут, заливая глаза. Мечтаю подохнуть.
Подохнуть! Чтобы кончилось все. Разве можно так долго? Так нечеловечески долго?!
И еще мне обидно, что я и сейчас в Его власти.
Лёша…Неужели теперь никогда?... Ведь я хочу, чтобы ты знал, что я люб…
Вдруг всю меня освещает черная боль, и я перестаю думать. Затем боль становится ярче…
…в святые врата, богородицу, божий день! ...сорок мучеников, и апостола Павла! – богохульничаю. Я ругаюсь, хриплю из последних сил… и даже бессильный стон не выходит из глотки. И я плачу, бессильно, обидно и горько плачу.
- Очень больно?
Закрываю глаза.
- Тебе очень больно? – звучит надо мной. Я молчу, нет сил даже на хрип.
- Скажи, тебе больно? Сделать укол?
Глазницы полны слез.
Сколько это продлится? Сколько такое может продлиться!
- Оставьте её, уколы не помогут. Я побуду здесь, - Маэстро усаживается рядом и берет мою безжизненную руку в свою. Его теплые морщинистые пальцы успокаивают. Он гладит меня по голове, ласково перебирая светлые волосы, и будто бы что-то шепчет на непонятном мне языке. Боль, громоздко и тяжело блуждающая внутри, увлекает меня в темноту... наступает утро. Ангел-хранитель отпускает мою руку, она падает на покрывало. Выходит в коридор, я слежу за его спиной взглядом. В щель уже закрывающейся двери вижу, как за порогом старик меняет свой облик. Худощавый юноша в гневе отчаяния ударяет кулаком в стену.
Я его уже когда-то видела. Что он здесь делает?
Рука начинает двигаться неожиданно. Мне хочется погладить трещинку на стене. И рука невесомо, сама, поднимается. Кончики пальцев осторожно скользят вдоль трещинки, вдоль спинки, хвоста моей ящерки, моего молчаливого друга.
- Александр Иванович! – нервно зовет в коридоре сестра. И Маэстро, сестры, врачи, все в моей палате хотят посмотреть, как я глажу по спинке ящерку. Рука очень истощенная, неприятно желтая, почти не моя падает на покрывало.
И внял я неба содроганье…и гад морских подводный ход…и вырвал грешный мой язык…
Жарко. Ленивые вздохи воды, шум осыпающихся камешков под ногами. Скоро будет полет. В пустыне мрачной я влачился. Если внимательно, одолевая истому, посмотреть, то можно увидеть, как по желтым камням осторожно и быстро, широко расставляя лапки, скользя в белой пыли длинным хвостом, пробегает ящерица. Узкая, пыльно-серая спинка…
Серый мотылек, влетевший в окно, неслышно опустился на мою щеку и расправил узорчатые крылья.
- Спит, - проговорил Маэстро
** во избежании: А.Ахматова, А.Блок, А.Пушкин...
...
Харис:
*внимательно наблюдает за действием на баннере* Йа-йа! Люциан! Прям картинО писано!.... Помню сий клип, помню.
Лора что такое, что случилось?
*прищурилась, опять проследив взглядом за острым наконечником хлыста* Хм, какое-то отношение имеется?
И по тексту. Прочитала я тебя. Витиевато, ндааа, ну чтож... Скажу правду: я устала читать. Слишком уж много оказалось для меня этого описания боли. Вроде все разными словами, но все одинаково.
...
Lady Elwie:
нет, ну
Люциана-то втягивать не надо.. Люциан неприкасаем вообще-то....
а тем более для баннеров..
Лора, текст дочитать не смогла.. просто просмотрела
сорри, не мое.. поэтому комментировать не буду
но у любого жанра есть поклонники))
...
Харис:
Элви это я так... В общих чертах
*задумалась, клипчЕГ что ли пересмотреть* )))
...
Пралеска:
Loreley, Vorsichtig! Поток сознания меня потряс. Чесно мне очень понравилось, особено описания состояния, боли и слов. Мало кто умеет писать в этом стили так чтобы было приятно почитать. Большое за это спасибо
...
